Ехала я, было дело, из Ровно в Днепропетровск через Харьков. Когда смотрела на карту, насколько Харьков близко от Днепропетровска, была уверена, что поступила правильно. Все равно билетов на привычный пассажирский № 87 «Ковель-Симферополь» до конца месяца в кассах славного городка Ровно не было, а в Днепропетровск надо было ехать срочно.
Поезд оказался хорошим. Совсем новые вагоны как снаружи, так и внутри были еще чистыми, работал кондиционер, на табло для пассажиров высвечивались сведения о температуре в вагоне, время, число и даже фраза «туалет занят» сменялась фразой «туалет свободен», что особенно нравилось детям, — когда им надоедало бегать, они наперебой читали все, что видели на табло. Пассажиры вынуждены были слушать (пусть лучше читают с табло, чем ревут и хнычут!), но вскоре молодой голос с верхней полки внятно сказал, что если малые не замолчат, то их родители пожалеют. Дети тут же замолчали, а родители закричали сразу все, оставив свое пиво, рыбу, кроссворды и романы. Парень соскочил с полки и все замолчали, увидев, кто перед ними. А перед ними стоял просто хиппи. Волосы его, заплетенные в косички, имели вид затрепанной конопли, посыпанной пеплом, а перед этим намащенные маслом, на шее висели бусы, и они — бусы — точно у африканского шамана, весили точно килограмма два. На запястьях обеих рук пестрели цветные тряпочки, «фенечки», браслеты. Из пупка торчало кольцо, на котором висела увесистая фигурка человечка, или божка, напоминающая нецке. О лице и говорить нечего: и в бровях и в губах и в ушах поблескивал металл. Дети затихли, и, даже после того, как это чудо залезло снова на свою полку, они еще долго смотрели снизу вверх, устроив в проходе маленькую толпу, которую смогла разогнать только работница ресторана, провозившая через вагон свою тележку. Ее выкрики : «Чипсы, лимонад, орешки…» вывели детей из столбняка и они кинулись к своим родителям с просьбами и ультиматумами, в случае, если чипсы, или орешки или лимонад не будут куплены.
Скоро, продав половину своего товара, продавщица уехала, дети шелестели пакетами, сорили чипсами и обливали себе животы лимонадом, припадая к горлышкам шипящих и брызжащих пластиковых бутылок. И только один карапуз все стоял под полкой хиппи и протягивая вверх ручонку говорил : « Цаца! Цаца! Цаца!»
Вагон ритмично покачивался, пассажири гоняли чаи и поедали все, что прихватили из дома, отчасти от безделья, отчасти от непонятой никем культуры питания славян. Слава Богу, что кондиционер работал, иначе от запаха, что источали вареные яйца, малосольные огурцы, котлеты и колбасы, можно было задохнуться — градусник показывал 28 градусов внутри вагона, а вот на улице было с утра 38! Большая половина обитателей вагона дремала. Проводница сортировала у своего купе постели, что сдали ей вышедшие пассажиры, ее напарник, матерясь. рассказывал ей что-то веселое. В вагоне, если не считать стука колес, было тихо.
-Ребенок пропал! — страшным голосом вдруг закричала женщина. Спящие взвились со своих мест. Всеобщее недоумение было так велико, что ни один вопрос не прозвучал. Народ лихорадочно и все же методично стал обследовать вагон. Родители пропавшего — оказалось, мальчика двух с половиной лет, того, которого так впечатлили «цацки» хиппи,— побежали искать пропажу в соседние вагоны, хоть проводница и говорила им, что такой маленький ребенок не смог бы открыть такие тяжелые двери.
Население вагона беспомощно передвигало с места на место свои узлы чемоданы и польские клетчатые сумки. Поднимали сидящих и лежащих на нижних полках, с надеждой заглядывали в грузовые ящики, забитые так, что там и кошка не поместилась бы! Ребенок как сквозь пол вагона провалился. В суматохе прошло минут двадцать, мать пропавшего мальчика уже плакала вголос, обзывая с видимым удовольствием свекровь старой дурой, а мужа конечно же придурком. Отец пропавшего малыша молчал, и курил прямо в вагоне. Пассажиры почти все стояли в проходе переговариваясь, давая советы, что-то предполагая и были даже такие, кто рассказывал подобные истории с ужасными подробностями и, конечно же с не менее страшным концом.
Кто-то вызвал начальника поезда.
Начальником оказалась дама такой ширины и толщины, что народ освободил проход, толпясь теперь каждый у своих полок.
-Что пропало? — вопрос прозвучал неуместно и даже цинично— наверняка тот, что вызывал ее, уже объяснил что и как, иначе начальница поезда с места бы не сдвинулась.
Мать пропавшего ребенка завыла, слов ее никто не разобрал, но и так было все понятно.
-А где вы были, когда ваш сын пропал? — вопрос прозвучал строго.
-Да я на пять минут вышла покурить! Пришла…муж тут, эта…свекровь…тут, а его — нет!
-Ребенок — ваш?
-Наш… мой ребенок.
-Документы есть на него?
-Причем тут документы! — заорал папаша.
Народ тоже возмутился — тут такое…а она документы спрашивает!
-Тихо! — голос у начальника поезда оказался сильным и звонким. От его звука проснулся хиппи, который до этого момента даже не шелохнулся, спал крепко и даже слегка храпел. Он приподнял голову, обвел взглядом собравшихся внизу людей и спросил меня, тоже лежащую на верхней полке, головой к проходу.
-Случилось что?
-Мальчик пропал, тот что тут стоял.. «Цаца, цаца»… Маленький, года два ему…
Хиппак странно улыбнулся, спросил : «Пропал?», и, откинув простынку, словно кутенка извлек из-под своих согнутых коленок мальчишку, держа его почти брезгливо за крест -накрест перекинутые на спине помочи для штанишек. Малый тихо просыпался, тер глаза кулачком, хиппак спустил его с высоты второй полки папашке на руки.
-Он меня так достал, стоит и все : «Цаца, цаца!». Уцацкал. Я его сюда поднял…он немного посидел, бусами поиграл…я уснул ну и он тоже… у меня ноги на полке не помещаются, он под коленки подлез… вот.
Вагон успокоился, пассажиры вернулись к своим романам, кроссвордам, особо нервные вытащили пакеты со снедью. Запахло вареными яйцами, солеными огурцами…кондиционер на этот раз с запахами уже не справлялся
Поехали дальше.
По прибытию в Харьков, пассажиры покидали свой вагон, желая друг другу всего хорошего, благодаря друг друга за приятное соседство, почти каждый, проходя мимо ставшего известным семейства говорил малышу: «Смотри, больше не теряйся!» как ни велик и могуч русский язык, других слов никто не нашел. И только хиппак сказал малому: «Эй, цаца, возьми от меня на долгую память! Расти большой, не будь лапшой!», и повесил ему на шею поверх золотой цепочки с крестиком нитку с желтенькими камешками.
Харьковский вокзал оказался неприятным — грязь, большие, никак не приспособленные для современного пассажира залы, соединенные друг с другом множеством ступеней, ведущих то вверх то вниз. Люди метались по этому вокзалу, таская свои чемоданы и сумки, волоча мешки и ящики, сбивая ноги друг другу и себе тоже на этих бесконечных ступенях. Что думал архитектор, проектируя полы в вокзале на нескольких уровнях теперь уж не узнает никто, возможно люди об этом и не задумывались, они просто преодолевали препятствие в виде ступенек, как дань ситуации. Но я, бывший архитектор, задала себе вопрос и, шагая по ненавистным ступеням, то катила чемодан, то снова брала его в руки, а в голове вертелось: «Зачем эти перепады и ступени?».
Милая женщина живо ответила мне, где искать кассы. Мне теперь осталось только билет купить из Харькова в Днепропетровск, несколько часов и я — дома! К ней присоединился высокий, улыбающийся человек, помог мне снести со ступеней — последних на пути к кассам! — чемодан. Сказал мне какой-то комплимент, низко наклонил ко мне свое улыбающееся лицо и тут только я поняла, как устала. От вагонной суматохи, от уличной жары, от своих чемоданов и сумки, от этих ступенек…Захотелось посидеть… полежать… голова чуть-чуть закружилась.
—Так вы до Днепропетровска? А Днепродзержинск знаете? Моя жена оттуда родом!
Странная радость охватила меня. Вроде я семь лет жила где-то за полярным кругом и вот, наконец-то увидела живого, такого симпатичного человека! А семь лет кряду общалась исключительно с белыми медведями. Я с охотой отвечала на его вопросы, откуда еду, с кем живу. Единственный вопрос, что мне не понравился,( хоть я до конца не могла понять, почему же он мне, этот вопрос не нравиться),-«Сколько у вас в кошельке долларов». Доллары у меня были. И даже евро. И хорошая сумма. Но что-то сдержало меня и я сказала твердым голосом, что таковых не имею
—А вот гривны есть! выпалила я вдруг. Как маленькая девочка, не узнавая своего голоса.
—Вот и хорошо, — шептал мне в лицо дядечка. — Вот и славно! Купи у меня всего за 700 гривен чайный набор! — говоря это, он показывал мне на маленьком клочке бумаги написанное шариковой ручкой число «70».В другой руке, неизвестно откуда у него возникла пирамида посуды, упакованная в целлофан.
—Смотри, красавица, почти напевал он.— двенадцать чашек, чайничек, блюдца, сахарница, креманочки, молочник, для печенья вазочка и для варенья-всех предметов сорок одна штука! Всего за 700! —И снова поднес мне клочок бумаги с цифрой «70».
«И правда, так много предметов, а недорого…» -промелькнула у меня мысль.
—Скоро день рождения? — глаза моего собеседника светились вниманием.
—Скоро — эхом отозвалась я. — У сына.
—Вот! День рождения у сына! Как раз кстати! Давай деньги.
Я отсчитала в кошельке, не вынимая его из сумки три купюры по 200 и одну стогривневую. Отдала. Продавец вложил в мою руку пакет с посудой и подтолкнул к кассам.
—Иди, покупай билет. Отдохни. Выспись.
У касс народу почти не было. Я стала в очередь, хотелось пить. Хотелось спать. Глаза слипались.
—Женщина, да поставьте вы свои вещи под стеной, что ж вы все за собой тащите. Я поняла, говорят со мной, потащила к стенке чемодан, пакет. Снова стала в очередь.
Тот же голос снова обратился ко мне:
—А с посудой расстаться не желаете?
Удивлению моему не было границ, так как в руке я и правда держала огромную пирамиду посуды, и держала так крепко, что мне свело руку. Еле разжала ладонь. Чашки — пошленько — перламутровые, чайничек с вычурно закрученной ручкой, блюдечка… «Откуда эта пошлость у меня взялась?»— со страхом и удивлением подумала я. И тут же вспомнила, что я это все только что …купила! Вспомнила цифру « 70» написанную на клочке бумаги и четыре купюры, что отдала…Что это еще за чертовщина? Я что — не в себе? Голова кружилась, я приставила посуду к чемодану и мягко упала рядом, но как только коснулась коленями пола— пришла в себя.
— Женщине плохо!
— Чуть сервиз свой не расколошматила!
— Зовите милицию!
— Зачем милиция!
— Ага, вещи ее могут исчезнуть.
— Скорую зовите!
— Не надо, спасибо, я в норме. Сбросив с себя назойливый обволакивающий сон, я тут же поняла, что произошло. Взяв билет без очереди — народ у нас все-таки сердоболен — я потащила теперь уже по ступенькам вверх чемодан, сумку и сервиз в сторону указателя платформ, где и стала дожидаться днепропетровской электрички. Ждать надо было еще три часа. Нашла на платформе лавочку, уселась. Думать о происшедшем не хотелось. И хоть деньги отдала не последние — их все равно было жаль — покупка-то была бессмысленной! Я в здравом уме находясь, никогда даже за 70 такое бы не купила! Ладно, приткну куда — нибудь. Что теперь делать.
На платформе царило оживление. Вдоль пассажирского поезда «Минск-Кисловодск» женщины с увесистыми и объемными сумками живо передвигались по перрону и выкрикивали: «Варенички! Пиво холодное! Пирожки!» Пассажиры — их отличала одежда—это были мятые шорты, пестрые халаты и брючки «бермуды» — внимательно осматривали товар, но брали в конце концов все подряд, и, казалось мне, без особого разбору. И водку брали и пиво и воду по немыслимой цене и, что особенно меня удивляло— вареники и вареную картошку в полиэтиленовых пакетиках… Набрав в обе руки, пассажиры исчезали в вагонах поезда, следующего от Минска до Симферополя и тут же принимались поедать купленное, усевшись в вагоне у окон, таращась на перрон, вроде ехали они с голодного края. Полчаса все это длилось, полчаса я наблюдала как набивали карманы продавцы и как тормошили свои кошельки пассажиры. И над всем этим торгом стоял пронзительный крик молодого человека: «Мроженэмроженэ!». Человеку было лет тридцать, лицо его немного обгорело, лоб прикрывал козырек «деголевки». «Что за странный акцент?»— удивлялась я про себя. Тут же мое сознание выдало вариант: парень приехал, например, из Англии, или Германии (не из Франции,— как говорят французы по-русски я слышала), потерял или у него украли документы, и вот он теперь вынужден тут торговать, пока его не вызволят англичане из этой дикой страны. Надо выручать беднягу!— жалость подбросила меня и я быстренько протянула ему пятерку, говоря отчаянно артикулируя, «но шоколад».
—Без проблем, мадам, ответил «англичанин», протягивая мне мороженое без шоколада.
—А сдача? — уже по-русски спросила я.
—А сервис? Я тебе его на платформу на себе притащил! Сдача! — облаял меня и удалился выкрикивая свое: «Мроженэмроженэ!».
Да, проницательной меня не назовешь… Англичанин! Пострадавший! Документы у него украли! Жлоб харьковский, торгаш, не умеющий говорить толком! — конечно же, про себя выругалась я.
Объявили отправление. Торгаши — коробейники перебрались прямо через рельсы на другую платформу. Говоря образно, их с платформы как водой смыло. Минский поезд растаял в горячем воздухе. На платформе почти никого, кроме меня, старушки, что допивала из разбросанных по перрону пластиковых бутылок, да терьера, ковыляющего вдоль путей на трех ногах, — никого не было.
Откуда-то к скамейке, где я обосновалась, стали сходиться те, что так бойко только что торговали на перроне, бегая от вагона к вагону. Рядом со мною пристроились четверо «коробейниц», от тридцати до сорока лет..
—На второй прибыл Череповецкий…
—Да ничего там не светит! Пассажиров же не выпускают пограничники.
Так позолоти ручку пограничникам…
—Я — работай, а им — позолоти?...
—Ну, люди ж пробуют, крутятся.
—Хай пробуют…хай себе крутятся, а мы посидим.
Болтали, пересматривали, что осталось из товара, послали одну за пивом, другую за пирожками. Все курили, матерились и при этом рассказывали, что твориться у каждой из них дома. Я поняла — подружки. Прислушиваться не прислушивалась, но и ушей не закрывала.
—Твой — то как?
Делает свой «как» в памперсы. По червонцу в день на эти его «каки» улетает. Вчера вроде как в себя пришел, плакал… «не бросай, говорит»…
—А ты — что?
—Я, девочки, хоть и стерва, но я — человек.
—А когда пил, да по бабам пабабамил — он понимал, что ты — человек? — спросила, а скорее подлила в огонь масла рыженькая, маленькая, ее называли Надькой.
—Что теперь… лежит, кушать не просит…дам — ест. Уколы, уколы…Девки, а сколько такие лежат?
—Да и десять лет, бывает, лежат! — выкрикнула одна.
—Не каркай! — взвизгнула другая.
—Девки, так я — в «Сельпо» мотнусь. Кому что брать? — устало спросила третья
Сделали заказы, — кому булочку, кому воды, кому колбаски. Я слыша это чуть было не сказала : «Водички купи». Хотелось пить, и, наверное, давно. В ступоре каком-то была. «Мроженэмроженэ» жажду не утолило, скорее — наоборот. Что же делать — опять тащить с платформы в вокзал свою кладь? Только там я видела, что-то в киосках продают. А теперь еще и эти чашки…Чашки! Господи, что я наделала! На кой мне эти чашки! Да так много, да так дорого! Как мне их везти в такую даль? Семьсот гривен, дура, отдала! Нет, девченки — они неплохие и неважно, что они шкуры с проезжающих дерут, — это просто работа. Попрошу, чтоб купили водички. Или попрошу, чтоб за чемоданами посмотрели. Мои раздумья прервал бойкий голос четвертой:
—Видали, как я Нинке-Пирожку чуть морду не начистила?
—Ой! Можно подумать!
—Побый меня кыця, лапкой!
—Ну, если так клянешься… А что она сделала?
Договорилась с ней, б…ю, как с человеком, — мои три первых вагона…А она заладила: «поезд пришел без первого вагона, значит мои-4,5,и 6-й!». Ну не дура? Я ей говорю, подвинься ! Не понимает. Вроде ее дети кушать хотят, а моим ничего не надо!
—Помиритесь! Это ж она тебе рецепт того…дешевого теста дала?
—Та она…
—А сыновья ваши, так и работают вместе?
—Так и работают,
—По-ми-ри-тесь…
Рыженькая вернулась из «Сельпо» и теперь все четверо делили пирожки, нарезали колбаску, обедать готовились. Меня же мучила жажда, сердце бешено колотилось, пот повалил градом, стало совсем худо. Тихо, вежливо попросила посмотреть за моим багажом. Одна ответила беззлобно, почти весело, не поворачивая ко мне головы:
—Не нанимались! У нас сейчас поезд. Работаем мы.
—Я — быстро!-пыталась достучаться до их сознания,— мне плохо, девочки, корвалол нужен.
Девочки молча жевали. Та, что звали Надькой, сказала: «Вот, послушайте, это ж про меня, про мою жизнь!» — выняла из сумочки сложенную вразворот книжечку, в котрой я узнала свой сборничек стихов.
—Ну, давай, поплачем вместе! Читай уже!
Я открыла свою сумочку, вырвала оттуда еще одну, такую же, только новенькую, и, подойдя к девочкам, сказала:
—Подарю, подпишу от автора, если посмотрите за моим чемоданом!
«Девочки» замерли, но только на миг, и тут же закричали:
—Так это вы!? А похожи!— стали рассматривать меня, сличая с фотографией на обложке.
—Я это, я! Прошу вас, я сбегаю за лекарством, я — быстро! Присмотрите…а?
—Та вы что! Мы ж — люди! Мы ж понимаем! А что вы хотите купить?
—Да мне бы карвалолу и…водички!
—Так у нас воды купите!
—Не хочу вас разорять, у вас же дорогая водичка…я на вокзале куплю…
—Та что мы — изверги? Мы вам по заводской цене продадим. Вот, берите… холодненькая! — две руки сразу протянули мне по бутылке. Я взяла у той, которая читала мои стихи.
—Мы тут, когда Надька нам читает, так плачем, так плачем, как ненормальные. Это ж все прямо как о нас написано!
—А вы чашечки купили домой?
—Купила, девочки, даже не знаю как и…зачем.
—У такой полной, да? Брови у нее…как у клоуна, к ушам ближе?
— Нет, мужчина такой приятный, в вокзале подошел… такой. Короче, как прикумарил он меня. Ничего не поняла я и…купила зачем-то.
— А-а-а! То — Шамилевич!.. Гога.
— Да, на грузина похож, — вспомнила я.
— Та никакой он не грузин, разоткровенничался когда-то, что грузинский тат, то есть, еврей грузинский. В Тбилиси в молодости в цирке работал. Говорят, такие чудеса творил, женщины к нему, как загипнотизированные в окна гостиницы лезли…
— Красавец был!
— Гипнотизер!
— Так вы …знаете, чем он теперь занимается? Вот, смотрите купила ненужный мне сервиз… За семьсот гривен, а казалось, покупаю за семьдесят!
— Та не переживайте! За семьсот, говорите, купили? Он так и стоит! Вот тут сейчас будут к пассажирскому выносить, спросите! Другой вопрос, что он вас заставил это сделать! Но доказать ничего не докажете! Тут мы видели и других. Рыдали, судами грозились. Не-а! Не найдете его и не докажете ничего. Друзьям чуть подороже продайте… Сами виноваты, чего тут суд теперь сделает!
— Так я и не собираюсь судиться!
— Подарите кому-нибудь.
— Да придется!
Успокоив меня, как им, наверняка показалось, «коробейницы» принялись готовиться к приходу пассажирского поезда. На каменном ограждении подземного перехода раскладывали и пересматривали свой товар. Одна пораскрывала мешочки с варениками и отбирала разваренные или раздавленные просто руками, туда же добавляла целенькие из «резерва». Другая тусовала в корзинке пирожки. Скорее всего, раскладывала их по какой-то одной ей известной системе, чтоб лучше продавались. Третья пошла выяснять отношения с Нинкой — Пирожком, а может решила все таки ей морду «начистить».
…Выпитая вода, корвалол, что мне накапали в пробку, задушевный разговор, бутерброд — все это и правда, почти успокоило меня. Я подписала книжку «на долгую память», старательно подыскивая нужные слова — народ-то чувствительный — оставив на обложке свой номер телефона, а в блокнот записала номер горластой Надьки, что так проникновенно читала подружкам мои стихи на третьей платформе Харьковского вокзала.
— «Мроженэмроженэ!» — пронзительный голос разносчика мороженого оповестил, что прибыл еще один пассажирский.
Мои новые знакомые пошли вдоль вагонов работать, а я осталась ждать свою электричку. Дождалась, тряслась в ней еще почти шесть часов, пока не прибыла на днепропетровский вокзал. Дорога оказалась такой длинной, такой...
А сервиз подарила вскорости племяннику на свадьбу. Племяш взял сервиз двумя руками, сказал, заикаясь: "Распечатаем в день рождения первого ребенка! Какая ж красота!" А мне было стыдно. Хоть и рада была, что пристроила сервиз в хорошие руки.