Павел Сергеевич Дорохов очень любил свою дачу. Когда в конце 70-х годов он, тогда ещё совсем молодой инженер, у которого только-только родилась дочка, получил садовый участок от завода, цель была одна: заиметь, наконец, собственное местечко для нехитрых посиделок с семьёй и друзьями «на природе». Малина и яблоки воспринимались, как хорошее дополнение к таким выездам, но не более того. Однако с ростом дефицита на всё и вся с середины 80-х значение дачи в семье Дороховых резко выросло. Ведь найти даже в сезон нормальные овощи, не говоря уж про ягоды и фрукты, было всё сложнее – и тем любимее становились выезды Павла Сергеевича с женой, Людмилой Ивановной, в собственный сад на пяти сотках. Дочурка Таня, правда, ездить туда не любила, но и она нет-нет да помогала родителям с весенними работами или сбором урожая.
В середине 90-х Танюшка успешно поступила в Ярский университет и уехала из города. Примерно тогда же зарплата врача-педиатра высшей категории Людмилы Ивановны Дороховой приблизилась к прожиточному минимуму, а завод, на котором Павел Сергеевич проработал почти 20 лет, перешёл на «трёхдневку». И хоть официально никто окладов не снижал – даже наоборот, их индексировали два раза в год, реальный заработок и сократился почти вполовину, и выплачивался с большими задержками. Немудрено, что в таких условиях дача постепенно стала для семьи Дороховых не только поставщиком клетчатки и витаминов, но и источником каких-никаких денег.
За долгие годы Павел Сергеевич и Людмила Ивановна довели своё мастерство садоводов почти до совершенства, и даже сибирские заморозки, которые иногда случались в конце мая – начале июня, не могли всерьёз помешать сбору приличного урожая огурцов, яблок и вишни. Опять же опыт многолетних летне-осенних заготовок давал Людмиле Ивановне возможность точно рассчитать, сколько банок с компотами и солениями, вареньем и каким-нибудь лечо необходимо им с Павлом Сергеевичем, а сколько нужно будет отправить за зиму в Ярск дочке. Одним словом, в богатом урожае с дачи, на которой Дороховы проводили теперь гораздо больше времени, чем какие-то 5-10 лет назад, начали образовываться излишки – особенно много всегда было томатов, а также жёлтых сладких яблок сорта «Уралочка». Эти излишки реализовывались на одном из городских рынков, коих с начала 90-х развелось в городе великое множество. Павел Сергеевич сперва категорически отказывался вставать за прилавок и лишь привозил овощи и фрукты на стареньком «жигулёнке», а после торгового дня забирал с базара уставшую Людмилу Ивановну. Но потом постепенно втянулся, сначала подменяя свою супругу, когда та по каким-то причинам не могла пойти на рынок, а потом и вовсе приняв на себя роль семейного «торгаша». Если раньше Павел Сергеевич до дрожи боялся встреч со своими знакомыми и коллегами по работе, опасаясь непонимания и осуждения (например, поэтому он всегда выбирал базарчики, как можно дальше от района, в котором жили заводчане), то сейчас даже был рад им – у «своего» покупали охотнее…
В то лето всё шло, как всегда. Дорохов старался ездить на дачу чуть не ежедневно – прежде всего, в те два будних дня, когда завод не работал; по выходным вывозил на дачу Людмилу Ивановну, где они вместе в поте лица трудились ради будущего урожая… Омрачало этот привычный расклад только то, что именно в этому году на дачу повадился кто-то лазить. В принципе, такая беда случалась и раньше: то алкаши какие, опоздав на вечернюю электричку, залезут переночевать, то любители лёгкого заработка вскроют сарайчик с инструментом и унесут грабли и лопаты. Все это было неприятно Дороховым, но всё же объяснимо и это было возможно перетерпеть… Но этим летом к ним на дачу стал приходить кто-то другой – в отличие от алкашей, он не оставлял за собой распахнутой калитки и разбитых стёкол в домике, зато аккуратно «помогал» Дороховым собирать начавший созревать урожай. Сначала в конце мая Людмила Ивановна увидела на грядке с редиской дырки от вырванных корнеплодов, потом она стала замечать исчезновение огурцов из теплицы и «прореживание» укропа с петрушкой. Когда же Дороховы, приехав в одну из июньских суббот, не обнаружили садовой клубники (её в Сибири чаще называют «викторией»), которая к этому времени точно должна была поспеть – Павел Сергеевич лично видел крупные зелёно-белёсые ягоды в четверг вечером – Людмила Ивановна разревелась в голос.
– Да что ж за тварь-то такая завелась? – громко вопрошала хозяйка непонятно у кого. – Завтра дочь приезжает, а мне её даже угостить нечем!
В этом году Танюшка досрочно сдала летнюю сессию и теперь торопилась в родительский дом. Людмила Ивановна и Павел Сергеевич уже успели обсудить, как будут потчевать свою единственную доченьку клубникой с молоком – в таком виде Танюшка любила есть ягоду с самого детства…
– Да чтоб ему пусто было! – продолжала проклинать неведомого гостя Людмила Ивановна, а Павел Сергеевич, наблюдающий за рыданиями обиженной жены, только скрежетал зубами.
– Поймаю гада – убью! – процедил он сквозь зубы и направился к сараю за шлангами, тяпками и прочим инвентарём.
Весь день Дорохов трудился, как обычно: окучивал картошку, поливал огурцы и клубнику, подвязывал малину. Его супруга широко расставив ноги и нагнувшись к самой земле, пропалывала грядки... В общем, всё было, как всегда. Вот только утренняя обида никак не унималась ни у Павла Сергеевича, ни у его жены. Они даже забыли включить радио в машине, чтоб веселее работалось – так и отпахали целый день в тишине, не перекинувшись даже парой слов. Людмила Ивановна лишь иногда всхлипывала, вспомнив про свою потерю. Дорохов же напряжённо думал над планом поимки бесстыжего вора. Сегодня он, воришка, скорее всего, уже не придёт, потому как сегодня на даче есть хозяева, которые, очевидно, соберут всё, что поспело. Завтра, в воскресенье, хозяева также проведут весь день на даче, поэтому непрошеный гость тоже вряд ли пожалует. А вот в понедельник, когда Павлу Сергеевичу нужно будет на завод (он ходил теперь на работу только по нечетным будним дням), скорее всего, и залезет. Интересно, неужели вор в курсе того, как работают Дороховы и по каким дням бывают на даче? Впрочем, это неважно. Даже если предположить, что тот, кто повадился лазить в их сад, не следит за участком, а просто заглядывает сюда «на удачу», всё равно, именно в понедельник, когда на даче не будет хозяев, но при этом уже кое-что созреет, у него будет шанс поживиться. Соответственно, именно в понедельник у Павла Сергеевича появится возможность поймать вора, что называется, «с поличным». Правда, это рабочий день…
– Да и хрен с ним, с одним днём, – неожиданно сказал Дорохов вслух, уже раздумывая над тем, как оформить совершенно не объяснимый, учитывая заводскую «трёхдневку», отгул в понедельник.
– Что, Паша? – разогнулась, ничего не понявшая Людмила Ивановна.
– Ничего, Люся, ничего! – успокоил её Павел Сергеевич и пошёл нарезать следующую порцию веревочек для малины.
***
Воскресенье прошло без происшествий. Как и ожидалось, ни вчера вечером, когда Дороховы покинули дачу, ни сегодня утром никто на участке не появлялся – во всяком случае, он не оставил следов своего визита. «Точно, гад, следит за нами», – зло подумал Павел Сергеевич. Отработала семья, как и полагается – только что ушли чуть раньше обычного, не в 8-9 вечера, а часа в 4. Сегодня должна была приехать дочка, поэтому супруги хотели подготовиться к её приезду.
Дорохов с трудом уговорил свою жену не ехать с ним на вокзал, а остаться дома.
– Люсь, ты лучше здесь приберись лишний раз, да сготовь что-нибудь вкусное!
Последнее замечание Павел Сергеевич сделал совершенно напрасно – Людмила Ивановна еще вчера вечером «накрутила» голубцов, которые теперь лежали в морозилке – всё, что оставалось, это разморозить их да сварить, как полагается.
– Паша, может, ты цветов купишь? Давай розами дочку встретим! – предложила, наконец, Людмила Ивановна проверяющему свою готовность к отъезду (ключи от машины, деньги, документы) мужу, но тот так посмотрел на неё, что она сразу замолчала.
– Мы её с тобой замуж не берём, есть у неё, кому цветы дарить! – отрезал Дорохов и тут же, что-то вспомнив, добавил: – А вот огурцов ты мне дай!
Людмила Ивановна непонимающе уставилась на мужа, и тому пришлось разъяснить:
– На базар заеду, поменяюсь с кем-нибудь из наших – огурцы на баночку виктории, надо ж дочку угощать сегодня!
Дорохова кивнула и отправилась на кухню за огурцами, коих в этом году уродилась тьма-тьмущая. Целый пакет классных огурчиков в пупырышках, действительно, стоил примерно столько же, сколько литровая баночка «виктории». «Что ж, будем меняться, раз свою сволочь какая-то крадёт», – подумала Людмила Ивановна.
Дочку Павел Сергеевич встретил без происшествий, а вечером семья закатила самую настоящую пирушку – с голубцами, шикарным салатом из огурцов и редиски и домашним малиновым винцом. После ужина все уселись перед телевизором, и Танюшка показывала родителям целую кассету со съёмками своей студенческой жизни: общажный быт с девчонками, лекции, капустники. Людмила Ивановна вглядывалась в мелькавшие на экране лица, пытаясь угадать, кто же из попавших в кадр мальчишек и есть избранник её дочери, но, видимо, кассету смонтировали так, что Таня везде была или одна, или в окружении подружек и соседок по общежитию. Но то, что у дочери кто-то есть, мать поняла, ещё когда приезжала к ней зимой. «Ну и ладно, не хочет показывать своего, значит, рано пока, – философски решила Людмила Ивановна и вспомнила про «викторию», которую выменял на огурцы муж. – Ну вот, дочь до сих пор клубники с молоком не поела, а я тут расселась, парня её угадываю!»
***
Своему коллеге-инженеру, тоже Павлу, Павел Сергеевич позвонил ещё в субботу вечером.
– Ты чего, Сергеич, с дуба рухнул? – возмущался тот, – И так работы нету, а ты ещё прогулять хочешь!
– Ну, надо, Паша, надо! Прикрой, пожалуйста! Ну, дочь у меня с Ярска приезжает, обещал Люське, что в понедельник съездим с ней в одно место! – вполголоса, чтобы не услышала хозяйничающая на кухне жена, врал Павел Сергеевич.
– А во вторник, что? Не сможешь? Всё равно же целый день дома? – не унимался Паша на том конце провода.
– Паш, ну не нуди ты, господи, как баба! – не выдержал, наконец, Дорохов, – Говорю тебе: «Надо!», значит, надо! Я попробую, если получится, к обеду подскочить.
– Ну ладно, прикрою, – обиженно согласился Павел №2.
– Вот и спасибо! – быстро поблагодарил Дорохов и положил трубку.
Несмотря на не самый вежливый и приятный разговор, Павел Сергеевич знал, что коллега Пашка его не подведёт, прикроет как-нибудь – благо, отмечаться по приходу на работу от инженерно-технического персонала не требовали – мало ли какие дела у них могут быть! А брать полноценный отгул Дорохову, серьёзно стеснённому в средствах, всё же не хотелось. В конце концов, если удастся, то он, действительно, появится на работе в понедельник. Главное сейчас, прийти на дачу раньше воришки – причём прийти, разумеется, незамеченным, поэтому никакой машины, только пешком. В то же время Люся тоже не должна ничего заподозрить, а значит, уехать на работу нужно, как обычно – в 7-30 и на машине. Куда деть «жигулёнка», Дорохов, чувствовавший себя в последние два дня не то Штирлицем, не то «деревенским детективом» Анискиным, тоже придумал. Он решил поставить его на стоянку перед заводоуправлением, только поставить где-нибудь с краю, чтобы потом, не привлекая лишнего внимания коллег по работе, ускользнуть через заводской скверик на электричку – до садового общества, находящегося на той же пригородной ветке нужно было ехать еще четыре остановки. В обед, если удастся поймать воришку к этому времени, Дорохов так же незаметно вернётся на электричке на завод, а вечером, как обычно, отправится домой. В общем, план был складным…
Если не считать того, что, выйдя из машины на заводской стоянке, Павел Сергеевич столкнулся нос к носу с главным инженером и проговорил с ним целых полчаса, так и не сдвинувшись в сторону заводоуправления, план поездки на дачу сработал. Конспиратор даже успел на нужную электричку.
К своему участку Дорохов пробирался, словно вор: пригибаясь к земле и стараясь не попадаться на глаза соседям-пенсионерам, которых, впрочем, в столь ранний час было ещё совсем немного. Подойдя к забору, Павел Сергеевич мельком глянул на участок и, не увидев никого, ловко перемахнул через забор – так, будто ему было лет семнадцать, а не без трёх годов «полтинник». Там Дорохов направился к месту своей «засады», присмотренному ещё в субботу. Рядом с сараями и баком с водой рос огромный раскидистый куст вишни, и оттуда, как на ладони, был виден весь участок, однако сам наблюдатель при этом был почти незаметен.
Павел Сергеевич пробрался к вишнёвому кусту и уселся на маленькую детскую табуреточку – когда-то она принадлежала Танюшке, но как только дочь выросла, её увезли на дачу. Здесь табуретка стала очень востребованной, поскольку с неё было удобно собирать смородину и крыжовник, заглядывая под тяжелые ветки. «Ай да Пашка, ай да молодец!» – похвалил себя мысленно Павел Сергеевич за отлично проработанный план и хорошую подготовку – ведь даже табуретку он совсем не случайно забыл вчера под кустом.
Всё было хорошо, вот только сердце почему-то бешено колотилось в груди. «Ну-ну, Паша, тихонько, ничего незаконного ты не делаешь, всё нормально», – успокаивал сам себя Дорохов и, вновь вспомнив Штирлица, стал прокручивать в голове всё сегодняшнее утро – не было ли где «проколов». Дойдя до встречи с главным инженером, с которым он проболтал полчаса на рабочие темы прямо на стоянке, мужчина улыбнулся: «Он меня за рукав тянет к заводоуправлению – мол, пойдём, поговорим по дороге, а я стою, как вкопанный! Ладно, в конце концов, он тоже видел, что я сегодня на работе был…»
Первый час-полтора охраны собственного участка прошёл для Павла Сергеевича незаметно, только ноги немного затекли от сидения на низкой детской табуреточке. Солнце тем временем поднялось уже совсем высоко, захотелось пить, и Дорохов уже начал думать о себе не столь восторженно, как совсем недавно: «Конспиратор хренов! Всё придумал, кроме еды и воды! Вот что мешало налить себе квасу в «полторашку» и сделать пару бутербродов? А если он только вечером придёт?»
Павел Сергеевич съехал с табуреточки и подкрался к баку с водой. Бак использовали крайне редко, вообще-то, в их садовом обществе был водопровод, но воду иногда отключали, да иногда бывало, что в особо жаркие (в прямом и переносном смысле) дни в трубе не хватало давления. Вот тогда Дороховы вспоминали про свой бак.
На высоте сантиметров 70 от земли к железной стенке бака был приварен небольшой кран, с помощью которого можно было налить воды в ведро. Дорохов пустил небольшую струйку – пить техническую воду, да ещё и «настоявшуюся» несколько недель в горячем баке, конечно, было нельзя, но Павел Сергеевич хотел хотя бы умыться – уж больно начинало припекать.
Умывание затхлой водой не сильно помогло – Дорохову всё равно было жарко. А ещё ему было совсем неудобно на низенькой табуретке, хотелось пить и, теперь уже, есть. Павел Сергеевич взглянул на часы и удивился – обед на заводе был с полпервого до полвторого, сейчас же стрелки показывали всего полдвенадцатого. «Зараза, где ж этот ворюга?» – зло подумал Дорохов и с тоской вспомнил вчерашние люсины голубцы… Он попробовал пошевелить пальцами ног, но те вновь одеревенели. Тогда Павел Сергеевич, решив, что всегда сможет просто отряхнуться, снова сполз с табуретки и уселся прямо на землю, вытянув ноги перед собой. Сидеть всё равно было неудобно – едва вернулась чувствительность ног, как начала ныть не привыкшая к такой нагрузке спина. Мужчина вздохнул и улёгся на землю целиком, глядя прямо перед собой в безоблачное голубое небо.
Через несколько минут такого лежания, да ещё в сопровождении звуков, создаваемых природой: щебет птичек, шелест листвы, – Дорохова потянуло в сон. Сквозь дрёму он начал думать, что если завод совсем к чертям закроют, то он сможет навсегда переехать на свою любимую дачку, заведёт тут какую-нибудь живность – благо тогда ему не потребуется ездить каждый день (или даже через день) на работу, будет он питаться исключительно здоровой пищей, и никакие воришки не смогут ему помешать. Дойдя в своих рассуждениях до воришек, Дорохов встрепенулся и повернулся на левый бок, чтобы еще раз обозреть свой участок. На первый взгляд, там всё было по-прежнему, но что-то всё-таки настораживало. Ну, конечно! Дверь теплицы была распахнута настежь. «Значит, всё-таки пожаловал, голубчик! – подумал Павел Сергеевич и вновь взглянул на часы. – И время-то, гад, правильное выбрал, начало третьего – пенсионеры, которые приходят с утра, уже домой уехали, а те, кто с работы поедет, едут обычно чуть позже, часов с четырёх».
Дорохов встал с земли и решительно направился к теплице, разминая пальцы и готовясь к встрече с любым негодяем. Однако, заглянув в распахнутую дверку, он нос к носу столкнулся с женщиной, вернее даже, бабкой, которую он не сразу – уж больно неожиданной оказалась эта встреча, – но узнал. Участок её находился через пару улочек от дороховского, а саму её всё садовое общество знало как тётю Нюру. Была она добродушной и болтливой, любила поучать всех окружающих, неизменно дополняя свои рекомендации по садоводству замечаниями о том, что во всём товариществе лишь она одна настоящая колхозница и потому точно знает, как всё «рОстить трэба». Сейчас же в руках у бабки было большое эмалированное ведро, до половины заполненное его, дороховскими, огурцами и, чего скрывать, Павлу Сергеевичу было чертовски обидно, что воришкой оказалась соседка по даче, а не какой-то «залётный» незнакомец.
– Ох! – от испуга старуха выронила ведро и присела к земле.
– Так-так! Значит, это ты, тётя Нюра, повадилась ко мне на огород ходить? – в Дорохове начинала закипать ярость.
– Я, Паша! – почему-то согласилась с ним бабка – видимо, от испуга и неожиданности она даже не смогла начать врать.
– И викторию нашу тоже ты ободрала, тёть Нюр? – снова зло спросил Павел Сергеевич.
– Тоже я, Паша, был грех!
– Значит, что получается? Я тут горбачусь с Люськой, на завод через день хожу, работы нету ни хрена, а ты, сволочь, лазишь тут, всё у всех выспрашиваешь, а потом гадишь, когда меня нет? – Дорохов уже почти орал на старуху.
– Да где же, Паша? – не согласилась с ним бабка. – Я ж видела, что ты и на базаре торгуешь, значит, есть у тебя излишки. А лишним, Паша, делиться трэба. Это ещё Иисус говорил, что делиться трэба!
– Делиться, гадина, – не выдержал такой наглости Павел Сергеевич, – это, когда б ты ко мне за саженцами пришла или за рассадой, тех же огурцов попросила, а так, тёть Нюр, это воровство получается. Ты вот тут Бога вспоминаешь, но ведь он и другое говорил. «Не укради!» Может, слышала?
– А как же, Паша, слышала! Только и ты меня пойми! У тебя вон излишки, а у меня пенсия копеечная, и Вовка всё пропивает!
Дорохов вспомнил тётьнюриного Вовку – сорокалетнего бугая, работавшего одно время на заводе. Знаменит он был тем, что из-за беспробудного пьянства карьера его все 80-е годы неуклонно катилась вниз – от простого токаря он дошёл аж до разнорабочего, откуда его к великой радости всего начальства выпнули, едва в стране наступили рыночные времена и был отменён тезис о пролетарской гегемонии. С тех пор Вовка окончательно сел на шею своей матери-пенсионерки, регулярно её поколачивая и забирая даже те крохи, которые давали ей государство – в виде пенсии, и огород – в виде овощей и фруктов. Пару раз бугай даже являлся к тёте Нюре на дачу – то ли вымогая деньги, то ли в надежде стащить что-то с участка. Старуха оба раза поднимала сумасшедший крик, на который сбегались все соседи, а Вовка орал что-то нецензурное в адрес матери и её защитников. Вспомнив эти безобразные сцены, Павел Сергеевич слегка пожалел бабку, но сдержал себя, потому что тут же у него перед глазами всплыло его вчерашнее унижение на базаре – когда он пытался обменять у едва знакомых торговцев огурцы, которые в этом году богато уродились не только у Дороховых, на баночку «виктории».
– И что теперь? А у меня дочь в Ярске учится – сама жилы тянет, чтобы какую-нибудь стипендию от государства получать, да мы ещё с Люськой тут вкалываем, чтобы ей помочь. Вот ты у меня всю викторию, сволочь, собрала, а мне вчера дочку угостить нечем было!
– Да там было-то той виктории! – почему-то перешла на загадочный шепот тётя Нюра.
– Всё, бабка, надоело мне с тобой базарить! – прервал её Павел Сергеевич. – Давай собирайся, пойдём к Иванычу, к сторожу, будем ментов вызывать, протокол оформлять.
– Как же это? – от неожиданности старуха выпучила глаза и зачем-то схватила ведро с крадеными огурцами, будто намереваясь куда-то идти. – Никуда я не пойду, Паша! Я в тюрьму не сяду, мне ещё сына поднимать!
Дорохов усмехнулся, ясно представив себе, как тётя Нюра поднимает – в прямом смысле слова – своё чадо, очередной раз нажравшееся незнамо где незнамо чего.
– Хрена ли его поднимать, дурня здорового? Поди не десять лет?
– Ну и что же? Это сын мой, а мы детям помогать должны, Паша. Не согласная я в тюрьму садиться!..
Мужчина замялся – его смутило даже не столько нежелание тёти Нюры идти в милицию – в конце концов, кто бы её спрашивал, – сколько понимание того, что никто ничего ей не сделает. Ну, приедет сюда в садовое общество какой-нибудь участковый лейтенант из соседней деревни, ну, оформит он протокол на кражу – и то, если его долго уговаривать, ну, погрозит бабке – мол, ай-яй-яй, нехорошо. В лучшем случае, если дело дойдёт до суда, штраф ей выпишут или какой-нибудь год условный дадут, а то, скорее всего, так всё замнут… А наказать бабку всё-таки требовалось. А как же! Шуточки ей что ли, по чужим дачам лазить? Только вот как наказать?
Почувствовав нерешительность Дорохова, старуха сделала решительный шаг из теплицы – с ведром в руке и с выпученными глазами. Однако пока так ничего и не придумавший хозяин дачи преградил ей путь:
– Стоять, тётя Нюра, стоять! Я тебя без милиции наказывать буду! Самосуд у меня сейчас будет, суд Линча, – Павел Сергеевич внезапно придумал способ наказания незадачливой воровки и в душе улыбнулся.
– Что за самосуд, Паша? – вновь испугалась старуха.
– Сейчас узнаешь, тёть Нюр! – весело продолжил Дорохов и освободил проход. – Ставь ведро на землю, пойдём в беседку.
Бабка оставила ведро в теплице и нерешительно направилась к деревянной беседке, которая располагалась рядом с домиком, Дорохов шёл за ней. Когда старуха зашла и попыталась усесться на скамейку, Павел Сергеевич остановил её:
– Не-не, тётя Нюра! Не садись, а ложись прямо на живот, и подол задирай!
– Ты чего это удумал, ирод несчастный! – бабка снова перешла на шёпот. – Я ж старуха совсем, Бога бы побоялся!
– Не боись, тётя Нюра, – так же весело продолжил Дорохов, предчувствовавший, что будет понят именно так, и заготовивший на этот случай дежурную фразу. – Ты не в моём вкусе! Любить я тебя сегодня точно не буду!
– Тогда зачем это всё?
– Наказывать тебя буду! Пороть! – ответил Павел Сергеевич и решительно достал из брюк ремень, который выскочил из брючных шличек с эффектным свистом.
– Как же это? – всё-таки уселась на скамейку бабка. – Срам-то какой! Это ж стыда-то мне будет!
Слова старухи лишний раз доказывали правильность принятого решения, и Дорохов улыбнулся:
– О! Про стыд запела! Стыдно, тёть Нюр, воровать должно быть, а когда тебя выпорют – это не стыдно! Это, вообще, позор! Кончай базарить. Сейчас я тебе всыплю десяток раз ремня хорошенечко, чтобы ты разучилась по чужим огородам викторию с огурцами тырить. Давай, тёть Нюр, ложись, показывай свой филейчик!
– Не, Паша, я не могу! Срам-то какой! – продолжала старуха шёпотом, но всё-таки повернулась спиной и начала укладываться на скамейку, повторяя какой-то дурной скороговоркой: – Срам-то какой! Видать, на то воля Божья! Срам-то какой!
Дорохов в это время щёлкал ремнём, но его первоначальная весёлость вдруг куда-то улетучилась. Нет, ему не было жалко эту старуху. Ему было противно. Противно от того, что она ворует и, похоже, вовсе этого не стыдится. Противно от того, что вот сейчас, через секунду-другую, ему предстоит увидеть, как бабка всё-таки задерёт подол своего ситцевого платья «в цветочек», а под ним будет жуткое старушечье бельё. И он будет вынужден увидеть её задницу в этом белье и ляжки – ляжки той самой «настоящей колхозницы», сейчас, наверняка, исчерченные варикозом, покрытые какими-нибудь старческими пятнами и целлюлитом… Дорохову стало дурно. Он уже передумал пороть старуху – в конце концов, даже того, что он её так напугал, будет вполне достаточно, чтобы почувствовать себя отомщённым. Во всяком случае, к нему на участок тётя Нюра точно больше не залезет. Но вся беда была в том, что он не знал, как остановить теперь эту экзекуцию. Бабка уже лежала на скамейке, словно в больничной процедурной – повернув голову вправо и с руками «по швам». Вот она потянулась к своей заднице, готовясь оголить её, но что-то вдруг остановило её. Она приподняла голову и кашлянула, будто поперхнувшись:
– Ой! Кхе! Ой, Паша, ой, не могу!
Дорохов посмотрел на неё, пока ничего не понимая. Старуха попыталась привстать, но не смогла этого сделать и, упав на скамейку, начала хрипеть:
– Ой! Рятуйте! Паша, не могу.
Павел Сергеевич наблюдал, как тётя Нюра стала хватать ртом воздух, руки её почему-то задёргались, и она, не удержавшись на скамье, рухнула на землю. Можно было подумать, что старухе не хватает воздуха – она делала жадные вдохи, хрипя и тараща глаза, но совсем не выдыхала. Длилось это всего несколько секунд, но Дорохову казалось, что эта страшная сцена бесконечна. Наконец, руки и голова тёти Нюры безвольно опустились на землю и она затихла. Только в этот момент до Павла Сергеевича дошло, что с его незваной гостьей случилось что-то страшное, и виновник этого, скорее всего, он. Мужчина быстро уселся на землю и попытался нащупать пульс – то ли от волнения, то ли от неопытности, пульс не прощупывался. Тогда Дорохов попытался приоткрыть старухе глаза – её зрачки укатились куда-то ко лбу и не шевелились. Павел Сергеевич стал вспоминать службу в армии и курсы по гражданской обороне, где его учили оказывать первую медицинскую помощь. Понимая почти полную безнадёжность своих действий и преодолевая брезгливость, Дорохов с усилием раскрыл старухе рот, сжал пальцами её нос, и начал делать искусственное дыхание «рот в рот».
– Вот, а ещё целоваться не хотела! – громко сказал Павел Сергеевич, оторвавшись, наконец, от тёти Нюры. Он заглянул в её глаза, но зрачки были всё так же неподвижны. Тогда он схватил ещё воздуха и повторил свою операцию.
Отстранившись от старухи во второй раз, Дорохов решил снова пощупать пульс – на сей раз на шее, но пульса по-прежнему не было. «Массаж сердца!» – мелькнула в голове мысль, и Павел Сергеевич решительно дёрнул двумя руками цветастое платье тёти Нюры в разные стороны. Под платьем оказалась обвисшая старушечья грудь в некрасивом бюстгальтере телесного цвета. Лифчик этот был, скорее всего, ещё советского производства и, кажется, он даже был местами подштопанным.
– Не на задницу, так хоть на титьки твои посмотреть! – снова пошутил Дорохов и начал с усилием толкать руками бабкины рёбра, иногда «соскальзывая» на её некрепкой груди.
После серии толчков Павел Сергеевич снова начал дуть старухе в рот, а после опять толкал её грудину. Делал он это хоть и энергично, но безо всякой надежды, почему-то ему было понятно, что тётя Нюра уже померла. Однако на третьем или четвёртом подходе к бабкиной груди Дорохов почувствовал, что та вдруг резко дёрнулась. Он отстранился и пристально посмотрел на неё. Старуха так же резко приподняла голову и начала громко кашлять. Мужчина подскочил к ней и стал придерживать за шею, чтобы та не задохнулась. Тётя Нюра дёргала конечностями и продолжала кашлять, вбирала в себя с хрипом какие-то тонны окружающего воздуха и тут же вновь выкашливала его из себя. Наконец, она стала немного успокаиваться и повернула голову к своему спасителю.
– Что ты со мной сделал, Паша? – прохрипела она.
– Ой, тётя Нюра, после того, что я с вами сделал, жениться нам надо!
Павел Сергеевич ещё с минуту понаблюдал за старухой, а потом начал поворачивать её так, чтобы она могла опереться спиной и головой на стенку беседки. Делал он это безо всякой суеты и спешки – так, будто всю жизнь проработал в реанимации.
– Нормально у тебя, тётя Нюра? – на всякий случай спросил он и, лишь дождавшись её кивка, поднялся с земли. – Сиди и не убегай никуда. Пойду к Иванычу «скорую» тебе вызывать.
Перед тем, как отправиться к сторожу, у которого был телефон, Дорохов мельком глянул на себя – вся одежда была помятой, испачканной землёй, пылью и его, дороховским, потом. Но думать о том, как привести себя в порядок, было некогда, он торопился, хотя и был почему-то твёрдо уверен, что теперь бабке уже ничего не угрожает. В голове у Павла Сергеевича стоял какой-то шум и бултыхались обрывки мыслей. Он думал о том, что на работу сегодня уже точно не попадёт, что непонятно, как теперь забирать машину с заводской стоянки, что тётю Нюру он наверняка отучил посещать чужие огороды, что интересно, что это с ней, вообще, случилось – то ли приступ, то ли инфаркт, то ли инсульт. А ещё в голове настойчиво стучала мысль о том, что по возвращению от Иваныча и после отправки тёти Нюры со «скорой» нужно будет обязательно собрать «виктории» для любимой дочки – он видел сегодня, что на грядке как раз созрела очередная партия.