Никто не разбивал голубую чашку. Не разбивал, потому что в доме никогда голубой чашки не было. Тем не менее, ссора совершилась – глупая, вульгарная, с криком, невзаимными обвинениями ( обвинения сыпались только с одной стороны).
Крики закончились – наступила тишина, плотная, вязкая, тягостная. В этой тишине оба ощущали своё присутствие и оба хотели сделать движение друг к другу.
Сделать это движение первым? Ни за что! Ясно за эти полчаса стало одно: нужно расстаться, разойтись в разные стороны, чтобы больше уже никогда и ни под каким предлогом не встречаться.
Он (про себя): уйду, брошу все, плюну – в конце концов, я мужик, проживу сам. Хватит. Надоело. Халат этот дурацкий фланелевый надоел. И халат дурацкий, и клеточки у него дурацкие. И пуговицы разные. Неужели трудно одинаковые пуговицы пришить? Когда она успела так растолстеть? Руки, ноги, живот- бр-р-р… Впрочем, когда руки мягкие, живот мягкий, сама вся такая мягкая – нет, ничего… А в халате – толстая…
Она (про себя): уйду, брошу все, плюну – в конце концов, проживу и одна, на нем тоже свет клином не сошелся. Я сама в жизни чего-нибудь стою. И зарплата у меня…Хм…зарплата… А - денег все равно никогда не хватает. Проживу и на такую зарплату. Другие-то живут как-то.
И чего это он посреди кухни уселся? Штаны эти спортивные у него такие дурацкие. Вытянулись на коленках пузырем. И штаны дурацкие, и весь вид у него дурацкий. Тоже мне - нахохлился –и чего это я ему такого обидного сказала – не понимаю…
Когда это он успел живот отпустить? Столько пива пить - и не такой живот вырастет. А на огород палкой не загонишь. Покланялся бы над грядками с моё - где бы тогда его живот был? А, впрочем, не такой уж у него и живот. Вон сосед с третьего этажа - совсем уж как беременный петух. Зайдет в лифт-одному тесно... А мой ( она поймала себя на слове «мой» и начала с утроенным усердием чистить дно кастрюли от пригоревшей три дня назад каши).
Он (разглядывая расслоившиеся ногти на пальцах): завтра попробую найти по объявлениям комнату или квартиру. Нет, квартиру оплатить – почти вся моя зарплата уйдет. Лучше поискать какую-нибудь старушку и снять у неё комнату. Главное-это свой угол. Не так уж я много времени дома провожу. С утра до вечера на работе, в субботу и воскресенье на рыбалке. Разве я старухе помешаю? ( мысленно он уже видел чистенькую патриархальную бабусю с лучиками-морщинками по всему лицу, в белом ситцевом платочке и тёмном платье. Такие бабуси в мультфильмах пекут колобки и выращивают сереньких козликов.) И чего это она все кастрюлю скребёт? Скребёт и скребёт. Полчаса, наверное, скребёт. Дела нет другого, что ли?
Она ( посыпая дно кастрюли очередной порцией «Пемолюкса» ): Уйду к маме. У неё квартира большая, двухкомнатная, нам хватит. Детей вырастили, и слава богу, Чего нам с ним делить? Нечего делить. Телевизор этот, что ли, трёхцветный? Да кому он нужен! Его бы на помойку давно пора, да другой-ка, попробуй, купи! ( Тут она вспомнила , как выбирали с мужем телевизор «Горизонт», как торжественно несли его к такси и как все девчонки с общей кухни -тогда они еще в общежитии жили-хвалили покупку и говорили, что телевизор обязательно «обмыть» надо, иначе показывать не будет).
Господи, сколько раз я ему говорила: «Ну чего ты сиднем сидишь? Руки у тебя золотые! Пошёл бы, подкалымил, разве мы бы стали на такие копейки перебиваться? Вон у соседки с третьего этажа муж по вечерам в квартирах туалеты-ванны ремонтирует. Кафель кладёт - загляденье! У неё и у самой-то туалет как во дворце!» А он мне… Что же это он такое ответил? Что-то такое ответил, мне так обидно стало… Что-то вроде того, что я только то и делаю, что по царским туалетам хожу за большой и малой надобностью. И чего это он всё столбом сидит? Пошел бы телевизор посмотрел. Вдруг там футбол. А то как же без футбола на ночь? Так ведь и умереть с тоски недолго.
Он (продолжая наблюдать за тем, как она полощет кастрюлю, как вытирает её несвежим полотенцем, как ставит кастрюлю в шкаф): И чего это я вдруг взбеленился? Ничего такого особенного она мне и не сказала. Подумаешь, тёще надо помочь картошку в воскресенье из подвала перетащить. Она, конечно, старуха крепкая, на ней ещё воду возить можно. Но уж если попросили, надо помочь. Трудно разве?
Тут он вспомнил, что всю свою сознательную жизнь не любил тёщу. Почему не любил – вряд ли бы он смог объяснить. Тёща была женщина деловая, подвижная, несгибаемая и нестареющая. Целый день она возилась по дому, бегала по каким-то делам, кому-то что-то советовала по телефону, в воскресенье жарила пирожки и неслась на рынок продавать их голодным торгашам. Торгаши тёщу любили: пирожки у нее были честные - пушистые, добросовестно набитые начинкой.
За воскресенье тёща успевала сделать на рынок несколько рейсов и трудовой день заканчивала счастливая и умиротворенная. Может быть, как раз за оборотистость и непоседливость и не любил он тёщу. А, может быть, и за то, что жена частенько ставила ему свою мать в пример: «Вот посмотри, человек в возрасте, а крутится всю жизнь, никогда ни на что не жалуется и денег у нее всегда хватает".
Как-то само собой подумалось: " Да и действительно, не дурак ли я? Чего рогом уперся? Как деньги взаймы брать и не отдавать, так это у тёщи, а как помочь – сама справится.
Жена привычно вытерла руки о бока халата, набрала картошки из большого плетёного короба в углу за плитой, тщательно, не торопясь, вымыла каждую картофелину, почистила, помыла снова, побулькав каждую в тазу, достала тёрку и стала отчаянно тереть, словно совершала большой подвиг.
Большое её тело колыхалось в такт движениям – всё было как всегда, привычно и обыденно. Вымыв руки, она достала из холодильника единственное яйцо (плод долгих раздумий у прилавка: купить или не купить – вот в чем вопрос? Что благородней духом – дожидаться, когда постылый муж в дом принесет зарплату, иль, ополчась на море смут, купить одно яйцо, чтоб продавщице пусто было –чего она глядит с усмешкой?) Жена вбила яйцо в тёртый картофель, всыпала муку, печально выбросив сплющившийся от времени и долгого пользования бумажный пакет в мусорное ведро. Посолила, поперчила, и стала жарить опостылевшие драники, экономно наливая масло на огромную чугунную сковороду. Очень хотелось есть, но муж сидел на своем табурете с гордым видом: нет, его голым драником не возьмёшь!
А всё-таки, не такая уж она и плохая женщина. Сварливая, правда. Да ведь не от хорошей жизни. У других всё так или иначе устраивается, а у нее всё одно и то же – бесконечный раскрой в уме смешного семейного бюджета, перекладывание зелёненьких десятирублевок из одной кучки в другую.
Она не покупает себе крем для лица, как её подруги, даже самый дешёвый –куда важнее купить внуку яблоко или банан, или подсунуть дочери сторублевку, перехваченную по случаю всё у той же тёщи.
Давно уже она не ходит в вещевые ряды местного рынка, чтобы присмотреть себе кофточку, полюбоваться ей, а потом как-нибудь с зарплаты купить (благо- на наших рынках годами одинаковые вещи продаются –для них законы моды не писаны, есть более суровые законы тощего потребительского кошелька).Она умудряется перевязывать вытянутые джемпера в кургузые пуловеры и перешивать длинные старые платья в короткие новые юбки.
Если у жены есть настроение (а оно все-таки у неё иногда бывает), она моет, убирает, стирает, перекладывает вещи в шкафах, но её уборка подобна стихийному бедствию: приобретая новые места, теряются очки, носки, майки , носовые платки. Рубашки завешиваются платьями, чемоданы задвигаются в недра кладовки и заваливаются сверху мешками с банками, тряпками и прочей ненужной рухлядью, которую использовать уже невозможно, а выбросить жалко – вдруг еще пригодится?
В день уборки, войдя в раж, она перемывает всю обувь, залив её водой до стелек. Но что-то не доставляется на свои места, а что-то и вообще навеки теряется, появляются скинутые на ходу тапки, всунутые в батарею носки и временно повешенные на спинку стула юбки, которые постепенно обрастают платьями, лифчиками, футболками – всё так же временно повешенными на всю ту же спинку стула.
Горка драников уже выросла на блюде, жена поджаривает крупно нарубленный лук-мелко резать за тридцать лет супружества она так и не научилась.
А всё-таки, не такой уж он плохой человек. Свихнулся совсем, правда, со своей рыбалкой. Но пусть уж лучше рыбалка, чем водка. Вот у приятельницы муж никогда не просыхает. Он за бутылку не то что родину, мать родную продаст. Напьётся, и ну песни горланить: «Сладку ягоду рвали вместе мы..»
Это уж точно, сладку ягоду вместе рвут. Это она после первого аборта поняла. Приползла домой, отвалялась, как кошка, день- другой и сказала: «Ну, милый, ты как хочешь, а мне такого счастья и вовек не надо.» Ни разу после этого не брала она грех на душу, не губила не родившегося ещё ребенка, и была за это благодарна мужу. А то ведь как у других бывает – в год по три, а то и больше раз, как на работу … Нет, не такой уж он плохой человек – не пьяница, не дебошир. Да и не лодырь. Настраивается на работу долго: все обдумает, созреет, обговорит, обсудит. Но и пяти раз не напомнишь – лампочка ввинчена, гвоздь вбит, полочка в ванной установлена.
Вот у неё подруга замужем за латышом, так он всё гораздо дольше делает. Стал как-то выключатель налаживать, свинтил его со стены, постелил газетку, разложил, сел. Думает. Посидел, подумал – вечер наступил. Утром на работу сходил –снова думать начал. Вот неделя, другая проходит, Капостс ( фамилия у него такая, а приятельница-Капоста) всё думает. Она ему: «Вот возьму да и выброшу этот хлам!» Он ей: « Погоди, Томочка, я думаю».Через месяц выбросила Томочка и выключатель, и газетку. Капостс вечером: «Томочка, я придумал, как выключатель можно наладить!»
По привычке жена достала из шкафчика два пузатых бокала с вишенками по бокам, заварила густой, кирпично-красный чай, поставила две тарелки, положила в них драники, сверху –хорошо прожаренный лук со шкварками. Кто-то должен заговорить первый. «Ешь,»- жена подвинула к нему тарелку поближе, Сохраняя достоинство, он молча ел, отхлёбывая чай и придерживая пальцем чайную ложку.
Он и она ( по отдельности, но одно и то же) : спать вместе не ляжем - еще подумает, что хочу помириться. Не хочу. Надоело. И слушать весь этот вздор надоело. И жить так сил больше нет. Пусть попробует пожить без меня, а я посмотрю, что из этого получится. Это сейчас кричать легко: «Уйду!» Попробуй, уйди…
Говорят, у дураков мысли сходятся. Но теперь мысли сходились и у этой пары. Оба вдруг вспомнили первый свой день вместе – далеко от дома, от мамы с её назойливым вниманием и от отца, украдкой наблюдающего за ними. Лето. Июль. Запах земляники. Зной звенящий. Солнце пронзительное. Ситцевое платьице и длинные худые ножки оленёнка, волосы, рассыпавшиеся по плечам: «Догони!» Догнать – и удержать в руках, почувствовать, как бьётся её сердце-это ли не счастье?
А сейчас, под броней полноты и китайской ночной сорочки, сердце стучит глухо и лениво. Теперь она не вздрагивает всем телом, когда он прикасается к плечу губами. Руки у неё стали широкими, ладони жёсткими, взгляд равнодушным. Чем ближе они были друг к другу тогда, тем дальше теперь.
Ясно представлялось прошлое и неясно виделось будущее. Делить квартиру-этого они и в мыслях не держали. У них дочь, которой должна достаться квартира. Каждый готов уйти, хотя идти, собственно, некуда. Там, куда каждый из них собирался отбыть, никто их не ждал. Не ждала тёща -привыкла жить одна, со своими телефонными разговорами, пирожками по выходным и вечными полезными советами на все случаи жизни. Мириться не хотелось – за полчаса одна сторона выплеснула, а другая выслушала столько всего, что ни о каком примирении и речи быть не могло. Всё. Решено. Завтра… Завтра – не сегодня. Пусть будет завтра.
-Может быть, ты еще чаю хочешь?
Муж молча протянул жене кружку. Чай они любили пить. Вдвоём. Подолгу. За разговорами о том, как всё подорожало и что надо бы помочь Наташеньке купить Вовке новую куртку к весне- внук растёт не по дням, а по часам. И о том, что огурцы «Родничок» всё-таки куда лучше приживаются и что их можно прямо в грунт высаживать, не беда, говнеца в грядки побольше натаскать, оно изнутри греть будет. И ещё говорили о том, что домик на огородике нужно подкрасить и пол пора перестелить – качается под ногами, как бы Вовка случаем не покалечился, провалиться может.
Он (про себя): Да и правда, хватит так жить. Сколько можно её мучить? У меня же руки золотые. Стоит только захотеть – шабашку в два счета найдёшь. Умельцы теперь всем нужны. На восьмое марта я ей только шоколадку подарил, а она и не обиделась. Или вид сделала, что не обиделась. А шоколадку Вовке отдала.
Да и что она видела-то за последнее время? Ну, подумаешь, накричала, наговорила всякого. Не со зла ведь, от обиды. Вон соседка по площадке каждый день своему скандалы закатывает, а потом под ручку вместе то ли гулять, то ли в магазин. Цирк, да и только! А моя? Сорвалась. Но разве она в этом виновата? Легко ли ей – все на себе тащит – и дом, и огород, и дочку с внуком.
Она (про себя) Да кому я теперь нужна. Уйду. И что? Старость в одиночестве встречать? А дочке что скажу? Мы с твоим папкой расстаёмся. Это под старость-то лет! Да и старая разве я? Вон, Лайза Минелли уж в который раз замуж выходит, всё молоденькая .Ни за что не отгадаешь, сколько ей лет. И на него я зря сегодня накричала и наговорила всякого. Разве он меня хоть чем-то когда обидел? Сидит, дуется. Смешно! Как дети . Смолоду не ссорились, а тут – на тебе!
Он (про себя) вот возьму и с получки билеты в кино куплю. Сто лет в кино не ходили, некогда все.
Она (вслух) А, может, нам с получки билеты в кино купить? Сто лет в кино не ходили, некогда все.
Из его рук выскользнул пузатый бокал с вишенками по бокам и разбился. Говорят, к счастью.
Март 2002 г.