...Ну, нашёл, конечно, мужик сирену. Что ты сделаешь - упрямый. И что? Кого он там увидал? А сидит там, представьте себе, на камушке интеллигентный мужчина, худенький такой, усики под носом; лысоват, но сзади волосья - дыбом, просторно встали. Сидит, стало быть, папироску покуривает.
Мужик - к нему. Прикурить, мол, разрешите... здрассте... то да сё... где тут сирена, не скажете?
А тот тихонько так, да вежливо ему:
- Я сирена. Садитесь, пожалуйста. Очень рад!
Постоял наш мужик, подумал, присел на камушек рядом, потом всё ж таки встал, рукой взмахнул, взял, да усатому и высказал всё:
- Ах, ты, так-твою-перераспротак и так далее!.. Чего ж ты, вредоносный гад, па-ра-рам-па-рам, людей губишь, чего ж это ты их на скалы зазываешь?!.. - ну и остальное, как полагается.
Усатый послушал, послушал, руку с папироской поднял и переспросил вежливо:
- Неужели люди гибнут? - и заплакал.
Потом слёзы утёр, папироску снова прикурил, вздохнул тяжело и говорит:
- Жизнь - это одна большая трагедия!
Упрямый мужик удивился этому необыкновенно:
- Скажи ж ты тогда на милость, любезный, не знаю, как звать-величать, какого ж ты хрена тогда их, людей то-есть, на скалы зовёшь, какого ж ты лешего душегубствуешь, коли и сам вот говоришь: «трагедия»?
- Ну вооот!.. - обиделся усатый. - Ничего себе - итог жизни, здрассте-приехали! Да у меня, уважаемый посетитель, и песни-то такой никогда не водилось, чтобы, значит: «на скалы!..» Как тривиально! - он даже плечом поёрзал и папироской - пых! пых!.. Сердится.
А упрямый мужик насупился и бубнит своё:
- Народ ежели бьётся - это как понимать? Впереди, па-ра-рам-па-рам, камни, да дрянь всякая такая и прочая, а ты, распротак-твою-так, чего поёшь? «Плыви вперёд! - поёшь. - Не стой на месте!»? Так?
- Ну, вы, это самое, даёте, батенька! Прямо, и сказать-то вам ничего не скажу - огорошили! Да вы хоть поглядите зенками-то своими! - говорит усатый. - Поглядите вон туда, голубец вы мой!
И в море тычет папироской-то.
- Где это вы там, интересно, камни и дрянь всякую такую и прочую углядели? Что - прямо, что - налево, одно, то-есть, море, никаких мелей, рифов, скал или, предположим, гранитных утёсов! И вообще - никаких опасных возмущений природы!
Поглядел мужик - и правда. Ежели с острова глядеть, то и прямо, и вбок - одно море.
- Стой, стой, стой! - говорит. - Погоди! Ты меня не путай, уважаемый! Не плети тут, это самое, вокруг! Люди, однако же, оттуда плывут, а не отсюда, так? Им же, тудыть-твою-растудыть, «прямо» твоё совсем даже в другую сторону указывает!
Кивает усатый:
- А может и правда... Так пусть же думают, уважаемый посетитель, тогда, пусть, ёлки-моталки, головой своей соображают, значит!
- Так, это хорошо - я, - кричит упрямый мужик, - у меня, скажем, с детства, ё-па-рэ-сэ-тэ, на ухо большой зверь наступил! Другие-то как раз разум свой и теряют!
А усатый - и не слушает его, а всё про своё рассуждает:
- Мы, ведь, знаете ли, ничего и никому не указываем, а поём мы (и руку с папироской в небо приподнял) здесь не для конкретной пользы, а ради одного лишь свободного самовыражения... чтобы, стало быть, зря на острове не жить и всё в нас хорошее-заложенное выявить и распространить в проплывающих массах.
- Только, - говорит, - что-то не стало их в последнее время, проплывающих. Гибнет культура! Как вам, кстати, наша последняя песнь?
И папироску пальчиком - тырк, тырк... стряхиваает.
Постоял упрямый мужик, почесал в затылке:
- Ничего, - сказал, - песнь. Звучная...
И глянул вокруг. А вокруг-то, да подалее, на камушках, такие же усатенькие сидят, да папироски докуривают - вот-вот запоют.
Плюнул мужик, да обратно пошёл - лодку свою искать.