Сейчас много говорят о новых болезнях двадцать первого века: СПИДе, наркомании, разных формах гриппа. Ищут всевозможные препараты и способы борьбы с ними. Безусловно, это очень важно. У многих этих болезней корни социальные. Но есть ещё одна социальная болезнь, которую и болезнью то никто не называет. И имя ей – одиночество. Сама по себе эта болезнь не смертельна, и лечить её можно и нужно. Убивает не одиночество, убивает безысходность.
***
Моя бабушка, Козлова Зоя Матвеевна, совсем немного не дожила до девяноста лет. Но, возможно, могла бы перешагнуть и столетний рубеж, если б за три-четыре года до смерти не начала очень быстро одновременно глохнуть и слепнуть. К врачам мы с ней обращались, но не верила она в то, что ей помогут. Все повторяла, что это старость, которую уже не вылечишь. Она и раньше не отличалась общительностью и жизнерадостностью, была довольно замкнутой, а сейчас и вовсе потухла.
И чем беспомощней она становилась, тем чаще я приходила к ней, чтобы помыть, накормить. Хотя до сих пор грызёт меня совесть, что могла бы сделать что-то большее, но, как всегда, осознание этого приходит слишком поздно. Чем сильнее наступали глухота и слепота, тем больше бабушка проваливалась в омут одиночества и полной изоляции. Ни читать, ни слушать радио, ни смотреть телевизор она не могла. Даже разговаривать с ней становилось всё труднее и труднее.
Чтобы она услышала, приходилось очень громко говорить, почти кричать, растягивая слова. Старики, страдая от дефицита человеческого общения, становятся чересчур разговорчивыми. Бабуля всегда радовалась моему приходу, но диалог у меня с ней не получался, поэтому всё что я могла – это выслушивать бесконечные её монологи. Эти рассказы, как лоскутное одеяло, из разных кусочков составляют единое целое под названием человеческая жизнь. Настоящее для неё померкло, будущее никак не представлялось, поэтому всё дальше уходила она в лабиринты прошлого, воскрешая в памяти, казалось бы давно забытые события.
А вспомнить было что. Родилась она в Мордовии в зажиточной семье сельского кулака. После революции их беспощадно раскулачили. Хотя никого они не эксплуатировали, сами вкалывали от зари до зари до кровавых мозолей наравне с наёмными работниками. Семья была большая, и все трудились, даже дети малые, по-мере возможности. Оттого и жили лучше, чем другие, вели натуральное хозяйство.
Разорила вмиг это хозяйство пьющая беднота, камня на камне не оставили. Дом, вроде бы, потом спалили. Ладно, хоть живы все остались. Сослали их в глухую мордовскую деревню со смешным названием Новоклейка. Бабушка Зоя тогда ещё ребёнком была, но хорошо помнит, как горе мыкали. А как подросла она, красавицей стала всем местным женихам на зависть. Вышла она замуж за парня из соседней деревни, только чтоб из бедности унылой вырваться.
Первой родилась у неё дочь - моя мама. Ниной назвали. А в деревне у них тогда как считалось? Коли дочь родила, значит, бабой стала. А был бы парень, то ещё год молодухой тебя считают, от чёрной работы берегут. Второго сына родишь, снова год в молодухах ходишь. Только после третьего сына бабой назовут и в поле наравне со всеми работать отправят.
Зоя Матвеевна после родов ни дня не отдохнула, так и пошла по хозяйству хлопотать, коровам «хвосты крутить». Потому даже и дня рожденья первой своей дочери вспомнить не могла. Помнила только, что зима была.
***
Самым страшным воспоминанием была, война. Лютый голод выкосил больше половины деревни. Вспоминала, как лебеду ели и как лепёшки из неё пекли своим детям. Их тогда у Зои трое осталось из пяти. Мужа на фронт забрали. Наверное, и она бы тот голод не пережила. Многое в жизни изменила одна встреча.
Как-то ещё до войны сын её младшенький Славик заболел золотухой. Сейчас это отитом называют. Врачей тогда в деревне в помине не было. Шла она с ним по деревне, сынок плакал, а из ушка гной бежал. Увидела их незнакомая женщина, остановила. Разговорились они, и поведала она Зое заветный заговор от болезней. Только предупредила, чтоб никому об этом не рассказывала, а только своих домашних им пользовала. Да бабушка и сама понимала, что в те времена, за что угодно могли осудить и объявить врагом народа, даже расстрелять. Ту женщину она больше никогда в своей жизни не встречала, а заговор помог. Поправился её сынишка.
Муж у неё в ту пору сильно выпивать начал. А по пьянке, что не бывает? Вот и разболтал семейный секрет. Стали приходить к ним люди. Даже из соседних деревень приезжали, просили о помощи. Ехать к доктору до райцентра было очень далеко. Бабушка сердилась, не нужна ей была огласка, но в помощи не могла отказать. Платы за своё участие ни с кого не брала, бранилась и выгоняла с подношениями. Денег тогда в деревнях не было. Но благодарные сельчане всё равно оставляли на крылечке, кто лукошко с яйцами, кто хлеб свежий, а кто и тушку куриную. Надо ли говорить, что в войну это её ремесло было особо ценным. Наверное, благодаря ему и выжила она с детками, не умерла с голоду, как многие из её деревни. Повезло, что никто не донёс об этом её ремесле.
***
Был случай и в её деревне. Жила там женщина статная, дородная, а грудь у неё была такая завидная, что ни один мужик равнодушно мимо пройти не мог. Муж её на фронте погиб. Осталась она одна с шестью детьми. Кровью обливалось материнское сердце, глядя в глаза голодным детям. Пошла она как-то рано утром на колхозное поле, которое уже стояло убранным. Набрала упавших колосьев. А куда их спрятать? Нашелушила тайком зерна в роскошную свою грудь, спрятала, значит, от посторонних глаз.
Но нашлись "доброжелатели" и донесли местному партийному узурпатору. Он её по дороге к дому встретил. Сначала кулаками мутузил, а когда она упала на землю, втоптал ей в грудь зерно кованым сапогом. Целый день до вечера ползла она к своему дому, оставляя за собой кровавый след. Вся деревня в окна с опаской наблюдала, но никто не посмел выйти и помочь. Боялись страшно. А ночью женщина скончалась. Умерли с голоду и шестеро её детей.
До войны Зоя Матвеевна была сильно набожной, регулярно ходила в церковь в соседнее село, молилась и утром и вечером. После войны стала она убеждённой атеисткой. И не причём тут была советская пропаганда. Сама она приняла решение, что не нужен ей такой бог, который зверство лютое допустил, стольким людям невинным страдать и страшно умирать позволил.
К знахарскому своему ремеслу она относилась всегда скептически и, если обращались по старой памяти, сердилась, не зло ворчала, но помогала всем. Говорила, что глупости, мол, это всё, пустое, что ничего путного не получится. Но заветный заговор всегда действовал.
Помню даже, как обратилась к ней новая жена бывшего мужа, который бросил её. Зоя тогда сильно по нему, непутёвому убивалась. Но время прошло, боль обиды забилась глубоко в душу. А у бывшего супруга беда случилась - ноги раздуло, как столбы. Ни встать, ни сесть. Врачи ничем помочь не могли, только руками разводили. Вот и вспомнил он способности своей первой суженой, послал к ней на поклон новую свою супругу. Зоя не отказала, пришла, сделала всё как положено. Даже спасибо не услышала в ответ. Только теперь уже не обидно было, теперь уже было всё равно, потому, как после такого предательства душа совсем почернела. Потому, наверное, и не вышла больше замуж. А бывший поправился, забегал на своих ногах снова. Но недолго. Видать место на том свете ему заранее уготовано было. Судьбу не обманешь. Запил на радости и сгорел от пьянки беспробудной.
***
Бабушка моя в школе не училась и долгое время оставалась неграмотной. Но сколько я помню, пока зрение ей позволяло, она много читала. Когда и кто её научил этому? До сих пор мне неведомо. Только однажды перебирая завалы книг, которых у нас скопилось немало, я наткнулась на свой школьный букварь. Листая страницы, я с удивлением заметила, что каждая буква в нём была старательно обведена неумелой рукой. Нашла ещё старые журналы, где все заголовки были также обведены. Как будто ребёнок забавлялся. Только кроме меня, детей других в доме не было.
***
Многое забылось из тех монологов, которые я терпеливо выслушивала во время своих визитов. Жалею, что не записывала. Всё глубже бабушка уходила от нас, своих близких в другой, внутренний мир, как в омут. А когда изредка возвращалась из него, то с ужасом понимала невозможность такого существования. Знаю, ей приходили мысли о самоубийстве, но в этом она была беспомощна.
Однажды во время такого возвращения в реальность она, ощупывая узловатыми пальцами седые волосы, попросила меня подстричь их. Я усадила её в прихожей перед зеркалом.
Это было огромное в человеческий рост старинное зеркало в дубовой оправе. Помню его, сколько помню себя. Оно до сих пор не помутнело, не потрескалось, хотя постоянно кочевало с нами в наших многочисленных переездах с квартиры на квартиру. Признаться, я испытываю перед ним суеверный страх, как если бы оно было живое.
Как-то присмотрела новую мебель в прихожую. Зеркало стало неуместным и никакой художественной ценности собой не представляло. Я собралась было его выбросить, но посмотрелась в него и … купила к нему тумбочку. Не хотело оно уходить из нашего дома, и я смирилась.
Бабушка сидела перед зеркалом. Сейчас, вспоминая, не могу понять, зачем ей это было нужно? Она ведь всё равно ничего не видела. Оказалось, не всё так просто. Пока я возилась с её волосами, она оставалась безучастной. Видно снова уплыла сознанием в свой мир, но вдруг, очнулась, как вынырнула и, глядя слепыми глазами зеркальную поверхность, пробормотала, будто заговор свой тайный:
- Господи! Как же мне жить-то так надоело! Хоть бы кто стукнул меня по башке чем-то тяжёлым! Вот и хорошо бы всем было. И мне хорошо.
Я даже не успела ничего ей возразить, как висевшее напротив зеркало верхним своим краем отошло от стены, потянув за собой огромный металлический крюк, забитый на века, и стало опускаться на голову бабуле. Не протяни я тогда вперёд руки, отвлекись хоть на пару секунд, и тяжёлая дубовая рама аккурат легла бы ей на темя.
Хотя, как знать... Возможно, тогда Зоя Матвеевна всё же избавилась от своих страданий. Потому что рассудок уже навсегда покинул её, и тело всего-то на восемь месяцев пережило её разум.
15.07.2010г.