Интересно сравнить порядки и организацию жизни в блестящей царской гвардии со службой в обычных пехотных частях.
Тот же Б. Геруа, после окончании академии Генерального штаба, отбывал годичный ценз командования ротой в 168 пехотном Миргородском полку, в Киеве.
Его воспоминания об этом периоде жизни дают нам возможность сопоставить быт гвардии и армии того времени:
« Вступая в командование ротой в Киеве и в ряды армейского пехотного полка я, естественно, задавал себе вопрос, в какой мере поразит меня разница со службой в гвардии.
Очень скоро я убедился, что различия были чисто внешние и несущественные.
Почти полное отсутствие караулов и, следовательно, практики в несении гарнизонной службы; никаких больших военных церемоний и потому ничтожный процент плац-парадной тренировки; ограниченное число старшего начальства, даже в столице военного округа, и, как следствие, меньшее напряжение внутренней жизни полков.
Офицерский состав беднее и проще, но по своему среднему культурному уровню едва ли заметно ниже офицерства гвардейского полка, подбиравшегося в большинстве из тех же военных училищ.
Запущенность и отсталость офицеров зависела главным образом от стоянки.
В глухих местах без «отдушин» бывало, что они постепенно опускались.
Но Киев был большой университетский город, третья столица Империи.
Наконец, солдаты казались после гвардии карликами, «крупой», употребляя военный жаргон.
Но недохват вершков, разумеется, не отражался на служебных качествах людей и, как показала вскоре война, на их боевой крепости…»
Перед тем, как продолжить рассказ Б. Геруа о командовании ротой в Киеве, сделаем небольшое отступление от его мемуаров.
Необходимо отметить, что кадровая политика русской армии в царское время была порой просто удивительна.
Забавный пример этого приводит великий князь Гавриил Константинович в своей книге «В мраморном дворце».
Он побывал перед Первой мировой войной в Малоросcии и ознакомился с порядками в Бугском Уланском полку.
А порядки там были поразительные.
Всей кадровой политикой в этом полку на деле заведовала … старая графиня Браницкая, передвигавшаяся в кресле на колесах:
«Это была очень древняя старуха и говорила только по-французски. Жила она постоянно в своем имении, в Белой Церкви, и жила по-царски, так как была страшно богата. В Белой Церкви стоял Бугский Уланский полк.
Когда назначался новый командир полка, было принято запрашивать графиню Браницкую, будет ли он ей приятен. На первый взгляд кажется странным и совершенно непонятным, как можно было запрашивать о назначении командира полка даму, да еще к тому же не русскую, но если вдуматься в этот вопрос, станет ясным, что этот обычай был совсем не лишний.
Графиня Браницкая пользовалась в своем округе огромным влиянием и приглашала к себе офицеров Бугского полка, в интересах же русской политики было заслужить симпатии польского общества к русской армии.
Поэтому важно было назначение таких командиров, которые были достаточно светскими людьми и умели бы заслужить симпатии в польском обществе.
Поэтому командирами Бугского полка назначались большею частью такие гвардейские офицеры, как Безобразов, Одоевский-Маслов, Рооп и Бюнтинг».
Не правда, ли, странно?!
Богатая старуха - графиня, даже не знавшая русского языка, определяла, кому командовать русским полком, который стоял неподалеку от ее имения.
Не знаю уж, каким образом это влияло на симпатии местного польского «общества»…
Уроки Первой мировой войны и поведение польской элиты, открыто перешедшей на сторону немцев в 1916 году говорят о том, что этакие реверансы перед богатыми польскими старухами оказались совершенно бессмысленными и бесполезными.
Наверное, эти «закидоны» стали возможны, в войсках Киевского округа, благодаря фигуре генерала М. И. Драгомирова, который долгое время им командовал.
Б. Геруа вспоминал о нем:
«Киевский «оракул» и знаменитый острослов М. И. Драгомиров имел сравнительно короткий, но счастливый боевой опыт форсированной переправы через Дунай у Зимницы, в июне 1877 т. После этой классически удавшейся ему операции Драгомиров со своей 14-ой «железной» дивизией был на Шипке, но в начале августовских боев был ранен и эвакуирован.
Краткость этих испытаний сделала то, что в Драгомирове боевой генерал был побежден профессором и теоретиком.
В области умственных построений и придачи им необыкновенно простой и убедительной формы Михаил Иванович не имел себе равных. В основу своего учения он положил вопрос воспитания войск, которые до того больше муштровались, чем нравственно воспитывались. Николаевская жесткая традиция все еще не была изжита, хотя она годилась для тогдашних 25-летних и 15-летних сроков службы и была явно непригодна для 5 — и 3-летних сроков конца 19-го века.
В эти сроки солдат мог быть превращен в недурной автомат, но нельзя было ожидать от скороспелых частей того воинского духа, который был свойственен закаленным полупрофессиональным армиям николаевской эпохи.
Между тем дух, рассуждал Драгомиров, повторяя древнюю истину, является главным залогом военного успеха. При подготовке войск в новых условиях предстояло справиться с этим вопросом, несмотря на всю его сложность в безграмотной тогда крестьянской России.
Драгомиров — философ правильно указал пальцем на наше больное место.
Но как учитель он пошел по ложному пути.
Мысль его обратилась к Суворову и его воспитательным заветам.
Тут, следуя суворовскому «догони и перегони Цезаря и Аннибала», Драгомиров взялся догнать и перегнать Суворова-педагога.
Но времена и техника были не те.
Либеральный культ солдата — трехлетки не делал из него «чудо-богатыря» и воина, «который понимал свой маневр».
Внедрение идеи преимущества штыка перед огнем не уничтожило губительности последнего из скорострельных магазинных винтовок и пулеметов.
Логичный Драгомиров даже открыто противился, со всею силою своих авторитета и остроумия, замене в начале 90-х годов в русской армии однозарядных винтовок пятизарядными.
В погоне за «чудо-богатырем» получились непредвиденные результаты: войска Киевского округа прославились своею распущенностью, а среди начальства расцвела наклонность к вычурным служебным фокусам, считавшимся в духе учения Драгомирова».
Тут сложно что-либо комментировать…
Времена, когда пуля была «дурой», а штык – «молодцом» ДАВНО прошли. А вот многие русские военачальники этого упорно не понимали.
Даже страшные поражения русско-японской войны не пошли им впрок.
Кстати, тот же Драгомиров, при всех своих выкрутасах хорошо знавший сильные и слабые стороны царской армии,
прославился своим метким замечанием в ответ на первоначальное презрительное отношение наше к «япошкам»:
«Японцы - макаки, а мы кое-каки».
Командующим войсками и генерал-губернатором Драгомиров оставил после себя, как бы в наследство, своего начальника штаба — В. А. Сухомлинова.
Сухомлинов так понравился царю, что затем был назначен военными министром Российской империи.
На нем - и немалая доля ответственности за тяжелые поражения и безобразную подготовку русской армии к этой войне.
«Но наверху стоял беспечный В. А. Сухомлинов. Общего руководства не было», - кототко отметил генерал Б. Геруа.
О судьбе Сухомлинова он написал следующее:
«Сухомлинов был предан в 1916 г. особому верховному суду в связи со шпионским делом некоего Мясоедова (жандармского офицера), который, до войны был с ним в близких сношениях. Мне случилось присутствовать на одном из открытых заседаний суда в зале Собрания Армии и Флота и видеть бывшего военного министра на скамье подсудимых. Это было жалкое зрелище. Сухомлинов, однако, оправдался по главным пунктам обвинений, в которые были включены также небрежности по управлению военным министерством и даже взяточничество. Дело ограничилось устранением его от службы».
Как и его наставник М. И. Драгомиров, Сухомлинов совершенно не понимал революционных изменений, произошедших в военном деле в связи с принятием на вооружение скорострельных винтовок и орудий, насыщением войск пулемётами, появлению дирижаблей и авиации.
Так, увидев первые самолеты Блерио и Вуазена, привезенные великим князем Александром в Россию, военный министр генерал Сухомлинов поднял их на смех:
«Если я вас, ваше императорское высочество, правильно понял, – сказал Сухомлинов, – вы предлагаете вооружить армию игрушками Блерио?
А позвольте узнать, где будут порхать наши офицеры? Над Па де Кале или у нас над Петербургом?»
Тем не менее, первые полеты над Петербургом состоялись весной 1909 года.
Министр Сухомлинов счел их «весьма забавными, но не представляющими интереса для русской армии».
В итоге, русская армия на протяжении всей Первой мировой войны была самой отсталой, в техническом отношении, среди воюющих армий, уступая в этом даже Австро-Венгрии. Германские аэропланы (которых на Восточном фронте было не так и много) нередко вызывали панику среди наших солдат.
Но все это выяснилось уже после начала мировой войны.
Вернемся к предвоенным годам и особенностям службы Б. Геруа в 168 пехотном Миргородском полку:
«Порученная мне 6-я рота числилась одной из самых слабых в полку; даже, может быть, она стояла по службе последней из 16 рот.
Ротный командир, М. Квятковский, милый, воспитанный и мягкий человек, не был способен на какие-либо крутые меры, чтобы поддерживать внутренний порядок, дисциплину и бодрость в роте.
При любом кризисе он терялся и стремился лишь к одному: чтобы проступки и промахи не доходили до начальства.
Легко можно себе Представить получавшийся плачевный результат. Постоянно покрываемые солдаты получали совершенно превратное представление об основах воинского воспитания.
Правая рука Квятковского, фельдфебель, стареющий, многосемейный и вялый, тоже боялся начальства как огня и углублял систему своего ротного командира.
В то время как последний замалчивал прорехи перед батальонным и полковым командиром, фельдфебель скрывал мелкие проступки солдат от ротного командира!»
(Стоит подчеркнуть, что, к великому сожалению, такое же положение с дисциплиной было и во многих частях РККА и СА, даже спустя многие годы ...
Проблема насаждения и поддержания дисциплины – давняя и хроническая болезнь нашей армии. Источник многих ее бед и поражений).
«Командир полка — умница Николай Фердинандович фон-Стааль отлично знал, что придумать худшую комбинацию, чем Квятковский и его фельдфебель, было трудно. Тем не менее он жалел последнего и ограничивался только тем, что открыто возмущался регулярным приростом фельдфебельской семьи. Называл он его не иначе как «шляпа», про себя употребляя, наверное, более сильное, но непечатное слово….
Нелегко мне было начать свою деятельность с перевоспитания пожилого фельдфебеля.
Прежде всего предстояло вывести из нормального обычая роты самовольные отлучки солдат, этот главный признак внутреннего расстройства воинской части.
Помимо бесед с солдатами и начальствующими нижними чинами на эту тему, я из-за каждой уловленной отлучки (ибо вначале их продолжали скрывать) поднимал шум, доводя случай до строгих взысканий властью командира полкa.
Раз как-то, по другому поводу, мне стоило немалого труда убедить добродушного и ленивого хохла, батальонного командира Басанько, вмешаться в дело и разнести роту, начиная с меня самого, что называется, «в пух и прах».
Рота была специально для этого построена, и Басанько исполнил мою просьбу более или менее удовлетворительно, если и без особой искренности и охоты».
Как видим, самовольные отлучки солдат были в порядке вещей, «нормальным обычаем» роты. Это - как-то не слишком вяжется с привычным книжным и киношным представлением о «палочной дисциплине» в царской армии и бодрых «молодцах-солдатах», «поедающих глазами» начальство.
Очковтирательство, стремление любой ценой приукрасить ситуацию, «показать товар лицом», «не выносить сор из избы», увы – были характерной чертой для многих подразделений нашей армии.
В описании Б. Геруа меня удивило то обстоятельство, что «умница командир полка» Н. Ф. фон Стааль ВИДЕЛ и ТЕРПЕЛ все эти безобразия, даже не попытавшись придумать «лучшую комбинацию», чем Квятковский и его фельдфебель, но, наверное, были и тому свои причины.
Очень тепло Геруа отзывался о своих унтер-офицерах:
«Должен сказать, что лучшими моими помощниками оказались унтер-офицеры. Когда от этих молодых и способных людей потребовалась энергия и им была предоставлена полагавшаяся по закону власть, до того искусственно сокращенная, они горячо взялись за дело. Взводы стали соперничать в дисциплине и выправке, лица солдат из пассивных и безучастных постепенно превращались в живые и осмысленные; в роте становилось чище и наряднее».
А вот с офицерами-субалтернами (командирами взводов) дела обстояли НАМНОГО хуже:
«На моих младших офицеров в деле воспитания людей опереться было труднее.
Вообще, субалтерны приходили в роту только на занятия и, отбыв этот долг, исчезали.
К тому же только Кононович-Горбацкий представлял собою охочего и приятного помощника.
Другой офицер на мое открытое и доброе к нему отношение ответил, как это скоро определилось, недобросовестным исполнением своих несложных обязанностей и лживостью. При этом он много воображал о своих способностях и докучал мне запутанными разговорами на разные «умные» темы.
Любимым коньком его было превозношение малороссов над великороссами;
вторые, по его мнению, были и некультурны и нечистоплотны, тогда как первые отличались всеми совершенствами.
Я пробовал возражать, но должен был убедиться, что ему «хоть кол на голове теши».
Почему этот молодой человек с чисто немецкой фамилией вел явно украинскую пропаганду, оставалось непонятным».
Как видим, Геруа не стал особенно возражать своему подчиненному, ОФИЦЕРУ, который занимался в его присутствии откровенной антирусской пропагандой. (Можно догадаться, как этот «пропагандист» вел себя в отсутствии командира роты).
Что ж, этакое чистоплюйство, нежелание и НЕУМЕНИЕ заниматься «политикой» и (разбираться в ней) были характерными чертами многих кадровых офицеров царской армии.
Жизнь очень скоро доказала верность старой истины: «Если ты не занимаешься политикой, то политика займется тобой!»
Из таких вот пропагандистов «превозношения малороссов над великороссами» (украинцев над русскими, иначе говоря) и черпали в годы Первой мировой войны свои «кадры» Петлюра, Коновалец и прочие создатели отрядов «сичевых стрельцов» в австрийской армии.
Оказалось, что нашим г.г. офицерам нечего было им возразить ни в разговорах, ни на митингах.
И многие обманутые солдаты-украинцы в трудное для России время пошли за ними, а не за своими офицерами…
И ещё об одной проблеме, лежавшей на плечак командиров рот в царской армии:
«На ротном командире лежало еще ведение хозяйства, в котором на первом месте было пищевое довольствие. Хотя в мирное время приходилось кормить всего около ста с небольшим человек и полк доставлял провизию, все же хлопот было достаточно. Расходование продуктов находилось в руках самих солдат, каптенармуса, выборного артельщика и кашевара.
Но нужно было их проверять и направлять.
Хозяйственные ведомости и книги никогда не доставляли мне удовольствия. В частной жизни я не вел никаких денежных операций и считать мне было нечего. Отсюда — отсутствие опыта. Но, с другой стороны, у большинства ротных командиров тоже отсутствовал этот опыт в их частной жизни, а в казенной многие из них обнаруживали настоящие хозяйственные таланты. Однако, чтобы новичку войти во вкус даже маленького ротного хозяйства, одного года была мало.
Вообще, когда я расставался со своей 6-ой ротой, — и не без сожаления, так как сошелся с ней, — я отдавал себе отчет, что только на следующий год можно было пожать плоды первого года командования и полученных уроков. Очевидно это сознавалось в армии, ибо вскоре срок цензового командования ротой для офицеров Генерального штаба повысили до двух лет».
(Ведение ротного хозяйства для командира роты, в советское время, к счастью было значительно облегчено.
Во всех крупных гарнизонах (от полка и выше) имелись солдатские столовые и необходимости лично организовывать питание подчиненных у командиров рот не было.
В отдельных (радиолокационных, например) ротах с этим было, конечно, посложнее, но и в них ничего из продуктов закупать не требовалось. Всем продовольствием такие роты обеспечивал тыл полка (или бригады), поварам оставалось только готовить).
В следующей главе рассмотрим некоторые полузабытые эпизоды боевой деятельности русских гвардейских частей в 1915-16 г.г
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/07/02/548