Солнечный свет ворвался в морозное апрельское утро. Еще вчера в воздухе пахло весной, а сегодня арктический ветер снова пригнал напоминания о недавней зиме. Голые деревья, которые выстроились вдоль бульвара двумя параллельными рядами, готовы были выбросить почки, но передумали, решив еще немного подождать.
В 7:40 на бульваре можно было встретить владельцев собак, закутанных в теплые плащи, или пенсионеров, увлеченных утренней пробежкой. Гумельдот не относился ни к первым, ни ко вторым. У него не было собаки, и он не был похож на озабоченного своим здоровьем пенсионера, хоть и носил слегка рыжеватую бороду.
Если его побрить, волосы аккуратно уложить и одеть очки, которые лежат в одном из карманов серо-зеленой куртки-ветровки, он тут же станет похожим на обыкновенного инженера, которых в стране очень много. Хотя, большинство инженеров не добираются на работу пешком, преодолевая 7 км, а едут общественным транспортом, переваривая завтрак и вчерашнюю дружбу с пивом.
Гумельдот не только не пил пиво, утром он выходил из дома пораньше, для того, чтобы по пути на работу прочитать полный цикл мантры очищения. Гумельдот немного стыдился своего увлечения, ему казалось, что в его возрасте читать мантры не стоит, еще он боялся осуждения со стороны православного окружения.
Мантру Гумельдот всегда произносил шепотом, удерживая внимание в дыхании, чтобы осознавать момент, когда вдох перетекает в выдох. Так же он старательно синхронизировал шаг и слог, а когда проходил мимо собачника, или навстречу ему бежал очередной пенсионер, опускал голову пониже, будто внимательно рассматривает ботинки, для того, чтобы никто не увидел, что его губы шевелятся.
В остальном Гумельдот действительно был обычным инженером, как по образованию, так и по профессии. Сразу после института получил небольшую должность в небольшом НИИ, небольшую комнату в коммунальной квартире и скромную зарплату, которой, в принципе, хватало на все его небольшие нужды.
По окончании школы Гумельдот хотел поступить в художественную академию, но отец сказал, что все художники – педики, и порекомендовал пойти учится на инженера, а еще добавил, что на академию в семье средств нет, так что, выбор был сделан в пользу факультета электротехники и автоматики.
Задолго до этого отец еще раз повлиял на судьбу сына, когда наградил его странным именем. В остальном папа был тихим, и предпочитал проводить время на диване, по соседству с телепрограммой и пультом дистанционного управления.
Однажды Гумельдот попросил рассказать историю своего рождения. Ему казалось, что такое имя мог носить далекий предок – полководец, но все оказалось прозаичнее, - отец объяснил, что имя возникло после спора с матерью, она хотела назвать сына Петр, а отец мечтал, что сына будут звать Николай. Две недели мама и папа не могли договориться, закончилось тем, что после очередной семейной драмы, отец пошел в ЗАГС и записал в свидетельстве о рождении: Гумельдот. Знал ли он тогда, что обрекает сына на многочисленные насмешки в школе, и смешные прозвища? Как можно серьезно относиться к мальчику, если его имя - Гумельдот?!
В школьном возрасте Гумельдот усвоил два жизненных правила: выживает тот, кто умеет маскироваться, и: справедливости в жизни нет!
На выпускном он первый раз попробовал алкоголь. Всего один бокал шампанского продемонстрировал, что спиртное и тело Гумельдота полностью несовместимы. Своим забавным пьяным поведением Гумельдот, на прощанье, позабавил одноклассников, а к осени он уже был студентом технического ВУЗа, приложив для этого минимум усилий.
В институте Гумельдот представился Гришей. Смена имени разрешила более открыто общаться со сверстниками, теперь он мог позволить себе друга.
На втором курсе Гриша сдружился с Сергеем, который поражал своей смелостью и открытыми для своего возраста мыслями. Сергей где-то находил самиздатовские книги по йоге, вместе они пытались что-то практиковать. Получив диплом, Сергей переехал в другой город и исчез из жизни Гриши на десять лет, но потом ворвался в спокойное существование инженера-электрика, держа в руках толстенную книгу, в которой излагались основы восточной философии.
Сергей утверждал, что в йоге есть все ключи, но очень скоро снова исчез, на этот раз, покинув страну. Как понял Гриша, Сергей отправился в Индию, чтобы найти там истинного Гуру.
Гриша-Гумельдот как раз заканчивал читать 76 круг мантры, когда услышал звонкий голос:
- Мужчина! - На Гумельдота смотрели два больших серых глаза, которые принадлежали невысокой девчонке, в сером клетчатом полупальто. На голове молодой особы была одета вязанная зелено-желтая шапочка, местами крупную вязку пронизывала красная нить. Между пальто и мохнатыми сапожками находились белые колготы. Возле ног лежал землистого цвета пухленький рюкзачок. Гумельдот удивился, что не заметил девушку сразу.
- Да? – Гумельдот остановился.
- Подскажите, как попасть на вокзал.
Гумельдот кивнул, вокзал находился недалеко, объяснить дорогу было не сложно:
- Вам нужно пройти дальше, перейти через дорогу, спуститься вниз, повернуть вправо, там увидите!
Девушка улыбнулась, словно хотела еще что-то спросить, но ответила: «Спасибо», ловко вернула рюкзак на плечи, и осталась стоять.
Гумельдот тоже не решался идти дальше. Еще чуть-чуть и возникшая пауза превратилась бы в неловкое ожидание, но Гумельдот повернулся и даже успел сделать полтора шага, прежде чем снова услышал женский голосок:
- Правильно читать: Глим!
- В смысле? – Гумельдот остановился.
- Вы читаете Крим. Ом Шрим Крим… А правильно читать – Глим, – девушка улыбнулась, поправляя рюкзак. – Так мне туда?
- Ага!
- Спасибо.
Наблюдая за скачущей походкой удаляющейся собеседницы, Гумельдот пытался понять, как она узнала мантру, которую он читал?! Быть может, он стал произносить слова слишком громко. Вместе с этим, Гумельдот удивился, что можно вот так, на улице, встретить того, кто тоже понимает, что такое мантра.
- Глим, – сказал он вслух. – Ом Шрим Глим! Пусть так.
Остаток пути Гумельдот молчал, наблюдая удивительное отупение ума – в голове совсем ничего не происходило.
Научно-исследовательский институт, от которого осталось название и трехэтажный облупленный дом, нравился Гумельдоту своей глубокой тишиной.
Когда-то это здание строилось с расчетом принимать здесь иностранные делегации. По замыслу проектировщиков, импортных гостей должны были шокировать широкие лестницы, высокие потолки и мозаика, символизирующая глубину мышления советского инженера. Возможно, когда-то так и происходило, но от советской эпохи остались громоздкие морально устаревшие приборы, кабинеты, большая часть которых не использовалась по назначению, и три исследовательских лаборатории, в одной из которых и работал Гумельдот.
Чтобы попасть в лабораторию, необходимо было спуститься в подвал и пройти по длинному коридору. Вдоль стен стояли большие картонные коробки, внутри что-то было, но что конкретно никто не помнил. Какой-то шутник проковырял в одной из коробок дырочку, однако освещения в коридоре было недостаточно, чтобы рассмотреть содержимое.
Рядом с одной из таких коробок была дверь. За дверью – просторная комната, большую часть которой занимал железный доисторический компьютер. Когда-то у руководства НИИ появилась идея: а что если ход компьютерной эволюции пошел не тем маршрутом? Что если есть еще одна ветвь развития информационных технологий, которую человечество не заметило. Если это так, то компьютерный век находится на пороге великого открытия.
Совершить такое открытие поручили Гумельдоту и его напарнику (Сашке), а в помощь предоставили списанный компьютер, один из первых. Задача сводилась к тому, чтобы внимательно изучить, как функционирует прадедушка современных лептопов, собрать данные и написать новый принцип работы вычислительной техники, такой, которого еще не было. Ну, а потом соорудить сверхмощный компьютер третьего тысячелетия.
Между современными компьютерами и сверхмощным компьютером будущего стоял тот самый ламповый прадедушка – динозавр отказывался включаться, и прежде чем изучать, наблюдать, составлять и изобретать, его нужно было починить.
Руководство обещало найти монтажные схемы, чертежи и прочую документацию, но уверяло, что великие изобретения не должны совершаться впопыхах, поэтому Гриша и Саша разбирались с компьютерным монстром наугад. Правда, большая часть их рабочего времени уходила совсем в другом направлении: Саша ремонтировал видеомагнитофоны сотрудникам НИИ и их знакомым за небольшую плату, а Гумельдот рисовал схемы человеческого разума, и пытался найти аналогии с компьютерными системами. Изредка, и первого, и второго посещала внезапная догадка, почему ламповый компьютер может не работать, тогда они отрывались от схем и видеомагнитофонов, проверяли догадку, убеждались, что она неверная и, каждый возвращался к своему.
Гумельдот толкнул дверь в лабораторию. Рука привычно потянулась к выключателю, но неоновые лампы уже вовсю заливали комнату, что означало, что в недрах лаборатории Сашка всматривался в детали очередного магнитофона. Не исключено, что он вообще не уходил со вчерашнего вечера.
Гумельдот достал очки из кармана куртки, повесил ее на крючок, который был рядом с дверью, обогнул старинную ЭВМ и увидел спину напарника, в той же футболке, что была вчера. Сашка выдувал пыль из нагромождения конденсаторов на плате.
- Привет, – Гумельдот подошел ближе, чтобы тоже видеть микросхему, - «Маяк»?
- Он! – Саша дунул еще раз, особенно сильно, потом выключил свет настольной лампы и крутанулся на стуле к Гумельдоту. – Слушай, Гриша, подстрахуй меня сегодня. Я хочу собрать магнитофон и уйти, после обеда.
Гумельдот забеспокоился, даже снял очки, чтобы протереть лишний раз. Во-первых, если Роман Павлович сегодня есть (что в пятницу вряд ли) то придется обманывать; во-вторых, он и сам хотел уйти как раз после обеда.
- Понимаешь, Сашка…
Саша заметил нервный жест партнера по изобретению:
- Боишься Воробьева?
- Нет, что ты, - Гумельдот отвернулся и за чем-то спрятал очки в карман рубашки.
- Скажешь ему, что я в туалет вышел. Я оставлю курточку на стуле.
Гумельдот снова извлек очки, нацепил их на нос, прошел к своему столу.
- Мне кажется, ничего не получится, Саша.
- Гриша! – Саша продолжил поворот на стуле, повторяя траекторию Гумельдота. – Даже если Воробьев узнает, что я ушел, скажешь, что ничего не знаешь.
- Не в этом дело.
- А в чем?
Гумельдот заметил, что верхний ящик стола немного выдвинут. Саша тем временем продолжал наступление:
- Гриша, я ночь не спал, я ничего не соображаю.
- Ко мне сегодня друг прилетает, – Гумельдот попытался выдвинуть ящик, но усилия было недостаточно.
Саша повернулся, чтобы снова включить настольную лампу:
– Из Израиля?
- Ну, почему из Израиля? – Гумельдот с шумом задвинул ящик. – Из Индии.
Саша уже прикручивал следующую деталь:
- Ну, скажешь другу, пусть сюда летит. Вместе порисуете ваши схемы.
Идея пригласить Сергея в лабораторию была не такой уж и плохой, лучше было бы встретиться здесь, чем в миниатюрной комнатушке коммунальной квартиры, но за громадиной компьютером скрипнула дверь. Кто-то вошел в лабораторию. За секунду, отрепетированными движениями, Саша переложил детали магнитофона так, что они стали напоминать гротескную композицию на тему пришельцев из будущего. А Гумельдот подошел к одному из узлов компьютера, нажал на кнопку, внутри что-то щелкнуло, зажужжало, зажглись лампочки.
- Вы здесь? - Из-за угла показался Роман Павлович. Едва заметно прихрамывая, он подошел к столу Александра. – Что тут у вас?
Директор НИИ склонился над Сашиным столом и даже приподнял очки, чтобы лучше видеть.
- Вот. – Саша совершил многозначительный жест рукой, и немного отодвинулся на своем вращающемся стуле, чтобы Воробьев смог рассмотреть сооружение получше.
- А зачем здесь RJ22?
В «Маяке» иногда использовались эти детали, но у Саши был готов особый ответ:
- Мы решили заменить один из ламповых блоков системой резисторов.
- Мг. Понятно, – Воробьев выпрямился, чтобы обратится к Гумельдоту. - А у вас что, Григорий?
Гумельдот нажал еще одну специально заготовленную кнопку, в этот момент из недр ЭВМ заструился дым. Дым запланирован не был, Гумельдот даже чуть-чуть испугался, но решил, что, скорее всего, одна из установленных (для пущего эффекта) лампочек оказалась рядом с проводом. Компьютер жужжал, щелкал и подмигивал.
- Так. Понятно, – Воробьев кивнул. - Гриша, пойдемте со мной.
Во взгляде, которым Саша провожал напарника, читалась ирония, злорадство и сопереживание одновременно.
До кабинета директора пришлось подниматься четырьмя длинными лестничными пролетами. Гумельдот размышлял о причине вызова. Что могло понадобиться в пятницу утром, в НИИ, которое держалось на плаву только за счет надежды кого-то из министерства, что однажды это все удастся возродить?!
Воробьев открыл дверь, приглашая Гумельдота вперед. В кабинете Романа Павловича пахло миндальными орехами. В глаза бросились большая шахматная доска, глобус и ветхий кожаный диван. Гумельдоту захотелось узнать тех, кто на нем когда-то сидел.
- Присаживайтесь, - Воробьев махнул в сторону дивана, а сам приоткрыл тяжелую штору, в кабинет вплыл утренний свет. – Гриша, скажите, Вам нравится у нас работать?
У Гумельдота в голове появилась догадка, что именно Воробьев открывал ящик стола. Вряд ли директор мог разобрать хоть что-то из записей, Гумельдот их особым образом шифровал, но стопка бумаги с непонятными схемами могла вызвать ненужные подозрения.
Не дав возможности ответить, Воробьев продолжил:
- Ты у нас уже давно, пришел совсем молодым. Ты у нас вырос. – Все это время глава НИИ стоял лицом к окну, держал руки за спиной. Гумельдот увидел складки на сером пиджаке. Такие складки появлялись у тех, кто водит машину. – Тебе не хочется чего-то большего?
- Например?
- Например! Например… - Воробьев отвернулся от окна и занял свое рабочее место, за столом, - Я не знаю, например... Когда то я был юношей и мечтал совершить открытие, которое бы изменило мир, я потому и пошел в науку. Прилежно учился. Верил, что смогу быть наравне с Королевым. И что? Всего, чего я добился – это стал директором научно-исследовательского института! Мертвого, кстати говоря!
Воробьев погладил поверхность стола, за которым сидел, несколько раз кивнул, словно соглашаясь с внутренним собеседником, затем продолжил:
- Как у вас продвигаются дела с ЭВМ?
Гумельдот оторвал свою спину от спинки дивана, положил локти на колени и потер ладони.
Но Воробьев снова не дал ничего сказать:
- Ладно, не отвечай. Ты знаешь, я тоже пришел сюда работать инженером. У меня было множество идей, надежд и записей в дневнике. Но оказалось, что никому это не интересно, никто тогда не стремился к прогрессу, к открытиям и вообще. Каждый сидел на своем месте не для того, чтобы что-то сделать, а в надежде, что его однажды с этого места повысят. Никто не мечтал про открытия, которые смогут изменить мир, все мечтали о премии и дачном участке. Никто толком ничего не делал, большинство грамотно маскировались, как, например, Вы с Александром.
- Мы - нет!
Гумельдот даже собрался встать, но Воробьев жестом его остановил:
- Гриша! – Воробьев посмотрел Гумельдоту в глаза. – Передай Александру, что если он оставит RJ22 в «Маяке», который у него на столе, то магнитофон сгорит через полгода, эти резисторы сейчас выпускает одна китайская фирма и они не рассчитаны на технику, выпущенную в СССР. Ты что думаешь, я не понимаю, чем вы там занимаетесь? Когда я стал директором, то сам пустил слух, будто в электротехнике ничего не понимаю – так удобнее быть в курсе всего, что происходит.
Гумельдот опустил глаза и зачем-то вспомнил утреннюю девчонку, которая искала вокзал.
- Просто мне кажется, что ты в отличие от Александра, человек увлеченный. Мне кажется, что тебе жить просто так не интересно. Вот даже те схемы, которые лежат у тебя в столе. Ты же зачем-то их рисуешь. Там целая стопка. Что это кстати?
Гумельдот забеспокоился еще сильнее, но понимал, что ответ: «Устройство человеческого разума», может вызвать неверное толкование, поэтому промолчал.
- Я когда увидел эти записки, сначала подумал, что ты шпион.
Гриша с мольбой поднял глаза.
- Да какой из тебя шпион? – Воробьев снова посмотрел Гумельдоту в глаза. - Потом я подумал, что ты действительно пытаешься разобраться в том, как работает ЭВМ, стал сверять схемы на листочке и блоки ЭВМ. И… нашел ваше хитроумное изобретение с лампочками и пропеллером. Здорово придумали. Молодцы.
Гриша хотел сказать, что это придумал Александр, но вместо этого уставился в пол.
- Ладно, я не за тем тебя сюда позвал. Я давно смирился с тем, что уже давно никто ничего не хочет. Вон выйди на улицу, все живут просто так. Даже не живут, а так. Все устремления, которые остались – это где-то выхватить лишних денег, поесть, выпить, посмотреть телевизор – и все.
Воробьев встал из-за стола, подошел к шкафу, извлек оттуда магнитофон «Маяк», точно такой же, как сейчас лежит на столе у Саши:
- Вот. Нет звука. Не могу понять почему, - Воробьев поставил магнитофон на стол, ближе к Гумельдоту. - Посмотришь?
- Да. Прямо сейчас, - Гумельдот еще несколько раз кивнул. Встал, взял магнитофон в руки, собираясь уходить, но Воробьев продолжал:
- И это... Сегодня пятница. Так что все сделаешь и можешь идти домой. И Саше передай, пусть тоже тут не сидит. Магнитофоны можно и дома ремонтировать, в свободное от работы время.
В половину третьего Гумельдот заходил в автобус, следующий до аэропорта. Ему досталось место у окна, рядом с тучной женщиной, которая едва помещалась на своем сиденье. Щеки женщины были ярко розовыми, почему-то Гумельдот решил, что она медсестра, а еще подумал, что если людям нет никакого дела до своих тел, то какое им может быть дело до всего остального.
Настроение Романа Павловича казалось Гумельдоту понятным – все вокруг действительно жили как бы так. Не то, что бы без стремлений, но без огня, словно доживали свою последнюю жизнь, прежде чем уйти в неизвестность. Убивали время. Даже новости просматривали не для того, чтобы быть в курсе событий, а чтобы ни о чем не думать и скоротать время. Жизнь, которая наполнялась желаниями из телерекламы, была очень удобной: продукты в супермаркете; работа, на которой каждый сам за себя и никто ни за кого не в ответе; телесериалы, перетекающие один в другой. В таком режиме можно было существовать долгие годы. Потом лишь удивляться, почему так быстро пролетело время и, почему жизнь потеряла краски. Гумельдот не смотрел телевизор, но мог слышать, что смотрит глуховатая соседка баба Зоя за стенкой, поэтому имел некоторые представления о мире.
Когда до аэропорта оставалось не более 15 минут, что-то громко хлопнуло, автобус задрожал, а через мгновение уже стоял возле обочины. Было слышно как водитель, пока спускался, отвесил пару изысканных матов. Кому обращены были эти слова – автобусу, дороге, пассажирам или небесам – Гумельдот не понял.
В салоне загудели голоса. Проснувшимся объясняли, что это еще не аэропорт. Кто-то обеспокоенно спрашивал, долго ли будем стоять? Кто-то раздраженно отвечал, что сам опаздывает на самолет, что слишком долго выбирались из города, и если простоим здесь еще немного, то уже можно будет никуда не спешить.
Гумельдот хотел было выйти посмотреть, что произошло, но тучная соседка никак не реагировала на окружающие события. Казалось, что она даже не заметила, что автобус остановился. Она смотрела в одну точку и было похоже, как будто о чем-то глубоко размышляет. Возможно, она спала, но Гумельдот никогда не видел, чтобы люди спали с открытыми глазами.
Минуты через три-четыре, во время которых в салоне несколько раз прозвучало: «Ну, скоро там еще?» и: «Вот вечно так…», водитель вернулся на свое место. Гумельдот вытянул шею, на передних местах кто-то мог спросить: «Что произошло?». Но, вместо этого, где-то сзади прозвучало: «Эй! Мы скоро поедем?»
Водитель закрыл дверь.
Самолет из Дели вот-вот должен был приземлиться. Гумельдот затерялся в толпе других ожидающих, переживая радость и страх. Он не видел Сергея давно, все, что у них было общего – давняя переписка, в которой Сергей рассказывал о своих перемещениях по Индии. Какая-то искра вспыхивала в груди инженера каждый раз, во время чтения описаний жизни в духовной стране. Это было так, словно в замкнутую душную комнату, которую населяли полумертвецы, ветром, приносило запах весны, и в это мгновение казалось, что жизнь действительно имеет некий глубокий сокровенный и очень красивый смысл, и этот далекий и непонятный смысл мог сделать существование в этой серой и душной комнате объемным живым и настоящим.
Правда, уже несколько лет от Сергея не было никаких известий, кроме последнего письма, в котором он кратко сообщил, что на некоторое время прибудет в страну. И теперь у Гумельдота накопилось много вопросов.
В полутора метрах от Гумельдота о чем-то оживленно спорили две женщины. Одна, на вид около тридцати, была одета в светлый длинный плащ, цветастую блузу и светлые штаны, из-под которых выглядывали замшевые коричневые носки сапог. Гумельдот был уверен, что эти сапоги на высоких каблуках хозяйка одевала только для того, чтобы дойти до автомобиля. Ему стало интересно, удобно ли управлять машиной в такой обуви.
Ее собеседница стояла к Гумельдоту спиной, выглядела тоже достаточно свежо и модно, на задней части короткой сиреневой курточки были такие же помятости, как на пиджаке Воробьева. Скорее всего, две подружки ожидали третью. Гумельдот без труда мог представить их беседу.
- А я тебе говорила, что он козел, нечего было брать трубку.
- Марина, я не виновата, в начале, мне казалось, что он нормальный.
- Они все нормальные, в начале. Ладно… Что делать будешь?
- Я не знаю, что мне делать, я так устала.
Это был самый распространенный симбиоз в женской дружбе, когда одна подруга играет умудренную опытом сильную женщину, а вторая авантюристку, которая с готовностью впутывается в любые приключение, лишь бы потом, стукнувшись лбом об очередное препятствие, подробно рассказать о своих неудачах и послушать красивые советы, которыми все равно невозможно воспользоваться.
Гумельдот незаметно сделал три маленьких шага ближе к собеседницам, чтобы слышать их разговор.
- А я тебе говорю, так не может быть, - говорила та, которая стояла спиной.
Гумельдот обратил внимание, что у хозяйки светлого плаща на щеке достаточно крупная родинка, которая совсем не портила общую красоту лица, но дальше рассматривать женщину было неприлично, поэтому инженер направил взгляд сначала в сторону своей обуви, а потом вдаль, словно пытался рассмотреть что-то за окном, хотя сам весь превратился в слух.
- Очень даже может быть. Вот смотри! Квант отрывается от Солнца… Так?
- Квант не может оторваться, т.к. квант – это не вещество, оторваться может только одно вещество от другого. Если бы квант был веществом, тогда на него бы действовала сила гравитации Солнца.
Гумельдот так удивился, что еще немного приблизился, ему показалось, что он не может расслышать некоторых слов.
- Тогда, тем более все правильно, – возмутилась та, которая была в куртке. – Тогда квант и есть невидимый и невесомый сгусток информации и нет никакой разницы, какую форму приобретает этот сгусток, когда путешествует по Вселенной. Даже когда квант попадает в глаз, он не меняет свою суть и содержание, просто превращается в световой код, который хранит нейронная клетка.
- Да. Но ты утверждаешь, что наш внутренний мир весь состоит из света, а так не может быть. Внутренний мир – это систематизированная информация, это как слова в книге.
- Ну, так да! Каждое слово и есть квант.
- Так не может быть. Квант, отражаясь от поверхности книги, делает так, что слово можно прочитать, но само слово не может быть квантом.
- Может! И так и есть. И потом, когда человек умирает, все внутренние слова снова становятся светом.
Женщины замолчали. Гумельдот заметил, что стал чаще дышать. В этот момент прямо в его голове прозвучало: «Мне кажется, что этот мужчина нас подслушивает». Голос был похож на голос женщины в плаще. Гумельдот моргнул, как будто в глаз что-то попало, стал тереть его рукавом, это дало возможность посмотреть на парочку. Обе молчали и смотрели друг на друга. Не было похоже, что они хоть как-то обратили внимание в его сторону.
«Вот этот, который стоит за моей спиной?», - Гумельдот услышал эти слова прямо внутри своей головы очень отчетливо. Больше не решаясь посмотреть в сторону женщин, Гумельдот повернулся к ним спиной.
Спустя всего одну минуту, среди потока прибывших, инженер увидел знакомое лицо. Сергей заметно поправился, зеленый плотный пиджак подчеркивал округлившийся животик. Под пиджаком была шелковая рубаха, на ногах пестрые просторные штаны. Через плечо висела спортивная сумка среднего размера. Сергей узнал ожидающего друга, развел руки в стороны и широко улыбнулся, а еще через миг друзья крепко обнимались.
По пути на улицу Гумельдот несколько раз задавал ничего не значащие вопросы: «Как долетел? Чем в самолете кормили? Как погода в Дели?». В ответ получал такие же малозначащие слова, но между фразами вспыхивал огонь взаимного притяжения. Откровенно улыбающийся Гумельдот знал, что вечером, состоится длинная беседа, в процессе которой можно будет задавать другие вопросы.
Автобус стоял на остановке, в ожидании пассажиров, но Сергей предложил добираться на такси. По дороге выяснилось, что друг прилетел совсем ненадолго, в тот же день, вечером, ему надо будет сесть в поезд, чтобы двигаться дальше. Гумельдот сначала немного огорчился, но все равно мысленно поблагодарил друга за визит. Было решено ехать сразу на вокзал, чтобы там, в тишине и уюте привокзального кафе провести время и пообщаться.
В кафе Сергей выбрал столик в дальнем углу, за перегородкой из крашеных сосновых планок и искусственного винограда. Гумельдот сел так, чтобы видеть всех, кто есть в зале. Правда, посетителей сегодня было не много. Всего трое.
Сергей поставил сумку на свободное кресло, принялся листать меню, затем, подошедшему официанту, молодому человеку в серо-красной фирменной одежде, озвучил заказ. На удивление Гумельдота это оказались жареные баварские сосиски, салат «Цезарь» и бокал темного пива. Сам Гумельдот, немного посомневавшись, попросил кусок яблочного пирога и зеленый чай. Как только официант ушел, Сергей посмотрел на друга и широко улыбнулся:
- А ты вроде похудел…
Гумельдот пожал плечами.
- Чем ты сейчас занимаешься, Гриша?
Гумельдот снова пожал плечами.
- Много практикую…
- Практикуешь… - Сергей понимающе улыбнулся. – А в миру, чем занимаешься?
Гумельдоту не очень хотелось рассказывать про институт и сегодняшнюю встречу с Воробьевым.
- Я работаю там же, где и работал. Я тебе писал.
Сергей облизал губы. Подошедший официант поставил на стол перед ним запотевший бокал с темным пивом. Белая пенная шапка на бокале поднималась над краем. Гумельдот, наблюдая, как Сергей делает три длинных глотка, подумал, что напиток действительно может быть вкусным.
- ЭВМ реанимируете? – Сергей усмехнулся, вытер салфеткой губы. – Я хочу предложить тебе настоящее дело, Гриша.
Снова подошедший официант поставил на стол тарелку с рыжей от соуса сосиской. Прежде чем продолжить, Сергей, орудуя вилкой и ножом, половину сосиски отправил в рот. В уголке губ остался след от соуса.
- Если все получится, вам Григорий, больше не надо будет отсиживаться в вашем убогом НИИ, Вы сможете ездить по стране, побываете в Индии, – Сергей снова протер губы салфеткой, сделал еще один глоток пива, после этого извлек из бокового кармана сумки небольшой бумажный сверток, украшенный разноцветными нитками. На бумаге было что-то написано на санскрите. Сверток Сергей передал другу.
- Что это? – почти машинально Гумельдот поднес сверток к носу, почувствовал незнакомый, но очень приятный пряный аромат.
- «Запахи Сансары», – Сергей отправил остатки сосиски в рот и снова отпил из бокала, - разверни.
Внутри Гумельдот увидел треугольную коричневую пирамидку, круглой формы. Он догадался, что это индийские благовония, он слышал о таких, но раньше никогда не видел.
- Ты же хорошо разбираешься в людях, Гриша?!
Гумельдот втягивал носом воздух, странный незнакомый запах будоражил воображение. Тем временем Сергей продолжил:
- Сейчас я продаю эти свечи в трех странах. Отсюда еду в Польшу, а дальше в Германию. Через пару месяцев смогу привезти партию «Запахов Сансары». Тебе надо будет подготовить почву, найти реализаторов, договорится на точках. Юридическую базу я обеспечу. Будешь частным предпринимателем.
- А это правда, что эти свечи делают из коровьих какашек? – Гумельдот поставил пирамидку на стол.
- В основном из козьих. Хотя кроме экскрементов там еще много всего. Мы храним рецептуру в секрете. Но тебе я расскажу… попозже.
Пришедший официант поставил перед Гумельдотом внушительного размера кусок пирога, блюдце с чашкой, белый чайник, а ближе к Сергею тарелку с салатом. Гумельдот заметил, что край пирога подсох. Сергей, глядя на официанта, постучал ногтем по почти пустому бокалу. Официант понимающе кивнул.
- Так что, Григорий, удивим Отечество индийскими благовониями?
Гумельдот опять взял свечку, стал рассматривать ее, словно в его руках был кусочек горного хрусталя.
- Если я уйду из института, Воробьев расстроится.
- Тоже, нашел причину! Да ты для Воробьева один из… Уйдешь ты, на твое место придет кто-то другой.
- Не говори так, сейчас наукой никто не хочет заниматься.
- А ты что наукой занимаешься?
Гумельдот опустил свечку и погладил карман, в котором лежал желтый лист со схематическим изображением человеческого сознания. Сергей продолжал:
- Ты пойми, Гриша, я тебе доверяю, мне сейчас искать кого-то другого долго и накладно. Тем более я уверен, что ты не утратил дух воина.
- Нет, не утратил. – Гумельдот еле заметно кивнул. - А сколько человек их делают?
- Все производство – это 22 рабочих (в основном женщины) плюс я и десяток представителей по городам в Польше и Германии, вот ты еще будешь.
- А какие мантры вы читаете, во время изготовления?
- Какие мантры? Никаких, – Сергей причмокивая губами наслаждался салатом. – А зачем читать мантры?
- Если благовония отгоняют злых духов, т.е. аромат, распространяясь по пространству, очищает ментальный слой реальности, то необходимо, чтобы свечи предварительно пропитывались определенным состоянием.
Сергей проглотил салат во рту, поджав губы, стал мотать головой:
- Это не так, Гриша. Дым не может почистить ментальный слой. Какой бы он ни был. Все это не более чем поверье, как у нас про черных кошек и вербу. Ментальный слой может вычистить только светлая мысль о том, что дым что-то там очищает. Поэтому чтение мантр во время изготовления совсем бесполезное занятие. Да и кто их будет читать?
- А зачем ты тогда их продаешь?
- Свечи? – Сергей, который собирался вытереть салфеткой губы, отложил ее и снова взялся за ложку. – Как это зачем? Я живу на берегу океана, летаю по миру, пью дорогое и качественное пиво, как это зачем?! Вспомни, зачем мы вообще мы взялись за эту мистику и восточную магию.
- Чтобы узнать глубину жизни, чтобы познать истину.
- Познал?
- Истина открывается не сразу и только тем, кто искренен в своем стремлении, – Гумельдот покрутил тарелку с пирогом, сделал небольшой глоток чая. – Еще мы хотели мир сделать лучше.
- Вот! – Сергей кивнул. – Вот я и сделал свой мир лучше. И тебе предлагаю улучшить свой. А вообще, если серьезно, то в Индии также мало духовности, как и здесь. А если быть совсем честным, то ее вообще нигде нет. Уж поверь, я действительно много путешествую. А мир условно можно поделить на тех, кто пользуется благами цивилизации и приумножает их и тех, кто верит, извини, в Деда Мороза. Причем неважно читают верующие мантры, молитвы или делают солнечный круг, вряд ли кто-то из них приносит в мир пользу.
- А как же великие духовные люди? Разве они не приносят в мир пользу?
Сергей покачал головой:
- Так называемые духовные люди заняты исключительно самосовершенствованием. И чем больше духовный человек занимается этим, тем дальше он удаляется от мира, в котором живет. Мне вообще не очень понятно, за что их так почитают. Никто из них ничего полезного для современной цивилизации не сделал. Понимаешь? А все эти понты, мантры, созерцание пустоты сутками, недельные трансы – все это, чтобы спрятаться от проблем современности поглубже и подальше. А так называемые ищущие смотрят на все на это и радуются, что однажды и сами смогут спрятаться во внутренней пещере, от людей, солнца и сосисок. Кстати, сосиски очень хороши. – Сергей постучал вилкой об пустую измазанную кетчупом тарелку. Сразу подошел официант и забрал и тарелку и вилку.
- Сережа! Ты говоришь страшные вещи.
- Да, Гриша, все это не очень приятно, я понимаю, но поверь, я долго наблюдал за этим всем, изнутри так сказать, и однажды будто протрезвел. Все эти ОМ НАМАХ ШИВАЯ – не более чем попытка спрятаться от тягостей и проблем жизни. Реальной жизни. А рассказы про то, что это ради поисков истины – не более чем самооправдание. Истину не надо искать, она все время перед глазами, истине не надо прятаться. – Сергей замолчал, подбирая слова. – Мы же люди с тобой, Гриша. У нас по пять пальцев на руках, растут волосы. Нам надо кушать. Ты чего, кстати, не ешь?
Гумельдот отодвинул от себя пирог, а Сергей продолжал:
- И пока мы, ты и я, люди, нам надо жить как все, понимаешь? Пользоваться тем, что есть, радоваться тому, что есть и не искать того, чего нет.
- Но ведь жизнь человека – это не только тело, есть еще разум, а разум не имеет границ, он пролегает сквозь бесконечность, он не подвержен времени…
- Ну и что? – Сергей посмотрел в сторону и невидимым карандашом что-то написал в воздухе. Гумельдот проследил его взгляд и увидел официанта, тот понимающе кивнул в ответ. Сергей опустошил бокал и еще раз вытер рот салфеткой.
- Да. Разум может и не имеет границ, может разум исходит из бесконечности, но разум очень реагирует на это, - Сергей, улыбнувшись, постучал ногтем по бокалу с пивом. – А значит, разум крепко связан с этим местом и этим, вполне конечным, телом.
Сергей погладил свой животик и продолжил:
- И если духовный путь – это способ оторвать разум от реальности, спрятать его поглубже, то такой путь точно не для меня. Мне нравится то, что происходит здесь и сейчас, без всяких поисков и духовных понтов.
Официант принес счет. Сергей достал из сумки цветастое и большое портмоне:
- Скажи, Гриша, сколько лет ты уже практикуешь, пятнадцать?
- Восемнадцать!
- Восемнадцать! Гриша, и что за это время в твоей жизни изменилось? Что этой практикой ты смог поменять в мире, в людях? В мире стало меньше зла? Твои соседи стали добрее? У тебя появились какие-то необычные способности? К чему привела практика, которая длится уже восемнадцать лет?
- Я скоро закончу работу над картой маршрутов ума.
- Это то, про что ты мне писал несколько лет назад? Гриша, поверь – это бесполезное занятие, ты впустую тратишь свое время. Твоя жизнь, та, ради которой ты здесь, проходит мимо.
- Нет, не мимо! Посмотри! – Гумельдот извлек из кармана желтый лист, протянул другу.
К этому времени официант убрал со стола пустые тарелки и бокалы. Остался только кусок пирога и остывший чай. Сергей развернул лист, рисунок напоминал не то дерево, не то паутинку, между линиями по листу были разбросаны какие-то слова.
Сергей рассматривал схему не больше минуты:
- Я ничего не понимаю. Возможно, в этом что-то есть, но извини, я не понимаю, и не понимаю, зачем ты это делаешь. – Вернув листок Гумельдоту, Сергей открыл кармашек сумки: – У меня для тебя есть гостинец.
Перед Гумельдотом очутилась круглая баночка размером чуть больше крупной монеты, на крышке красовалось изображение Ганеши.
- Что это? – Гумельдот взял баночку в руки, стал рассматривать тонкий изящный рисунок. – Это тоже благовония?
- Что-то вроде этого. Здесь ты найдешь свои ответы. Ты же хочешь знать ответы? – Сергей улыбался.
Гумельдот повернул крышечку, баночка была заполнена сухой мелко перетертой травой зелено-коричневого цвета. Запах был резкий и напоминал запах семечек и утреннего луга. Неприятная догадка кольнула голову инженера.
- Это наркотик?
Такой вопрос сделал улыбку друга еще шире.
- Они называют это священное растение Шивы. – Сергей закрыл карман куртки и поднялся со стула. – Это откроет твои внутренние двери.
- Мои внутренние двери и так открыты. – Гумельдот закрыл баночку и положил ее на стол. – Забери!
- Гриша! – ты знаешь, как нелегко было перевезти это через границу. Возьми. Можешь не использовать. Просто возьми, – Сергей отодвинул баночку от себя. - И свечку забери. И пожалуйста, подумай про мое предложение. Наука – это конечно хорошо, но что ты будешь делать, когда твой НИИ совсем загнется?
Свечка и баночка с Ганешей оказались в нагрудном кармане курточки, туда же попал листок со схемой. На выходе из кафе Гумельдот сказал официанту: «Спасибо». Молча, друзья прошли на перрон, где уже ожидал поезд до Варшавы.
- Давай, дружище, - Сергей раскрыл объятья.
*
Гумельдот шел через здание вокзала, наблюдая, как из головы снова исчезли все мысли. Отупение ума, очень похожее на утреннее, несколько раз прерывалось идеей: «Как только приду домой, проведу медитацию на эмоциональных волнах». Когда мужчина оказался на улице, в пустое сознание ворвались звуки города: шум транспорта, отголоски отдельных фраз, каждый звук, не смешиваясь с другими, занимал значимое место в области внимания. Обрушившийся свет вечернего неба начинал конкурировать со звуками.
- Гражданин!
Гумельдот очнулся, повернул голову вправо, там стоял молодой милиционер.
- Предъявите, пожалуйста, документы.
- Да, сейчас…
Гумельдот полез в карман, но там, где обычно лежал паспорт, сейчас была свечка, листок и баночка с Ганешей. Тогда инженер стал ощупывать другие карманы, уже осознавая, что паспорта в курточке нет, определенно, он остался дома.
- У меня нет документов, извините…
Молодое, с румянцем, и едва выступающими веснушками лицо милиционера оживилось:
- Где вы проживаете?
Гумельдот собрался назвать адрес, но подошел еще один человек в форме. Он был ниже, волосы темнее, а тело крепче и плотнее. Маленькие острые глаза пробежали по Гумельдоту вниз вверх.
- Еще один? – обратился он к сослуживцу.
Первый милиционер кивнул.
Гумельдот стал рассматривать погоны. Заметил, что у одного (у того, который подошел раньше) были три тонкие полоски. А у второго – одна широкая. Предположив, что три полоски означают более высокое звание, Гумельдот обратился к нему:
- Товарищ лейтенант, отпустите меня, я всегда ношу паспорт с собой, но сегодня утром одел другую курточку, а документы не переложил.
Тот, у кого на погонах была широкая полоска, заулыбался.
- Надо же. Сегодня все рассказывают одну и ту же историю.
- Нет, правда! Я живу на Никольской, здесь провожал друга, он уезжает в другую страну….
Подошло еще два милиционера, теперь Гумельдот оказался окруженный со всех сторон. У одного из вновь прибывших были такие же три полоски, у другого – две. Тот, у которого была одна широкая, скомандовал:
- Забирайте товарища.
Две полоски обратился к Гумельдоту:
- Пойдемте?
- Куда?
- Выяснять кто Вы, что Вы здесь делаете, откуда приехали.
Нарастающее беспокойство могло превратиться в панику, поэтому по дороге в отделение милиции, которое, как оказалось, находится в глубине привокзальных построек, Гумельдот читал мантру сердца, попутно соображая, сколько могут дать за хранение наркотика. Сопровождающие всю дорогу молчали, один шел спереди, другой сзади. Незаметно достать баночку из кармана, чтобы выбросить, было невозможно.
В комнате, куда мимо дежурного за плексигласовым окошком, провели Гумельдота, сидел на потертом стуле мужчина. Нестриженные, спутанные волосы прикрывали глаза, рыжая борода местами была словно выдрана. Гумельдот удивился, что на незнакомце была точно такая же курточка, только выглядела более поношенной, а грязные пятна на рукавах создавали неприятные ощущения.
Бородач заулыбался, издавая не то стон, не то рык.
- Здравствуйте, - Гумельдот заметил, что в ряду верхних желтых зубов у того есть черная брешь.
Милиционер кивнул в сторону свободного стула:
- Здесь ожидайте.
Дверь в комнату закрылась.
Достаточно просторное окно в комнату давало много света. На окне, с наружной стороны, Гумельдот рассмотрел выкрашенную белой краской решетку. В комнате был желтый шкаф, коричневый стол и два стула относящиеся к разным эпохам и стилям. Один из стульев занимал странный бородач, который как только закрылась дверь, стал, словно маятник, качаться вперед назад. Гумельдот взял свободный стул, перенес его в противоположный угол комнаты, сел там. Бородач не обратил на это никакого внимания.
Устроившись и немного успокоившись, Гумельдот стал рассматривать соседа. Тот продолжал раскачиваться и то ли мычал, то ли рычал, то прикрывая глаза, то очень широко открывая, совершенно не обращая внимания на происходящее вокруг. С одной стороны, это мог быть местный бомж, но если милиция знает всех местных бомжей, то вряд ли стала бы этого приводить сюда. С другой стороны, это мог быть приезжий, и вовсе не бомж. Гумельдот пытался раскрыть черты характера своего соседа, но чем больше всматривался, тем больше ему казалось, что рядом с ним в комнате находится дикий зверь.
Гумельдот вспомнил про баночку с травой. Можно было перепрятать ее в шкаф, или, еще лучше, забросить под шкаф. Он даже начал доставать ее из кармана, но бомж перестал мычать и уставился в его сторону. Пришлось запихнуть баночку еще глубже.
За окном начало темнеть, но в комнате ничего нового не происходило. Гумельдоту даже показалось, что во внешнем мире что-то сильно изменилось. Там запросто мог произойти конец света и теперь на Земле осталось двое выживших, он и этот странный мужчина на другой стороне. Эта идея привела еще к одной – попробовать открыть дверь, вдруг она не заперта. Мысленный поток прервали два милиционера: у одно на погонах были две маленькие звезды, у второго одна большая. Когда дверь открылась, они сразу прошли в середину комнаты. Гумельдот вдруг понял, что две звезды означают звание лейтенанта, а одна большая – это майор.
Не обращая никакого внимания на присутствующих, вошедшие переговаривались между собой.
- Товарищ майор, вот если этот стол вынести, то здесь поместятся два стола из кабинета Лапшина, а ему этот отнесем. И еще один шкаф перенесем из подвала.
Майор стал ногтем отдирать что-то прилипшее к поверхности стола.
- Ну, хорошо, хорошо. Делайте. – Майор пошел ближе к окну провел пальцем по подоконнику, проверяя, есть ли там пыль. – И не забудьте про то, о чем мы договаривались.
- Товарищ майор! – Почти обиженно произнес лейтенант.
Больше не говоря ни слова, оба вышли. Бомж стал мычать еще громче. А Гумельдот понял, что мантру, которую хотелось прочитать дома, можно читать прямо здесь. Но стоило пройти полтора круга, как дверь снова открылась. В проеме появился один из сопровождающих, посмотрев на Гумельдота, произнес:
- На выход.
Милиционер провел Гумельдота по коридору в другой кабинет. Там, за широким столом сидел майор с лицом землистого цвета. Общий вид его был нездоровым, на висках Гумельдот заметил капельки пота. Перед майором лежал чистый лист бумаги, в руках он крутил ручку, словно вот-вот напишет первую строчку поэмы. Молча, используя только жест, хозяин кабинета пригласил Гумельдота войти, а другим жестом отправил сопровождающего за дверь.
Гумельдот устроился рядом со столом.
- Фамилия, имя, отчество, – голос майора оказался осипшим, а интонация такой, будто каждое слово приходится несколько раз перепроверять, прежде чем произнести. Гумельдот догадался, что майор сейчас страдает от сильного похмельного синдрома.
- Ульяненко, - Гумельдот запнулся, а майор записал и поднял в ожидании взгляд, - Ульяненко Гумельдот Алексеевич.
- Гу-мель-дот, - записывая, пробормотал майор. Дописав отчество, продолжил: - Так, Гумельдот Алексеевич, что же Вы так себя ведете?
Гумельдот потянулся к нагрудному карману, где лежала баночка с наркотиком, но осознав, что может этим жестом себя выдать, стал поглаживать бороду.
Майор прокашлялся и продолжил:
- Цель визита в нашу страну? – На этот раз голос его звучал сухо громко и резко.
Гумельдот даже не сразу нашелся, что ответить:
- Я здесь живу. Я родился в этой стране.
- Предположим. Документы Ваши где?
- Документы дома, в квартире, в комнате, - Гумельдот мысленным взором пробежался по своей комнате, - скорее всего на полочке.
- Дом где? – Майор стал постукивать ручкой по поверхности стола.
Гумельдот отчеканил адрес, не забыв уточнить, что в квартире он проживает не один.
- Что делали на вокзале?
- Провожал товарища на поезд.
- Что у вас в карманах?
Гумельдот знал, что рано или поздно этот вопрос прозвучит, поэтому вместо ответа сразу стал выкладывать содержимое на стол. Первой на свет появилась завернутая в салфетку свечка, дальше темно синий в желтую крапинку носовой платок, сверху на носовой платок легла та самая баночка с изображением индийского божества, дальше Гумельдот извлек желтый лист со схемой. Последним достал ключ от квартиры, который все это время был в штанах. Проверив остальные карманы, Гумельдот убедился, что они пусты.
Майор поморщился, словно от боли, взял лист, развернул его и сразу изменился в лице. Каждая мышца его лица расслабилась, а щеки наполнились ярким красным цветом. Широко открыв глаза, майор смотрел на лист. Потом перевел взгляд на Гумельдота. Инженеру показалось, что в глубине серых глаз милиционера пробежал испуг.
Майор сложил лист, положил сверху на Ганешу, кивнув в сторону вещей, произнес:
- Забирайте.
После этого встал из-за стола, выглянул в коридор и кому-то там сказал:
- Этого отпустить.
Уже через пару минут Гумельдот был на улице, а еще через пять там, где его забрали милиционеры. Солнце давно ушло, привокзальную площадь освещали мощные фонари, в разные стороны спешили разные люди, которых почему-то стало еще больше, чем днем. Гумельдот понимал, что нужно уходить с вокзала как можно быстрее, поэтому заметив трамвай готовый к отправке, запрыгнул в вагон. Внутри, кроме сморщенной, но доброй на вид старушки, никого не было. Гумельдот опустился на сиденье возле окна, двери закрылись, трамвай тронулся.
Рассматривая проезжающий мимо темный город, Гумельдот прокручивал в обратном порядке события прошедшего дня, до тех пор, пока в уме не перестали всплывать какие либо образы. Восприятие заполнили картины позднего вечера, пронизанного людскими ожиданиями лучшего завтра.
Гумельдот почувствовал, как кто-то легонько тянет его за плечо. За спиной сидела та самая старушка, ее лицо излучало радость и гордость. Ее длинные волосы были скручены в неаккуратную курдулю, что вместе с платком на шее поверх серой вязанной кофты, создавали ощущение того, что женщина упрямо и давно не признает свой возраст.
- Это вы выронили? – В руках старушка держала сложенный вчетверо желтый лист.
Гумельдот проверил карман, схемы там действительно не оказалось.
- Спасибо!
- Будьте здоровы, - старушка даже подмигнула, а на ближайшей остановке проворно выскочила в тягучий вечер.
Оставшиеся две остановки Гумельдот ехал сам, уставившись в окно.
Оказавшись на улице, Гумельдот проводил взглядом трамвай, нащупал карман, но прежде чем положить на место лист развернул его. Схемы на бумаге не оказалось. Вместо нее прямо по центру, крупным печатными буквами было написано: «ЗАВТРА ТЫ ПОВЕСИШЬСЯ».
Удерживая лист на уровне груди, Гумельдот несколько раз перечитал надпись. Перевернул лист, с другой стороны было пусто. Тогда, прямо на асфальт он выложил носовой платок, салфетку со свечкой и баночку с Ганешей. Проверив карманы, убедился, что больше там ничего нет.
Сидя на корточках перед кучкой вещей, Гумельдот рассматривал надпись. Она была сделана синей шариковой ручкой. Тот, кто выводил буквы не сильно давил на бумагу, надпись с обратной стороны не проступила. Все буквы были заглавные, разделенные между собой одинаковым расстоянием. Буква «В» имела маленький верх и значительно более крупный низ, линия, завершающая нижнюю петлю, выходила за пределы вертикальной линии. Так Гумельдот выводил эту букву, когда писал быстро. В целом почерк был похож на его собственный, вот только инженер никогда не писал этой надписи.
Сложив вещи в карман, Гумельдот скомкал лист и выбросил его в ближайшую урну, а спустя пять минут, пройдя по пустой и тихой улице, оказался в подъезде своего дома.
Квартира под номером 46 находилась на четвертом этаже, Гумельдот никогда не пользовался лифтом. В этот раз он заметил, что на пролете между вторым и третьим этажом кто-то разбросал окурки, в воздухе еще оставался запах дыма, скорее всего здесь отдыхали после учебы студенты. Между третьим и четвертым этажом на бетонном полу стояло пять вазонов с цветами, каждый раз проходя мимо, Гумельдот легко дотрагивался до листиков, желая растениям лучшей жизни. Сегодня проходя мимо и дотронувшись до длинного зеленого листа, он вспомнил про странную надпись и испугался, подумав, что то, что там написано, может оказаться правдой.
В квартире кроме комнаты Гумельдота было еще четыре. Две из них – одна совсем маленькая, а другая самая большая – принадлежали бабе Зое. Старушка Зоя была уже немного глуховата, такой вывод Гумельдот сделал из-за вечно орущего из ее комнаты телевизора, хотя она могла услышать, как скрипнула входная дверь или как на кухне кошка Цапа пытается закопать свои проделки. Тогда Зоя громко кричала: «Оленька, прибери за Цапочкой». Зоя всегда одевалась по моде, правда этой моде было больше лет, чем самому Гумельдоту. Она всегда, даже когда не собиралась выходить на улицу, красила губы яркой красной помадой, и всегда рассказывала истории своей юности, многие из которых жители квартиры №46 знали наизусть. Баба Зоя занимала большую комнату, в малой хранила нажитое добро. И там, и там Гумельдот был, когда Зоя попросила помочь перенести комод.
Напротив большой комнаты Зои жила та самая Ольга, трудолюбивая одинокая женщина. Комнату она делила с сыном. Женщина много работала, а сын Антон, в основном предоставленный сам себе, всю юную энергию направлял на разрушительные эксперименты. Например, как-то на Новый Год он поджег новогоднюю елку, или в другой день, когда Гумельдот варил кашу, высыпал в кастрюлю пол пачки соли. Больше всего доставалось Цапе: кошка то оказывалась запертой в каком-нибудь шкафу, то бегала по коридору с привязанной к хвосту консервной банкой, то была залита белой эмалью. Все свои проделки Антон никогда не комментировал, на нравоучения реагировал молча, опустив голову, и все ждал случая, чтобы сотворить новое дело.
Ближе к ванной находилась комната Степанова Игоря Николаевича. Степанов, ростом под два метра и размером кулака со сковородку, раньше служил на флоте водолазом, а сейчас жил на пенсию, коротая время за чтением газет, спорами с бабой Зоей на тему, как исправить положение в стране и попытками научить Антона праведной жизни. Все остальное время Степанов, как и положено отставному водолазу, пил и мог несколько дней подряд не выходить из своей комнаты.
Гумельдот занимал комнату рядом с комнатой бабы Зои и, когда та включала телевизор, через стенку, слушал новости, сериалы и телеканал «Культура», который баба Зоя особенно любила. Комната Гумельдота была длинная, почти четыре метра и очень узкая, если вытянуть в стороны руки, то можно было дотянуться от стенки до стенки. Под дальней стенкой комнаты, в которой было окно, стоял диван. Диван пришлось обрезать, т.к. между стенами он не вмещался. Рядом с диваном был стол, на половину заваленный книгами по астрофизике и психологии, дальше шел широкий шкаф, почти пустой, т.к. вещей у Гумельдота было не очень много. Еще в комнате был стул и табуретка. Все в квартире думали, что Гумельдот физик-теоретик и про его работу в НИИ знали очень не много.
Гумельдот решил, что включать свет в коридоре слишком поздно, поэтому к комнате прошел, держась рукой за стенку. В квартире было очень тихо, даже Степанов, который ночью обычно шумно храпел, сейчас не подавал звуков. Прежде чем войти внутрь Гумельдот снял туфли, уже внутри включил свет, обул тряпичные тапочки, поставил обувь в угол, прошел вглубь и опустился на диван. Усталость, которой до сих пор не было заметно, заполнила тело. Вместо того, чтобы лечь, мужчина стянул курточку, штаны, рубашку и носки. Оставшись в просторных трусах, он выключил свет и вышел в коридор.
Стараясь как можно меньше шуметь, Гумельдот пробрался в ванную. Там, справа под раковиной, стояло пластмассовой ведро, а чуть выше, на трубе, висела половая тряпка, которая раньше служила кухонным полотенцем. Гумельдот поставил ведро в раковину, так чтобы струя воды стекала по стенке, и не шумела. Когда воды стало больше половины, там оказалась и тряпка.
Дальше инженер вышел в кухню. Света от фонаря за окном тут было достаточно. Начиная от окна, которое располагалось с противоположной стороны от входа, Гумельдот вымыл пол, проходя в одном месте по два раза, сначала мокрой, затем сильно отжатой тряпкой.
Когда пол стал чистым, а ведро и тряпка вернулись на свои места, Гумельдот напряг слух, чтобы проверить обстановку в квартире, - все было тихо. Затем открыл дверцу своего кухонного шкафчика. Там, в глубине, за алюминиевой кастрюлей и пачкой ячневой крупы лежал свернутый рулоном коврик для йоги. Это был еще один подарок Сергея, который тот переслал почтой почти сразу, как уехал в Индию.
Гумельдот расстелил коврик посреди кухни, еще раз послушал квартиру. Все было тихо. Тогда он снял тапочки и босыми ногами стал на коврик. Сделал вдох, подняв руки вверх, прогнулся; дальше выдохнул и опустил руки вниз, прижав ладони к полу. Подняв одну ногу высоко вверх и выставив ее далеко назад, согнул в колене другую ногу, потянувшись при этом руками вперед и вверх.
Так, перетекая из позы в позу, синхронизируя дыхание и стараясь не отвлекаться на внутренний диалог, который обдумывал, как записка со странной надписью могла оказаться в кармане, Гумельдот сел на пол. Стопа его правой ноги лежала на бедре левой; рука, вывернувшись за спиной, удерживала за большой палец правую ногу; а другая, схватившись за носок левой, тянула корпус вперед и вниз. Гумельдот дождался, когда болезненное натяжение в мышцах превратилось в теплое искристое томление и, разрешил этому ощущению волнами расходиться по телу. Когда состояние дошло до головы, плотная волна стала вытеснять тяжелые мысли. Но стоило прижаться к вытянутой ноге еще сильнее, как резкая боль оживила в памяти побледневшее лицо майора, скорее всего, надпись уже была в тот момент на листе. Мог ли листок подменить Сергей? И зачем ему это было делать?
Поменяв ноги и руки местами, Гумельдот стал тянуть спину, заставляя каждую мышцу пропитываться переживанием. Когда напряжение распространилось от копчика до затылка, от левого плеча к правому, когда вместо спины осталось область глубокой тишины, на Гумельдота приземлилась Цапа. Спрыгнув откуда-то сверху и оказавшись ровно по центру спины, она сначала постояла мгновение, затем, мягко оттолкнувшись, собралась продолжить свой путь, но Гумельдот поймал животное, прижал к груди и потеребил за ухом. Цапа, сопротивляясь внезапной ласке, вырвалась и прошмыгнула в коридор.
- Вот дура, бля! – Из коридора раздался хриплый голос Степанова.
Быстро сворачивая коврик в рулон, Гумельдот пытался понять, почему не услышал, как открывалась дверь в комнату Степанова и, соображал, куда ему спрятаться, а так же думал, что скажет, если вдруг не успеет это сделать. В кухне была еще одна дверь, ведущая к пожарной лестнице, но чаще всего она была закрыта на замок. Ключ баба Зоя прятала где-то рядом, но каждый раз на новом месте.
Всего за пару секунд Гумельдот успел поместить коврик в шкафчик, и выскочить за дверь, которая оказалась открытой. За дверью он почувствовал прикосновение холодного бетона к босым ногам и сообразил, что тапочки остались посреди кухни. В этот момент загорелся свет. Гумельдот оставил небольшую щель в дверном проеме, чтобы видеть происходящее.
Степанов зевал, одной рукой потирал короткие седоватые волосы, другой почесывал причинное место, дойдя до середины кухни, он остановился и стал смотреть вниз. Из-за стола, который закрывал обзор, Гумельдот не видел, куда именно смотрит Степанов, но был почти уверен, что тот рассматривает его тапки. Сосед присел на корточки, теперь осталась выглядывать только его голова. Гумельдот даже приподнялся на цыпочки, чтобы рассмотреть, что же там происходит, но не смог, зато чуть не выдал себя, случайно приоткрыв дверь.
Степанов поднялся, прошел к своему холодильнику, постоял немного рядом, а потом перешел к холодильнику бабы Зои, открыл дверцу. Теперь Гумельдот вообще не видел соседа, того скрывала открытая дверца. Можно было предположить, что Степанов ворует еду или ищет водку, баба Зоя могла припрятать бутылку.
Наконец дверка закрылась. Когда Степанов выходил из кухни, Гумельдот успел заметить в его руке кусок колбасы. Свет потух. Некоторое время пришлось ждать, пока глаза привыкнут к полутьме.
Оказалось, что тапочки стоят шалашиком, прислонившись друг к другу носками. Гумельдот достал коврик, расстелил его, чтобы опять свернуть, на этот раз более внимательно и как можно плотнее. На каждом витке он проверял, чтобы край не уходил ни влево, ни вправо, а когда закончил – спрятал коврик в шкафчик, а сам вернулся в комнату.
В этот раз Гумельдот решил не читать вечернюю мантру, а просто лечь спать. Но сон долго не приходил: то уводили в сторону разные мысли, то из глубины тела поднималась колкая волна, возвращая сознание в бодрствующее состояние. Время от времени приходилось переворачивать подушку, которая становилась горячей. В конце концов, Гумельдот сполз на пол, захватив с собой одеяло, и тут же провалился в сон полный тревоги и разочарований.
Сон прервался утренней жарой, солнце светило прямо в окно, заливая пол и Гумельдота весенним светом. Потянувшись, мужчина поднялся, на столе лежали подарки Сергея. Свечка, завернутся в салфетку и круглая баночка с изображением Ганеши.
Гумельдот развернул свечку, оглянулся в поисках на что бы ее поставить. Нашел на подоконнике старое блюдце, на котором когда-то стоял горшочек с кактусом. Поставив свечку на блюде, понял, что в комнате нет спичек, пришлось за ними идти на кухню.
В кухне никого не оказалось, зато на плите шипела сковородка, рядом, на столе, лежала капуста и несколько огурцов. Гумельдот взял спички, вернулся в комнату. Свечка ждала в блюдце.
Верхушка загорелась с первого раза. Сначала огонек был маленьким, в скорее пламя охватило почти половину свечки. Гумельдот засомневался, все ли правильно делает, свечка могла через минуту полностью сгореть, тогда, набрав воздуха, он сильно дунул. Огонь погас, а вместо него от свечи обильно заструился дым. Запах был очень приятным.
Гумельдот опустился на диван, закрыл глаза, вдыхая воздух так, что даже ноздри раздувались. Потом стал тихонько напевать: ОМ НАМАХ ШИВАЯ. Каждый круг мантры незначительно смещал восприятие в сторону от того мира, где была комната, а за стенкой жарился лук. Запах совсем недолго оставался запахом, прежде чем превратиться в пространственные узоры, которые уходили во все стороны, а мантра вплетаясь в узор, видоизменяла его.
- Что это так воняет? – Ворвался в узорное море не сразу понятный вопрос. – Горит что-то?
Голос раздавался из коридора и принадлежал Ольге. Баба Зоя, которой был адресован вопрос, ответила не сразу, возможно принюхивалась:
- Дерьмом каким-то воняет. Может это у физика?
В дверь постучали:
- Григорий Алексеевич, Вы дома?
Гумельдот схватил свечку и почти полностью утопил ее в вазоне с цветком. В комнате слоями стелился дым.
- Может дверь ломать? Точно горит что-то, – прозвучал тихий голос Ольги.
- Григорий Алексеевич! – В дверь снова постучали.
- Да, Зоя Андреевна, я здесь. Все в порядке.
- Это не у вас там горит что-то?
- Это с улицы что-то тянет.
Гумельдот открыл окно. Воздух был значительно теплее вчерашнего, пахло сладкой весной. Подождав, пока проветрится комната и успокоится дыхание, Гумельдот закрыл окно, а потом вышел в коридор.
Женщины на кухне, обсуждали какое-то блюдо. Гумельдот услышал обрывок фразы: «…если добавить лук, то будет вкуснее…», вышел из квартиры, спустился вниз и оказался во дворе. Закатанный асфальтом двор, без лавочек и детской площадки был не очень большим. Буквально через десять шагов можно было упереться в высокую серую стену. Зато в одном месте стену прорезала лестница, ведущая наверх. За лестницей, вглубь, уходил заброшенный сад, летом зарастающий высокими лопухами и крапивой. В саду иногда игрались в партизан местные дети, а иногда сюда приходил Гумельдот, т.к. в дальнем углу можно было укрыться от всех. Медитировать, читать мантры, размышлять. Гумельдот нашел это место пару лет назад, когда искал уединения.
С одной стороны к саду примыкал двухэтажный жилой дом времен расцвета СССР, с двух других сад окружали гаражи, появившиеся сразу после распада Союза. В сад невозможно было попасть кроме как по лестнице, поэтому жители соседних домов здесь появлялись очень редко. В глубине можно было найти развалины дореволюционной канализации, небольшая кирпичная постройка возвышалась над холмом и уже обильно заросла кустарником. А перед постройкой оставалась небольшая каменная площадка, на которой ничего кроме мха не росло.
Пробираясь к этому месту, Гумельдот заметил среди деревьев мальчишку в голубой футболке. А пройдя еще немного, узнал в мальчишке Антона. Собираясь незаметно уйти в сторону, Гумельдот услышал протяжное «мяу». Инженер не знал, что Антон делает с Цапой, но был уверен, что мяукает именно она, мальчишка придумал очередную пакость.
Когда пройти оставалось несколько шагов, Гумельдот увидел извивающееся в воздухе серое тельце. Кошка была привязана за шею к ветке дерева. Антон стоял рядом и смотрел.
- Что же ты делаешь? – Гумельдот преодолел оставшееся расстояние в два прыжка. Одной рукой приподнял кошку и прижал к груди, второй сломал ветку с веревкой. Удерживая кошку, опустился на колени, стал развязывать узел.
Антон развернулся и пошел прочь.
- Стой!
Антон не отреагировал.
- Остановись, Антон, ты мог ее убить.
Мальчишка удалялся. Гумельдоту наконец-то удалось освободить кошку из петли. Вдвоем они просидели довольно долго. Все время мужчина гладил животное, а та, успокоившись, стала урчать. Наконец, выпустив животное, Гумельдот поднялся, стряхнул со штанов мелкие веточки и частички земли, направился прямо к дому, размышляя по дороге, как начать разговор с Ольгой.
Ольга и баба Зоя все еще были на кухне. Когда Гумельдот зашел, Ольга, переворачивающая на сковородке жаренное мясо, начала первой:
- Григорий Алексеевич! Хорошо, что вы здесь, - Ольга положила деревянную лопатку на блюдце, вытерла руки об фартук, - у нас сегодня праздник, я бы хотела вас тоже пригласить. Соберемся по-соседски.
- А что за праздник?
- Моему сыну сегодня исполнилось 11 лет.
Гумельдот погладил бороду:
- Да, я буду.
- Спасибо вам. Приходите к трем.
Гумельдот закрылся в комнате. Задернул шторы, достал из ящика пачку исписанной желтой бумаги, перебирая листы, некоторые раскладывал на диване, а некоторые на полу. Исходя из наблюдений и записей, человеческая агрессия была наследием тех времен, когда человеку приходилось сражаться за еду и место под солнцем, причем не только с окружающим миром, но и с себе подобными. Агрессивные реакции и желания продолжали жить в сердце человека, иногда вытесняясь, иногда замещаясь. Но разве могла быть Цапа врагом для Антона?! Чем могла угрожать подростку мелкая дворовая кошка?
Предполагать, что такая форма развлечения для подростка была нормой, тоже не хотелось. Несмотря на то, что Антон был замкнутым и часто стремился к конфликту, Гумельдот видел в нем мягкую ранимую душу, и тогда такое поведение могло быть местью. Местью взрослому жестокому миру, в котором он сам чувствовал себя беззащитным котенком.
Гумельдот никогда не видел отца Антона и никогда про него не спрашивал, решив, что обязательно выяснит побольше сегодня за столом, стал собирать листы обратно в стопку. На одном из листов инженер увидел старую схему, относящуюся к отклику системы ценностей на представления ума, заметил в ней ошибку. Достал чистую бумагу, перерисовал схему, исправляя ошибку, потом достал еще один лист, исправил еще одну схему. Очень скоро листы снова расположились ровными рядами на диване и на полу. Исправления затронули не одну схему, а целый ряд наблюдений. Исправляя лист за листом, Гумельдот напрочь забыл и про Антона, и про предстоящий праздник.
Его занятие прервал скромный стук в дверь:
- Григорий Алексеевич, Вы здесь? – За дверью была Ольга.
- Да! – Гумельдот собрал все листы в стопку, стопку уложил в ящик, ящик закрыл. - Да, да. Я иду.
Растормошив волосы, пригладив бороду и окинув взглядом комнату, Гумельдот прошел к двери.
Ольга была одета в светлое платье с крупными красными цветами. Светлые волосы были аккуратно уложены. Гумельдот отметил, что соседка достаточно красива, а ее внутренний свет наполнен силой.
- Мы вас ждем, - Ольга улыбнулась.
За столом, который по случаю праздников всегда раскрывали посреди кухни, уже все собрались. Степанов изучал этикетку на бутылке с вином. Гумельдот заметил возле тарелки Степанова рюмку с водкой. Рядом баба Зоя просила Антона, который сидел с торца, не возить ножом по тарелке.
- Проходите, пожалуйста, - показала Ольга в сторону стула напротив Степанова, там находилась пустая тарелка, рядом с тарелкой стояла рюмка, так же наполненная водкой.
Гумельдот опустился на стул. Раньше, когда он только заселился в эту квартиру, со Степановым было много разговоров и споров на тему, почему советский физик не может выпить с соседом. Чтобы не рассказывать про свою непереносимость и, уж тем более, про свои религиозные взгляды, Гумельдот изобрел удобную систему. Он всегда во время коллективных праздников выбирал место ближе к окну. Там, под батареей, стояла жестяная банка из-под консервированных персиков. Усаживаясь за стол, Гумельдот ногой передвигал банку под стол. Чтобы вылить водку в банку требовалось пол секунды и одно отрепетированное движение. Потом, после праздника, инженер выливал все из банки в раковину. За несколько лет таких маневров Гумельдот настолько привык, что перестал считать свое поведение чем-то неуместным.
- Ну, все на месте. – Ольга стояла в торце стола, рядом с сыном, в руке держала бокал с красным вином, второй рукой теребила волосы Антона, тот уже что-то жевал и недовольно морщился. – Давайте выпьем.
Антон потянулся за вином, но баба Зоя вставила в его руку стакан с лимонадом, сама подняла рюмку с водкой. Гумельдот тоже взял свою рюмку.
- Прошу выпить за моего сынишку. Ему сегодня исполнилось одиннадцать лет. Антон! – Ольга посмотрела на сына, тот покачал головой. – Пусть в твоей жизни будет больше светлых дней, будь здоровым, хорошо учись. Ты уже взрослеешь, надо в жизни быть более ответственным.
- Давай, Антоха, будь мужиком, - поднял свою рюмку Степанов.
В тот момент, когда сосед запрокидывал голову, чтобы влить в себя содержимое рюмки, Гумельдот кратчайшей траекторией опустошил свою, в банку. Потом привычно поморщился, прикладывая к носу кусочек черного хлеба.
Ольга опустилась на свое место:
- Угощайтесь.
Взяла миску с салатом, положила в тарелку Антону пару ложек, потом себе.
Гумельдот оценил содержимое стола: котлеты, голубцы, жареная рыба, куриные битки – все это его интересовало мало. Гумельдот вообще ел немного, а на застольях, подобных этому, обычно накладывал в тарелку салат, скорее для вида, а дальше слушал беседы. Чаще всего, Ольга с бабой Зоей обсуждали ее молодые годы, или баба Зоя спорила со Степановым на темы бытия, такие как, почему люди говорят на разных языках и почему мужчины так сильно отличаются от женщин. Или почему рухнула социалистическая система, а также как сделать так, чтобы исправить положение в стране. Все это было крайне интересно слушать с точки зрения функционирования человеческого разума. Сразу после очередного застолья Гумельдот рисовал новую схему или исправлял уже существующую.
Сейчас за столом молчали. Слышно только стук вилок об тарелку и сопение Антона. Гумельдот размышлял, стоит ли сейчас поднимать тему издевательства над кошкой или лучше подождать более удобного случая.
- Ну! Между первой и второй... – дожевывая мясо, проговорил Степанов стандартную фразу и наполнил рюмки. Сначала налил бабе Зое, затем себе, потом Гумельдоту. Ольга наполнила свой бокал сама.
- Антон! – Степанов встал. – Я тебя знаю уже давно. На моих глазах ты вырос, стал мужчиной. Береги свою мать. Она у тебя одна. Не делай глупостей, ну а если кто будет обижать, то сразу беги ко мне, ты понял?
На последних словах Гумельдот и Антон посмотрели друг на друга глаза в глаза. Антон не улыбался и не моргал, всем видом выражая уверенность в своей безнаказанности. Гумельдот решил отложить разговор на завтра, когда можно будет остаться с Ольгой наедине.
Дальше за столом, как это всегда и происходило, начался калейдоскоп тостов, уничтожение еды, рассказы про молодость бабы Зои, которые она приукрашала новыми подробностями, и вопросы к Гумельдоту, почему тот так мало ест.
В этот раз баба Зоя вспомнила свою поездку на заграничный курорт. Каким образом ей удавалось в молодости так много путешествовать, а география ее рассказов была достаточно обширна, и были ли все эти рассказы правдой, Гумельдот не знал. Сегодняшняя история уже звучала за столом, но Ольга сделал вид, что слышит ее впервые, а Степанов, похоже, вообще не слушал, он уже находился в стадии опьянения и занимался тем, что выковыривал из зубов частички мяса. Гумельдот тоже не подал виду, что знает, о чем пойдет речь, решил сравнить сегодняшнюю версию, с прошлой.
История заключалась в том, что там, на курорте, в соседнем номере жила дама с семнадцатилетней дочкой. Парочка благополучно отдыхала, но в один из дней дочке стало внезапно плохо, она жаловалась на сильные боли в животе. Дочку увезли в больницу. А через пол дня бледной от переживаний матери сообщили, что и с дочкой и с новорожденным внуком все в порядке. Мальчик, хоть и появился на свет раньше срока, но оказался крепким и здоровым. Мамаша, которая неожиданно для себя стала бабушкой, сменила беспокойство на негодование, а когда из больницы прислали счет за услуги, упала в ярость. Все повторяла: «Пусть только вернется сучка, я ей покажу». Чем эта история заканчивает баба Зоя не знала, т.к. прежде чем юную маму выписали из родильного отделения, сама покинула курорт.
Гумельдот почти ничего не ел: кусок черного хлеба, да пару ложек овощного салата. Время от времени, для вида, перемешивал содержимое тарелки. К тому времени, как пятая или шестая рюмка была перелита в банку под столом, а закуски на столе стало значительно меньше, Гумельдот осознал, что Антона нет за столом слишком долго. Цапы, которая обычно во время праздников терлась об ноги, или находилась рядом, в ожидании вкусненького, тоже не было видно. Гумельдот привстал, чтобы посмотреть, нет ли ее на верхних шкафчиках. Можно было извиниться и выйти из-за стола, но Степанов разлили еще по одной. Придерживая себя за спинку стула, он приподнялся, намереваясь произнести тост:
- За то, что бы мы были нами, - начал он заплетающимся языком, - но не такими, какими мы есть, а такими, которыми хотели бы быть.
Гумельдот почувствовал прикосновение пушистого тельца к ноге. Цапа терлась, требуя ласки. Гумельдот нагнулся, чтобы потормошить ее за ухом, между делом вылил водку в банку, там собралось уже больше половины.
Гумельдот поставил пустую рюмку, прошелся по загривку Цапы, поднял голову. На него смотрел уже окончательно пьяный Степанов, его рука, так и не дошедшая до рта, держала наполненную рюмку. Степанов опустил ее на стол так, что та стукнулась, а часть содержимого разлилась. Воркующие баба Зоя и Ольга притихли.
- Что там у тебя? – Степанов перегнулся через стол, полосатая майка накрыла почти пустую тарелку с салатом. Его рост позволил увидеть консервную банку возле ножки. Гумельдот молчал.
Степанов опустился на свое место. Сжав губы, откупорил еще одну бутылку водки, наполнил рюмку Гумельдота:
- Пей!
- Игорь Николаевич, - Гумельдот пытался придумать, как объяснить свое отношение к спиртному.
- Пей! – Глаза Степанова и без того красные покраснели еще больше, а щеки надулись, как у взбесившегося морского ежа.
- Вы поймите, у меня непереносимость алкоголя, если я выпью хотя бы глоток, то начну задыхаться.
- Пей, сука!
- Игорь, не надо! – Пыталась заступиться Ольга.
- У него непереносимость, – последнее слово далось Степанову не сразу. - Ты, ****ь, мужик или, сука, физик? Пей! А то сейчас стакан налью.
- Григория Алексеевич, выпейте, пожалуйста, - заговорила баба Зоя. - Завтра все равно Игорь Николаевич ничего не будет помнить.
- Я не буду помнить? – Степанов заревел на бабу Зою.
- Пожалуйста, давайте не будем портить праздник, - забеспокоилась Ольга, - и правда Григорий Алексеевич, выпейте за сына!
Степанов наполнил рюмку бабы Зои, Ольга обновила содержимое своего бокала.
- Давай, физик! – Степанов шатающейся рукой держал свою рюмку навесу.
- Григорий Алексеевич, будьте здоровы, - с этими словами баба Зоя выпила все до дна и шумно выдохнула.
- Пей! – Стал приподниматься Степанов из-за стола.
Гумельдот сделал вдох, потом резко выдохнул, вылил все, что было в рюмке в рот, потом все сразу проглотил. Целую секунду ничего не происходило. Инженер, под пристальным взглядом Степанова, поставил рюмку на стол, левую руку положил на бедро. Внутри, от горла до живота, все стало горьким, а потом взорвалось огнем. Волна, сжимающая тело, устремилась через нос к глазам, из которых вот-вот полились бы слезы, но Гумельдот ущипнул себя за ногу, так что сильная боль компенсировала судорогу, завладевшую телом.
Степанов удовлетворенно хмыкнул и наконец выпил то, что оставалось в рюмке.
- Мужик! – Протянул Степанов широкую ладонь Гумельдоту. - Давай пять!
Почти теряя сознание, ущипнув себя еще сильнее, Гумельдот протянул соседу руку.
- Оленька, а Вы знаете, что в Турции национальная еда – это ореховые печенья, пропитанные медом?
Беседа за столом вернулся в привычное русло. Степанов, держась за спинку стула, поднялся, пригрозил Гумельдоту пальцем, подмигнул, хотел было что-то сказать, но махнул рукой и держась за шкафчики вышел из кухни, а потом скрылся в туалете.
Гумельдот понял, что надо пользоваться моментом.
- Большое спасибо, - поднялся он, вытирая губы салфеткой.
- И вам спасибо, - Ольга тоже поднялась. – Вы простите Игоря, он когда выпьет себя не контролирует.
- Ничего. – Уходить нужно было как можно быстрее, реальность становилась текучей и призрачной. Еще полминуты и дорогу в комнату можно было бы не найти.
Про банку с водкой под столом Гумельдот вспомнил, когда оказался в комнате, но вместо того чтобы попытаться вернуться, он запер дверь на ключ, сполз на пол, закрыл лицо руками. Из глаз потекли слезы.
Плакал Гумельдот минут 15, беззвучно всхлипывая, а когда открыл глаза, обнаружил, что мир снова стал твердым. После этого встал, прошел к столу, там лежали спички и круглая баночка с изображением Ганеши. Сначала инженер зажег спичку, колыхающееся пламя превратило комнату в пещеру, потом, когда спичка догорела, он открыл баночку и понюхал содержимое. Пахло лугом, семечками и приключениями. Гумельдот зажег парафиновую свечку, которую, на всякий случай, держал в шкафу.
На изготовление трубочки ушло где-то полчаса. Пару раз Гумельдотом овладевали алкогольные волны, под воздействием которых комната становилась шире, а колыхания огня от свечки казались волнами Вселенной, из которых внимание и ум создавали реальность. Трубочку Гумельдот сделал из корпуса крупного конденсатора. Вытащив внутренности и просверлив внизу небольшое отверстие, вставил туда полый корпус от шариковой ручки. Щель между конденсатором и корпусом ручки залепил тщательно разжеванной бумагой.
Насыпав в импровизированную трубочку несколько щепоток перетертой травы, Гумельдот сел на диван. Он не знал тех ритуалов, которые применяют в восточных монастырях во время общения с растением силы, поэтому просто прочитал мантру очищения. После этого зажег спичку, взял зубами пластмассовый корпус ручки, поднес огонек к чашечке из конденсатора и сделал вдох.
Дым, попавший в легкие, вызвал приступ кашля. Кашлянув три или четыре раза, Гумельдот собрал волю в кулак, чтобы больше не издавать громких звуков, сдавил спазмы, идущие от солнечного сплетения. Из глаз потекли слезы. Успокоившись, он сделал еще один вдох с дымом, на этот раз не такой глубокий, поэтому кашля не было. Наблюдая струйку дыма, вырывающуюся из сложенных трубочкой губ, Гумельдот удивился тому, насколько она красивая. Выкурив все, что было в трубочке, Гумельдот отложил ее на стол. Что нужно было делать дальше, инженер тоже не знал, поэтому решил просто ждать.
Очень скоро ждать стало скучно. Гумельдот стал рассматривать отблески пламени свечи и причудливые тени, которые при этом возникали. Одна из теней неожиданно сложилась в понятную и почти знакомую картинку, но суть ее уловить не удавалось. Напрягая зрение, Гумельдот всматривался в детали, но то, что вспыхивало внезапным озарением и становилось понятным, уже через несколько мгновений терялось в следующей картинке. Смотреть на перетекающие одна в другую картины, наполненные скрытым знанием, было очень приятно. Через время Гумельдот решил не пытаться понять увиденное и стал просто смотреть.
- Привет. – Очень знакомый и одновременно чужой, хриплый, басистый голос прозвучал сзади, немного справа.
От неожиданности Гумельдот отскочил к двери. На диване, в углу, кто-то сидел. Не то человек, не то гном, что-то среднее. Чтобы пришелец полностью был похож на гнома, не хватало остроконечной шляпы с полями, а для человека он был слишком маленьким.
Успокаивая разволновавшееся сердце, Гумельдот сделал несколько глубоких вдохов и выдохов.
- Давно ждешь? – Голос незнакомца был как будто уставшим и звучал глухо, словно проходил через эмалированную водопроводную трубу.
- А Вы кто? – Гумельдот пытался успокоиться, но присутствие странного существа вызывало неприятные липкие переживания.
Гном в углу зашевелился, где у него руки и ноги, было не очень понятно, как и то, есть ли они вообще. Лицо, почти полностью скрытое бородой и спутанными волосами, дрожало из-за неровного света от свечки. Незнакомец был очень похож на бомжа из отделения милиции.
- А я кто? – Спросил гном. – Это ты мне ответь, ты же меня ждешь.
- Я никого не жду. – Гумельдот хотел приблизиться, чтобы лучше рассмотреть пришельца, но боялся пошевелиться.
- Ну конечно! – Снова зашевелился гном. – Никого не жду… А что это у тебя тут на столе?
Гумельдот догадался, что гном говорит про трубочку и почему-то сразу перестал бояться.
- Спрашивай!
- Что спрашивать?
- У тебя что, нет вопросов?
Гумельдоту показалось, что гном стал приподниматься, так же как это сделал пьяный Степанов.
- Есть!
- Вот если есть, то спрашивай.
- Зачем я живу?
- Да. Это хороший вопрос.
Гном исчез. На его месте остался угол комнаты, который освещал совсем уже маленький огарок свечки.
- Все хотят это знать! – Голос снова звучал за спиной справа.
Гумельдот отшатнулся, прошел к центру комнаты и развернулся. Гном очень вырос и теперь стал похожим скорее на джина, который потерял свою лампу и вынужден скитаться по городским подворотням. Бородатое лицо свободно плавало под потолком.
- Все, все, все, все, все… хотят это знать. Зачем я живу?! – Голос звучал громко и протяжно.
Гумельдот испугался, что беседу могут услышать соседи, и хотел попросить гнома говорить тише. Но тот продолжал:
- Все спрашивают: «зачем я живу» и все уверены в том, что знают, что такое «я». Но тебе я расскажу. Расскажу, зачем ты живешь.
Гном снова исчез.
Гумельдот сел на диван, ждать пришлось достаточно долго. Свечка потухла, единственный свет, который был в комнате, это свет уличного фонаря, глаза к нему привыкли и, стало казаться, что комната светится сама по себе. Гумельдот удивился тому, что может различить каждый предмет в комнате.
Гном снова появился за спиной. Готовый к неожиданностям, Гумельдот не шелохнулся, когда услышал скрипучий голос:
- Ты живешь не зачем.
- Не зачем? – Гумельдот не сразу понял формулировку. - В смысле просто так?
- Нет, не просто так. Не «не зачем», а почему. Есть причина твоей жизни.
- Какая она?
- Такая, как и у других. – Голос стал перемещаться за спиной влево вправо, словно гном ходил там, размышляя. – Ты живешь по причине того, что тебя родила твоя мать.
Гумельдот лег, он надеялся увидеть гнома, но того нигде не было. Тогда инженер стал рассматривать потолок, на котором были странные узоры, они были словно ожившие. Стоило остановить взгляд, как узоры начинали шевелиться сами, становились объемными и очень красивыми. Гумельдот стал думать, почему это на потолке оказались узорчатые обои, хотя раньше потолок был белым. Несколько цветных узоров переплелись в знакомое бородатое лицо, которое скалилось:
- А потом отец назвал тебя: Гумельдот. Это благодаря ему ты сейчас лежишь здесь и разговариваешь со мной.
- Почему?
- Почему? – Гном стал театрально и очень неприятно смеяться. Этот смех резонировал с душевными струнами Гумельдота и вызывал гнетущее ощущение. – Ты думаешь, что происходящее – это результат твоих многолетних внутренних поисков. Ты думаешь, что мое появление закономерно, и это так. Но весь твой духовный путь начался с твоего имени.
- Почему? У меня нормальное имя.
- Какое имя ты считаешь нормальным: Григорий или Гумельдот?
- Это неважно, мои духовные поиски не из-за имени.
В целом лежать было удобно и даже приятно, тело, потеряв привычные очертания, превратилось в облако теплых переживаний, которые качались посреди разноцветных объемных узоров. Гумельдоту стало казаться, что он вознесся и теперь говорит с богом. Правда, бог все еще был похож на бомжеватого джина.
- То, что я здесь, - подумав, начал Гумельдот, - это результат череды выборов, которые я сам совершал в течении жизни.
- Уверен?
Гумельдоту стало интересно, как так получается, что узоры превращаются в лицо и стал смотреть более пристально.
- Да! Уверен!
- Ты здесь благодаря папе Леше. Это же он записал твое имя в свидетельстве о рождении.
- Ну и что! Гумельдот – вполне нормальное имя.
- Нормальное, – завыл гном и сполз по потолку в сторону ног, теперь с лица вниз свисали огромные канаты бороды. – Тогда почему ты называешь себя Гришей?
- Потому, что люди не поняли бы. Потому, что другим так понятнее.
- Нет. Ты назывался Гришей потому, что Гумельдота много раз избивали одноклассники. Вот почему. А весь твой так называемый путь – это удобный способ спрятаться от всех. Вот здесь в этой комнате, которую ты считаешь священной пещерой.
Гном исчез, а узоры выпрямились, теперь это был просто полоток.
- Так зачем ты живешь, Гумельдот? – Басом прогремело прямо в ухе.
- Чтобы понять, зачем я живу, - прошептал Гумельдот. – Зачем мы все живем.
- И это все? – Гном появился на столе, он стал очень маленьким, похожим на фарфоровую статуэтку. – Ты живешь, чтоб понять, зачем ты живешь?
- Я хочу узнать, в чем смысл жизни. И почему в мире так много жестокости, почему люди не хотят жить в мире.
- Почему люди не хотят жить в мире? Они хотят – это ты не хочешь.
- Я хочу.
- Нет, не хочешь! – Гном обиженно скрестил руки на груди.
- Хочу, - Гумельдот сел на диване.
- Нет, не хочешь. Если бы хотел, то ты не прятался бы в этой комнатушке или в подвале своего НИИ.
- Когда я пойму в чем смысл, то смогу выйти и рассказать про это другим.
- Ага! Напишешь письмо и спрячешь в шухлядку. Туда же к схемам, которые лежат у тебя в ящике стола. Чтобы перечитывать все это потом, по утрам прячась от всех, здесь. Как ты расскажешь, если ты боишься? Боишься самого себя. А, Григорий Алексеевич?
- Просто сейчас мне нечего рассказывать, я еще очень мало знаю, и про человека, и про его место в мире.
- Почему ты решил, что однажды будешь знать больше? Почему ты решил, что вообще будешь хоть что-то знать…
Гном исчез и очень долго ничего не происходило. Гумельдот снова лег, вместо тела осталась невразумительная точка самоощущения и давящее неприятное чувство странного предвкушения. Временами где-то в субъективном низу, в давящем клубке тумана вспыхивал огонь и, тогда комната становилась светлее и появлялись тошнотворные очертания тела, но это длилось всего миг, потом загоралась точка самосознания и тело растворялось.
- Так почему ты здесь, Гумельдот? – Гном прорисовался на потолке, как затертый графический набросок. - Почему ты до сих пор здесь?
- А куда мне идти? – Гумельдот перевернулся на бок, чтобы не видеть собеседника. – Я здесь потому, что отец дал мне глупое некрасивое имя, но он не виноват, просто он не подумал.
Гумельдот не мог больше лежать. Он встал, открыл шкафчик и выложил на стол все свои желтые схемы. Верхний лист демонстрировал цепи причин и следствий.
Гумельдот не был уверен, что гном все еще там, на потолке и теперь говорил скорее для себя.
- Если бы отец назвал меня Саша, или Максим, или хотя бы Миша, меня не дразнили бы одноклассники и, мне не пришлось бы прятаться. И я стал бы…
Гумельдот хотел представить свою судьбу, но прямо посреди схемы появилось знакомое лицо:
- Ты стал бы инженером. Сашей инженером, тем самым Сашей, с которым делишь лабораторию. К тебе приходили бы твои знакомые, и знакомые знакомых, приносили бы сломанные магнитофоны и прочий хлам, а ты чинил бы это, скрываясь от Воробьева, а вечерами бы пил пиво, и вряд ли бы задавался вопросом: «Зачем я живу?»
Гумельдот переложил лист. На следующей схеме была сложная иллюстрация взаимоотношений между молодоженами в первый месяц, которая быстро оформилась в бородатого собеседника:
- Утром тебя встретила молодая особа, которая спрашивала, как пройти на вокзал…
- Да! – Гумельдот вспомнил вязанную шапочку и то, насколько свободно девчонка себя вела.
- Так вот, ее зовут Леокардия. Ее отец тоже был шутником. А девочкам с таким именем среди подружек тоже живется не очень радостно, - гном стал зевать, - вот так и появилось два бесполезных существа, бродящих по Земле с глупыми вопросами: зачем мы живем? Почему это все? Почему люди такие жестокие? Так в чем же смысл твоего существования, Гумельдот? Есть ли в этом смысл или это все от боли?
- А мне не больно. – Гумельдот отложил лист, но бородач появился и на следующей схеме.
- Больно, Гумельдот. Это же ты рыдал там возле двери? Именно от боли ты запер себя в этой комнате-пещере.
Гумельдот сбросил схемы на пол, те разлетелись как осенние листья, застелив комнату. И опять очень долго ничего не происходило. Гумельдот пытался думать, но каждая мысль обретала физическую форму, больно царапая поверхность реальности. Да и содержание мыслей было сильно однотипным: «Кто я?», «Зачем я», «Неужели это конец?»
Гумельдот лег на диван, а гном появился снова, усевшись рядом, он положил руку на грудь инженера. Проваливаясь в сон, Гумельдот рассмотрел, что на этот раз гном выглядел совсем по-другому. Теперь это был молодой юноша, с аккуратной прической, темными глазами, в которых играли искорки.
- Я все тебе расскажу, - юноша улыбался, а голос его стал бархатным, проникающим вглубь. – То, что ты называешь Гумельдотом и прячешь от всего мира в этой комнате, на самом деле не ты.
- Я – Григорий. – Приподнял голову Гумельдот.
- Нет! – протянул Юноша. – То, что ты называешься Гришей, такое же ничто, как и Гумельдот. Это только звук. Ничего не значащее колыхание пространства. Мимолетный отблеск истины в окруженном сомнениями и досадой уме. Ни Гриши, ни Гумельдота на самом деле нет.
- А что есть?
- Ты есть.
- А кто я? – Гумельдот не узнал своего голоса.
- Никто!
- Как это, никто?
- А вот так, – юноша улыбался и медленно гладил Гумельдота. - И ты всегда был этим самым «никто».
- Но так не бывает!
- Бывает. И только так и бывает. Всего остального не бывает: Гумельдота, Гриши, Саши, они появляются на миг, на короткое мгновение. Чтобы вспыхнуть и исчезнуть, чтобы миллиарды подобных искорок тоже могли загореться и погаснуть.
- Меня нет, - прошептал Гумельдот, - а ты есть?
- А как ты думаешь?
Гумельдот чувствовал мягкое прикосновение чужой ладони, от которой тело пронизывал бесконечный холод и странное глубокое счастье. Он посмотрел на юношу:
- Я думаю, что ты – это я. Тот я, которым мне всегда хотелось быть, но я не мог себе разрешить.
- Теперь сможешь? – Юноша выглядел серьезным.
Гумельдоту стало горько и обидно:
- Мне никогда не быть таким, как ты.
- Глупый, - юноша стал гладить волосы Гумельдота, - это мне никогда не стать тобой.
Гумельдот стал проваливаться в темноту. Прикосновение ладони, которая гладила волосы, стало похоже на руку его матери.
- Не надо спать, мальчик мой, просыпайся, – далекий голос, но очень знакомый, выдернул Гумельдота из забытья. – Иди наверх, тебе надо увидеть звезды.
- Зачем? – Гумельдоту стало страшно.
- Так надо, мальчик мой, просыпайся…
Гумельдот открыл глаза, он лежал на полу, в одной руке была трубочка, в другой потухшая спичка. Гумельдот поднялся, проверил бумаги со схемами, все ровной стопкой лежало на месте.
- Я не бесполезен, - сказал он темноте, - не бесполезен, я спас жизнь кошке.
Гумельдоту захотелось подняться на чердак. Там через маленькое окошко, если не мешают тучи, можно увидеть звезды. Инженеру хотелось как можно быстрее рассказать звездам о своей жизни, о том смысле, который в ней есть.
В кухне уже было прибрано. Стол убрали, а консервная банка, в которой была водка, стояла под батареей. Дверь, ведущая на пожарную лестницу, была заперта, но ключ удалось быстро найти.
С четвертого до седьмого этажа Гумельдот пробежал незаметно, а последний пролет поднимался медленно, ступенька за ступенькой. Старая дверь, ведущая на чердак, выкрашенная коричневой краской и уже успевшая облупиться, была приоткрыта. Испытывая волнения, Гумельдот толкнул ее. Отсюда можно было увидеть окошко, сквозь которое светила Луна.
Под ногами что-то скрипело, нащупывая руками деревянные балки, Гумельдот продвигался вперед. До окошка оставалось не больше трех шагов, когда рука наткнулась на что-то похожее на тряпку. Тряпка зачем-то была привязана веревкой к балке, захотелось ее рассмотреть. Гумельдот стал так, чтобы очертания тряпки совпали со светлым проемом окошка и застонал. На веревке висела Цапа.
Гумельдот прижал одной рукой трупик к себе, а другой развязал узел. Хотелось плакать, но слезы не лились, вместо этого тело, клетку за клеткой, заполняло глубокое спокойствие, похожее на безразличие.
Обнимая Цапу, Гумельдот спустился до самого низа, вышел во двор, поднялся в сад. Луна светила так, что можно было рассмотреть каждый кустик. Пройдя вглубь сада, Гумельдот опустился на колени, снял с кошки петлю, стал руками рыть землю. Слезы потекли, только когда палец наткнулся на что-то острое, возможно, это было стекло и, теперь из раны сочилась кровь.
Когда яма стала достаточно глубокой, Гумельдот положил в нее Цапу.
- Прости меня, - слова прозвучали тихо и спокойно.
Засыпав яму и взяв с собой веревку, Гумельдот вернулся в дом. В квартире все было тихо. Даже храп, который раздавался из комнаты Степанова, только усиливал ощущение тихой пустой бесконечности.
Гумельдот зашел в ванную, вымыл руки, вычистил грязь из-под ногтей, умылся. Потом почистил зубы. Оказавшись в своей комнате, закрыл дверь, вытащил из замочной скважины ключ, положил его на стол. Из-под стола достал табуретку, залез на нее. Выкрутил из цоколя лампочку, нагнувшись, положил ее на стол, рядом с ключом.
Дальше нащупал крюк, за который должна цепляться люстра, привязал к нему веревку. Свободный конец обмотал вокруг шеи, соорудил узел. Сложил руки ладонями друг к другу, возле груди, качнул ноги в сторону. Табуретка упала на бок.
- Очнулся. Он очнулся.
Гумельдот открыл глаза. Он лежал в просторной белой комнате, укрытый белоснежной простыней. Справа было большое, почти во всю стену окно. Пахло спиртом, хлоркой и аскорбиновой кислотой. Гумельдот понял, что он в больнице. Рядом с койкой стояли Ольга и Степанов, на плечи обоих были накинуты белые халаты. Гумельдот хотел спросить, что случилось, но боль в затылке мешала думать и шевелить губами.
- Ну, мужик, - протянул Степанов.
- Вы нас сильно напугали, Григорий Алексеевич, – сказала Ольга.
- Ты, Гриша, когда в следующий раз вешаться будешь, веревку бери покрепче.
- Игорь, потише, - попросила Ольга Степанова, а повернувшись к Гумельдоту объяснила, - мы услышали сильный грохот из вашей комнаты, пришлось выбить дверь. Вы лежали без сознания, наверное, сильно ударились головой об стол. Игорь Николаевич сразу позвонил своим знакомым и вас забрали сюда. Врач сказал, что вечером вас выпишут, что у вас ничего серьезного. Мы вам фруктов принесли.
Ольга кивнула в сторону тумбочки. Там в полупрозрачном пакете лежали апельсины и яблоки.
- Зачем вы это сделали, Григорий Алексеевич?
Инженер собрался силами:
- Меня зовут Гумельдот.
- Что? – Степанов наклонился.
- Мое имя: Гумельдот, - громче произнес инженер.
- Да хоть Александр Македонский! Ты бросай так шутить. Поправляйся и возвращайся домой.
Через боль Гумельдот продолжил:
- Связь между частями ЭВМ поддерживается проводами, и это, из-за высокого сопротивления, малоэффективно. Если поместить каждый отдельный блок в жидкую среду, чтобы сигнал передавался сразу всем другим блокам, тогда между ними скорость обмена данными вырастет кратно.
- Что это он говорит? – Ольга обратилась к Степанову.
- Да бредит он, головой ударился сильно.
- Но чтобы каждый отдельный блок мог распознавать источник сигнала, сам сигнал необходимо особым образом кодировать. Игорь Николаевич, у вас есть бумага и ручка?
- Ты, Гриша, давай поправляйся и возвращайся. Дома дам тебе и ручку, и бумагу.
Спустя неделю в погожий выходной день, рядом с семиэтажным домом, в заброшенном саду странного вида мужчина стоял в странной позе. Ноги его были широко расставлены, руки разведены в сторону. Абсолютно лысая голова блестела на солнце. Гладко выбритое лицо светилось спокойствием и излучало внутреннюю радость. Молодые живые глаза сверкали.
Рядом в такой же позе стоял мальчик, которому неделю назад исполнилось 11 лет.
Мужчина заговорил:
- Теперь правую руку тянем в сторону, будто хотим там что-то взять, опускаем руку к стопе, другую руку тянем вверх, поворачиваем голову, смотрим в небо.
- Дядя Гриша, я правильно делаю?
- Можешь называть меня просто – Гумельдот.
Конец.
27 мая 2013.
ert.kiev.ua