ПОЧТИ ПЕЧАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
Яростный порыв ветра с шумом закрыл форточку в окне моего кабинета. Тут же и звон разбитого стекла послышался. Когда же я попытался спасти форточку, то увидел с огорчением, что и деревянная рама ее сломалась.
Ничего удивительного в происшедшем не было: дом, где располагалось наше учреждение, был очень старый, а ремонту он не подвергался со времен самодержавия.
В ту же минуту вошла Лидочка и принесла кипу бумаг, которые я должен был изучить и завтра утром доложить шефу, что я предлагаю предпринять по каждой из них.
- Лидочка, скажи завхозу, что у меня сломалась форточка в окне и надо ее срочно отремонтировать.
Лидочка, секретарь шефа, добавила мне огорчения:
- Разве вы не знаете, Хаим Иосифович, что наш завхоз уже два дня в отпуске? И уехал он в родную деревню на целых две недели.
Потом она рассмеялась (видимо, мое лицо сильно удлинилось от ее информации) и порадовала:
- Я знаю одного человека, который может это сделать. И сделать неплохо. Но ему надо будет заплатить наличными сразу же. А потом бухгалтерия вернет вам ваши деньги. Возможно. Но вдруг не вернет? Итак? Ваше решение?
- Лидочка, ты ангел, - воспрянул я духом. – Зови этого мастера. Я хочу уйти домой, закрыв форточку. Если влетит … или влезет … или вползет … Нельзя.
- Есть «зови мастера», - отрапортовала стройная блондинка.
Она улыбнулась мне дружески, без кокетства, и вышла. Я подумал о том, что эта юная умница ухитряется работать, учиться на вечернем отделении института и быть не только секретарем, но и верной подругой нашего пятидесятилетнего шефа, который в ней души не чает. Наверно, кому-то она станет хорошей женой. Со временем. Но какова жена моего шефа?!
Жена шефа была в курсе его связи с секретаршей, но и она была умницей: ее больше устраивала ни на что не претендующая Лидочка, чем иная женщина (или многие женщины). Задумался я и вообще о любовных треугольниках и прочем-подобном.
В дверь постучали. Дробно и слабо. Я крикнул, что можно войти. И вошел человечек, которого я давно знал. Он тихо поздоровался, прошел к окну, осмотрел форточку – и начал резать стекло.
Работал он медленно, основательно и молча. Закончив работу, тихо попросил:
- Заплатите, пожалуйста.
- Сколько?
- Три рубля.
Я тут же вынул из кошелька трешку и протянул ему.
Он взял деньги и спросил:
- Вы меня помните?
Я вгляделся в него – и тут же вспомнил. Лет десять тому назад, когда я был в дружбе с редакцией областной газеты и писал для нее очерки, рецензии, а порой даже статьи, этот человечек околачивался там в качестве внештатного фотокорреспондента. Мы с ним здоровались, не более того.
- Да, я вас вспомнил, - сказал я, - вы фотокор.
Он улыбнулся кисловато.
- Фотокор – это фотоаппарат. Устаревший. Я рад, что вы меня вспомнили.
И он ушел. Я занялся бумагами. Лишь к половине седьмого я успел завершить эту работу. Позвонил домой. Жена собралась на курсы кройки и шитья, наскоро сообщила мне, где находится ужин, и посоветовала не задерживаться далее. Я засмеялся.
- Голод поведет меня знакомой дорогой.
Выйдя из здания управления нашей фирмы, я снова увидел «фотокора». Заподозрил, что он ждал меня. И не ошибся.
- Хаим Иосифович, я хотел поговорить с вами. Лидочка сказала, что вы хороший человек.
- Я вас слушаю, - ответил я холодно, ожидая просьбу.
Просьбы, однако, еще не было.
- Вы, конечно, помните то счастливое время, когда мы, юные корреспонденты, встречались в редакции?
- Помню.
- Мои родители погибли, когда нас обстрелял фашистский самолет. И не только мои родители остались там, недалеко от Днепра, но и обе сестренки. Нас было семеро, старшие братья сражались, не вернулся с войны ни один из них. Мне было шесть лет тогда. Как это было страшно, если бы вы могли себе представить!
- Я был под бомбами. Но не знал, что вы оказались один на свете …
- Никого, никого у меня не осталось. Ни близких, ни дальних. Спасибо Советской власти. Детдом спас меня от голодной смерти. Меня подобрали и вывезли в тыл…
Он запнулся. Мне стало жаль его.
- Вы еврей, Хаим Иосифович. Вы должны понять меня. Как еврей еврея.
- Как? Вы в самом деле еврей? – не поверил я, глядя на этого русого голубоглазого человечка с прямым тонким носом и правильной русской речью.
- Могу показать паспорт.
- Не надо. Уже поверил.
- Моя национальность стала причиной издевательств со стороны других детей. В основном это были русские и украинцы, я же один-единственный в своей национальности. «Жид» стало чуть ли не вторым моим именем.
- Простите, а как вас зовут?
- Григорий. Григорий Моисеевич Погребняк. Меня же называли «Зяма», «Янкель» и так далее.
- А воспитатели?
- Они не знали. Я ведь не жаловался. Если бы пожаловался, было бы только хуже. У нас, детей, были свои законы и свои тайны. Когда стало совсем невмоготу, я сбежал. Сел было в поезд, но проводник меня прогнал. Хотел сдать в милицию. Я убежал. Так я попал в воровскую шайку.
- Вот это поворот! – удивился я.
- Да. Я клянчил милостыню, а тем временем другие обворовывали пассажира. Не знаю, что бы стало со мной, но меня поймал один мужчина, я ему про себя рассказал, и он пожалел меня, взял меня к себе. Жили они в деревне, жена его была бездетна, но ко мне с самого начала отнеслась плохо, узнав, что я еврей. Утром рано-рано я должен был кормить скотину …
- Зачем вы мне все это рассказываете? Хотите, чтобы я вас усыновил?
Он умолк, словно подавился. Потом начал хохотать. Смех перешел в рыдания. Мне стало мучительно стыдно.
- Простите, я не должен был …
- Да ладно. Вы правы. По-своему. Я хотел просить вас помочь мне, но для этого мне казалось нужным рассказать о том, как я дошел до … до …
Он снова заплакал, завыл. Я стал его успокаивать. Сердце мне давила жалость.
- Я учился в школе плохо. Кое-как переходил из класса в класс. Мака Сергеевич был мне как отец. Но не позволила мужу усыновить меня злая баба. Она втайне от него издевалась … И после седьмого класса я ушел от них. И украл их фотоаппарат.
- Зачем?
- По выходным Макар Сергеевич фотографировал: природу, людей. Я помогал ему проявлять негативы, печатать фотографии. Это было так интересно! Он стал и мне разрешать делать снимки. Я оставил записку, где обещал вернуть фотоаппарат. Это был «Фотокор». Я приехал через годы, чтобы отдать и «Фотокор, и свой «Зоркий». Специально приехал, а …
Он снова заплакал – жалко, словно обиженный ребенок.
- А его уже не было в живых. Утонул он. Ведьме, вдове его, я отдал только «Фотокор».
- Где же вы жили все то время?
- Я ходил по деревням, просил милостыню, ночевал, где придется …
- Но можно было обратиться в какой-нибудь детдом!
- Ни за что! Но вот однажды меня взяла к себе в дом пожилая учительница. Татьяна Сергеевна. Она жила на окраине города вдвоем с сестрой, та была еще старше – и слепая. Татьяна Сергеевна хотела меня усыновить, но ей почему-то не разрешили, и она стала моей опекуншей.
- Но почему не разрешили ей усыновить вас?
- Не знаю. Я помогал по хозяйству с удовольствием, с радостью. А она помогла мне окончить среднюю школу и велела поступать в институт. Я не выдержал экзамены в полиграфический, вернулся и пошел работать в столярную мастерскую. Тяжело было, но зарабатывал неплохо. Однажды, вернувшись с работы, увидел пожар, обе сестры погибли, спасти не удалось. Я на кладбище долго сидел. Говорил с Татьяной Сергеевной …
Там меня обнаружил старик-столяр из нашей мастерской, Кузьмич. Добрый человек. Он овдовел недавно. Кузьмич помог мне построить одностопную избушку на погорелом месте. И другие помогли по его почину. А как призвали меня в армию, комиссия забраковала: нашли плоскостопие и туберкулез. Положили меня в туберкулезную больницу в городе. А Кузьмич отрезал палец круглой пилой, получил заражение крови. И завещал старик мне все, что имел. Царство ему небесное.
Погребняк широко, истово перекрестился.
- Вы православный?
- Да. Кузьмич меня приобщил. Крестили меня уже взрослого.
- Вы же еврей, Григорий Моисеевич.
- Ну да. Но в память о Кузьмиче я не стану менять религию. А вы – иудей по вере?
- Я атеист по вере, - улыбнулся я. - Но продолжайте, вы меня и в самом деле своей историей заинтересовали. Вы классический шлимазл, неудачник, извините.
- Туберкулез мне вылечили, пневмоторакс сделали на правом легком. В столярку обратно не взяли. Без Кузьмича я не сумел работать. Так, иногда, кое-кому помогал. Стыдился об оплате говорить. Брал столько, сколько давали. Снова фотографировал. Принес как-то в редакцию фото Героя труда с коротким текстом. Взяли. И стал я фотокорреспондентом. Правда, внештатным. Но в общем …
Он махнул рукой. Посмотрел мне прямо в глаза. Это был взгляд-мольба. Мне стало не по себе, я решил помочь ему во что бы то ни стало.
- Тут я должен открыть вам свою тайну. Я боялся женщин. Да-да, я стеснялся, терялся, язык не поворачивался. Я знал, что таких хлипких, как я, девушки не жалуют. Но я ведь мужчина, и мне тоже хотелось …
- Понимаю, - произнес я как-то не совсем хорошо.
- Однажды я пришел вечером в редакцию, принес интересное фото. В этот день почему-то все ушли рано, была только Феша, техничка. Вы ее помните?
Конечно, я помнил эту женщину. Крупная, белозубая, с наглыми серыми глазами и пухлыми губами. Порочная, видно было с первого взгляда.
- На ней побывали почти все работники редакции, - едва не произнес я.
Он словно прочел мои мысли – и кивнул слабо.
- Так вот, Феша сказала, что у нее день рождения, что она обижена не всех: убежали, подарив ей шаль, а пить с ней не стали … Я выпил с ней. Она что-то мне рассказывала про себя. А когда я домой собрался, уже ночь была. Феша меня не отпустила …
- И положила вас на себя, - подсказал я. – Извините.
- Да, она раздвинула диван. Постелила. Я лежал рядом, но водка меня сморила, я уснул. Среди ночи проснулся и … случилось. Я был в восторге от нашей близости. Я даже не представлял себе, что такое наслаждение может быть, и пригласил ее в загс. Когда мы вышли из загса, она мне сказала:
- Спасибо, Гриша. Теперь давай подумаем, как нам с тобой разойтись тихо, красиво и по-хорошему. Ты ведь мне не подходишь: на голову ниже меня, еле-еле душа в теле, да к тому же еврей …
- Разошлись?
Он не сразу ответил. Он плакал.
- Она жила в центре города, у нее была комната в большущей квартире общественной. Я уговорил ее хоть немного пожить со мной. А вскоре она заявила, что беременна. И не стала разводиться. Жили мы с ней в ее комнате. Соседки ее рассказывали мне, что моя жена водила сюда многих кавалеров, и я их слушал. А одна из них, особенно ехидная, уверяла меня, что беременна Феша не от меня, а от художника-ретушера из редакции, который навещал ее чаще других. Это был крепкий голубоглазый мужик. Высокого роста. Блондин. На правой щеке у него была родинка.
- Зачем эти подробности?
- Сейчас поймете. Когда Феша родила, меня именно то и поразило, что у мальчика на правой щечке была родинка - такая же, как и у художника. Я решил уйти от жены. И тут оказалось, что уйти-то некуда. Родственники Татьяны Сергеевны нашлись. И по закону избушка принадлежала им. Так мне адвокат пояснил. И идти мне оказалось некуда. Феша на развод согласна. Она и сама хотела уже от меня отказаться.
Лицо его сморщилось, и он снова заплакал.
- Пока она меня терпит. Сказала, что на алименты не подаст, ни на меня, ни на отца настоящего. Но сил моих нет больше жить с ней, мучаюсь, я ведь все еще люблю ее, но ... Вот и вся моя история. Помогите, пожалуйста, Хаим Иосифович …
- Вон оно что …
Я посмотрел на Григория. Невзрачный человечек. Рост – чуть более полутора метров. Тонкокостный, худой. Лицо неудачника, кислое. Белесые брови, редковолосая голова. Правое плечо ниже левого. Кому такой нужен?
- Так чем же я могу помочь вам, Гриша? – спросил я, словно чувствуя некую вину.
- Может быть, кто-то пустит меня. Я буду жить в уголке, помогать по хозяйству …
- А с Лидой вы говорили?
- Нет, мне стыдно перед ней открываться.
- Напрасно. Она чуткий человек. И знает многих людей. Обратитесь к ней.
- Не смогу. Помогите, пожалуйста.
- Хорошо, я поговорю с Лидой.
- Спасибо, спасибо.
Мы попрощались, и он ушел куда-то в безысходность.
Я рассказал жене о несчастном столяре-фотографе. Ее глаза увлажнились. Она задумалась на некоторое время. Видно, пыталась найти выход для Григория.
- Фима, я надеюсь, что Лидочка найдет ему что-нибудь, но только если ей хорошо объяснить. И проконтролировать.
Я невесело засмеялся. Подумал, что если бы я обратился к шефу, он перевел бы меня на другую работу как профессионально непригодного. Да, только Лидочка.
Когда я рассказал девушке о вчерашнем разговоре с Григорием, она всплеснула руками и откинулась на стуле.
- Не знала, не знала, честное слово. Конечно, я поищу что-то подходящее.
Часа через полтора она вошла в мой кабинет вместе с одной из наших работниц, шестидесятилетней машинисткой Еленой Яковлевной Шедько, упорно не желающей уходить на пенсию.
Исключительно грамотная, эта машинистка не только не делала ошибок при печатании, но еще и поправляла орфографию и синтаксис автора документа. А иногда – даже стиль.
Веселая, приветливая, эта женщина страдала серьезным сердечным заболеванием, о чем знали все, в том числе и начальник отдела кадров, полковник в отставке Сидоров. Но ее не провожали на заслуженный отдых: вся ее жизнь была в работе с тех пор, как ее сын, лейтенант, погиб в одной из горячих точек, а муж последовал за ним от инфаркта. Других родственников у женщины не было.
- Вот Елена Яковлевна готова впустить вашего протеже, - улыбнулась Лидочка.
- С испытательным сроком, - добавила Шедько без улыбки. – Мне Лидочка рассказала, и я пожалела этого шлимазла. Но я же не знаю, уживусь ли с ним. Квартира однокомнатная, надо что-то делать. Переделывать.
- Он же столяр, - обрадованно сказал я. – Он все может.
- Пусть приходит в воскресенье, - сурово вымолвила машинистка и удалилась.
Лидочка мне подмигнула и тоже ушла. В этот же день меня послали в командировку на строительство филиала нашего гиганта. Я проверял там дела почти две недели, а когда вернулся и доложил шефу о результатах проверки, зашла ко мне Лидочка.
- Хаим Иосифович, вы не поверите: ваш протеже развелся с женой и женился на Елене Яковлевне. Да-да, женился.
- Она же старше его …
- … на девятнадцать лет. Главное, как быстро все свершилось: развод – мгновенный, новая женитьба – чуть ли не в то же мгновение! Хаим Иосифович, признайтесь. Вы такого не ожидали.
- Не ожидал. Как же, почему же?
- Все очень просто. Столяр начал ремонт квартиры. Это вызвало большие трудности для Елены Яковлевны, и у нее однажды ночью случился сердечный приступ. И ваш шлимазл не только вызвал «Скорую», но и сам оказал первую помощь. Вел ремонт и ухаживал за Шедько одновременно. Кстати, полковник Сидоров ее уволил. Завтра будут проводы. Придете?
- Конечно. А как же столь быстрый развод и новый брак? По блату, что ли?
- Почти. В загсе работает подруга той самой Феши. Ну, жены столяра. Они, оказывается, даже какая-то дальняя родня.
- Вот и славно. Гора – с плеч, - выдохнул я.
Проводы Шедько были весьма трогательны. Много было и слов, и подарков, и слез, и улыбок. Кое-кто шептался, поглядывая на Григория, не отходившего от Елены Яковлевны.
Прошло около полугода. Я уже забыл о несчастном столяре-фотографе. Как вдруг в дверь моего кабинета в конце рабочего дня кто-то уверенно постучал.
- Войдите, - крикнул я весело.
Так как уже закончил работу и навел порядок на своем рабочем столе.
Вошел Григорий.
Я не узнал его. Это был все тот же недомерок по росту, но … нет, неужели это он?
Хорошо одетый, явно ухоженный, с веселым взглядом!
- Здравствуйте, Хаим Иосифович! – произнес он каким-то новым голосом. – Я больше не шлимазл. Я самый счастливый человек на земле.
- Приятно слышать. Да вы садитесь, - сказал я и сам сел, готовясь выслушать не очень короткий рассказ.
- Я не буду вас задерживать, - улыбнулся он. – Я просто хочу вручить вам приглашение на мою официальную свадьбу. В воскресенье, в полдень. Удобно?
- И где же это будет?
- Там написано. В центральном доме бракосочетаний.
- Ну да. Квартирка у вас маленькая.
- Не такая уж и маленькая. Родственники Татьяны Сергеевны подарили мне ее дом, а спустя неделю мне оформили и наследство Кузьмича. И мы с Еленой обменяли все это и ее квартирку на большую трехкомнатную квартиру почти в центре города. И мои фотографии теперь публикуют в журналах. В общем, я больше не шлимазл. А как форточка? В порядке?
Тут ему изменила серьезность. Он несколько раз подпрыгнул довольно высоко с этим воплем:
- Не шлимазл, не шлимазл! Я больше не шлимазл!
Он обнял меня и произнес горячо:
- Вы! И Лидочка! Вы повернули судьбу мою! И моя милая Леночка! Как я ее люблю!
Мы с женой были на той свадьбе. Поразила Елена Яковлевна: она как бы сбросила лет пятнадцать, а то и все двадцать. Все было, как обычно бывает на свадьбах: жених и невеста обменивались теплыми взглядами, гости пили, ели, кричали «горько», сплетничали по поводу жениха и невесты. Танцевали. Кто-то кого-то начал бить, но остальные вмешались. В общем, свадьба как свадьба. Обычная.
Только вот путь к ней был не совсем обычный. И, конечно же, не я, не Лидочка, а иные Силы были причиною запоздалого счастья «столяра-фотографа» и его жены.
26 июня 2013 года.