Интервью с Катериной Файн
Катерина Файн – поэт, драматург. Член Союза писателей России, член Гильдии драматургов Санкт-Петербурга. Лауреат конкурса «Молодой Петербург» (2003), лауреат Царскосельской художественной премии (2004), победитель конкурса «Открытая сцена Сибири. Осень 2012». Автор пяти книг поэзии и прозы. Автор семи пьес, поставленных во многих театрах России и Украины. Пьесы переводились на английский и китайский языки. Автор стихов к песням Вячеслава Бутусова и Севары Назархан.
– Катерина, вы ведь родились в Петербурге? Скажите, город каким-то образом повлиял на ваше мировоззрение, мироощущение? Ведь не секрет, что Петербург способствует развитию творческой личности. Мне кажется, что сам город – олицетворение чего-то большего, чем просто город…
– Да, я действительно родилась в Петербурге, более того, мои пра-пра-бабушки и дедушки тоже родом из этих мест. Не знаю, насколько это на меня повлияло, скорее, тут дело в моем окружении, которое каждый, как известно, выбирает сам. Питер способствует вашим начинаниям ровно в той степени, в какой вы этого хотите. Конечно, возможностей здесь больше, чем, предположим, в городе Энске, но если сам человек развиваться (и творить) не желает, никакой Питер ему не поможет.
Если честно, мне сложно говорить о Петербурге, как о неком олицетворении чего-либо. Я здесь живу, и, наверное, уже не замечаю того, что видится вам на расстоянии. Конечно, город прекрасен, и для меня он всегда будет лучшим. Просто мой пафос описания Петербурга мне уже не интересен. Он целиком вылился в дипломную работу, когда приходилось доказывать, почему город такой особенный, и почему творческая интеллигенция начала ХХ века так стремилась сюда. Безусловно, в ваших словах есть правда, поскольку Петербург – едва ли не единственный умышленный город на свете, созданный волей одного человека – Петра. И хотя Венеция очень похожа (местами) на Санкт-Петербург, это абсолютно другой город, со своей (тоже особенной!) энергетикой и потрясающей архитектурой. Недаром Бродский так любил бывать в Венеции, она напоминала ему родину (не модное, но очень правильное слово). А вообще, помнится у Петра Вайля – замечательного эссеиста – была такая книжка «Genius loci» («Гений места»). На примере известных художников, поэтов, музыкантов, там рассказывается про связь человека с местом его обитания. А genius loci как раз связывает интеллектуальные, духовные, эмоциональные явления с их материальной средой.
– Как человек театральный, что вы думаете о современной драматургии? О современной петербургской драматургии? Если ли она вообще?
– Конечно, есть! Есть драматурги, есть «Гильдия», есть целый проект «Современная петербургская драматургия». Нынешний театр представляется мне этаким театром парадокса: все, включая режиссеров и критиков, знают со школьной скамьи, что русский театр традиционно существовал как театр современной пьесы. А то, что сегодня современная пьеса и современный театр живут на соседних планетах – большинством воспринимается абсолютно без всякого удивления.
В этой связи проект «Современная петербургская драматургия» – явление совершенно уникальное. Белая ворона на фоне мрачного театрального Петербурга. Благодаря театру «Под самой крышей», его идейному вдохновителю и режиссеру Владимиру Фунтусову, проект возрождает традицию так называемых театрализованных читок, созданную когда-то Игнатием Дворецким. За эти несколько лет театр поставил больше десятка пьес современных авторов в различной форме – от этюдов до полноценных спектаклей с костюмами, музыкой, декорациями. Для тяжелого на подъем Питера, это внушительный шаг вперед. А заодно и повод к размышлению о театре вообще: о новациях, о драматургическом языке, на котором говорят герои современных пьес, а так же востребованности у зрителя, чей интерес зачастую ограничен сериалами.
Кроме того, что этот проект – единственный в своем роде, он еще оказывает колоссальную поддержку молодым драматургам, которые иногда даже не слышат, как звучат их слова со сцены. Конечно, можно возразить, что пьеса – самостоятельное литературное произведение, ее можно просто читать, но… никто не читает! В том числе, и режиссеры. Поэтому проект, как исключение на сегодняшний день, в полном смысле сотворчество театра и драматурга.
– А как живется людям вашей профессии с материальной точки зрения? Вообще, литературой заниматься сложно? Насколько я знаю, писательская деятельность почти не может быть основной.
– Вы абсолютно точно заметили: сегодня писатели, как правило, имеют еще одну профессию. И заниматься литературой в наше время, действительно, очень сложно. Конечно, это не относится к тем, кто пишет коммерческие вещи типа «Как выйти замуж в 90 лет». Но, с другой стороны, это и к литературе никакого отношения не имеет. Знаю, что каждый устраивается в меру своих способностей: кто-то книжками торгует, кто-то полы моет… Есть и юристы, и преподаватели… Из драматургов единицы живут на гонорары от своих постановок. И то, что мои пьесы где-то идут, получили призы – материально ничего не дает. Это смешные деньги, поверьте.
– Может ли сегодня литературное произведение стать событием?
– Нет, конечно. Сегодня никакое произведение не может стать событием – ни литературное, ни музыкальное, ни архитектурное. И если вы думаете, что перевернете мир, написав гениальные стихи, то вы очень ошибаетесь. Сегодняшний мир переполнен информацией, и любой творческий всплеск не то, что малозаметен, никому на фиг не нужен. Все стало очень локально, мозаично. И это не зависит от места, в котором вы проживаете. Давайте поразмышляем о судьбе какого-нибудь великого поэта – Бродского, к примеру, которого мы уже упомянули. Родись он, допустим, лет тридцать назад, уверяю вас, ничего бы не случилось. В лучшем случае, он был бы очень хорошим поэтом, супер-поэтом, известным в узких кругах. Я навскидку могу перечислить десять фамилий современных авторов, живущих, кстати, не только в Москве и Питере, которых вы никогда не слышали и не услышите, но это очень талантливые люди! И дело не в том, что вы такой малознающий, а в том, что талант этих людей просто растворился в общей массе пишущей братии. Заметьте: с появлением интернета писать стали все. Я сейчас ни в коем случае не выступаю против сети – наоборот, считаю интернет великим достижением ХХ века. Но настоящая, качественная литература, просто утопает в графомании.
– Давайте поговорим о телевидении. Это очень весомая часть нашей жизни, и мне хочется спросить: вам интересно сегодняшнее ТВ? Люди, которые его делают?
– По поводу телевидения можно говорить бесконечно. Обсуждать людей, которые телевидение делают – тем более. Но, мне кажется, что мы дожили до тех времен, когда иметь телевизор дома в некоторых кругах общества – это уже моветон. Не прошло и семидесяти лет истории телевещания, а уровень упал ниже плинтуса. У меня телевизор есть, но я его почти не смотрю. Я не знаю, кто и за что борется на телевидении, но ощущение такое, что эти люди хотят нас морально убить. Когда мне говорят про независимое ТВ, становится смешно, потому что все, в конечном итоге, зависит от денег. Один мой приятель, который много лет не смотрел телевизор вообще, однажды, когда болел, решил посмотреть все подряд. И пришел в такой ужас, что мама не горюй! Потом рассказывал, что вечером по ящику показывают тех, кого не добили утром. Одни и те же актеры кочуют из сериала в сериал, диалоги персонажей – просто туши свет. «Камеди клаб» чередуется с «Нашей рашей», и меня откровенно тошнит от этого безумия и примитива для одноклеточных. Если ребята решили, что они «Монти Пайтон» – то это, действительно, анекдот. Недавно смотрела интервью Макаревича – обалдела. Его песни уже не формат для большинства телеканалов. Когда человек приходит на ТВ и сообщает, что он записал пластинку, ему говорят: «Андрей Вадимович, это здорово! Но у нас сейчас все музыканты на коньках катаются или под куполом цирка летают. Вам что больше нравится?». А Макаревич отвечает: «Вы что, охренели?! Я альбом записал!». «Прекрасно, – говорят ему, – давайте тогда сделаем кулинарное шоу!». Такое впечатление, что мир съехал с копыт, честное слово. Поэтому таланты, если они и есть на ТВ, сидят по маленьким получастным студиям, которые вещают на два дома, и рассуждают про искусство. Но такие каналы еще отыскать надо.
Я не пессимистка, и, в общем-то, человек довольно веселый и даже циничный. Но в случае с ТВ мне почему-то кажется, что конец цивилизации уже не за горами.
– Как выдумаете, с чем связан столь небывалый наплыв абитуриентов в театральные вузы? Институтов, которые готовят актеров, стало больше, а количество студентов не уменьшилось!
– С чем связан наплыв? Ну, во-первых, он был всегда. В театральный институт конкурс 50 человек на место даже в голодные 90-е не сокращался. Думаю, дело в тех же сериалах. Благо, их сейчас столько, что снимаются даже первокурсники. Молодым людям кажется, что это легкая и хлебная профессия, позволяющая, помимо быстрых финансов, получить еще и стремительную славу.
– Какую последнюю книгу вы прочли?
– «Плясать до смерти» Валерия Попова. Прекрасная проза!
– Сейчас модны топ-рейтинги. Ваш топ – литература, живопись, кино? По три-пять персоналий.
– Ого, ну и вопрос! Литература – как минимум – на прозу и поэзию делится… Ну, давайте так: Бродский, Маяковский, Элюар, Рыжий, Быков, Макс Фриш, Борис Виан, Саша Соколов, Василий Аксенов… Чюрленис, Рене Магритт… Вуди Аллен, Отар Иоселиани, Эрик Ромер, Вим Вендерс, Кира Муратова, ранний Михалков.
– Я знаю, что Вуди Аллен – ваш любимый режиссер…
– Да, это правда. Вуди Аллен – человек, который снимает абсолютно авторское кино, если можно так выразиться. На мой взгляд, это один из лучших комедийных актеров, режиссеров и сценаристов. Он настолько не похож на всех остальных, что я вообще не понимаю, как он существует в рамках Голливуда. Он слишком европейский для топорного американского кино, слишком тонкий и умный в своем жанре, в жанре продолжения традиций Граучо Маркса и Чарли Чаплина. Но, как ни странно, впервые я с ним познакомилась именно как с литератором. В каком-то из номеров «Иностранной литературы» (есть такой толстый журнал) в самом начале 90-х, я прочитала его рассказы и сразу влюбилась. А через пару лет узнала, что он еще и фильмы снимает.
– Герои ваших пьес часто совершают необдуманные поступки, о которых впоследствии очень жалеют. А сам автор часто делает ошибки, глупости?
– Ну, я не знаю, насколько часто… Бывает, конечно. У каждого человека есть своя точка невозврата. Некое деяние, которое уже не отредактировать. К сожалению. Жизнь – не страница «Ворда», где есть кнопка «вернуть, как было». Но, с другой стороны, если бы я жила без ошибок, моих героев просто бы не было. Ведь любой творческий акт – отчасти работа над ошибками. Ты думаешь, анализируешь, потом записываешь. Таким образом, написание текста, кроме всего прочего, помогает разобраться в себе.
– Для вас творчество – это исповедь или проповедь?
– Для меня творчество – это молитва.
– В одной из ваших пьес я нашел фразу, которая мне очень понравилась: «В жизни каждого есть человек, перед которым всегда стыдно. Несмотря на то, что ты много раз попросил у него прощения...». В вашей жизни есть такой человек?
– Конечно, есть. И прощение просила… Надеюсь, что меня помиловали…
– В ваших пьесах больше придуманного или подсмотренного? И вообще: вы пишите для себя или для читателя?
– Когда я училась в институте, мастер курса нам говорил: откройте глаза, все сюжеты под ногами валяются. И был прав. Иногда какая-нибудь мелкая заметушка в газете/интернете может послужить поводом к написанию – если не пьесы, то рассказа, миниатюры… Да и в жизни, от знакомых своих, мы столько историй слышим… Но всякая история должна обретать литературную форму. Поэтому я, разумеется, много додумываю. А вообще – любой автор, в той или иной степени, пишет о себе, исходя из своего опыта, наблюдений… У Дмитрия Быкова есть такие строчки: «Жизнь тратили в волшбе и ворожбе, срывались в бездны, в дебри залезали… Пиши, приятель, только о себе. Все остальное до тебя сказали». Очень верная мысль, по-моему.
Что касается – для кого писать… Наверное, самое правильное писать для себя, даже если это какой-то заказ. Потому что, если автор не получает наслаждения от рождения текста, то зритель (читатель, слушатель), в конечном итоге, не получит его тоже. А, кроме того, ответственность за слово, тобой произнесенное, все равно на тебе. Но главное быть честной. Кошка не поет под фонограмму.
– А вы пишите только, когда есть вдохновение, или вне зависимости от состояний?
– Вдохновение – сильно сказано. Я бы сказала, настроение. Я могу себе позволить не вымучивать каждый день по странице, а писать тогда, когда есть желание. Полагаю, что большая часть пишущих в сети, пишет именно так. И в этом нет ничего особенного: просто люди выражают мысли-чувства, и большинство из таких писателей ни на что не претендует. Наверное, именно этим профессиональный литератор отличается от любителя. Ну, не всем же романы строчить, правда? Кто-то и хлеб выпекать должен, и коров доить. Кстати, себя я тоже причисляю к любителям, поскольку стихами-драматургией на жизнь не зарабатываю.
– В ваших пьесах есть какая-то определенная сверхзадача? Тема?
– Честно говоря, я так устала от этих школьных тема-идея-сверхзадача… Нет у меня никакой сверхзадачи. Во всяком случае, я ее не формулирую. Вернее, я о ней никогда не задумываюсь – так правильнее. Сверхзадача – это что-то совершенно глобальное, типа осчастливить (спасти) человечество. Вот у революции всегда есть сверхзадача: свобода, равенство, братство, например. А тема… Ну, тема есть, видимо. Любовь-морковь, какая еще тема? Вечная. Во всяком случае, она универсальная – во все времена актуальна. Я же не пишу про заседание партий, про успехи/проблемы цехов и заводов, про политические игры. «Все есть любовь», как известно.
– Вам часто приходится дискутировать с режиссерами не по сюжету, а именно по тексту пьесы? Ваш авторский текст сохраняется в постановках, или режиссеры позволяют себе вольности?
– С режиссерами, которые мои пьесы ставили, мне отчасти повезло: в основном они сохраняли изначальный текст. Для меня это очень важно. Хотя элемент хорошей импровизации я тоже вполне допускаю, при условии, что это будет актер уровня Семена Фурмана, способный импровизировать в заданных предлагаемых обстоятельствах. А вообще, драматурги делятся на две категории: первая – это классик Александр Володин, который разрешал актерам практически все: менять текст (в пределах разумного, конечно), менять реплики, он даже переделывал целые сцены под конкретных людей. И вторая категория – это Надежда Птушкина. Она скандалит, если актеры меняют хотя бы одно слово, судится с режиссерами, отстаивая каждую запятую. И та, и другая категория драматургов – перегиб, но это данность, с которой режиссерам приходится мириться.
– Одна из ваших пьес про тройственный союз. Откуда такой интерес к этой теме? И почему люди живут втроем?
– Это давний интерес. И не только мой, разумеется. Многие размышляли на эту тему, в том числе уважаемый мною Достоевский, который сам участвовал в тройственном союзе. Какое-то время назад мне даже хотелось написать некий труд, типа: «Коллективизм в любви творческих людей». Вам, наверное, известны эти тройки. Ну, например: Элюар – Гала – Дали; Гиппиус – Мережковский – Философов; Есенин – Райх – Мейерхольд; Ося Брик – Лиля – Маяковский. Две последние мне особенно любопытны. Есенин всю жизнь любил Зинаиду Райх, и всю жизнь не мог простить ей ухода к Мейерхольду. В каждом стихотворении Есенина – Райх. Боль, злость, непонимание, пьянство – и любовь. Но и Мейерхольд не меньше Есенина любил Райх. Он сделал ее первой актрисой своего театра, он принял ее детей от Есенина. Все это и многое-многое другое открывает этих людей совершенно с другой стороны. Особенно, когда ты знаешь, как трагично эти люди закончили жизнь: Есенин повесился, Мейерхольда расстреляли в 1940 году, Райх зверски убил КГБ… А союз Маяковский – Ося Брик – Лиля Брик? Это ведь нарочно не придумаешь! Они жили втроем. Маяковский страшно мучился, но ничего не мог сделать. Поэма «Про это» посвящена Лиле, «Рено», которое он привез из Парижа – Лиле. И Лиля стала второй автоледи в Москве. Для того времени это было не просто дорого или престижно – это означало избранность. Словом, все было для Лилички! А теперь представьте ситуацию (она описана в мемуарах, это не секрет): Лиля и Ося (ее законный муж) – занимаются любовью в комнате, а за стеной Маяковский от ревности лезет на стену, потому что все слышит. Говорят, Лиле это доставляло удовольствие. Я сейчас никого не виню, и никого не оправдываю, просто рассказываю то, о чем и так известно.
Три человека живут вместе потому, что друг без друга не могут. Эта вечная тема выбора – она всегда меня интересовала. Тройственный союз – союз парадокса: если людей разъединить, страданий будет еще больше. Как в пьесе Арбузова «Мой бедный Марат». Но здесь как раз-таки общая цель: стремление выжить во время войны. И эта цель глобальна, поскольку все, что касается угрозы для жизни, объединяет людей в принципе.
– Ваши пьесы имеют необычные названия: «Немимора», «Двари»…
– Да, есть такой аспект. «Немимора» – это выдуманное слово. Оно образованно от имени сказочного персонажа. Однажды мы сидели на студии ДДТ, и Юра Шевчук рассказывал про какой-то мультфильм. Так вот имя одного из героев по созвучию гласных букв очень напоминало слово «немимора». Мне понравилось. Что касается пьесы «Двари»… Если честно, вначале мне хотелось назвать пьесу «Твари». Да и вообще, до редактуры она была намного жестче. А потом неожиданно появилось слово dvar – дверь на санскрите. И я, как филолог-самоучка, прибавила окончание «и». Получилась дверь во множественном числе. Хотя настоящие филологи-лингвисты могут громко смеяться, поскольку с точки зрения языка, это, мягко говоря, некорректно. Такого слова нет – ни в санскрите, ни в русском. Неологизм.
– А как вы познакомились с Вячеславом Бутусовым? Как началось ваше сотрудничество?
– Случайно. Хотя, если допустить, что случайностей не бывает… Это произошло 10 лет назад на «Пушкинской, 10». Мы общались, пили чай, дружили… Потом у меня собралась книжка пьес, которую собирался издавать Миша Сапего в своем издательстве «Красный матрос». Я начала думать про иллюстрации. Обратилась к Славе – ведь он замечательный художник! Его картины такие яркие, метафоричные, парадоксальные – как раз то, чего хотелось. Слава прочитал пьесы и нарисовал несколько вариантов. Выбрали четыре. Для «Экстренной связи с машинистом» – часы, то есть время. Застывшее время. Оно остановилось для героев, потому что поезд никуда не едет. Для «Чётной стороны луны» – окно. Потому что главная героиня в финале выбрасывается в это окно. Для пьесы «Dvarи» – дверная ручка. Что, в общем-то, тоже логично.
– Как появилась песня «Скажи мне, птица, что такое счастье»?
– Очень просто. Этот текст я написала 17 лет назад, еще в институте, сидя на лекции по «Основам драматургии». Музыку Слава написал тоже давно. Через какое-то время музыка и текст встретились в пространстве. Получилась песня, которая вошла в альбом «Богомол».
– А что такое счастье? Вы можете ответить на этот вопрос не стихами песни?
– Могу. Я думаю, счастье – это путь. Это действие. Это не статичный вокзал, а летящий поезд. Это скорость, умноженная на время. И этот путь бесконечен, как вальсовый шаг, как битрейт виниловой пластинки…
Беседу вел Павел Мельников,
Газета Южно-Уральского государственного института искусств им. Чайковского, 2012