Однажды, когда нынешнее море было землей, а суша - морем, случилась одна история.
В ту пору, на земле одного весьма богатого, но не очень именитого лорда, находилась одна ничем не примечательная деревушка. Таких сто штук на сотню. И староста есть, и кузнец, и даже церквушка построена - словом, все как у людей. К слову сказать о церквушке. Настоятель там был старик, желчный, да въедливый. То платок не так у молодой завязан, то скотину не так кормят, в избу не осенив себя Знаком заходят. А пуще всего, боялся этот настоятель нечисти. Она ему за каждым углом мерещилась. То мужика освященной водицей обольет, то бабу святым Знаком по лбу приложит. А однако, молчали - святой человек ведь. Знает, что делает. И так было не первый год. До того самого, о коем речь и идет. Но все по порядку.
Лето на тот год выдалось жарким. Малина да клубника уродились на славу. Вот бабы да девки с ребятней в лес и зачастили. Ходили гурьбой, либо по двое-трое, ибо натолкнуться на медведя было легче легкого - бурые тоже до сладкой ягоды охочи. Так и повелось. Да только Марьяна, жена кузнеца, испокон веков наособицу держалась, не местная она была, Якуб ее из города привез, когда пару весен назад, туда на ярмарку ездил. А может и более лет уже прошло - кто же считал? Да только как привез, да поженил их святой человек, так и жили. Не один год жили, а детей все не было. Вот местные бабы и начали ее изводить - как же это так? Потому Марьяна особняком и держалась, от греха, как говорится.
За малиной она недолго собиралась - оберег на шею повесила, платок потуже завязала, туесок да корзину в руки. А в корзину краюшку хлеба, да деревянную бутыль с водой. Дверь в избу притворила, да пошла. А запирать на замок в деревне не принято было - все же свои, да тем более, кузнец, человек уважаемый. Плюс, все же с огнем возится, знать Слово знает, да не одно. Вот и побаивались. Затворила она, значит дверь, и пошла. Боязно, а что делать? Идти-то надо. Лето, оно пройдет, а как же зимой без ягод? То-то и оно, никак.
Все места ягодные, что вблизи деревни были, уже давно ребятишки обобрали - им далеко ходить не велено было, мало ли? Вот Марьяна и забралась немного вглубь леса. туда, где ягоды еще остались, но голоса соседок были едва слышны. не хватало еще на Лузарию, с ее языком, как помело, наткнуться - вмиг все косточки перемоет, да еще и сверху добавит. Нечего. И так забот не оберешься. Вот жена кузнеца и начала обходить заветные кустики с малиной, чтобы к соседкам не угодить, да чуть не заверещала на весь лес, как Давута днесь, когда кошки ей в погребе всю сметану вылакали, а что не съели, то все одно, разлили. Правда, как в закрытый погреб кошки попали, сие так тайной и осталось. А святой человек все бороденкой тряс, да какими-то напастями грозил, ну да оно привычно. А Давута все на соседских мальчишек-близнецов косилась, она их за пару дней до того, из сада за уши выводила. Вот и грешила на пакостников. Но речь не о ней.
Вовремя Марьяна себе рот ладонью зажала, потому и стояла, как столп соляной, правда недолго. А потом кинулась под куст. И правда, было с чего - лес, звери дикие, те же медведи да волки. А под кустиком ребятенок лежит, ручонки тянет. Годика два ей (а то девчонка была), не более. И ни пеленки, при ней, ни рубашонки. Как только на свет народилась. Розовенькая, здоровенькая. На руки Марьяна девчонку подхватила, а та и не боится, смеется даже. Завернула ее жена кузнеца в передник. Корзинку с туеском подхватила, и боком, боком, огородами, да в деревню, домой. Мыть-купать найденыша, да мужа ждать за советом. Вернулся кузнец вечером, смотрит, а жена какая-то не такая. И встретила вроде также, и накормила. А все одно, не то. Выкладывай, говорит а та, как и ждала этого. Мигом занавески на окнах закрыла, и из-за перегородки, где кровать стояла, ребятенка и вынесла. Так мол, и так - в лесу нашла, как грибок, под малиною.
О том, что дети в лесу так просто под кустами не оказываются, это и ежу понятно. Стало быть два пути здесь - или сама мать непутевая подбросила под ягодный куст, либо украли. Про пропажу ребенка ничего слышно в округе не было. А такое сразу известно становится. Чай, не шутки. Стало быть, подкидыш. А раз так, значит само Небо им ее в руки послало. Порешили показать ее старосте, тот больше осведомлен, что и где. Да к настоятелю отнести - имя наречь. Если мать беспутная и нарекала, все одно, не как положено, да и судьба у малышки нынче новая. А значит, и имя тоже нужно другое.
Утром празднично одетые кузнец с женой, отнесли найденыша к старосте. А получив одобрение пригреть подкидыша, к настоятелю, в церковь. Отец Сигизмунд, старец в летах, но вполне себе резвый. Сначала, услышав историю про куст малины, начал что-то говорить про нечисть, да страсти наговаривать, но "нечисть" играла с его нагрудным Знаком, да полоскала ручонки в купели с освященной водой.тут уж крыть было нечем. Имя нарекли найденышу - Мартина. Кузнец хотел сына Мартином назвать, да Небо им так его и не послало. Вот и нарекли девчонку. Домой шли чинно, под ручку, завернув по дороге к ткачихе, да прикупив отрез яркой ткани Мартине на рубашонки. Марьяна лебедем плыла - то кумушки соседские ее травили, что мол, привез кузнец, да не на пользу, а тут найденное, а дите. Так втроем жить и стали - кузнец с женой, да Мартина, найдёна.
Сколько девчонке было лет, сказать сложно. Уж явно больше году, но и меньше трех. Ибо бегать-то она вскоре начала довольно шустро, а вот говорить пока никак. Но не немая, нет - все что-то на своем, младенческом лопочет. Правда мать при этом слушалась и отца уважала - и ложку принесет, и рушник подаст. А Сигизмунд все косился на нее. Все не давало ему покоя - одна и в лесу, да и тряпки рядом никакой. Уж сто раз Марьяна ему объясняла - мол, тряпок с ней не было, чтобы мамашу по ним не нашли, а что одна, видимо только подложили ее, вот звери и тронуть не успели. Кривился Сигизмунд, а крыть нечем. Так прошло лето.
Надо сказать, что хоть начало его и середина были знатными, то август и начало осени, получились засушливыми, а октябрь дождливым. Зверье лесное сначала жировало, а потом, кто кладовые набил, вот как сурок, тот спать пошел сытым. А кого ноги кормят, те, как повезет. Зверям, что в спячку не впадают, туго пришлось. Зайцы да косули, в другие места подались, пропитание искать. Им что - была бы трава, да где норку вырыть (не косулям, разумеется). А сунулись было волки за ними, да получили трепку от местных, долго еще раны зализывали. К зиме лютовать начали - волчат кормить надо. То курица пропадет, то животина покрупнее. Так пришла зима. Силки да капканы на мелкую дичь либо пустыми были, либо в них же добычу и съедали те, кто шустрее. Волки да росомахи совсем обнаглели, до беды рукой подать стало. Решили на собрании деревни мужики гурьбой выстроиться, да в лес с рогатинами да ружьями пойти. Волков приструнить. Сказано - сделано. На рассвете следующего дня, все мужское население ушло в лес, волков гонять. остались только старики, да дети малые. Ну и, конечно, Сигизмунд, как без него. не с рогатиной же наперевес. Стал он в то утро службу служить, на заутреню все бабы деревенские пришли. Дома только малыши, да подростки остались - за ними присматривать. Марьяна своего найденыша с собой взяла - оставить не с кем ей. Да во время заутрени вдоль рядов гулять и отпустила, дите ведь совсем, не усидит.
Пришедшие в лес мужчины, обнаружили весьма неприятный сюрприз - логова были пусты. Ни взрослых волков, ни волчат. Только море следов во все стороны. И больше всего в ту сторону, с которой они пришли - в стороне деревни, в которой оставались только женщины, старики да дети. Со всей возможной скоростью, они поспешили обратно, в ужасе глядя на волчьи следы. А в это время, маленькая Мартина, которой надоело гулять вдоль рядов, незаметно для всех вышла за двери церквушки, которые были не очень плотно закрыты. Снаружи было столько интересного! А раздавшийся неподалеку волчий вой, только подстегнул детское любопытство. и до смерти напугал собравшихся на молебен. Ведь выл не один волк, а целая стая, и она была в беззащитной деревне. Первой девочку хватилась, конечно, Марьяна. Она вдруг поняла, что не видит ее маленькую фигурку в шерстяном плаще. Поискав глазами, она так и не увидела малышку. И тут раздался волчий вой. Вскочив со скамьи, она опрометью бросилась к дверям, но открыв их, застыла, как вкопанная. Сигизмунд, раскрывший рот для гневной отповеди, так и остался стоять. А сидевшие на ближайших к выходу скамьях женщины, завизжали. В нескольких ярдах от церкви, была стая, а возле вожака, дергая его за усы и теребя уши, стояла Мартина, лепеча что-то на своем языке.
- Ведьма! - взвизгнул опомнившись Сигизмунд, - Ведьма!
На вопль обернулась стая. Сигизмунд полез за алтарь. А Мартина погладила вожака по загривку, едва дотянувшись. И потянула его голову, ухватившись за шерсть, в сторону от церкви. А потом погрозила пальчиком, совсем, как Марьяна, когда дочка шалила. Вернувшиеся в этот миг незадачливые охотники, увидели леденящую душу картину: церковь, в которой толпились женщины, стая, расположившаяся в нескольких ярдах от церкви, и малышка Мартина, держащаяся за шерсть на шее волка, стоящая в середине этой стаи. Мужчины замерли, как по команде, боясь навредить малышке, и не зная, что предпринять. Кто-то из столпившихся внутри церкви баб постарше, начал голосить, срываясь на вой. Правда, вой довольно быстро оборвался, после звонкой пощечины. Кто дал эту пощечину, кузнец догадывался. И тут началось невероятное.
Девочка гладила волка по спине, и добралась до подведенного от голода брюха. С круглыми от удивления глазенками, она обернулась к стоящему в первых рядах отцу, похлопав себя по животу, как делала проголодавшись, и сказала "ав-ав!", указывая на волка пальчиком.
- Ага, - тихо подал голос плотник Узмир, - эта "ав-ав" нами и закусит...
- Не каркай, - зло прошептал староста, не сводя глаз с ребенка.
- А ведь первые понятные слова сказала, - не совсем к месту пробормотал Якуб, - эвон как... А ну-ка, дочка, веди собачку к околице, собачке в лес нужно, у нее тама детки голодные...
- Сдурел?! - шикнул на него староста, - Совсем разумом тронулся с горя? Да они же ее...
- Не трогают, сам видишь, - отрешенно пробормотал кузнец, - если они в церковь свернут, плакать по нам некому будет, а так, - наложив на себя Знак, - авось...
Мужики начали осторожно расходиться в стороны, стараясь держаться ближе к домам, а в центре площади у церкви, со стороны леса, остался один Якуб, который начал тихо манить дочку к себе. А та, все также держась за вожака, шла к нему, медленно отступавшему в лес. Староста, понимая, что долго так продолжаться не может, решил пожертвовать парой овечек из общинного стада, окольным путем и доставили несколько мужиков к краю деревни. Якуб с дочкой и стаей, еще не успели туда подойти. Кузнец тихо пятился, а Мартина шла к нему, держась за лею вожака. Краем глаза, Якуб заметил овечек, и стал отходить в сторону, уговаривая дочку отпустить большую собачку. Девочка уже устала, и потеряла интерес к новой игрушке, поэтому разжала пальчики, и посеменила к отцу. Вожак проводил ее взглядом, а затем, бросился в сторону овец, увлекая за собой стаю. Деревня только тихо ахнула. А Якуб подхватил дочку на руки, развернув ее от стаи. Негоже ей было еще на такое смотреть. А сам при этом, боком, боком, да к площади, где ждали не только мужики, но и вышедшие из церкви женщины. Марьяна сама не помнила, как добежала до мужа и дочки. Да так на колени и рухнула - "Не уследила!".
- Ведьма! - это Сигизмунд из-за алтаря выполз, - Нечисть!
- Сам ты нечисть, - возмутился староста, - чистое дитя, посланное Небом спасло деревню!
Но Сигизмунд только и надрывался, мол, нечисть, да ведьма. Так разошелся, что пришлось мужикам его в старостиной бане запереть, дабы не покалечился ненароком. В город гонца послали с запискою, что так мол, и так - повредился рассудком от усердных молитв, просим прислать здравого и забрать блаженного. Через пять дней приехали в карете трое святых людей. Двое, забрав Сигизмунда, уехали, а третий, с парой узелков нехитрого скарба, остался. Вонифатием звать. Борода у него была окладистая, да и сам не из недокормышей, хоть и не грузен. Нечисть не гонял, почем зря святой водой не брызгал, по лбу не бил. Святой человек. Детишек при нем из церквушки и не выгнать стало. А раньше только силком.
Надо сказать, волки в тот год больше не беспокоили. Как, впрочем, и в последующие. Нет, силки да капканы они исправно проверяли. Но чтобы снова войной на деревню пойти - такого не было. Мартина с той поры понемногу говорить начала. Деревенские ее первое время боялись - знамо дело, с волками, как с домашними псами стояла, за уши дергала. А потом ничего, пообвыклись, эка невидаль. Да то оно и к лучшему. Девчушка росла, постепенно превращаясь в красавицу. А кузнец все чаще приходил к старосте по вечерам на чашку чая, а порой и чего покрепче. Спустя пять лет после происшествия, староста из города книгу привез одну. С легендами да сказками. И все чаще они с кузнецом открывали страницу, на которой рассказывалась древняя легенда о том, как раз в пятьсот лет, во время Серебряной луны, в волчьей стае рождается волчонок, который определенное количество месяцев спустя, превращается в человеческое дитя. Волки подбрасывают его к человеческому жилью. А по достижении шестнадцати лет, дитя обретает способность менять ипостась по желанию, и волки служат ему... Красивая легенда, мало ли, чего люди выдумают. А годы, они быстро пролетят. Шестнадцать лет, они не за горами, оглянуться не успеешь. Так говорили меж собой кузнец да староста. Но это уже совсем другая история...