А ДЕЛО БЫЛО ТАК…
ОТ ИЗДАТЕЛЯ
С Владленом Леонидовичем Семиотрочевым судьба свела меня в пятидесятые годы
прошлого столетия. Судьба - в лице Противочумной службы Минздрава СССР. Я тогда работал врачом на Узбекской противочумной станции в Ташкенте, он - научным сотрудником Среднеазиатского противочумного института в Алма-Ате (Казахстан).
Сначала, как говорится, "пару слов" об этой, по-своему уникальной, Службе.
Чума оставляла свой черный след на протяжении всей истории человечества, еще с гомеровских времен И в ХХ веке ее эпидемии, групповые вспышки и единичные случаи происходили на всех континентах, кроме Антарктиды.
К этому периоду был, наконец, открыт ее возбудитель - микроб чумы, Yersinia pestis;
выявлены ее резервуары в природных условиях пустынь, степей и гор - разные роды и виды диких грызунов; изучены механизмы и условия распространения чумы среди животных и заражения ею людей; разработаны и внедрены в практику эффективные меры борьбы с чумой и ее профилактики.
Проблема чумы не обошла и Российское государство. Периодические массовые вспышки этой "моровой язвы" известны в нашей стране, по крайней мере, с 14-го века.
К нашему времени природные очаги чумы на территории СССР, нынешнего СНГ, установлены в Астраханских степях, в Волго-Уральском междуречье, в Сибири, на Кавказе, в Казахстане и Среднеазиатских республиках.
Российская противочумная служба на научной основе ведет свое начало с "Высочайше утвержденной" Николаем II в 1899 году "Комиссии по мерам предупреждения и борьбы с чумной заразой".
Эта Комиссия своим "Журналом от 22 августа 1899 г. постановила производство кем бы то ни было как опытов, так и исследований по бубонной чуме сосредоточить исключительно в помещениях Форта ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР I в Кронштадте, воспретив эти работы во всех других учреждениях Петербурга, ввиду представляемой ими опасности".
Огромные силы и средства в борьбу с особо опасными инфекциями, такими как чума, холера, бруцеллез, сибирская язва, туляремия, вложила Советская медицина.
При Министерстве здравоохранения был создан специальный Отдел, позже - Управление, координировавшие противоэпидемические и профилактические мероприятия во всей стране.
Для углубленного изучения микробиологии, эпидемиологии и эпизоотологии, усовершенствования методов лечения и профилактики этих инфекций, рационализации методов снижения их угрозы были организованы шесть научно-исследовательских противочумных институтов, 26 противочумных станций с 52 отделениями, ежегодно выставлявших более 200 противоэпидемических отрядов на все природно-очаговые участки Союза
Результаты оказались на лицо.
Если с начала века до 40-х годов, когда началось развертывание сети противочумных учреждений, число жертв чумы достигло более трех с половиной тысяч человек, то к началу пятидесятых годов заболеваемость снизилась троекратно.
К семидесятым годам она не превысила уже пары сотен, а к девяностым - порядка лишь трех десятков случаев.
При этом следует заметить, что с тридцатых до восьмидесятых годов все сведения о чуме у жителей СССР не подлежали огласке, хранились под грифом "Совершенно секретно". Однако противочумные мероприятия проводились весьма своевременно и в полном объеме, что пресекало дальнейшее распространение инфекции от человека к человеку, развитие эпидемий.
В шестидесятые-семидесятые годы свою дееспособность противочумная служба подтвердила и при ликвидации эпидемий холеры, охвативших ряд районов страны в период очередной пандемии этой инфекции, поразившей большинство стран мира.
По уровню и объемам противоэпидемических мероприятий и научных исследований
противочумная служба Советского Союза была, без преувеличения, лучшей в мире.
Но ближе к теме!
Наша Станция, как и другие противочумные станции Казахстана и Среднеазиатских республик, находилась под научно-методическим патронажем Среднеазиатского противочумного института. Одним из консультантов – сотрудников Института был определен к нам Владлен Леонидович. Мы с некоторой настороженностью ожидали прибытия очередного «мэтра», готовились терпеливо выслушивать его нравоучения и «ценные указания», обсуждали, как получше устроить его быт и досуг.
К нашей радости к нам прибыл молодой человек спортивного вида и очень симпатичный, покоривший нас простотою отношений, отсутствием «начальственного» гонора. Включился в нашу будничную работу, дежурил в лабораториях, выезжал на консультации к подозрительным больным, делился новыми методиками диагностики особо опасных инфекций. В общем, на многие годы стал желанным членом нашего коллектива.
В 1965 году во время эпидемии холеры, внезапно вспыхнувшей в автономной республике Узбекистана - Каракалпакии, Семиотрочев был командирован Институтом в один из эпидемических очагов, где разработал новый для того времени метод лечения и профилактики холеры. В 1970 году он принял активное участие в ликвидации значительно более интенсивной эпидемии холеры в Центральной России. На ее материалах успешно защитил докторскую диссертацию.
Авторитет Владлена Леонидовича рос из года в год. Он стал членом экспертной группы Всемирной Организации Здравоохранения (ВОЗ), поработал в Женеве, в Монголии, в Индии. Стал бессменным руководителем холерной лаборатории Среднеазиатского научно-исследовательского противочумного института.
Что меня всегда привлекало во Владлене Леонидовиче, так это его независимость
в мышлении, умение отстаивать свои взгляды, не взирая на мнения признанных, или полагающих себя таковыми, авторитетов. Среди сонма институтских ученых, порой "дружащих против" кого-нибудь из коллег, меняющих отношение к тем или иным проблемам в зависимости от конъюнктуры, он всегда оставался самим собой. Не стеснялся во всеуслышание уличить какого-нибудь недобросовестного "исследователя" в подтасовке фактов, а то и в плагиате, высказать собственную точку зрения, даже полностью противоречащую общепринятым мнениям. Это явно "портило жизнь" ему в институтских кругах, но он никогда не сворачивал с тернистого пути Борца за Истину. Таким он остается и до сих пор.
С развалом Советского Союза рухнула и единая Противочумная служба. Среднеазиатский противочумный институт, наша станция наряду с другими станциями этого региона перешли в ведение «местных» органов здравоохранения. Теперь, как я полагаю, там опять на много лет возникнет «полное эпидемиологическое благополучие по особо опасным инфекциям»! Хозяин – барин…
. Я вернулся на свою этническую родину, в Россию, и в связи с «преклонным возрастом» вынужден был выйти на пенсию. Владлен Леонидович перебрался в Санкт-Петербург, где теперь работает «менеджером Федерального бюджетного учреждения здравоохранения». Убей меня Бог,
но современная должностная номенклатура – не для моих совковых мозгов! Это, кажется, соответствует посту эпидемиолога Санкт-Петербургской городской санэпидемстанции. В любом случае, он продолжает служить реальному делу профилактики инфекционных заболеваний. Служит вот уже пятьдесят девятый год! Завидую ему «белой завистью»!
Наша связь с ним стала виртуальной, лишь через Интернет.
Как-то он сообщил мне, что решил подвести итоги своей полувековой деятельности
в противочумной службе, по типу мемуаров, где хочет осветить некоторые события в более объективном плане, нежели их описания в официальных отчетах, статьях и монографиях.
Я с большой радостью вызвался ему помочь в подборе ряда материалов, в публикации на моей странице сервера "Проза.ру", взяв на себя роль "издателя". Думаю, что "нестандартное" освещение многих эпидемических событий в стране, свойственное Владлену Леонидовичу, будет интересным и для историков советской медицины, и для более или менее широкого круга читателей, интересующихся проблемами борьбы с особо опасными инфекциями.
Так что «предоставляю слово» самому Владлену Леонидовичу.
Юрий Ривкус.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ВЛАДЛЕНА ЛЕОНИДОВИЧА СЕМИОТРОЧЕВА
1
Мой путь в Противочумную службу Минздрава СССР был непрост. Подобно великому Данте Алигьери, если только уместно столь нескромное сравнение, «я сквозь шипы и сквозь терновник лез».
Дело было так.
По окончании с отличием лечебного факультета Казахстанского медицинского института в 1954 году я был «распределен» Минздравом Казахстана на должность хирурга в село Ганюшкино, что в Гурьевской (ныне Отырауской) области.
Село раскинулось на одной из проток дельты Волги, как известно, «впадающей в Каспийское море». Буйная растительность по берегам: тростник, ива, осока, кусты ежевики, лотос, водяной орех. Стаи перелетных птиц: гуси – лебеди, утки - цапли, вплоть до пеликанов! Воды кишат рыбой: сельдь, осетр, лосось! В тугаях водятся кабаны, на равнинах пасутся сайгаки. Для меня, жителя полупустынного Казахстана - экзотика невиданная!
Сам поселок маленький, жители заняты переработкой тростника и, конечно же, рыболовством.
Ну и небольшая сельская больничка - цель и место моего производственного преткновения.
Увы, как тогда порой случалось, свободной ставки не только хирурга, но и любой другой врачебной, в ней не оказалось.
Удрученный, обратился в Районный отдел здравоохранения. Там «вошли в положение»: не отправлять же молодого специалиста ни с чем обратно в Алма-Ату! Тем более, в эти «палестины» выпускники не так уж и рвутся, попробуй, замани сюда другого! Подумали-погадали и предложили работать врачом в Ганюшкинском противочумном отделении, благо, оно располагалось в том же селе.
Конечно же, нужно было вначале понять, чем же мне предстоит заниматься.
Прочитал вышедшую к этому времени книжку известных ученых В.Н.Федорова и И.И.Рогозина «Профилактика чумы», где излагались общие данные о чуме и мерах организации и проведения профилактических мероприятий. Конечно, в ней не было ни слова о заболеваемости чумой граждан СССР. Эти данные были строго засекречены. Для ознакомления с ними требовался «допуск по Форме №2», выдаваемый «соответствующими органами», требовалась определенная процедура прохождения проверки соответствия конкретной личности режиму секретности, подписка о неразглашении государственных тайн и так далее. Мне, неофиту, не прошедшему еще необходимой подготовки, такая льгота не была положена. Все же достаточное впечатление о моей новой специальности из этой книжки я получил.
Узнал, что низовья Волги, вернее, окружающие их Волго-Уральские и Прикаспийские степи, являются древними природными очагами чумы, где ее естественными носителями считаются дикие грызуны – песчанки, суслики, тушканчики, а переносчиками инфекции блохи, обитающие в шерсти и норах грызунов.
По общепризнанной «Теории природной очаговости чумы», созданной советским академиком Е.Н.Павловским в 1939 году на основании наблюдений русских и зарубежных исследователей конца XIX - начала XX веков (Заболотный, Деминский, Митчелл и другие), инфекция то медленно «тлеет», вызывая единичные заболевания грызунов, то вдруг широко «разливается» в их поселениях.
Во время таких эпизоотий появляется огромное количество чумных грызунов, а вместе с ними и блох. Чумой от них заражаются зайцы, лисицы, другие мелкие хищники, домовые мыши, а из сельскохозяйственных животных - верблюды. Тогда чумные эпизоотии становятся крайне опасными и для человека. Он может заразиться от блох, случайно расположившись рядом с «чумной» норой; во время охоты, запачкавшись кровью трофея; в результате прирезки и разделки туши больного верблюда. Чуму могут занести в его дом мыши, периодически посещающие норы диких грызунов, а также кошки или собаки, набравшиеся чумных блох от пойманной ими добычи. В общем, согласно теории, первопричиной заражения людей чумой во всех случаях служат ее эпизоотии.
В обязанности противочумных работников входят непрерывные наблюдения за природно-очаговыми участками, исследование на чуму грызунов и блох; выявление, клиническое и лабораторное обследование подозрительных на чуму заболеваний людей и верблюдов; в случае необходимости организация лечения больных; истребление диких и домовых грызунов и блох, вакцинация против чумы «угрожаемых контингентов», активная санитарно- просветительская работа среди местного населения, подготовка к проведению противочумных мероприятий местной медицинской сети. Идентичные наблюдения противочумная служба ведет и за другими особо опасными инфекциями – сибирской язвой, бруцеллезом, холерой. Кстати, о последней инфекции в описываемое мной время почти забыли, так как считалось, что в Советском Союзе с холерой покончили еще в 1925 году, а укорениться у нас эта «экзотическая» болезнь не в состоянии. Но, так или иначе, «скучать» противочумным работникам не приходилось!
Ганюшкинское отделение Гурьевской противочумной станции располагалось в том же поселке. Возраст его не очень древний: отделение возникло в начале сороковых годов на базе прежней лаборатории - подразделения Уральской противочумной станции.
Приняли меня в июле 1954 года, как говорится, «без проблем», специалисты там явно были нужны. Тут же командировали в эпидемиологический отряд, базировавшийся в селе Кошелак и обследовавший один из участков в центре Волго-Уральских песков.
Сам поселок состоял из глинобитных домишек и юрт, в числе которых были сельсовет, магазин, медпункт. Два домика арендовало противочумное отделение. В одном из них располагалась наша бактериологическая лаборатория, в другом общежитие сотрудников отряда.
Начальником отряда была отделенческий врач А.Г.Качурина. Отряд состоял из зоолога (А.Н.Белянская), лаборанта, препаратора, санитарки, трех инструкторов, трех временных рабочих, повара и завхоза. Последний из местных жителей, заодно охранял и нашу базу, когда отряд возвращался в отделение. Ну вот теперь в состав отряда вошел и я.
Зоологическая группа под началом А.Н.Белянской отлавливала грызунов, блох, клещей на участке в 30-40 квадратных километров. Добытые зоогруппой «объекты» поступали в нашу лабораторию для бактериологического исследования на чуму. Транспортными средствами служили четыре лошади и три верблюда.
Обстановка по чуме складывалась благополучной: несколько последних лет здесь не находили зараженных ни грызунов, ни блох. Тем не менее, доктор Качурина поручила мне проводить плановую вакцинацию окрестного населения против чумы. Дали мне коробку вакцины в ампулах, шприцы, халат, а также тихую пожилую кобылку.
Чабаны, выпасавшие овец, традиционно разбросаны по всему участку мелкими бригадами в пять-десять человек, за много километров друг от друга. Ну а я на своей лошадке трусил помаленьку от становища к становищу, любуясь красотами безбрежной пустыни.
Встречали меня везде радушно, уважали «шумологов» (казахи обычно не выговаривают звук «ч», заменяя его на «ш»). Врачи-противочумники всегда оказывали им квалифицированную медицинскую помощь, столь редкую в этих глухих уголках страны, не считаясь с погодой, временем суток. Пользовали лекарствами из отрядных аптечек и, конечно же, совершенно бесплатно.
Меня, представителя столь славной когорты, угощали прохладным, освежающим айраном или шубатом (сквашенным овечьим или верблюжьим молоком), чаем со свежими лепешками, а то и бешбармаком. В их юртах, на ночь глядя, можно было и переночевать, развлекая хозяев при тусклом свете керосиновой лампешки новостями с «большой земли», беседами о достижениях медицины, способах предупреждения заражений опасными инфекциями.
Так в конце августа я добрался до урочища Ак-мола, за пятнадцать километров от отряда, где узнал, что в семье чабанов накануне по неизвестной причине умерла пятнадцатилетняя девочка.
Она проживала со своей семьей в землянке, выкопанной в песке и застланной досками, сверх которых была насыпана куча кумарчика. Это такое пустынное растение, хороший корм для скота. А семена его издавна перемалывались чабанами в муку, из которой пекли лепешки. В той куче на крыше землянки поселились мыши, что меня особенно насторожило.
Пришлось срочно, на этот раз, где рысцой, где галопом, к явному неудовольствию моей старушки, возвращаться в отряд и докладывать начальнику об этом ЧП. Та приказала мне выяснить причину смерти ребенка. По ее мнению это вряд ли могло быть заболевание чумой, так как эпизоотий здесь не выявлено. Но, как говорится, чем черт ни шутит! Девочка могла заразиться и от случайно оставшегося на этой территории чумного зверька, или, играя возле отдельной «чумной» норы, подвергнуться укусу блохи. Ведь теоретически чума на природно-очаговом участке полностью не может исчезнуть, иначе, откуда же, спустя некоторое время, возникают «разлитые» эпизоотии?
Поскольку ни инфекционистов, ни тем более патологоанатомов в отрядах не предусмотрено, все это проделать было поручено мне, тем более, что я еще недавно проходил специализацию по этим вопросам на кафедрах мединститута.
Считаю неэтичным описывать процедуру вскрытия трупа девочки, тем более еще и осложненную отсутствием помощника и вполне понятным крайне негативным отношением к этому ее родителей и других членов бригады. Но долг есть долг. Все было сделано по правилам. Кусочки органов (печени, селезенки, легких, пробу крови) я доставил в лабораторию отряда для бактериологического исследования.
К вящему удивлению отрядных специалистов, через пару суток на питательных средах выросли типичные колонии чумного микроба!
Пришлось срочно вводить карантин на чабанской стоянке, направить туда медицинского работника для недельного наблюдения за состоянием здоровья членов бригады, провести им профилактическое лечение антибиотиками, обработать кумарчик на крыше той землянки хлорпикрином. Заодно в отрядный изолятор «загремел» и я: а вдруг нарушил противоэпидемический режим при вскрытии! Принял и курс инъекций стрептомицина - эффективного средства лечения и профилактики чумы.
К сожалению, зоогруппа, затравившая кумарчик, не отловила перед этим обитавших в нем мышей. А их можно было бы также исследовать на чуму и установить причину заражения девочки. Досадный «прокол»!
О случае заболевания чумой на «благополучной» территории было тут же доложено, как это и полагалось, Минздраву СССР. В отряд срочно прибыла министерская комиссия во главе с самим Начальником отдела особо опасных инфекций Б.Н.Пастуховым. В числе членов комиссии были известные в стране ученые – Б.Е.Осолинкер, И.С.Тинкер – лауреаты Сталинской премии за работы по ликвидации природных очагов чумы. От Среднеазиатского противочумного института в комиссию вошел бактериолог М.Ф.Шмутер. И вот после изучения выделенной культуры чумного микроба комиссия пришла к выводу, что штамм этот не из дикой природы, а вакцинный!
А кто занимался в отряде вакцинацией? Ну, конечно же, Семиотрочев! Он каким-то образом и «загрязнил» пробы органов!
Тут я вынужден прервать повествование и разъяснить читателям, не знакомым с микробиологией чумы, суть вопроса.
В то время считалось, что чумной микроб, Yersinia pestis, существует в виде двух крупных разновидностей – «океанической» и «континентальной». Они принципиально отличаются друг от друга способностью разлагать глицерин, что легко улавливается на специальных лабораторных средах.
«Океаническая» разновидность, не реагирующая на глицерин, циркулирует среди грызунов субтропиков (Индия, Океания), в основном на разных видах крыс, не впадающих в зимнюю спячку. «Континентальная» же разновидность приспособилась к грызунам стран умеренного климата, прежде всего к зимоспящим суркам и сусликам. Это весьма остроумно объяснял В.М. Туманский, автор монографии «Микробиология чумы», которая считается классикой в литературе по чуме. По мнению Виктора Михайловича, в организме грызунов, впадающих в зимнюю спячку, микроб может длительно сохраняться потому, что использует для питания не только кроветворные органы хозяина, но и накопленный за лето жир, богатый глицерином.
При этом не обращали внимания на явное противоречие: песчанки, тоже признанные «основными хозяевами» «континентальной» разновидности, в спячку-то не ложатся!
Как это относилось к моему случаю?
Дело в том, что в пятидесятые годы шли активные поиски противочумных вакцин, прежде всего из числа культур чумного микроба, выделяемых в природе, с ослабленной вирулентностью или вовсе авирулентных, то есть не способных вызвать заболевание, но обладающих свойством повышать иммунитет к чуме у привитого организма. Был создан и апробирован целый ряд таких вакцин, но наиболее эффективной тогда, да и теперь, считалась и считается противочумная
вакцина ЕВ. Она изготовляется из «океанического» штамма, выделенного в 1926 году от умершего от бубонной чумы человека с такими инициалами. После пятилетних пересевов на искусственные питательные среды получили вариант, не вызывающий заболевания, но обладающий хорошими иммунными свойствами.
Так вот «мой» штамм не разлагал-таки глицерин! Для комиссии все стало «предельно ясным»: девочка погибла не от чумы, а в посевы ее органов попала эта вакцина!
Ситуация сложилась поистине нелепая!
Да, я занимался вакцинацией, но не ЕВ, а вакциной «1-17», разработанной нашим Среднеазиатским противочумным институтом. И этот штамм относился к глицерин-позитивной разновидности! Вакцина же ЕВ имелась в отряде для проверки качества лабораторных питательных сред. Но к этой работе я не был допущен, так как не прошел еще курсов специализации. Ну так и с какой же стороны я мог быть «виновен» в возможном заносе в посевы той злосчастной вакцины?
Насколько компетентно комиссия провела проверочное исследование, не мне, начинающему, разрешалось судить! Я же стал спорить с «корифеями», забыв святые правила субординации. Предлагал методы, позволяющие не только различать «континентальные» от «океанических» вариантов, но даже установить серию вакцины, если именно она стала причиной загрязнения посевов. Но все было бесполезно, вывод комиссия сделала однозначный: Семиотрочев нарушил режим работы с особо опасными инфекциями! Грех недопустимый, правда, несколько смягченный тем, что я еще не прошел полагающихся курсов специализации по чуме. За это в свою очередь получили сильный «втык» начальники отделения и эпидотряда, допустившие к работе неподготовленного молодого специалиста. Ну а я, во исправление столь фатальной ошибки, отправился на полугодичные курсы при Ростовском противочумном институте.
Узнал, что в тот же период врач Астраханской противочумной станции А.И.Штельман выделил от полуденной песчанки подобный глицерин-независимый вариант, о чем опубликовал статью в сборнике трудов станции. Потом и я, уже после специализации, снова выделил в тех же местах такую же культуру от блох, обитающих не только на диких грызунах, но и на пустынных хищниках и птицах. И опять это посчитали моей очередной лабораторной ошибкой, за что мне снова пришлось долго и малоуспешно защищаться. А спустя несколько лет, зоолог-паразитолог В.Л.Шевченко, используя эти материалы, защитил кандидатскую диссертацию на тему роли птиц в развитии эпизоотий чумы на грызунах.
Я же, уверенный в своей правоте, все-таки добился изучения способности того злополучного штамма от девочки вызывать чуму у диких грызунов. Оказалось, что беременные самки местных гребенщиковых песчанок остро заболевали при введении им этой культуры с типичными для чумы изменениями их внутренних органов. Позже эти факты были подтверждены исследованиями Т.Л.Баканурской, проведенными под моим руководством и ставшими основой для ее кандидатской диссертации. Материалы вошли и в ряд публикаций по сохранению возбудителя в перерывы между интенсивными эпизоотиями чумы.
Находки подобных штаммов периодически регистрировали и в других природных очагах чумы СССР. В конце концов, после многолетних нервотрепок, необоснованных «санкций» в отношении специалистов, выделявших «неправильные» штаммы, к восьмидесятым годам и в научной печати было признано, что «с позиций сегодняшнего дня можно утверждать, что значение ферментации глицерина как признака, характеризующего глубокие изменения в биологии чумного микроба, переоценивалось». Вот так. Ну а мне-то почти тридцать лет пришлось жить под подозрением в «неряшливости» при бактериологических исследованиях, в упрямом отстаивании своей правоты, раздражающем начальство.
После курсов специализации я вернулся в свое родимое Отделение.
К тому времени вовсю реализовывалась идея Минздрава СССР о полной ликвидации природных очагов чумы на территории нашей страны. Это казалось предельно простым: раз уже известны все виды грызунов - основных носителей возбудителя чумы, значит, их нужно взять и уничтожить! В противочумных институтах, на станциях, в отделениях создавались истребительские отряды, которые забрасывали отравленное разными ядами зерно в грызуньи норы. Ради увеличения продуктивности работ стали использовать авиацию. Для самолетов АН-2 – «кукурузников» придумали специальные распылители зерна, которое с бреющего полета рассыпали полосами по природно-очаговым участкам. За это изобретатели были удостоены Сталинских премий.
И дернуло же меня в открытую, в разговорах, на совещаниях, конференциях критиковать такой метод профилактики чумы! Тогда еще не было на слуху понятия «экология», но и без того было ясно, что гибнут не только «естественные резервуары» чумы, но и птицы, такие как ни в чем не повинные жаворонки, дрофы, куропатки, вороны, орлы, да и ценные пушные хищники, отведавшие отравленной добычи. Ну, жалко же ее, Природу, мать нашу!
Этим самым я вызвал очередное раздражение у руководства отделения и Гурьевской противочумной станции.
Под разными предлогами меня все реже стали включать в состав противочумных отрядов, переключив на работу с бруцеллезом, сибирской язвой, туляремией.
Чувствуя недостаточную подготовленность по клинике этих инфекций, я выхлопотал место
в ординатуре на кафедре инфекционных заболеваний Казахстанского медицинского института.
Однако, под сенью лозунга: «Лучшая учеба – это практика!», вместо институтских клиник, возглавляемых учеными инфекционистами, меня направили в качестве участкового врача в совхоз «Александровский», Кустанайского района, в степном краю с редкими и чахлыми опушками лесных массивов.
То была «Эпоха Освоения Целинных и Залежных Земель» Страна крайне нуждалась в улучшении обеспеченности хлебом. В конце войны и до середины пятидесятых годов все силы и средства уходили на восстановление разрушенных городов, сел, тяжелой промышленности. Было не до избытка продуктов питания. Сельское хозяйство не восполняло и половины потребностей в зерне. «Железный занавес» резко ограничивал импорт ржи, пшеницы, кормовых культур из-за рубежа. Следовало рассчитывать лишь на собственные возможности.
Хрущев выдвинул идею распашки под зерновые культуры степей и полупустынь в Казахстане, Сибири, на Урале, в Поволжье, на Северном Кавказе, в Среднеазиатских республиках. Был составлен и утвержден план подъема сельскохозяйственного производства. Началась очередная «битва» за осуществление этой грандиозной задачи и как всегда – «любой ценой» и «ни шагу назад».
По железным и шоссейным дорогам хлынули нескончаемые эшелоны добровольцев, сельскохозяйственной техники, строительных материалов. В местах распашки возникали городки из палаток и передвижных вагончиков, полевых ремонтных мастерских, электростанций. Ринулись отряды инженеров-механиков, комбайнеров, трактористов, бухгалтеров, хозяйственников. Так что и медики здесь пришлись весьма кстати!
Вспомнил свою первичную специализацию и занялся оказанием помощи пожилым жителям поселка с их повседневными недугами: радикулитами, высоким кровяным давлением, ну а механизаторам вскрывал флегмоны и панариции. С некоторыми из этих ребят сдружился, даже попробовал себя в качестве комбайнера. Вроде - получилось! Порой, после выполнения своих врачебных обязанностей, в вечерние и ночные часы садился за комбайн и включался в уборку урожая! И ради молодого
любопытства и ради некоего приработка, ибо цены на привозимые к нам харчи и ширпотреб далеко не всегда соответствовали уровню моего профессионального жалования.
Осень 1958 года выдалась жаркой, сухой. По личному распоряжению Хрущева и постановлению ЦК КПСС, во имя спасения урожая была предпринята досрочная уборка хлебов. Тут уж я «на всю катушку» использовал свой комбайнерский опыт! Задание Партии и Правительства было выполнено
в срок! Да и денежный доход ожидался порядочный! Но…
Хлеба скосили и оставили в чистом поле. Ранней осенью посыпал незапланированный снег и недозревшее зерно попросту сгнило под ним, а мы остались и без хлеба и без зарплаты...
Так, не солоно хлебавши, я вернулся в Алма-Ату, хотя считалось, что получил-таки усовершенствование по инфекционным заболеваниям!
По очередному распоряжению Минздрава Казахстана я должен был выехать врачом в село Кульсары, но по счастливой случайности встретил врача из Ганюшинского противочумного
отделения – М.А. Шашаева , который теперь руководил отделом ЛЕПРЫ в Среднеахзиатском противочумном институте. Ему нужны были врачи-инфекционисты для работы в экспедициях по выявлению больных проказой в Казахстане и республиках Средней Азии.
Дело в том, что к этому времени у Минздрава СССР возникла очередная идея: подключить противочумную службу к делу борьбы с проказой в стране.
Несмотря на колоссальные достижения современной медицины, эта страшная, неизлечимая болезнь, известная с глубокой древности, продолжала регистрироваться в некоторых районах Союза, прежде всего в Среднеазиатских республиках. В двадцатые-тридцатые годы в стране была создана специализированная противолепрозная служба, централизованная, как и противочумная, под эгидой Минздрава СССР. Усилилось эпидемиологическое обследование населения на лепру, расширилась сеть лепрозориев, совершенствовались методы лечения и профилактики проказы. Следует заметить, что дело двигалось вперед и без нашей помощи.
Но так или иначе, по протекции М.А.Шашаева и ходатайству руководства института Минздрав направил меня не в Кульсары, а в этот отдел лепры..
На мою долю выпало обследование населения Каракалпакской АССР - маленькой автономии в составе Узбекистана, на побережье Аральского моря. Санитарное состояние ее населенных пунктов было ниже всякой критики. Свалки мусора вокруг поселков, выгребные туалетные по берегам ирригационных каналов и арыков, из которых бралась и питьевая вода. Водопроводы только еще начинали строить в столице - Нукусе и в некоторых районных центрах. Жилища кишели мышами и мухами.
На таком фоне из года в год росла заболеваемость всяческими инфекциями. Тут, конечно же, нашлось место и лепре. По статистическим данным, в те годы проказой болел чуть ли ни каждый десятый житель районов в дельте Амударьи!
Известны несколько клинических форм проказы. Одна из них - так называемая «лепроматозная». Вид таких больных в большинстве случаев ужасен. Лицо одутловато и
бугристо, перерезано глубокими морщинами, напоминает физиономию льва. Отсутствуют брови и ресницы, а у мужчин не растут борода и усы. Пальцы рук и ног – распухшие, отекшие, покрыты язвами.
Есть формы и менее уродующие тело, так называемые «туберкулоидная» и «недифференцированная». Тогда заметны только пятна на теле, более светлые, чем окружающая кожа. Чувствительность их к уколам, к прикасанию горячих предметов сильно понижена, а то и вообще отсутствует. В других случаях поражается нервная система: перекашивается лицо, отвисает нижняя челюсть, скрючиваются пальцы рук.
Два года я участвовал в обследованиях местных жителей на эту хворь, пешком обходил территорию Республики с севера на юг, не пропуская ни одного поселка. Выявлял больных проказой и вез их на автотранспорте в Каракалпакский лепрозорий. Последнее оказалось наиболее трудным делом: шоферы, даже служившие в санэпидстанциях, категорически отказывались общаться с такими больными. Да и большинство сельских медиков под разными предлогами уклонялось от помощи.
Приходилось добиваться их участия в мероприятиях где длительными уговорами, а где и прямыми угрозами «применения санкций».
Такими способами мне удавалось госпитализировать ежегодно до пятидесяти и более больных.
У Каракалпакского лепрозория весьма сложная биография.
На территории нынешней Каракалпакии проказа известна с давних времен. До тридцатых годов ХХ века больных отправляли в Казахский лепрозорий, что значительно осложняло их эвакуацию. В 1933 году под лепрозорий отвели поселок Джаман-аул в Муйнакском районе, на одной из проток дельты Амударьи. Название не без «значения»: «Джаман-аул» по-казахски - «Плохой поселок», так как именно там селились в свое время страдавшие проказой. А в 1936 году при разливе реки лепрозорий смыло! Больных и оборудование перевезли в другой поселок,
совхоз «Мечекли», вверх по течению коварной Амударьи. Там находилось около 500 больных. Были построены сам стационар, жилые корпуса, кухня-столовая, баня, прачечная, организовано подсобное хозяйство с большим фруктовым садом. В общем, лепрозорий стал вполне благоустроенным лечебным учреждением. Но в июле 1942 года его постигла та же беда: он снова был затоплен паводковыми водами Амударьи!
Пришлось перебраться на новое место, менее подверженное наводнениям.
Ко времени моего участия в обследованиях лепрозорий продолжал строиться.
Глинобитные домики, поделенные на хозяйственную и клиническую зоны, небольшой штат врачей, средних медработников, технического персонала. И при этом - более тысячи больных! Искренне хотелось помочь коллегам, поэтому при своих обследованиях старался не беречь ни сил, ни времени.
Однако регулярная организация таких экспедиций легла тяжелым бременем на финансовое состояние противочумной службы. Тем более, что началась очередная активизация природных очагов чумы, увеличилось число эпидемиологических отрядов, интенсивность эпизоотологического обследования, собственно противочумных мероприятий. Тогда, «идя навстречу просьбам» противочумных Институтов и станций, Минздрав вернул дело борьбы с проказой в прежнее лоно противолепрозной службы.
Ну а меня, оставшегося без очередного поля деятельности, перевели в эпидемиологический отдел Института, который возглавлял М.Ф.Шмутер.
Со своим новым шефом я успел познакомиться, как сообщал выше, еще во время комиссионной проверки случая чумы у умершей девочки из Ак-молы, когда «корифеи» вынесли вердикт о якобы загрязнении посевов из органов вакцинным штаммом.
Моисей Фишерович, памятуя мои «огрехи» на поприще чумы, разрешил мне работу только с сибирской язвой. Для этого я прошел еще одну специализацию, теперь в Молдавском институте эпидемиологии и микробиологии в лаборатории Э.Н.Шляхова. Занялся анализом заболеваемости сибирской язвой людей и скота на территории Казахстана. Заимел рабочие связи с Казахским институтом ветеринарии и Казахстанской Республиканской санэпидстанцией. Основные работы проводил в Чимкентской области Казахстана. Забирал материал от больных животноводов и сельскохозяйственных животных с подозрением на сибирскую язву, на заготовительных пунктах «Заготживсырья». Бактериологическое их исследование проводил на базе лаборатории Чимкентской противочумной станции.
Нам удалось выявить участки стойкого неблагополучия по этой особо опасной инфекции. Там были усилены наблюдения за здоровьем населения и скота, усилена вакцинация животноводов сибиреязвенной вакциной СТИ. Для подтверждения диагноза у заболевших, во всех стационарах области ввели постановку внутрикожной пробы препаратом «Антраксин» Весьма важные результаты столь объемных работ я опубликовал в сборниках научных трудов Среднеазиатского противочумного института, Молдавского института эпидемиологии и микробиологии.
Ну что же, проложен – таки, прямой путь в науку!
Но тут опять то самое «НО»…
В одном из сборников нашего института обнаружил свою статью, но под чужим именем!
Получалось, что материалы для нее собрал не я, а другой сотрудник института – С.Я.Бадакер!
В полном недоумении я обратился за разъяснением к моему начальству.
Замдиректора по науке В.С.Петров, ученый секретарь В.Л.Ильинская, мой шеф М.Ф.Шмутер, ничтоже сумняшеся, «разъяснили» мне, что по решению Ученого Совета передали собранные мною и моими помощниками материалы для кандидатской диссертации С.Я.Бадакера. Сей «ученый» был в недавнюю пору заместителем Министра здравоохранения Казахстана, в этой должности, возможно, оказывал «определенные услуги» институту. Скорее всего, именно поэтому, после увольнения из министерства он и стал нашим сотрудником. По мнению руководства, он «конечно же, заслужил ученой степени», но, к сожалению, не имел опыта работы с особо опасными инфекциями, тем более с сибирской язвой (!). Почему не помочь «хорошему человеку»? Ведь от меня, дескать, не убудет! В конце концов, у нас ведь не «частная лавочка»! Ну и так далее, и тому подобное.
Осталось только проглотить этот очередной финт!
«О времена, о нравы!».
Кроме сибирской язвы, Ученый Совет института обязал меня оказывать «практическую помощь» ветеринарным работникам той же Чимкентской области, где временами случалась массовая гибель скота по неизвестной причине. Периоды падежа совпадали с годами повышенной влажности. Роль особо опасных инфекций при этом мне удалось довольно быстро исключить. Может быть, заболевания как-то связаны с отравлением на пастбищах? Исследовали содержимое желудков павших овец. Среди полупереваренного корма обнаружили остатки токсичной травы под названием «люпин желтый». Именно он-то и был причиной острого отравления животных. В ветеринарии эта болезнь известна как «люпиноз». Это коварное бобовое растение в массе произрастает на пастбищах именно в годы с повышенной влажностью, редкие в полупустынных районах Казахстана. В засушливые же годы его биомасса крайне мала и не угрожает здоровью скота.
Ну что же, весьма любопытно! И в «копилку» местной ветеринарии внесен определенный вклад. Но такая деятельность все дальше и дальше уводила меня от избранной специальности…
Впрочем, моя основная специальность опять напомнила о себе 1964 году. В июле этого года наш институт получил экстренное сообщение из Гурьевской противочумной станции о том, что в Мангыстауском районе Мангышлака человек заболел чумой.
Туда срочно вылетел самолетом (все на том же нашем трудяге – АН-2) заведующий эпидотделом М.Ф.Шмутер. В качестве сотрудника отдела командировали меня. Я выехал на поезде вместе с отрядом Алма-Атинской железнодорожной противочумной станции. В этом подразделении был вагон – лаборатория с полным оборудованием, что позволяло оперативно приступать к исследованию.
С ближайшей к месту события железнодорожной станции мы добрались туда на присланной за нами грузовой машине. Моисей Фишерович вкратце ознакомил нас с обстановкой. Она складывалась следующим образом.
В одном из урочищ колхоза «Правда», где протекала интенсивная эпизоотия чумы на диких грызунах, 8 июля заболел и умер от легочной чумы чабан. От него заразился его помощник, которого, к счастью, успели вовремя выявить, госпитализировать и начать лечить. А вот сейчас поступило новое сообщение о групповом заболевании жителей другого урочища, в результате прирезки больного верблюда. При этом один из резчиков уехал в неизвестном направлении. Требовалось срочное и детальное обследование участка, чтобы выяснить эпидемиологическую ситуацию, найти всех участников забоя верблюда и использовавших его мясо. ликвидировать возникшие очаги и не допустить развития эпидемии.
Мне, как полномочному представителю Среднеазиатского противочумного института, было поручено возглавить группу специалистов, командированных Минздравом СССР – врачей из Центральной противочумной станции и московского института эпидемиологии во главе с завкафедрой. Увы, столичный их статус не совсем совпал с их опытом работы с чумой. Да и июльская жарища и тряские «грунтовые» дороги вызвали заметное уныние моей команды.
Жалеючи гостей и уважения ради, пришлось самому заходить в юрты и глинобитные кибитки, осматривать и опрашивать жителей, измерять температуру, советовать, как избежать заболевания чумой.
Впрочем, это так, к слову. Чтобы лишний раз подчеркнуть специфику нашей работы.
В общей сложности на этот раз чумой заболели девять человек, из них двое легочной формой, семеро бубонной. В их числе оказался и тот, сбежавший. Погибли от чумы двое: первый, заболевший легочной чумой, и один из основных резчиков, на долю которого, очевидно, пришлась слишком обильная порция инфицированной крови. Остальных успешно вылечили. На ликвидацию вспышки ушло около двадцати дней напряженной работы.
Переломным стал для меня 1965 год, когда после сорокалетнего «спокойствия» по холере в СССР она вновь вспыхнула на подведомственной институту территории - в Каракалпакской АССР, знакомой мне по обследованиям на проказу.
Здесь я опять вынужден прервать рассказ, чтобы ввести возможного читателя в суть проблемы.
Холера принесла человечеству бед не меньше, чем чума.
«Холерой» ее назвали древние греки, что означало «рвота и понос с желчью». Появление ее, как и других повальных болезней, в древнем мире и средневековье объясняли кознями сверхъестественных сил или божьим гневом на грешников. Лишь к XIV веку медики обратили внимание на опасность больных холерой и чумой для окружающих. В 1546 году итальянский врач, астроном и поэт Фракастро опубликовал труд «О контагии, контагиозных болезнях и лечении», где привел убедительные факты последовательных заражений в результате общений (контактов) людей с больными этими «моровыми язвами». Первопричиной же болезней многие поколения врачей, вплоть до второй половины XIX века, считали самозарождение заразы в испарениях, миазмах грязных местностей и болот. В этом отношении европейские ученые разделились на два враждующих лагеря – «контагионистов» и «миазматистов».
Основным приемом предотвращения широкого распространения контагиозных болезней сочли жесткие карантины. Пораженный пункт окружали войсками или добровольцами. Прекращали вход и выход из него, ввоз и вывоз продуктов питания, товаров. Порой сжигали жилища больных. Карантины объявляли даже в отношении целых стран, если там свирепствовали эпидемии холеры или чумы. Это тяжело сказывалось на экономике «отверженных».
В дело вмешались политики и «деловые круги», крайне заинтересованные в международной торговле, развитии рынков сбыта. «Контагионисты» стали терпеть поражение, так как, несмотря на самые жесткие и дорогостоящие карантины, болезни порой все же как-то умудрялись проникать на другие территории. Так, в 1831 году во Франции вспыхнула холера, хотя связи страны с колониями, откуда могла проникнуть эта напасть, в то время были перекрыты кордонами. Торговые фирмы, банки понесли из-за этого огромные убытки. Тут сама Французская медицинская академия встала на точку зрения «миазматистов», отвергнув опасность контактов с источниками заразы.
А вот как писал о холере наш Пушкин.
«В конце 1826 года я часто видался с одним дерптским студентом…Однажды, играя со мною в шахматы и дав конем мат моему королю и королеве, он мне сказал при этом: cholera-morbus подошла к нашим границам и через пять лет будет у нас.
О холере имел я довольно темное понятие, хотя в 1822 г. старая молдавская княгиня, набеленная и нарумяненная, умерла при мне в этой болезни. Я стал его расспрашивать. Студент объяснил мне, что холера есть поветрие, что в Индии она поразила не только людей и животных, но и самые растения, что она желтой полосой стелется вверх по течению рек, что по мнению некоторых она зарождается от гнилых плодов…
Спустя пять лет я был в Москве, и домашние обстоятельства требовали непременно моего присутствия в нижегородской деревне. Перед моим отъездом Вяземский показал мне письмо, только что им полученное: ему писали о холере, уже перелетевшей из Астраханской губернии в Саратовскую. По всему было видно, что она не минует и Нижегородской (о Москве мы еще не беспокоились)…
Едва я успел приехать, как узнаю, что около меня оцепляют деревни, учреждая карантины. Народ ропщет, не понимая строгой необходимости и предпочитая зло неизвестности и загадочное непривычному своему стеснению. Мятежи вспыхивают то здесь, то там….
Вдруг 2 октября получаю известие, что холера в Москве. Страх пронял меня – в Москве…Я тотчас собрался в дорогу и поскакал. Проехав 20 верст, ямщик мой останавливается: застава!
Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через какую-то речку. Я стал расспрашивать их. Ни они, ни я хорошенько не понимали, зачем они стояли тут с дубинами и с повелением никого не пускать. Я доказывал им, что вероятно где-нибудь да учрежден карантин, что я не сегодня, так завтра на него наеду, в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со мной согласились, перевезли меня и пожелали многие лета».
Позиции «миазматистов» особенно укрепились в конце сороковых годов XIX века, когда вопреки карантинным мерам холера продолжала охватывать страны одну за другой. Не укрепило позиций «контагионистов» даже открытие итальянским микробиологом Пацини неких необычных изогнутых бактерий в стуле больных холерой, которых он посчитал ее возбудителями. Их впоследствии назвали «вибрионами».
И только спустя тридцатилетие, в 1883 году, французскому ученому Роберту Коху, работавшему на холерной эпидемии в Египте, удалось, наконец, доказать роль бактерий-«запятых» в заболевании холерой. Доводы Коха, увы, были подтверждены к тому же заражением и гибелью от холеры другого бактериолога – Тюиллье, случайно пролившего на себя пробирку с вибрионами.
Но и тогда открытие Коха подверглось сомнению. Известный в ту пору немецкий ученый Петтенкофер, решив опровергнуть способность коховских «запятых» вызывать холеру, выпил бульонную разводку вибрионов и не заболел!
И все же, под давлением многочисленных фактов выделения вибрионов от больных и из трупов большинство врачей признали-таки их истинными возбудителями холеры.
В России холера периодически регистрировалась в Одессе, Астрахани, в деревнях на берегах Волги, в Нижнем Новгороде, Оренбурге, Петербурге.
С 1817 до 1925 годов она в виде шести эпидемических «волн» - пандемий охватывала большинство стран мира, неоднократно посещая и Россию.
При этом холера продолжала преподносить все новые сюрпризы.
Увлеченные молодой наукой - микробиологией, исследователи стали находить вибрионы в воде рек, морей, озер, даже в лужах, а больных холерой там не появлялось. Установили, что имеются и иные виды вибрионов, отличающиеся от холерных по биохимическим свойствами, устойчивостью к холерному бактериофагу и другими особенностями. Но решающими диагностическими признаками были: признаны: склеивание (агглютинация) микробных
клеток возбудителя холеры специфической холерной сывороткой, даже при малых ее концентрациях, в хлопья, видимые невооруженным глазом, а также неспособность холерного вибриона растворять (лизировать) эритроциты овцы. Вибрионы других видов на эту сыворотку не реагировали и в большинстве случаев активно лизировали эритроциты овцы, морской свинки и некоторых других животных. В общем, бактериологи научились надежно отличать холерные вибрионы от нехолерных. Представителей этих последних видов назвали «водными вибрионами», неопасными для человека.
Но вот в 1906 году немецкий бактериолог Готшлих на карантинной станции Эль-Тор, на Синайском полуострове, выделил от страдавших острой диареей паломников вибрион, совпадающий с холерным по всем признакам, кроме лизиса овечьих эритроцитов. Да и сами заболевания не были похожими на холеру. У больных отмечались боли в животе, высокая температура, кровь в стуле. Посчитали, что у них была дизентерия.
Коховский вибрион назвали «классическим холерным», готшлиховский – «вибрионом Эль-Тор».
Вибрион Эль-Тор периодически вызывал вспышки желудочно-кишечных расстройств у жителей Индонезии и Малайзии, не приводящие, как правило, к смертям. Посему Всемирная Организация Здравоохранения (ВОЗ) объявила, что «заболевание, вызываемое вибрионом Эль-Тор, рассматривается как нехолерное и не включается в число карантинных болезней».
К пятидесятым годам ХХ века в отношении холеры сложился ряд постулатов, признанных практически всеми странами. Утверждалось, что вековечным «гнездом» холеры является Индия с ее жарким климатом и крайней антисанитарией, теснотой и скученностью огромной массы беднейшего населения. Единственным источником инфекции служит человек, больной холерой или бессимптомный носитель вибрионов. В другие страны инфекция заносится лицами, прибывающими из очагов холеры. Вода, продукты питания, загрязненные выделениями больных или носителей, опасны для пользующихся ими, но холерный вибрион не может долго сохраняться, тем более размножаться в них. Поэтому обнаружение возбудителя холеры в разного рода водоемах свидетельствует о наличии в их окрестностях больных холерой или ее носителей. После ликвидации вспышек холеры в странах умеренного климата, население которых обеспечено качественным медицинским обслуживанием и соблюдает санитарно-гигиенические нормы общежития, холерный вибрион не может укорениться. Важное эпидемиологическое значение имеет только классический холерный вибрион, вызывающий эпидемии с высокой смертностью.
Так было принято считать до шестидесятых годов ХХ века, когда вдруг стал стремительно распространяться по свету вибрион Эль-Тор, вызывая скоропостижные смерти с обезвоживанием организма, совсем как «классический». Пришлось той же ВОЗ в срочном порядке признать и его возбудителем холеры! Появился новый диагноз: ХОЛЕРА ЭЛЬ-ТОР. Стали рушиться одно за другим прежние представления о холере, а вместе с ними и многие ученые авторитеты.