"Не зря"
Глава I
В жаркий майский день два мальчика (лет шестнадцати и восемнадцати соответственно) сидели на траве на корточках, что-то ярко обсуждая. Чуть далече пробирался до них запах жареного шашлыка, вперемешку с гулом и беседой на повышенных тонах. Когда ребята были позваны покушать, один из них изъявил было желание отказаться, но прочно подумав, решил не лишать себя шанса сытно поесть.
На этой даче было порядка десяти персон разного пола и возраста. Приглядевшись к поведению, нетрудно было понять, что это две семьи, дружащие друг с другом, но не более того.
Разговора определенного за столом не было, но попытки создать его проскальзывали в губах младших. А младше всего за этим столом были далеко не те ребята, с которых мы начали свой рассказ, а их сестры - десять и семь лет соответственно. Они были не по годам умны и особо не просили к себе внимания; напротив, жаловались на матерей за излишнее проявление заботы и внимания к их персонам, средством предложения помощи "подай/положи".
Что же касается глав семейства, то это люди влиятельные, как казалось на глазок. Оба были толстой кости, с большим, по всей видимости, аппетитом. Все же, один из них, главарь "старшего" семейства был еще и при плохом зрении, что впрочем ничем ему не мешало, благодаря очкам.
Матери же особенно ничем не отличались. Все ординарно; как должно быть: одеты по-домашнему. Лишь только хозяйка дачи (как предполагается) чуть-чуть была приукрашена в своих естественных тонах, что впрочем заставит разинуть рот от удивления едва ли.
Все-таки молчание царилось над беседкой, в которой обедали семьи, недолго. Как я уже вам успел донести, молодые люди, времен начала рассказа, были почти одногодки, еще не окончившие своей учебы в помине. Родители всегда рады расхвалить своего ребенка при посторонних. Чем и занялась мать семейства гостей, Наталья Федоровна:
- Коль, что там с математикой? Что тебе сказали: четыре или пять?
Коля, удивившись такому доброму тону, оторвался от поедания уже искусанного куска мяса и неясно сказал:
- Не знаю, мам.
Надо все же ввести ясность и сказать, что Коля - это младший из двух мальчишек. Учился он, правду говоря, без ощутимых проблем. Надежда семьи. Но его не спешили с глазу на глаз хвалить, так как требовали от него большего, чем просто звания "хорошиста". Ему оставалось учиться год, после чего он продолжил бы свой славный род экономистов. Также Коля пользовался успехами у девчонок своей обоятельной внешностью и острым умом, как ему самому казалось. Отец гордился им, даже хвалил за обаятельность: "Ишь! Весь в отца пошел!".
Что касается второго мальчика, то от него следовал один негатив. "Бесцельный парниша", так его окрестил отец. От отца тому досталась врожденная близорукость и немодельная фигура. Когда и учишься явно не ахти, а еще не блещешь внешностью, априори являешься маргиналом в нашем жестоком обществе. И вправду, его не особо сильно любили, даже в ближайшем окружении. Люди, которых тот считал друзьями, при нем не проявляли своей антипатии к нему, только лишь изредка посмеивались, и то как бы не над ним, а за спиной спешили посмеяться еще пуще, даже пародируя его врожденный недостаток и гинетическую полноту.
Но неужели он и вправду был таким безнадежными, каким его считали все вокруг? Отец его, Дмитрий Иванович Синицын, был очень влиятельным человеком, чем и попрекал своего сына. Он часто говорил: "Эх, в кого же ты пошел, дурачок?!". Тому казалось, что он и впрямь дурачок. Правда, про себя он часто говорил, что его зря бранят, но доказать он это никак не может.
Когда маме Синицыной, Варваре Владимировне, было нечем похвастаться в ответ на проявление оного от своей визави, мамы Натальи Федоровны Горшковой, та решила воспользоваться ранним возрастом дочки. Та начала рассказывать про перспективность своей дочурки, как ее все хвалят в ее первом классе. Но это вызывало лишь насмешку у гостей.
Когда вечер закончился, и гости поехали к себе, то в семье состоялся серьезный разговор. Начала мать:
- Сергей, хоть бы раз ты посмотрел на своего друга, Колю, взял с него пример; золотой мальчик! Эх, как, наверно, Наташа горда за него!
Отец же семейства настаивал на том, чтобы их сын не получал высшего образования, мол "какой толк с него? Первый год провалился - второй тоже провалиться!". Но при этом, Дмитрий Иванович не спешил упрекать сына за полное отсутствие ума. Он полагал, что тот только частично пошел "не в него", и из Сергея может получиться толк, только несвязанный неприменно с учебой.
Сын их, Сергей Дмитриевич Сыницын, относился к данним перманентным фигуральным пощечинам как-то с насмешкой, считая себя хоть и дураком, но не совсем дураком из дураков. Он часто писал стихи, статьи. Мечтал стать журналистом, но из-за недостатка познаний математики и обществознание оставался за бортом своей мечты. Стихи он писал многообещающий. Право, тщательно скрывал их от семейства, но спешил блеснуть ими в круге его якобы "друзей"; с целью показать всем, что он тоже может, пусть чуть не в ординарном плане, но может.
За его стыдливость и излишнюю стеснительность, Сергей часто подвергался насмешкам противоположного пола, что и стало объектом его постоянных стихов. В его этих самых стихах было полно морали(как он сам думал), и их он точно не стеснялся показать обществу. Писал он не всегда про несчастную любовь, а еще про нравственность. Как он сам говорил про себя: "мир, право, часто задумывается, куда катится; но потом просыпаются люди и все в миг забывают, как страшный сон, а не как правильный. Правильность страшна, если сложить все в систему". За неординарный ум его почитали глупцом, а может и психом(как говорили про него учителя).
Ум этот Сергей прочно отказывался направлять в нужное русло, даже стыдясь этого. Мол: "я ж не такой, как Коля или Парфен, чтобы зубрить математику". Возможно, именно поэтому тот и не смог поступить в первый год экзаменов, став объектом насмешек в очередной раз.
Несмотря на все это, самодовольства в нем хватало, даже слишком. Он было думал, что "если меня не любят "получеловеки", то я ведь не так плох". Впрочем, его не любил никто.
Возвращаясь к вечеру, заметим, что Сергей внимательно слушал душераздирающие речи своей матери, как-будто даже раскаиваясь во всем содейном им.
- Простите..., - говорил он чуть не шепотом, - я думал, что я справлюсь, несмотря на...
Он не успел договорить, как мать тут же повышенным тоном прервала его монолог раскаянья:
- ...На врожденную глупость? Право, ты хотел сказать именно это?
- Может и так..., - сказал Сергей еле сдерживая слезы.
- Может, ты еще и расплачешься? Стыд... Боже мой, какой стыд, - спешил вставить свои мужественные слова Дмитрий Иванович, - вырастил не сына, а тряпку! Если бы тебя застал твой дед, он бы тебя избил до полусмерти, заодно и меня. Эх! Права была мать моя, что нужны два пацана, две девки; для подстраховки, так сказать.
Сергей еле сдерживался, еще больше покраснев. С ним это случилось впервые, будто бы он осознал свою неправоту. Обычно такие разговоры заканчивались истерическим смехом и пощечиной, но уже не фигуральной; затем, правда, следовала другая, более насыщенная порция смеха.
Родители спешили покинуть своего сына, перекликиваясь между собой: "пусть подумает чуть-чуть, как надо жить! Тряпка!".
В ту ночь Сергей не мог заснуть, все думая, что делать дальше. Каждый вечер его отчитывали по-полной; ему это порядком надоело, он задумал было бежать, но сразу же признаки "домашнего ребенка" в нем одолевали авонтюристские мысли.
В часу пятом, Сергей наконец самкнул очи, заснув уже при ярком свете. В семь часов, когда родители уходили на работу, считали нужным разбудить Сергея, чтобы предупредить того о своем уходе и призвать "заняться делом". Но Сергей вместо этого спал до двенадцати, а потом вставал, умывался, жалел себя, как обычно, смотря в зеркало, и только потом решался приняться "за дело", но это было не то дело, которое ему было поручено, а кардинально иное. Он все писал стихи: о любви, о жалкой жизни и тщетном бытие. Право, последних два пункта он соединял воедино.
Когда же, в часу восьмом вечера, домой являлась мать, Варвара Владимировна, он делал вид, что "занят делом". Та утешалась, и вправду думая, что тот был "занят делом".
- Что ж он тогда такой дурак. О, Боже, это еще хуже. Коль уж не знает, пусть лучше, чтоб не учил, а не так, как в самом деле, - проговорила она чуть слышно.
Но Серей не подал виду, что расслышал; а, может, право, не расслышал? Хотя труднее всего угадать было, что он в себе таит.
Когда еще чуть подвечерело, домой явился отец Сергея Дмитриевича. Он был жутко хмельной: прочерчивал восьмерки по дороге к своей комнате. Но на четвертом изгибе этой самой восьмерки вдруг приостановился, увидев, как его сын пишет что-то в тетрадку.
- Опомнился! Ого, опомнился! Слышишь, мать, пишет что-то! Ха-ха! Для чего только пишет-то?! Ха-ха! Дурак, - прокричал отец так, что Варвара Владимировна попросила того унять пыл, дабы соседи не тушевались. Но было мало толку от такого замечания.
- Все гордятся своим детьми, а я то что? Вырастил тряпку, которая даже поступить никуда не может. Еще пишет там что-то себе, пишет. Ха-ха! Я уж думал хоть дурак от безделия, а тут по природе дурак, - все продолжал Дмитрий Иванович.
- Остановись, прошу, вот и Настюшку разбудил, опомнись! Она еле заснула, вся тосковала от безделия целый день, в лагерь хочет..., - проговорила успокайвающим голосом, особо выделяя ударения слов мать.
- Ты что, еще и защищаешь этого балбеса??? Вздор! Давно пора его выгнать, давно пора!
Сергей сидел неподвижно, смотря в пол от желания отвести глаза куда подальше от свирепого отца, которому чуть-чуть не доставало до удара.
Мать ахала и охала, смотря по углам, даже чуть пустив слезу.
Настя же, сестра Сергея Дмитриевича, проснулась, выйдя из комнаты прямиком в гущу событий, с испуганным плачем. Но отец ее напрочь не замечал; видимо, и вовсе не старался.
- Ты - позор нашего рода Синицыных, позор! Ужас. Что мне скажут: какого бездаря вырастил ты, Дима, какого? Уходи, сейчас же, - кричал еще более свирепым воем он, - сейчас же!, - ударил тот по столу, стоявшему по середине комнаты.
Сергей на удивление был спокоен. В его глазах даже показалось чувство удовлетворение. О том же нам говорила и его улыбка. Он взял с собой свой бумажник, телефон; подвинул отца, стоявшего по середине комнаты, облокотившего на стол; взял куртку в коридоре и убежал как можно быстрее на улицу, не обращая внимание на крик всего семейства.
- Куда ты, сынок?! - заплакала мать, Варвара Владимировна.
Даже маленькая сестра сопроводила уход Сергея вопросом, интересовавшим всех: "куда же он?".
Даже Дмитрий Иванович был встревожен, но старался не показывать этого.
- Пусть валит! Тряпка! Сам прибежит завтра на коленях, - уверял он супругу.
- Что ты наделал? Что ты наделал?! - орала та, сев на пол вся в слезах, закрыв лицо.