Благодарю Сергея Маслобоева, одобрившего эту тему и подтолкнувшего меня к написанию романа.
«Старая тетрадь»
О существовании этой коленкоровой, бледно зелёного цвета тетрадки, я почти забыл. Считал, что она давно сгинула в очередной стопке макулатуры. Но разбирая в очередной раз залежи бумаг, натолкнулся на неё. Начал листать, читать. Всё вспомнилось и мне стало страшно. Не просто страшно, а ужасно страшно.
Это был мой, если его так можно назвать - «путевой дневник» середины восьмидесятых годов.
Работал я тогда в Ленинградском отряде «Экспедиции специальной морской проводки речных судов».
Что же в ней такого, что тянет, на «спец»? Чем же занималась эта «контора» тогда (существует ли она сейчас, не знаю, вряд ли, наверняка растащили и угробили)?
Занималась перегоном новых речных судов, от строителей, к заказчику. Перегонялись речные суда совершенно разного класса. От буксиров - толкачей и речных сухогрузов до белоснежных красавцев – пассажиров, австрийской постройки. Москвичи, наверняка, не раз видели теплоход «Есенин», жителям Якутска известен красавец т/х «Демьян Бедный», По Амуру наверняка ещё бегает «Омский-117», там же в Сибири, думаю, ещё работает «Кемерово». Хорошо знакомые мне названия. Пассажиры - это «австрияки», а сухогрузы - «румыны».
А задумывались ли люди и экипажи, работающие сейчас на судах, как эти суда попали в Хабаровск, Якутск и прочие города? Расположенные за многие тысячи миль от места их постройки.
Посмотрим на карту. Вот Вилково на Дунае, а вот Николаевск на Амуре и выше по реке - Хабаровск, где был приписан «Омский-117». Вот опять украинское Вилково (тогда его называли российской Венецией), сюда из Австрии перегоняли пассажиров, а затем, «Демьян Бедный» оказался в Якутске, а «Есенин» в Москве.
Каждый здравомыслящий, помнящий, курс географии из школьной программы, скажет: «Есть два варианта, южный и северный». И будет совершенно прав. Но мы «советские россияне», тогда, не искали «лёгких путей». А главное - экономили валюту, так нужную тогда, для поддержки «братских» партий, обитающих в глубинной Африке. Южным маршрутом, караваны судов этой конторы, прошли за свою историю только один раз. После чего, этот маршрут «зарубили» навечно. Девяносто процентов времени моряк находился не в своих территориальных водах и платить ему, его копейки, надо в валюте.
То ли дело Арктика, свои воды, свой лёд (даже летом в июле и августе толщиной более метра), своя «тёплая водичка» (от +1, до +4 градусов). Гуляй, «рванина – морячок», от рубля и выше. И «гуляли»!
Так «гуляли», что прочитав всего несколько страничек своих старых записей, отложил тетрадь подальше и отёр выступивший на лбу пот - от страха. От запоздалого, на несколько десятилетий, страха.
Странно мы - люди, устроены. Ведь тогда, в восьмидесятые. В арктический шторм, глухой ночью, с «не вовремя накрывшимся» локатором, на ощупь, при свете только прожектора, между рифами, когда влетали в крошечную, но спасительную бухточку - этого страха не было. Не было его и через месячишко, в центре Охотского моря, когда караван, штормом разбросало так, что даже связи с другими судами не было. Креномер на ходовом мостике, заваливался за красное деление, вся команда в спасательных жилетах. И шутки то от одного, то другого из ребят:
- А водичка- то всего четыре градуса. Минут двадцать можно продержаться.
- Дурак, до неё ещё надо долететь, вон смотри, «санитары океана» уже второй день за нами идут, наш шеф (кок), сдуру их прикормил отходами, вот они и ждут добавки.
Действительно, параллельным курсом с нами, шло несколько касаток - убийц китов. А что им человек, так - букашка.
И даже тогда, точно помню, страха не было. Какое-то, отчаянное веселье, да, было. Но ни паника и не страха, а именно отчаянный «пофигизм». Что это было? Неужели, такое состояние, свойственно только молодости? Да нет, ведь там были и возрастные люди. Вот только шуток от них, в тот момент, я не могу припомнить. Значит, всё же возрастное?
Была доля правды и в другом. Ежегодно, летом, с началом нашей навигации в Арктике, экспедицию поздравлял «вражий голос» - «Голос Америки». Происходило это так.
Караван выходил в Белое море. Буквально на следующий день, в эфире, звучало: « На рейд Белого моря вышел караван судов в составе стольких-то единиц. Поздравляем банду алиментщиков и авантюристов товарища Золотова (управляющий из московской конторы) с началом арктической навигации». Примерно так.
Спутники, естественно засекали, наше появление в акватории и звучало это поздравление.
Что в этом поздравление, правда, а что нет? «Банда»- это естественный перегиб тех времён. Алиментщики - да, их было в экипажах много. Но думаю, не больше, чем в любом другом коллективе моряков. Это определённая специфика работы и от неё никуда не деться в любой стране. А вот авантюристы - это в точку.
Авантюра в государственном масштабе. Гонять Арктикой, речную, «яичную скорлупу», в Сибирь и на Дальний восток. Ну, а люди, выполняющие подобную работу - авантюристы. Тут всё правильно. Только с одной, но значительной поправкой. Авантюристы и ассы своего дела, люди высочайшей квалификации, с огромным опытом работы в труднейших условиях. Каждый из судоводителей, имел два диплома, дающих право, водить суда в морях и реках, а это, две большие разницы. Да и остальные члены любой команды - все супер профессионалы в своём деле. От матроса, до капитана все понимали и осознавали, что от его ошибки, зависит жизнь всего экипажа. Можно проводить параллели с экипажами подводной лодки. Многие ли страны имели подобных специалистов? Думаю, нет.
Вот и пришёл к ещё одному выводу.
Молодость большинства. Влюблённость в свою профессию и в хорошем смысле – авантюризм, всё это, в сумме, вытесняло страх, не оставляло ему места в человеке. Но прошли десятилетия, прочитал, вспомнил и, страх пришёл. И ничего странного в этом нет. Просто надо оглянуться и посмотреть на календарь.
Записал эти строки, в ту же старую тетрадь, более года тому назад.
Когда начал выставлять свои тексты в интернете, несколько раз порывался начать писать воспоминания о том периоде жизни, но каждый раз не решался. Дело в том, что в этой экспедиции, долгое время работал капитаном, широко известный, маститый писатель Виктор Конецкий. Кто он, а кто я - обычный графоман. Смешно.
Но последние события в Охотском море подтолкнули.
Побывав там же, в октябрьском штормовом море много лет тому назад, имею представление, что это такое.
Да, и тогда, в том первом для меня перегоне, была авантюра. Но в декабре прошлого года, в Охотском море, произошло просто массовое убийство. Сейчас принято и модно ругать советский период, но на такой маразм не решился бы ни один руководитель, тех времён.
Когда прошло первое сообщение, что в декабрьском, штормовом море терпит бедствие плавучая буровая платформа, я сразу сказал своим домочадцам, что шансов на спасение у людей, практически нет. На их беду, так всё и произошло. Спаслись единицы.
Стяжательство, непомерная жадность, скотское отношение к своим работникам, погубили десятки человеческих жизней. Неужели, сволочи, опять отмажутся и откупятся?
Рецензия на «Старая тетрадь
Олег! Скажу прямо. Отбросить надо все сомнения. Вы должны писать об этом. Сам я в спецморпроводке не работал. Но многие годы плавал с людьми пережившими это. Помню их рассказы. Мороз по коже. И не бойтесь Вы таких авторитетов, как Конецкий. Кстати, Виктор Викторович был милейшим человеком и всегда очень сочувственно относился к морякам, которые пишут. Очень горжусь, что довелось в своё время мне с ним познакомиться. Чай вместе пили у него на кухне. Ещё раз говорю. Прочь сомнения. Пишите.
Сергей Маслобоев 18.02.2013 21:06 •
Глава 1 «Контора»
Единственно по-настоящему жаркий месяц в Ленинграде - это июль, дней десять настоящего пекла наберётся. Жара может вернуться и в начале августа, но тогда был июль восемьдесят четвёртого года.
Ехал в тряском трамвае, обливаясь потом, открытые форточки вагона не спасали от духоты. Вышел, а вернее вывалился на остановке у метро. Почти бежал в предвкушении блаженства прохлады и сквознячка, поджидающих меня на лестнице эскалатора. Еду до «Василеостровской», где вновь выхожу в раскалённый город. Постоянно скучающие по теплу и солнечным дням питерцы, сегодня жмутся к теневой стороне улицы. Лавировать в разомлевшей толпе пешеходов не хочется. Перебегаю на солнечную сторону под палящие лучи, благо мне недалеко.
Вот и четвёртая линия. Заросший зеленью дворик, где в глубине примостилось приземистое двухэтажное строение с красной вывеской у входа. Дом старинный, но строился явно не для «графьёв», скорее для обслуги. Скрипнув плохо смазанными петлями, открыл дверь и окунулся в полумрак тамбура. Затем был широкий освещённый коридор. Отовсюду доносилась пулемётная дробь пишущих машинок и обрывки телефонных разговоров. Спасаясь от духоты, двери многих кабинетов распахнуты настежь. На стене доска – указатель с перечнем кого и где можно найти.
Что же привело меня в эту контору со специфическим и непонятным пока мне названием, которое вот так сходу и не выговоришь «Ленинградский отряд Спецморпроводки речных судов»?
Всё очень прозаично. Моя жизнь сделала крутой разворот. «Коту под хвост» полетели профильная учёба в институте и многолетний «Аэрофлотовский» трудовой стаж. Надо начинать всё с чистого листа. Поиски хорошо оплачиваемой работы и привели меня на Васильевский остров Питера.
Дверь, обитая тёмно-красным дерматином с табличкой «Отдел кадров» в отличие от других была плотно закрыта, что и не удивительно. Это «кадры», а не какой-то расчётный отдел бухгалтерии. Чуть приоткрыл, заглядывая и стукнув костяшками пальцев в притолоку, спросил:
- Можно?
Пожилой мужчина, обладатель крупной, лобастой головы, увенчанной седым ёжиком волос, чуть приподнял голову, отрывая взгляд от бумаг, буркнул:
- Проходи, садись.
Ткнул рукой в сторону стула напротив себя. Пока я делал несколько шагов по кабинету и садился, кадровик успел добавить:
- Обожди минутку, сейчас допишу эту муть и, поговорим.
Пока он дописывал, я успел немного оглядеться. Ничего особенного: шкафы, стеллажи, полки, даже так любимая канцеляристами комнатная зелень на месте. По оконным подоконникам любовно расставлены горшочки с мелкими кактусами и ещё что-то цветущее. Но была и парочка отличительных черт. В углу, на вешалке висел морской китель с отличительными знаками капитана торгового флота, а на массивном сейфе в углу кабинета стояло большое фото в рамке.
Три капитана в обнимку позировали на набережной, а задним фоном служили речные сухогрузы у причала. Приглядевшись, догадался, где был сделан снимок – набережная Невы напротив Горного института. В центре снимка капитан и известный писатель Виктор Конецкий, справа от него - мой кадровик.
На душе стало немного спокойнее. Забрезжила надежда, что за столом сидит не прожжённый сотрудник первого отдела, а в недавнем прошлом обычный капитан пред пенсионного или пенсионного возраста. Я-то знал, чего самого главного в те годы у меня в бумагах нет, а он - ещё нет. Хозяин кабинета прервал мои размышления. Отодвинул бумаги в строну и, откинувшись на спинку стула, пробасил:
- Слушаю. Если на работу устраиваться, то давай, что у тебя там есть, посмотрим, поговорим.
Первым я извлёк из полиэтиленового пакета лист с заявлением и протянул ему через стол. Вглядываясь в строчки, он пошарил рукой по столу, нащупал и водрузил на переносицу очки в массивной оправе. Пока я доставал из пакета все остальные документы, мужчина прочитал и удовлетворённо кхекнул. Протягивая ему стопку документов, увидел человека, не скрывающего довольную улыбку и, услышал:
- Отлично, вовремя ты появился, я уж собирался объявление в газету давать. Повара во как нужны! - и он провёл ребром ладони по горлу.
Продолжил, беря остальные документы:
- Каравану скоро выходить из Архангельска, а кока на «Омском» нет.
Капитан А…х уже замордовал меня, неделя уже, как висит над душой: «Когда кока пришлёте?».
Кадровик кивнул в сторону фотографии на сейфе и закончил фразу:
- Можно подумать, что повара у меня за дверью очередь устроили, а я их не беру и ему не отправляю. А, ладно! Понятное дело, каждому хочется свою «дырку» в экипаже закрыть. Нормально жрать-то все хотят.
Одной рукой досадливо махнул, а другой потянулся за моим удостоверением.
«Значит третий на фото, возможно, мой будущий капитан, - промелькнула мысль. Но только возможно.»
Изучая «корочки» повара, кадровик довольно хмыкнул и даже прочитал вслух: «…выданы в г. Сочи.»
Посмотрел на меня и что-то вспомнив, продолжил мечтательно:
- Чудесный городок. Ох и погуляли мы с ребятами там однажды. Молодые все были… А потом жена, детишки у всех пошли, уже не развернёшься.
И заговорщицки подмигнув мне, продолжил изучать документы. Военный билет с записями о службе на Черноморском флоте в Севастополе тоже одобрил и прокомментировал:
- Я тоже там службу начинал. В Севастополе знают, что такое порядок, это тебе не севера.
Пока всё шло хорошо, даже очень хорошо.
Вот в его руках моя трудовая книжка. Её он изучал долго и внимательно. Несколько раз глянул на меня поверх очков, но пока молчал. Я напрягся, прокручивая в голове, что и как отвечать. Хотя, чего гадать, всё продуманно уже по дороге сюда и «крутить» нет смысла.
Изучив трудовую, отложил её в сторону вместе с военным билетом. Следующей и последней была справка из института, где говорилось, что я студент четвёртого курса заочного отделения.
Прочитал и отложил в сторону. Снял очки, прищурившись, начал разглядывать меня, и как бы разговаривая сам с собой начал:
- Трудовая книжка - как икона, одни листы с поощрениями чего только стоят? Что в Сочи, что здесь в Пулково. Победитель всевозможных соцсоревнований, премии регулярные, даже ценные подарки есть, а вдобавок ещё и студент. Такой стаж в международных отделах.
- Ты думаешь, я не представляю, что это такое? Отлично представляю! И после всего этого – увольнение по собственному желанию… и ты просишься к нам?
Сделал паузу и вдруг спохватился:
- А где самое-то главное – характеристика с последнего места?
«Вот и началось», - мелькнуло в моей голове. Злость взяла такая, что аж скулы свело, еле выговорил:
- Нет её и, не будет. Подтёрся ею и спустил в унитаз. Наверняка знаете, что такое «волчий билет?»
Молчим и смотрим друг на друга.
Он взял очки, покрутил их в пальцах, отложил и начал массировать прикрытые веками глаза. Видно устал, да и паузу взял, обдумывая.
Вновь откинулся на спинку стула и совсем другим, резким тоном сказал:
- Рассказывай, только коротко и саму суть.
Пришлось рассказать. Уложился в несколько минут.
Кадровик слушал, положив ладони на две стопки моих документов, а я смотрел на них и понимал, что от движения этих рук сейчас зависит всё. Если сведёт их вместе, собрав документы в кучку, можно их забирать и направляться к дверям.
Он этого не сделал. Когда я закончил с рассказом, жёстко спросил:
- Решил у нас отсидеться, чтобы подзабылось всё? Правильно, там, где мы работаем, туда уже и не ссылают даже.
И улыбнулся, то ли мне, то ли своей остроте.
- Да нет, что толку отсиживаться. Обратного хода в это ведомство у меня нет и не только в Питере. Так что…, - ответил ему.
- А как же с учёбой?
- Так вы же зимой практически не работаете, вот и можно сдавать в зимнюю сессию всё чохом.
Он ухмыльнулся и пробурчал уже нормальным голосом:
- Всё просчитал. Правильно, доучиться надо.
Помолчал и заключил:
- Ладно, хрен с тобой и твоей характеристикой. Не ты первый такой у нас и уверен, что не последний. Выкручусь. У нас половина плавсостава со своими «скелетами в шкафах», только они у всех разные, пусть будет и твой - для коллекции, так сказать.
Роясь в одной из папок на столе, продолжил:
- Вот эти-то морячки и пашут во льдах, а гладенькие и чистенькие у нас в «визированных» ходят, по загранкам шастают.
И думаю, что мне не показалось тогда. Почти неприкрытое презрения у человека прозвучало в этой фразе. Да и почему не высказаться? Я чужой человек, мы один на один в кабинете.
Двинул по столу в мою сторону одну из стопок со словами:
- Это забери, а вот заявление, военный билет и трудовая книжка пока у меня полежат.
Из папки вытащил фирменный бланк, расписался на нём и, подышав на печать, шлёпнул в углу бумаги. Протянул мне и, не разжимая пальцев, спросил:
- Как со здоровьем-то у тебя? Стоит ли «огород городить», если что-то не в порядке? В поликлинике БМП (Балтийское Морское Пароходство) наших ребят прокручивают по особой программе. У нас на судах врачей нет, населённых пунктов на побережье, где будете работать, раз-два и обчёлся. Не всякий вертолёт долетит до вас, да и где их взять, если только с ледокола. И стоят они денег немереных…
И тут чёрт дёрнул меня за язык:
- Понял. Короче, легче и дешевле похоронить.
Он слегка опешил, но нашёлся. Криво ухмыльнулся и закончил мысль:
- Размечтался. Мы рефрижераторы не гоняем, морозильных камер нет.
- Тогда значит по старинке? В дерюжку, железяку к ногам и…, - подытожил я его мысль.
Он выпустил из руки направление к врачам, махнул в сторону двери и не скрывал раздражения в голосе:
- Давай, шуруй на медкомиссию. Тоже мне остряк-самоучка. И скажи спасибо, что профессия у тебя дефицитная. А так бы…нахрен ты нам нужен. Своих архаровцев и правдоискателей хватает.
Уже в дверях окликнул меня:
- И «мухой» давай! Как получишь санитарную книжку, так ко мне бегом. Получишь командировочные, суточные, покупай билет на самолёт …и в Архангельск на «Соломбальский» рейд. Туда визированные скоро подгонят ещё три «чебурашки» и - вперёд. Пора навигацию открывать, а тут вас… поодиночке… приходится, отлавливать!
Вот с таким напутствием я и вышел из конторы. Не понимая, кто меня «отлавливал» и, что такое «чебурашка». А вот «Соломбальский рейд» - это звучало в ушах приятно. Да и на губах, вроде какой-то привкус остался, что-то необычное, терпкое и крепкое, как медовуха. В памяти начали всплывать книги и фильмы о Петре. Откуда всё это? Из истории всплыло и старины далёкой.
Поскрипывая и противно скрежеща колёсами на поворотах, трамвай вёз меня домой. Пристроившись на освободившееся место в углу вагона, достал бланк и стал разглядывать эмблему и текст на оттиснутой печати. В голове роились мысли в большинстве своём с вопросительными знаками.
«Куда я лезу и зачем?»
Ответить толком на первый вопрос я не мог даже себе. Все эти разговоры о романтике, море, льдах и прочем, в определённом возрасте если не отпадают вовсе, то притупляются: пропадают эмоции, сглаживается острота чего-то нового. Они хороши, когда сидишь на мягком диване в окружении всем довольной семьи и тебе не надо оглядываться назад с мыслью: «А что будет завтра?» Вот тогда да. Можно и потрепаться от души. А когда ты два месяца не можешь устроиться на работу с приличным заработком - тогда не до романтики.
«А почему именно с приличным?»
Да потому, что за годы семья привыкла к хорошему достатку, к определённому укладу жизни и резкий переход от «нормально» к «хреново» ни к чему хорошему не мог привести. И не надо мне рассказывать о пылкой любви и семейных узах. Я не первый и точно не последний, кого могло накрыть этим «валом» обыденной реальности. Тяжёлая, грязная работа меня не пугала, всё уже проходил, но она должна быть хорошо оплачиваемая. Но даже в таком огромном городе она мне не «светила».
Это сейчас в кабинете кадровика я психанул, нервы не выдержали, и ляпнул, что характеристикой подтёрся и спустил её в унитаз. А по факту, я её просто не брал. А зачем? Отлично понимал, что на этом листе формата А-4, мстя мне за свой страх, потерю уважения в глазах вышестоящего начальства, парой фраз мне перечеркнут всю мою жизнь. И куда мне с таким «волчьим билетом?»
В эти месяцы я напоминал себе пресловутую лягушку, которую бросили в стеклянную банку с молоком. Она бьёт лапками, мечется вдоль стенок, молотит и молотит. И сколько же ей надо так молотить, чтобы взбить молоко до твёрдого кусочка масла, оттолкнувшись от которого, она сможет выпрыгнуть из молочно-стеклянного плена? А хватит ли терпения и сил?
Здесь на Васильевском острове мне подсунули под «лапки» маленький, скользкий, неустойчивый кусочек и даже не масла, но надо оттолкнуться от него, «выпрыгнуть» из сложившейся ситуации.
«Куда выпрыгнуть?»
А Бог его знает? Как говорят: «Ввяжемся в бой, а там и разберёмся».
На этом прелюдию можно и заканчивать.
Медкомиссию прошёл за неделю. Из семи дней четыре ушли на стоматолога. Выдрали, что можно, залепили, что надо. Знатно всё сделали, на несколько десятилетий хватило. Так что никто меня не переубедит, что раньше и с этим делом было хуже, чем сейчас. Когда хотели – умели всё.
И уже через день тридцать девятый номер автобуса от метро «Московская» вёз меня в так хорошо знакомое «Пулково». А ещё через пару часов сто тридцать четвёртая «Тушка» уносила к Архангельску. Здесь, на загадочном для меня «Соломбальском» рейде, ждали кока.
Далее я тогда не заглядывал. А зачем? Ведь главное было – «выпрыгнуть».
Глава 2 «Пастораль»
Аэропорт не произвёл впечатления. Пара десятков рейсов союзного значения и столько же рейсов местных линий. Таких предприятий областного значения в те годы по стране было очень много. Другое дело – погода. После питерского недельного пекла просто блаженство. Солнечно, но всего около двадцати градусов тепла с лёгким ветерком.
Получил из привезённого от самолёта багажа сумку и вышел на площадь. Надо перекурить и уточнить у кого-либо из местных, как добираться до места. Кто-то из прилетевших пассажиров направился к такси. Другие, увлекаемые встречавшими их людьми, направились к частным машинам. Основная масса сгруппировалась на автобусной остановке. Закурил и приглядел себе для расспросов пожилую женщину, которую встречала девушка, скорее внучка, а не дочь. Сделав пару затяжек, и подошёл к ним с вопросом, как добраться до нужного мне места.
Девушка с готовностью начала объяснять:
- Доедете до автовокзала…
В этот момент на площадь въехал рейсовый автобус.
- Светка, автобус…давай!
Женщина нагнулась, подхватив одной рукой сумку, что была поменьше, а другую ухватила за одну ручку. Оборвав объяснения на полуслове, девушка подхватила свободную ручку, и они ринулись к остановке. Уже на бегу молодая обернулась и крикнула:
- Давай за нами, там объясним!
Впрессовываться в старенький «ЛАЗ», да ещё с багажом очень не хотелось. Махнул им, бегите мол, остался на месте, докуривая и наблюдая, как толкаясь и пропихивая перед собой поклажу, люди вбиваются в душный автобус. За спиной послышалось:
- Зема, дай- ка прикурить.
Обернулся. Коренастый плотно сбитый как гриб-боровичок с короткой накачанной как у борца шеей и короткой стрижкой светлых волос, за мной стоял парень, примерно мой ровесник. Левой рукой держал за ручки сумку, заброшенную на спину, а правую с сигаретой протягивал в мою сторону. Я щёлкнул зажигалкой, прикрывая пламя ладонями. Пригнувшись, он прикурил, затянулся и спросил:
- На перегон что ли? Из развизированных «погорельцев»? У меня уже третья навигация, но тебя что-то не припомню, не встречал.
- С чего ты взял, что я из развизированных и вообще? – задал встречный вопрос.
Прищурив один глаз и ухмыляясь, парень пояснил:
- Слышал, как ты расспрашивал о нашем рейде, да и зажигалочка у тебя классная фирменная. С нами на севера в перегон визированные идут только по большой нужде, когда визу зарубят. Вот и решил.
- Да нет, я вообще не из этой «оперы». Совсем новенький у вас в конторе.
Выпустив струю табачного дыма, и не разжимая прищуренного глаза, незнакомец тихо присвистнул и продолжил:
- Эка тебя угораздило. Что, житуха прижала или деньжат решил срубить?
Отвечать на подобные вопросы очень не хотелось, но он и сам сообразил, что слишком рано «зарулил» не туда и перевёл стрелки.
- Сам-то кто по профессии, кем пойдёшь с нами?
- Повар, - ответил ему.
- Шеф значит, уточнил он.
И добавил, видно поняв по выражению моего лица, что до меня не очень дошло.
- Капитана у нас «мастером» кличут, стармеха – «дедом», а коков – «шефами».
- Вот теперь ясно, - подтвердил я его догадку.
- Я на «Кемерово» пойду, а тебя куда определили?
- На «Омский - 117», - ответил парню.
- Ух ты, повезло тебе. Мастер у них классный, да и команда - «волчары» ещё те!
И быстро глянув на меня, уточнил, как бы успокаивая:
- У них экипаж года три не меняется, если только один-два человека за навигацию. Капитан за своих горой стоит, сам в этих краях лет десять гоняет, все бухточки и щели как «свои пять» знает. Боцман не хуже мастера, тоже около десяти лет на северах. С таким экипажем можно работать, не так «очко» играть будет. Вы до Николаевска-на-Амуре погоните, а мы до Салехарда, там приёмщики будут встречать.
Вдруг вновь хитро прищурил глаз и спросил:
- Хлеб-то печь умеешь?
Что он говорил дальше, плохо сейчас помню. Внутри у меня что-то «ёкнуло» и оборвалось. Чуть в испарину не пробило. Молча кивнул, подтверждая, а в голове лихорадочно метались воспоминания из далёкого курса поваров шестьдесят восьмого года выпуска. Всплыло какое-то слово – «опара» имеющее отношение к выпечке хлеба и всё. Больше ничего не помню, абсолютный провал в памяти. А парень продолжал, не заметив моей паники:
- На Диксоне-то хлебом можно отовариться. На пару недель ходу хватит, а потом будешь корячиться. Питание на ходу четырёхразовое, да ещё хлеб по ночам печь. Тут вашему брату – шефам не позавидуешь.
Он ещё что-то говорил, я вроде бы и слушал, а сам зло думал: «Вот сволота кадровик! Про всякие там надбавки коэффициенты соловьём разливался, а про то, что по ночам хлеб печь придётся – ни гу-гу. Ведь знал и не спросил меня – умею печь, или нет? Ему дырку в экипаже надо заткнуть, а я, узнав такое, мог и «ручкой сделать». Сделать бы не сделал, но находясь в Питере, разузнал как и что. Живу на Пискарёвском проспекте, а рядом с домом, большой хлебобулочный комбинат. Зашёл, спросил, мне бы любая женщина всё объяснила и разжевала. А теперь что? Идти на другое судно и спрашивать у кока? Слушок моментально разнесётся - позорище короче. Это морячки и как говорит этот парень - «волчары». За такие промашки могут и физиономию начистить и правильно сделают».
Вывел он меня из неприятной задумчивости протянув руку со словами:
- Ну что, будем знакомы? Меня Лёхой все на перегоне зовут.
Представился и я, пожимая его жёсткую, как деревянная плашка ладонь.
- Я в этой конторе матросом хожу, - продолжил попутчик рассказывать. Хотя по специальности водолаз-глубоководник.
Глядя поверх моего плеча, протянул:
- Вот и отлично, автобус нарисовался. Народ разъехался, сядем как белые люди и вперёд – на Соломбалу.
Бросив взгляд на свою и его объёмистые сумки, нерешительно предложил:
- Может быть «мотор» возьмём?
Лёха посмотрел на меня как на чумного.
- Ты чё? Здесь больше червонца настучит, а могут заломить и в два конца, как узнают куда нам ехать.
И мотнув головой в сторону кучкующихся возле машин таксистов, закончил:
- Это ж «вокзальщики», они все уверены, что мы дурные деньги зашибаем на этом перегоне. И ничего ты им не докажешь. Не поверят.
В автобусе сели, как можно дальше от последнего высокого ряда кресел, где невозможно было сидеть летом из-за удушающей вони и жара от работающего за тонкой перегородкой двигателя. Была в то время такая серия львовских автобусов – «душегубок». Кондукторша с коричневой сумкой на груди прошлась по салону, обилечивая немногочисленных пассажиров и, закончив, крикнула шофёру:
- Саша, поехали.
Понимая, что дорога предстоит не пятнадцатиминутная, хотелось выудить из попутчика как можно больше информации. Как продолжить разговор? Вспомнились слова кадровика про «личные скелеты». Рядом со мной сидел владелец подобного «артефакта», да и я, мало чем отличался от него. Тоже иногда достаю «дружка» из шкафа, обтираю пыль и опять прячу подальше от посторонних глаз. И всё же решил продолжить именно с этого места. Слегка толкнул его локтём в бок и спросил:
- А как это у тебя получилось, что имея такую шикарную профессию, ты оказался в матросах?
Не поворачивая головы в мою сторону, только слегка дёрнув щекой и кривя губы в ухмылке, тихо процедил в ответ:
- Я же не спрашиваю тебя, почему ты лангеты не нарезаешь в Питере. В кабаке на Невском например, а прёшься, сам не зная куда? Видно прижало тебя?
- Есть такое дело, два месяца не мог работу найти, не идти же в грузчики или в кочегарку?
- В кочегарку ещё надо попасть, там места «блатные», - прокомментировал мой ответ Лёха и продолжил:
- Что это за контора и куда ты попал, я тебе расскажу вкратце, остальное всё потом сам поймёшь. А вот в душу никому не лезь и свою пока не распахивай. Рано ещё. Не время. Для этого есть перегон не в один месяц длиной. Да и обстановка будет располагать. У этой «яичной скорлупы» борта не толще двух миллиметров думаю. Без двойных бортов и ледового пояса. Водичка за бортом от минуса до плюс четырёх обычно. Льдинки стучатся в борта, иногда прошивают их как бумагу. Вашего А…ха никогда в караване не ставят на чистую воду, сразу за ледоколом. Он обычно ходит четвёртым-пятым или вообще замыкающим. Так что всё это крошево ваше будет, а там такие «крошки» попадаются, что мама не горюй! Так что наслушаешься ещё стука и насмотришься всего.
Замолчал, взял небольшую паузу и только после неё продолжил меня просвещать:
- По всем инструкциям нашим посудинам позволяется в морях ходить только в виду берега и не более, чем при пятибалльном шторме. Летом в Чёрном море и Азовском - это конечно кайф вдоль пляжей Ялты и Сочи, да с биноклем в руках. Но те, кто пишет эти инструкции, не бывали здесь на северах, а если и бывали, то ходили не на речной посудине. Тут как прихватит враз, какой чёрт пять баллов? Берега плоские и без единой бухточки или щели какой, вот и молишься молча на мастера и деда, чтобы один с рулевым удержал посудину носом на волну, а у другого дизель не забарахлил. Деваться-то некуда. Да, можно выброситься на берег, но кто же это сделает? Все работать хотят, капитанить.У многих за спиной стоят старпомы и даже вторые помощники, кто тоже раньше был капитаном, но погорел на чём-то.
Автобус въезжал в город и, торопясь закончить основное, что он видно хотел донести до меня, парень продолжил:
- Как понимаешь, весь этот «букет прелестей» располагает к откровениям. Тут, кто не один год гоняет на северах, знают всех и обо всех. Наверное, ни один поп на исповеди не услышал бы того, что можно услышать здесь в Арктике. Невольно сам всё расскажешь, тебя и за язык никто тянуть не будет.
Замолчал, отвернувшись от меня смотрел в окно. Я ждал, понимая, что это не всё, что он хотел вложить мне в голову. И не ошибся. Лёшка продолжил, слегка волнуясь, с появившейся хрипотцой в голосе:
- В Арктике не только воздух стерильный, тут и люди другие, не считая больших городов. Да и нет их тут. Архангельск и Мурманск не в счёт, это так – «ворота», как принято говорить. Тут, сволочи не приживаются, не климатит им здесь.
Парень посмотрел на меня, как бы наблюдая за моей реакцией и одновременно улыбаясь. Смеялись не только губы, но и в глазах мелькало что-то смешливое.
- Знаешь, как бывает? Вернёшься, бывало на берег - в Питер. Отдыхаешь, само собой, гуляешь по полной! Потом столкнёшься с одной сволотой, ещё раз и ещё. Так муторно на душе становится, просто не в моготу. Многие не выдерживают: срываются, в ментовку попадают по-разному. И начинаешь ты смотреть на календарь и считать дни и недели до следующей навигации. Многие любят говорить и писать там во всяких книгах, мол, море затягивает.
Меня и не только меня, знаю это точно, не море затягивает, а вот эта правильность жизни здесь – в Арктике. Когда деваться вроде некуда и все вокруг тебя становятся людьми. Вот это притягивает и затягивает. Недаром перегонщики говорят, что после третьей навигации или остаются до упора, или уходят.
Коротко глянув в окно, парень добавил:
- Скоро автовокзал, там пересядем и ещё минут двадцать до места.
Только тут поймал себя на мысли, что совсем не успел разглядеть город, по которому ехали уже минут десять. Сейчас для меня было важней другое, то, что я слышу от этого парня и смутно начинаю понимать, в какую авантюру я ввязался. Но говоря словами Лёхи: «Деваться-то мне некуда!» Ни там, на воде, может оказаться некуда, ни сейчас здесь на берегу, мне тоже некуда.
На автовокзале, схватив сумки, бегом перебежали в готовившийся отправиться автобус на Соломбалу. Оплатив проезд, я уже готовился смять в кулаке билетик. Заметив это, Лёха протянул руку:
- Дай ка сюда.
Взял, аккуратно разгладил и вместе со своим сунул в карман рубашки. Наклонившись ко мне тихо сказал:
- Это наш рейс и мы так не делаем.
Посмотрел на меня в упор и продолжил:
- Живёшь сам - дай и другим жить.
Подобное выражение мне доводилось не раз слышать, живя на Кавказе, а это был Архангельск – ворота севера, Заполярья. Суть сказанного парнем стала ясна чуть позже, когда пожилая кондукторша со своего места зычно объявила:
- Следующая остановка Рейд, - и безошибочно определяя, что именно она нам нужна, повернулась в нашу сторону всем корпусом. Выходя из автобуса через задние двери, рядом с креслом женщины, Лёха незаметно вернул ей билеты. Ещё в дверях я успел услышать тихое и благодарное:
- Спасибо, сынки.
Перед нами была широкая и длинная улица, слегка изгибающаяся вдали. По обе стороны застроена в основном добротными в два этажа рублеными домами. Язык не поворачивался назвать их избами. Всё же город как не как. Проезжая часть, не знавшая асфальта, разбита до невозможности. Особо глубокие ямы и сама засохшая грязь колеи от машин кое-где присыпаны щебнем. Можно представить, что здесь творится в дождливую погоду. А вот тротуары поражали ещё больше, но со знаком плюс.
Впервые мне довелось увидеть деревянные тротуары, а если ещё точнее – дощатые. Широкие, плотно подогнанные доски, поднятые над землёй сантиметров на двадцать, шли вдоль высоких, глухих заборов и монументальных ворот, тротуар перед которыми был вырезным, чтобы можно было его поднять для въезда машины. Мы шли, сопровождаемые глухим рычанием или злобным лаем псов, гремевших цепями за оградой.
Перед некоторыми домами доски тротуара были идеально чистыми, даже более того, казались выдраенные чем-то, как на палубе крейсера старой постройки. В памяти невольно всплыла байка-анекдот, гулявшая по Черноморскому флоту, и думаю, не только по нему. Как один из проверяющих адмиралов орал на палубе крейсера: «Уберите бревно с палубы!» Подчинённые перепугались, не поймут в чём дело? Палуба идеально чистая. Оказывается, адмирал заметил в щёлке палубных досок оброненную кем-то спичку. Так и тут. Страшно было наступать на такую чистоту.
Заметив моё удивление, Алексей пояснил смеясь:
- Сразу можно определить, что хозяин дома флотский. Вот только так ни разу и не удалось увидеть, кто этим делом занимается? Сам он драит, или «матросня семейная», включая тёщу?
Посмеиваясь, дошли до поворота улицы, где она и обрывалась, вернее, заканчивался тротуар, продолжением которого служила тропинка. Лёшка шагнул на неё, а я остановился поражённый тем, что увидел перед собой.
Огромный луг, поросший изумрудно - зелёным клевером с вкраплениями мелких белых цветочков, точно не ромашек, скорее, незатейливых маргариток. И над всей этой «лепотой», перелетая с одной цветущей головки клевера на другую, тихо жужжа, перелетают пчёлки и крупные полосатые шмели, а над ними порхают бабочки-капустницы. Даже еле слышимые взвизги пилорамы, доносившиеся с противоположного конца луга, и медово желтевшие вдали штабели пиломатериалов не портили эту идиллию. Так и казалось, что сейчас появится юная пастушка в скромном платьице с двумя ослепительно белыми козочками. Или прелестница в развевающемся полупрозрачном наряде и с сачком в руках начнёт выделывать грациозные «па», пытаясь поймать бабочек. Ну прямо как на рекламном ролике, заманивающем туристов на изумрудные луга какой- нибудь Ирландии. Невольно вырвалось:
- Вот это да! Сплошная пастораль!
Не слыша за спиной моих шагов, Лёха остановился и обернулся. Видок у меня в тот момент был, наверное, ещё тот. Спросил улыбаясь:
- Что остолбенел? Или ты рассчитывал увидеть корабли на рейде, стрелы кранов, услышать гудки над водой.
Не стал ему отвечать. Да всё, что угодно готов был увидеть, но не такую идиллию.
Слева луг переходил в узкую полоску жёлтого песчаного пляжа с небольшим деревянным причалом, к которому притулились три «чебурашки». Сухогрузы стояли почти вплотную бортами друг к другу. Почему их так называли, мне стало понятно и без чьих-либо пояснений. Два больших, прямоугольных, с закруглёнными углами иллюминатора ходовой рубки и два выносных мостика по её бокам, действительно, очень напоминали глаза и оттопыренные уши этой забавной и любимой детьми игрушки. А за судами простиралась широченная в этом месте Северная Двина, в плавных и тёмных водах которой невозможно купаться даже жарким летом.
Громкий вопль от ближайшего судна вернул меня в действительность:
- Лёха! Едрёна кочерыжка! Ты что ль? Вот зараза, мы заждались уж тебя.
Мой спутник махнул кому-то приветственно рукой и, обернувшись ко мне, пояснил:
- Боцман мой. Заждались они. Видно вахту некому стоять, вот он и рад радёшенек.
И зашагал по тропинке. Шагнул и я в эту «пастораль».
Глава 3 «Поднимите мне веки», а лучше бы не поднимали.
Первая запись в коленкоровой тетради: «Пятнадцатое июля восемьдесят четвёртого года. Архангельск, теплоход «Омский – 117». Заступаю на вахту».
Всё правильно, но ведь был ещё день приезда. Вот и продолжим с него.
По тропинке вышли с Лёхой на причал. Пока он здоровался, обнимался с боцманом и ребятами из экипажа, я стоял чуть в сторонке. Потом представил и меня:
- А это шеф с «Омского». В одном самолёте летели с Питера. Новенький у нас в конторе.
Первым ко мне шагнул боцман – крупный мужчина среднего возраста. Здороваясь, протянул ладонь размером с маленькую сковородку, не уступающую ей и в жёсткости. Пробасил, кивнув в сторону стоявших судов:
- Это хорошо, а то ваши ребятки там уже дней десять, как сами кашеварят. Грозят мастеру бунт поднять, - и засмеялся.
Когда я закончил знакомиться с его матросами, боцман сказал одному из них:
- Проводи человека.
Парень с готовностью быстро нагнулся и подхватил с настила мою сумку.
- Я что, сам не донесу?
- Да ладно тебе, всё нормально, пошли, - и шагнул на палубу.
Прошли через корму, и подошли к противоположному борту. Вахтенный матрос с соседнего сухогруза хорошо всё слышал и видел, что происходило на причале. Нас уже ждал молоденький курносый парнишка с «уставной» армейской стрижкой. Мой сопровождающий махнул сумкой и перебросил её через два борта. Парень ловко поймал и аккуратно опустил на палубу. Сухогрузы были пришвартованы очень плотно друг к другу. Расстояние между бортами составляло толщину опущенных судовых кранцев, которые слегка поскрипывали при еле заметном покачивании посудин. Перебрался на следующую палубу. И этот парнишка подхватил мою сумку. Я уже не сопротивлялся. Может быть, у них так положено, традиция, Бог их знает?
На «Омском» нас ждали, но весьма своеобразно. Обогнув кормовую надстройку, первое, что увидели - это драные, без шнурков кроссовки и худые волосатые голени. Их владелец, худой долговязый парень, полулежал в кресле, закинув «циркули» на борт судна. По пояс голый, на голове выцветшая тельняшка, повязанная на пиратский манер, глаза прикрыты. Полная иллюзия задремавшего человека во время принятия солнечных ванн, под палящими лучами солнца, всего лишь в Архангельске, а не в какой - нибудь Ялте. Провожавший меня парень прыснул тихим смешком и с нотками восхищения тихо сказал:
- Ничего себе, вахта!
И тут же громко крикнул:
- Жердяй, кончай дрыхнуть, принимай кока!
Один глаз вахтенного приоткрылся, и послышалось:
- Для кого и Жердяй, а для тебя салажонок - Александр Иванович! Ещё раз услышу, утоплю шмакодявка, - стянул ноги с борта и встал во весь немалый рост.
Матрос качнул в руках мою сумку, собираясь перебросить её вахтенному. Наигранно пугаясь, тот рявкнул:
- Я тебе брошу! Попробуй только. А вдруг там у шефа пузырь, побьём хрусталь, что тогда? А ну, дай ка сюда.
Протянул длинную лапищу и выхватил у парня сумку из рук. Поставил рядом с собой на палубу. После чего, как бы слегка кланяясь, театральным жестом указал мне на борта, приглашая:
- Прошу, шеф, в дом родной, уж все глазоньки проглядели ожидаючи.
За моей спиной вновь послышался тихий смешок, и тут же последовала ответная реплика на неё от вахтенного:
- Исчезни, не порть торжественность встречи!
Под прицелом двух пар глаз я взобрался на один борт и, шагнув на другой, спрыгнул на палубу.
- Сойдёт, нормально держишь баланс, - прокомментировал Жердяй.
Локоть на отлёте, ладонь под углом опущена вниз, ёрничая, чуть склонил голову, сопровождая всё одесским говорком, протянул руку здороваясь:
- Для вас, шеф, просто Санёк.
В каждом коллективе, даже в малом бывает свой шутник и зубоскал. Без них жизнь была бы пресна и скучна. Вот за таким ярким представителем этой породы я и шагнул дальше:
- Пошли к мастеру, надо же доложить о твоём прибытии.
Проходя по корме мимо дверей с большим круглым иллюминатором, матрос щёлкнул по нему ногтём со словами:
- Твоё хозяйство, шеф.
Я это понял немного раньше, перебираясь с одной палубы на другую, а посему промолчал. Перед трапами, один из которых вёл на вторую палубу, а другой вниз, Санёк подсказал:
- Оставляй сумку здесь, наши кубрики внизу, а к отцам-командирам сюда, - и шагнул на трап ведущий вверх.
Шагнул раз, два и резко развернулся. Возвышаясь надо мной, расплылся в улыбке, демонстрируя тускло мерцающую фиксу во рту, проинформировал:
- Шеф, одна очень маленькая, но важная деталь, касающаяся моей персоны. Ужасно обожаю, макароны по-флотски, имейте это в виду, а ещё лучше, имейте дополнительную порцию. Готов душу заложить за это блюдо.
Смеясь, ответил парню:
- Так, наверное, проще завести жену и будут тебе макароны хоть каждый день.
- Шеф, ну ты даёшь! Ты считаешь, что Саньку не хватает в жизни приключений и неприятностей? Ошибаешься. Их достаточно, даже здесь, так что…
Вошли в полумрак коридора на второй палубе. Двери слева и справа. Матрос тихо пояснил:
- Хозяйство и кубрик нашего «Маркони». Дальше слева каюта деда. Дверь закрыта, значит, дрыхнет стармех. Напротив мастера.
Рядом с этими каютами в самом конце коридора две ступеньки вверх вели к распахнутой двери в ходовую рубку судна.
Не доходя пары шагов до каюты капитана, матрос громко крикнул:
- Валентин Ароныч! Мастер! Кок прибыл.
Не очень понятную для меня фамилию капитана я знал, а вот отчество смутило ещё больше. Не ожидал встретить такое в столь северных широтах, да ещё зная от Лёхи, что это один из самых опытнейших арктических капитанов.
Тишина.
Остановились в распахнутых дверях каюты. Просторное помещение, переборки обшиты панелями из разных пород дерева. Внушительный стол, кожаное кресло, перед столом ещё два, но массивных. У одной переборки диван с торшером, напротив, хорошая стенка с баром. Санёк указал мне рукой на незамеченную мной ручку двери в переборке рядом с диваном, поясняя:
- Тут у него спальня, видно спит.
В этот момент дверь приоткрылась.
Майка, синее трико от спортивного костюма, тапки на босу ногу. Сильно посеребрённая сединой, немного всклокоченная шевелюра, в руке открытая книга. Таким я увидел впервые своего капитана. Приглушая голос, он обратился к Саньке:
- Чего глотку дерёшь? Спят все кругом. Стукнуть в дверь ума не хватает?
И уже ко мне, кивнув в сторону кресла:
- Проходи, садись, я сейчас.
Санёк начал что-то мычать, оправдываясь, но дверь уже закрылась. Я прошёл и сел в кресло у стола, а матрос остался стоять в дверном проёме. Минут через пять капитан вышел из спальни уже причёсанным в форменной рубашке и брюках. Бросил матросу:
- Чего отсвечиваешь здесь, зови боцмана, а сам - марш на вахту.
Сел за стол и обращаясь ко мне:
- Давай, что там у тебя?
Протянул ему направление, командировочное предписание и паспорт. Последний он даже не раскрыл, отодвинув в мою сторону, пробормотал:
- Убери, он мне не нужен.
Быстро глянул в бумаги, проставил в нескольких местах дату и расписался. Крутнувшись в кресле, открыл сейф, стоявший у него за спиной, и убрал бумаги. В дверях каюты появился коренастый мужчина примерно одного возраста с капитаном, где-то под пятьдесят.
- Проходи Саныч. Знакомься, садись, - обратился к нему мастер.
Боцман шагнул в мою сторону. Я встал, здороваясь и пожимая его руку, услышал:
- Пал Саныч.
Только здесь из пояснений капитана мне стало известно, что до самого отхода каравана из Архангельска у меня не будет буфетчицы. Значит, мытьё посуды и уборку на камбузе придётся делать самому, за что мне будут начисляться проценты от её «великой» ставки.
- На всём пытаются экономить, - пояснил, заканчивая с «приятными» для меня новостями капитан.
- Крохоборы, - буркнул боцман.
Что мне оставалось делать? Только послать мысленно букет «ласковых» слов в адрес питерского кадровика. Умней буду в следующий раз, если он будет.
Капитан перепоручил меня заботам боцмана, напомнив ему, что надо снять остатки продуктов и товара в «артелке», за которые до моего появления отвечал боцман. С таким напутствием мы и вышли из каюты.
- Пойдём, покажу твой кубрик. Размещайся, знакомься с ребятами. С Сашкой ты, похоже, познакомился?
- С вахтенным что ли? – спросил я улыбаясь. Он что, действительно одессит или просто дурачится?
- Говорит, что мама родила его в Одессе, но с самых мокрых пелёнок прожил в Питере на Лиговке. Знаешь такой весёлый район?
Я кивнул.
- Вот мы и зовём его одесситом питерского разлива. Выпивоха и балабол ужасный, но без подлянки. Любимчик и одновременно заноза в заднице капитана.
Заметив на моём лице недоумение, пояснил.
- Сашка рулевой от Бога, лучший в отряде. А как «смотрящий» вообще ювелир, глаз-алмаз, как говорят. Вот за эти два последних качества мастер ему многое прощает. Если бы не Ароныч, его давно бы вытурили из проводки, если не хуже.
- Что такое «смотрящий», в наше-то время? – спросил я у боцмана, действительно не понимая данной функции матроса.
В этот момент мы шли по коридору нижней палубы. Боцман остановился перед одной из дверей, не отвечая мне. Нажав на ручку, открыл со словами:
- Это твоя, размещайся, а я пойду на камбуз остатки снимать, возни там не на один час.
Уже шагнул было от меня, но остановился.
- Что касается «смотрящего»…долго объяснять, вот войдём в пролив Вилькицкого, всё сам увидишь, и объяснять не надо будет. Давай, располагайся.
Каюта была хорошая одноместная с полуторной кроватью, стол с настольной лампой, кресло, большой шкаф. Иллюминатор примерно в метре над уровнем воды. Слева от входа дверь в ванную комнату. Открыл. Душевая кабинка, раковина, над ней большое зеркало с полочкой, унитаз. Хорошая сантехника. Всё чистенько и продумано. Короче, уровень приличной трёхзвёздочной гостиницы.
В шкафу на полках толстое шерстяное одеяло, подушка, постельные принадлежности, несколько вешалок для одежды - всё как надо.
Застелил кровать, взбитую подушку положил к борту, ближе к иллюминатору. Разобрал сумку, развесил всё. Бритву и всякие прибамбасы понёс в ванную. Выхожу оттуда и вижу картину.
На пороге каюты стоит троица: боцман, рядом с ним хмурого вида парень, а за ними улыбающийся Санёк. Он и начал:
- Нет, вы только посмотрите, как шеф красиво разложился! Шмоточки развесил, подушечку к борту под окошечко, чтобы свежим воздухом дышать.
«Всё понятно, начинается обычный матросский стёб над новичком», - мелькнуло в голове.
- Так мужики, заканчивайте, лучше скажите, что не так? – обратился с вопросом к троице.
- Всё не так, - ответил боцман.
- Если тебе льдинкой даст по голове, мы тебя и вытаскивать не будем, - хмуро продолжил незнакомый мне парень.
- А если по-другому, то только ноги переломает, - весело продолжил за ним Санёк, -так мы тебя вытащим.
- Пошли, посмотришь, как надо, - подвёл черту боцман, и они вышли в коридор. Я за ними. Пал Саныч распахнул дверь соседней каюты, и обращаясь ко мне:
- Смотри, как надо.
Двухместная каюта, на одной кровати спит парень, головой к дверям. Чемодан стоит на палубе рядом, буквально под рукой. Возле второй кровати застеленной, но пустой, стоит внушительная сумка и тоже в головах. Дав мне возможность всё разглядеть, боцман объяснил:
- Если на ходу услышишь шлюпочную тревогу, натягивай штаны, хватай пожитки и пулей на палубу. Бритвенный помазок и зубную пасту можешь оставить в подарок океану, он всё принимает.
Ухмыльнулся и добавил:
- Мы в яичной скорлупе и под нами не летнее Чёрное море. Привыкай к этому с первого дня, иначе… Всё понял, надеюсь?
- Да, теперь всё ясно, - ответил я ему.
- Тогда иди и упаковывай всё обратно.
Вышли в коридор и они направились к трапу. Последним шёл Санёк, тихо мурлыча под нос:
- Ах, Одесса, жемчужина у моря…
Упаковывая вещи в сумку, думал: «Вот попал! Мало того, что пахота предстоит не слабая – четырёхразовое питание на ходу, так ещё острые ощущения обещают. А сколько заработаю в итоге, пока совершенно не понятно».
Как же я был далёк тогда от истины, называя всё, что нам предстояло тогда – острыми ощущениями. Всё это понимаешь только сейчас, когда прошли десятилетия, стуча по клавиатуре, а тогда…
Тогда меня волновала другая проблема - как печь хлеб? Я ничего не помнил и не имел ни малейшего представления как к этому подступиться. Выручила память. Всплыли воспоминания из рассказов мамы о детстве и юности, которые она прожила в деревне. Вспомнился рассказ, как во время войны она ходила в деревню к родителям с моей сестрёнкой на руках, за продуктами. В этих рассказах часто упоминалось, что хлеб в её семье пекли дома, и даже ей приходилось это делать. Мама жила в Сочи, она знала, что я не мог найти приличную работу в Ленинграде, но была не в курсе, куда меня в итоге занесло. Два веских повода позвонить ей, не особо вдаваясь в подробности. Хотя, какая мать, даже на расстоянии не чувствует, что у ребёнка, что-то неладно в жизни?
Сунул под пояс джинсов тетрадку, накинул лёгкую куртку и поднялся на камбуз, где боцман с помощью матроса пересчитывал остатки товара в артелке. Боцман восседал на «банке» (табуретке) с тетрадкой и калькулятором в руках, а матрос в этот момент пересчитывал пачки «Беломора».
Сказал Пал Санычу, что еду в город на переговорный. Надо позвонить матери.
- Ты же только из дома, - удивился он.
Пришлось объяснять, что мать живёт не в Ленинграде.
- Тогда другое дело - это святое. Давай, шуруй. Когда вернёшься, мы уже закончим всё.
На переговорном пункте в центре города, заказ ждал часа полтора. Мой звонок с новостью, где я и что собираюсь делать, переполошил маму основательно. Несколько минут ушло на то, чтобы её немного успокоить и только после этого приступить к главному для меня. Пристроив на коленке тетрадку, торопливо записал всё, что мне мама сбивчиво продиктовала. Эта тетрадь, где один листок исписан моим корявым почерком, и сейчас передо мной.
В ней записано, что такое закваска, опара, на какой объём сколько и чего надо. Сколько раз тесто должно подняться и сколько раз его надо обмять, прежде чем класть в форму. Короче, весь этот кошмар был описан. Ужасно не любил заниматься мукой и тестом.
Возвращаясь на рейд, молил Бога, чтобы он как можно дальше отодвинул от меня тот день, когда мне придётся этим заниматься. А сейчас думаю: «Господи, какая ерунда по сравнению с тем, с чем пришлось столкнуться в действительности».
Ещё шагая по тропинке, увидел два удилища, изредка взлетающих вверх. Два молодых парня рыбачили, сидя на причале. Поодаль небольшая группка перегонщиков. В центре, на голову выше всех, стоял Санёк. Долетал его «одесский говорок», а затем взрывы хохота. Обернувшись и увидев меня, от группы отделился Лёха и направился мне навстречу.
- Привет ещё раз. Как у тебя? Приняли ребята нормально?
- Вроде нормально, но ещё не видел всех.
- Заступишь на вахту, за один день со всеми познакомишься.
Парень продолжил разговор возбуждённо, торопясь поделиться приятной новостью:
- Слушай, а я тут успел к вашему мастеру подкатиться, застолбил кое-что.
И указывая на спины ребят с удочками в руках, продолжил:
- Это ваши. Один мотористом идёт, другой матросом. Южане, из Измаила, там тоже отряд перегонщиков есть. Не часто, но бывает, что напрашиваются к нам на северный перегон. В основном приходит молодняк. Идут за деньгами и романтикой, но после пролива Вилькицкого, куда что девается? Начинают просить, чтобы их пересадили на судна, направляющиеся в реку, на Салехард и прочие. Никто из мужиков не помнит, чтобы измаильские доходили с караваном до Дальнего Востока или вставали на зимовку. Вот мне ребята и подсказали сунуться к вашему Аронычу, договориться о подмене. Обещал, а он слово держит. Если это вдруг не прокатит, то есть стопроцентный вариант, пойду у тебя буфетчиком.
Вывалил на меня новости, из которых я толком ничего не понял. Пришлось остановить парня:
- Стоп, Лёха, давай ещё раз. О какой зимовке ты говоришь?
Засмеявшись и слегка хлопнув себя по лбу, он спохватился:
- Вот чума, совсем забыл, что ты новенький! – начал пояснять:
- Ты думаешь, что вы так с «ветерком» и пройдёте до Николаевска-на-Амуре? Да не в жизнь! Никогда ещё такого не было. Отсюда уйдём, как всегда поздно. Пока визированные подгонят суда, пока из Питера прилетят люди, начнётся перетасовка экипажей. Потом получим аванс, и начнётся такой «цирк» дня на три-четыре… Что я тебе буду рассказывать, сам увидишь. Потом будем ждать флагмана – начальника каравана. И только потом тронемся. В лучшем случае к середине августа. Когда дошлёпаем до Берингова пролива там уже можно нарваться на обледенение. В начале октября - запросто. Для наших посудин, это кранты. Хорошо ещё если в бухте Провидения на зимовку встанут, там хоть люди, жильё есть. А то мне в первом перегоне пришлось с ребятами куковать в какой-то крохотной бухточке на Чукотке. До ближайших вояк и чума аборигенов километров по пятьдесят в каждую сторону. Вот было весело. Зато рыбалка…
Мне было не до прелестей зимней рыбалки, перебил парня:
- И кто остаётся на зимовку?
- Да не боись, коков не оставляют, только если сам изъявит желание, - успокоил Лёха. Обычно остаются моторист, матрос и радист. А если посудина более серьёзная, то и электромеханик.
- И сколько они так кукуют?
- Как лёд сойдёт, весенние штормы пройдут, так к ним обычно добираются получатели судна, но бывает, что и нашим из Питера приходится добираться. По-разному бывает, не угадаешь. Но, как правило, в июне всё заканчивается.
Так воображение у меня разыгралось, что аж присвистнул невольно, тряхнул головой, отгоняя видения.
- Что, не устраивает? – спросил Лёха и, не давая мне возможности ответить, продолжил:
- А вот я в этом году с удовольствием «вмёрзну». Надо на годик потеряться из Питера, нечего там отсвечивать.
И предваряя мой вопрос, добавил:
- Потом, время будет, расскажу.
- А что ты там начинал говорить про буфетчицу? Мне капитан сказал, что только перед самым отходом появится.
- Всё правильно, но она только до Салехарда, у неё там дочка живёт. Вот она и нанимается, чтобы добраться, а заодно подзаработать.
- Мне мастер об этом не говорил, - возразил я Лёхе.
- Как он мог тебе сказать? Радиограмма пришла, когда ты уже в город уехал.
И расплывшись в ехидной улыбке продолжил:
- Не успел он тебя обрадовать. Да ты не расстраивайся, придумают что-нибудь, экипаж у него толковый.
Настроение резко ухудшилось, если бы ситуация была иной, забрал бы вещи и уехал в аэропорт. Но я ещё был в «банке» и отчаянно молотил лапками. Пришлось, тихо матерясь, перебираться через борта судов и топать на свой камбуз.
Боцман, закончив с отчётами, сидел на корме возле пульта управления кормовыми лебёдками и докуривал «Приму». Приглядевшись ко мне спросил:
- Дозвонился? Всё нормально? А то ты какой-то смурной вернулся.
Вспоминая слова Лёхи, что не время ещё раскрывать душу и лезть в чужую, постарался ответить спокойно:
- Да нет, всё нормально, просто натопался сегодня, немного устал.
Согласно описи проверил в артелке самые дорогие позиции и подписал все четыре бумаги по камбузу и «лавочке» не сверяясь, что заняло минут пять. Боцману такой подход явно понравился. Улыбаясь и с сожалением в голосе сказал:
- Эх, сейчас бы обмыть такое дело! Да нечем. Ни денег, ни водки, ни у кого нет. Не идти же к мастеру за «шилом»? Да и не даст сейчас - на стоянке.
Он угадал моё состояние. После последних новостей выпить хотелось ужасно, тем более, что у меня-то было. Вот и ответил ему:
- У меня есть, сейчас принесу. Вот и обмоем.
- Отлично, неси. За мной не пропадёт - отвечу. Пока соображу, чем занюхать, - и, потирая руки, шагнул в камбуз, а я спустился на жилую палубу.
Когда вернулся, неся бутылку под курткой, на столе уже стояла открытая банка с маринованными огурцами, два стакана и по куску хлеба. Только плеснули по стаканам, как в дверях бесшумно возник Санёк. Боцман аж тихо взвился:
- Ну и нюх у тебя, Жердяка. Ты ж на берегу болтался.
Изображая совершенную серьёзность на лице, Санёк ответил:
- Пал Саныч, тут нюх не причём, просто «включил дюдюктивный» метод Холмса, да и сумку шефа я в руках сегодня держал.
- Хорош трепаться, ставь стакан.
Пара движений бутылкой над стаканами, поставленными в ряд, и водка разлилась равными порциями.
Выпили, закусили и на корме выкурили по сигарете. Санёк несколько раз пытался балагурить, но боцман его обрывал:
- Слушай, помолчи. Устал я сегодня что-то, не до тебя. Да и шеф сегодня набегался. Сейчас докурим и по «люлям», ему с утра на вахту.
Так и сделали. Успел поставить будильник, выглянуть в распахнутый иллюминатор, наблюдая как маленький буксир, пыхтя и чадя трубой, тянет по реке большой плот брёвен. Водка на пустой желудок делала своё дело. Сунулся головой в подушку. Волны от проходившего буксира добрались до бортов, заплескались, захлюпали, постепенно затихая. Под эти звуки я и провалился в сон.