Я никогда раньше не представлял себе, как скрипка может разговаривать, до тех пор, пока не встретил Скрипача Палтуса.
Скрипач Палтус пришёл в ресторан поиграть на скрипке, за деньги. Ему не очень везло с постоянной работой, но он не сдавался и мужественно боролся с трудностями. Руки его казались чуть деревянными, зажатыми, но скрипка в этих руках, действительно, разговаривала. Он мог, играя, проникновенно посмотреть в глаза публике, обаятельно улыбнуться, он действительно был очень интересен. И ему искренне аплодировали, в течение первого часа. По истечении второго часа, аплодисменты заметно поутихли, да и вокально-инструментальный ансамбль занял свои места на сцене.
Даже очень интересного рассказчика трудно слушать больше двух часов.
Самое большое своё потрясение Скрипач Палтус перенёс, едва вступив во взрослую жизнь. Его отец, житель Белоруссии с прибалтийской фамилией, поднял в архивах почти столетние документы, какую-то домовую книгу своей прабабушки, объяснил детям, что все они — евреи, и увёз семью в Израиль. Пятнадцать лет Скрипач Палтус покорял израильскую публику высоким искусством, после чего оставил её пребывать в растерянности и приехал жить на Украину. О своём пребывании в наших краях, Скрипач Палтус отзывался скромно и сдержанно покашливая:
— Белорусский Скрипач Палтус, из Прибалтики, гражданин Израиля — приехал на Украину и за два месяца покорил полстраны! Хххэ-кга-а-а-а…
— Моя скрипка — стоит как мерседес! — говорил Палтус, показывая мне свою скрипку, работы какого-то старинного мастера.
Скрипка Палтуса выглядела по-цыгански колоритно: перламутровые инкрустации, порожек из слоновой кости, необычной формы колки и, может быть, что-то ещё, чего я сразу и не заметил. Но самая интересная, на мой взгляд, особенность этой скрипки, заключалась в странной отделке грифа. Тыльная сторона грифа, которая обращена к ладони скрипача, была испещрена множеством мелких кривоватых бороздок, наподобие насечки. Обычно, эта часть грифа гладкая. Если на скрипке много играют, лак со временем отполировывается ладонью или даже протирается до самого дерева. Процарапанные на шейке грифа бороздки никак не поддавались моему пониманию, и мне пришлось у Палтуса спросить об их… сущности.
— А это я специально сделал, чтобы рука не скользила. Я когда играю, рука потеет и начинает скользить. А так — ничего не скользит, очень удобно.
Смычок Палтуса тоже обращал на себя внимание. Он был заметно длиннее и толще обычных скрипичных смычков, напоминал маленькое изящное брёвнышко.
— Я его сам сделал. Во-первых, обычный смычок для меня — слишком лёгкий… А во-вторых — слишком короткий. Мало нот помещается!
Ни один скрипач не сможет мериться своим худосочным смычком с толстым и длинным Смычком Палтуса.
Самовары имеют очень важное значение в развитии певческих талантов. У Авенировны, моей преподавательницы по пению, был старинный самовар, работы тульских мастеров братьев Баташевых. Купила она его, по случаю, на блошином рынке, за трояк. От времени, он конечно потускнел, окислился, местами облез. Не один раз она с сожалением заговаривала об этом… И вот, пользуясь случаем, я решил порадовать преподавателя, — приносите, мол, свой медный тазик… Уж я вам его так отполирую — не узнаете…
Столетний самовар был покрыт шершавой серо-зеленоватой окисью, довольно-таки стойкой к истиранию. Я тёр его всем, чем мог: мягким металлическим ёршиком с мылом, тряпкой с полировальной пастой… снова ёршиком… снова тряпкой… И представлял себе конечный результат — ослепительный, горящий, сверкающий хромом и медью дровяной чайник… Красота… Красотищ-щ-ща… Щ-щ-щ-щ-щ-щ-ща… Щ-щ-щ-щ-щ-щ-ща… Хватило меня только на верхнюю — то ли латунную, то ли бронзовую — чашку. Чашка была гладенькая, безо всяких выступов, впадин и прочих неудобных загогулин. На зачистку всего остального требовалось какое-то особое вдохновение: кованые ручки, ножки, рельефные поверхности и прочие обескураживающие элементы. В общем, в ожидании моего вдохновения, самовар прожил у меня года полтора. Именно в это время, мне несколько раз хотелось бросить занятия с Авенировной. И каждый раз, гарантом возобновления занятий становился этот самый, несчастный самовар. После того, как я осознал его роль в певческой науке, - я боюсь к нему прикасаться. Он у меня до сих пор стоит.
Но Скрипач Палтус играл в певческой науке не менее важную роль. Он приехал ко мне домой и привёз с собой шлифовальный станочек, техническую бор-машину, фетровые и войлочные круги, всевозможные насадки и полировальные пасты. Скрипач Палтус приехал для того, чтобы помочь мне начистить самовар для Авенировны, за пятнадцать минут. «Я тебе его за пятнадцать минут так начищу — будет гореть!» — говорил мне Скрипач Палтус.
Старинный самовар не должен сиять и сверкать, как новый… Он тогда утратит свой шарм… Примерно так говорил Скрипач Палтус через два часа.
Через три часа, самовар выглядел так, как и должен был выглядеть старинный, столетний, слегка протёртый от пыли и грязи самовар.
И мы сели пить чай, заварив кипятка в электрочайнике.
Я люблю пить чай из больших чашек. Специально для чая у меня куплены огромные пол-литровые чашки-супницы. Никуда не торопясь, мы выпили по супнице чаю, с мёдом. Я показал Палтусу свой рассказ про Авенировну… Палтус бегло просмотрел пару страниц:
— Та-ак, я понял… Слушай… я считаю, что ты этой бабе просто зря платишь деньги! А ну-ка, спой мне что-нибудь!
Я не мог хотеть петь. Но, превозмогая моё нехотение, Скрипач Палтус, на правах гостя, всё-таки вынудил меня. Я взял гитару.
Здравствуй, моя Мурка
Здравствуй, дорогая
Здравствуй, моя Мурка
И проща-ай…
Почему-то именно эти строчки я пропел дрожащим голосом Скрипачу Палтусу, чтобы он смог по достоинству оценить педагогическую деятельность Авенировны. Вердикт Палтуса подтвердился: я зря плачу ей деньги! Этой бабе…
А петь надо — совсем не так… А на гитаре я играю — как-то не этак… И вообще, я уже немолод… Целых тридцать четыре года… Ещё пять лет — и я вообще никому не буду нужен… А у Скрипача Палтуса — абсолютный слух! Хоть ему уже и под сорок… А один его приятель, виолончелист, учась в консерватории, попал к хорошему преподавателю, который «развинтил» ему весь аппарат! Раньше он играл неправильно, но всё мог сыграть, а теперь он начал учиться правильно и таки вообще больше ничего не может!
Мы выпили и по второй супнице, и по третьей. Уже после второй мне стало тесно в своём доме. А он — и после третьей никуда не торопился. Он же приехал мне помочь! И я старательно изображал благодарность. Мне хотелось заорать ему в лицо… не скажу, что. Мне его хотелось… не скажу, что. А Скрипач Палтус всего этого словно не замечал и продолжал тиранить мой мозг своими нескончаемыми тирадами. Конечно, автор не стал бы набрасываться на Скрипача Палтуса как бешеная собака, это вообще не в его правилах. Автор просто склонен предполагать, что в нашем огромном, но временами тесноватом мире можно встретить людей, которым Скрипач Палтус обязан жизнью.
Скрипач Палтус изобрёл и построил Гитару Палтуса. Своими руками воплотил в дереве и металле новый, изобретённый им самим, вид электрогитары — укороченный, с четырьмя струнами в скрипичным строе, и пятой струной — от бас-гитары…
Перламутровая отделка пятиструнной Гитары Палтуса выполнена в духе лучших традиций старинных скрипичных мастеров. Если бы я не располагал достоверными сведениями о том, что старинные скрипичные мастера не сочиняли электрогитар, я бы определённо решил, что Гитара Палтуса — это их очумелых ручек дело. Сравнительная стоимость его Гитары пока неизвестна.
Сей дивный инструмент, Скрипач Палтус уже использует в ресторанной работе, наравне со скрипкой. Для тех, кто ещё не понял, в чём тут прелесть, уточняем: Гитара Палтуса — это примерно то же самое, что лошадь Пржевальского, но с одним отличием — Пржевальский на своей лошади не ездил...
Изредка, Скрипач Палтус звонит мне по телефону и натужно покашливает, разбавляя свой выжидательный кашель новостями культурной жизни.
— А я тут устроился солистом, в филармонию… Хххэ-кга-а-а-а… Попал на день рожденья к директору, — был у них банкетик, в одном кабаке… Я вышел, сыграл перед гостями, — так он меня сразу за свой столик и позвал… Хххэ-кга-а-а-а!… «Вот тебя-то, — говорит, — мне и надо!» Есть у них там, в филармонии, скрипачи, играют там
что-то… но такого, вот, чтобы вышел — и сделал, один! — такого нету…
Хххэ-кга-а-а-ам-м-м!!!…
А ведь пожалуй что и действительно, нет в филармонии такого скрипача, чтобы один — вышел и сделал, когда надо. Скрипач филармонии — это лицо интеллигентное, оно-то, конечно, может подпустить со сцены высокого академического скрыпу, но если вы вдруг вздумаете приставать к нему со своими невнятными жаждами, — оно в вашу сторону лишь только брезгливо поморщится… Один, положим, выйти-то — выйдет, а коснётся до дела — тут же тебе и сникнет. Другой, может, и сделал бы, но как если выйти — так у него аж ноги не идут, вмиг деревенеют и пускают корни. А чтобы один — и вышел, и сделал — вот такого-то скрипача у них как раз и нету. Не было, пока к ним Палтус не пришёл, собственными скрипачьими ногами. Если бы не он, самое впору было бы залиться им в филармонии горючими слезами.
Но теперь у них есть Скрипач Палтус, и я за них спокоен.
Слёзы отменяются.
Скрипач Палтус, — он выйдет и сделает, один.
Когда у Скрипача Палтуса взопреют руки, — он сделает на скрипичном грифе насечку.
Когда у органиста филармонии взопреют ноги, — Скрипач Палтус прикрутит к педалям органа лыжные крепления.
Когда скрипачи филармонии заёрзают на своих стульях и начнут соскальзывать на пол, — Скрипач Палтус прикрепит на ихние стулья шершавые резиновые коврики, от мерседеса. И ничего не будет скользить.
Когда Скрипач Палтус возьмёт в руки свою Гитару, — Пржевальский поправит седло на своей Лошади. Это будет очень хорошее седло, совершенно не скользкое.
Скрипка Палтуса умеет разговаривать. Ей есть что сказать людям. Пусть поёт и разговаривает Скрипка Палтуса. Пока будет говорить Скрипка Палтуса — Скрипач Палтус хоть немножко помолчит. И тогда жена не выгонит его из дома. Это всем будет очень удобно.