Служил Советскому Союзу!
«Армия – хорошая школа, но лучше
пройти ее заочно.»
(Солдатский фольклор)
Из двух зол – жениться или идти в Армию, он выбрал меньшее. Выбрал Армию.
Милая и нежная «брошенка» оплакивала бежавшего реинкарнированного кобеля. Несостоявшаяся тёща успокаивала дочь:
- Зачем тебе нужен этот непутёвый? Родим и воспитаем без него. Дитё - это наше бабье счастье.
Макс пожалел о своём выборе уже через неделю после призыва.
Отсутствие элементарных удобств привычной жизни и, главное – женского тепла, делало жизнь невыносимой.
Чисто мужской коллектив, придавленный Армейским Уставом, где правит старший по чину, а не по разуму, с элементами уголовной узаконенной традиции, пробуждал забытые инстинкты братьев меньших.
Новобранцев выстроили в две шеренги и плюгавый мальчишка в армейской форме и лычками сержанта, как индюк, вздувшийся своей значимостью, противным высоким голосом вещал:
- Сейчас я буду называть фамилии и в ответ должен слышать чёткое: – Я! И кого я называю, делает два шага вперёд перед строем. Понятно?
- Козменков!
- Кузменков, - поправил новобранец, делая два шага вперёд.
- Какая разница! – парировал сержант-индюк.
- Дусенбабаев!
- Дусенбаев, - поправил очередной призывник.
- Какая р – разница! Бабай, он и есть бабай!
Исказив все фамилии, грозный сержант с нулевым ай кью, сообщил вышедшим из строя, куда попал и Макс, что эта гвардия придурков отправляется в Самаркандскую танковую учебку.
Подошёл «покупатель» - молодой лейтенант, приказал выстроиться в шеренгу по двое и увёл обречённых на службу за собой.
***
Жёсткое солнце Самарканда, знававшее Чингиз Хана и Тамерлана, терпеть не могло белокожих. Через неделю десяток призывников попал в медсанчасть с высокой температурой и тяжёлыми солнечными ожогами.
А надпись в большом армейском туалете на тридцать очков, предупреждала курсантов:
«Кто прошёл Самаркандскую учебку, тому не страшен Бухенвальд».
Но кто-то в небесах был милосерден, Бог до поры ведет не безнадежных грешников.
К радости Макса и его братьев по несчастью пришёл Приказ Командующего Среднеазиатским Военным Округом о передислокации танковой учебки в Отар, что под Алма-Атой, где климат более комфортный.
Но радость была преждевременной. После относительно комфортного трёхдневного путешествия в вагоне – «теплушке», где хоть немного удалось отоспаться, курсантов выгрузили на полустанке, окружённом голой степью, с выжженной солнцем жёлтой жухлой травой с редкими островками куцых деревьев.
Здесь и предстояло возродиться славной танковой учебке.
Среди безводной степи установили десятиместные брезентовые палатки. Расселили курсантов и приступили к строительству учебных и жилых бараков, совмещая его с процессом обучения правилам укрощения танков.
Высокогорное плато резким перепадом ночных и дневных температур изводило молодой организм. Привозная, густо хлорированная вода была горькой. Фурункулы, простудные и кишечные заболевания преследовали курсантов.
И вскоре историческая запись Самаркандской учебки перекочевала в общественный туалет нового места обитания: «Кто прошёл Отарскую учебку, тому не страшен Бухенвальд».
Привозная вода заливалась в объёмную цистерну, стоящую на двухметровых стальных ногах и отводом трубы с многочисленными сосками для умывания и утоления жажды. Большая яма – септик за сутки наполнялась и отчерпывалась в ночное время вёдрами на верёвках проштрафившимися курсантами.
Макс подружился с дерзким, под стать себе, парнем Есеном, утверждавшим, что он является прямым потомком Чингиз Хана.
В палатке на десять курсантов их авторитет был непререкаем.
Еврей Стёпка Шпак, пронырливый пройдоха, наладил связи с интендантской ротой и бесперебойно снабжал авторитетных товарищей сахаром и хлебом. Сам же, заядлый курильщик, не выпускал сигарету изо рта ни днём ни ночью. Это однажды заставило страдать всех обитателей палатки.
В одну из ночей, после отбоя старший сержант Карпенко заглянул в палатку своего взвода, втянул ноздрями воздух, выругался матом и крикнул:
- Взвод, подъём!
Курсанты выстроились в шеренгу перед палаткой.
- Кто курил? Шаг вперёд!
Трусливый Стёпка включил автозащиту, ушёл в себя, закупорил сознание.
- Так, - сказал взводный, - трусливые шакалы, нет виновных. Ищем улику.
Он взял с собой щуплого курсанта Семёна из Вологды в качестве ищейки и через минуту появился перед взводом. В ладони Семёна лежал скрюченный бычок – окурок сигареты.
- Это трагическая минута, - скорбно произнёс Карпенко, - многострадальный бычок погиб, не пережив предательства своего трусливого хозяина. Но он заслуживает достойного отношения к себе после смерти. С этой минуты все вы не доблестные танкисты, а похоронная команда.
Скорбная процессия во главе со своим командиром углубилась в освещённую луной степь. Четыре курсанта на развёрнутом за концы одеяле несли «труп» окурка сигареты. Замыкал процессию отряд со штыковыми лопатами на плечах.
Достойно, по - человечески похороненный «бычок» стоил бессонной ночи и без того измотанным службой курсантам.
Командир взвода Карпенко, отслуживший полтора года, по армейской иерархии «дед», как сам он выражался - положил на службу …., и дослуживал, читая книги и философствуя. Он вверил свой взвод в ведение молодого сержанта, немца Вольфа - командира второго взвода.
Молодой, ретивый, только сам окончивший учебку и оставленный в ней командиром взвода. В нем дух войны, как во всяком немце, был заложен на генном уровне. Даже порой командовал, занимаясь строевой выучкой, незаметно для себя переходил на немецкий язык:
- Друм линкс, цвай, драй!!!
Выносливый как бык, он выводил курсантов на кросс и внезапными командами:
- Вспышка слева!
- Вспышка справа! – заставляя их плашмя падать в колючую сухую траву на горячую землю, имитируя защиту от ударной волны при ядерном взрыве.
Практические учебные занятия продолжали череду «удовольствий» с садистским уклоном.
Для курсантов, как приговор была команда на занятия по вождению танка.
Полигон с учебно – боевыми машинами находился в десяти километрах от расположения учебки. Поход под палящим солнцем, с кипящей фляжкой хлора, разбавленного водой в злой ад водителей – механиков, занимающихся ремонтом и обслуживанием неподъёмной раскалённой бронетанковой техники и, поэтому, носивших звание злых чертей.
Обучались за рычагами «чихараги» древнего танков Т – 34, другого танка курсантам не доверяли.
В кресле механика - водителя, в шлемофоне с ларингофоном - средством связи с механиком, находящимся в башне над головой, надо было проехать створу ворот, преодолеть подъём с остановкой и всё это под грозные злые окрики:
- Курсант, куда едешь? Левый рычаг на себя! Правый! Стой, идиот!
И тяжёлый сапог механика при каждом неудачном вираже пинал, как футбольный мяч голову бойца в спасательном шлемофоне.
Истерзанный, истощённый курсант ждал как райской благодати лишь три команды:
- Рота, стройся, на завтрак!
- Рота, стройся, на обед!
- Рота, стройся, на ужин!
Дефицит воды и вопрос мытья посуды решался просто. У каждого курсанта был полевой котелок, куда последовательно, с интервалом опустошения сначала наливалось первое, потом второе, а затем компот. Один по норме ломоть хлеба был лишь затравкой для молодого организма, и он ощущал вечный голод.
Вероятно, более других страдали таджики, которые становились в очередь у раздаточного окна и клянчили у короля кухни – хлебореза:
- Э, бача, нон хасми… (Э, друг, дай хлеба)
А завершался день построением и вечерней поверкой.
Перед ротой курсантов выходил старшина, производил перекличку личного состава, и требовал от командиров взводов предоставить проштрафившихся курсантов для ночной откачки вёдрами заполнившейся за ночь сточной ямы.
В очередной раз штрафники сделали шаг вперёд. Лишь у первого взвода не оказывалось таковых: из-за того, что командиру взвода «деду» Карпенко лень это было делать в течение дня, и поэтому он выходил перед своим взводом и произносил душевный монолог:
- Вы все - маленькие человечки, вот такие, - он показывал жестом расстояние между большим и указательным пальцем, - а мы из вас хотим сделать людей. А ну, на первый – второй рассчитайсь!
А после расчета объявлял:
- Каждый второй – герой! Шаг вперёд – вот они шакалы – штрафники!
***
Но всё «хорошее» когда-нибудь кончается.
На выпуске курсантов, перед отправкой в линейную часть, продолжения службы на боевых машинах, появился редкий гость, командир роты – кадровой офицер капитан Шишло. Любитель спиртного, он и сейчас был навеселе.
Макс, друживший на «гражданке» с соседскими мальчишками – чеченцами, шепнул на ухо Есену:
- Знаешь, как с чеченского переводится его фамилия?
- Как?
- «Шиш ло» - бутылку дай.
Есен захохотал. Шишло строго окликнул:
- Курсант, я понимаю вашу радость расставания с учебой. Но, поверьте, впереди у вас линейная часть – Ад второго уровня. А если у Земли есть задница, то она находится именно там, куда вы отправляетесь.
- Добрый человек, успокоил, - прошептал Макс.
+++
Линейная часть танкового полка и городок Аягуз, куда распределился Макс, Есен и Степка Шпак, соответствовали определению капитана Шишло.
Минус пятьдесят зимой и за плюс сорок летом, волне комфортная адская среда обитания.
Городишко со сталинских времен имел славу политических ссыльных и проституток, что способствовало появлению новой деклассовой прослойки – политически грамотных проституток.
Три товарища попали в первый танковый взвод первой танковой роты.
Старшина роты, срочник казах Мэлс (гордое имя, производное от четырех заглавных букв имен – Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин) имел совокупные качества видения жизни этих крестных Ангелов, от глобального чувства справедливости, до маниакальной жестокости.
«Фазан» по иерархии неуставного кодекса, прослуживший год из двух положенных, он был авторитетом и для «салаг», отслуживших полгода и для полуторагодовалых «стариков».
Из вновь прибывших курсантов он выделил трёх товарищей.
Младших сержантов Макса и Есена назначил командирами танков, вместо ушедших в запас «дедов». Пройдоху, вездесущего ефрейтора Стёпку Шпака забрал себе «каптёрщиком» - хранителем ротного «НЗ» - неприкосновенного продовольственного запаса, сезонной одежды роты, портянок, белья и средств гигиены.
И вскоре жизнь троицы после «Бухенвальда» учебки стала более размеренной и сытной.
Стёпка Шпак, оправдывая свою коммуникабельную национальность, наладил связи с «хлеборезкой» солдатской столовой и вечерами, после отбоя, собирал друзей в каптёрке и устраивал чаепитие, заваривая в походном армейском десятилитровом бачке две пятидесятиграммовые пачки чая и называл своё пойло «чефиром».
Распечатывал «сухпоёк» и ночное сытное бдение с разговорами о заветной «гражданке» продолжались до полуночи.
Старшина Мэлс, азиат, дитя природы, не мог совладать с избытком половых гормонов, и почти каждую ночь тайно покидал расположение части, и проводил время в объятьях аборигенки – «политической проститутки», чем сполна пользовался Стёпка, организуя в его отсутствие ночные посиделки.
Новое пополнение с «гражданки» рядового состава, добавило в штат Макса «заряжающего» Алиева Исмаила, курда по национальности. По складу ума и образу мыслей он был копией Стёпки Шпака.
С первых же дней службы, Исмаил определился, что армия это не то, о чём он мечтал, и решил «косить» от неё до упора.
На первом же ротном построении, где старшина Мэлс объявил, что новое пополнение занимает верхние ярусы двуярусных кроватей, а старослужащие нижние, Алиев обратился к командиру:
- Товарищ старшина, меня нельзя класть на верхний ярус, у меня ночной энурез.
- Говори по - русски! – приказал старшина.
- Я ссусь ночами!
- Будешь спать надо мной, и будешь слетать с постели и бежать ссать в туалет. Сигналом к действию будет мой пинок снизу, и твой полёт вниз каждый час ночного времени, пока не излечишься
Это была борьба характеров. Кто – кого. Старшина строго выполнял свою миссию, с интервалов в час, сбрасывая Алиева ударом ноги снизу по сетке кровати.
Но однажды, вернувшись с ночных «политзанятий» от зазнобы в три часа ночи, он уснул мертвецким сном и ночной «энурез» Алиева выплеснулся наружу.
Старшине снился родной аул и летняя гроза, когда первые капли дождя упали на его лицо, он проснулся. Дикий рёв разбудил всю казарму,
Алиев вместе с матрасом был выброшен старшиной в коридор с адресным посылом к распутной матери.
Алиев отвоевал своё место на первом ярусе. А гитарист, душа компании «старик» сержант Куценко исполнил специально для старшины Мэлса песню Евгения Осина «Дождь и я», акцентируя внимание на первой строке песни:
«Жёлтый дождь стучит по крышам…»
***
Девять месяцев службы для Макса, как роды по срокам полноценного бойца.
Он возмужал, затосковал необъяснимой грустью. Тогда ему пришло письмо с родного края.
Любимая «брошенка» Ксюша писала:
«Здравствуй Максимушка, солнышко моё. Взаимно не любимая, но я люблю! Ты снишься мне постоянно, и я очень счастлива. Я во снах желанная, любимая.
Максимушка, счастье моё, спасибо тебе за нежность и любовь тех недолгих дней и ночей. Две недели назад я родила дочурку. Она такая лапушка! Только родилась, а головка в маленьких кудряшках и глазёнки твои. Она твоя частичка и я люблю её больше жизни. Я рада, Максимушка, ты читаешь моё письмо, касаешься его руками, а я чувствую твой взгляд и руки твои своими руками.
Ты, наверное, не вернёшься к нам, но пиши хоть иногда, это, же, ни к чему тебя не обязывает, а я через письмо коснусь губами твоих рук, прижму его к груди и гляну в глазки доченьки, и тебя увижу наяву. Ой, что-то сердце заболело, я напишу тебе еще, а может, ты ответишь.
Я отчество доченьке Алёнушке дала твоё, а фамилию мама велела вписать нашу. Я очень – очень скучаю….»
Максим застыл, лицом зависнув над письмом. А душа колотила больно сердце. Он увидел сухие радужные разводы мумий слёз Ксюши в конце письма. Эгоистичный разум бунтовал, сканируя фразу из письма: «… фамилию мама велела вписать нашу».
***
Год, как выстрел 115–ти миллиметровой пушки танка, пролетел мгновенно и взорвался, разметал ещё один застойный клочок земли.
Воронка в прежних понятиях о жизни и летящие осколки изрешетили стёкла розовых очков гражданской жизни. Макс понял, что чисто – мужская компания в армейских рамках – это ярмарка амбиций и унижения человеческого достоинства.
Макс, Есен и Стёпка по понятиям (армейским) перешли в ранг «фазанов».
За сто дней до выхода «Приказа Министра обороны об увольнении в запас военнослужащих срочной службы…» «старики», готовящиеся к «дембелю» выбирали «петуха» из числа молодого пополнения рядового состава заряжающих.
Василёк Юдин, как никто другой подходил на эту роль - худющий, с длинной шеей, звонким мальчишеским голосом и мягкотелостью характера.
После отбоя, когда в казарме гасили свет, в руках со свечой он забирался на второй ярус кровати и, стоя по стойке «смирно» кричал, отсчитывая дни:
- Старики, день прошёл!
«Старики» хором в ответ кричали:
- Х… с ним!
- До «дембеля» осталось 99 дней!
- Ура! Ура! Ура! – троекратно кричали «дембеля – старики».
После чего Василёк читал стишок на ночь:
- Старики, спокойной ночи,
Пусть вам снятся карие очи,
И за бугром хоромы,
И Приказ Министра обороны!
И вот Василёк дул на свечу, и лишь после этого сон имел право зайти в казарму и укутать измотанных службой солдат.
***
В одну из полуночных посиделок за «чефиром», Стёпка достал с полки пакет и задумчиво, не обращая внимания на Макса и Есена, развернул его.
Там оказалась золотистая пластическая масса. Макс, родившийся рядом с легендарной Чуйской конопляной долиной – родиной знаменитой марихуаны (анаши) – «чуйки» спросил Стёпку:
- Откуда у тебя «план»?
- А я тут за танковым полигоном обнаружил «дербан», небольшую поляну с коноплёй. Думал дичка безпонтовая, потёр головки, оказалась отличная «мацанка», короче «дурь» что надо. Хотите попробовать?
Макс отказался. Есен согласно кивнул головой.
Стёпка стал «бодяжить», смешивать в нужной пропорции табак «Беломора» и анаши. Затем «забил косяк», заполнив опустошённую от табака папиросу, закупорив кончик папиросной бумаги, раскурил и протянул Есену.
Максу нравился «кумар» - сладковато – терпкий запах дыма марихуаны.
Ему было забавно наблюдать за друзьями, которые с увлажнёнными глазами погружались в зазеркальную реальность в погоне за «мультиками» - зримыми галлюцинациями.
Лишь по смене настроения он мог понять содержание «мультиков».
Если они беспричинно хохотали, значит, как минимум «Чип и Дейл», а если вдруг угрюмо таращили глаза, то это был явный «бэд трип» - как минимум «Кошмар на улице Вязов».
***
Старший сержант Макс был уже «стариком», вернее «дедом», двухгодичный срок службы заканчивался, оставалось пару с небольшим месяцев до «дембеля».
От Ксюши с «гражданки» пришло второе письмо.
Первым прочитал письмо замполит полка, следящий за моральным обликом бойцов и интересующийся их жизнью до армии:
«Максимушка, любимый, я, наверное, сумасшедшая. Ты не ответил на моё письмо, а я пишу опять. Прости меня, но я не могу без тебя, или хотя бы твоих писем. Да, я бесстыжая, я слабая, навязчивая и глупая, это всё потому, что я до безумия люблю тебя. Прости, ты прав, я дура, опять плачу. Но что мне делать? Мама даже извелась. Сначала проклинала и ругала тебя, а сейчас видит, как я страдаю, даже успокаивает и говорит, что скорее всего то, первое письмо, до тебя просто не дошло. А если и это не дойдёт? Ты даже не узнаешь, что у тебя есть красавица дочка и ей уже один годик.
Мама говорит, езжай к нему, я посижу с ребёнком. Я боюсь, но я, наверное, и впрямь приеду. Ведь я не знаю, а вдруг ты там женишься и уедешь куда-нибудь далеко и я никогда – никогда тебя не увижу. Это страшно…..»
Замполит не смог дочитать письмо до конца, злость и слёзы душили ранимую душу майора. Он позвонил дневальному в казарму роты Максима.
- Старшего сержанта Черкесова ко мне!
- Товарищ майор, - доложил дневальный, - в девятнадцать ноль – ноль старший сержант Черкесов в составе роты отбыл на полигон для выполнения занятий по ночной стрельбе.
- Завтра, как явится, ко мне!
- Слушаюсь!
Рота Макса выполняла ночные упражнения по стрельбе из танка с ходу с помощью прибора ночного видения.
Макса и Есена, как профессионалов, имеющих 1-й класс по стрельбе из танка, отстранили от занятий, и поставили в паре в оцепление по перекрытию на время стрельбы просёлочной дороги.
Небольшая бревенчатая землянка с грубым столом и скамьёй была специально сооружена на безопасном от полигона расстоянии рядом с укатанной глинобитной дорогой.
Тёмная безлунная ночь высветила яркую россыпь лучистых звёзд.
Макс и Есен завороженно глядели в ночное небо.
А далеко с полигона слышался глуховатый гром выстрелов.
- Тоска, - произнёс Есен, - скорее бы «дембель», домой хочу.
- По бешбармаку соскучился? – пошутил Макс.
- По бабам, – серьёзно и грустно ответил Есен и продолжил. – Макс, здесь недалеко аул, продмаг мой далёкий родственник, может, я сгоняю за бутылкой водки, а то такая тоска и сухой паёк не полезет в горло.
- Ты знаешь, Есен, анекдот про казаха – космонавта?
- Валяй, рассказывай!
- Высадились на Луну два советских космонавта – казах и русский. Русский сразу начал собирать образцы породы, измерять температуру грунта, а казах идёт и в каждый кратер заглядывает.
- Ты что-то ищешь? – спрашивает русский.
- Родственников, - отвечает казах».
Есен улыбнулся:
- Да у нас много родственников по всему Казахстану, потому, что мы помним свою родословную со времён Чингиз Хана. Не то, что вы, не помнящие родства, - и добавил, - ну ладно, жди, я пошёл за водкой.
Опустошённая бутылка водки была заброшена далеко в степь, как не нужная улика, сухпаёк съеден. По тоскливой ночной тишине, с редким гуканьем степной совы, Макс и Есен поняли, что занятия давно кончились, но грузовик «Урал» за ними не приехал:
- Забыли про нас, гады, - выругался Есен, - Хочешь, Макс курнуть анаши, мне заботливый Стёпка дал забитую папиросу, сказал тоска будет – раскурите?
Макс подумал и согласился:
- Давай хоть раз в жизни попробую.
Они, поочерёдно затягиваясь, раскурили «косяк».
Макс, сидя на скамейке, почувствовал, будто кто-то выдернул скамейку из под него. Он оглянулся изумлённо и сказал об этом Есену:
- Это ты поймал «лифт», мне так Стёпка объяснял, когда я первый раз такое почувствовал.
Они вышли наружу. Прислушались, мотора машины не было слышно.
- Пойдём, брат, пешком, про нас забыли, - сказал Есен.
Макс шёл следом за другом, и ему казалось, что каждый шаг это как прыжок в невесомости, он не ощущал своего тела.
Макс не заметил, когда обогнал Есена. Он оглянулся и увидел, что тот лежит рядом с дорогой на жёсткой выжженной степной траве.
- Ложись рядом, Макс, посмотри на небо. Клянусь, ты никогда такого не видел.
Макс послушно прилёг рядом лицом к звёздной вечности. Он закричал от удивления:
- Это летающая тарелка!
- Точно, - ответил Есен.
Огибая огромное лекало на звёздном небе, оставляя светящийся хвост, НЛО плавной дугой приближалось к земле, постоянно увеличиваясь в размерах. Когда объект коснулся горизонта, лёгкая дрожь пробежала по земле, сотрясая тела друзей.
Они вскочили на ноги и побежали в сторону посадки НЛО.
Огромное, сверкающее многоцветными огнями колесо лежало посреди бесконечной чёрной ночной степи, как большой потолочный светильник, упавший на пол.
Есен и Макс быстро приближались к чудному объекту, но тут неожиданно поперёк их пути встал тентованный военный «Урал».
Из машины выскочили военные в незнакомой друзьям форме, молча скрутили, связали друзей и бросили в машину.
***
Макс очнулся и, чувствуя страшную сухость во рту, проговорил:
- Где я? Пить хочу!
Рядом появился боец и протянул фляжку с водой.
- Вы на «губе», товарищ старший сержант. Вас и вашего товарища Есена спящими привезли на гауптвахту по приказу вашего ротного командира. Он сильно ругался и сказал:
«Пусть эти сволочи очнутся на губе. Нажрались в оцепленении, самовольно покинули пост и уснули в степи.»
В одиннадцать утра приехал на «Уазике» злой ротный и забрал двух «дембелей» с гауптвахты.
- Вы что устраиваете, хотите в штрафбате продолжить службу?
- Никак нет, товарищ капитан, - ответил за обоих Есен.
- Так какого чёрта?
- Мы летающую тарелку хотели посмотреть.
- Молчать! Забыть! Или вообще исчезнете из списков части, да и вообще из списков землян!
Ротный провёл разъяснительную беседу с друзьями, и они навечно забыли незабываемую картину приземления НЛО.
***
Дневальный в расположении роты, увидев Макса, прокричал:
- Старшего сержанта Черкесова срочно к замполиту полка.
- Что же ты, кобель, делаешь? – с порога начал отчитывать Макса замполит, - Нагулял дитё и сбежал в армию? Сволочь ты, Черкесов!
- В чём виноват, товарищ майор? - давно и дружно знакомый с замполитом спросил Макс.
- На, гад, читай, - майор протянул письмо Максу.
Макс читал письмо под пристальным сканирующим взглядом замполита. Закончил чтение, опустил руки и плечи, слёзы душили горло:
- Товарищ майор, - спросил он с дрожью в голосе тихо, - а можно я позвоню Ксюше домой по вашему телефону?
- Не можно, а нужно! – сказал майор и развернул телефон наборным диском к Максу. - Код города знаешь? На, вот, смотри, - и он протянул Максу армейский справочник кодов.
- Алло, я вас слушаю, - узнал он голос тёщи.
- Ксюшу позовите.
Гробовая тишина с той стороны провода длилась бесконечную минуту. Затем Макс услышал тревожный и тихий голос тёщи:
- Ксюша, тебя Максим…
- Алё, алё!!! - раздалось с той стороны рыдающее и смеющееся счастьем эхо голоса Ксюшии.
- Слушая меня, Ксюша, внимательно, - взяв себя в руки, строго произнёс в трубку Макс, - никуда тебе ехать не надо, через два месяца сам приеду. Не вздумай там выходить замуж! Береги дочурку. И слышишь, прошу тебя и твою маму(!) – идите и перепишите ребёнка на мою фамилию!