Обманчиво-невинная зима выкрасила мир белым, под которым скрывала антрацитово-глянцевую сущность. Вскрой её, и под нежно-голубым льдом проступит чёрная жижа полусгнившей прошлогодней осени. Яд, питающий землю, наполняющий её своими перебродившими соками. И внутри белой зимы пульсировала эта чёрная кровь, разносила по сосудам земли снотворное, убивала нещадно, оставляя обнажённые ветви деревьев корчиться на морозе. Природа умирала, пульс её замедлился, и она закрыла глаза, неумолимо поддаваясь таким соблазнительным чарам долгого сна. Зима была очень красива в своей жестокости. Красива и потому беспощадна.
Стальные небеса осыпали мелкой крошкой длинные пальцы, сжимающие серебро распятия, холодили ветром губы, белили россыпями снежинок тёмные изгибы ресниц закрытых глаз.
Покрасневшая кожа колен, запястья, стянутые грубостью верёвок. Ровная спина, тёмные волнистые волосы, едва доходившие до середины шеи. Даже не смотрел на меня, хотя мог бы обернуться, но предпочёл строить из себя неприступную стену, пытаясь казаться исключительно гордым - вздёрнутый подбородок, внутренняя стойкость, что ощущалась даже сквозь этот зимний холод. Не опустив головы, но закрыв глаза, одними губами шепчешь свои новые молитвы, сжимая распятие, будто сейчас оно спасёт тебя от всех. О чём же сейчас ты усердно молишься? О заблудших душах, о вечном покое, о жизни - другой, лучшей, единственно возможной? О счастье? Других, но не своём? Или ты настолько боишься меня, что искренне молишь, чтобы я ушёл? Даже зная, что это всё равно не сбудется?
Конечно, ты боишься меня - я ведь всегда тебя останавливал. Стоило позволить тебе хотя бы малейшую слабость, и наше общее нервное сердце заходилось в тахикардийных истериках, я терял способность к трезвой мысли, и надолго оставался невостребованным. Так было, пока я сам не положил этому конец - не взял твоё безвольное сознание под свой контроль. Через тебя я возрождаюсь сам, проходя вместе с тобой через всё, что приходится мне делать. Мы всегда будем одним целым, и твоё мучение всегда будет отражаться на мне, оставляя всё те же полосы шрамов. Невидимых, но всегда таких ощутимых.
Всё ещё быстро шепчешь, не обернувшись ни разу. Так не хочешь меня видеть? Мы ещё ни разу не посмотрели друг другу в глаза. Я не сказал тебе того, что должен был сказать уже давно, жалея тебя, и ты кормился иллюзиями с моих рук. Может, всё-таки посмотришь на меня? Обернёшься, и встретишься со мной взглядом. Помолчишь, осознавая гнев своего двойника, коснёшься моей руки - словно смотря в зеркало, только совсем немного иное, но разве детали так важны? Может быть, для этого мне даже не придётся вырывать тебя с корнем из своей внутренней сущности? Возможно, ты сейчас думаешь, что я всем существом ненавижу тебя, что стремлюсь захватить власть, что я - исключительно садистский деспот, стремлением которого является видеть твои слёзы.
Но ведь это совершенно не так, и ты это знаешь даже лучше меня. Зачем мне тогда было бы нужно тебя беречь? Я осторожно касаюсь твоего плеча, и ты вздрагиваешь от моего прикосновения, сжимаешься в комок. Так и не посмотрев на меня... Почему же ты не хочешь взглянуть на своё отражение в моих глазах?
Вся твоя оборона рушится, словно карточный домик от дуновения ветра. В морозную льдистую свежесть вплетается запах железа - распятие ранит плоть твоих ладоней, и кровь медленно капает на снег, расцветая алым узорчатым садом на полупрозрачном покрове. Земля благодарно принимает эту жертву, уступая тебе, радуясь тебе, смешивая твою питательную кровь с собственной внутренней чернотой. Холод любовно вскормлен тобой, ненасытный и жадный, он пьёт тебя, оставляя вместо себя пустоту. Убираю руку - всё также молча, ты опускаешь голову, и смотришь на свои раненые руки, разжав их. Длинная нить окровавленного розария оплетает твои пальцы, а края поперечной перекладины серебряного креста, что впились в твою мякоть, оставили два глубоких треугольных следа. Бледные ладони медленно наполнялись твоей тёплой кровью сквозь эти маленькие стигматы, и знал бы ты, как же мне хотелось сейчас прижаться к ним губами. 'Это всё, что тебя держит? - задавал я вопрос в пустоту, не озвучивая его. - Коралловый розарий и хрупкость собственных незрелых чувственных проявлений?'
- Не делай мне больно. - Голос прорезает тишину острым ножом полупросьбы-полумольбы, и, затихая, отзывается где-то внутри меня, отчаянно взывая к крупицам былой человечности.
Но ты не можешь видеть, как за твоей спиной я беззвучно говорю 'Нет'.
Ты ждёшь. Тёмно-алые капли сбегают по рёбрам ладоней, и ты набираешь полные руки снега, чтобы смыть их с себя, отказаться от них, прекратить. Холод не даёт крови течь очень быстро, но всё-таки она не до конца прекратила свой ход. Снег в твоих ладонях скоро превращается в подкрашенную алым воду, и ты выливаешь её на землю, снова отдавая свою дань спящей Природе.
Я знаю, ты любишь холод. Это твоя стихия - снег, лёд, ранние сиреневые зимние сумерки. Зима рисует красные пятнистые узоры на твоей белой коже, но тебе не страшно её искусство - ты давно сроднился с ним. Единственное, чего ты боишься - что я смогу тебя уничтожить, стереть упоминания о тебе, но...
Думаешь, я на самом деле смог бы? Смог бы растерзать твою хрупкость с той же лёгкостью, с какой в моих руках ломаются гипсовые статуэтки? Они крошатся в мелкую пыль, оседая в глубокой линии жизни, и ничем я уже не могу вытравить её - моя жизнь останется призрачно-белой. Думаешь, я на самом деле смогу убить тебя? При том, что умру сам?
Я вижу голубизну твоих затихающих вен сквозь белоснежность инея, и делаю первый замах. Дрожишь. Лишь тихо всхлипываешь, и по твоим щекам прозрачными каплями стекает солёный страх. Я высекаю из тебя искры боли, беспечный мой двойник, одним движением кисти руки. Один взмах стоит больше, чем все удары мира. Всё для тебя. И только ради тебя. Чтобы больше не утешаться твоими мыслями, не питаться соками твоих эмоций, не счищать корки бывших мечтаний с себя. Всё для того, чтобы больше не видеть, как отчаянно и самозабвенно ты страдаешь. Лучше я исполосую плетью твоё бледное тело, лучше я самостоятельно вскрою твою плоть лезвиями, лучше сейчас ты будешь корчиться от боли на девственно-чистом снегу, чем к тебе прикоснётся кто-то другой. И собственность здесь не причём. Я никому и никогда не позволю калечить тебя. Даже тебе. Не смей, не смей ногтями выцарапывать символы на запястьях, не смей никогда методично убивать свой внутренний свет, разламывая на тонкие осколки хрусталь сердца, не смей зарывать себя в жирную почву чувственных кладбищ. Не смей же так истово выменивать куски себя на что-то, в чём нет необходимости и что сулит лишь мнимый, краткий покой. Даже не думай об этом.
У тебя было такое желание, помнишь? Ты очень хотел остановить себя, и согласиться на всё, чтобы не ощущать невесомую тяжесть одинокого бремени, но я не дам тебе пасть на колени перед одиночеством, каким бы невыносимым оно тебе не казалось. Не дам, чувствуешь? Никогда. Ведь ты не одинок - у тебя всегда буду я.
Удар. Щелчки кнута эхом отражаются в твоих висках, ты зажмуриваешься, пытаешься защититься, но не можешь этого избежать. Бледная кожа краснеет, и на ней вскоре вырисовывается багровый геометрический узор моих попыток забыть всё, что с тобой связано. Стереть тебя со своих рук, вычленить из генотипа - через гнев и жестокость, что будет потом сталью давить на твои хрупкие вены.
Молчишь - ни вскрика. Только слёзы и дрожь. И руки, с силой впивающиеся в снег от особенно резких моих движений. Сквозь всё это, я надеюсь, ты можешь ощутить реальность моего к тебе отношения. Поймёшь, как я не хочу больше применять всё это, чтобы тебя удержать. Как моя всегда уверенная и твёрдая рука жаждет отбросить ядовитое орудие экзекуции и тут же приласкать тебя, погладить по растрепавшимся, мокрым волосам, успокоить, дать тебе защиту вместо того, что она причиняю сейчас - отрезвляющую боль, которая на время даст тебе долгожданное подобие отдохновения.
Попробуй встать на моё место. Подумай обо мне, мой синеокий принц, подумай о твоём двойнике, что стоит у тебя за спиной, готовый в любую секунду продолжить путь кнута по твоему телу, подумай о нём, о своём садисте, истязателе, о своём освободителе.
Представь, что это я всегда так изощрённо издеваюсь над тобой. Постоянно тяну тебя в бездну ада, чтобы он нас обоих поглотил с головой лишь из-за твоей эгоистичной прихоти. Что это я постоянно прошу быть рядом и не бросать, прошу и всегда выигрываю, потому что ты рядом - такой рассудительный, спокойный и прекрасный в этой невозмутимости. Представь, что это я затягиваю петлю на горле Мастера, что владеет нами всецело, и существованием которому мы должны быть обязаны. Чувствуешь? Уже чувствуешь, как вскипает гнев в запястьях, как отравляет ненависть, как пелена праведной злобы застилает взгляд? Вот что я испытываю каждый раз, когда ты сводишь меня с ума, когда ты отчаянно мечешься из стороны в сторону, толком не зная, куда именно себя применить, вот почему я постоянно возвращаю тебя на истинный путь. Иначе ты всё разрушишь до основания.
Попробуй взять кнут моей рукой... ощутить его тяжесть, его вес, почувствовать запах, вдохнуть его полной грудью - аромат кожи, свежести мороза и твоего опьяняющего страха... Очень сложно удержаться, верно? Сложно не расцветить багровым эту белую спину, не причинить лишнее страдание, не садануть по изгибам рёбер плотной рукоятью, чтобы я-ты упал на колени. Почувствуй, как кнут, будто продолжение твоей-моей руки, и как он ударяет - сначала легко, почти не больно, оставляя после себя всего лишь лёгкость жжения, затем ещё удар - сильнее, но пока терпимый, а потом градом они обрушатся на сияющую бледность, надрывая тут и там тонкость полупрозрачного эпителия.
И жёсткость сердечника наполнит меня-тебя нектаром освобождения, вскроет нежные капилляры, пробуя мою-твою кровь, чёрным жалом раздвоенного языка слизав её со спины, и, конечно войдёт во вкус. Впадёт в зависимость, если ещё не впал, и кольцами совьётся у моих-твоих ног, доверчивой змеёй ластясь к мягкому холоду бархата моей-твоей кожи...
Чувствуешь? Я знаю, как ты дрожишь. Как тело твоё сжимается в ожидании каждого удара, знаю, что ты ничего не слышишь - только свист кнута и шум сокращения своей-моей сердечной мышцы. Я знаю, что ты видишь перед собой только бело-розовый холод льда, пелена нещадной зимы застилает твои глаза, и ты желаешь отчаянно лишь одного - чтобы всё это быстрее закончилось. Быстрее, быстрее, сильнее, до мяса - лишь бы время не тянулось так долго, лишь бы не было тягостных пауз и громкого молчания, поскольку я знаю, как тебе хочется закричать. Новые, новые шрамы кровавой паутиной ложатся на кожу, брызги алых капель на снегу - полосы кнута, трагичный пуь твоих мучений. И скоро ты безмолвно упадёшь. Я, как всегда, позабочусь об этом, мой исключительный близнец.
Ты так красиво заново умираешь... Снег, окрашенный твоей свежей горячей кровью, и чёрная змея кнута, кольцами свитая рядом. Перчатки - на них тоже твои кровавые следы слёз, но их кожа не даст им впитаться в меня. Касаюсь губами обледенелого изящества твоих позвонков - анатомии чистоты холода, согревая её своим дыханием. Бисер твоего сока на моих губах - я вкушаю твою чувственность, наслаждаясь её нежно-сладким вкусом. Твоё тяжёлое дыхание и биение из последних сил пытающегося жить, сердца... Я умею тебя убивать. Прости, что это снова было настолько больно.
Ты, наконец, умираешь, застревая в мягких тканях куском надоевшего льда.
Твоя новая оболочка нежным цветком прорастает сквозь иглы снежинок.
Чтобы возродиться, нам надо умереть.