ГЛАВА 8.
ПЕРВЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ.
Как только Филипп вышел из кафе в Зарядье на тротуар, рядом остановилась чёрная «Волга», и водитель с выправкой военного, приоткрыв дверь, безмолвно кивнул на сиденье рядом с собой.
«Допрыгался, Пинкертон! “Органы”!» – ахнул.
Не выдавая паники лицом, понимая, что вокруг полно людей, Фил спокойно подошёл к машине, с достоинством сел, аккуратно прикрыв дверцу.
– …Прости, что так, но за мной «хвост» папочка подвесил!
Знакомый голос удивил и заставил обернуться: Лёня!
– Я это, я!
Протягивая руку в приветствии, он притянул, потискал плечи Фила поверх мягких сидений.
Водитель вёл машину и смотрел только вперёд.
– Ты оставайся на переднем сиденье и старайся головой не вертеть. Рассказывай: как, где, что и почему, а главное – зачем? Не волнуйся, водитель наш, многолетний и проверенный. Ни одну тайну слышал и видел – сам рискует, но уезжать не хочет. Предлагали не раз «за бугор» переправить, семью там бы создал, начал жить для себя. Нет, отказался.
Лёня, хлопнув по правому плечу серьёзного взрослого мужчину, признательно улыбнулся ему в зеркало заднего обзора.
На всё он лишь коротко без улыбки кивнул, метнув глаза в зеркало, и тут же отвёл на дорогу, вновь превратившись в молчаливое изваяние с военной выправкой.
– Фил! Не молчи, друг! Расскажи всё, как на духу!
– Ты лучше расскажи, за что у отца в опалу попал! Доволочился?
Криво усмехнувшись, Филипп сел на сиденье прямо, и теперь только смотрел в зеркало, ловя там шальные озорные глаза Лёньки-непоседы.
– Колись!
– Хуже. Не просто доволочился, а… влюбился, – сник, покраснел, погрустнел и стал несчастным. – Она не из нашего круга, вот в чём проблема. А отец, как только ему об этом доложили, тут же и встал «в стойку». Рассказывать не стану – сам всё понимаешь. Меры, которые предпринимает, тоже известны по другим похожим случаям…
Зарычал, застонал, схватился за волосы – уже страдал.
– А я полюбил всерьёз, по-настоящему. Она стала мне нужна…
– …как воздух. А разве без воздуха можно жить? – Фил тихо закончил грустным голосом мысль.
Увидел в зеркале изумлённые и потрясённые глаза, печально и понимающе улыбнулся:
– Мы все в такие минуты похожи – влюблённые. Видимо, это болезнь, очень заразная к тому же! Не я ли тебя заразил?.. – внезапная догадка осенила. – Так это та красотка из кафе? Когда мы с тобой говорили о моей любви, о Марине?
– Ну, да… тогда и познакомился с ней… – поражённо проговорил, задумчиво гладя лоб и хлопая глазами. – Я-то принял её за лёгкую добычу, а попался сам. Она там оказалась случайно – подруга затащила, желая отметить предстоящее замужество. Вот и нарядились они, как на новогодний бал! – тихо засмеялся, смущённо покраснел. – Я принял их за охотниц за богатыми парнями и наслаждениями. Но, едва подвёз её подругу, она чуть не упорхнула, помахав мне ручкой! Бросил машину и догонял по тротуару и дворам, как пацан!
Громко смеясь, стал таким простым, чистым и… счастливым.
– Еле-еле убедил, что пошутил, что дурак, потому и вёл себя по-дурацки! Боже, что ж я тогда только ни плёл!.. Едва уговорил подождать, пока уберу машину с проезжей части – бросил же открытую! – смутился, притих, засмущался. – В общем, дела обстоят так: к сегодняшнему дню я безнадёжно влюблён и глубоко несчастен. Отец встал в позу, указал на невесту и дал месяц срока. Либо дам согласие на женитьбу на его «выгодной партии», либо не сын ему со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями. И не только для меня, вот в чём сложность. Я своей любовью, оказывается, могу убивать любимых и дорогих мне людей… – договорив почти шёпотом, низко опустил голову, обхватил руками. – А я вовсе не хотел ей принести беды. Я люблю и хочу на ней жениться. Вот и всё! Хочу простого семейного счастья, только и всего! Только с ней…
– Теперь ты меня понимаешь?
Филипп не выдержал и повернулся, положив руки на сгорбленные плечи Лёни, пожав их.
– У меня-то положение ещё трагичнее, ты же помнишь. Вот и хочу вырвать её отсюда и вывезти побыстрее «за бугор».
Водитель метнул в Фила предостерегающе глазами.
Понял, повернулся опять лицом к дороге.
– Теперь мы с тобой в одной лодке, друг – пострадавшие от любви и Системы, – грустно закончил, смотря в зеркало. – У тебя – навязанная невеста, у меня – того хлеще… – не договорив, обречённо махнул рукой.
– Я в курсе всего. Полностью. Прочитал доклад «опера». Единственное, что могу тебе посоветовать: отстранись, – опомнился, выпрямился, посмотрел в зеркало, ловя глаза Фили. – Офицер не собирается от Марины отступаться – «гэбэшники» это понимают. Значит, она первая мишень на уничтожение. Ей не устоять. Смертница. Их «уберут». Ему не уцелеть при любом раскладе – пошёл против Системы. Забудь её, Филипп! Ни их не спасёшь, и сам погибнешь. Пора протрезветь и смириться с очевидным. Позаботься о себе, друг. Спасайся!
– Плевать на мою жизнь! Помоги, молю! Хотя бы ей! Ты ведь там, на самом «верху»! – Филя в отчаянии обернулся к другу и схватил за отвороты кожаной куртки. – Не за себя прошу! За неё! Она того стоит, понимаешь ты это?! Я – мусор! Она – золото! Помоги сберечь!
Шофёр резко свернул к обочине, выскочил из машины, открыл дверцу со стороны Фила, одним резким движением вышвырнул того из салона на тротуар и вернулся на место.
Через мгновенье из задней двери выскочил со скандалом Лёнька и, отмахиваясь от сильных рук рослого крепкого сбитого мужчины, бросился поднимать с земли друга.
– Да я же не отказываюсь! Но у меня теперь обрезаны крылья до костей! Я оказался в такой «вилке», что тебе и не снилось! Если выберу любовь – окажусь, скорее всего, в «Кащенко», заколотый «наркотой». Отцу проще сделать меня идиотом, чем отпустить с миром. А если соглашусь на его условия, попаду в то же «Кащенко» по простой человеческой причине – сойду с ума без любимой! – поставив друга на ноги, вцепился в отвороты его дублёнки, едва сдерживая слёзы. – Только есть ещё одна деталь: что бы я ни выбрал – они «уберут» мою Ольгу! Она им мешает при любом моём выборе! При любом! Я убил её, пойми! Убил любовью!
Подскочил ординарец, схватил Лёню в охапку и зашвырнул в салон на заднее сиденье, как щенка. Через несколько секунд их машины не было и в помине.
Филипп остался стоять на пустынном загородном шоссе, потрясённый и раздавленный общим горем. И беспомощностью.
«Почему судьба так обошлась с нами? Одарив безграничным счастьем, подарив чудесных женщин, тут же выставила такой счёт за услуги, что мы просто не в состоянии его оплатить! Как жестоко, Господи! За что мстишь? За то, что не поделились с тобой счастьем? Или ты бываешь счастлив только тогда, когда мы здесь, на Земле, корчимся в невыносимых муках и проклинаем тебя? Так что же тебе от нас нужно: любовь, почитание, страх или ненависть?»
Погрозил кулаком в приступе отчаяния в мрачные, хмурые, свинцовые небеса, закричал во весь голос проклятия и хулу Тому, кто там, сверху, Тому, кто так жесток и равнодушен.
Снег внезапно посыпался из низких туч, смазав границы дороги и тротуара, заставив зажечься автоматически фонари на мачтах освещения. Солнечный с утра день обернулся смурым вечером: сырым, промозглым и неприветливым.
Высказавшись и выплакав все накопившиеся слёзы бессилия и отчаяния, очнулся, вышел к трассе и стал «голосовать», пытаясь «поймать» машину.
Через минут двадцать его заметил таксист, идущий в парк «на прикол».
«Ну и погодка, ты посмотри! Это уже не дорога – маета грешная и мука для тела. Да, вовремя съездил. Спасибо, подождала непогода с ненастьем своим. Ишь, как повалило-то! Стена! Да ещё и снег такой мокрый! Попади под него – враз насквозь промокнешь! Так, Василий, не торопись, следи-ка за потоком. Начинает юзить, скверно.
Таксист сбросил скорость, протёр быстро чистой ветошью лобовое стекло со своей стороны – запотело.
– Холодает на улице. Значит, Крещение опять будет морозным, русским, настоящим!
Едва убрал тряпку и посмотрел бегло на тротуар, увидел на противоположной стороне шоссе насквозь промокшего, облепленного снегом мужчину, парнишку скорее – высокий и худой. Ещё сбросил скорость, понаблюдал за проносящимися мимо “голосующего” пассажира машинами, вздохнул протяжно.
– Эх, в парк надо, и жаль мальчишку – уж мокрый стоит, а никто не подбирает. То ли не видят, то ли совесть мы все потеряли вконец в своей сытой Москве! Нет, надо брать клиента – простынет пацан! Темнеет – совсем пропадёт! Место такое – не возьмут его тут. Как здесь оказался?..»
Чертыхнувшись, Касьянов медленно свернул к разметке, развернул машину и становился возле парня.
– Садись, давай, быстро!
Видя, что он замешкался, то ли озябнув, то ли не слыша, Василий вышел из салона, усадил пассажира на переднее сиденье и сел на место.
– Куда? Адрес!
Потрепал осторожно плечо бледного до синевы паренька, одетого дорого. Удивился: «Явно состоятельных родителей сынок. Молодой такой! Лет восемнадцать!» Потормошил активнее.
– Можешь говорить?
– Д-ддаа, на Ленинский, там покаж-жу… – едва прошептал, вконец озябнув.
Быстро достав маленькое полотенце, подал парнишке: плохо слушающимися руками вытер лицо. Тут же протянул в крышке термоса горячий крепкий чай и помог выпить пассажиру – руки так тряслись, что не мог удержать стаканчик. Убедившись, что пока пацан держится в сознании, поехал по адресу, постоянно разговаривая, не давая ему уснуть в тепле салона.
Очень удивился Василий, когда привёз богато одетого клиента к неприметной пятиэтажке в глубине дворов на задворках Ленинского проспекта. Несколько раз переспросил, не ошибся ли мальчишка, только тогда, убедившись, помог зайти на четвёртый этаж бедного старого дома.
На звонок дверь открыла седенькая старушка, вскрикнувшая: «Филя!» и тут же вцепившаяся в парня маленькими сухонькими ручками.
Так и пришлось пожилому таксисту затаскивать его вместе с бабушкой, которая верещала в слезах и причитаниях безостановочно.
Пока вдвоём раздели крупного парнишку, пока уложили на маленький диванчик в гостиной, пока старушка уговорила поужинать, прошло немало времени. Только тогда отпустила человека, заплатив за доставку внука из своего тощего кошелька, высыпав всю имеющуюся там наличность до последней копейки.
Не стал говорить ей Касьянов, что чуток не хватает – уж очень убивалась бабуся по внучеку…
Идя вниз по старым истёртым ступеням ветхой пятиэтажки на выход, задумался о странностях жизни:
«Вот ведь чудные дела бывают: богатый с виду юноша, а, почти теряя сознание, назвал адрес своей нищей бабушки. И она даже не полезла к нему в карман, чтобы оплатить приезд, а вытрясла все копейки без звука и слёз из своего жалкого и тощего кошелька. Чудеса!
И что парень делал за городом в такую непогоду, один и без машины? Может, выбросили из неё и угнали транспорт? А что, вполне возможно. Сколько раз слышал о таких случаях. Тогда, этот бабушкин внук – везунчик. Могли и убить!
Дааа, Москва становится всё неспокойнее, хоть и подчистили её перед Олимпиадой-80. Всего четыре года прошло, а шпана да бандиты словно утроились в столице! Что ж тогда будет дальше? Содом и Гоморра?.. Страшно и подумать.
А сюда я, пожалуй, загляну завтра утречком: справлюсь о парне и заодно спрошу о его машине. Ведь, получается, я – свидетель. Нет, угона не застал, а вот паренька успел подобрать…
Оглянулся на дом, запомнил номер и улицу и, вздыхая, пошёл к такси, радуясь, что успел спасти человека.
– Кто его знает? Может, грабители заметили мою машину и не стали потому убивать мальчишку? Ну, это не моя заслуга, парень. Скажи спасибо той девушке, которой загорелось в такую непогоду съездить к матери в Подмосковье, в Красногорск. Сидела на заднем сиденье и всё радостно так вздыхала, а сама сияла солнцем весенним! Или замуж собралась, или беременна. Вот и летела домой к маме, что б, видимо, сообщить ту радость свою. Вот она-то и заказала моё такси заблаговременно, да с погодой не повезло мне потом. А тебя я подобрал уж на обратном пути. Вот и всё везение».
Продолжая рассуждать, предполагать и сомневаться, выехал со двора.
Поехал в сторону таксопарка, думая о рабочем:
«Как объяснюсь таким поздним прибытием? Эээ, не люблю я лгать, но раз такое дело, ладно уж… Скажу, что обломался чуток, повозился с поломкой часок. С Михалычем-механиком потолкую, прикроет меня, если что. Свой он, с под Калинина…
Вздыхая, Василий выехал на проспект и, уже не медля, ринулся в парк.
– Домой. На прикол. В тепло и уют. К Машеньке. Пока, парень! До завтра!»
…Радио играло какую-то нехитрую мелодию.
Филипп стал её тихонько в уме напевать, размышляя:
«Почему не знаю эту песню? “Как много лет во мне любовь спала! Мне это слово ни о чём не говорило! Любовь таилась в глубине – она спала, И вот проснулась и глаза свои открыла…” Голосок певицы такой юный, трепетный, свежий и страстный, немного с акцентом, иностранным, что ли? Да, Филин, ты надолго выпал из жизни. Вот и песни не знаешь и певицу не узнаёшь.
Что ещё пропустил в своей короткой жизни? Как ты умудрился оказаться на её поверхности? Там ведь так неудобно и скользко: того и гляди, соскользнёшь прочь, никто и не заметит потери. Кто смотрит наверх, поверх? Никто. Только Маришка сумела увидеть и втянуть тебя внутрь жизненного шара. Удержишься ли или опять взмоешь в пустоту и одиночество? Одиночество, которое, как оказалось, способно только убивать…»
– …Слава тебе, Господи! Спасибо, Царица Небесная, за милость твою… – голос был такой знакомый!
Открыл с трудом глаза, буквально «продрав» их: «Как огненным песком насыпали: горят, щипают, не хотят раскрываться. Что случилось? О, звонок в дверь. Знакомый».
– Здравствуй, Машенька! Проходи, родная. Прости, что позвонила тебе в такую рань. Беда у меня такая…
Тихие голоса где-то далеко, что-то гремит и стучит.
– Вот он, внучек мой Филя. Привёз вчера вечером таксист, говорит, за городом его нашёл. Мокрый весь был. И такой бледный! Ну, прямо, белее белого…
Чьи-то руки раздевали, прикладывали холодный фонендоскоп к его груди и спине, пробовали открыть рот.
– Никак? Ох, Боженьки мои… Может, нашатырём попробовать? Есть он у тебя? Мой-то закончился. Ещё в аптеку не ходила…
Резкий запах дёрнул голову, но сведённых челюстей не разомкнул.
– Телефон работает? Я вызываю реанимацию! Похоже на менингит! Вы с нами поедете, баба Лера. Без разговоров! Если мои подозрения верны – Вы в опасности. Это очень заразное заболевание! Как бы и мне с вами всеми рядом не лечь…
Звяканье телефона, нервные слова и звуки, перемещения людей по комнате, чужие лица, мужские голоса, сильные руки на теле – несут куда-то. Причитание старушки, хлопок дверей. Тишина, темнота и полный покой.
«Наконец…»
«…Ночь. Полная темнота. Только откуда-то пробивается тонкий лучик света. Где я? Почему не могу двигаться? Как?..»
…Только через полтора месяца Филипп окончательно поправился и пришёл в себя.
За этот срок в палате успели перебывать все сокурсники, одногруппники, соседи, друзья-подруги, родня-свояки и прочие люди и человеки.
С кривой улыбкой принимая посетителей элитной загородной клиники, складывал в большую коробку их обильные гостинцы и, едва они уходили, передавал её медсестре.
Она спускалась на первый этаж, шла в дальнее крыло здания, вносила тяжёлую посылку, исходящую ароматами свежих фруктов, конфет и сладостей, в маленький отдельный бокс на два койко-места.
Здесь лежали особые больные: старенькая женщина и пожилая медсестра её района; за обеих шла отдельная плата. К ним требовалось особое внимательное и деликатное отношение, что и выполнялось безукоризненно.
Вот и сейчас, неся коробку, у медсестры даже в мыслях не было, чтобы запустить руку и что-то извлечь. Персонал в клинике был не просто высокопрофессиональным – вышколенным!
– …Нет, вы только посмотрите! Филя опять нас кормит сладким! Ох, Маша, мы с тобой отсюда выползем большими и ожиревшими, как гусеницы майского жука!
Со смехом заводила привычную «песню» старушка, воздев руки горе.
– Бедная, как же ты её дотащила-то?..
Резво соскакивала с кровати, помогала устроить посылку на боковом столике у стены.
– Ты не стесняйся, бери, что нравится, Людочка! – начинала елейным голоском.
– Нет, благодарю! Просьбы есть? Жалобы? Врач не требуется? При малейших возвратных симптомах, пожалуйста, на кнопочку жмите! Менингит – не шутка!
С чувством собственного достоинства и значимости молоденькая медсестричка плавно и величаво удалялась, тихо прикрыв за собой дверь бокса.
Больные, сдерживая смех, отсчитывали минуту, потом в палате взрывался хохот атомной бомбой! Смеялись и над сестричкой, и над её важностью, и над грозно нахмуренными бровками и выставляемым важно пальчиком. Но без злорадства – от души и для души. Отсмеявшись, долго отирали струящиеся слёзы по щекам и подбородкам, сморкались в больничные красивые льняные полотенца, несколько минут ухмылялись и вздрагивали в повторных смешливых атаках.
Только потом, обессиленные, подползали к столику и начинали извлекать из коробки деликатесы, фрукты, сладости, выпечку. Включали электрический самовар, из маленького посудного шкафчика доставали чайный сервиз и начинали «вечернее чаепитие в Мытищах», как, шутя, называли это действо.
– …Всё-таки, какая же странная штука жизнь! – начинала важный нескончаемый разговор Калерия Валентиновна.
Восседая у самоварчика, царственной рукой и величавыми жестами потомственной столбовой дворянки «советского разлива» наливала чай в красивые кобальтовые с золотом чашки.
– Не устаёт поражать и удивлять…
Аромат дорогого чая и свежих пряных трав наполнял маленькую уютную палату, плыл над седыми головами женщин, клубился паром над самоварчиком и растворялся у вентиляционной вытяжки, работающей днём и ночью, усиленно фильтруя и дезинфицируя воздух в особой палате.
Прохлада и чистота способствовали быстрому выздоровлению пациенток, но, учитывая их возраст и накопившиеся болячки, они не горели желанием скоро покинуть элитное заведение и очень хорошее лечение, прилагаемое к нему. Вот и плакались-жаловались-стенали больные, вспоминая каждые три-четыре дня о новой «напасти и строгом наказании Божьем».
Медики тайком перемигивались, понимающе переглядывались, но отказывать пациенткам в лечении не смели – за них шла отдельная и очень высокая плата.
– Лечитесь на здоровье!
– …Ну, вот скажи мне, Машенька, милая! Думала ли я тогда, когда возвращалась в тот день домой, нагрузившись авоськами и сумками, как простой носильщик с вокзала, что незнакомый милый мальчик, сидящий на подоконнике на третьем этаже, станет мне внуком и опорой в жизни? Что мой жалкий вид разбудит его нежное сердце настолько, что не сможет оставить меня в беспомощном состоянии одну в квартире. А ведь многие так бы и поступили! Самое большее, что сделали б – открыли дверь старухе…
Возмущённо сопя, прихлёбывала чай из дорогой чашки, сухими старческими пальчиками изящно брала ягодку или конфетку, мармелад или цукаты, клала в рот, довольно блаженно жмурилась, пользуясь неожиданно свалившейся удачей и везением.
– А Филенька остался и уподобился ангелу…
Мария, кивая, молча слушала воркование давней пациентки и думала о своём, о женском… До слёз радовалась неожиданному передыху, поблажке судьбы, короткому отпуску в бесконечной жизненной гонке за лишней копейкой, чтобы прокормить себя и детей, чтобы помогать семье сестры-инвалида, от которой сразу ушёл муж, как только узнал о приговоре врачей.
Вот и рвала жилы и силы Маша смолоду, не зная ни выходных, ни праздников, ни больничных, ни отпусков.
Ей было только пятьдесят три, а в зеркале видела старуху, лишь едва моложе Калерии, которой по паспорту было семьдесят четыре, а в реальности, скорее всего, за восемьдесят.
«Схитрила в смутные военные времена баба Лера: молодилась, старалась выйти получше замуж, – но Мария не осуждала. – Всем хочется счастья. Тем более, Калерия, “белая кость”, из дворян, красива до сих пор. Даже на паспортный возраст “не тянет”. А теперь, если мальчик не оставит её заботой – ещё лет двадцать протянет. Дай-то Бог! Славная старушка и добрая, всегда всем помогает, последнее выносит, если с кем беда случается! Лера-то заслужила чуточку счастья на склоне лет».
Так и проживали женщины в одной палате в мире и ладе, уважая особенности характеров и помогая друг другу.
Их всех разом выписали из больницы перед самым Старым Новым годом.
Персонал вышел провожать особых больных большой компанией: врачей, медсестёр, санитарок. Долго прощались и целовались, благодарили и плакали. Весь коллектив был очень щедро одарен и отпущен со двора восвояси в клинику.
Филипп, похудевший, с запавшими глазами и синими подглазниками, сначала опечалил до слёз Калерию, но потом, вырвав у него обещание хорошо кушать, был зацелован-заласкан-обнят-затискан-благословлён. Только тогда милостиво отпущен к смеющимся матери и отцу.
Они терпеливо ожидали окончания спектакля «Прощание с бабушкой». С женщиной, спасшей их единственного сына.
Поговорив наедине, родители решили сделать царский подарок Калерии: купили маленькую удобную квартирку в новом доме на северо-западе столицы в Никололесковском переулке в районе знаменитого Калининского проспекта. Туда и собирались отвезти сейчас, поставив новую хозяйку перед дверью нового жилья и перед самим фактом единоличного им владения, так сказать, постфактум, «де-юре».
Поняв, что её ещё не отпускают, Калерия немного удивилась, но спокойно села в их иномарку, прежде тепло и сердечно попрощавшись с Марией, тут же уехавшей домой на оплаченном кем-то такси. Сев с Филиппом на заднее сиденье, сделала вид, что задремала, что и случилось вскоре на самом деле – возраст сказывался.
Когда открыла глаза, машина стояла в незнакомом дворе высотной новостройки.
Двор был ухожен и убран, чувствовалось, что летом тут будет не только красиво, но и прохладно – во внутреннем сквере сохранили старые вековые липы.
Вздохнула мечтательно: «Ах, как я люблю липовый чай!..»
– …Ну вот, Калерия Валентиновна, Вы и дома!
Импозантный отец Филиппа протянул ей руку, помогая выйти из высокой мощной иностранной машины.
– Прошу Вас, вот в этот подъезд. Третий этаж. Лестницы пологие, ступени широкие. А если устанете – три лифта в Вашем распоряжении.
Бабушка бездумно шла за добрыми людьми, не совсем понимая, к чему ей такие подробности, ведь ей послышалось: «Вот мы и дома». «А… так вот где они живут».
Когда на лифте поднялись на третий этаж, прошли просторным красивым холлом с цветами в кадках, когда ей в руки дали ключи, вдруг сильно заволновалась, беспомощно и испуганно оглянувшись на Филю.
– Давай, баба Лера, уж открою тебе. У нас с тобой это стало доброй традицией.
Невинно шутил, открывая богатую дверь, обитую натуральной кожей вишнёвого цвета, и гостеприимно распахивая.
– Сама войдёшь или внести, как прошлый раз? – тепло рассмеялся.
– Это твоя квартира, и вносить сюда ты будешь только свою жену! – серьёзным тоном проворчала, всё ещё не веря своим старым ушам.
– Нет, бабушка. Это твоя квартира, так что, переступай-ка сама порог, – бережно взял за сухонькие плечи, поставил прямо перед порогом. – Ну, шажок… Другой… Топ-топ…
Родители счастливо улыбались, видя, как заботливо сын «внёс» новосёлку в квартиру, продолжая вести, как куклу, на кухню, где было всё готово к приезду хозяйки.
Пошептавшись, решили уехать.
Попрощались с Калерией и быстро ушли, оставив её с Филиппом.
«Будет нелегко несколько дней – пусть поживёт с ней. Квартира двухкомнатная, полностью меблированная. Из старой квартирки сможет забрать дорогие для неё вещи много позже. Так с сыном и договорились: не допускать до старой квартиры старушку с неделю-другую, дав вжиться в новую обстановку и вещи. К хорошему привыкается быстро – потом не захочет везти слишком много старья из прошлой нищей жизни. Ни к чему. Будут напоминать о тяжёлой обстановке, из которой её вырвал наш сын».
Июнь 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/06/26/659