Любовь иного. 4. Сто часов счастья...

Ирина Дыгас
                ГЛАВА 4.
                СТО ЧАСОВ СЧАСТЬЯ.

      «У англичан есть характерное выражение: “В ожидании улова главное – не упустить время, когда пора выбирать сети”. Вот и в моей жизни наступил тот самый момент – выбирать сеть из пучины жизни и достать из неё улов, девочку-утопленницу, русалку, балерину – Мариночку. И не важно, что она таковыми никогда не являлась. Самое ценное в ней – незамутнённая хрустально-чистая душа, способная любить, прощать и понимать. С такой “триадой” никакие напасти не страшны. Пока она будет со мной – я спасён».


      …Крепко обнимал девочку, не сознавая, что руки не просто касались, они любили, жаждали и ждали. И дождались своего часа.

      Прохожие провожали влюблённую пару весёлыми глазами, бросали вслед колкие замечания, на что молодые дурачились, кривлялись и нежно прикасались губами, краснея и трепеща. Люди смущались, отводили глаза, тихо извинялись, поняв, что у ребят всё лишь только начинается, и счастливая жизнь впереди. Едва слышно пожелав счастья, удалялись, оставив за спиной трепетно обнявшихся влюблённых.

      Филя медленно и нежно ласкал пальцами худую девичью спинку с выступающими острыми лопатками, которые не сглаживало даже серое осеннее пальто с красивой пелериной на плечах, придерживал под руку на тротуаре, чтобы не споткнулась о бордюр, зацепившись небольшими каблучками бордовых осенних сапожек, и, метр за метром, привёл к сталинской высотке.

      Как таковой, она ею не являлась – не очень-то и высока: десять основных и три этажа надстройки, но добротность и основательность, мощные стены и высокие потолки создавали впечатление, что здание высокое, почти высотное.

      Знаменитое здание на Русаковской набережной, 5 было просто жилым домом. Правда, как раз простые-то люди там никогда не жили: партийная и научная элита, врачи и адвокаты, сотрудники силовых и прочих власть предержащих ведомств – контингент, который проживал в сталинском доме: классические буржуа под личиной советских людей. Но когда ты постоянно живёшь в среде себе подобных, так не считаешь – это обычный дом с привычными соседями, пусть важными и обеспеченными, которых по утрам у подъездов ждут ведомственные «Волги» и «Чайки», а вечером привозят усталых пассажиров к их семьям обратно.

      Ведя подругу к себе в квартиру, Фил немного нервничал.

      «Не смутит дом Маринку? Она-то простая, скромная, одета настолько просто и безыскусно. Не застесняется ли?..

      Понаблюдав, не заметил ничего настораживающего, кроме почтительного любопытства.

      – Хорошо, что не стала удивляться, расспрашивать, ахать и охать. Напротив, бегло осмотрев издалека внушительное здание, больше на него глаз не поднимала. Деликатная, умничка. Неплохо, что спокойно отнеслась и к своему виду. Если б завела: “Ой, я так плохо для такого дома одета!”, то мне бы пришлось непросто – не люблю кривляк и попрошаек. И в этом повезло: ни бровь не повела; не осмотрела себя критически, не покраснела от стыда – спокойно идёт, куда веду».

      – Пришли. Вот здесь я с мамой и живу. Вход со двора – там очень красиво! Я двор люблю больше, чем парадную часть, что на набережную смотрит.

      Обнял девушку за талию, показывая свободной рукой на особенности архитектуры дома, устройство и декор.

      – Прости, увлёкся! Ты замёрзла, – прикоснулся губами к прохладному виску. – Холодный. Пойдём домой, довольно на улице мёрзнуть.

      Увидев скромный кивок, засмеялся, хитро прищурился и, наклонившись, приник к уголку дрогнувших губ. Их тепло, мягкость и тонкий аромат помады с запахом земляники вызвал в теле бурю эмоций: голова зазвенела, резко закружилась, в глазах потемнело!

      «Спокойно, Филин, не заводись. Ты просто ведёшь замёрзшую девочку выпить горячего чая к себе домой, в квартиру, на кухню. Возьми себя в руки, мальчик!»

      Едва справившись с дурнотой и возбуждением, завёл гостью в огромный мраморный холл, понимая, что один его вид может подавить любого своим величием.

      – Лифты справа, проходи, пожалуйста.

      Низкий хрипловатый голос удивил самого: «Да, Филипп, что-то ты совсем распоясался».

      Прижав к боку, быстро повёл к лифтам, поздоровавшись на ходу с удивлённым до предела консьержем.

      Он так и стоял с застывшим лицом, пока молодые не уехали наверх. Лишь когда кабина скрылась из виду, в замешательстве потёр щёку, словно не веря своим глазам, хмыкнул и, решив что-то, направился в дежурку к телефонам.


      – Вот мы и дома. Проходи, сейчас помогу раздеться и осмотреться, Маринка.

      Стал помогать: принял осеннее пальто, вишнёвое кашне, кожаные перчатки цвета вина и светло-серый берет; подал сменную обувь – мягкие пушистые розовые тапочки Софьи и, убрав бордовые сапожки на тёплую подставку для просушки, разделся сам.

      Повёл девушку, прихорашивающуюся у огромного старинного зеркала в пол в бронзовой оправе, на кухню.

      – Сейчас будем пить чай. Ты не голодна?

      – Нет. Перед прогулкой зашла в кафе «Блинная» у метро – объелась, – засмеявшись, стала такой восхитительной!

      Поставив греться чайник, подошёл к гостье, стоящей у огромного окна и любующейся открывающейся оттуда панорамой реки и набережных, встал сзади.

      Видел её впервые без верхней одежды.

      То, что увидел, порадовало: маленькая, худая до истощения, с угловатыми и довольно развёрнутыми плечиками, узкая талия и бёдра довершали облик и говорили о том, что либо занималась спортом, либо фигура спортивная. Худоба всё скрашивала и создавала картинку хрупкой и слабой девочки-балеринки. Волосы, что так поразили в первый день, оказались действительно чудесными: светло-русые, с пепельным оттенком, с едва уловимым золотистым отливом, да ещё, к тому же, слегка волнистые, довольно длинные. Ложились мягкими сияющими локонами на плечи, обнимали тонкую шейку и часто мешали хозяйке, заставляя особенным мягким плавным изящным жестом отводить их назад, пропуская пряди сквозь красивые тоненькие длинные пальчики без маникюра.

      Стояла в изысканной позе, живописно обняв себя тонкими худыми удлинёнными кистями за предплечья, отчего плечики стали ещё острее и беззащитнее. Смотрела из его любимого окна и не могла оторвать восхищённого взгляда от Яузы, счастливо и мечтательно вздыхая, вздымая волнующе и чувственно соблазнительные округлости под тонким трикотажным шерстяным свитерком.

      Филя не выдержал мощного прилива нежности и ласково обнял Марину поверх её рук, прижав спиной к груди, к бешено стучащему сердцу, положил голову на острое плечико, с мягкой улыбкой заглядывая сбоку в узкое смущённое лицо.

      – Это моё любимое место: утром здесь здороваюсь с городом, вечером прощаюсь, и не надоедает ни вид, ни река, ни машины! И пусть живём всего лишь на седьмом этаже – город, как на ладони, – сжав сильнее хрупкую фигурку, лбом прислонился к прохладной щеке. – Холодная. Пора чай пить и греться…

      Голос ослушался, охрип, предатель-мозг зацепился за слово «греться» и тут же выдал картинку страсти и любви, обнажённых сплетённых тел и дрожи наслаждения. Затрепетав, постарался взять себя в руки, едва дыша и сходя с ума от волшебного запаха: волос, пахнущих горьковатой осенью и тёплой шерстью, согревающейся юной кожи и лесного аромата земляники с губ, ни с чем несравнимого флёра настоящей женщины – чувственного, щекочущего горячими нитями соблазна плоть. Медленно притянул её бёдра, плохо соображая головой.

      Не оттолкнула, только деликатно сжала пальчики на его кистях, мягко останавливая столь стремительный вероломный штурм.

      – Ты обещал, – едва слышно шепнула, прижавшись щекой к его горящему лбу.

      – И не нарушу обещания, клянусь, – так же тихо.

      Подняв голову с плеча, выпрямился, повернул к себе, серьёзно посмотрел в спокойные зелёные глаза. Мгновенно утонув в цвете, забылся и… справился с волнением. Очнувшись, поцеловал в лоб и отпустил, занявшись приготовлением чая.


      …Через два часа готовили обед, шутили и смеялись, бросались веточками зелени и кусочками овощей.

      Радость и невесомая грусть витали по кухне волнами, накатывая, накрывая друг друга.

      Когда кто-нибудь из ребят грустил, вспомнив о своём, другой оставлял работу, ласково обнимал и стоял в молчаливом сочувствии и понимании, поддерживая не словом, а теплом тела, рук и души.

      Когда горькая минутка накрыла Маринку, Фил шагнул к ней, порывисто обнял и… еле удержался от такой сильной всепоглощающей нежности, что только объятий для её выражения стало слишком мало! Захотелось любить сейчас и здесь, сдёрнуть кашемировый тёмно-зелёный свитерок, что плотно обтягивающий маленькую грудь и плоский животик, эту мягкую податливую ткань трикотажа, что так красиво обрисовывала линию острых плеч, трогательных локтей и заботливо обнимала тонкую талию и узкие бёдра. Расстегнуть шерстяную коричневую клетчатую юбку в крупную складку, невыносимо чувственно обволакивающую попку и прикрывающую милые маленькие детские колени. Голова мутилась от особенного, лёгкого, шелковистого, головокружительного запаха взволнованной гостьи: волосы пахли липой и весной, а от одежды шёл тончайший шлейф каких-то незнакомо-знакомых едва уловимых духов: пряно-сказочных, невероятно изысканных и… губительно-соблазнительных. Эти нотки смешивались с ароматом женской кожи и абсолютно лишали разума и воли гостеприимного хозяина! Его руки начали мелко дрожать, ладони вспотели, ноги подгибались, маня присесть на угловой диван, посадив на колени и Маришку…

      «Нет! Если сяду и, тем более, возьму на колени – не смогу удержаться. И так на чистом честном слове и силе воли держусь, – ругнул себя крепко, одёрнул, прикрикнул: – Остынь! Не сходи с ума! Держись. Сорвёшься – уйдёт, потеряешь. Думай о чём-нибудь другом. Ты что сейчас делал? Обед? Вот и заканчивай с этим, корми птаху – смотри, какая она худая и бледная».

      – …Что там у нас с обедом? – сиплым голосом едва выдавил несколько слов.

      С трудом выпустил из объятий Мари и резко отошёл к плите.

      – Почти готово. Будем совместно травиться.

      Быстро освоилась на незнакомой кухне и споро накрывала на стол.

      – Парадный обед не будем устраивать – обойдёмся простыми вилками-ложками, – легко смеясь, гремела приборами, шуршала салфетками и скатертью. – Ау! Филипп! Ты где?..

      Ткнула кулачком в бок, толкнула плечиком, коснулась игриво бедром, хохоча и заглядывая в лицо волшебным шаловливым изумрудом.

      Не сдержав серьёзной мины, засмеялся, подхватил хулиганку на руки и закружился на месте – хорошо, когда размеры кухни такое позволяют. Отсмеявшись, облегчённо вздохнул: возбуждение и острое желание отпустили, и стало легче дышать, выдавая пограничное состояние лишь жарким румянцем.

      «Маришка, золото, видит и всё понимает, старается отвлечь всяческими способами. Что значит, замужняя женщина: всё чувствует и знает, как себя вести в таких случаях, – задержался взглядом на обручальном кольце, тайком вздохнул. – Счастливец её муж, что нашёл такую женщину. Однако… почему тогда она здесь прогуливалась? И почему о любовнике заговорила там, на набережной? И вообще, спокойно со мной пошла, хотя и без очков видно – не гулящая, чистая, домашняя и… верная! Понимаю, что сам себе противоречу: явно есть любовник, но куда девать чутьё, что девочка верна по натуре, как… собака? Загадка».

      – Маринка… можно тебя спросить?..

      Остановился за спиной, мимолётно с наслаждением вдыхая запах её разгорячённой кожи головы. Опомнился, безмолвно взял девичью правую руку, поднял на уровень глаз, красноречиво замер в ожидании ответа.

      – Развожусь. Не будем об этом. Не хочу портить нашу встречу ничем, – с болью прошептала, пытаясь вырваться.

      Прижал окольцованную руку к её животику и, обнимая сзади, начал целовать голову, затылок, шею и нежную кожу под ушками. Загораясь, схватил обеими руками.

      Поцелуи становились протяжнее, крепче и слаще, всё ближе подбирались к её губам – медовой губящей пропасти. Омут желания вновь раскрыл жадные объятия…

      – …Ай! Кастрюли убегают! – закричала, выпорхнула и с хохотом кинулась спасать обед.

      Очнулся от сладкого дурмана, стал помогать, смеясь чисто и счастливо.

      Лишь тело неуловимо трепетало, придавленная страсть царапала брюшину в ожидании: «Моё! Моя! Пропал. Добейся».


      …Камин горел жарко и ярко, огонь отражался в створках огнеупорного стекла и играл отблесками на полу, мебели и лицах молодых, валяющихся на толстом ковре невдалеке и рассматривающих кучу фотографий из семейного архива.

      Шутки и восхищение, задумчивость и грусть при виде фото чужой семьи часто вырывали из уст Мари тоскливый вздох, а счастливый Филя наблюдал за простыми бесхитростными и открытыми эмоциями и откровенно любовался ими!

      «Сколько фальши и наигранности довелось мне видеть и слышать из уст разных высоких и знатных гостей, когда таковые бывали у нас с визитом! А тут – сама наивность: распахнутые глаза, восхищение при виде царских нарядов предков, грусть до слёз при виде чьих-то похорон, тихая радость и добрая зависть при виде свадеб и дней рождения или крестин, задумчивость при разглядывании лиц красивых мужчин и женщин давно ушедшей эпохи. Чистые, как капля утренней росы, искренние и сердечные чувства – зеркало твоей души, моя Лебедь! Такие же чистые, как твои белые крылья, Одетта, – смотря на склонённую девичью пепельную головку, внезапно отчётливо понял. – Хочу, чтобы она стала моей не только в постели! Хочу видеть здесь всегда, каждый день. Своею. Женой. Матерью моих детей. Готов уже сегодня её оставить у себя. Любой ценой! Любой. Даже силой».

      Будто почувствовав, вздрогнула, беззвучно опустила фотографии на пол, стала машинально складывать в коробки, странно насторожившись, словно готовясь отразить бесчестное нападение.

      «Нет, родная… Я не испугаю тебя! Успокойся. У меня хватит ума и терпения честно завоевать тебя, моя Русалка. Не бойся, моя Лебёдушка. Не раню твоих нежных и невесомых крыльев. Ни пёрышка не уроню. Ты со мной в полной безопасности. Поверь, любимая…

      Словно услышав, подняла взгляд, нежно и загадочно улыбнулась, сверкнув изумрудом так, что сразу забурлила кровь, спёрло дыхание!

      – Смирно! Дыши, Филин, дыши, это полезно для нервов. Смотри на её руки: как бережно собирает память твоих предков тонкими пальчиками, уважительно сортирует по годам и эпохам фотографии, убирает перевязанные лентами коробки обратно в секретер. Посмотри, как всё чисто убрала за собой – ни соринки. Редкая аккуратистка. Отвлёкся? Вот и славно. Пора. Смотрит неуловимо и деликатно на часы».


      …Спустя пять часов, выходили из подъезда дома в обнимку – Фил не мог оторваться от Мари! Обнимал, часто целовал в висок, лоб и щёку, а она стыдливо краснела и смущалась, когда кто-нибудь смотрел на них.

      «Ах, как посмотрел консьерж! Просто дар речи потерял, когда, выходя из холла, мы поприветствовали его. На Маришу-то как глянул: “Девушка!” Даже кинулся вперёд нас, якобы придержать тяжёлые двери. Да понятно же: поближе рассмотреть мою красавицу-Лебедь, мою Русалку. Что ж, смотри, служивый – настоящая девушка, а не переодетый парень-трансвестит. Ага! Рассмотрел, в изумрудные глаза заглянул, а озорница так зыркнула – чуть не упал. Так тебе и надо, любопытный! Постой столбом, почеши лицо, покрасней до лысины. Лебедь умеет “валить с ног” взглядом, как призналась. Вот и свалила. Приятного падения, приятель!»

      Выйдя во двор, рассмеялись, обнялись по-настоящему, сильно, со стоном, слившись телами. Опомнились, покраснели и быстро пошли к станции метро «Сокольники».

      Проходя по темнеющим переулкам, старались о будущем не разговаривать, словно понимали: «Заговорим – не захотим расстаться. Для обоих это будет означать одно – тут же окажемся в постели. Как ни странно, пока держимся на расстоянии – оберегаем эмоции от поспешности, поверхностности, несерьёзности. Нет, нам нужны крепкие чувства – остро в них нуждаемся! Вот и решили, не сговариваясь, поберечь хрупкую романтику и нежность – она того стоила, ведь впереди сто часов счастья».

      – …Я тебя встречу завтра в то же время, Маринка. Приезжай, пожалуйста. Ты мне нужна. Кто ещё выслушает и погладит по головке? – грустно улыбаясь, тревожно заглядывал в глаза. – Приедешь? Обещаешь?

      Ещё не проводив, отчаянно начал скучать, едва справляясь с желанием попросить не уезжать, остаться с ним. Навсегда.

      – Да. Только у тебя в распоряжении будет лишь три дня.

      Взяла его правую руку и ласково поцеловала, смутив парня невероятно! Печально улыбнулась, изящно пожав плечиками.

      – Отпуск короток. Лишь на неделю отпустили. Жаль, не подошёл в первый же день.

      Лёгкая укоризна не упрекала, лишь журила, вызывая жгучий стыд и горькое раскаяние.

      – Теперь и сам об этом сожалею. Но я был… немного не в форме тогда. Мне нужно было время… – виновато прошептал.

      Склонился и, прикоснувшись к её беретке головой, замер на минутку. Потом вдруг отчаянно обнял, словно испугавшись, что не приедет больше! Поднял девичье лицо руками и заглянул в необъяснимой панике в зелень, спрашивая об этом.

      – Поклянись, что «завяжешь»! Тогда приеду, – строго смотрела, поняв терзания и страхи. – Ну?

      – Клянусь!

      Мягко приник к губам, согрев теплом и нежностью. Шепнул прямо в них:

      – Спасибо, милая…

      – Держись.

      Махнув рукой, ушла в метро, оставив его одного, растерянного и грустного.

      Дверь станции закрылась, и сердце Фила сжалось в такой тоске!..

      «Один. Опять. И вновь пустая квартира и холодная постель. Снова тишина и безмолвие стен. Только привычный вид из окна и неумолчный шум столичной суеты. Лишь долгая равнодушная чёрная ночь впереди.

      Тяжело вздохнул, закурил сигарету и быстро пошёл через район на набережную.

      – Четверть часа пешком. Только бы без неприятных встреч обошлось – почти ночь. Следующий раз посажу Маришку на трамвай или троллейбус – так безопаснее, и я не буду волноваться лишний раз.

      Быстро проходя знакомыми улицами и переулками, вышел к набережным – почти дома. Не удержался и постоял на мостике.

      – Тишина. Покой. Даже влюблённых не видно. Ночь. Сырость. Прохлада. Вероятно, скоро опять выпадет снег, тогда всё станет чистым и торжественным, и Маринке Яуза понравится ещё больше! Стоп, Филипп. Размечтался. Тебе же было ясно сказано: только три дня. Было бы почти сто часов счастья, но ты сам у себя их украл “коксом”. Осталось три дня. Только три. Как жаль! До слёз. Так мало… Если бы трое суток, но Маришу не уговорить – не останется. Что ж, Филин, постарайся хотя бы эти часы сделать праздником, способным перерасти в долгое совместное счастье. Не сможешь, будешь жалеть всю оставшуюся жизнь – дважды такая удача в жизни не выпадает. Смотри, как бы “Лебедь Белая” не обернулась в “Синюю птицу счастья” и не упорхнула от тебя. Ищи её, потом, свищи. Взмахнёт, “…и только ветер тебя поманит синим взмахом её крыла!” Вот тогда запоёшь совсем другую песнь…»


      «…Что такое счастье? Сколько людей задавало этот вопрос? Сколько веков подряд? Нет ответа. И не будет никогда и никому, потому что это и для самого Бога, наверное, тайна.

      Нет, когда Он создавал Землю и людей, возможно, была какая-то Особая Формула. Но в ежечасных заботах обо всём и обо всех потерял Он её.

      Теперь лишь невнятные чувства и ощущения мы выдаём за то самое счастье. И, едва почувствовав его, самую малость, – в крик: “Я счастлив!” А Бог, услышав такой возглас, – тут как тут: “Счастлив, говоришь? А ну-ка, подай его сюда, я формулу спишу с него, а то свою потерял давным-давно!” И хвать из рук счастливцев, и к себе в Небесную Канцелярию на препарацию, на вскрытие, на расчленение. А счастье-то – эфемерная штука! Раз, и испустило дух-то!

      И нет боле счастья ни у людей, ни у Бога: растаяло, испарилось, исчезло, вскрикнув, сгорело.

      На Земле влюблённые плачут – потеряно счастье. На небе – разгоняй и нагоняй за умерщвлённый очередной образец. И всем плохо.

      И опять нет счастья-то. Никому. Ни Богу – кочерга, ни Чёрту – свечка…»

      Утром грустный Филипп сидел на широком подоконнике и вспоминал странную сказку-притчу, когда-то услышанную от няни, старенькой деревенской женщины, бывшей учительницы, жившей с ними первые девять лет его жизни.

      «Почему именно сейчас я вспомнил о ней? К чему? Зачем старая няня нашептала на ухо сегодня во сне эту грустную историю? Как предупреждение? Или предостережение? Чтобы не кричал, когда почувствую его присутствие? Чтобы держал радость при себе и не выкрикивал в спеси и гордыне об этом в небеса?

      Ох, нянюшка, да как же не кричать, когда оно накрывает нас с головой? Как не выкрикивать, когда летишь от него на крыльях, касаясь ими Его самого? Вот и распирает нас та самая гордыня, вот и голосим в глупости и хвастовстве своём, дразня Его там, на грустных и тихих небесах.

      Спасибо, родная, что предостерегаешь меня, останавливаешь от необдуманных действий! Только, смогу ли удержаться? Боюсь, что нет.

      Такова наша природа: когда мы счастливы – не можем не поделиться радостью с окружающими людьми. Нам нужны их счастливые лица – за нас! Вот и вопим».

                Июнь 2013 г.                Продолжение следует.

                http://www.proza.ru/2013/06/25/1375