Из записных книжек

Ольга Крупенье
О чем трагедия Шекспира «Ромео и Джульетта»? О великой всепоглощающей силе любви? Черта-с два. О том, что бывает с маленькими глупыми детьми, когда они не слушаются родителей.

* * *

Перебирала книжные полки, попался на глаза «Граф Монтекристо» Александра Дюма, одна из любимых книг детства. Достала, открыла наугад, увлеклась, начала перечитывать. И ужаснулась: книга о серийном убийце-маньяке и наркомане. Врагов изощренно убивал, друзей подсаживал на гашиш. По нынешним временам – пропаганда наркотиков в чистом виде. Как же меняются времена и ценности! Агата Кристи, наверное, могла бы написать на этом материале потрясающий детективный роман. У нее Монтекристо не остался бы безнаказанным и не улизнул бы в морскую синюю даль с красивой девушкой.

* * *

Увидела в магазине книгу – «Охотник» Хантера. Купила. И вспомнила историю времен детства младшего сына Володьки. Ему тогда было лет пять-шесть.

Вечерами дома мы обычно читали вслух. Традицию завела еще моя мама, всегда читавшая мне, маленькой, на ночь.

И вот читаю я детям Хантера. Дошли до главы, которая называется «Копейщики масаи – храбрейшие из храбрых». Описывается обычай посвящения юношей африканского племени масаи в мужчин. Подростка подводят к логову спящего льва, и он должен на глазах соплеменников дернуть его за хвост.

Мы читаем, а на коврике дремлет наша собака Эльба, вздорный той-терьерчик с отвратительным характером.

В какой-то момент Володька неожиданно соскакивает с кровати, подбегает к Эльбе и дергает ее за хвост. С истошным визгом Эльба взлетает в воздух и вцепляется Володьке в щеку. Шрам от собачьего укуса оставался у Володьки много лет и пропал уже во взрослом возрасте.

Володька потом долго говорил: «Дернуть льва за хвост – это ерунда! Вот вы Эльбу попробуйте за хвост дернуть!»

* * *

Приобщение к великому искусству. Внучке Майке исполнилось три года. В день рождения пошли мы с ней в Уголок Дурова на представление для самых маленьких – «Мышиная железная дорога».

Надо сказать, что у Майки к этому времени уже был солидный печальный опыт хождения по театрам. Когда ей было года два с небольшим, сын пришел к выводу, что дочь пора приобщать к искусству, и взял билеты в кукольный театр.

Пришли, разделись, нашли в зале места, сели. Погас свет, стало страшно. Майка напряглась, вцепилась в отца. Открывается занавес: на сцене - темный лес, на дереве сидит огромная сова с мигающими глазами-лампочками и ухает. С Майкой случилась форменная истерика. Ее пришлось немедленно уносить из зала, куда она, успокоившись, наотрез отказалась возвращаться.

Сов боится до сих пор, причем в любом виде – нарисованных в книжке, в зоопарке, в мультфильмах. Привезенную мной с Севера сову-коврик из оленьей шкуры, под укоризненными взглядами сына и невестки, пришлось сконфуженно засунуть обратно в сумку и увезти.

Через несколько месяцев Володька, который никак не мог пережить того факта, что мимо дочери проходит огромный культурный пласт, решил повторить опыт.

Спектакль они с женой выбирали долго, убедились, что сказка - добрая-предобрая, с хорошим концом. Майку надлежащим образом подготовили, сказку дома прочли, пришли в театр загодя, походили по коридорам с игрушками, попили в буфете сок, пошли в зал.
Погас свет. Майка быстро перебралась со своего места на руки к отцу и вцепилась в него мертвой хваткой. Занавес открылся. Тишина. И тут из-за кулис на сцену выпрыгивает волк, растопыривает лапы и рычит диким голосом.

Майка, которая с родителями сидела на первом ряду, завизжала так, что волк перестал рычать и ошалело уставился в зал. За Майкой заревели благим матом еще несколько малышей.

Володька не стал ждать, когда их выгонят, и с дочерью на руках быстро ретировался. На слово «волк» дома, также как и на «сову», было наложено табу. Никаких книжек про волков, мультиков и тому подобное.

Когда мы с Майкой пошли в зоопарк, и она сразу поставила точки над i: волков и сов смотреть не будем! Правда, потом издалека решилась все же взглянуть на волка, который спал за решеткой мирным сном, развалившись на солнце. С минуту постояла, боязливо держась за мою руку и вытянув шею, а потом потянула меня в сторону, подкрепив действия словами, которые всегда произносила, когда чего-то пугалась: «Все! Пошли отсюда! Быстро!»

Мой поход с Майкой в Уголок Дурова был третьей театральной попыткой. Родители с нами не пошли, как мне показалось, просто убоялись очередного эксцесса. Мне было велено при первых же проявлениях испуга убираться восвояси.

Но Майка, видимо, все-таки подросла, потому что, хоть и залезла ко мне на колени, высидела спектакль до конца, и только когда появилась баба Яга, уткнулась лицом в мою кофту. Баба Яга, к слову, быстро перевоспиталась и улетела в космос на ракете.
 
Когда мы вернулись домой, удовлетворенные, сытые - после кафе с шоколадным пирожным и соком, погуляв в парке и накатавшись на любимых Майкиных качелях, родители робко поинтересовались, как ей понравилось в театре.

И Майка, которая только что научилась говорить букву «р», выдала одну из своих коронных фраз: «Было, конечно, стрррашновато, но в целом - замечательно».

* * *

Псковская область. Лето. Жара. Валяемся с внучкой Майкой на берегу озера. Неподалеку мужики обсуждают только что завершившийся чемпионат мира по футболу. Постепенно голоса повышаются, страсти накаляются. Поневоле прислушиваюсь.

Понимаю, что один на полном серьезе ругается с тем, который болел за Германию. "Ты что, за фрицев болел, трам-тарарам, твою мать?! Они нашу землю огнем поливали, а ты, гад, за них болеешь?!"

Чуть до драки не дошло! Растаскивали мужиков по разным углам пляжа.

* * *

Восточный характер. Я приехала в Москву в командировку, осталась на выходные. Остановилась у младшего сына. Пошла гулять с внучкой Майкой в Коломенское. Лето в разгаре. Нагулялись, устали, зажарились. Вышли из ворот парка на дорогу, и я понимаю, что ни о каком общественном транспорте речи быть не может, валимся с ног обе.

Останавливаю первую попавшуюся машину. Мужик средних лет восточной внешности заламывает пятьсот рублей, хотя ехать нам - совсем ничего. Спорить нет сил, хочется поскорей оказаться дома, принять душ и рухнуть на диван. Я соглашаюсь, и мы с Майкой с облегчением лезем на заднее сиденье. В машине – кондиционер, прохладно. Хорошо!

Едем. Через какое-то время понимаю, что водитель пребывает не в самом лучшем настроении. И, похоже, причина во мне. Он недовольно сопит, пасмурно смотрит на меня через зеркало, что-то бурчит. На каком-то светофоре останавливаемся. Когда нам загорается зеленый, он резко дергает с места, не выдерживает, оборачивается ко мне и раздраженно говорит с неподражаемым кавказским акцентом: «Пачему не таргуешься? Просто даже уже ехать с табой не хочется!»

* * *

Сын Димка не пускает кота гулять, закрыл окно. Не из вредности, а потому что гуляние кота – процесс нескончаемый: он выскакивает в окно - мы живем на первом этаже, но сам обратно не возвращается. Через минут пятнадцать-двадцать садится под подоконником в палисаднике и начинает орать дурным голосом. Надо выходить и запускать его домой. Через полчаса-час история повторяется.

Димка пришел домой с работы, устал, и ему не улыбается бегать за котом туда-сюда. А я жду машину, тороплюсь в аэропорт.

Кот носится от Димки к окну и обратно, и яростно орет. В какой-то момент подбегает к сыну и, крутанувшись в очередной раз вокруг его ног, хватает зубами за икру.

Димка обозлился: «Ты что, офигел?! Я, было, дрогнул, а теперь – точно не пущу, обойдешься!»

Кот еще пару раз метнулся к окну, потом проскочил в Димкину комнату и умолк. Мы обрадовались, что он успокоился, но через минуту оттуда донесся истошный кошачий мяв. Кот сидел на диване со злокозненным видом, а рядом на чистом покрывале лежала куча свежего кошачьего дерьма. Весь вид кота говорил яснее ясного – не пустил гулять, так получай, фашист, гранату!

* * *

Пресс-конференция замдиректора Пулковской обсерватории Юрия Наговицына. Журналист задает вопрос, что сильнее влияет на процессы на Земле - Луна или Солнце. Типа, что из них нужней и полезней Земле? Идиотская, конечно, постановка вопроса.

Профессор ответил без тени улыбки: «Для нас, конечно, полезней Луна, чем Солнце. Солнце светит днем, когда и так светло. А без Луны ночью можно нос расквасить». Восторг в зале - полный. Каков вопрос, таков ответ!

* * *

Нарьян-Мар. Обыкновенная попойка. Участвуют два чиновника местной администрации, оба уже хороши. Ловлю ухом беседу.

Один про кого-то неодобрительно:

- … плавает как дерьмо в проруби.

Помолчали. Второй вдруг – глубокомысленно, непонятно к чему:
- Дерево тоже плавает.

Первый - философски, глядя через стекло стопки на лампочку:

- Но дерьмо мажется, а дерево нет.

Помолчали.

- Зато дерево пилится, - изрекает неожиданно коллега.

Помолчали. Первый силится вникнуть в суть беседы:

- О чем это мы?

Переглядываются. Помолчали. Второй:

- Сравниваем свойства материальных тел.

Выпили.

* * *

Попутчик в поезде Москва - Петербург, рассматривая бутылку пива: «Говорят, Москва – самый дорогой город. Нет, это Питер – самый дорогой город. В Москве «Туборг» стоит сорок шесть рублей, а в Питере – полтинник».

Мерило благосостояния и благополучия - насколько разное оно у мужчин и женщин. Хозяйка оценивает город, где побывала, по стоимости батона хлеба, гречки, десятка яиц. Мужик – по пиву и сигаретам.

* * *

Петербургский художник, довольно известный, подарил мне на день рождения свою картину – «Кофемолка». Исполнена мастерски. По цвету отлично вписалась в рабочий кабинет. Повесила ее в оконный проем, посмотрела, как получилось, и задумалась.

Что должно быть в голове у человека, который пишет кофемолку? Могу представить, что думает художник, который изображает известную личность или женщину, батальную сцену или развалины древнего храма, природу, животных, наконец.

Но что может роиться под черепной коробкой у мужика, который решил увековечить на холсте кофемолку, я так и не поняла.

* * *

- Господи, ну почему все так хреново? – спросил ночное пространство любимый мужчина, которого мучили похмелье, головная боль и изжога. Накануне он жестоко напился с друзьями.

- И что же у тебя хреново? – ядовито поинтересовалась я, сразу же обидевшись. Мне казалось, что ночь удалась. Я прилетела к нему за тридевять земель и наслаждалась его обществом, пусть даже подпорченным водкой.

- Все хреново, – убежденно сказал любимый мужчина.

Я приподнялась на локте.

- Нет, давай разберемся! Ты – здоровый пятидесятилетний мужик. Не с параличом, не с раком, с руками-ногами, хоть и прошел Чечню. У тебя два взрослых сына, которые работают, зарабатывают и живут отдельно, есть внуки. Жива мать, которая обслуживает себя сама и не требует присмотра, тоже в другом городе. У тебя – высокооплачиваемая работа в престижной компании, денег хватает не только на хлеб с маслом, но и на хлеб с икрой. Ты живешь не в зоне военных действий и не в горячей точке, а в стабильном регионе. У тебя – собственная упакованная  квартира, дача, машина, причем далеко не «Запорожец», катер, снегоход, пардон, два снегохода, собака. Наконец, есть две не самые захудалые тетки, которые готовы из-за тебя  порвать друг друга, что поднимает твою личную самооценку и рейтинг среди знакомых. При этом нет законной жены, которая зудит день и ночь, и перед которой надо отчитываться за каждый шаг и потраченную копейку. Есть старинный закадычный друг, с которым всегда можно выпить и излить душу. Даже, если ты сейчас лишишься работы, у тебя - персональная пенсия, гораздо выше, чем у рядового российского пенсионера. И вообще, ты живешь той жизнью, которую построил себе сам! Скажи мне, что у тебя хреново?!

Любимый мужчина несколько мгновений задумчиво смотрел на меня. Потом бесцветно произнес:

- Извини. Ты права. У меня все хорошо. – И повернулся ко мне спиной.

Я поняла, что этой сцены он не простит мне никогда.

* * *

Не самое приятное воспоминание: мужик, который долго меня добивался, добился и сразу же охладел. Я к этому времени успела в него влюбиться и металась в тревоге, сомнениях и непонимании.

Потом мне передали его слова, сказанные собутыльникам во время дружеской попойки: «Я - охотник. На дичь интересно охотиться. За уткой, которую подстрелил, я больше не буду гоняться по тундре, а положу ее в багажник и пойду искать другую».

Я поняла, что моя песенка спета. Но жизненный опыт получился хороший. И на том спасибо.

* * *

Начальник колонии строгого режима рассказал историю одного из своих сидельцев.

Мужик из сельской местности. Работал во дворе по хозяйству. Услышал детский крик из соседнего дома. Кинулся на помощь и увидел жуткую картину: обкуренный придурок насилует мальчишку. Схватил подвернувшийся табурет и шарахнул насильника по голове. Убил на месте. Начальник рассказал, что весь суд, включая судью и прокурора, пытался вытащить мужика на убийство по неосторожности. Мужик же уперся, что убийство было умышленным, и он больше всего боялся, что недостаточно крепко двинул того урода, и он выживет. Получил срок, сидит. Крест свой несет с достоинством.

* * *
Тот же начальник колонии, пожилой печальный человек, говорил, что нет такого мужчины в его заведении, которому бы не писала и которого не посещала бы женщина. Даже у самого завалящего мужичонки всегда находится подруга, которая ждет его и заботится о нем, приезжает на свидания, шлет посылки.

Другое дело, женские колонии. Посещение женщин-заключенных мужем, а тем более любимым мужчиной, – дело исключительное. Гостиницы для свиданий, как правило, в женских колониях пустуют. Разве что какая-нибудь бабка привезет внуков пообщаться с матерью. Как только женщина села, муж обычно с ней разводится, возлюбленный открещивается и заводит новую пассию, отец вычеркивает из памяти. Жены хранят заключенным мужьям верность и ждут их, мужья заключенных жен никогда.

Разговор возник после того, как начальник сказал, что психологически работать в женской колонии намного труднее, чем в мужской. Женщины-заключенные, особенно в колонии строгого режима, быстро ожесточаются и опускаются. Самые похабные татуировки в колониях – на женских телах, самые безжалостные драки - женские. Во многом, по его мнению, виноваты мужчины, которые после приговора сразу же бросают своих подруг.

* * *

Мужчины-сидельцы, особенно на строгаче, как ни странно, сентиментальны, в каждом бараке живут приблудные кошки (сама видела), которым дают ласковые имена и за которыми ухаживают. Каждое письмо из дома хранят и перечитывают, носят карточки любимых и детей в робах, ночью кладут под подушку. Никогда не злословят на тему дома и верности жен, изуродуют, если это позволит себе другой. Связь с домом, отношения с женщинами, дети – святое.

Трогательно относятся к хлебу. Упавший кусочек обязательно подберут. Снимут после еды крошки со стола пальцем и отправят в рот, не сметут на пол и не бросят в мусорный бачок. Наступить на хлеб, баловаться с хлебом – этого себе и другим не позволяет никто.

Во время посещения колонии нам, журналистам, показали пекарню. Несколько сидельцев вынимали хлеб из печи. Один неловко подошел и протянул мне горячую краюху: «Попробуйте нашего хлебушка, не побрезгуйте». «Возьмите», - тихо сказал начальник, потому что я не знала, можно ли. Я поблагодарила и, отломив кусок, положила в рот: «Спасибо, очень вкусно». Они разулыбались так, что в горле вырос ком. Ни хамства, ни разухабистой наглости, какую мы видим в наших телесериалах. «Удачи!» – попрощались мы. Со всех сторон смотрели грустные глаза.

Когда мы выходили, начальник колонии вздохнул: «Какая у них удача, их удача на воле заблудилась».

* * *

Россия обладает удивительной выталкивающей способностью, сказал на пресс-конференции ректор одного из питерских вузов. Речь шла о консерваторских мальчиках-скрипачах и молодых танцовщиках из Вагановского училища.

Заканчивая вуз, они правдами и неправдами стараются уехать из страны. Потому что в противном случае их забирают в армию. Но для балетного танцовщика год в кирзовых сапогах – потеря профессии. Со скрипачами и пианистами дело обстоит не лучше.
Надо еще прибавить неизбывную классовую ненависть к творческой интеллигенции военных ранга старшин и сержантов, которым отдаются на откуп срочнослужащие.

В результате мальчики возвращаются домой с переломанными пальцами и больными ногами, и становятся профнепригодными. На языке военных это, видимо, означает, что из них сделали настоящих мужчин.

* * *

Покойная мама часто вспоминала свою бабку, которая в старости просила у Бога одного – быстрой и безболезненной смерти. Умерла, кстати, во сне.

Я тоже достигла возраста, когда задумываешься над тем, какую смерть заслужила. Быстрая и безболезненная смерть – заманчиво, что и говорить. Но, если бы я верила в Бога, все-таки попросила бы другое: «Не дай мне, Боже, пережить детей и внуков».