Усталость жизни, медленно набиравшая силы сквозь иссушающие душу годы, дала о себе знать как-то вдруг и сразу, угодливо подтвердив тем незыблемость закона диалектики о связи количеств и качества. Пасмурным утром ноября в позабытый день своего рождения Екатерина Ивановна впервые не захотела вставать с постели. Она уже час как не спала, но глаз не открывала. Звуки, по-хозяйски и привычно заполнявшие просыпающееся пространство квартиры, ясно подсказывали, что идёт седьмой час, что комната нехотя заливается серой субстанцией осеннего утреннего света, всё бойчее преодолевающего препятствие в виде хилых стареньких оконных штор. Беспокойные соседи сверху уже вовсю гремели чем попало. Но странно! сейчас это почему-то не раздражало, не расстраивало нервы, а безразлично пропускалось мимо ушей, равнодушно оставлялось без внимания. Внутренний покой и тишина тела, нарушаемые лишь равномерным стуком сердца и лёгким шумом дыхания, действовали одновременно успокоительно и обнадёживающе. Однако же, что-то произошло с нею…, некое новое – она это хорошо чувствовала – вошло в неё! Нечто значимое и важное, с которым (или от которого) она проснулась! Оно не уходило, оно нарастало, наполняя призывом и оптимизмом, будоража лёгким приятным волнением. Хотелось во всём том разобраться, понять. И какое счастье, что для этого не нужно подниматься с постели, прилагать физических усилий, куда-то идти, что-то делать! Для этого не требовалось даже открывать глаза! Для этого не нужна была и спешка, торопливость, чего она никогда не уважала, чего она всегда старалась избегать. Екатерина Ивановна интуитивно чувствовала, что следует начинать с воспоминания чего-то важного и коренного, с самого фундамента её долгой и непростой жизни, а уже оттуда легко и непринуждённо побродить по лестницам и этажам этого строения. В предчувствии такого кружащего голову путешествия, на увядшем, некогда красивом и волевом лице старой учительницы изобразилось некое подобие улыбки. Но она всё не могла ухватить изначального, не могла определить и увидеть внутренним зрением тот его абрис, который бы подсказал мысли направление и суть поисков. И это бессилие начать, эта заминка в казалось привычном и простом на короткое время сумели огорчить и слегка обеспокоить, но обеспокоить всего лишь на минуту, ибо Екатерина Ивановна не привыкла сдаваться, всегда находила обходные пути препятствия, спешила в подобных случаях призвать на помощь самые неожиданные уловки и хитрости. «Так с чего, бишь, всё каждый раз начинается?», - задавалась она безмолвным вопросом, словно ища в нём самом и ответа. Впрочем, вопрос тот и был её маленькой хитростью, на которую пришлось пойти в надежде выудить желаемое, ибо она откуда-то и каким-то образом прекрасно теперь знала «с чего всё в этот раз началось». И не это ли её знание и было тем новым важным, тем значимым, что поспособствовало её пробуждению? Ну, конечно же! Она просто забыла (память ведь уже давно не та!), что для неё началось всё с того огромного кузнечика (краснопёрка!), который попался в её сачок и которого она не решается вытащить оттуда своею рукой. И помогает ей это сделать Валера Курочка. Он, не обращая внимания на коричневые маслянистые капли, которые кузнечик оставляет на его ладонях и пальцах, водворяет то насекомое сокровище в пустой коробок из-под спичек. Но сразу не отдаёт его ей, а, осторожно чуть приоткрывая, показывает всем разбредшимся по поляне ребятам средней группы их детского сада «Ласточка», возбуждая в них чувство затаённой зависти и желание с удвоенным энтузиазмом приняться за поиски в траве чего-то равноценного (в крайнем случае, сойдёт и синепёрка, а, на худой конец, неплохой добычей будет даже крупный желтопёр или бабочка капустница). Да Валера хороший мальчик, и он ей нравится, особенно завораживают его раскосые вдумчивые глаза. Но вот с его фамилией дело обстоит сложнее. Смириться с нею весьма непросто. Курочка! Как можно мальчику жить на свете с такой фамилией? Ну, ещё Петушок, куда ни шло! Или там Цыплёнок… Хотя нет, последний вариант годился бы лишь для начального периода жизни, для «мальчукового», как говаривает бабушка, возраста и становится совершенно неприемлемым, а то и смешным, когда мальчик вырастет во взрослого дяденьку. Валерий Свиридович Цыплёнок! Ха-ха-ха! Нет, эта увлечённость Валерой была ошибкой и объяснялась она дурацким качеством её натуры во всём и всех видеть только хорошее, её легкомысленной увлекаемостью впечатлениями первого взгляда, её склонностью к поверхностному восприятию вещей. Впрочем, довольно о птичьем… Совсем другое дело – Саша Антант! Конечно, следует признать, что он чуть ли не самого маленького роста в их группе, и он не выговаривает ещё букву «р», стыдливо заменяя её на «л», он сторонится (стесняется?) девочек и никогда не обращается к ним по имени. Но за всем тем «на первый взгляд» и «поверхностным», при желании можно усмотреть в этом мальчике и немало хорошего. Он не задира и не грубиян, он, не в пример остальным мальчикам-неряхам, аккуратен, любит порядок. Он красиво и не спеша ест за столом. И у него такие прекрасные чудные завитушки тёмно-русых волос, мягко обрамляющие своими волнами симпатичное личико с мило вздёрнутым носиком и выразительными бирюзовыми глазами! Правда, фамилия его тоже не вполне благозвучна, тоже не может похвастаться своею буквенной и звуковой элегантностью. К тому же их воспитатель Марья Афанасьевна как-то объясняла им, что слово «Антанта» – это что-то не очень хорошее и даже враждебное нам. Но… Но всё же, нужно согласиться, что Антант это не Курочка! …Следовательно, всё начнётся с того самого насекомого? С красавца кузнечика (краснопёрки!)? Нет-нет! Всё начнётся ещё раньше! С того прекрасного тёплого летнего вечера, когда она, едва научившись стоять на ногах и неуверенно с их помощью передвигаться, с серьёзным любопытством будет исследовать все составляющие части их шумного, наполненного беспечными голосами детворы и оживлёнными возгласами взрослых, двора. Бурлящая его деловитость ничуть не мешают ей заниматься своими открытиями. И всё его пространство, его величина, несопоставимая с размерами их квартиры, уже давно исследованной и ставшей поэтому неинтересной, влекут к себе и завораживают! Вот их сосед, двенадцатилетний Лёня Лысенко, у деревянного ящика с песком дрессирует галчонка, привязанного за лапку тонкой бечёвкой. За процессом с интересом наблюдает целая ватага ребятни, иногда давая робкие советы, на которые великий укротитель галок презрительно не обращает никакого внимания. Вот тётя Люда, мама её подруги по яслям Иры Рутченко, стоит перед керогазом с кастрюлей кипящего борща на нём у настежь открытой двери своего сарая, приспособленного под летнюю кухню. Она осторожно дует на ложку с горячей юшкой, пробуя ту источающую вкусный аромат жидкость на соль. Одновременно она весело и громко отчитывает незадачливого дядю Вову, её мужа, с виноватым видом высунувшегося из окна их квартиры на втором этаже, который умудрился забыть купить в магазине хлеба. При этом её волосы так красиво и мягко чуть развевает тёплый и ласковый летний ветерок. Вот дядя Яша Черемисов серьёзно и со знанием дела показывает Витьке Крайневу, Серёжке Шульге и такому же пацану, как и они, только в юбке, Райке Битюговой чёрную от солидола втулку старенького велосипеда, прислонённого к приземистому деревянному заборчику палисадника. Разобранный, без колёс, со снятой, висящей тут же на заборе цепью, велосипед напоминает встревоженного и грустного пациента на операционном столе. Главный хирург, тем временем, тыча чёрным толстым пальцем в шестерню, внушительно разъясняет своим внимательно внемлющим ординаторам причины болезни и способы её устранения. А вот чьи-то крепкие руки подхватили её сзади, подбросили высоко в воздух (и совсем не страшно, а даже до щекотки глубоко внутри живота приятно!). Отец! Ей не нужно оборачиваться, чтобы убедиться в этом. Несколько раз взлетев, как ей показалось выше крыши дома, выше верхушек деревьев, она утонула в его объятиях, осыпаемая его поцелуями… Значит всё начнётся со двора! Нет-нет! Нет! Всё начнётся ещё раньше! Значительно раньше! Да и собственно почему «начнётся»? Всё уже начинается! Всё уже началось! Сейчас! Вот прямо здесь! Господи! Как же хорошо! Как захватывает дух! Тёплые слёзы счастья скатывались по бесчувственной морщинистой коже щёк на давно не стираную наволочку подушки, как бы намереваясь восполнить это старческое упущение. Екатерина Ивановна была в полной власти того блаженства, что её охватило, что тихо пришло откуда-то изнутри, что смогло вызвать, пробудить в ней чистые и светлые воспоминания давно позабытого, давно ушедшего и вот вновь вернувшегося. Значит, всё всегда возвращается! Значит, нет причин сожалеть и грустить о прошлом, об ушедшем, о том, что всегда с нами, но до времени прячется, стыдливо не желая быть навязчивым своими частыми посещениями! Ей абсолютно ничего не хотелось, кроме того, чтобы чувствовать, чтобы упиваться этим вновь вернувшимся старым, этим бесконечно близким давним. И было бы нелепо и смешно, если бы она вот сейчас променяла всё это блаженство на то, чтобы чистить на кухне картошку и резать лук, варить постный суп, подметать давно не крашеные доски пола или включить свой старенький телевизор и смотреть всё то суетное и мелкое, всё то бессмысленное и ничего не стоящее, что из него выливается прямо на неё. «Господи, как же всё это нелепо!» - брезгливо подумала она, спеша вернуться в свои грёзы и окончательно приняв решение впредь никогда ничему бессмысленному и нестоящему больше не уделять внимания, никогда больше не опускаться до пошлой мелочной суеты. И не знала старая учительница, что она не смогла бы этого сделать, даже если бы сильно захотела. Не ведала она, что ночью во время сна она перенесла то, что медиками называется инсультом, а после впала в состояние телесного паралича, когда любое движение, даже раскрытие век становится почти невозможным, почти неосуществимым, что тело её уже стало существовать обособленно и независимо от неё… А если бы даже и знала, то вряд ли обратила бы внимание на такой пустяк, вряд ли бы захотела отвлечься от того уже прочно укореняющегося чувства блаженства, что без остатка наполнило всё её естество… Ведь ей было так хорошо! Она была так счастлива!...
19 апреля 2013 г. 14:41