Когда мужчины плачут…
«For sale: baby shoes, never used»
Ernest Miller Hemingway
«Продаются: детские ботиночки, неношеные»
Эрнест Миллер Хемингуэй
Ферзевой гамбит был, в общем-то, банален, но мой противник, эксперт-криминалист купился, и в итоге получил мат, раздражённо смахнул фигуры с доски, и демонстративно закурил. Следователь прокуратуры безмятежно похрапывал, употребив пару баклажек пива, судебный медик, пользуясь свободным временем, корпел над диссертацией.
Настроение было «шоб да, так нет», как говорят в Одессе – недавно вернулись с очередного убоя, где два ухаря на «Ямахе» всадили весь рожок «калаша», превратив его немалую тушу в дуршлаг, после чего скрылись. Зрелище, в общем-то, обыденное для середины девяностых, и зевак-созерцателей был минимум миниморум, в отличие от многочисленных «соратников» усопшего с тоннами золота на бычьих шеях, плавно переходящих в бритые затылки. «Безутешные родственники» озабоченно с кем-то переговаривались с по мобилам, и рвали рубахи и на груди с призывами «отомстить пидорам за братана Коляна». Нам убиенного, в принципе, жалко не было – конец у таких один: рано или поздно таких пакуют в жестянки, и на бортах пишут «Тушёнка».
Потом кворум разошёлся, «хозяина жизни» увезли в морг для изучения его богатого внутреннего мира, а мы вернулись на базу, где, как описано выше, разбились на клубы по интересам.
Вечерело. В открытые настежь окна с шумами готовящегося ко сну города врывалась духота. Я было собрался принять строго горизонтальное по отношению к горизонту положение, прилёг на диван, поворочался, поскольку кобуру с «кормильцем» снимать было лень, как вдруг…
«Дежурная группа, на выезд!» - прохрипел динамик интеркома.
«Дежурная группа» - это мы, следственно-оперативная группа (СОГ), а именно следователь прокуратуры, эксперт-криминалист, судебный медик и я, старший оперуполномоченный уголовного розыска.
И завздыхали, закряхтели, заскрипели пружины пролёжанных диванов, мы дружно покинули помещение, слегка позёвывая.
- Что там? – спросил я оперативного дежурного. Тот, почему-то пряча глаза, протянул бумажку с адресом водителю:
- Там труп…
- Ну, поехали!
Недоброе предчувствие шевелилось в душе всё явственней, пока мы ехали, и достигло апогея, когда наша машина остановилась возле знакомого подъезда одной из хрущёвок, не снесённых до сих пор. «Нет, только не это!» - забилась, запульсировала с мозгах мысль: в этом подъезде живёт мой друг и коллега Юрка Меньшиков, ещё две недели назад мы с ним здесь обмывали ножки – праздновали рождение его сына. «Неееееееееееет!»
* * *
Чудес не бывает. Открыта дверь именно Юркиной квартиры, он сам стоит в прихожей, цвет лица серо-белый. Из комнаты – сдавленные рыдания Юркиной жены.
Когда работаешь опером, с годами приходит некий иммунитет к виду смерти – и спокойно взираешь на «парашютистов», «водолазов», «максимов» и «зин» - каких только терминов не придумают циничные судебные медики!
Но тут…
На диване, согнув крошечные ручонки в локтях и сжав кулачки, в одном памперсе лежит ребёнок. Он недвижен, будто спит. Но он мёртв. Синюшный треугольник вокруг маленького ротика, неподвижный взгляд серо-стального цвета глаз, какие бывают у младенцев.. Судебный медик деловито приступает к осмотру, а у меня перед глазами закачалась комната…
Иду на кухню. Там за столом сидит Юрка, и о чём-то беседует с нашим замполитом, то бишь с заместителем начальника по борьбе с личным составом, ой, простите, по личному составу. И быту, между прочим, которого нет.
Прислушиваюсь. Замполит что-то моросит Юрке про недопустимость нарушения трудовой дисциплины, пьянства и прочего. Юрок смотрит на него таким взглядом, что замполит быстро эвакуируется из квартиры. Гнида. Это он будет потом на листочке бумажки рисовать цифру с тремя нулями – мзду, чтобы я остался в органах. В ответной речи я нарисовал ему на той же бумажке нечто похожее на фаллос, и свалил. Из кабинета и из этих самых органов. Впрочем, ладно…
- Будешь? – Юрок протягивает мне стакан. Выпиваю, не чувствуя вкуса водки.
- Юр, как же так?
- У Таньки моей, ты помнишь, выкидыш был… И теперь вот родился с патологией, как выяснилось, - голос глух и бесцветен. Слёз нету – наверное, Юрка уже все выплакал. А у меня ком в горле, и тёплые солёные капли бегут по щекам…
Сидим. Молчим. Курим. А что говорить?
* * *
…Придя домой, долго смотрел на спящих дочек, мирно посапывающих в своих кроватях. Какой же я счастливый!