Просматривал список моих читателей, знакомился с их текстами – и наткнулся на миниатюру Валери Кудряшова Военнопленный.
«У отца был кровный враг - бывший военнопленный.
Верховный сказал: "У нас нет военнопленных, у нас есть предатели!"
Было время, когда сдавались толпами, толпами, колоннами. Оставив позиции, побросав оружие, шли навстречу врагу …»
Не могу, не имею права не ответить. Этот материал – вырезки из разных моих произведений, посвящённые отцу.
На столе, рядом с цветущей веткой жасмина, стоит полстакана водки, сверху ломоть чёрного хлеба. Водка хорошая, чистая - не чета той, что получал отец на свой фронтовой паёк.
Сегодня его день рождения. Он родился 23 июня 1918 года.
Он был совершенно обычный человек. Не депутат, не лауреат, не Герой, а вовсе даже наоборот, кругом виноват. Было тогда такое позорное слово – «плен», и слово это могло судьбу любого человека в один миг перевернуть. Это ведь только Гумилёв писал: - «…подвиг сеющих и славу жнущих…» А у нас тогда славу жнущих от подвига сеющих решительно отделили, назвали их, жнущих, «поколением победителей» и как-то оно у нас так получилось, будто война та началась прямо со Сталинграда. Или с Курска. Или, в крайнем случае, с битвы под Москвой…Это потом, в шестидесятые уже, и про Брест вспомнили, и про многое другое, и Чухрай «Чистое небо» снял… Но и тогда, и потом не так всё просто было в реальной жизни. Кино кином, а жизнь – она сложнее… Мы тогда по нескольку раз бегали «Сатурн» смотреть, восхищались подвигами нашего героического разведчика… А прототип того разведчика, не выдуманный Юлианом Семёновым, как Штирлиц, а вполне реальный, работал где-то в Перми дежурным электриком, лампочки перегоревшие в туалетах менял… Награды у него были только немецкие, официально полученные от фюрера когда он работал в «Абвере» по легенде наших органов, а от Родины он получил чистый военный билет с двусмысленной пометкой о пребывании на оккупированной территории да «трёшку» - тюремный срок за то, что не сдержался, под стаканом проговорился кому-то, что «Сатурн» - это про него… Что уж говорить о простом солдате, каким был мой отец. Помню, уже в семидесятые, получил он повестку из Большого Дома – так несколько дней до назначенного срока явки бледный ходил и практически невменяемый…Обошлось – это волна реабилитаций докатилась до какого-то старшего лейтенанта с ленинградской улицы Союза Печатников, репрессированного в тридцать девятом. Отца, как бывшего соседа по коммуналке, пригласили дать показания, характеризующие личность того невезучего старлея. В общем, такое время было, что вспоминать страшно. Но он вспоминал… Друзей, вместе с которыми с 22 июня по 2 июля держал границу, а потом, когда пришёл приказ, отходил, прикрывая отступление основных сил. И последний свой бой в составе частей прикрытия, осенью сорок первого года южнее города Днепропетровска.
Холмистая степь, удушливый запах горелой брони, резины и бойни. Вся разведка на батареях – кто подносчиком, кто заряжающим, кто на место убитого наводчика сел, поскольку разведывать, собственно, уже и нечего. Всё и так предельно ясно. Чадят подбитые танки, под их прикрытием выдвигаются на рубеж атаки свежие немецкие роты. По спине течёт под бельём что-то горячее и липкое, но нет никакого желания выяснять, что там произошло, да и смысла, собственно, уже нет – вот-вот начнётся. Он не отрываясь смотрит назад, туда, где на дорогу один за другим садятся «кукурузники». Они снуют там с утра – посадка с бреющего, короткий пробег, погрузочная суета вокруг стрекочущего невыключенным мотором самолётика – и торопливый взлёт…Через пятнадцать минут они будут дома. Дома… Они… А потом команда «К бою!» - и атака немцев. Последняя.
Из наград у него были осколки в спине оттуда, из-под Днепропетровска, да пулевая отметина у основания черепа, полученная уже в сорок четвёртом, в бою за румынскую станцию Валя Колугарешти. Да ещё жизнь. Так что ему очень повезло. Сказочно повезло, по сравнению с миллионами таких же простых солдат. Свой единственный орден он получил в восьмидесятые, по Брежневскому указу. Никогда не надевал его, но отнёсся с пониманием и благодарностью. Родина поняла. Родина простила отцу, что он не погиб.
По иронии судьбы, отца взяли в конце сорок четвёртого, после Ясско-Кишинёвской операции, которую советские историки считали одной из самых удачных операций Великой Отечественной и называли одним из девяти «Сталинских ударов», решивших исход войны. Ещё её сравнивают с битвой при Каннах, крупнейшей битвой Второй Пунической войны, которую уже два тысячелетия числят среди самых ярких в истории войн примеров тактического мастерства. В справочниках сообщается, что Ясско-Кишинёвская - одна из немногих стратегических операций, где победа была достигнута ценой минимальных потерь.
Отец был простой солдат и видел всё это в несколько ином ракурсе. Для него та операция была запредельным напряжением всех физических и душевных сил, изнуряющей жарой, сплошной чередой необычайно ожесточённых боёв. И смертью, которая ежеминутно шла рядом. С кем-то из погибших он бок о бок воевал много месяцев, кого-то и по имени запомнить не успел…
Знающие люди говорят, что шансов остаться в живых у полкового разведчика значительно меньше, чем даже у пехотинца. Отец был счастливчиком, ему постоянно везло на редкие шансы. Их взвод разведки насчитывал семьдесят пять человек и за время операции пополнялся дважды. Когда полк вывели на переформировку, из всего взвода в строю оставался только он один.
После «Сталинского удара» под Яссами ситуация на фронтах принципиально изменилась – потрясённая масштабами поражения, вышла из войны Румыния, за ней последовали Финляндия и Болгария, а сообразительные румыны даже объявили Германии войну, практично рассудив, что в лагере победителей им будет не в пример уютнее. Линия фронта сокращалась, высвобождались части и целые соединения – и тогда органы приступили к масштабной операции по выявлению агентуры, оставленной немцами с дальним прицелом, на оседание. Во все части были разосланы шифровки с приказом передать на госповерку тех бойцов и командиров, которые за годы войны побывали на временно оккупированной территории.
Под действие приказа попадал и отец. В вину ему было поставлено то, что конец одна тысяча девятьсот сорок первого года он провёл в немецком плену.
Когда в День пограничника нам рассказывают, что граница на замке, то имеют в виду исключительно мирное время. На войне пограничники не замок – всего лишь одноразовый звоночек на двери. Тренькнуло – значит, началось, и звоночка уже нет, и уже дерутся там части, задача которых – стоять насмерть, чтобы дать время развернуться основным силам. В сорок первом это называлось «армии прикрытия». Отец воевал в их составе с двадцать второго июня по восьмое ноября того самого года. За эти четыре с половиной месяца он поседел.
Однажды, уже в семидесятые, мы смотрели по телевизору интервью с трижды Героем Советского Союза Покрышкиным. Речь шла о трагедии первых месяцев войны. Маршал авиации рассказывал, как в ноябре сорок первого, он, тогда ещё просто капитан, командир эскадрильи, летал искать своего ведомого, подбитого в бою и севшего на вынужденную где-то в степи. Сплошной вал огня, который бушевал на земле в районе Токмака, поразил лётчика и навсегда врезался в память. Маршал сказал что-то про беспримерное мужество советского солдата, про неоплатный долг перед безымянными героями и завершил свой рассказ: - «Мы никогда уже не узнаем, что там произошло».
Отец сидел перед телевизором с окаменевшим лицом и прищурив левый глаз, будто прицеливаясь, что было у него неизменным признаком сильного волнения, напряжённо смотрел на экран.
- Что такое, батя?
- Это мы прорывались. Токмак, Пологи, река Молочная…
- Прорвались? – вопрос глупейший, ответ был очевиден, но отец как будто не заметил этого.
- Нет.
- Почему?
Этот вопрос тоже был лишним. Я и сам мог бы рассказать про силу, которая солому ломит, про жестокую целесообразность, про выигрыш времени и неизбежные жертвы, про стратегическую инициативу, фактор внезапности и танковые клинья… Наверное, так бы и ответил на мой ненужный вопрос учёный-историк или штабист, но отец был просто рядовой солдат – и ответил как солдат, который отдал всё и тем заслужил себе право на прямоту.
Наверное, отец не ответил бы так никому другому, только нам, сыновьям.
- Нас бросили – глухо выдавил он.
Отец несколько раз упоминал про кукурузники – интересно, мол, что они вывозили в то, последнее, утро прямо из боевых порядков их обречённой группировки? Отец не дожил, а я узнал - спасибо интернету, неисповедимым путям информации… Номера их полков и дивизий встречаются в боевых сводках до самого конца Великой Отечественной Войны. Значит, вывезли знамёна. А на следующий день после того, как там, в степи, всё закончилось, командиру их дивизии присвоили высокое очередное звание и вручили боевой орден. Значит, в самых главных штабах было признано, что все они – бойцы, командиры полков, рот и взводов, разорванные в клочья, сгоревшие заживо, намотанные на гусеницы танков, выбившиеся из сил и пристреленные конвоем - словом, все они, пропавшие тогда без вести, честно сделали своё дело.
Хорошо бы ещё их потом за это не клеймили…
А тому, что вывезли комдива, что его наградили, а не расстреляли, отец бы искренне порадовался – он был опытный солдат и знал, что да, победа на войне на всех одна, а вот ноша у каждого своя. Он вообще знал о жизни много такого, что знают про неё только простые солдаты – и, чаще всего, уносят с собою в могилу. Потому, что рассказать об этом человеку со стороны невозможно. Просто нет ни в одном языке таких слов. Про это можно сквозь стиснутые зубы обмолвиться в разговоре с сыновьями – но обычно сыновья, занятые своими насущными делами, неспособны расслышать эти глухие намёки, а потом, когда они созревают и становятся способны, намекать уже некому. ..
« Нет, это были не военнопленные. Это были предатели.
Отец рассказывал. На фото мой отец. Перед началом войны» - так заканчивается материал Валери Кудряшова.
Мой отец тоже рассказывал мне…
На фото МОЙ отец, Судзиловский Анатолий Николаевич, рядовой взвода разведки. Май 1941-го года. Бельцы. Новая граница.