Я помню слезы у оленя,
А в глубине застывших глаз,
Такую боль недоуменья,
Что холодом пронзило нас.
На самом деле, это были не слезы оленя. Это были слезы лося. Крупного, даже сверх крупного здоровяка лося, легкого, изящного и даже грациозного в своих движениях, воздушно красивого в беге, элегантного до умопомрачения в своей недвижности, когда он замирает, прислушиваясь к шуму тайги, слегка поводя громадной головой то в одну, то другую сторону и прядя большими ушами звуки леса, красавца сибирского лося, царя таежных просторов, которого мы жестоко завалили на охоте в тайге по государственной лицензии. Лося с такими гигантскими рогами, что всерьез казалось, будто над его громадной продолговатой головой с удивительно грустными и будто постоянно плачущими черными глазами, похожими на переспелые сливы, и вправду распахнулись два огромных «лопатообраных» крыла в бесцельной попытке взлететь к сияющим впереди просторам Сибирской тайги подальше от жестокости преследующих его людей.
Но потом я написал стихотворение по этим событиям и слово лось никак не вписывалось в структуру стихотворения. И я его заменил его на слово олень. И появилось стихотворение, которое есть на сайте Стихи. ру под названием «Я помню слезы у оленя»
Я тогда учился в девятом классе 36 средней школы города Иркутска и совсем недавно стал членом Военно-Охотничьего общества Иркутского гарнизона Восточно-Сибирского Военного округа. У меня был членский билет этого общества с моей фотографией, которая мне не нравилась до жути. И вообще, надо признать, что фотографироваться я не умел. Перед глазком фотоаппарата я тогда напрягался всем своим телом и деревенел. А здесь еще фотограф постоянно дергает: повернись так, повернись этак, подбородок приподними или опусти, глаза раскрой, улыбнись, плечи разверни, опусти и так далее и тому подобное!
И в итоге, смотришь на свою фотографию, на себя, лопоухого подростка, застывшего в «идиотской» позе с бетонным лицом, страшного, престрашного и совсем не похожего на самого себя и сразу же мысленно даешь себе клятву никогда в жизни больше не фотографироваться. И в то же время, когда ты видишь свою же фотографию, но сделанную незаметно для тебя, когда ты не позируешь, в стоишь или сидишь в естественной для тебя позе, ты с удивлением для себя замечаешь, что здесь ты выглядишь совсем нормальным парнем, и совсем даже ничего парнем, почти что симпатичным парнем. В общем здесь на тебя можно смотреть без сочувствующей и злорадной улыбки.
Но я отвлекся. Извините! Так вот, охотится я начал рано. На удивление рано. А начал охотиться потому, что мне нравилось стрелять из ружья. И нравилось стрелять не по обычной мишени или консервным банкам, а по движущейся мишени. По живой мишени. Первый раз в жизни я выстрели еще в пятом классе. Из отцовского ружья.
Ружье было ижевское, «безкурковое», заказное, шестнадцатого калибра, двустволка с горизонтальным расположением стволов, «чок» и «получок». Отец заказал ее лет десять назад в бытность свою депутатом Иркутского Облсовета. Однако сам практически не охотился, не имел особого такого желания. – охотиться. Хотя войну прошел с первого до последнего дня. Три раза был ранен, дважды выходил из окружения. Но стрелять не любил. Категорически не любил. Он даже курицу зарубить не мог – крови не выносил. Не говоря уж о том, чтобы заколоть поросенка. Поэтому он не охотился.
Старший его сын и мой старший брат, тоже оказался равнодушным к охоте. И ружьё, естественно, как-то незаметно и само собой, досталось мне. Я не выпускал его из рук еще с младших школьных времен, наверное, с класса пятого, когда впервые съездил на групповую охоту в тайгу с ночевками месте с членами их охотничьего клуба. Съездил - и намертво заболел романтикой тайги. После той поездки я полностью принял на себя все заботы по уходу за ружьем.
А ружье было прекрасное, великолепной внешней отделки, строго «аскетичной», без излишеств и легкомысленной вычурности обычного ширпотреба. Ружьё не на показ, а для практического назначения, для охоты, а не для выставочных залов. Оно стало для меня по настоящему родным и я старался не расставаться с ним никогда. Оно и висело всегда у меня над кроватью, на специальном крючке, сделанном из рогов оленя.
Да, мне нравилось стрелять из ружья. И отдачи при стрельбе я практически не ощущал. Но мы, сибирские ребятишки, не стреляли от скуки и делать нечего по всему бегающему и прыгающему в лесу или в тайге. У нас так не было принято. Стреляли мы только на охоте. Но я не чувствовал никакого угрызения совести при стрельбе по живым существам тайги. Это было как бы частью нашей сибирской жизни. Охотились мы на добычу, а не на живых существ леса, на его водоплавающую птицу, на уток, чирков, гусей. На лесную птицу, на бекасов, на куропаток, на тетеревов, на глухарей, на косачей. И они были для нас всего лишь нашими охотничьими трофеями. И жалобные крики подстреленных нами животных или птиц на нас не действовали. Не плачем же мы над воплями закалываемого нами поросенка, которого откармливали на мясо и сало?
И здесь, где-то после двадцатого октября, в чудесную сибирскую осень, когда по утрам уже заморозки, а днем тихо и солнечно и лес превращается в настоящее разноцветное буйство ярких природных красок, наше военное охотничье общество получило лицензии на отстрел лосей в одном из районов Иркутской области. В школе я отпросился на пару дней и мы выехали на армейском «Урале» и легковом «Газоне» рано утром в пятницу. До нужного нам места нам надо было ехать часа четыре, не меньше. Было нас человек десять. Все военные, все офицеры. И среди них был лишь я один гражданский. Пацан гражданский. Телом уже взрослый мужчина, а душой еще совсем пацан. И по «пацански», с нескрываемым удовольствием играющий во взрослые игры.
Дорога в основном была грунтовая, но довольно хорошая. В дожди конечно же здесь было проехать сложно даже на нашем вездеходе «Урале». Но сейчас было сухо и мы ехали без проблем. Дорога петляла между сопок, густо заросших кустами багульника с темно зелеными, почти черными овалами листьев, перерываемыми непроходимыми, кроваво красными зарослями колючего, с уже почти опавшими листьями, боярышника, буквально усыпанного уже созревшими ягодами. После первых же заморозков они становятся мягкими и удивительно вкусными, буквально тающими во рту.
Заросли боярышника переходили в заросли дикой смородины и дикой малины, уже стоявших совсем без листьев, и в заросли дикой ранетки, этакой своеобразной сибирской яблони, с мелкой, жесткой, сухой и невкусной ягодой, но тоже после заморозков становившейся мягкой, рассыпчатой и удивительно сладкой.
Эту буйно красочную лиственную круговерть осенней тайги с ярко желтой кроной берез и багровой листвой тонких осин расцвечивали многочисленные ярко красные пятна и даже целые зоны дикой сибирской рябины и разбивали на отдельные составляющие своими строгими геометрическими формами темно зеленые конуса елей, вкрапленные в общий цветной фон осеннего леса и разлапистые шатры сосен, рядом с которыми высвечивали ярчайшей желтизной с красноватой подпалиной кроны еще не совсем опавшей хвои лиственниц, расчерченные по вертикали бронзово-коричневыми стволами высоченных кедров с застывшими на необозримой «верхоте» густейшими шатрами своих никогда неувядающих крон.
***
Остановились мы в небольшой бревенчатой избушки старой охотничьей сторожки. Расположена она была очень удобно, на поляне перед стеной густого прегустого смешанного леса. Рядом протекал небольшой ручей, впадающий в обширное озеро с камышовыми берегами. Уток и гусей здесь должно быть видимо-невидимо, хотя уже во всю шел осенний отлет водоплавающей птицы. Однако утки кряквы улетали позднее всех и их на таежных водоемах было еще очень много. Значит, недаром у нас стояло в кузове «Урала» три больших алюминиевых ящика армейских транспортных холодильников.
Сторожка представляла собой небольшой бревенчатый домик в одну комнату с печкой и деревянными полами. Вход в домик проходил через сени, закрываемые на дверь. В самом домике было сухо и чисто. В комнате около небольшого застекленного окошка стоял самодельный стол, сделанный из отесанных бревнышек и сверху покрытый досками, около стола стояла длинная деревенская лавка и несколько деревенских табуреток, привезенных сюда откуда-то, а вдоль стен были сделаны из половых досок полати для спанья. Около самой печки, в углу комнаты, на стене висели самодельные полки, заставленные металлическими банками с закрытыми крышками. А на полу, около дверцы печки лежала горка нарубленных дров и пару кусков свернутой бересты для розжига печки.
Старый сибирский закон, согласно которому в лесной сторожке должно быть все для остановки и ночлега случайного таежного путника. А на полках стояла упаковка спичек, в банках сахар, соль, чай, сухари черные и некоторые крупы. Чаще всего пшено, перловка, гречка. Иногда еще и мясная тушенка с рыбными консервами. К потолку на крюке была подвешена керосиновая лампа, а в сенях сторожки стояли две канистры с керосином. Задняя стена сеней была вся заставлена аккуратно нарубленными дровами.
Сразу за сторожкой, около густых кусов черемухи стоял бревенчатый домик туалета. К нему вела расчищенная дорожка. Туалет был чистый и ухоженный. Дверь туалета изнутри закрывалась на крючок, а сбоку на стене были прикреплены два крючка для одежды. На специальной полочке в углу лежала пачка газет «Восточно-Сибирская Правда». Я посмотрел числа. Номера были двух недельной давности. Значит, сторожка была посещаемым местом в этом районе тайги. Рядом с туалетом была вырыта и огорожена с трех сторон большая яма для мусора. Даже в тайге сибиряки не любили мусорить и всегда убирали за собой.
То есть, для нас, и любого другого человека, случайно попавшего в эти места, в сторожке все было приготовлено для нормальной жизни в течение нескольких дней. И, уходя отсюда, мы тоже должны были все за собой убрать и оставить здесь все необходимое для жизни и пропитания следующих за нами, случайных или же как мы, специально приехавших сюда путников.
После распаковки вещей, мы разожгли летнюю печурку на улице, расположенную в специально отгороженном для нее месте под навесом из тесовых досок, вскипятили чай и пообедали из взятых с собой домашних припасов. Затем разбились на две группы, группу охотников и группу рыбаков. Взяли ружья, рыбацкие снасти, несколько одноместных надувных армейских лодок и пошли на озеро.
Я не буду здесь рассказывать про эту нашу охоту на озере. Самое обычное и самое заурядное для Сибири дело. Ничего интересного, ничего запоминающегося. Уток крякв действительно на озере было много и я подстрелил пару штук. Одну на воде, другую на взлете. С помощью лодки достал свои трофеи. И был доволен. Все таки с добычей. Не пустой. У моих коллег результаты были гораздо весомее. У каждого по три четыре утки. Да еще рыбы наловили почти ведерко. Так что сходили удачно!
Веселые и довольные мы вернулись в сторожку. И сразу же занялись разделкой добычи, которую укладывали в ящики холодильники. Один такой ящик заполнили почти полостью. А три утки и рыбу оставили на ужин.
У нашего Председателя общества, полковника Белякова был свой, коронный способ приготовления птицы на охоте, гуся или утки. Они так и назывался у него – «утка или гусь по таежному». На этот раз у нас были лишь утки. И он, неощипанную, но уже выпотрошенную утку без головы натирал изнутри солью, набивал специями, а также собранными прямо у избушки ягодами боярышника, яблоками ранетками и грибами опятами, растущими тоже у избушки на березовых пнях. После чего он обмазывал утку снаружи вязкой глиной толщиной примерно в сантиметр, которую уже принес с озера в ведерке.
Затем он сделал небольшую горку из озерного песка, вырыл в центре ее ямку, уложил в нее обмазанные глиной птицу, и засыпал все тонким слоем песка в пару сантиметров толщиной. На этой горке и вокруг нее он разжег неплохой костер. Поле прогорания костра он еще с полчасика поддерживал жар над тем местом, где находились птицы, помешивая угли и добавляя понемножку дров.
После чего убрал костер, достал уток, разбил обожженную глину, к которой изнутри оказывались прикреплены перья, и перед нами представала румяная, с коричневато розовой корочкой , аппетитная до слюны во рту, до бурчания в животе, до настоящего головокружения утка, запеченная на лесных углях. Точнее – три утки!
Ужин у нас получился классный. Во первых, уха, вкус которой был просто « обалденный». Во вторых, затушенная в глине утка. В третьих печеная и еще горячая от костра картошка. В четвертых, жареные на сковородке на привезенном из дома растительном масле грибы опята. Ну и домашняя снедь в виде солененьких огурчиков и помидоров, захваченных из дома. И, конечно же, как же без этого на охоте, солидная выпивка. Для этого с собой у нас была небольшая канистра спирта.
Мне тоже налили пол стакана спирта. Я взял его в правую руку, в левую мне всунули кружку холодной воды из ручья. Спирт неразведенный я еще не пил. Хотя водку уже пробовал. И «Портвнейн», и «Плодово ягодную» бормотуху тоже. Но здесь спирт неразведенный. Все с любопытством смотрели на меня. Это было своего рода боевым моим крещением. Шестнадцать лет мне неделю назад уже исполнилось. Пусть неделю назад, но исполнилось. Взрослый уже. Мужчина. Так что по сибирским охотничьим меркам мне уже можно было и попробовать. А как пить неразведенный спирт, мне уже объяснили.
Я набрал полную грудь воздуха и, не выдыхая его, влил к себе в рот весь спирт из стакана и сразу же, залпом его проглотил. Рот мгновенно обожгло, дыхание перехватило. Но я тут же выдохнул из себя воздух, поднес ко рту кружку и начал судорожно пить воду. И пил, пока не выпил все кружку. После этого поставил стакан и кружку назад на стол и, довольный собой, победоносно посмотрел на сидящих за столом. Все засмеялись. И кто-то сунул мне в руки большой кусок утки и сказал: «Ешь!».
И я насел на еду. Ел подряд все, что стояло на столе. А мне еще все подсовывали и подсовывали. И я почувствовал, что осоловел совсем. И от еды, и от выпитого спирта. Меня потянуло ко сну.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ: http://www.proza.ru/2013/06/25/1258