На снимке поселок Глубокое, Восточно-Казахстанской области. Фото автора, сделано во времена описываемых событий.
В далеком 1952 году мы жили в городе Харькове на товарной станции сортировочной. Товарная сортировочная станция железной дороги находилась на окраине города, к ней прилегали жилые двухэтажные дома, в одном из которых мы поселились. За домами протекала небольшая речка Малая Лопань. Дальше начинался лес. А среди домов, в центре, возвышалась четырехэтажная школа.
Хорошо помню, когда я закончил шестой класс почти на все пятерки и переведен в седьмой, отец пообещал купить мне фотоаппарат - мечту многих мальчишек. Я был рад обещанному подарку. В будние дни отец с раннего утра и до позднего вечера работал на заводе в другом конце города, поэтому я с нетерпением ждал воскресного дня, чтобы с отцом съездить в городской магазин фототоваров. И вот мы в магазине. Столько здесь оказалось всего интересного! Я даже растерялся. На полках стояли новенькие фотоаппараты: маленькие, такие, что можно в карман положить, больше, с ремешком, их можно на шею повесить. Были с раздвижным мехом, как у гармошки. Как же им фотографировать? Стал я его разглядывать. Должно быть, нужно покрутить ручку, и объектив для наводки на резкость будет ездить, как на салазках, понял я. Были фотоаппараты большущие громоздкие, стояли на треногах. Лежали различных сортов и размеров пачки фотобумаги, коробочки с фотопленкой, ванночки для проявления снимков и бачки для пленки. Стояли фонари с красными стеклами и фотоувеличители. У меня разбежались глаза, и пока я разглядывал все это богатство, отец о чем-то говорил с продавцом. «Интересно, какой же фотоаппарат он мне выберет?» - думал я. А каких только названий нет! – «Москва-2», «Москва-4», «ФЭД», «Зоркий», «Фотокор», «Смена», «Любитель».
Но вот отец, должно быть, обо всем расспросив, подозвал меня. Продавец пожилой, полный, похожий на грузина – большой загнутый нос, как у хищной птицы, густые широкие брови. Голову украшала густая черная шевелюра. Он некоторое время молча смотрел на меня, как бы оценивая, какой мне подойдет фотоаппарат, потом улыбнулся и со словами « О, малчик, дорогой! Одын момент, - снял с полки коробку, раскрыл ее и... вытащил новенький фотоаппарат «Любитель». Покрутили они с отцом, пощелкали – работает.
– Малчик, желаю стать болшим фотографом!» - сказал продавец, вручая мне коробку с фотоаппаратом.
А уже после полудня, не скрывая радости, я быстро защелкал первую пленку - двенадцать кадриков. Мне не терпелось посмотреть, что же на ней вышло. Пока я бегал во дворе, фотографировал всех, кто попадался на глаза, отец развел проявитель и закрепитель. Бегу к сараю, где у нас был погреб. Темнее места в квартире не нашлось. В погребе – сыро, прохладно, пахло плесенью и проквашенной капустой. На крышке кадушки я расставил бачок для пленки, бутылки с проявителем и закрепителем. Ковш с водой для промывки пленки мне подал соседский мальчишка Сережка, которого я тоже успел сфотографировать. Он с нетерпением ждал фотокарточку и согласился мне помогать.
– У меня все готово! Закрывай! – крикнул я ему.
Забросав крышку погреба тряпьем, Сережка с будильником в руках стал кричать, сколько прошло минут. А я в кромешной тьме колдовал с пленкой. И вот по времени пленка проявлена, закреплена. Покрутил я ее в ковшике с водой, чтобы отмыть от химикатов, и крикнул:
- Открывай! И лезь сюда!
Сережка, торопясь, спустился по лесенке.
– О! Что-то получилось! - растянув пленку на свет лаза, обрадовался я.
И мы с Сережкой стали разглядывать кто - где. Я сначала не понял – тетя Клава сидит за швейной машинкой, но почему-то на клумбе в цветах?! Рядом улыбаются две подружки Галка с Катькой – лица черные, губы белые, будто перед фотографированием сливок напились, а губы не вытерли. Старик из соседнего дома, который попросил снять его на паспорт, мало того, что сидит с костылем, но еще и собачонка Сережкина забралась ему на колени.
- С собакой на паспорт не пойдет,- многозначительно сказал Сережка,- и, выпучив на меня глаза, спросил,- А я то где?
- Не знаю, наверно, не влез в кадрик,- оправдывался я, уже догадываясь, почему все перемешалось. Надо было каждый раз смотреть в красный глазок на задней крышке фотоаппарата, какая покажется цифра, а не щелкать на один кадр по два-три раза.
Здесь и Сережка мне заметил:
- Как это не влез? А вот на трех кадриках пусто.
Фотоаппаратом "Любитель" я недолго фотографировал, хотя к концу лета получались уже неплохие снимки. Однако меня не стали устраивать маленькие фотокарточки размером всего 6 см на 6 см, которые приходилось печатать контактным способом. А о том, что можно купить фотоувеличитель и печатать большие фотографии, отец помалкивал, считая, что достаточно и такого размера, лишь бы снимки были резкие, контрастные и интересно сняты. И он хвалил те фотокарточки, на которых отпечатались уголки природы с деревьями, с речкой. Или вот, например, понравились ему гуси на полянке, коза, заглядывающая в огород через дыру в заборе.
Почти перед самыми занятиями в школе мы с отцом поехали в центр города.
– Надо тебе пиджак, брюки новые к школе купить,- сказал он.
С вокзала мы сразу направились на улицу Свердлова с множеством различных магазинов. Проходя там, я увидел под стеклом фотоателье фотографии большие, четкие, красивые. Были и цветные. «Куда, там до моих, крохотных, сереньких», - думал я. И вдруг вспомнил слова продавца грузина: «Малчик, желаю стать болшим фотографом».
Когда же начались в школе занятия, фтоаппарат и все к нему принадлежности я положил в свой старый чемодан, в котором хранил личные вещи, и задвинул под кровать. С этих пор «Любителем» я больше не фотографировал, считая его несерьезным, детским фотоаппаратом.
Прошло пять лет. С Украины мы переехали в Казахстан. Мать с отцом были в разводе. Сначала жили у дедушки с бабушкой в городе Усть-Каменогорске, где я заканчивал седьмой класс. Потом я уехал к матери в поселок Глубокое.
Продолжая учиться в вечерней школе рабочей молодежи, я был принят на работу фрезеровщиком проб в отдел технического контроля Иртышского медеплавильного завода. Времени было в обрез: учеба, работа, к тому же работа по сменам. Несмотря на это я вновь загорелся желанием заняться фотографией, когда на демонстрации праздника Первое Мая увидел металлурга Молдожанова с фотоаппаратом «ФЭД». Желающих фотографироваться было много, а фотограф в то время – редкость. Конечно, Молдожанов – почетный металлург. Зарплата его – не сравнить с моей.
И я все же начал помаленьку копить деньги на покупку недорогого фотоаппарата «Смена» и на фотоувеличитель. «Смена» - не «Любитель», и он первое время мне нравился, потому что маленький, а пленка рассчитана на 36 кадриков. Много чего можно наснимать.
Купил и... с жадностью бросился снимать, как говорится, всех и все подряд. Потом, чаще ночами, когда мама и сестры спали, я печатал снимки, развешивал для просушки на бельевую веревку, которую натягивал здесь же в комнате. Днем, если не на работу, отсыпался.
Жили мы в то время за железнодорожной линией в самом конце Пионерской улицы. За нашей маленькой избушкой с единственной комнатой возвышалась сопка. На ней паслись телята, и часто можно было видеть там низкорослого, большеухого ишака соседей.
Как-то лежу и сквозь сон слышу, кто-то рядом сопит. Кто бы это? Мама на работу рано ушла. Сестры Галька со Светкой говорили, что купаться на Иртыш уйдут. Но дверь в избушку в летние жаркие дни из нас никто не закрывал. Открываю глаза – ишак! Возле самой кровати! «Ах ты, скотина! Нашел прохладное место!»- соскочил я. А он – ни с места. Опустив виноватую морду, шевелит ушами, как бы не поймет, за что на него кричат. А как не кричать: на его спине веревка с фотокарточками, несколько – на полу возле копыт. Стал его выталкивать, он развернуться не может - с одной стороны кровать, с другой кровать, впереди у окна стол, позади – печка, на которой кастрюли, чашки. Кое-как все же вытолкал задним ходом. Сам устал, вспотел, сел на кровать и думаю: «Может, он решил посмотреть фотокарточку? Ведь я его тоже снимал. Может, желал увидеть себя на фотографии лошадью. Но не залазить же в мои «хоромы»…
Не очень мне нравилась работа в три смены. Ночью бы спать, а приходится стоя у станка дремать. Тяжело и опасно! Плохо еще и тем, что из-за ночных смен пропускал занятия в школе. И вот как-то в одну из дневных смен начальник цеха сказал: «Не знаю, почему, но тебя вызывают к директору завода. Так что иди».
Шел к управлению и гадал: «Зачем? Работу выполняю во время, прогулов, опозданий нет».
В приемной кроме секретарши никого не было, и она сразу, указав на дверь, обитую коричневой кожей с табличкой директор, сказала:
- Заходи, директор ждет.
Кабинет поразил меня огромным размером и обстановкой. По обе стороны - ряды стульев, большой стол с двумя тумбами. Верх обтянут зеленым сукном. Рядом – два кресла, кожаных, массивных. На столе - несколько телефонов. Один из них зазвонил и директор поднял трубку.
– Позвоните позже,- сказал он и указал мне на кресло.
«Не такая уж я важная «шишка», чтобы сидеть в мягком кресле у самого стола», - подумал я и присел на крайний стул, надеясь, что разговор будет недолгий. Директор улыбнулся и, внимательно глядя на меня, сказал:
- Я слышал, что ты увлекаешься рисованием и в красках толк знаешь. Сможешь выполнить одно ответственное задание? И не дожидаясь моего ответа (какой я мог дать ответ, если не знал, что за задание?), пояснил. – Нужно будет раскрасить две модели для Выставки Достижений Народного хозяйства в Москве.
- Постараюсь,- ответил я, поднимаясь со стула.
– Вот и хорошо! С завтрашнего дня будешь работать только днем. Начальника предупрежу – пусть найдет тебе замену. Когда модели будут готовы, и комиссия их примет, каждому, кто принимал участие в изготовлении, будет выплачена премия,- добавил директор и взял трубку, вновь зазвонившего телефона.
Довольный тем, что не надо будет ходить ночами на работу и стоять у станка, я вышел из кабинета.
Действующие модели шахтной печи и опытного цеха изготавливали в цехе контрольно-измерительных приборов. Они уже были почти готовы, так что я, найдя эмалевые краски нужных цветов, приступил к раскраске. Группой мастеров-умельцев руководил сам начальник цеха Дорожкин Прокоп Иванович, бывший фронтовик с протезной ногой. Во время войны на фронте он был связистом, поэтому считался лучшим специалистом по радиотехнике. Благодаря Прокопу Ивановичу многие жители нашего поселка после окончания войны заимели приемники. Конечно, в первую очередь владельцами такой роскоши, как радиоприемник, стали начальники и служащие управления, главные специалисты.
- А было это так, - рассказывал Прокоп иванович. - Как только в 1941 году началась война с Германией, по всему району изъяли радиоприемники, чтобы народ не слушал вражескую клевету на Советский Союз. Кончилась война. Восстанавливалось разрушенное войной хозяйство. Жизнь налаживалась, не смотря на огромные потери и разруху, нанесшие войной, продолжалось строительство коммунизма. Прошло лет пять. Райком партии решил вернуть радиоприемники бывшим владельцам. Объявили, чтобы обратились в районный центр села Предгорное. Но, по-видимому, многих владельцев уже не было в живых, а кто-то уехал на поиски лучшей жизни. Может, кто и остался, но не захотел разыскивать: отобрали, на этом и смирились. «Выручай, Прокоп Иванович, забери приемники,- позвонили из райкома,- ты найдешь им применение, а нет, так на запчасти разберешь».
- Не пропадать же добру,- продолжал рассказывать Прокоп Иванович. – Побегал, поискал транспорт, чтобы привезти – бесполезное дело: единственная лошадь вечно занята на доставке мелкого груза с центрального склада. Машину на заводе – проблема выпросить. Пришлось запрягать корову. Ей бы в табун, а я направил в такую даль за музыкой. Целый воз нагрузили мне различных приемников! Измучился я, измучилась моя скотинка, пока в жару, да по крутым сопкам дотащились до места. Потом, как не возьму какой приемник, всуну шнур в розетку – молчит. Вот и начинаю искать причину. Неужели, думаю, за много лет лежания на складе, как ненужный хлам, разучились говорить. Ковыряюсь вечерами и ночами, выметаю из нутра пыль, засушенных довоенных мух и тараканов. У какого приемника провода перекусаны мышами и крысами. А в некоторых цоколи ламп и трансформаторы так заржавели, что – никакого контакта. Были и такие – включишь, предохранитель пых! Ищу короткое замыкание. От того первого радиоприемника, изобретенного А. Поповым в 1895 году, радиотехника далеко шагнула. Но среди огромной кучи приемников у меня в комнате встречались «допотопные» - ЭЧС-2, ЭЧС-3, СИ-235, выпущенные в 1932-1935 годах. Но, ничего, мало-помалу заставил и их не только говорить, но и бой Кремлевских курантов можно было услышать,- так рассказал Прокоп Иванович.
Один из тех приемников работал в КИПе, где теперь я трудился с раскраской моделей. Правда, работал этот приемник только на средних и длинных волнах, пищал и трещал и в металлическом корпусе накалялся как духовка. Однако мы все же были в курсе событий. Когда модели были готовы и после моей раскраски приобрели выставочный вид, Прокоп Иванович предложил сфотографироваться на фоне их. Из стола он достал фотоаппарат «Зоркий», установил на верстаке, поймав нас в видоискатель, нажал на кнопку автоспуска и сам, скрепя протезом, торопясь, подбежал, сел рядом. Только успели сфотографироваться, нагрянули главные специалисты, металлурги, механики, электрики. Впереди – главный инженер и директор. Прокоп Иванович показывал модели в действии, нажимал на кнопки выключателей, заставляя работать различные агрегаты. Посетители удивлялись, заглядывая в печь на «раскаленный» металл, который не только светился, но и, как бы пыхал жаром.
– Ну, что ж, с заданием вы справились отлично, готовьтесь в командировку. Поедете в Москву на Выставку Достижений Народного хозяйства для установки моделей в павильоне Казахской ССР,- сказал довольный директор.
И вот мы вчетвером на железнодорожной станции ждем поезда «Лениногорск – Москва». У каждого в кармане командировочное удостоверение, паспорт и билет на поезд. Кроме всего этого, у меня под плащом в кармане пиджака пол литра водки.
– Ты не в подозрении, спрячь. Может жена прибежит провожать, обыщет. Ты же знаешь, врач она. А амбулатория вон она, рядом. Запрещает выпивать: печень, давление да еще вот нога деревянная, - попросил меня Прокоп Иванович.
До Москвы доехали без особых приключений, если только не случай с грибами, которыми соблазнился Прокоп Иванович. Проехали совсем немного. На столике в купе под стук колес еще подрагивала бутылка с остатками водки. На станции в Шемонаихе во время остановки поезда напротив нашего окна вдруг остановилась старушонка. Она, прижав к груди, держала трехлитровую банку.
– Это же у нее грибы! – узрел Прокоп Иванович,- отличная закуска! И он со своей большой кружкой заторопился к бабке. Мы втроем наблюдали, как Прокоп Иванович торговался с ней. Но вот он довольный, зашел с полной кружкой на вид красивых грибов, поблескивающих рассолом и выглядевших аппетитно. А какие грибы, сразу и не поймешь. Грузди ли? Сыроежки или валуи с опятами? И разных цветов: белые, красные, желтые, коричневые, зеленоватые.
– Никак не хотела отсыпать. Бери, говорила, цельную банку, чай ехать-то далече? Успешь съисть. - Пробуйте,- предложил Прокоп Иванович. Попробовали молча и, выпучив глаза, переглянулись. После чего, прямо из горлышка Прокоп Иванович допил водку и, выдохнул:
- Ну, бабка, божий одуванчик! Заставить бы тебя слопать эти грибы, ругал он ее, выглядывая в окно. А бабки и след простыл.
– Она, пожалуй, со своим угощением ушкандыбала в конец состава,- усмехнулся Костя Батлук.
На территории ВДНХ с множеством павильонов оказалось столько всего интересного! Можно было снимать и снимать, а я даже не взял свою «Смену». Разве ее сравнить с фотоаппаратом «Зоркий», который у Дорожкина или с «ФЭДом» у Батлука. Кондрашов тоже взял свой широкопленочную «Москву», чтобы, по его словам, снимать виды столицы. Так что после рабочего дня и в воскресенье они, где только понравится, щелкали затворами своих фотоаппаратов, вызывая у меня зависть. Конечно, фотоаппарат можно было бы купить здесь, в Москве, но, пересчитав наличность в тощем кошельке, я понял, что денег едва хватит на гостиницу, столовую и метро.
– Не хватает? Займу,- сказал Прокопий Иванович. Потом, как приедем домой, отчитаемся за командировку, получим премию, отдашь долг.
Меня уговаривать не пришлось. Вечером, после того как в павильоне все работы были закончены, мы на троллейбусе поехали в один из самых больших универмагов, в ЦУМ.
– Уж там-то все, что хочешь, есть,- сказал Прокопий Иванович.
Народ, словно пчелы, протискивался в большие двери универмага: туда за покупками и оттуда такой же толпой уже с покупками вываливался, наружу. Внутри, как в растревоженном улье – многоголосый гул и толкотня.
– Они сговорились что ли, в один день прийти сюда? – протискиваясь за Прокопом Ивановичем, - сказал я.
– А ты думаешь, если бы пошли завтра, народу б было меньше. Это ж Москва! Москвичей, пожалуй, здесь мало – больше приезжие, как и мы,- сказал Прокоп Иванович, направляясь к отделу кино и фототоваров.
И здесь толкотня! Чтобы рассмотреть аппаратуру, расставленную на стеллажах, я кое-как протиснулся к прилавку. Фотоаппаратов! – уйма. Какой покупать? Стоят широкопленочные: «Москва-2», «Москва -5». Здесь же мало-форматные, которыми снимают на узкую пленку. Это «ФЭД», «Зоркий», «Заря», «Чайка», «ЛОМО», «Репортер». Были даже иностранные – «MINOLTA», «PRAKTICA» - дорогие. Мне понравился фотоаппарат «Заря». Он от ФЭДа и Зоркого выделялся наиболее крупным объективом в блестящей оправе.
А Прокоп Иванович опять со своим советом:
- Зачем он тебе - объектив торчит как желвак. Бери лучше вот, как мой «Зоркий». Он небольшой, объектив утапливается вовнутрь. Так что повесишь на ремешке на шею, спрячешь под пиджак – незаметно. Даже там, где нельзя снимать, щелкнешь и снова – под пиджак. Да и цена подходящая, всего двадцать восемь рублей.
Убедил. Сразу же к нему купили пленку, кассету. Надо бы зарядить. Для этого в отделе имелась кабинка со специальными рукавами не пропускающими свет. Мы – к ней. Оказалась занятой, к тому же на очереди стояло еще трое.
«Неужели и они торопятся фотографировать Москву?» - Подумал я.
А какой-то мужик, по-видимому, из начинающих фотолюбителей, шуровал в рукавах, усердно. На лбу у него выступили капли пота. Улыбаясь, он виновато смотрел на столпившихся фотографов.
– Отойдем в сторонку,- потянул меня за рукав Прокоп Иванович. Остановились возле массивной колонны – народу меньше, никто не толкал.
– Сейчас зарядим. Давай пленку, кассету, - сказал Прокопий Иванович.
С некоторым недоумением я отдал. А он, зажав в одном кулаке кассету, в другом – пленку, засунул руки под свитер и, подмигнув мне, быстро-быстро там пошурудил. Не прошло и пол минуты, как он извлек заряженную кассету, одернул свитер.
– Не бойся, не засветил. Ставь в свой фотоаппарат, - сказал он, направляясь к выходу. Из ЦУМА мы пошли на Красную площадь. Мне захотелось сфотографировать ее с Мавзолеем и Кремлем. Прокоп Иванович уже снимал достопримечательности Москвы. Не смотря на то, что ему было тяжело ходить, он, скрипя протезом, ходил со мной. Экспонометр я пока не купил, денег не хватило, поэтому Прокоп Иванович согласился подсказывать, какую ставить выдержку и диафрагму.
– Для меня процесс съемки – не новость. В детстве фотографировал «Любителем» и теперь дома есть «Смена», - сказал я.
– Забудь о «Смене», твоя "Смена" доброго слова не стоит. Поснимаешь «Зорким», сам увидишь – никакого сравнения. У него и светосила больше, хорошо передает тона, полутона. И выдержки хорошие, хоть в сумерки снимай, хоть при ярком дневном свете, - на ходу просвещал меня Прокоп Иванович.
– А сам-то ты давно увлекся фотографией? И вообще, как постигал науку съемки? – поинтересовался я.
– Впервые я взял в руки фотоаппарат еще во время войны да никакой-нибудь, а наш советский. Пришлось мне снимать и знаменитой в то время, немецкой «Лейкой». Можно сказать, что «Лейка» - это первый в мире узкопленочный фотоаппарат на 36 кадров, выпущенный в 1925 году немецкой фирмой.
– Каким же образом она к тебе попала?- продолжал интересоваться я.
– Шли бои под Кенингсбергом. Немцы озверели, никак не хотели уступать завоеванные территории, яростно сопротивлялись. Я уже говорил, ты помнишь, моей обязанностью была связь. Позывные были громкие, достойные, как мы считали. В один из дней жестокой перестрелки я находился на связи. Сквозь грохот разрывов и вой снарядов кричу: «Сокол! Сокол! Я - Ястреб! Ответь!» В ответ: «Ястреб! Ястреб! Я - Сокол!».. Вдруг – вой мины. Бабах! Рядом справа, позади… Засекли сволочи. Тут уж мигом позывные сменили, кричим: «Мыло!» «Мочало!» «Мыло!» «Мочало!» Так вот в один из дней во время непродолжительного затишья к моему наспех крытому чем попало окопчику, в котором была установлена рация, конвоир - молоденький солдат, привел немца. Фриц высокий, голубоглазый, руки дрожат. Озирается, не поймет: зачем сюда. «Пленного направили в ваше распоряжение. Сказали, он кумекает в радиотехнике, помогать будет» - объяснил солдат.
Фронт продвигался все ближе и ближе к Германии. Вошли в Кенингсберг. Наступило временное затишье. Вдруг прибегает ко мне адъютант майора. –«Командир вызывает» - сказал он и рысью убежал обратно.
Явился я, отрапортовал, как положено. Майор так это хмуро посмотрел на меня. Ну, думаю, разнос устроит. Вообще он строгий к подчиненным. Постоянно хмурится и, как буравчиками, сверлит взглядом. Редко когда улыбнется.
– Как там у тебя пленный? – поинтересовался он.
– Немец оказался толковый, по-русски мало-мало лапочет. Наверное, рад, что остался жив и, как чуть что, повторяет «Гитлер капут!»- ответил я.
- Конечно, когда мы уже рядом с их логовом, хочешь, не хочешь, кричи «Гитлер капут», - сказал майор и, чуть помолчав, продолжил,- тут вот что, когда разведчики приволокли его, допросили, мы узнали, что он далек от военной профессии и работал в какой-то редакции. Призвали его в самом конце войны. При допросе в его ранце обнаружили фотоаппарат «Лейка». Однако, он размаячил, что не является фотокорреспондентом, а фотографией увлекался там, в мирной жизни. На пленку, что в фотоаппарате, ничего не успел снять. Так что бери эту «Лейку», разберись и поснимаешь нас на память о войне. Ну, а что будет непонятно, проконсультируйся у своего фрица.
- Так вот она, память о войне - пошлепал по протезу Прокоп Иванович,- не сравнить ни с какой фотокарточкой.
После того, как немец размаячил, что, к чему – где крутить, что нажимать, я защелкал пленку. Фотоаппарат с отснятой пленкой забрал майор. Дальнейшую судьбу этой «Лейки» не знаю. Однако, примерно через месяц майор, хотя нет, уже подполковник вручил мне фотокарточку, на которой и я был запечатлен.
– А фрица куда потом дели? – спросил я.
– Он со мной таскался около двух недель. После, как мне сказали, его вместе с колонной пленных немцев отправили, наверно, восстанавливать, ими же разрушенное. Во время пребывания этого немца произошел еще один, запомнившийся, случай. Наша часть расположилась в редколесье и готовилась к наступлению. Впереди на возвышении просматривалось какое-то селение. Отсвечивало голубое безоблачное небо, ниже бежала речка. В селе, доложила разведка, укрепились немцы. Ни с их, ни с нашей стороны пока не было никакого обстрела. День выдался тихий, солнечный. Каждый солдат сознавал - война подходит к концу, и каждый думал, как бы уцелеть. Впереди мирная жизнь. Настроение хорошее было и у меня. Я перебирал небольшой запас радиоламп и прочих мелких деталей и поглядывал на пленника – его-то что ожидает? Фриц, сидя на ящике из-под снарядов, покачиваясь, дремал. Неожиданно меня вызвал майор. Протиснувшись прямо из окопа в его тесный блиндаж, оказался перед ним. Он молча вынул из нагрудного кармана часы с поблескивающей цепочкой, подержал на ладони, как бы разглядывая их, потом обратился: «Старшина Дорожкин, у тебя, должно быть, есть мелкий инструмент, глянь, в чем дело. Перестали тикать, а без часов, сам понимаешь, мне никак не обойтись». Считая просьбу командира за приказ, я сказал: «Есть определить причину!»
И вот, выбрал я сухое теплое место на бугорке под березой. Разостлал плащ палатку, разложил инструмент, сам лег поудобней. Молодой был. Зрение отличное. Но все равно, лупу бы сейчас, как у часовщика, подумал я и только отщелкнул заднюю крышку на механизме, слышу противный вой. Реакция тогда у меня была, не то что сейчас. Еще не сообразив, что это такое, моментом откатился с бугорка. Раздался оглушительный взрыв. Снаряд! Лежу – ни жив, ни мертв. Ощупал себя – вроде, цел. Смахну с лица пыль и комочки земли. Прислушался – больше не слышно ни стрельбы, ни разрывов. Поднялся. Плащ палатки нет, только лоскут от нее осколком снаряда пригвоздило к стволу березы. Там, где была расстелена палатка, зияла воронка, присыпанная ветками березы. Ну и, конечно же, бесполезное дело искать часы и инструмент. И все же, присматриваясь, обошел воронку: доложить-то командиру все же придется. Инструмент – черт с ним. А вот что я скажу про часы?! Как пить дать, упечет на передовую. И вдруг вспомнил! Кажется, фриц вынимал какие-то часы, узнать время. А зачем они ему? Куда торопиться? Подхожу к месту рации. Это почти рядом от березы, под которой я «отремонтировал» часы командира. Фриц стоит у окопа, как статуя, только головой качает, глаза выпучил, рот открыл. По-видимому, посчитал, что я убит. Растолковал я ему, что надо. «Гут, гут», и он достал из кармана брюк часы. Такие! Только не с цепочкой, а с красной тесемкой. Мне – память! Память! Шен! Показывал я то на часы, то на себя. Он опять – «Гут!» и протянул мне часы. Пришлось за часы подарить ему портсигар. Портсигар был не простой, с гравировкой на охотничью тему. Довольный такой сделкой, я отправился к майору. Взял он их как-то осторожно, подставил к уху. И тут я увидел редкую на его лице улыбку. Идут! Ну, Дорожкин, молодец! И я, было, повернулся к выходу, а он вослед: «А цепочка где?» «Извините, - говорю, - перед тем, как разобрать часы, цепочку отсоединил, чтобы не мешала, потом не помню, куда пропала. Может, сорока, выбрав момент, утащила. Садилась она на березу, интересовалась, что я, лежа на боку, собрался делать. Сороки, известное дело, любят все блестящее, яркое, сверкающее»,- наговорил я майору. Он что-то заворчал, вроде, кому война, а кому нажива. Жаль, цепочка была серебряная.
Скрип, стук, стук, скрип, припадая на искусственную ногу, морщился Прокоп Иванович. Однако продолжал идти. Я фотографировал, и он иногда что-то понравившееся ловил в видоискатель, правда, не всегда нажимал на кнопку затвора. Когда становилось невмоготу то ли от скрипа протеза, то ли от боли култышки, а, может из-за того, что прохожие на скрип с сочувствием обращали внимание, Прокоп Иванович садился прямо на тротуаре, закатывал штанину, доставал из кармана сверток с инструментом и, нащупав в «пятке» гайку, со страшным скрежетом ключом затягивал болт. В момент такой процедуры прохожие со слабыми нервами обходили стороной, если тротуар позволял, а любопытные даже приостанавливались. Потом крепким матом кроя проклятых фашистов, Прокоп Иванович прятал инструмент, поднимался. Когда я предложил свою помощь, он сказал: «Нет, для меня это дело привычное, да и ты не знаешь на сколько нужно крутануть». Потом некоторое время мы ходили без скрипа, только деревянная нога шибчей постукивала по брусчатке Красной площади, по площади, по которой проходят парады Победы Девятого мая, на которой в июне 1945 года маршал Жуков Георгий Константинович принимал парад Победы.
- Прокоп Иванович, а ногу где потерял?- спросил я.
– Как это потерял, не потерял, а оторвало ее, когда вступили в Германию. Обидно, конечно, почти перед самой победой в небольшом городе. Название его какое-то интересное Котбус. Как оно по-немецки растолковывается, не знаю, по-нашему все понятно – бывает кошка и кот, а бус, мучная пыль, что поднимается на мельницах во время помола. А было так. Ехали мы не спеша по улице этого городка, глазели по сторонам. Где-то поодаль бухала артиллерия. И вдруг! Даже никто не успел сообразить, откуда, с какой стороны прилетел снаряд, угодил как раз в кузов. Больше ничего не помню. Очнулся в госпитале. Не знаю, кто из солдат уцелел, кто погиб. Нас в кузове было двенадцать человек.
К концу командировки я заснял новым фотоаппаратом «Зорким» всю пленку и с нетерпением ждал возвращения домой, чтобы самому проявить ее и напечатать снимки с видами Москвы. В основном снимки получились неплохие, не сравнить с теми, что снимал до этого «Сменой».
– Я же тебе говорил, покупай «Зоркий»,- нахваливал фотографии Прокоп Иванович, просматривая целую пачку, принесенную мной в КИП.
Фотографии, на которых запечатлены памятные места Москвы и те, что снимал на ВДНХ – хороши как память. С интересом их рассматривали мои сестры и друзья. Но мне больше по душе пейзажи и какие-нибудь интересные бытовые сценки.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ВО ВТОРОЙ ГЛАВЕ