Кулак

 
Деду моему посвящается


Да не робей за Отчизну любезную...
Вынес достаточно русский народ,
Вынес и эту дорогу железную -
Вынесет все, что Господь ни пошлет!

Вынесет все - и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только - жить в эту пору прекрасную
Уж не придется - ни мне, ни тебе.

                Н. Некрасов




Глава 1

     Не видно птиц, но по крику, доносящемуся с неба, определит каждый -
летят журавли! Их песня завораживает. Журавлиный крик остановит зверя,
бредущего по лесной чащобе, оторвет от дела человека. И зверь, и человек
будут искать в небе журавлиный клин, взглядом проводят его к горизонту,
задумаются каждый о своем, о грустном. Не проста жизнь зверя в тайге, не
проста жизнь человека, работающего в поле, есть о чем вспомнить и
погрустить вместе с журавлиной стаей.
     Залетают журавли и на крестьянские поля, разводят на них свои
громкие хороводы. Можно часами наслаждаться их грациозными танцами,
слушать их разговоры, наблюдать за их важной походкой, за их высокими
прыжками и взмахами огромных крыльев. Нечасто природа устраивает такие
концерты. Остановит крестьянин лошадь, улыбнется птицам - не забыла
весна заглянуть и на его поле, не забыла поздравить его с наступлением
нового полевого сезона. Значит, будет урожай, будут закрома наполнены
хлебом - будут гостями в его доме и радость, и счастье.
     Журавли взлетают. Вытянув длинную шею вперед, они с криком
начинают бег на своих длинных ногах. Непросто взлететь. Нужно хорошо
разогнаться, найти в поле то место, где воздух отрывает птиц от земли и
уносит в небо. Бежит по полю стая, расталкивает крыльями воздух по
сторонам. И, наконец, по очереди птицы поднимаются в воздух. Вожак
впереди. Он уже в воздухе и кружит над полем, собирая в клин свою стаю.
Никто не должен остаться. Он всех дождется, будет кружить над полем, пока
последняя птица не поднимется в небо. Семья!
     Высоко поднимаются журавли, чтобы все увидели их и услышали
крики о том, что забирают они печаль у зверя и у птицы, у взрослого и у
ребенка, унося ее в дальние страны. Они летят над полями и лесами, над
городами и деревнями, собирают свой нелегкий груз. Тяжела ноша на их
крыльях - велика Земля, печали не становится меньше...
    
     - Стоять! Показывай, что там у тебя в телеге!
     - Что случилось, товарищ милиционер? В телеге - мясо. В леспромхоз
везу.
     - Посмотрим, что за мясо. А винтовка для чего? Тоже для
леспромхоза? К командиру его!
     - Мужики, вы же знаете, что на дороге творится! Без винтовки не
обойтись: голод. Ограбить в любом овраге могут. Мясо я везу в леспромхоз.
Хочу его обменять на пиломатериалы. Для хозяйства нужно.
     -  У командира разберемся. Слезай с телеги! За мной.
     - Лошадь дайте привязать. Уйдет!
     - О лошади не беспокойся. О ней Михайло позаботится. Михайло,
поезжай в продотдел. Сдай мясо, а лошадь передай бригадиру. Смотри,
исправная! Людям жрать нечего, а его лошадь как на убой откормлена!
Прикладом винтовки милиционер подтолкнул меня в сторону стоящего
недалеко дома. Это была контора киреевского леспромхоза. Вокруг валялись 
свежие, неубранные после строительства щепки, остатки от бревен и доски.
У крыльца толпился народ. Сквозь посторонившихся людей милиционер 
провел меня по коридору в один из кабинетов. За  новым широким столом
сидел офицер в форме ОГПУ.  На его столе лежало несколько листов из
школьной тетради. Офицер вышел из-за стола. Несмотря на осеннюю грязь,
на его ногах были до блеска начищенные сапоги. На голове аккуратно сидела
фуражка.
- Этот? - милиционер обратился к офицеру. - Далеко мы его
встретили, за Киреевском, но взяли прямо здесь, у конторы. Полный воз мяса
привез. Да, вот его винтовка. Под мясом припрятал.
- Сейчас посмотрим. Ты пока, Александр Иванович, за дверью
подожди, а я с гражданином поговорю. Гражданин Еловский? Павел...
     - Константинович.
- Да, Павел Константинович. Очень хорошо. Вижу, договоримся сразу.
Зачем нам лишние разговоры? Вот, письмо из вашей деревни пришло.
Буржуй ты, оказывается!
- Товарищ командир, какой я буржуй? Я вам в леспромхоз мясо привез.
Бычка зарезал. Хочу обменять мясо на доски. В нашей деревне сожгли
пилораму. Хорошая была пилорама, но кому-то не понравилась. А строиться
надо. Вот и решил у вас обменять мясо на доски.
- А в письме написано, что ты в колхоз не вступил и власть новую не
уважаешь. Поругался с председателем колхоза. Ты что, свою жизнь отдельно
от трудового народа решил строить?
- Как отдельно от народа? Я и налоги все сдаю! Прошлой осенью отдал
все - еле зиму пережили. Ведь у меня семья, четверо ребят на печи сидят! Но
стараюсь, жить-то надо. А в колхоз? В колхозе совсем голодно. Председатель
приезжий, из города. Откуда он знает, когда озимые сеять, как скотине
угодить, чтобы молоко было да зимой от мороза не хворала. Дожди начались,
пшеницу в амбары не убрали - всю погноили. Косить траву поздно начали -
сено плохое вышло, скотина его не ест - зимой болеть и подыхать начала. А
я все вовремя сделал. У меня каждая травинка к травинке приложена,
зернышко к зернышку. Зачем крестьянину такой колхоз нужен?
- А зачем винтовку с собой вез? Где взял?
- Винтовка осталась после Колчака! Сохранил. А сейчас, сами знаете,
голод. Ограбить могут. На случай в воз и положил. Да она не заряжена,
патронов нет. Так, для острастки.
- Ну вот и хорошо. Я же говорил, что незачем нам, гражданин
Еловский, головы друг другу морочить. Так и получается, что письмо,
написанное про тебя, - не вранье.  Все  правда. Ты, получается, гражданин
Еловский, кулак! А товарищи Ленин и Сталин давно призывают с кулаками -
врагами трудового народа - разобраться. Не для кулака мы революцию
делали и в гражданскую кровь проливали. Александр Иванович, арестовать
кулака! В комендатуру его.
-  Как же так, товарищ командир? За что? Ведь семья дома!
- О семье не беспокойся. Партия не оставит твою семью без присмотра.
     Через минуту мои  руки  были связаны за спиной. Александр Иванович
вытолкнул меня из комнаты во двор и на виду стоящих у крыльца людей
повел к милицейской подводе, заставил лечь на телегу лицом вниз, связал
ноги, "...чтобы надежнее было, сбежишь еще по дороге", и вместе с
Михайло повез меня в кожевниковскую комендатуру.
     От неожиданности происшедшего, скорости событий кружилась
голова, в висках пульсировала кровь. Как это могло произойти? Со мной ли
это все случилось? Какой-то страшный сон. Что будет с семьей, с детьми, с
Лизаветой? Кто написал это нелепое письмо? Я - враг народа... А кто тогда
народ? Только те, кто в колхоз вступил? Но ведь вступили они не по
собственной воле. Всех тогда собрали, объявили, что мы трудовое
крестьянство: "у всех помещиков землю отберем и раздадим его
труженикам". Какие у нас помещики? В наших краях никогда их не было, а
земли и так всем хватает. Бери да сей, хочешь рожь, хочешь пшеницу.
Столько, насколько сил хватает. Гражданская, слава богу, мимо прошла.
Приходил в соседнюю деревню, в Вороново, отряд колчаковцев. Расстреляли
одного "партизана". Да жители Воронова его сами же и выдали. Столько бед
он им принес: и в колхоз скотину у народа отнимал, и с продотрядами без
остатка весь хлеб забирал, а затем и разбойничать по дорогам начал.  Но в
нашей деревне сеяли  рожь и пшеницу. Все, что могли, власти отдавали.
Понимали, что в стране голод и война. А сейчас я лицом вниз в подводе
лежу. Враг народа! Что делать? Может быть, в комендатуре разберутся,
отпустят восвояси. Вот только лошадь и мясо жалко. Но этого уже не
вернешь. Домой бы возвратиться.
     До Кожевникова двадцать километров. Конвоиры спешили. Телега
милиционеров катилась по осенней дороге, перемалывая в грязи опавшую с
деревьев листву.
      - Но, Гнедко! Совсем не хочет тянуть телегу. К вечеру нам нужно
вернуться. Сдадим этого буржуя в комендатуру и домой! - Александр
Иванович похлопывал вожжами лошадь. - Совсем отощала, идти не хочет.
Михайло, а ты что молчишь? 
     - Да что говорить-то, Александр Иванович. Не понимаю я эту жизнь
нашу. Ну скажи, откуда берутся эти враги новой жизни? Когда мы только от
них избавимся? Новую жизнь строить надо, а они из всех щелей и подвалов,
как крысы, лезут! Вот лежит! Мордой в землю смотрит. Ну что ему не
нравится в новой советской жизни? Небось, председателя колхоза хотел
убить или хлеб сжечь?
     - Нет, эта вражина поопасней убийцы или поджигателя будет! Это наш
классовый враг! Одно слово - кулак. Новая жизнь ему хуже, чем гнус для
нашей лошади. Не хочет он, понимаешь, вместе с нами новую жизнь строить.
Из нутра, из самого трудового крестьянства, ее испортить хочет. Товарищ
Сталин объяснил нам, что классовая борьба будет всегда продолжаться.
Значит, мы с тобой всегда должны быть начеку. Заранее, так сказать,  видеть
этого врага и уничтожать его раньше, чем он нам навредить сможет.       

- Ну вот и приехали, - подвода подъехала к большому одноэтажному
дому центральной улицы села Кожевниково. - Михайло, беги к коменданту,
скажи, пусть принимает нашего кулачка! А я ему ноги развяжу.
Двадцать километров пути пролетели в одно мгновение. Я не
чувствовал боли ни в руках, связанных веревкой, ни в лице, разбитом
ухабами дороги. В голове, как в замкнутом пространстве, металось -
"кулак".
     Это слово давно появилось в нашей деревне. Первым его произнес
председатель: "Все, кто не вступит в колхоз, будут считаться кулаками!".
Услышав впервые такое название крестьян, я не испытал страха, не увидел в
этом слове зловещего смысла. Кулак - это сжатая в руке сила, кулак - это
стиснутая воля. Но время стало приносить вместе с этим словом слухи об
арестах, ссылках, тюрьмах. Теперь оно сопровождалось другими страшными
словами: контрреволюция, саботаж, расстрел. Появились слухи о кулацких
мятежах и бандитизме. Но мне казалось, что все эти слухи не касаются
наших мест, нашей отдаленной от городов сибирской деревни. Никто у нас
не называл меня или кого-то еще  кулаком. Да, я не вступил в колхоз. Но я
был не один. К тому же все единоличные хозяйства более исправно, чем
слабый колхоз, сдавали налоги. Никто не зарывал в землю хлеб и не нападал
на продотряды, все понимали трудности времени. Позади осталась
гражданская война, посеявшая по всей стране разруху, голод, недоверие
людей друг к другу. Многие крестьяне нашей деревни, испугавшись власти,
вступили в колхоз, отдали ему все свое нажитое хозяйство. Думали, что
вместе, всем миром, легче будет зимой прокормить скотину, летом накосить
сено, посадить и убрать хлеб. Но в первый же год колхозное хозяйство
развалилось. Скотина начала болеть, а с полей сняли такой урожай хлеба, что
всю зиму пришлось экономить на каждой горбушке. Народ снова потянулся
к  своему хозяйству: там было спасение от голода. В это время и появилось
это страшное слово. Оно уже силой и страхом стало загонять людей в
колхозы  и отнимать последние сохраненные пожитки.
     - Вставай, буржуазия! Михайло с конвоиром идет!
     Я поднялся.
- Васька, здравствуй! - воскликнул я, увидев конвоира.
     Конвоир был из нашей деревни. Десять лет он служил в Красной
армии, но из-за множества ранений и контузии перешел работать на
железную дорогу, но проработал недолго: "Работа незнакомая, да и на одном
пайке прожить трудно", - говорил Василий. А сейчас он снова стал военным,
но теперь в ОГПУ.
     - Васька, меня в Киреевске арестовали! Я им - мясо, а они меня - в
кутузку. Ну, слава богу, хоть ты здесь. Теперь разберемся! А я уж не знал,
что делать!
- Ты мне не васькай! Я, кажется, не на твоем поле сейчас пшеницу сею!
Кулацкая сволочь! Я тебе покажу, где здесь Пашка, а где Василий
Андреевич. Комендант тебе выделил "палати". Марш вперед! - Васька ткнул
меня дулом своей винтовки в грудь.
     От такой встречи с Василием пересохло горло. Острая боль пронзила
грудь. Что это? Что случилось с этим миром? Почему в одно мгновение так
меняется жизнь? Василий, пока не вступил в колхоз и не завел своего
хозяйства, летом помогал моей семье косить на зиму траву. Работали
дружно. За работу я отдал ему Чернуху - годовалого телка. И вот
благодарность...    
- Руки хоть развяжи, Василий! С лица кровь утереть нужно, - попросил
я, но очередной толчок в спину вогнал меня во двор участка ОГПУ.
- Пошевеливайся! Павел Константинович, - вдруг начал язвить
Василий.
Во дворе стоял грузовик, три заседланные лошади и повозка. Двор не
имел глухого ограждения: с противоположной стороны от ворот виднелись
огороды. Главный корпус справа и дворовые постройки в виде сараев слева
образовывали участок ОГПУ. Василий вел к сараям. "Значит, задержание до
утра...", - промелькнуло в голове.
- Василий, а к командиру когда? Нужно разобраться. Глупость какая-
то. За что меня арестовывать?
- Командира сейчас нет, на выезде он. Завтра разберетесь, - Василий
распахнул дверь сарая. Я увидел охранника.
- Ну, принимай, Сергей, еще одного, - обратился Василий к охраннику,
- из Ерестны. Отъявленный кулак! Я его знаю.
     Сергей сдвинул с железных дверей задвижку, и я первый раз в своей
жизни вошел в камеру. За спиной захлопнулась дверь. Окон в ней не было,
только у потолка было вырезано небольшое отверстие, перекрытое решеткой.
Через него в камеру попадал тусклый свет. Глаза стали привыкать к темноте,
я осмотрелся. В камере было несколько человек. Одни сидели на скамьях,
другие - прямо на деревянном полу. На скамье места не было, и я присел на
пол у металлической стены.
Говорить не хотелось. Мысли о сегодняшних событиях сковали мозг.
Хотелось уснуть, отрешиться от всего происходящего. Быстрее бы утро
пришло. Нужно все объяснить начальнику, нужно выбраться из этого
недоразумения. Я никого не убивал, никого не грабил! Я все объясню! И уже
завтра буду дома. Очень жаль лошадь, но как ее теперь вернуть?
- Кхе-кхе..., - закашляли в противоположном углу. - Кто будешь, гость
дорогой?
- Павел Еловский, - ответил я.
     Говорить не хотелось. Кто хочет со мной познакомиться, я не знал.
Может быть, это был вор или бандит. Лица его не было видно.
- Не сын Константина Еловского?
- Сын. Вы знаете моего отца?
- Да я и тебя знаю, сынок. Я - Григорий Зноев, по батюшке -
Иванович. Из Вятской,  как  твой отец. Да и ты тоже на Вятке родился.
     - Да... А вы как здесь оказались? За что?
     - И сам гадаю, сынок. Думаю, что власти чем-то не угодил. А чем, она
сама завтра скажет.
     - Да кулак ты, Гришка! Что тут гадать, - раздался голос со скамьи. - В
колхоз не пошел! Вот тебе власть счет и предъявила. Против жилы ты ее
прешь! На хуторе своем от нее отгородился!
     - Отгородиться от власти невозможно. У нее все отгородки винтовкой
открываются.
     За дверью зашумели. Василий втолкнул в камеру еще четверых:
мужчину, женщину и... двоих детей, которым было не больше десяти лет.
Даже в полутьме камеры на их лицах был виден отпечаток ужаса. Люди,
запах, отсутствие света приводили детей в смятение - они прижимались к
женщине. Мужчина был высок и крепок: проходя через двери перегородки,
ему пришлось сильно наклониться. Все молчали. Через некоторое время,
когда стали видны очертания обитателей камеры, мужчина начал
рассаживать женщину и детей.
     - Варя, вот сюда проходи, к стенке, здесь рядом печка, должно быть
потеплее, - все четверо со своими котомками и узлами опустились на пол
рядом со мной.
      Дети в камере. Вместе со взрослыми, возможно, с бандитами. Как это
объяснить?
     - Откуда? - задал вопрос Григорий Иванович. Но ответа не
последовало. Несколько минут стояла тишина. Только было слышно, как
дети жмутся к матери, боясь затронуть кого-нибудь из заключенных.
      - Из Екимово мы, - сдерживая слезы, ответила женщина.
     Эта деревня была совсем не далеко от моей. Я не выдержал:
     - Меня зовут Павел. Я из Ерестной. Кто вы?
     - Да Петровы мы...
     - Как вы здесь оказались с детьми?
     - Раскулачили нас!
     И снова в камере наступила тишина.
     Слово "раскулачивание" ворвалось в мою жизнь. Еще вчера оно было
далеко от меня. Я не придавал и не хотел придавать ему значимого смысла.
Человек придумывает много слов, терминов, выражений. Они живут и
умирают. Жизнь этих слов и жизнь человека пересекаются. Война, убийство,
смерть - с этими словами человек живет очень давно. Они горячи и
беспощадны, но к ним человек привык, он понимает их смысл.
"Раскулачивание", по обстоятельствам сегодняшнего дня, встает в один ряд с
этими словами, а действия, производимые этим словом, все с большей
угрозой приближаются к  жизни.

Глава 2

     Прошла ночь. Утренний свет по искривленному пути из помещения
охранника  проникал в камеру. Спали только дети. Укрытые покрывалами,
они с двух сторон прижались к матери. Спасительный сон отгородил их от
реальности, дал время на отдых и подготовку к новым поворотам в их
начинающейся жизни.
     В камере стояла тишина. Люди боялись потревожить сон детей, они
думали о новом дне, о событиях, которые ожидают их за толстой стеной
сарая. Был слышен мотор грузовика, скрип подводов, перебежки охранников.
Что-то происходило за стеной, но что - разобрать было трудно: стены
приглушали звуки, к каждому из них обитатели прислушивались и тихо
передавали друг другу свои комментарии. В противоположном от меня углу
лежал Григорий Иванович. Он был в обычной крестьянской одежде:
сюртуке, хромовых сапогах и теплой, на собачьем меху, шапке. Такую
одежду носят все сибирские жители, поэтому и другие обитатели камеры
были в сюртуках и шапках на овечьем или собачьем меху. Только вид
одежды, ее свежесть, соответствие размерам хозяина отличали сокамерников
друг от друга. Варвара и вся ее семья были одеты иначе. На каждом из них
было максимум одежды: по две рубашки, по два пиджака. Видимо, покидая
свой дом, они брали все, что могли  унести. Куда их забросит судьба, они не
знали, но понимали, что впереди их ожидают трудности и лишения и
одаривать одеждами их никто не будет. Рядом с Варварой и ее мужем лежали
полушубки, огромные узлы с продуктами и вещами.
     Двери сарая открылись. Дневной свет и свежий воздух ударили в лицо.
Раздался голос Василия:
     - Ну, теперь и этих выпускай на свет божий. Только по очереди.
     Все вышли.
- Давай на середину двора, - командовал Василий, - сейчас с
начальником говорить будете.
     Во дворе стоял грузовик с натянутым на кузове тентом. По периметру
двора стояли вооруженные винтовками милиционеры.
     - Хороший разговор, - кто-то тихо проговорил за спиной.
     На крыльце главного здания ОГПУ стояли  три офицера. Двое спешно
перебирали бумаги, один внимательно следил за арестованными,
всматривался в их лица. Вероятно, он и был начальником ОГПУ. Шинель,
военная фуражка хорошо сидели на его плотной, высокой фигуре. Он был не
старше двадцати пяти лет, лицо его было спокойным и уверенным. Ему
передали листок, он просмотрел его и начал громко читать:
- Зноев Григорий Иванович, Петрова Варвара Игнатьевна, Петров
Михаил Петрович, Петров Сергей Михайлович, Петрова Татьяна
Михайловна, - далее по списку он перечислил всех обитателей камеры. И
наконец: - Еловский Павел Константинович.
     Казалось, меня пронзил удар молнии, я с трудом понимал слова
офицера, который продолжал читать:
      - По решению Вороновского райкома ВКП(б) и прокуратуры
Вороновского района, по представленным в ОГПУ спискам от партактивов
села Кожевниково, деревень Уртам, Вороново, Ерестная, Еловка, Осиновка
вы арестованы за подрыв и саботаж процесса коллективизации крестьянских
хозяйств района. Для окончательного решения вопросов о квалификации
ваших действий в отношении трудового крестьянства и государства
прокуратурой и следственными органами вы в сопровождении конвоя будете
отправлены в ОГПУ города Томска, - офицер закончил читать и внимательно
осмотрел строй арестованных.
     Некоторое время люди стояли в оцепенении, не понимая значения
произнесенных слов. Вдруг из строя арестованных выскочил человек,
споривший вчера с Григорием Ивановичем.
     - Гражданин начальник, я же в колхозе состою и хлеб по деревням
собирал с продотрядами, меня за что? - мокрая земля не дала устоять, он
упал и на четвереньках начал продвигаться к начальнику. - Гражданин
начальник, это Гришка кулак! А я то..., - удар прикладом сбил его на землю.
Но и после удара, не замечая боли, он кричал: - Гришка Зноев кулак, а я в
колхозе работаю! - еще удар прикладом, но уже в голову - проситель
замолчал.
     Ужас сковал тело, но и мне захотелось броситься вперед, закричать: за
что? За что мою жизнь и жизнь моей семьи ломают и бьют  прикладами?! Но
в этот момент кто-то крепко сжал мою руку. Это был Григорий Иванович.
     - Молчи, - прошептал он, - здесь нет правды и справедливости. Здесь
тебя слушать не будут.
     - В машину! - скомандовал Василий. - Все в машину. Двигайтесь,
кулачье отродье! Быстрее!
     Охранники стали заталкивать нас в грузовик. Последним   забросили
мужчину, просившего пощады у начальника. Его лицо было разбито и
испачкано грязью.
     На улицах Кожевникова было много прохожих. Мир для них не
перевернулся. Кто-то смеялся, кто-то торопился по своим делам. Нужно
крикнуть людям. Люди должны знать о несправедливости, о тех, кто начал
арестовывать детей и уничтожать семьи. И все это за подрыв процесса
коллективизации. Да что эти дети могут понимать в процессе
коллективизации?
     Зарыдала Варвара:
     - Мучители, сколько труда в дом, в хозяйство вложили. Все разорили.
Выгнали на улицу...
     - Молчи, Варя. Дети рядом, - успокаивал муж. - Прошу, не плачь. Все
наживем: и дом построим, и хозяйство разведем, - мужчина одной рукой
обнимал свою жену, другой прижимал к себе детей.
     Машина покатилась под гору. Значит, едем к реке. От комендатуры
ОГПУ до реки не более трех километров. Доехали быстро. Машина
остановилась.
     - Выходи! - последовала команда.
     Мы были на берегу реки Обь. Недалеко от пристани, у берега, мы
увидели баржу, на которой находились лошади, коровы, телеги, ящики,
мешки и другой крестьянский скарб. Вокруг стояла милиция с винтовками в
руках. Внутри баржи кто-то говорил, кричал, плакал, ругался. Это
многоголосье сливалось в одно звучание. Звук поглощал, угрожал. Казалось,
что даже животные находятся в оцепенении. Они тревожно наблюдали за
происходящим, вздрагивали от криков, раздающихся то с берега, то с судна.
     На барже творился беспорядок: животные находились на палубе, а
люди в трюме. Только животным было разрешено наблюдать за
происходящим и дышать свежим воздухом. Граница между берегом и
баржей казалась гранью между жизнью и смертью: переступивший ее назад
не возвращается. Эта пропасть пожирает свои жертвы и извергает на
поверхность только смрад и этот ужасный звук. В спину уперлась винтовка.
Нужно идти. 
     Трюм был поделен деревянными перегородками на отсеки - камеры. В
каждом отсеке двадцать-тридцать человек. Люди сидели на полу, на своих
чемоданах и мешках. В потолках были вставлены решетки, чтобы в камеры
проходил свет и воздух. Что за люди были в барже, откуда - неизвестно.
     Из отсеков раздавались вопросы:
- Что за пристань? Из какой деревни?
- Кожевниково, Ерестная, - отвечал я.
- Гады, и сюда добрались!
- А вы откуда?
     - Из Болотного, - раздалось с одной стороны. - Из Батурина, Базоя, - с
другой. - Мы с Алтая, - с третьей.
     - Молчать! - крикнул конвоир и направил винтовку в сторону
заключенных.  - Соблюдать порядок. За нарушение - расстрел на месте!
     На мгновение все замолчали, но вскоре в конце трюма прозвучал
новый голос:
     - Гады, со всех деревень собирают!
     Конвоир открыл дверь в один из отсеков.
- Заходи, - скомандовал он.
     Я зашел в отсек и остановился у входа. За спиной закрыли дверь.
Заскрежетал замок. "Ну вот и еще одна камера! - подумал я. - Теперь моя
жизнь так и будет складываться: от камеры к камере...".
     Что это? Война? Кто эти люди? Пленные? Преступники? Воры?
Бандиты? Или такие же люди, как я и Григорий Иванович? Вопросы
проносились в голове друг за другом.
          - Проходи, Павел. Сюда, ближе, я здесь.
 Голос Григория Ивановича. Теперь для меня он был самым близким, терять
его в чреве этого чудовища не хотелось. 

Глава 3

Чтобы создать жизнь, человек должен уметь любить. Чтобы убить,
человек должен ненавидеть. Чтобы создать жизнь, человек должен засеять
поля, построить дома, написать картины, сочинить стихи. Чтобы убить,
человеку нужно все это уничтожить, затоптать, сжечь, разорвать. Затоптать
поля, чтобы смерть была голодна, сжечь дома, чтобы смерть была холодна,
разорвать стихи и картины, чтобы смерть была безнравственна. Не может
человек, сеявший хлеб, или строивший дома, или писавший стихи и картины,
убивать. Эти люди безоружны.
     Дневной свет через решетку освещал всю нашу камеру. Я начал
осматриваться. В камере были женщины, мужчины, дети и даже старуха.
Судя по всему, это были две семьи. Григорию Ивановичу и мне освободили
место ближе к металлическому борту баржи. Здесь мы и начали
располагаться. Вещей у меня не было, все они остались вместе с мясом на
подводе, у Григория Ивановича был небольшой узел, вероятно, с какой-то
одеждой и продуктами. Мы сели на пол. Было очень влажно. Влага шла от
дыхания людей, из внешнего пространства  и конденсировалась на холодных
стенах баржи.
     - Нужно поесть, пока продукты не пропитались влагой, - сказал
Григорий Иванович.
  Конечно, есть хотелось, но еды у меня не было.
- Поедим, а там, глядишь, и дальше жить будем! - Григорий Иванович
стал развязывать свой узел. Глаза всех заключенных смотрели на его руки:
люди были голодны. - Нож у кого-нибудь есть? Мой отняли в комендатуре.
     Женщина протянула нож:
     - Схоронила в тряпках.
     Григорий Иванович извлек из мешка хлеб, небольшой кусок сала и
луковицу. Запах мгновенно разлетелся по отсеку и заворожил всех
обитателей. Дети перестали двигаться. Мужчины и женщины стали
рассаживаться по углам. Теперь им нужно было пережить боль не менее
острую, чем заточение в этом железном чудовище: родителям нечем было
накормить своих детей, а они не могли оторвать взгляд от рук Григория
Ивановича. Тем временем, Григорий Иванович быстрым взглядом осмотрел
камеру, нарезал хлеб и сало дольками. Стало понятно, что его слова
относились не только ко мне: каждому был передан свой кусочек хлеба и
своя долька сала. У детей еда тут же пропала во рту. Взрослые - кто хлеб, кто
сало - отдали своим детям и тоже съели свою порцию.
     - Остальное - на завтра, - сказал Григорий Иванович и завернул узел
вокруг мешка.
     Один из мужчин начал разговор:
     - Мы с Алтая плывем, вот уже вторая неделя кончается. Жрать дают
только болтушку.
     Еще одно новое слово! Сколько их еще будет впереди?
     - Что за "болтушка"?
     - Скоро наш черед будет на палубу выходить. Там сам ее и соорудишь.
Меня Акимом зовут. А это моя семья. Вся в сборе, слава богу. Вот только
батька дома остался... Схоронить даже не дали! Кто родит таких волков?
     Начали знакомиться. Обе семьи оказались из одной деревни. Иван,
мужчина из второй семьи, в основном молчал. Рассказывал Еким:
     - Спали. Вдруг во все двери и окна забарабанили. Прямо как воронье.
Я, пока штаны да рубаху надевал, они вот уже тут, готово! Во главе со
Степкой Мухиным, нашим  активистом. Его из города партийцы прислали
колхоз устраивать. Да кто ж пойдет в его колхоз? Он на поле ни одного
зернышка не посадил и коня запрячь не умеет. "Будешь кричать или в бега
подумаешь, - вдогонку пойдет!", - говорит и стволом в живот тычет. Да куда
бежать-то, разве бросишь детей этому воронью? А Степка дальше
продолжает: "Не пошел в колхоз, когда я тебя миром уговаривал, так теперь
раскулачен будешь! Власть тебя со всем твоим семейством для исправления
политической безграмотности на Север, в Нарымский край, отправляет. А все
твое хозяйство теперь нашему трудовому крестьянству принадлежит!", -
говорит и бумажкой перед лицом трясет. Что за бумага, я толком и
разглядеть не успел. Ну, что тут в ответ скажешь. Только стою, рот
раскрываю, слово вымолвить не могу! Тут еще и милиционеры свои
винтовки на все семейство направили, того и гляди, стрелять начнут, а
детишки рядом. А Степкины сподвижники время даром не теряют! Налетели
на хозяйство, как воронье на дармовщину! В амбаре, в доме - везде 
шныряют. Старуху со стариком с полатей стащили... А отец им: "Не трожь,
не поганьте жилище, изуверы безбожные!". Так они его во двор вытащили.
Старику, батьке моему, уже восьмой десяток пошел, он первым нашу
целину-то алтайскую осваивал. Сколько камней с поля повыковыривал! Ему-
то каково все это видеть! Не выдержало сердечко, здесь же на дворе и
скончался... Так они и попрощаться с отцом толком не дали. Даже и не знаю,
схоронили ли. Может, там во дворе до сих пор лежит..., - Аким смахнул
слезы с глаз. - Степка говорит: "Одевайся, бери пропитание себе в дорогу и
на подводу укладывайся со всем своим семейством". Да как тут
укладываться! Отец лежит уже бледный. Мать кричит! Дети заливаются
слезами! А в доме полным ходом грабеж идет! Кто хомут с гвоздя снял, к
себе домой тащит, кто теленка ведет, кто поросенка. Грабеж, настоящий
грабеж! И откуда у людей столько злости взялось? Все время миром жили,
друг другу помогали, а тут как будто только этого и ждали. Все из дома
растащили! Дружно поработали, нечего сказать! Одни милиционеры от нас
не отходили. Зрелище - хуже пожара! Когда уж народ Степкин расходиться
начал, мы что осталось в доме на себя надели. Повезли нас на подводе к
пристани, вот к этой барже. Она на берегу поджидала. Все спланировали! А
там и семью Ивана повстречали. Его в ту же ночь раскулачили. Его отца на
глазах у всей семьи застрелили. Отец у него крепким мужиком был, хотел
прочь этих бандитов со двора выпроводить. Винтовок не побоялся! Так они
мешок ему на голову, во двор вытащили и застрелили! Так мы с ним в одну
ночь без отцов и остались. Он все это время молчит, слова не вымолвит.
Сядет в угол и целый день сидит или ходит по этой конуре день и ночь.
      Аким замолчал. В углу начала молиться старуха: "Прости, Господи,
души им грешные...". Дети затаились в углах, вновь переживая увиденное в
ту ночь человеческое безумие.
     Вдруг раздался голос за дверью:
     - На выход! Двадцать пятая, выходи на палубу! 
     - Пойдем с "болтушкой" знакомиться! - усмехнулся Аким.
     Снова проход сквозь строй обессиленных людей с безнадежными
взглядами.
     Поднялись на палубу. Свежий воздух, простор, осенний лес. Все
продолжает жить: ветер срывает с деревьев желтые листья, они летят над
водой, перелетают баржу, падают на палубу, красное солнце отражается в
воде - жизнь продолжается, но как будто без меня. Какая-то неведомая сила,
как лист от дерева, оторвала человека от семьи, от дома. Куда эта сила его
унесет, куда забросит, что с ним сделает, человеку неведомо.
     От Кожевникова мы плывем около восьми часов. Дом еще недалеко.
Прямо сейчас можно броситься в воду, доплыть до берега и - к семье.
Быстрее, подальше от этого ужасного судна.
     - Нельзя, смотри их сколько! Убьют! Потерпи, дальше видно будет, -
снова за спиной голос Григория Ивановича. Уже второй раз он останавливает
меня от действий.
     На свободной от груза части палубы охранники организовали
площадку для питания арестованных. Здесь стояла большая бочка с водой,
железная печь с котлом и мешок с дробленым ржаным зерном. Нужно взять
металлическую кружку, под присмотром охранника насыпать из мешка
горсть зерна и смочить ее горячей водой. Все, "болтушка" готова. Сделать
это блюдо нужно быстро и также быстро съесть: внизу под палубой голодные
люди. Однако проглотить эту недоваренную кашу можно только с трудом:
зерно во рту набухает, им можно подавиться. Но охрана не ждет, поэтому
арестованные, кто ложкой, захваченной еще из дома, кто щепкой, оторванной
от перегородки в камере, мешают кашу в кружке и быстро запихивают ее в
рот.
     Для меня это был еще один урок - урок приема пищи под прицелом
винтовок. Без стола, без стульев. Лошади и коровы могли растянуть свою
трапезу - человеку из камеры это стало непозволительно.
     Наконец с "пищей" было покончено. Чувство голода утихло. После
команды "Вниз!" наша "бригада" двинулась назад в трюм.
     - Нужно бежать! Дома жена с детьми. Их тоже должны арестовать.
Нужно и себя спасать и своих детей, - сказал я в камере Григорию
Ивановичу.
     - Справедливого суда нам не дождаться. Но мы не спасем ни себя, ни
свои семьи, если ошибемся и погибнем здесь, на этой барже. Нужно выбрать
время.
     - Но мы все дальше и дальше отплываем от дома... 
     - Ничего, и от Томска доберемся. Мы с тобой, Павел, вятские - пол-
России ногами протопали. Нужно время и случай. В следующий раз все
зерно в "болтушку" не бросай, половину, хоть четверть горсти - в карман.
Нужно готовить припасы, пока они есть. Дальше неизвестно, что будет.

Глава 4

     - Бежать с баржи или от следствия и суда? - продолжал разговор
Григорий Иванович.
     - С этой плывущей к смерти тюрьмы. Этих людей везут на север, в
болота и стужу. Ни хлеб, ни картофель там не растут! Их везут на верную
гибель.
- Мы должны знать, от кого бежать и нужно ли это делать. Бегство -
это преступление. Совершив побег, мы не вернемся домой - мы станем
преступниками и этим принесем в семьи беду.
Наверху забегали люди. Раздались выстрелы.
- К берегу причаливай! - кричал кто-то из милиционеров. - Уйдут!
Кулачье!
И снова несколько выстрелов подряд. В трюме наступила тишина.
     - Не уйдут! Останавливай баржу! Катер подгоняй! Пока плывут к
берегу, мы им катером путь отрежем.
Увидеть, что происходит на палубе, было невозможно: решетки камер
смотрели в небо. Только по звукам падающих предметов и крикам
охранников можно было предположить, что там происходит. Баржа, двигаясь
по течению, набрала скорость. Загремела якорная цепь. Из-за резкого
торможения груз на палубе начал двигаться: посыпались ящики, мешки,
задвигались повозки и животные. Что-то упало в воду.
В трюме раздались голоса:
         - Из третьего отсека сбежали! Ломай двери! Ломай перегородки!
Наверх, на палубу!
Резкое торможение баржи, суета на палубе, грохот выстрелов вызвали
у людей волну ненависти и возмущения - по трюму разлетелся треск
ломающихся перегородок и дверей. Грохот ударов, скрежет выламываемых
конструкций, крики людей, вдруг сорвавших с себя оцепенение, дополнился
плачем детей. Он еще сильнее укрепил напор взрослых. Наконец
перегородки и двери были сломаны, люди освободили себя от плена.
     - Хватит, натерпелись! Наверх! Хватайте палки! Охрану за борт! -
кричали с разных сторон.
     Однако выход на палубу был надежно перекрыт прочным
двухстворчатым люком. Услышав шум в трюме, охрана успела его надежно
запереть. Люди били по люку палками, обломками дверей и перегородок, но
он не поддавался. В отчаянии стали выламывать решетки камер и через их
проемы выбираться наверх. Но оказалось, что охрана и к этому
подготовилась. Последовали выстрелы. Людей расстреливали сверху в упор,
в голову. Кровь полилась вниз.
     Страшен и опасен раненый зверь. Переполненная гневом
окровавленная толпа людей намного страшнее - она безумна.
     Мертвых из проемов срывали вниз. Попытки других выбраться наверх
приводили к новым жертвам. Ломали палубу, но перекрытия из бревен и
толстых досок не поддавались. Выстрелы все звучали и звучали. Мертвых
становилось все больше и больше.
     Женщины закрывали своими телами детей. Мужчины в беспамятстве
бегали по трюму, но уже понимали: сопротивляться оружию бессмысленно.
Плач детей и женщин, отчаянные, по-звериному дикие крики мужчин,
выстрелы слились в общий предсмертный человеческий вопль, вопль
беспомощности и отчаяния. Для получения полного контроля над
заключенными охранники продолжали наугад стрелять в проемы решеток.
Смерть колесницей пронеслась по трюму - раненые корчились от боли и
умирали.
     Восстание охватило всех. И в своем отсеке мы ломали двери и
перегородки, бегали по трюму и освобождали людей. Как и другие, мы
кричали от отчаяния, от боли, от осознания того, что бесполезно пролили
кровь.
     Иван первым начал взламывать решетку на потолке. И первым получил
пулю. Его семья осталась без мужской поддержки. Весь путь они оплакивали
изуродованное смертью тело. До самого Томска сквозь палубу летел по Оби
вой женщин и плач детей. Слышал ли кто-нибудь его с берега - неизвестно,
но если бы и услышал, не поверил, что это плач человека!
     Я сидел на полу с закрытыми глазами. Что делать? Хотелось сжать
руками голову и прокричать: что происходит? Это реальность или
кошмарный сон?
     Баржа продолжала движение. Было слышно, как вода бьет о корпус
судна, как проходящие мимо корабли подают сигнальные гудки. Баржа
отделила мир с чистым воздухом, с журчащей водой, с пароходами от моего
мира с окровавленными телами, с рыдающими от горя женщинами, с детьми,
теряющими рассудок от пережитого ужаса.
     Я осмотрел трюм. Его внутренние конструкции были разрушены,
теперь это было единое пространство. Всюду валялись вещи заключенных. Я
увидел Григория Ивановича. Он перевязывал ногу двенадцатилетнему
мальчику. Было удивительно, что ребенок терпеливо переносил боль, у него
был разумный, спокойный взгляд.
     - От такой раны не умирают. Главное - кровь остановить! Сейчас
затянем покрепче, и ты должен прилечь. Пока кровь не запеклась, ногой
лучше не двигать.
     Многие женщины тоже перевязывали раненых и успокаивали
рыдающих вдов и сирот. Дети, как испуганные зверята, жались по углам.
Смерть людей, стрельба, беспокойное хождение мужчин по трюму повергли
детей в шок. Казалось, что и плакать они боятся. Из своих углов они следили
за действиями взрослых, слушали их возмущенные и воинственные крики.
Сегодня они стали свидетелями расстрела своих безоружных родителей. В
этом хаосе только инстинкт сберег их от смерти, но не спас от душевных ран,
которые будут кровоточить всю оставшуюся жизнь.
     Несмотря на сгущающуюся темноту, мужчины не успокаивались: они
обсуждали неудавшееся восстание и пытались строить планы на следующий
день. Что произошло с беглецами из третьего отсека, осталось неизвестным.
Возможно, им удалось уйти от пуль охранников и добраться до берега. А
может, военные перекрыли заключенным путь и расстреляли их прямо в
воде. Во всяком случае, на барже беглецов не было.

Глава 5

     Ночью мы вошли в томский порт. Охрана забегала по палубе. С берега
раздались голоса. Судно остановилось. Все понимали, что теперь власть
применит более жесткие меры к заключенным, но никто не знал, что это
будут за меры и насколько они будут жесткими.
     Было слышно, как сгрузили с палубы скот, телеги, продукты и
крестьянский инвентарь. Наконец открыли люк, и мы увидели стволы
винтовок. Последовала команда:
     - Выходить только мужчинам, по одному. Руки держать вверх! Вещей
не брать! Нарушителей порядка будем расстреливать на месте!
     Начались крики: семьи не хотели расставаться. Но мужчины ничего не
могли сделать, им нужно было расплачиваться за свое поражение.
     Я вышел из трюма. Над Томском тихая ночь. Огромное звездное небо.
Хотелось ухватиться за это пространство и не отпускать его. Мир был так
велик, а наша жизнь становилась все меньше и меньше. Я всей грудью
вдохнул свежий воздух.
     - Быстрей шагай, - крикнул офицер,- шевелись, не задерживайся!
     Повсюду: на палубе, на пристани, на берегу стояли милиционеры. Я
пошел к берегу. Плач и крики женщин, детей слились в одно стонущее
звучание. Оно стало голосом баржи. Под этот голос мужчины покидали свои
семьи.
     Заключенные все подходили и подходили. На берегу офицер и двое его
помощников выстраивали мужчин в колонну. Их уже было более
шестидесяти человек. Значит, на маленькой, не приспособленной для жизни 
барже было не менее шестидесяти семей!
     Офицер объяснил правила:
     - Не разговаривать. Слушать и строго выполнять команды. При
самовольном выходе из колонны конвоиры имеют право стрелять.
     По улице раздавался глухой топот наших сапог. Справа и слева от нас
стояли маленькие деревянные дома, по самые окна уходящие в землю.
Наверное, в этих домах живут маленькие люди, которые, смотря из окон,
видят не лица прохожих, а их ноги. Как они живут? Чем интересуются?
Несмотря на глубокую ночь, в окнах некоторых домов горел тусклый свет. 
Никто не выглядывал из окон. Даже собаки не лаяли и не выбегали на улицы.
Неужели жители города привыкли к этим звукам? Городу безразлично, кто
идет по его мостовой, по его улицам?
     Появилось большое здание из красного кирпича. Перед нами
распахнулись широкие ворота, и мы вошли на широкий двор, который
окружали высокие кирпичные стены, увенчанные колючей проволокой. Это
была тюрьма.
     Началась перекличка. Приблизительно двадцать человек не
откликнулись. Это были те, кто остался лежать в трюме баржи. Что с ними
будет? На чью совесть ляжет их смерть? На эти вопросы в тюрьмах не
отвечают. Про это в тюрьме можно только думать. Говорить и обсуждать -
запрещено.
     Назвали мою фамилию. Как и в Кожевникове, снова по телу
пронеслась дрожь. С большим трудом, сквозь зубы, я ответил: "Здесь...".
     Перекличка - единственный диалог между тюрьмой и человеком.
     - Ты еще здесь? - спрашивает заключенного тюрьма.
     - Здесь..., - отвечает человек.
     - Ты еще жив?
     - Жив...
     - Плохо! - заключает тюрьма. - Посмотрим, что будет завтра!
     Перекличка закончилась. По приказу все сели на землю. Началось
распределение по камерам: конвоиры называли фамилию и уводили
арестованных в здание тюрьмы. Этот процесс напоминал обряд
жертвоприношения: заключенный, как жертва, уходил в пасть огромного
чудовища. Дошла очередь и до меня.
     - Встать! Фамилия, имя, отчество?
     - Еловский Павел Константинович.
     - За мной!
     Через металлическую дверь мы вошли в здание. От входа направо и
налево тянулся длинный коридор. С каждой его стороны - камеры. Мы
дошли до конца первого этажа. Снова металлическая дверь, отделяющая
коридор от лестничного прохода. Поднялись на второй этаж.  Как и первый,
он был отделен от лестниц железной дверью. По коридору дошли до
середины. Остановились. "Ну вот и моя камера!", - подумал я. Она была
третьей в моей жизни. Сколько времени я в ней проведу? Я шагнул в темное
пространство. Через встроенное в потолок окно проникало немного света. Я
осмотрелся и увидел заключенных, сидевших на широких нарах.
     - Откуда?
     - Из Ерестны.
     - Это в Кожевниковском?
     - Да.
     - Знаю такую деревню. Твое место ближе к двери. Извини, но у нас
такой порядок: новички - к двери, старички - к середине. 
     Я посмотрел на нары первого яруса. Люди лежали поперек, ногами к
проходу. Слева и справа были свободные места. Я выбрал левые нары: там
было свободнее. Ничего с себя не снимая, лег. Оставалось ждать утро.   

     - Ты Еловский? - кто-то тряс меня за плечо.
     Я открыл глаза. С нар свисали ноги: одни в сапогах, другие в носках,
третьи босые. Несмотря на открытое окно, в камере стоял тяжелый запах
пота, сапог, нестиранной одежды.
     - Ты Еловский? Тебя на допрос.
     В открытом окне двери я увидел лицо конвоира.
     - Еловский! Еще раз повторяю, на допрос.
     Сон пролетел. Допрос. Может быть, я сумею все объяснить!
     - Лицом к стене, - сказал конвоир и закрыл дверь камеры на замок. -
Вперед!
     Мы поднялись на третий этаж, прошли по коридору. Охранник открыл
дверь.
     - Заходи, - последовала команда.
     - Меня зовут Александр Петрович Иванов. Я - следователь, веду ваше
дело, - представился, не вставая из-за стола человек. - Вы, Еловский Павел
Константинович, кулак, взбунтовавшийся на барже, которая перевозила вас
из села Кожевниково в город Томск. Правильно?
     - Я не кулак. Я простой крестьянин! Что значит кулак?
     - Прошу вас, Павел Константинович, отвечайте на мои вопросы
конкретнее. Вы кулак, которого перевозили из Кожевникова в Томск?
     - Да, я с той баржи. Но я не кулак!
     - Если вы не хотите однозначно отвечать на мои вопросы, мы можем
отложить допрос на другое время. Вы считаете, что допрос нужно отложить?
     - Нет.
     - Зачем вы организовали бунт на барже?
     - Я его не организовывал. Все произошло стихийно!
     - Бунт был организован. С баржи сбежали арестованные по приказу
власти  кулаки! Вы с ними знакомы?
     - Нет, они были не из нашего отсека.
     - Вы знаете Петрову Варвару Игнатьевну, Петрова Михаила Петровича
из села Екимово?
     - Знаю.
     - А говорите, что не знаете людей из третьего отсека! Вы организовали
бунт, чтобы Петровы могли сбежать?
     - Нет, я не организовывал бунт.
     - Но Петровых вы знаете!
     - Знаю.
     - Зачем вы ломали перегородки и двери в трюме?
     - Начали стрелять с палубы в отсеки. Нужно было укрыться.
     - Но в других отсеках тоже были проемы, через них тоже могли
стрелять! Вы хотели выйти из трюма и уничтожить охрану баржи!
     - Нет, я не хотел уничтожать охрану.
     - Гражданин Еловский, вы противоречите сами себе! Петровых знаете,
а говорите, что не знаете людей из третьего отсека! Ломали перегородки, а
говорите, что не организовывали бунт. Вы лжете! Скрываете правду от
пролетарского суда! Вот протокол допроса. Здесь написано, что вы
организовали бунт на барже, чтобы создать благоприятные условия для
бегства Петровых - кулаков из села Екимово. Подписывайте!
     - Нет. Это неправда!
     - Ваша семья знает о вашем аресте. Если вы не подпишете документ,
нам придется арестовать вашу жену и детей, чтобы узнать, какую
антигосударственную деятельность вы проводили в своей деревне, как
агитировали народ против вступления трудового крестьянства в колхозы! Вы
этого хотите?
     - Нет.
     - Подписывайте!
     Я не мог представить, чтобы моя семья плыла на этой ужасной барже, а
после - находилась в этой душной тюрьме! Но ведь в протоколе ложь! Как
его подписывать?
     - Хорошо, Павел Константинович. Подумайте в камере. Хорошо
подумайте! Увести арестованного.
     В камеру зашел охранник.
     - Руки за спину. Вперед, в камеру!
     Следователь закрыл за нами дверь. Я шел по коридору. Был ли Петров
в нашей колонне? Высокий, очень крепкий мужчина! Была ночь, я не видел
всех арестованных. Он не мог бежать! С ним были дети и жена. Как они
могли броситься в реку? Вода холодная! Дети не смогли бы доплыть до
берега! Они должны были остаться на барже! Нужно узнать, находится ли
Петров в тюрьме. Перекличка! Будет перекличка, и я узнаю, здесь Петров
или нет.

     Мой угол на нарах был занят мужчиной в очках лет пятидесяти пяти.
Черный глаженый костюм, галстук, начищенные ботинки выделяли его среди
других заключенных. Он был явно новеньким.
     - Я хочу лечь. Разрешите?
- Пожалуйста! Ложитесь! - мужчина подвинулся в сторону двери.
     - Вы здесь недавно? - спросил я.
     - Да, только сейчас привели, - ответил мужчина. В голосе слышалась
неуверенность и осторожность.
     - Я тоже здесь провел только одну ночь. Меня зовут Павел Еловский.
     - Герман Карлович Майер, преподаватель кафедры геологии.
     - Впервые встречаю такую фамилию.
     - Да, я из немецкой семьи. А вы, кажется, сельский житель.
Крестьянин?
     - Нет, сейчас меня называют кулаком! Я бунтовщик с баржи, в которой
везли арестованных в город.
     - Да? - Герман Карлович внимательнее посмотрел на меня через свои
очки и чуть отодвинулся. - А знаете, немного похожи...
     - Да не беспокойтесь! Никакой я не бунтовщик. Это следователь так
считает. Я только что вернулся с допроса.
     - А меня считают врагом пролетарской революции! Я на своих лекциях
не упоминаю фамилии пролетарских вождей и пролетарских геологов. По их
мнению, я замалчиваю роль пролетариата в работах по поиску полезных
ископаемых!
     - Интересно! А что, пролетариат не участвовал в поиске полезных
ископаемых?
     - Конечно, участвовал, но системным поиском и анализом занимались
ученые.  Их имена и прославлены в геологии. Рабочие, конечно, помогали:
собирали образцы, рыли разведывательные штольни, бурили скважины. Но
этот труд не аналитический! Извините!
     - Ну тогда давайте знакомиться! - донеслось с противоположных нар. -
Громов Михаил Федорович, сапожник и, как оказалось, меньшевик! Являюсь
активным противником партии по индустриализации страны. Моя сапожная
мастерская, оказывается, место явок меньшевистских и троцкистских
предателей революции!
     - Да вы более опасный преступник, чем я, - улыбнулся Генрих
Карлович.
     - Громко говорите, товарищи, - еще один голос с нар, - охрана не
только двери стережет, у нее еще уши есть - осторожнее. Старый большевик,
Сергей Дмитриевич Беляев, железнодорожник.
     В камере собрано около сорока человек самых разнообразных
профессий. Каждая из них нужная для жизни человека. Больше всех было
крестьян, в основном Томской области. Но никого не было с нашей баржи.
Всех рассадили по разным камерам. Обсудить события, которые произошли
на барже, было не с кем.
      Пока я был на допросе, прошла перекличка и тюремный завтрак. А я
был голоден. Вспомнился Григорий Иванович. В какой он камере? В колонне
он был позади меня. Его долго обыскивали на выходе из трюма. Еще бы! Его
уверенный и спокойный взгляд даже в темноте был выразительным! Это,
видимо, и привлекло внимание милиции. Вероятно, и он был на допросе. Что
он говорил? Видел ли он Петрова? Я прилег на нары. Закрыл глаза. Хотелось
забыть о голоде.
     Преподаватель, железнодорожник, сапожник, крестьянин - все эти
люди с необходимыми для человека профессиями заключены в тюрьму. В
университете не преподают геологию, по железным дорогам не водят поезда,
в мастерских не шьют сапоги, на полях не обрабатывают землю. Для чего их
всех оторвали от повседневной жизни? Чтобы люди не изучали геологию, не
пользовались поездами, ходили без сапог и голодали?
     "Подумайте в камере!" - вдруг вспомнились слова следователя.
Подумать, превозмогая голод, замкнутое пространство камеры, впитавшийся
в стены запах грязного человеческого тела.
     "Хорошо подумайте!" - еще одни слова следователя. Время,
проведенное в камере, работает против заключенного. День, неделя, месяц,
годы медленно уничтожают достоинство человека, он все меньше и меньше
может противостоять давлению следствия и суда.
     - Обед! Получайте свою баланду! - крик охранника в смотровое окно
камеры. - Беляев получай: чашка, ложка, хлеб, отходи! Громов получай:
чашка, ложка, хлеб, отходи! Майер получай: чашка, ложка, хлеб, отходи!
Еловский получай: чашка, ложка, хлеб, отходи!
     Так всем обитателям нашей камеры достались "сытые государственные
харчи", состоящие из пропаренной пшеницы с солью и одного кусочка хлеба.
Ну что ж, может быть, в этой малой порции есть зернышко и с моего поля, с
моей землицы. Голод отступил, но мысли не уходили.
     В тюрьме следователь и заключенный - два игрока. На стороне первого
- камера, время, голод, теснота, нары, если понадобится, - одиночество.  На
стороне второго только терпение и воля. Оторвать людей от жизни, посадить
их в сырую баржу, превратить еду в кормежку для животных, унизить в
присутствии детей - разве мог это сделать глупый активист из колхоза,
солдат или следователь ОГПУ? Нет! Только власть могла дать полномочия
на арест крестьян Сибири и Алтая. Только власть могла снабдить своих
людей оружием. А активисты, солдаты и следователи всего лишь
исполнители, выполняющие ее приказы. Власть не желает брать на себя
ответственность за смерти. Она не ищет, а выбирает и назначает виновных.
Подписав протокол, я освобожу власть от ответственности. Если не подпишу,
они повезут мою семью на Север в такой же барже, как плыли мы. Что
делать? Нужно ждать перекличку. Ответит ли Петров.
     - А много ли полезных ископаемых вы обнаружили, товарищ Майер? -
обратился Громов к преподавателю.
     - Что вы! Я один ничего не обнаружил! Но наши университетские
геологи прошли почти всю Западную Сибирь и Красноярский край. Мы
обнаружили огромные запасы нефти на Севере! Пока они не востребованы,
но в ближайшем будущем нашей стране они будут очень необходимы!
Поверьте мне!
     - Я-то вам верю! А что следователь говорит о ваших работах?
     - К сожалению, ничего! Видимо, он не специалист в области геологии.
Он считает, что я отравляю студентов буржуазной идеологией  и тем самым
ставлю под сомнение марксистско-ленинское учение!
     - Умно говоришь, товарищ Майер. А теперешней власти умные люди
не нужны. Вон инженер с нами на нарах сидит, тоже неглупый. Хотя им и
сапожники не нужны, и крестьяне, и железнодорожники. Так ведь, товарищ
Беляев? Ты у нас, кажется, большевиком назвался. А теперь твоя власть
наступила! Отвечай!
     - Это не моя власть, не пролетарская и не крестьянская! Вон они, что с
крестьянством делают! Толпами на Север гонят. Что там крестьянам делать?
Только дохнуть будут, как мухи в нашей кочегарке. Только не от жары,  а от
холода. Там ведь, кроме комаров, выращивать ничего нельзя. Вечная
мерзлота да болота. Верно, Герман Карлович?
     - Да, очень суровые условия для жизни. Сплошные болота.
     - Так зачем же тогда, товарищ Беляев, ты эту власть установил? Она
ведь жить никому не дает!
     - Я такую власть не устанавливал. Я и в революцию, и в гражданскую
сражался за народ, за рабочий класс и за крестьянство. Хотел, чтобы наконец
освободились они от гнета богатеев, зажили свободно, богато и весело. Ох, 
сколько крови пролили! А как только победили, с вождями "революция"
произошла. Власть начали делить, а вместо свободы гнет установили, да
такой, что царям и не снилось. С тех пор, я сам этой власти войну объявил.
     - Так почему ты себя большевиком называешь?
     - Да потому, что принципам своим не изменяю! Был большевиком, им
и останусь до смерти своей!
     - Они у тебя что, большевистские? Человек должен всегда оставаться
человеком, а не надевать драные кафтаны различных партий. Жить по
человеческим принципам, а не по партийным уставам. Партии создаются
только для завоевания государственной власти. А власть нужна, как
известно, для обогащения. Так что снимай с себя, Сергей Дмитриевич, эту
большевистскую шелуху и больше ею не пачкайся! - заключил Громов.

     Глава 6

     Медленно проходили дни. В камере нескончаемо шли разговоры,
откровенные и бурные. Я слушал их и все больше понимал, за что эти люди
были арестованы, какое преступление они совершили перед государством и
своим народом. Все они считали себя свободными людьми, они думали и
анализировали, действовали, как им подсказывал здравый рассудок и
совесть, а не по указаниям Центрального комитета партии. Такие люди
оказались ненужными и опасными. Они мешали власти управлять,
господствовать, владеть и обогащаться. Сколько народа еще от нее
пострадает! Сколько будет еще барж, тюрем и ссылок! Кто останется
обрабатывать землю, кто будет работать на заводах, кто будет шить сапоги?
Те, кто этого делать не умеет, те, кем можно легко управлять... И будут
сапоги непрочны, механизмы ненадежны, а хлеба - всегда недостаток!
     - Выходи все из камеры! - крикнул охранник.
     Арестованные в очередной раз вышли во двор для проведения
переклички. Я каждый день внимательно вслушивался в фамилии, надеясь
услышать наконец фамилию Зноев и Петров. Но офицер их имени так и не
произнес. В этой тюрьме их не было. Я понял, что встретиться с этими
людьми мне больше не удастся.
    
     - Подумал, гражданин Еловский, о своей семье? Считаешь, что они
лучше знают, как тебе отвечать на мои вопросы? - следователь придвинул
протокол.
     - Нет, я подпишу.
     Я подписал протокол, даже не читая его. Нельзя допустить, чтобы
Лизавета была здесь, чтобы мои дети плыли на барже.
     - Ну вот, ваше дело можно считать законченным! Сегодня же
документы передадут в суд, и он решит вашу судьбу в соответствии с
пролетарскими законами!
     Я - преступник. Я организовал бунт против государственной власти.
Теперь есть документ, подтверждающий, что, если бы не мои
провокационные действия на барже, все были бы живы. Вся вина за смерти
людей ложится на меня! Я освободил власть от ответственности. Какое
наказание выберет она для расплаты за такое "преступление"?
     Наступили мучительные дни ожидания суда. На перекличках звучали
одни и те же фамилии. Петрова не было. Неужели он действительно решился
на побег? Осень, холодная вода не остановили его. Этот поступок был шагом
к смерти.  Был ли Петров на барже во время восстания? Я его не встречал. Но
я и не искал его. Удивительно, но на всех перекличках людей с баржи не
было. Это случайность? 
     Каждый день людей уводили на допросы. Не вызывали только одного
крестьянина из Тамбовской области. Он уже год сидел в тюрьме. Давно
прошло следствие по его делу, но суда не было. Сколько он еще будет
сидеть? Всю оставшуюся жизнь? Когда будет мой суд?
     Каждый день становился все тяжелее. Одежда изнашивалась. Теперь и
от моего тела пахло грязью и потом. В тюрьме без душа, без нормальной
пищи человека легко можно превратить в животное. Из-за тесноты он
возненавидит своих сокамерников, будет драться за теплое место на нарах, за
кусок хлеба, брошенный охранником. А еще через год заключенному станет
безразлична собственная жизнь, ему будет казаться, что он никому на этом
свете не нужен, ведь о его судьбе никто не беспокоится, кроме тюремного
начальства. Вот тогда за дополнительный кусок хлеба, за чистое тюремное
белье, за несколько минут, проведенных на солнце или под звездным небом,
человека можно превратить в раба, который подпишет любой документ,
спровоцирует сокамерников на нарушение, а после подробно расскажет об
этом нарушении начальнику. А это для власти отличный способ продлить
срок неугодным и наказать их еще строже.

Глава 7

- Встать, суд идет!
     Суд можно проводить на территории карающего учреждения -
тюрьмы. Не нужно готовить заключенного к процессу: пусть он будет
измученным, пусть его вид не соответствует человеческому облику - что, в
первый раз видим измученного временем, камерой, а иногда и пытками
человека?
      - Встать, суд идет!
     Суд может быть открытым и закрытым. Открытым он может быть
тогда, когда реакция присутствующей  в зале аудитории  известна заранее и
устраивает председателя суда и карающие органы. Закрытым он бывает
чаще: власти не нужны лишние свидетели несправедливого судебного
расследования. Зачем они?  В стране итак бунты, восстания.
     - Встать, суд идет!
     Нет на свете более справедливого суда, чем пролетарский суд! Не
может быть суд независимым. Он должен обязательно отражать интересы
власти. Власть ведет к победе коммунизма. Пролетариат - ее главная
движущая сила. У кого не бывает ошибок, когда решаются задачи истории?
Лес рубят - щепки летят.
     - Встать, суд идет!
     Кто вам сказал, что подсудимого должна представлять защита? Да и
вообще нужна ли защита для вора, бандита, бунтовщика, фабриканта,
кулака? Этих врагов трудового народа нужно карать по-революционному,
по-пролетарски - беспощадно!
     - Встать, суд идет!
     - Ваша фамилия, имя, отчество?
     Посередине комнаты стол, накрытый красным сукном. На стене -
портреты Ленина и Сталина. Они внимательно всматриваются в лица
подсудимых, словно пытаются их запомнить или пересчитать. Рядом плакаты
с лозунгами: "Пролетарский суд защитит завоевания Октябрьской
революции!" и "Пролетарский суд защитит интересы трудящихся!" -
напоминают судьям об их исторической роли.
     - Еловский Павел Константинович.
     - Место проживания?
     Справа стол для обвинителя, слева стол для защиты и огороженная
площадка с двумя скамейками для подсудимых. Столы для обвинителя и
защиты не заняты.
     - Кожевниковский район, деревня Ерестная.
     - Род занятий?
     За главным столом три человека в гражданской одежде - вот и весь
состав суда: плакаты, портреты да три человека.
     - Крестьянин!
     - Гражданин Еловский Павел Константинович, по представленному в
суд списку от партактива деревни Ерестная вы арестованы за подрыв и
саботаж процесса коллективизации крестьянских хозяйств вашей деревни.
По представленным в суд данным ОГПУ вы совершили  организацию бунта
среди арестованных кулаков, перевозимых на места расселения. Вы согласны
с вынесенными вам обвинениями?
     - Нет, не согласен. Я не считаю себя кулаком. Я крестьянин! Я своими 
руками обрабатываю поля, сажаю хлеб, выращиваю животных. Я кормлю
народ плодами своего труда.
     - Мы учтем ваше заявление. У вас есть право на последнее слово!
     - Мне больше нечего сказать этому "суду".
     - Гражданин Еловский Павел Константинович, вы являетесь опасным
классовым врагом трудового народа и государства. В соответствии с
Постановлением СНК и ЦИК СССР от 24.01.1930 года вы приговариваетесь к
десяти годам заключения в исправительных лагерях строгого режима с
потерей гражданских прав и прав на имеющееся у вас имущество. Решение
суда является окончательным и пересмотру не подлежит.
     Суд свершился, теперь я осужден на десять лет заключения! Я больше
не увижу ни свою жену, ни детей, ни родную деревню.
     Меня вывели из зала суда, привели в какое-то помещение, заставили
переодеться в тюремную одежду. Меня ждала новая камера. Охрана, по уже
знакомым коридорам, провела меня на первый этаж тюрьмы. Эта камера
мало отличалась от камеры предварительного заключения: она была такой же
узкой, холодной и переполненной заключенными. Свет проникал через узкое
окно в потолке. Нары были забиты, не было места, чтобы прилечь и
пережить прошедшее судилище.
     - Павел! Здравствуй! - с нар соскочил человек. - Ну, как ты? После
суда? Сколько? Десять! Ну что ж, будем воевать!
     Худой старик, но в глазах все тот же упрямый взгляд. За четыре месяца
тюрьма не смогла сломить этот характер! Григорий Иванович! Мы обнялись.
За все время моего пребывания в этом аду я впервые почувствовал радость.
     - Будем воевать! - я прижал старика к своей груди. Казалось, что
только смерть может вырвать этого человека из моих объятий.
     Власть без предупреждения вторглась в наши жизни, надругалась над
нами, оторвала от семей. Обнимая друг друга, мы вместе решили отвечать на
этот вызов. Будет война с этой властью, с этим беззаконием, с этой
безнравственностью!

Глава 8

     В камере оказались и другие крестьяне с нашей баржи. Администрация
тюрьмы предусмотрительно распределила нас по разным камерам. Во время
следствия мы не могли встретиться и совместно обсудить сложившиеся
обстоятельства. В этот длительный период каждый был один на один с
организованной системой насилия. Шантажом, запугиванием, а иногда и
пытками людей заставили давать показания, выгодные для власти.
     Через два дня, ранним утром, всех заключенных построили во дворе
тюрьмы. Впервые мы вышли за ее пределы. Снова общая колонна, снова мы
шли в сопровождении охраны, вооруженной винтовками и собаками. На этот
раз мы шли в сторону железнодорожной станции. Нас было не менее пяти
тысяч человек. Охранники торопились: ко времени, когда жители города
выйдут на улицу, следов колонны не должно остаться. Ослабленные от
неподвижности ноги быстро уставали. Заключенные спотыкались, падали, но
стволы винтовок заставляли людей подниматься и быстро догонять свой ряд
колонны.
На железнодорожном разъезде нас ждал товарный поезд, составленный
из закрытых деревянных вагонов. Провожающих не было. Криками, ударами
винтовок красноармейцы и милиция торопили заключенных. Людей загоняли
в вагоны, предназначенные для перевозки товаров. Здесь им предстоит
пройти новое испытание - испытание холодом. Так власть проверит людей
на выносливость. Видимо, в местах заключения больные и слабые не нужны.
Мороз подготовит кадровый состав для рудников и лесоповалов!
Каждый задавался вопросом: куда везут? Но ответов не было: у
заключенного нет права на информацию. Куда нас отправляют, можно было
только догадываться.
В вагоне начался разговор:
      - Томск отделен от Транссибирской магистрали, - значит, будем
ехать до Тайги . Далее - на запад или на восток. 
- Скорее, на восток. Вести на запад сибиряков - то же, что вернуть их
на историческую родину! Куда-нибудь подальше, в глушь, на Байкал или на
Дальний Восток. Страна большая.
Охрана закрыла и опечатала двери вагонов. Поезд с заключенными под
прощальный гудок паровоза стал выезжать из Томска. Солнце еще не успело
осветить город.
Вагон был переделан под камеру. Вдоль стен установлены
трехъярусные нары. Окон и решеток не было, но щелей в стенах и потолке
было достаточно, чтобы днем освещать внутреннее пространство вагона и
продувать его сквозняком во время движения. Тюрьма и здесь напоминала о
себе. Она продолжала свой диалог:
- На улице мороз, ты еще жив?
- Жив...
- Сейчас разгонимся, посмотрим, что будет стучать чаще - твое тело от
холода или колеса моих вагонов! 
 
Глава 9

Нет для крестьянина работы, которую он не мог бы выполнить. Его
полю ничего не должно мешать. Крестьянин освободит землю от деревьев и
кустарников, руками, лопатой, палкой или другим инструментом выкорчует
корни. Если нужно, он и сохой умудрится перевернуть землю на пашне. Если
потребуется, по зернышку будет засаживать гектары. Крестьянин построит
дом для своей семьи, дворы для своих животных, и будьте уверены, что
между бревнами в его постройках иглу просунуть будет нельзя. Такому дому
не страшны лютые сибирские морозы!
     Кто лучше крестьянина знает, где и как живет лесной зверь и птица. Он
с ранних лет с ними общается и понимает их повадки не хуже опытного
охотника. Жизнь крестьянина неотделима и от рыболовства. Он по
растениям, по внешнему виду озера определит, какую рыбу в нем можно
поймать. И карася в дом принесет, и осетра для лакомства.
     Нет на Земле более значимой профессии, чем профессия Крестьянина.
Хотя... Это даже не профессия, это образ жизни, который веками создавался
самой природой для гармоничного сотрудничества с человеком.

     В вагоне было так холодно, что люди были вынуждены объединяться в
группы и греться друг о друга. На нарах мест не хватало - заключенные
стояли у стен, сидели на полу.
     Изношенность вагона, перемена влажности и температуры привели к
образованию щелей. В некоторых местах дерево сгнило и легко разрушалось.
Без особого труда, навалившись командой из трех-четырех человек, можно
было сорвать с креплений непрочную доску и выйти через проем. Об этом я
сообщил Григорию Ивановичу. Мы еще раз стали рассматривать щели на
стенах. 
     - Сломать можно, но мы сделаем по-другому. Во время движения
поезда, пока нас не контролирует охрана, нужно ослабить крепление
нескольких досок. На одной из остановок мы уберем эти доски и тихо
выйдем из вагона. Делать нужно два противоположных выхода, чтобы при
необходимости выбрать удобную сторону.
     Скрывать наши планы было бесполезно, поэтому действовать начали
открыто. Я выбил из нар доску, вытащил из нее четыре гвоздя и начал
процарапывать ими стенку вагона. Это действие привлекло внимание
заключенных. Ко мне обратился мужчина:
     - Меня зовут Сергей Климов. Вы готовите побег? Я готов
присоединиться! Разрешите? - он протянул мне руку.
     - Есть условия, - ответил я. - После выхода из вагона все должны
разбежаться в разные стороны, чтобы милиции было сложнее нас
обнаружить.
     - Правильно, я согласен. Давайте свой гвоздь. - Климов  продолжил
мою работу.
     Через некоторое время все заключенные по очереди скребли стенки.
Никто не хотел оставаться! Миллиметр за миллиметром, и вскоре мы сделали
отверстия достаточной ширины, чтобы в заданное время без промедления
выбраться из вагона. Никто не знал, что нас ждет после побега, но мы
понимали, что если не сбежим, нас ждет медленная смерть в одном из
лагерей ОГПУ. Терять было нечего. В полдень поезд пришел на станцию
Тайга и повернул на восток. Приблизительно к восьми-десяти часам вечера
наш поезд должен подойти к станции Болотное. Решили, что на этой станции
мы и совершим побег. Не более десяти часов оставалось до возможной 
свободы...
Поезд остановился на одном из разъездов.
     - Обед! Подходи по одному! - двое заключенных-поваров раздавали
горячую смесь отрубей и зерна.
  - Фамилия? - спросил красноармеец.
- Еловский.
- Так, есть! - он сделал отметку в своем списке. - Получи. Следующий!
Каждый заключенный получил свою порцию. Каша была горяча. Люди
ели и медленно отогревались.
- Быстрее чашки сдавай! - прокричал красноармеец, когда все
заключенные были отмечены в его списке. - Не тяни, каша стынет!
Чашки вернули чистыми, без единой крошки. Из этой же посуды
заключенные других вагонов будут есть свой обед.
     Я стал осматривать окружение вагона. Убежать будет непросто:
вооруженная охрана плотным кольцом окружила поезд.
- Надежно охраняют! - сказал я Григорию Ивановичу.
     - Надежно. Но мы сейчас и уходить не будем. Видимо, и на коротких
остановках охрана осматривает поезд. Стоят редко, но в поле видимости
держат каждый вагон.
- Значит, на стоянке незаметно выйти не получится. Могут заметить.
Солдат много, с собаками догонят. Не успеем уйти!
- Будем уходить с движущегося поезда. Ночью. Заметить не должны.
- Опасно. Ну что ж прыгать, так прыгать...
Сибирский зимний день короток. Солнце подошло к горизонту. Через
час уже будет темно. Я посмотрел на своих соседей. Сейчас все думали о
побеге. Никто не хотел погибать в холодных лагерях ОГПУ, но и побег был
делом опасным. Плотная охрана поезда заставила заключенных еще раз
подумать о своем решении.
     Ко мне подошел Климов:
- Если будем прыгать с поезда, то нужно держаться всем вместе. По
одному через поля и леса не пройти: много снега. Идем группой: первые
тропу пробивают, последние отдыхают, и так по очереди.
  - Да, все меняется. Но в таком случае мы должны быть уверены друг в
друге. Нужно каждому еще раз подумать и принять решение, чтобы избежать
неожиданностей. Те, кто считает побег неосуществимым, должен остаться.
После обсуждения условий побега мы поделились на три группы.
     Первая группа из одиннадцати человек решила воспользоваться
настоящим случаем и всей группой отправиться на Алтай, в районы рек Бия
и Катунь. К себе домой в настоящее время они решили не возвращаться: в
памяти остались переживания от раскулачивания их семей и жестокость
односельчан.
     - Через год-два будем пытаться вытащить свои семьи из этой
мясорубки, а сейчас только в горах Алтая можно найти себе спасение, -
сказал Климов.
     Вторая группа состояла из трех человек: меня, Григория Ивановича и
Петра Алексеева. Мы решили идти домой спасать свои семьи.
     Третья группа решила остаться. План побега им казался слишком
рискованным - не догонят солдаты, так заморозит зима. Для сохранения
своей жизни они должны сообщить охране поезда о побеге. Это
обстоятельство сильно усложняло наши планы.

  Глава 10
    
     Болотное - одна из станций Транссибирской железнодорожной
магистрали. Вблизи него находится крупное село, ранее называвшееся
Болотнинское. Оно было образовано как промежуточная ямщицкая стоянка
на Московско-Иркутском тракте. Село располагается примерно в двадцати
километрах от правого берега реки Обь. Тайга освободила окрестности села
от леса, поэтому земли, прилегающие к нему, благоприятны для организации
крестьянских хозяйств. На плодородных полях крестьяне выращивают все
сельскохозяйственные культуры, произрастающие в Сибири, занимаются
животноводством. Пшеница, рожь, овес, репа, картофель дают здесь хорошие
урожаи. Близость Транссибирской магистрали и реки позволяет  крестьянам
вести торговлю с городами. Но раскулачивание и репрессии не прошли мимо
этого процветающего крестьянского поселения. Организация коммун и 
колхозов, репрессии против крестьян привели к нарушению коммерческих
связей с городами и прекращению сельскохозяйственных работ. Медленно к
некогда богатому селу подошла разруха.
    
     Человек имеет два качества - страх и мужество. Их постоянное
противоборство не дает человеку покоя. Только разум может принять
решение, под каким флагом человеку идти - под флагом мужества или под
флагом страха. Разум это не качество, это способность. Он формируется
самим человеком, укрепляется его поступками и решениями.
     Стучат колеса вагона, расстояние до станции Болотное сокращается с
каждой минутой. Волнение у людей нарастает. Их разум принял решение, и
страх отступил. Только мужество в эти минуты может спасти людей,
освободить их от рабства. Сквозь щели мы наблюдали за пролетающими
мимо нас населенными пунктами.
     - Болотное? 
     - Нет, еще Яшкино!
     - Болотное?
     - Нет, Юрга!
     - Болотное?
     - Да, Болотное!
     Напряжение нарастает до предела. Никто не чувствует холода. Сейчас
будет побег! Сейчас вернется Свобода!
     Поезд проходит мимо станции не останавливаясь, чуть притормаживая
на переездах. Проходит первая минута, вторая, третья...
     - Пошли! - кричит Григорий Иванович.
     Он ногой выбивает доску. То же самое, только с противоположной
стороны, делает Климов. Разъезды прошли - можно прыгать. Григорий
Иванович с одной стороны, Климов - с другой выпрыгивают в темноту. Что с
ними произошло? Разбились? Целы? Нужно прыгать! Я со всей силы
отталкиваюсь руками и ногами от вагона. Ветер свистит, шапка срывается с
головы. "Почему я ее не привязал?" - мелькает в голове не подходящая для
момента мысль. Я сжался в комок. Удар первый, удар второй... Инерция
проносит меня по снежному сугробу. Где-то наверху пролетают вагоны
уходящего поезда. Кругом снег. Руки, кажется, целы. Ноги шевелятся.
Острых болей нет, только левый бок болит, но терпимо. Начинаю
выбираться.
     Живой! Так встречает свобода беглецов из тюремного поезда!
Здравствуй, свобода! Здравствуй, чистое небо! Здравствуй, полная луна!
Сегодня все создано для нашего бегства: вдоль полотна проходит санная
дорога! Где моя шапка? Вот, вся в снегу. Ну и прекрасно! Свобода! Жаль, что
кричать нельзя. Хотя... Я шепотом крикну:
     - Сво-бо-да! Григорий Иванович, Сво-бо-да!
     За мной должен был прыгать Алексеев. Нужно его подождать. Пойду
навстречу, вдруг что-нибудь случилось. Нет, вон он бежит. Бежит, значит,
цел! К Григорию Ивановичу! Как он, мой старик? Он должен остаться
невредимым! Он должен, должен, должен! Вот и он!
     - Как вы, Григорий Иванович? Целы?
     - Кажется, цел. Валенок потерял! Так понесло по этому сугробу, только
в ушах свистело! Но кажется, все в порядке! Не могу валенок найти! Где-то в
сугробе застрял.
     - Ну, как вы? - подбежал Алексеев. - Я в порядке!
     - Да валенок потерял...
     - Валенок не иголка. Сейчас найдем.
     Мы с Алексеевым стали шарить по сугробу.
     - Вот ваш валенок, надевайте!
     Мы втроем обняли друг друга. Хотелось плакать от радости.
     - Мы еще повоюем! - сказал Григорий Иванович.
     - Повоюем! - согласились мы.
     - Как у Климова? Идем на другую сторону.
     Мы перешли железную дорогу. Стали всматриваться и в лунном свете
увидели группу людей. Они обнимались. Все были целы! Мы еще раз
обнялись и поздравили друг друга с обретенной наконец свободой.
     Зима окружила снежными сугробами полотно дороги и тем самым
спасла наши жизни во время прыжков. И только случай уберег нас от ударов
о камни, бревна и другие предметы, которые обычно разбросаны около
железнодорожного полотна.
     Времени у нас было очень мало. Идти вдоль железной дороги опасно:
нам мог встретиться нежелательный свидетель побега. Однако выбора не
было, и мы решили отправить вперед одного человека. Он должен первым
встретить опасность и предупредить об этом остальных. Алексеев ушел
вперед. Нам нужно было дойти до села, а там решить, что делать дальше.
Грань мирного сосуществования с властью пройдена - начинается борьба. В
такое время человек не чувствует ни боли, ни усталости. Он борется, его
азарт, его воля становятся сильнее всех недугов.

Глава 11

Мы стояли на окраине села Болотнинского. Лунный свет освещал
улицы. Грибовидным облаком из труб валил дым и упирался в небо.
     Село, как живой организм, взаимодействует с окружающим миром,
имеет свой характер и настроение. Как нас встретят сельчане? С их
характером нам предстояло сегодня познакомиться. Пройти мимо мы не
могли: нам было необходимо достать пропитание.   
     Решили, что входить всей группой опасно. Продукты решили взять в
одном из домов на краю села. Это был небольшой пятистенок с дворовыми
пристройками для животных. Густым облаком из трубы дома поднимался
дым. Григорий Иванович постучал в ворота.
     - Кто там? - спросил через некоторое время мужской голос.
     - Хозяин, рыба нужна?
     - Рыба? Какая рыба-то?
     - Щука есть, налим, стерляга!
     Двери ворот отворились.
     - Ну, покажи свою рыбу!
     - Извини, хозяин, но по-другому я не смог бы тебя из дома вызвать.
     - Что? Рыбы нет? Зачем тогда звал? - хозяин стал закрывать ворота.
     - Подожди, - Григорий Иванович повысил голос, - не горячись. Рядом
дюжина мужиков стоит, такие же крестьяне, как ты. С поезда сбежали.
     - Раскулаченные?   
     - Они самые. Домой возвращаемся. Картошкой помоги.
     - Сколько?
     - Ведра четыре-пять.
     - Пойдем в дом. Никого с собой не бери: семью испугаем.
      Григорий Иванович и хозяин скрылись за воротами. Через несколько
минут они вышли. Григорий Иванович тащил мешок с картошкой.
     - ... Дальше иди вдоль реки и не сворачивай. На левом берегу и будет
Луговая. В Юргу не заходите, там у них целая армия.
     - Спасибо.
     - Хозяин, - обратился я к крестьянину, - мешка не найдется?
     - Сейчас, - хозяин вынес из дома два вещевых мешка. - Бери, эти не
жалко и выбросить.
     - Спасибо! - Григорий Иванович пожал руку крестьянину. - Меня
Григорий зовут, может, еще увидимся!
     - А меня Михаил. Встретимся. Может, завтра и я к тебе за картошкой
приду!
     - Прощай!
     Григорий Иванович подхватил мешок, и мы вернулись на окраину села.
     - Ну что? - спросил Григорий Иванович Климова. - Вы на Алтай, а мы
домой?
     - Нет, мы сейчас не на Алтай! В вагоне были лишние уши. Мы идем в
другое место. В ОГПУ не должны знать, куда мы направляемся.
     - Через Юргу не ходите: там много заключенных и милиции. Опасно.
     - Хорошо. Ну, давайте прощаться?
     - Вот, это вам в дорогу. Спасет от холода, - Григорий Иванович
протянул Климову глиняный горшок.
     - Что это?
     - Угли, засыпанные землей, - огонь! Берегите, без него замерзнете.
     - Спасибо! Не догадался бы.
     - Удачи вам. Спасете семьи, думайте, куда идти. Мы за кордон.
     Климов пожал нам руки, и мы расстались.

Глава 12

     Сельские поселения, расположенные на реке Обь, имеют разные
исторические корни. Некоторые из деревень образовались в результате
целенаправленной эмиграции крестьян из европейской части России. Эти
деревни располагаются в наиболее благоприятных местах для посадки
пшеницы, ржи и картофеля. Более старые поселения образованы ссыльными
каторжными крестьянами. Природные условия заставили их стать
рыболовами и охотниками. Свой товар они продавали в городе, за счет этого
и жили. Именно ссыльные крестьяне и образовали деревню Луговую. Она
находится в пойме реки, поэтому у жителей нет возможности серьезно
заниматься сельским хозяйством: весной река полностью заливает их земли.
В этих краях дети с малого возраста умеют стрелять, да стреляют так, что на
белке следа не остается, а медведь падает от первой же пули. Люди здесь
особенные. Это люди лугов и таежных джунглей, люди рек и озер. Гордые и
независимые. Именно они прославили русскую армию своими подвигами,
удивляли всех своей силой и выносливостью.
     Власть всегда осторожно относилась к этим деревням. Нарушать их
свободу было опасно. Революция, Гражданская война прошли эти деревни
стороной. Здесь никогда не появлялись продотряды, для партийных
активистов здесь не было почвы, в которую можно было бы посадить
марксистско-ленинские догмы.   
    
     Примерно двадцать километров отделяло нас от деревни Луговой.
Крестьянин из села Болотнинского объяснил Григорию Ивановичу, как найти
эту деревню. Из Луговой в Болотнинское часто приезжают охотники и
рыбаки. Они продают лосятину, рыбу, а сами покупают оружие, патроны и
другие снаряжения для охоты и рыболовства. Коммерческие связи между
деревней и селом постоянно поддерживаются, поэтому зимой снег не
заметает санный путь, а летом дорога не зарастает бурьяном.
     За полгода скудная тюремная пища и нары ослабили наши ноги,
поэтому в километрах десяти от села мы решили переночевать.
     В зимнюю стужу нет лучшего места для ночлега, чем стог или скирда
сена. Их и искать не надо - стоят вдоль дороги, как пирамиды. Это крестьяне
села Болотнинского постарались: заготовили на зиму для своих животных
корм! В наиболее отдаленном от дороги стоге мы и организовали ночлег.
Сделали в нем небольшой тоннель, бросили в него мешок с картошкой,
забрались сами, закрыли сеном вход и утонули в сладком сне, в летних
запахах луговых трав. Холод, голод, усталость оставили нас, как только мы
закрыли нашу пещеру. Этот сон был настоящей наградой природы для
обессиленного человека. Нас не могло разбудить ни солнце, ни ветер, ни шум
зверей и птиц. Все ждали, когда сено высушит нашу одежду, когда луговые
травы очистят наши легкие от тюремного запаха, когда сон вырвет из нашей
памяти надругательства тюремной охраны, когда тело и душа переведут свои
часы на нормальный, человеческий образ жизни.
     Я проснулся в тишине и не мог сообразить, ночь на улице или утро.
Свет в нашу "пещеру" не проникал, поэтому я медленно, боясь разбудить
Григория Ивановича и Петра, стал выбираться из стога.
     День был в разгаре, солнце высоко стояло над горизонтом. Вот и
Григорий Иванович с Петром выбираются из стога.
     - Давно я так не спал! - Григорий Иванович осмотрел дрова и стал
рыться в охапке сена, сложенной недалеко от нашего стога. - Посмотрим, не
проспали ли мы огонь! - он вытащил глиняный горшок и высыпал из него
землю. - Вот они, дорогие угольки. Ну, не подведите нас! - он осторожно
положил угли на сухое сено и подул на них. Дым, а затем пламя охватили
пучок сена.
     Мы сидели и наблюдали за костром. Его огоньки бегали по сухим
дровам. Белый снег, чистое небо, лес, тишина... Не хотелось нарушать
словами эту природную гармонию. Вот и первые поджаренные в углях
картофелины. Их вкус и аромат божественны даже без соли и хлеба. Мы
позавтракали. Теперь пора уходить. Григорий Иванович бережно сложил
угли в свой горшочек,  и мы отправились в путь.
     Почти полгода я знаю Григория Ивановича. Он в зрелом возрасте. Для
чего нужно было этого старика вырывать из семьи и загонять в тюрьмы и
лагеря? Кому он может навредить?
     - Григорий Иванович, куда вы пойдете после Луговой?
     - Думаю, что вместе нам нужно идти до Екимова или до Воронова. А
там расходимся по своим сторонам. Ты, Павел, к себе, в Ерестную, я - в
Кожевниково, а Петр дальше, в Шегарку. В первую очередь надо узнать, что
случилось с семьями. Мы ничего о них не знаем!
     К разговору присоединился Петр:
     - Арестовали, у меня нет в этом сомнений. Смотрите, как все хитро:
сначала забрали мужика, а затем всю его семью. Вместе-то сложнее
арестовать. Мужик сопротивление может оказать, если поймет, что жене и
детям угрожают. А так, забирай кого хочешь. Только женщины кричат, да
дети плачут. Их усмирить проще.
     - Да, возможно, все так и было, - подтвердил Григорий Иванович. -
Нужно их искать.
     - Если их без нас раскулачили, значит, они на Севере, в Нарымском
крае, - предположил я. - Туда были отправлены кулаки, которые плыли на
нашей барже. Если судьба объединила нас в беде, нам нужно действовать
вместе. По одному нам семьи не спасти. Предлагаю, - продолжил я, - после 
Луговой идти в мою деревню - она ближе всех. Затем в Кожевниково, а
потом в Шегарку. Там окончательно определимся, что делать дальше. Петр
прав: дома мы семьи не найдем. Сейчас они в Томске или на Севере.
     - Пока мы были в тюрьме, семьи кулаков туда не привозили, - заметил
Петр.
     - В Томске не одна тюрьма! У них есть места, где можно спрятать
женщин и детей, - Григорий Иванович остановился. - Воевать, так воевать!
Вместе мы хоть небольшая, но все-таки сила!
     - Согласен! - поддержал наш союз Петр.
     Мы знали, что в нашем союзе есть крестьянская хитрость, сноровка и
опыт. А это не слабое оружие, даже против ОГПУ.

       Медленно, шаг за шагом мы приближались к деревне Луговой.
Хвойный лес стеной окружил дорогу. По макушкам деревьев гулял ветер.
Нас окружала тишина. Снег падал и сразу же таял на наших разгоряченных
лицах. Подходил к концу январь. Мороз щипал, поторапливал: "День
короткий, скоро ночь, торопитесь, на счету каждая минута!".
     Впереди меня шел Петр. Ему было лет тридцать. Шаг ровный,
уверенный. Он был невысокого роста, среднего телосложения. По внешнему
виду нельзя было сказать, что Петр отличается особенной физической силой,
но его твердый шаг, движения рук, ног, всего тела говорили о том, что
крестьянский образ жизни сделал из него крепкого мужчину. Он был очень
выносливым: мог долго идти, тащить тяжелый груз. Он обладал внутренней
физической силой, которая делала его уверенным и напористым. Этот
человек твердо знал свою цель, упрямо к ней шел, и мало кто был способен
этому движению помешать.
     Ветер первым сообщил, что мы рядом с Обью. Над ее просторами ему
ничто не мешает показать свой характер. У деревни Луговой ширина реки
достигает километра, а по руслу расстояние между поворотами  четыре-пять
километров. На этом абсолютно открытом пространстве ветер разгоняется и
ударяет в берега всей своей силой, поднимает снежные столбы и играет ими
по всей реке, наметая снежные барханы. Снежная пыль стеной закрывает
противоположный берег. Создавая такие нехитрые сооружения, ветер в
одном месте сметает снег со льда, а в другом наметает высокие сугробы. Мы
то скользили по гладкому льду, то  перебирались через снежные горы. Из-за
таких баррикад санная дорога, по которой мы шли, постоянно меняла свое
направление. В снежном облаке мы не видели, куда идем. По интуиции
выбирали направление, скользили, сползали, скатывались к левому берегу
Оби. Как только мы взошли на него, ветер взобрался на вершины деревьев  и,
забыв о нас, стал заниматься их макушками.

Глава 13

     На узкой полосе между деревьями в один ряд растянулась длинная
цепочка домов деревни Луговой. К какому дому идти, к кому обратиться, мы
не знали. Неожиданно, как стрела, к нам подлетел всадник - подросток не
более двенадцати лет. На голове шапка, на ногах валенки, на плечах легкая
куртка.
     - Вам к третьему дому! Иван Михайлович ждет!
     Мы переглянулись.
     - А что, Иван Михайлович знает, что мы к вам идем?
     - Да, ему из Болотнинского передали.
     - Кто?
     - Да дядя Коля утром из Болотнинского приехал и сказал!
     - А дядя Коля к кому ездил?
     - Не знаю. У него спросите! - мальчик повернул лошадь и снова, как
стрела, улетел.
     - Да, товарищи бойцы, наши кони скачут медленнее, чем вести о нас! -
заключил Григорий Иванович.
     Мы подошли к третьему дому. Во дворе уже знакомая лошадь. У
крыльца стоял высокий старик с широкой бородой. На нем были холщовые
штаны и рубаха, на ногах пимы . Рядом двое мужчин. Одному лет тридцать
пять, другому под сорок. И уже знакомый нам мальчик, разрумяненный и
улыбающийся.
     - Ну, заходите, заходите, дорогие гости! - басом пропел старик. -
Заходите, отогревайтесь, давно ждем!
     От неожиданного гостеприимства пропали слова. Старик повел нас в
дом. Заходя, он перекрестился на образа. Мы дружно последовали его
примеру.
     В середине комнаты стоял стол, накрытый белыми полотенцами. Мы
сразу догадались, что под ним лежит. Это был свежеиспеченный хлеб. Его
запах разносился по всему дому. Большая печь была еще горячей. Сначала я
осторожно прикоснулся к ней, затем приложился щекой, а потом и всей
грудью.
     - Господи, только под твоим взором могла появиться такая деревня! -
вырвалось у меня.
     - А-а-а, ты, Павел Константинович! - обратился ко мне старик. - Давай
снова знакомиться, вижу, не узнал! Я Иван Михайлович Карбовяк, а ты сын
покойного Константина Еловского из Ерестной. Хорошим крестьянином он
был. Я хлебом у него запасался. Он у него был знатный. И не жадным был.   
А тебя я, Пашка, помню. Ты ж мне зерно в мешки насыпал. Забыл?
     Только сейчас я начал вспоминать этот громкий бас.
     - Дядя Ваня! - я крепко обнял старика. - Ну и бородища у вас! Только
по голосу  узнать можно!
     Лет десять назад дядя Ваня покупал у нас зерно и муку. С отцом они
были друзьями. Теперь все понятно: умеют крестьяне помнить дружбу!
     - Узнал! Теперь знакомь со своими друзьями.
     Я представил Григория Ивановича и Петра. Мужчины, стоявшие рядом
с дядей Ваней, оказались его сыновьями, Николаем и Федором, а наш
всадник, Ленька, его внуком.
     - А теперь за стол!
     Мы стали рассаживаться. Ленька уселся на кровать, которая стояла
недалеко от стола. Он с любопытством рассматривал нас и нашу одежду.
Дядя Ваня разлил самогон.
     - Ну, за встречу! - он "махнул" содержимое свого стакана в рот,
крякнул от души, понюхал краюшку еще теплого хлеба и посмотрел на меня.
     Мне было страшно прикасаться к самогону, но отказывать было нельзя.
     - За встречу, - сказал я и выпил.
     По телу разлилось тепло. Я почувствовал, как просыпаются руки, ноги,
грудь. В голову ударила кровь. Я взял кусок хлеба и начал его нюхать. Есть 
хлеб я не мог: из  него исходил аромат моей деревни, моего поля, моей
пшеницы.
      - Самогоночка тоже на хлебце из Ерестной настояна! - угадал мои
мысли дядя Ваня.
     От удара самогона у меня перехватило дух, от слов старика стали 
пробиваться слезы.
     - Ну, давай солененьким, - видя, что я не могу есть хлеб, дядя Ваня
пододвинул ко мне соленые огурцы. - Жить будешь. Не все из тебя тюрьма
высосала! Силенка есть. Да, хорошего мужика одним ударом не
перешибешь! - сказал старик и тут же обратился к Петру и Григорию
Ивановичу: - Кушайте, дорогие! Не брезгуйте нашим столом.
     Алкогольный удар стал отходить, я пришел в себя. Запах
свежеиспеченного  хлеба заставил нас вспомнить родную землю, дом, семью
- нашу счастливую крестьянскую жизнь.
     - Тебе, Павел, домой идти нельзя! Милиция там часто бывает, народ
раскулачивает.
     - Нет, мне домой идти нужно. Про семью узнать, да и брат там мой
двоюродный.    
     - Да, - дядя Ваня сделал паузу, - хорошо, что кровинушку свою не
забываешь. Только в деревне их нет. Тебя арестовали и их следом
раскулачили. Всех забрали: и Лизавету, и детишек твоих.
- Куда?
- Этого не знаю. Но председатель ваш, Прошка Ефимов, знать должен!
Я сжал кулаки:
     - Вот у него и узнаем.

     Впервые за полгода я сидел за столом и ел крестьянский хлеб.
Повторится ли в моей жизни встреча с дядей Ваней, я не знал. Жизнь
изменилась. Теперь планировать ее стало невозможно. Люди стали другими:
многими из них теперь управляет алчность, нажива и страх. Страх даже
перед ближним своим - соседом, другом и даже братом. Смерчем он
проносится по селам и деревням, разрушает устоявшиеся временем связи и
отношения, уничтожает главные принципы человеческого существования,
оставляя на своем пути злобу, предательство, разграбленные крестьянские
хозяйства, голод и смерть.
     Наступил второй день нашего пребывания в Луговой. Мы начали
собираться в путь. От этих мест до деревни Ерестная около шестидесяти
километров. Мы планировали их пройти за два дня. Хорошей дороги между
этими деревнями нет, они занесены снегом. Идти будет трудно.   
     - Вот что, Павел! - обратился ко мне дядя Ваня. - Решил я с сыновьями
тебе лошадкой помочь. Лошадь хорошая. Пригодится, если путь сложится
длинным. Ну а если не понадобится, вернешь с гостями. Ждать тебя буду и
молиться. Спасешь семью, давай к нам. Здесь пока коммунары боятся свои
правила устанавливать. Законы у нас построже, да знают, что не любим мы
всякую власть. Более века без нее управлялись и, вроде, не хуже людей
живем. И это, - Иван Михайлович протянул винтовку, - это в последнее
время людишки стали лучше понимать, чем слова простые. Если не сможешь
убедить, - поможет!
     - Спасибо, дядя Ваня! - я обнял старика, - Видимо, на Руси люди
остались только в тайге и в непроходимых болотах. Всех власть косит не
пулей, так своей безнравственностью.
     - Господь с вами! -  сказал дядя Ваня и перекрестил нас.
     Мы низко поклонились старику, его детям, их великому крестьянскому
благородству и отправились в мою родную деревню.

     Глава 14

     Как мы и ожидали, путь оказался нелегким: повсюду нас окружали
снежные завалы. Только лесная просека указывала на дорогу. Чтобы лошади
было легче, в санях сидел только Григорий Иванович, мы с  Петром шли
следом. Прошло полдня, а мы продвинулись всего на пять-шесть
километров. Приходилось останавливаться, чтобы дать лошади передышку, а
после снова метр за метром пробивать дорогу к  Ерестной.
     - Здесь не только от советской власти спрячешься - свою страну
построишь, - пошутил Петр.
     - Скоро эти завалы кончатся. За тайгой пойдут открытые луга, там
ветер снег по оврагам и озерам разметал. Лошадь быстрее пойдет, - ответил
Григорий Иванович.
     Показались первые стожки сена - начинались луга деревень Еловка и
Екимово. Вот и дорога, по которой крестьяне на санях перевозят сено.
Лошадь пошла быстрее, мы перебрались в сани. Однако день был уже на
исходе. Мы решили переночевать и остановились у одного из стожков. Как и
в прошлый раз, подготовили себе ночлег, поужинали и легли спать. Но сон
не приходил. Вопросы один за другим приходили в голову. Как пройти в
деревню? Как подойти к своему дому?  Как разговаривать с Ефимовым?
     Я выбрался из стога. Луна, как и в ту ночь, когда мы бежали с поезда,
полностью освещала окрестности. Звезды, казалось, все ниже и ниже
приближаются к земле. Я снял шапку и вслух произнес:
     - Отец, если ты где-то рядом, помоги мне завтра! Не дай совершить
греха...
     Тишина. Снег кристалликами падал на землю. Я снова залез в стог.
Близилось утро.
    
     - В трех километрах от деревни, на полях, небольшая заимка. Там и
остановимся. До деревни пойдем пешком. Сначала сходим  к двоюродному
брату, а затем к председателю, - рассказывал я свой план Григорию
Ивановичу и Петру.
     - Брат далеко живет от председателя? - спросил Петр.
     - Да, на другой стороне деревни.   
     - А твой дом где?
     - Рядом с домом брата.
     - Хорошо, так действовать и будем. По ходу разберемся точнее!
     Мы поднимались на увал. До родной деревни пара километров. Уже
видны знакомые с детства повороты, деревья. Родина задавала вопросы: "Где
был? Почему не с нами? Почему на чужой лошади? Зачем в твоем возу
винтовка?". Чем ближе к дому, тем дорога длиннее. "Не надо волноваться!
Еще рано! Пусть брат все расскажет, а там и поволнуемся!" - говорил я себе.
Тем временем день подошел к концу. В деревню мы въехали поздней ночью.
     - Лошадь распрягать не будем и продукты оставим. Вряд ли мы здесь
задержимся, - сказал Григорий Иванович.
     Петр вытащил из-под сена винтовку.
     - Не помешает!
     До боли знакомыми тропинками я шел к дому своего брата. Он на пять
лет младше меня. В прошлом году сын у него родился - срубили для его
семьи новый дом. Что за семья без дома? Трудились весь год. Дом на славу
получился: светлый и просторный. На новоселье больше всех жена его
радовалась, Аннушка. Пела и плясала, словно дом на прочность испытывала!
И там притопнет, и здесь частушку споет. Гости насмотреться на нее не
могли. На всю ночь праздник устроили.
     Я остановился, не веря своим глазам: дома не было. На его месте из
снега торчали обгорелые бревна.
     - Брата? - спросил Григорий Иванович.
     - Да...
     - А твой где?
     - На углу у переулка на противоположной стороне.
     - Целый!
     Я пошел к своему дому.
     - Стой! - придержал меня за рукав Петр. - Туда нельзя! Другие
родственники есть?
     - Сестра жены, Устинья.
     - Вот к ней и идем.
     Дом Устиньи стоял в центре деревни. Встречи с односельчанами для
нас пока были нежелательны, поэтому к ее дому мы пробирались огородами.
Здесь, кажется, все было по-прежнему. К дому я пошел один.
     Я постучал в дверь:
     - Устинья, открой.
      - Пашка! - послышалось из-за двери. - Пашка пришел!
     Дверь отворилась.
     - Пашка, родной! Как ты?
     - Потише, Устинья, - я закрыл за собой дверь. - Фирс дома?
     Фирс, муж Устиньи, щуплый, но очень смекалистый мужик. В деревне
он был кузнецом, делал всю хозяйственную утварь для односельчан: тяпки,
лопаты, мотыги, цепи  и другие железные изделия.
     - Да, спит. Сейчас разбужу.
     - Я не один, с друзьями.
     - Заводи, я сейчас ужин подогрею, - засуетилась Устинья.
     Я позвал в дом Григория Ивановича. Петр, на всякий случай, остался
во дворе.
     - Пашка, как же ты? Отпустили? Нет? - Устинья посмотрела на
Григория Ивановича. Она уже поняла, что никто нас никуда не отпускал.
     - Садитесь. Устинья, что там со столом? - беспокоился Фирс.
     - Сейчас, сейчас, все уже готово, - Устинья поставила на стол вареную
картошку, соль, хлеб. Сбегала в сени за бутылкой самогона.
     - Где брат?
     - Убили твоего брата! - ответил Фирс. - Хотели вслед за тобой
раскулачить. Тебя нет - думали, его одного просто взять будет. Ан, не
получилось! Гаврил винтовку взял, семью защищать начал. Они в ответ дом-
то и подожгли да еще и в окна стрелять начали. Вот Гаврилка со всей семьей
и сгорел.   
     - И Аннушка с сыном?!
     - И Аннушка с сыном! - заплакала Устинья. - Царствие им небесное!
     - И кто ж этим делом руководил?
     - Как кто, твой старый недруг, Прохор.
     - Сукин сын. Он сейчас дома?
     - Нет, он теперь в твоем доме обитает. Зачем же ему тебя
раскулачивать нужно было?!
     Я схватил шапку.
     - Паша, тихо, это делать нужно не сгоряча, - Григорий Иванович взял
меня за руку, - идем.
     Я бежал к своему дому, а Григорий Иванович удерживал меня:
     - Павел, сначала я в твой дом зайду, а потом ты. Хорошо? Тихо.
     Мы подошли к моему дому, к дому, в котором я жил со своей семьей,
который я строил со своим отцом, в котором я знаю каждый угол, каждую
дощечку. И в этом доме сейчас живет  убийца моего брата?!
     Григорий Иванович постучал в окно:
     - Прохор  Петрович! ОГПУ. Открывай!
     Из окна показалось лицо председателя.
     - От Макушева?
     - Да, от Макушева, новое распоряжение тебе прислали. Не сообщили? 
     - Сейчас, сейчас! - засуетился Прохор за окном.
     Застучали засовы, дверь открылась.
     - Ну здравствуй, Прохор Петрович. Не от Макушева, а от Еловского
Павла Константиновича мы!
     Прохор недоуменно смотрел на Григория Ивановича. Резко дернув
дверь, Григорий Иванович освободил себе путь.
     - Ну, что стоишь? Видишь, хозяин пришел! Встречай! Петр, осмотри
дом.
     - Никого!
     - Заходи, Павел Константинович.
     Я стал медленно подниматься по ступенькам крыльца своего дома.

Глава 15

- Пора и тебе, Пашка, домом обзаводиться, скоро первенец у тебя
будет! - сказал мне однажды отец.
     Так положено у крестьян. Появилась на свет новая семья - нужно дом
строить. Как семье жить без своего дома? Дом - это мир, в котором два
человека создают новую, неповторимую жизнь. Все в этом мире
взаимосвязано: люди в нем становятся единым организмом, они понимают и
чувствуют друг друга по взглядам, по дыханию. Здесь никто не страдает
отдельно: боль одного делится на всех, и страдают все. Здесь никто не бывает
отдельно счастлив, каждый свое счастье делит на всю семью. Дом становится
частью семьи. Он охраняет ее от дождя, от ветра, от жары и холода, от
посторонних взглядов. Как и у человека, у дома есть своя душа и свое сердце,
которые так тяжело создать и  так легко уничтожить...
     Уже родился мой первый сын Митька, а мы с отцом только лес рубили
да тес заготавливали. Дед подходил к колыбельке и докладывал крошечному
Мите о работе: "В лес ходили, деревья рубили! Мишка косолапый пришел и
спрашивает: "Кому лес рубите?". А мы отвечаем: "Митьке дом строим!" -
"Ну тогда я вам помогу!" - и наломал нам деревьев". В другой раз: "Бобер
бревна на доски порезал!" или: "Лиса хвостом из дома весь мусор вымела!".
Митька за бороду деда дергал да улыбался - этим и дом помогал строить. Так
он и стал у нас "Митькиным".
     Я зашел в дом. И здесь прошла война: по углам валялась наша
разорванная одежда, из мебели остался только стол и два стула, даже в
детской комнате не осталось игрушек, вырезанных моим отцом из дерева.
Только шарик - наша первая деревянная игрушка - одиноко лежал в углу. 
Он, видимо, никому не понадобился. Я взял его в руку и крепко сжал. Он был
теплый, он сохранил к моему приходу тепло детских рук.
     - Фирс, здесь про тебя написано! - Петр читал записи на тетрадных
листах: - "... А кузнец Фирс Иванович Баланчук со своим братом, Геннадием
Ивановичем Баланчуком, не подковали лошадей перед посевными работами.
Этим  они способствовали разрушению колхозного хозяйства".
     - Ах ты, гаденыш огпушный, на всех подряд свои доносы строчишь?!
Всю деревню в тюрьмах сгноить хочешь? - Фирс схватил Прохора и начал
связывать ему руки. - Я сейчас тебе ножки-то подкую! На кузнеца руку
поднял, мерзавец! - Фирс сорвал с Прохора валенки и погнал его босиком на
улицу.    
       Около дома начал собираться народ.
     - Генка, он и нас с тобой хотел в тюрьму отправить! Вяжи его к столбу!
- звал на помощь своего брата Фирс.
     - Вас расстреляют за это, я доложу Макушеву! - начал пугать Фирса
Прохор, но, почувствовав, что снег уже не тает под его ногами, стал умолять
о милости. Он обещал не отправлять свои письма ни Макушеву, ни в
милицию, ни в ОГПУ. И если Фирс не вступает в колхоз, это его право и он
будет уважать это желание. Но маховик расправы уже был запущен. Ни
Григорий Иванович, ни Петр этот маховик не останавливали. Не
останавливали его и жители деревни, собравшиеся на шум.
     Я услышал крики Прохора. Вышел во двор. Фирс и Геннадий оставили
его в одном нижнем белье.
     - Стой, Павел, не мешай, - сказал Григорий Иванович. - Здесь уже вся
твоя деревня собралась! Вот и посмотрим, что народ скажет. Может быть, он
сейчас Прохора отвяжет, и тебя на его место поставит?
     Раздался треск и шипение. Я оглянулся - пожар. Горел мой дом.
     - Пожар! Пашкин  дом горит! - закричали люди.
     Началась суета. Кто-то побежал за ведром, кто-то за лопатой. Снегом и
водой пытались сбить пламя со стен, но пламя уже вырывалось из окон,
горела крыша, искры поднимались к черному небу. Огонь пожирал
пропитанный сосновой смолой дом. Горели дворовые постройки. Пожар
было не остановить... Все, что мы создавали с отцом в течение долгих лет,
улетало с искрами и дымом в воздух, разрушалось и падало на землю,
превращалось в черные угли. Нужно было спасать стоящие рядом дома. Я
перекрестился и низко поклонился своему дому: "Спасибо, ты отомстил за
всех нас!". Прохор был мертв. Пока люди тушили пожар, его жизнь
закончилась на морозе.
     - Нужно уезжать, - сказал Григорий Иванович.
     - Да, пора, - я сжал в руках деревянный шарик - единственный
предмет, оставшийся у моей семьи от "Митькиного дома".

Глава 16

     - Вот, Павел. Устинья собрала вам в дорогу. В тюремной одежке вам
никак нельзя. Снимай, сожжем сейчас, чтоб и следа не осталось, - сказал
Фирс и подал мне узел с одеждой.
     Устинья с Геннадием собирали нас в дорогу. К нам на заимку они
привезли вещи и продукты.
     - Вот тебе мой овчинный тулуп. На Север едешь. Пригодится.
     Тулуп был до самых пят. Он был так широк, что его можно было
надеть поверх зимнего сюртука. Воротник - выше головы. 
     - В такой одежде никакие северные морозы не страшны! Спасибо,
Фирс! Что с Прошкой делать будешь?
     - Об этом не беспокойся! Все уже сделано. Закопали в тайге. Кроме
меня да Григория, никто более не найдет.
     Я обнял Устинью, эту добрую русскую женщину. Она вытерла уголком
платка слезы.
     - Лизавету с ребятами ищи. Без них не возвращайся!   
     - Спасибо, Устинья!
     - Здесь веревки, топор, пила - все понадобится! - Геннадий
раскладывал вещи в наших санях.
     - Спасибо, Геннадий! Прощай! - я пожал ему руку.
     - Свидимся еще, - Геннадий обнял меня, похлопал по плечу. - Не
забывай нас!
     Мы уезжали. Из трубы моей летней сторожки шел белый дым: там 
горела тюремная одежда. Медленно скрылись за поворотом Устинья, Фирс и
Геннадий, а я все смотрел на белый столб дым, маяком обозначавший место
моего последнего пребывания на родной ерестнинской земле. Вернусь ли я в
эти места, увижу ли еще этих дорогих для меня людей, я не знал...
     Снег скрипел под копытами лошади. Сани легко катились по полевым
крестьянским дорогам. Я хорошо знал эти поля и дороги. По ним я не раз
прогонял скот и возил хлеб на продажу. Григорий Иванович лежал в санях
под тулупом. Спал он или нет, мы с Петром не знали и старались не
тревожить его. Григорий Иванович приближался к своему дому и понимал,
что чуда не будет. Он был готов к тому, что приедет к разграбленному дому
и разоренному хозяйству. Теперь его волновала только семья. Смогли ли они
выжить? Смогли ли пережить унижения и арест? Это тревожило его ум. Чем
ближе он подъезжал к своему селу, тем сильнее билось его сердце.

Глава 17

     Не было в России перемен, которые бы проходили без участия
крестьян. Всю жизнь это сословие было гонимым и зависимым от власти.
Они строили, становясь рабами, они воевали, становясь жертвами.
Безграничные просторы России политы крестьянским потом и кровью. Никто
никогда не вносил в жизнь крестьян облегчение. Веками они  обрабатывали
землю сохой, хлеб собирали серпом, а молотили цепами. Крестьянин сам
себе и телегу делал, и жилье строил, сам ткань ткал и одежду шил. Он
складывал песни, которые после него пела вся страна. На своих базарах
устраивал ярмарки, которые превращались в концерты с песнями и плясками.
Да и жизни крестьянин больше других радовался. 
     Отмена крепостного права - единственный случай, когда крестьянин
почувствовал заботу власти. Она дала право людям думать о себе и о своей
жизни. Только как был крестьянин нищим, так им и остался. Забыла власть, а
возможно, и думать не хотела о том, что настоящая свобода приходит вместе
с возможностями. Чтобы воспользоваться своим правом, крестьянину нужна
была земля. Только за тысячами километров, там, куда не текут реки и не
плавают корабли, нашли люди свободную землю. Свобода нужна для жизни.
Даже если она далеко, до нее нужно обязательно добраться, иначе - снова
рабство не крепостное, так экономическое. И потянулись в Сибирь
крестьянские обозы, семьями, общинами отправлялись в дальний путь. Дома
оставались только старики да больные, которым до Сибири дойти было
равносильно смерти. Но смерть и здоровых крестьян в пути настигла.
Долгими месяцами, годами по распутицам, болотам и дремучим лесам они
двигались на восток. Умирали от лихорадки, малярии, кори и гепатита. Но
переломить волю крестьянского духа, остановить его движение к свободе
было невозможно.
     Григорий Иванович не спал. Он вспоминал, как его семья и семья
Еловских собиралась в этот длительный путь, как провожала их вся
деревенская община, как прощались они с родными краями Вятской
губернии. Григорий Иванович хорошо помнил крошечного Пашку с его
матерью, сидящими на обозе. Помнил его отца, решившего первым из их
общины бросить вызов судьбе ради своей свободы. Груженный семенами
пшеницы, ржи, овса, картофеля, с коровами, овцами, птицей караван обозов
отправлялся в далекую Сибирь. И песни пели, и плакали. Провожающие
восхищались мужеством этих людей и мечтали, что следующей будет их
семья. Но не всем удалось осуществить эту мечту.
     Двигался караван по обширным степям Башкирии, по горам Урала, по
болотам Зауралья и Омской губернии. Страдали и умирали переселенцы от
болезней, но к цели двигались день ото дня, километр за километром.
Пешком по топям и горам, на обозах по равнинным степям они искали свою
землю. Не было препятствия, которого они бы не преодолели, не было цели,
которой они бы не достигли. Подвиг этих крестьян велик, но мало кем
замечен. Но для крестьянина важны не слава, а свобода, не слова, а дело!
     Под санями скрипел снег. Дорога бежала и бежала. Сколько было этих
дорог в жизни Григория Ивановича, сколько километров он прошел и
проехал, сосчитать было невозможно!
    
     - Павел, останови лошадь, -  неожиданно попросил Петр, - смотри!
     Река Обь за свою многовековую историю "прогрызла" в платформе
Западной Сибири каньон, достигающий в некоторых местах глубины до ста
метров. Охватить его взглядом невозможно даже с высоты птичьего полета.
Углубляясь в землю все ниже и ниже, река смывала земляную породу
пластами, образуя многокилометровые по ширине ступени.
Первая ступень представляет собой равнинный пласт, который тянется
с алтайских степей. В этих местах он самый древний. В прошлом он
представлял собой дно моря, которое в древности занимало все пространство
Западной Сибири. Именно его крестьяне, интуитивно или по смекалке,
выбрали для посадки своих культур. Ровная площадка сменяющих друг друга
полей и лесных колков, метровый слой чернозема, образовавшийся от
древней растительности, создали благоприятные условия для
сельскохозяйственных работ.
     Следующая ниже ступень образует различную по ширине полосу,
занятую густым лесным массивом. Полей здесь нет - только хвойные и
лиственные леса. В этом же ярусе располагаются деревни и села крестьян.
Эти места богаты кедровым орехом, лесными ягодами и грибами. Здесь нет
сильного ветра, так как ярус располагается ниже основной платформы на
пятьдесят метров.
     И, наконец, третий, нижний уровень. Уровень, которого в настоящее
время достигла река Обь. Его ширина в разных местах варьируется от десяти
до пятидесяти километров. Это места прекрасных разнотравных лугов. На
этой ступени каньона всегда влажно, поэтому здесь глинистая почва.
Традиционные культурные растения в этих местах не растут, но трава и
кустарники произрастают в изобилии. И крестьянам есть место для заготовки
корма домашнему скоту, и диким животным есть чем поживиться. Для
зайцев, оленей, косулей, сохатого найдется и свежая травка, и вкусная
веточка низкорастущего кустарника. Бесчисленные озера полны рыбой.
Каждую весну река занимается их чисткой: полностью заливает всю пойму и
смывает старые кустарники, траву и прошлогодние растения, поэтому
каждую весну озера свежи и наполнены рыбой.
Мы любовались своей Родиной!  Находясь на самом верхнем ярусе, мы
думали о том, кто создал для крестьянина эти благодатные места и чья рука
привела его именно сюда, чтобы он с максимальной пользой для себя и
других занимался своим делом.
     Февральский мороз выкристаллизовывал влагу из атмосферы. Небо
было чистым, а мелкие снежинки кружились в воздухе и медленно оседали.
Земля, деревья, кустарники надели светящиеся алмазные покрывала. Солнце
подходило к горизонту и лучами создавало переливающуюся радугу. Воздух
светился разными цветами, он был видим и осязаем. Как жаль, что в
повседневной жизни не замечаешь всей красоты своего мира. Только
отделившись от него, можно увидеть все его великолепие и
художественность.
     - Вечереет. Пора ехать дальше, - сказал Петр, - до Кожевникова еще
десять километров осталось.


     Глава 18

     У Григория Ивановича была большая семья. Четверо уже взрослых
сыновей были женаты и жили отдельно в своих домах.
     Зноевы занимались всем: работали на полях, мололи зерно,
обрабатывали шкуры животных, шили из них шубы и продавали в городе.
Торговлей занимался старший сын. Он организовал в Новосибирске и Томске
свои магазины, в которых торговали крестьяне из окрестных сел. Из города
он привозил в Кожевниково сельскохозяйственный инвентарь и
промышленные товары.
     Младшие братья занимались сельскохозяйственными работами. Вместе
с отцом они расчищали от кустарников и деревьев поля, сами и с помощью
наемных работников эти поля засевали и собирали урожай, мололи зерно.
     Ум, трудолюбие Григория Ивановича и его детей позволили им
охватить весь цикл сельскохозяйственных работ. В Кожевникове это была
одна из самых влиятельных семей. Многие крестьяне, образовывая свое
хозяйство, обращались к Зноевым за помощью в приобретении семян,
разведении скота, продаже готовой продукции. Поэтому естественно, что их
семья стала первой мишенью для власти. Еще бы! Как может пройти
коллективизация, если в колхозах соседних деревень нет урожая, а у Зноевых
амбары ломятся от хлеба, крестьяне от голода бегут в города, а в доме
Гришки Зноева есть и мука, и мясо?
     Мы ехали к младшему сыну Григория Ивановича, Сергею. Его дом
стоял на хуторе, недалеко от села. Наша подвода уже подъезжала к его двору.
Григорий Иванович был готов спрыгнуть с саней и бежать к сыну.
     - Нельзя вам показываться! - я закрывал старика тулупом. - Если вас
увидят, всему селу будет известно о нашем побеге!
     Мы подъехали. Несмотря на наши предупреждения и просьбы,
Григорий Иванович выскочил из подводы и побежал к дому сына.
     - Кто там?
     - Открывай, Сергей, - отец! - Григорий Иванович скрылся в доме. В
окнах погас свет. Только в одном остался тусклый огонек.
     Из дома вышла женщина. Открыла ворота.
     - Заходите! Заводите лошадь! - скомандовала она.
     Мы въехали во двор.
     - Меня Зинаидой зовут, я жена Сергея, - не говоря лишних слов, она
увлекла нас в дом.
     Мы расположились. Сергей начал рассказ:
     - Володьку забрали вслед за тобой. Увезли сразу, куда - неизвестно. В
милиции говорят: "Следствие и суд пройдут, все узнаете". Жену с детьми
отправили в Нарымский край. 
     - Как же там Катерина с Мишкой и Дашей? - забеспокоился Григорий
Иванович.
     - Дом их разграбили! - продолжал Сергей. - Других пока не трогали,
но все отобрали: и мельницу, и плуги, и хомуты. Лошадей  и скотину - всех
угнали!
     - Куда?
     - Не знаю. По колхозам, видимо, распределили.
     - Отправь-ка сына за братьями. Пусть придут, - сказал Григорий
Иванович, - посоветуемся.
     Зинаида собрала на стол, и мы в полумраке приступили к ужину.
     Через полчаса пришли сыновья, Константин и Михаил, и жена
Григория Ивановича. После слез и объятий сели за стол.
     - Семью Владимира нужно спасать, а вам, пока есть время, нужно
уходить! Власть только начала свои облавы. Завтра они ради своих планов и
дополнительных пайков будут арестовывать всех подряд. Уходите на Алтай,
в горы. Туда пока у власти руки не дотянулись. Ну а если и там прижимать
будут, нужно за кордон. Делать нечего, - сказал Григорий Иванович.
     - Да, нужно уходить, пока сами живы да семьи не потеряли. Кое-какие
деньжишки есть. Еще Володька свои отдал перед арестом, - согласился
Константин.
     - Мне здесь оставаться нельзя. Вас подведу. Народ узнает, значит, и
власть будет знать, что я здесь. С Павлом и Петром пойду на Север, в
Нарымский край. Буду искать семью Владимира, - продолжил Григорий
Иванович.
     - Да как идти, как искать? Кругом милиция и ОГПУ! Не пройти! -
засомневался Сергей.
     - Почта! Она имеет везде проход. И можно получить доступ к
ссыльным! - предложил Константин.
     Это идея понравилась всем.
     - Ну подводы-то мы сочиним. Несложно. А как с документами и
письмами? - спросил Михаил.
     - Да это не проблема!  Моя Марья почтой занимается! Забыл? Она же с
Владимиром постоянно почту передавала в Томск и в Новосибирск. Завтра
она все документы сочинит и по закону почту отправит. Письма в Могочино,
Нарым, Каргасок соберем.
     - Так и сделаем, - закончил деловую часть разговора Григорий
Иванович. - Послезавтра мы должны выехать. А сейчас - в баню!
     За последние полгода мы впервые по-настоящему помылись! Мы
парились, хлестали себя душистыми березовыми вениками, мылись,
соскребали с себя тюремную грязь, снова парились, и снова мылись.
     Два дня отдыха пошли на пользу. Силы восстановились, мы готовы
были ехать дальше.
     Сыновья Григория Ивановича изготовили две небольшие будки для
саней. Жена Константина, Мария, приготовила почту и документы. Все было
готово к отъезду. Осталось самое трудное: большая семья Григория
Ивановича отправляла своего отца, деда в дорогу, которая неизвестно, куда
приведет и неизвестно, чем закончится. Женщины плакали. Сыновья
молчали. Каждый из них готов был ехать вместо Григория Ивановича
спасать семью Владимира, но все понимали, что оставаться ему в
Кожевникове нельзя: он беглец. В любой момент в дом могли зайти люди из
ОГПУ, и тогда под угрозой окажется не только Григорий Иванович, но и вся
его семья.
     Ночью три наши подводы выехали со двора Сергея, две почтовые и
одна с сыновьями Григория Ивановича. Они решили сопровождать нас до
Шегарки. В каждом возу лежали винтовки. Вступать в диалог с милицией
или ОГПУ в нашем случае не было смысла.
     Караван из трех санных повозок двигался по зимней дороге. В первой
ехал Григорий Иванович с сыновьями. Последний раз они давали друг другу
советы, обсуждали сложившиеся обстоятельства и размышляли о
дальнейшей жизни. Во второй повозке ехал Петр. Все понимали, что
последние километры до его деревни будут для него особенно трудны. Он
лежал в санях и думал о встрече с домом.

     Глава 19

     У Петра была небольшая семья: жена Галина и дочь Оленька. После
женитьбы молодые решили, что жить в бедности, как их родители, они не
будут. Земли много, размышляли они, значит, нужно работать и своими
руками создавать крепкое хозяйство. Петр с Галиной отделились от
родителей, поселились в старом доме и засадили зерном свое первое
небольшое поле. Вдвоем они подводили к полю воду, отгоняли птиц, следили
за первыми всходами пшеницы, наблюдали за здоровьем каждого колоска.
Ждали по дням, а в конце лета - по часам, когда созреет их урожай. На этом
самом первом и самом главном для них поле они спорили, плакали, смеялись,
встречали утренние зори и провожали вечерние. Наконец они собрали
урожай. Это был их первый хлеб, их первый доход! Они были счастливы.
     Сочетание силы и настойчивости Петра с изворотливым умом Галины
давало неплохие результаты: они обзавелись домашней скотиной, построили
на зависть соседям красивый, просторный дом, стали приобретать
необходимый инвентарь. Петр превращался в крепкого хозяина. На его полях
были всегда самые высокие урожаи. "Везет тебе, Петька! Вот и все!", -
говорили соседи. Но Петр знал, что секрет его успеха не только в везении,
ведь он глубоко вспахивал землю, на своем поле не пропускал ни одного
камня, беспощадно боролся с сорняками. Он не стеснялся советоваться со
старыми и опытными крестьянами, но при этом самостоятельно принимал
самые рациональные и правильные, на его взгляд, решения. Возможно,
поэтому его поле было более плодородным, чем у соседей. Видимо, их 
зависть и стала причиной ареста. Как и я, он в один день превратился в
"кулака" и "отъявленного врага трудового народа". Но какие бы
обстоятельства ни складывались вокруг Петра, за себя он никогда не
беспокоился. Больше всех его волновала жизнь семьи - после своего ареста
Петр не мог представить, как его хрупкая жена справится с их уже немалым
хозяйством.
    
     Мы остановились недалеко от Шегарки. Это крупное крестьянское 
село, насчитывающее около трехсот дворов. Для крестьянской деятельности
его расположение очень удачное: на возвышенности простираются сухие
плодородные поля, в низменности - обильные луга. Примерно в трех
километрах протекает Обь. Чтобы не привлекать внимание жителей, к дому
пошли только я и Петр. Григорий Иванович с сыновьями остались ждать нас
на опушке леса.
     Лай собак нарушал тишину Шегарки, но жители деревни крепко спали:
до утра оставалось еще несколько часов. Мы подошли к дому Петра. Ворота
и двор завалило снегом - давно здесь никого не было. Петр оглядел свое,
некогда богатое, хозяйство. Амбары его были пусты, в доме остались
нетронутыми только стены. Но в целом дом был в хорошем состоянии, для
жилья он был вполне пригоден. Если бы не этот злополучный арест! Их
жизнь только начиналась... Петр подошел к иконам. Они никому не
понадобились. Людей интересовала только посуда, мебель, вещи - все это
было разграблено, а иконы остались! Петр взял маленькую иконку,
поцеловал ее и перекрестился.
     - Мать на свадьбу подарила, первая иконка нашего дома! - он спрятал
иконку за пазуху. Больше брать было нечего. - Зайду к нашей соседке, бабе
Клаве. Она должна что-нибудь знать.
     Баба Клава жила в старой избе на противоположной улице. Она была
одинока, кроме семьи Петра, ей никто не помогал.
     Петр постучал в двери. Спустя некоторое время за дверями ответил
старческий женский голос.
     - Кто там?
     - Я, баба Клава! Петр!
     - Петруша, заходи скорей, отогревайся! На улице-то холодно!
     Мы зашли в избу. Пришлось сильно нагнуть голову: потолок был
совсем низок. Баба Клава обняла Петра:
     - Беда, Петруша! Какая беда! Разграбили!  Все разобрали! Как Галюша
убивалась! Одно горе за другим. Сначала тебя забрали, а затем и грабить
начали! Ох, и безбожники! Ты как, Петруша? Голоден, небось? Так я сейчас
все приготовлю. Садитесь, милые! Садитесь.
     Баба Клава разожгла лучину и начала что-то искать.
- Не надо, баба Клава. Куда Галю с Ольгой отправили, не знаете?
- Как не знаю? Знаю! Сейчас, подожди, - баба Клава напряженно
думала, а потом сказала: - кажется, в Нарым.
Петр обнял старуху, поцеловал ее:
- Спасибо, баба Клава! Мне нужно идти. Если сможете, за домом
присмотрите, может, вернусь еще...
- Куда же ты, Петруша? Погоди еще!
- Нет, баба Клава, мне пора!
Мы стали выходить.
- Хлебца хоть возьми в дорогу, Петруша! - баба Клава пихала Петру
маленькую горбушку ржаного хлеба. - Возьми, Петруша, понадобится!
Трудно было смотреть на это прощание. Теперь баба Клава навсегда
осталась одна. Она тоже оказалась раскулаченной. Но у нее отобрали не
имущество, а смысл жизни.
Петр взял хлеб. На глазах этого твердого, упрямого мужчины
появились слезы. Мы вернулись к повозкам.
     - Едем, - сказал Петр. В его голосе еще слышалось волнение.
     Сколько людей мы встретили после побега из поезда... Для всех из них
наступило время смятения, страха, разочарований. Все они чувствовали
угрозу власти, ведь их соседи, друзья, знакомые, самые трудолюбивые и
целеустремленные, оказались в тюрьмах. Народ терял своих лидеров и не
чувствовал опоры. Что будет завтра? Неопределенность, хаос и безразличие
стали управлять судьбами миллионов людей. Все они стали
"раскулаченными". Даже без ссылок и арестов их жизнь превратилась в
бессмысленную и безнадежную. 

     Глава 20

     Жаркое безжалостное солнце, пыльные бури и суховеи превращают
прекрасные озера в грязные лужи, быстрые реки в мелкие  ручьи, цветущие
поля в пустыни. Бесконечные дожди, снежные лавины, атмосферная влага
разрушают горы, превращая их в нагромождение камней, затапливают луга,
превращая их в бесконечные топкие болота. Смывая берега, вода
разбрасывает свои водные паутины на огромные пространства. Снизу
подтачивает землю родниками и грунтовыми водами, сверху дождями
размывает поля, образует озера и болота. В природе идет постоянная  борьба
между двумя природными стихиями: землей и водой. Каждая из них
побеждает или терпит сокрушительное поражение.
     Торжество земли венчают высокие горы, бескрайние степи и пустыни.
Победа воды отражается в морях и океанах. Река - это фронт войны между
стихиями, здесь все постоянно меняется. Если вода или земля вдруг
изменили свои направления атаки, то и река меняет русло, образуя новые
потоки и водовороты. Там, где вчера были отмели и острова, сегодня тянется
русло реки с многометровой глубиной и стремительным течением. Река Обь,
буйная и переменная, проложила путь к далекому Северу. По этой реке мы
должны добраться до мест ссылки раскулаченных крестьян. Другого
маршрута нет. Их поселения расположены на берегах Оби и малых рек ее
поймы. В зимнее время мы как раз можем добраться до них на своих обозах.
     - Пошел, родненький! - Григорий Иванович вывел первый обоз на
санную дорогу. - Не подведи, родной!
     Дорога на реке опасна. Множество неожиданностей подстерегают
путника. Снежные бураны маскируют промоины во льду. Только опытный
возничий или человек, хорошо изучивший причуды реки, может вовремя их
заметить. Смерть ждет неопытного путешественника, попади он в эту
ловушку. Холодная вода мгновенно парализует движения, а стремительное
течение реки унесет под лед. Есть и другая не менее опасная ловушка для
путника: по мере промерзания реки лед утолщается и частично перекрывает
путь водному потоку. Вода выходит на поверхность льда, образуя под снегом
прослойку. Для человека это верная гибель: мокрые ноги в мороз не доведут
путника до дома, наступит обморожение.
     Опыт Григория Ивановича, не раз проезжавшего по реке Обь до
Томска и Новосибирска, и наша внимательность должны помочь нам в
преодолении этого сложного маршрута. Нам нельзя было передвигаться в
темное время суток, в буран или снегопад. Время превратилось в главную
угрозу нашим планам, дорога стала каждая минута.
     Григорий Иванович объяснял:
     - Гладкая поверхность реки у берегов, в которые упирается течение -
опасность! Именно в таких местах образуются скрытые промоины и водяные
прослойки. Проезжать нужно там, где поверхность реки не гладкая и имеет
больше снега. Всегда обращайте внимание на следы, остающиеся после 
лошади и саней. Они должны быть сухими. В первой повозке должны ехать
два человека. Один управляет лошадьми, другой контролирует состояние
реки. Повозки должны меняться местами, чтобы лошади по очереди
пробивали путь через снежные заносы и меньше уставали.
     Было утро. Ветер еще не проснулся. На реке спокойно. Хорошо
просматривалась снежная  гладь между берегами. Под копытами и полозьями
саней скрипел снег, верный признак его  сухости.
     На берегах сибирских рек нечасто встречаются населенные пункты.
Десятки километров разделяют людей от общения друг с другом. Что
заставило их так уединиться? Почему им не хочется жить вместе одной
большой семьей? Вместе бы сеяли хлеб и собирали урожай, по очереди бы
ходили на охоту, разделили бы общий труд и выполняли каждый свою
работу, как это делают на фабриках и заводах. Рубит рабочий проволоку на
гвозди год, два, три - гвозди у него все прямые и прочные. Благодарят его за
хорошую работу. Люди довольны, и ему хорошо. Гвоздь за гвоздем, и так
всю жизнь! Кажется, так желают организаторы колхозного хозяйства
крестьянскую жизнь построить: один крестьянин землю пашет, второй сеет,
третий с сорняками борется, четвертый урожай собирает, пятый зерно мелет.
Все стали бы мастерами своего дела, как на фабрике, но никто бы в целом за
хлеб не отвечал. Не зря в деревнях все партийные активисты из рабочего
класса. 
     - Павел, обгоняй наш обоз! - крикнул Григорий Иванович. - Твоя
очередь наступила дорогу пробивать!      
     Я обогнал обоз Петра. Григорий Иванович на ходу перепрыгнул в мои
сани.
     - Ну как? Не уснул? - весело спросил он меня. - Пробежаться можно,
если дремота напала.
     - Да нет, о колхозной жизни думал, - ответил я.
     - Павел, они  хотят из крестьянина мужика сделать. Что с мужика
взять? Он и умом ленив, и ответственности боится, и, что самое плохое, -
шлепок по своей шее уважает. Серьезного хозяйства мужик никогда не имел
и иметь не собирается! Им и управлять легко: заупрямился, не захотел
работать, так его голодом поморить можно, он быстро свои пожелания
изменит! Что хочешь, сделает. Чтобы мужик подобрее стал, ему самогоночки
подлить можно. Здесь у него и мировая наступает. А зло он на своей жене
отыгрывает или же меж собой дерется. Поэтому без зубов и с синяками
ходит. Мужик в будущее не заглядывает. Советской власти нужно всех
крестьян в мужиков переделать. А кто не хочет быть мужиком, тому на
Север, в Нарымский край, или еще куда-нибудь подальше, чтоб не мешали.
Но, Вороной! Хорошо он у тебя бежит. Иван Михайлович не пожалел,
хорошего коня дал.
     Да, дядя Ваня не пожалел. И его деревня на Оби стоит. Великая река!
Сколько на ней разных по духу людей живет!
     - Смотри, Павел! - Григорий Иванович показал на правый берег. -
Туман стоит, пар из реки идет - промоина! Туда и течение бьет. Вороной,
нам левее. - Григорий Иванович потянул за  левую вожжу.
     Действительно, справа от нас была широкая промоина. Из-за
стремительного течения вода в этом месте не замерзает. Пар поднимался над
рекой и тут же превращался в кристаллы. Свет преломлялся в них, деревья
сверкали и блестели.

Глава 21

     Пробивая снежные пороги, мы все дальше уходили на север. Много
деревень осталось позади. Прячась от сквозного ветра, они ютились по
разным берегам реки, за полосками лесных рощ. Только по санным дорогам,
пересекающим реку, по клочку оставленного сена или по прорубям у берега
можно было догадаться, что где-то рядом стоит маленькая деревушка.
     Первая запланированная остановка на ночлег - село Кривошеено.
Солнце уже подходило к закату, когда из-за поворота мы увидели дым из
печных труб крестьянских домов.
     Деревня расположилась на высоком берегу Оби. По склону мы
поднялись на первую от реки улицу. В деревне стояла тишина. На улицах
было безлюдно. Нужно было где-то остановиться. Я направил лошадь к
дому, в окнах которого горел свет.    
     - Хозяин! - постучал Григорий Иванович в ворота. - Есть кто-нибудь?
     В окно выглянула женщина. Через некоторое время открылась дверь.
     - Что нужно? - спросили со двора.
     - Почта. На ночлег хотим остановиться. Пустишь, хозяйка?
     - У председателя спросить нужно. Запустишь вас, а потом отвечай: кто,
зачем был. Без председательского разрешения не пущу! Спрашивайте у него,
куда он вас поселит! Его дом второй от въезда.
     Делать нечего, поехали к председателю. Его дом был совсем старый.
Гнилые стропила перестали удерживать шатровую крышу дома, и она
просела. Двор был открыт. Видимо, хозяин не утруждал себя домашним
хозяйством.
     - Председатель здесь живет? - крикнул Григорий Иванович в окно. -
Почта!
     На крыльцо выскочил мужчина в вязаных шерстяных носках и выпалил
скороговоркой:
     - Почта? Из Томска? Кому почта-то?
     - Здравствуй! - начал разговор Григорий Иванович. - Почту из
Кожевникова в Колпашево и Каргасок везем. На ночь остановиться надо.
     - А, в Колпашево! Сейчас, сейчас, - сказал мужчина и скрылся в доме.
     - Что это за председатель? Ни кола, ни двора! - тихо проговорил
Григорий Иванович.
     - К бабе Нюре поедем, - сказал председатель, выбежав из дома, - у нее
дом побольше, да и одна она сейчас.
     - А овсом вы не богаты? - спросил Григорий Иванович.
     - Все отдали! Какой овес? Лошадей-то нет. Сена дать можем.
     - От сена лошади не бегают! Давай хоть сено.
     - Тогда сначала к Сашке Михайлову поедем, у него сено должно быть.
     Поехали к Сашке Михайлову за сеном. Его дом стоял на окраине
деревни. Дом был небольшой, но хороший, крепкий, срубленный из
сосновых бревен. Окружали его хозяйственные постройки.
     - Сашка, открывай! - застучал в ворота председатель.
     Из дома вышел хозяин.
     - Ну что тебе еще, Федька?
     - Сена. Почтовых лошадей накормить.
     - Да свою скотину кормить нечем!
     - Ты что, Сашка! Почту обеспечивать надо! Государственная! Голову
снимут, если не накормим. В Колпашево едут, сам понимаешь.
     - Ладно, тебе отвечать за коров перед начальством. Здорово, мужики! -
Сашка вышел со двора. - Извиняйте! Всем все надо! Всем подряд давай,
давай, давай! У нас уже и у коров-то одни ребра торчат! Не знаю,
перезимуют ли.
     - А где лошади? - спросил я.
     - Так милиция забрала всех. Ссыльных перевозят в Каргасок. Целые
колонны идут из Томска.
     - Нам много не надо. Только на ночь. А завтра мы снова в дорогу.
     - Поедем, за двором стожок стоит.
     Мы набили сеном одну повозку и поехали к бабе Нюре.
     Лошади стояли распряженными. Чтобы они не замерзли, мы накрыли
их потниками и накидками из рогожи. Дали немного овса из запасов, взятых
в Кожевникове,  и сена.
     Пока мы с Петром готовили лошадей к отдыху, Григорий Иванович
разговаривал с бабой Нюрой:
     - Вы одна живете?
     - Сейчас одна, - обеспокоилась вопросом старуха, - а так два сыночка
у меня. Не удержались, сбежали из деревни.
     - Случилось что-нибудь?
     - Да житья от Федьки нет! В колхоз, да в колхоз! А кушать-то хочется.
Все власть забирает! Ребята и ушли в Могочино, на лесозавод. Живут на
трудодни да  пайки, но хоть какой-то хлеб видят. А у колхоза уже все отняли.
Сначала лошадей забрали - кулаков перевозить им надо, потом овес  для этих
лошадей. Сейчас уже к семенной пшенице подбираются! Что они на Севере с
этими кулаками делать будут? Не знаю. Но здесь все забирают. Говорят, что
колхозы там будут создавать да пшеницу выращивать. В наших-то местах
она родится с трудом, а там, в болоте да в холоде, какие урожаи! Что люди
кушать будут? Разве их всех прокормить?
     Баба Нюра собрала на стол. Ужин получился нехитрый: картошка в
мундирах да рыба вяленая.
     - Много ссыльных?
     - Много, милый, сотни, а может, и тысячи. Я уж их не считала. А вы
что, их не видели? Их ведь из Томска гонят, вся дорога телами усеяна.
Страшно ходить! Никого не хоронят, никому крест не поставят. С дороги
уберут, чтоб видно не было, и все. Как с собаками обращаются! Не по
христиански все это делается. 
     - Мы по реке ехали. Пока никого не встречали.
     - По реке? По реке, конечно, может, и быстрее, но опасно. Лучше по
дороге езжайте.
     - А в вашей деревне никого не раскулачили?
     - Как же без этого. И у нас брата Сашки Михайлова, Володьку,
забрали! Не стал в колхоз здесь вступать, теперь всей семьей где-то в Нарыме
или на Васюгане колхозничает. Богатея нашли! Все богатство - одна лошадь
да две коровы. И ведь рука поднялась! Раскулачили! Правда, дом брат его,
Сашка, занял, и то хорошо. Да вы кушайте! Хлебушка-то нет, только
картошечки немного. Не обессудьте, угощаю чем могу.
     - Баба Нюра, вы нам немного картошки в дорогу дайте, а мы вам солью
поможем, - Григорий Иванович вытащил небольшой кулек соли.
     Баба Нюра с радостью согласилась и за небольшой кулек вытащила
нам из-под пола целый мешок картошки.
     В Сибири соль привозная. На ее дефиците много торговых людей
разбогатело. Солью здесь можно расплатиться и за хлеб, и за мясо, и за
древесину, и за пушнину. Григорий Иванович хорошо это знал, поэтому и
взял ее в дорогу.
     Утро встретило нас снегопадом. Снег белым полотном перекрыл обзор
реки - движение стало невозможным. Мы вынуждены были ехать по дороге.
     - Ну, до встречи, баба Нюра! Спасибо за ночлег!
     - Баба Нюра, может, весточку сыновьям передать? - предложил Петр.
     Старуха засуетилась и через некоторое время принесла еще один
мешок картошки.
     - Вот, если сможете, уж передайте, пожалуйста. Пусть хоть картошки
вдоволь покушают.
     - Передадим! Как сыновей ваших зовут?
     - Сорокины мы. Сыновей зовут Фролом и Борисом.
     Мы уложили мешок в сани и поехали со двора.
     Дорога, по которой мы ехали, была приспособлена для перевозки
кулаков: множество оврагов, образованных мелкими речушками, были
предусмотрительно накрыты бревнами. Дорога казалась широкой, но
съезжать с нее было опасно: несмотря на мороз, на обочинах было много
воды. В лесу старые деревья образовывали непроходимые завалы. Казалось,
лес присматривался к нам и сознательно определял наше перемещение. Это
ощущение вселяло в нас тревогу и настороженность.
     - Но, Вороной! - поторапливал я лошадь. - Не подводи нас!
     Сани оставляли на дороге свежий след. Сегодня мы первыми вышли на
этот путь. Пока нам никто не повстречался. Снегопад продолжался. Из-за
него река казалась бесконечной. Ехать по ней было опасно.
     - Будем дальше двигаться по этой дороге, - сказал Григорий Иванович,
- по этой исторической дороге.
     - Почему она историческая? Потому что по ней ссыльных крестьян на
Север гонят?
     - Да, столетиями по этой дороге возят людей, - ответил Григорий
Иванович. - Дороги и каторги остаются только в памяти пострадавших и в
закрытых документах полицейских, а теперь чекистов. Эту историю власть
не рассказывает. Думаю, что и происходящие сейчас расправы над
крестьянами будут передаваться от поколения к поколению только по
рассказам пострадавших отцов и матерей. А со временем их страдания
совсем пропадут из памяти людской. Разве помнят люди о крестьянах,
положивших жизни на свершение идей Петра Великого? В истории остался
только Петр, а подвиг крестьян никак не отмечен! Во все времена власть
российская не любила свой народ. Не пишет крестьянин книги, не создает
летописи о своих великих делах, а власть изо всех сил старается: и буквой и
камнем о подвигах своих докладывает.
      Дороги и каторги, власть и народ. Сумеет ли человек создать такое
общество, в котором дороги будут служить не для этапов, а для общения
людей, в котором власть будет служить во благо народу, а не стремиться его
унизить и ограбить?
     Мы въехали в село Могочино и остановились у комендатуры. В селе
это здание было самым важным. От других домов оно отличалось, прежде
всего, своими размерами и экстерьером. Над входом установлена огромная
красная звезда, озаряющая путь всем входящим. Справа и слева - плакаты,
указывающие могочинцам и другим гражданам, куда им идти и какие
перспективы их ожидают.
     Информация обо всех сторонах жизни района, о каждом проживающем
приходила в здание ОГПУ: за что отбывают ссылку крестьяне, сколько
гектаров полей ими раскорчевано, кто, кем, где и как работает, сколько
вольнонаемных работников и сколько труднопоселенцев прибыло.  Из этого
же здания исходили приказы, распоряжения и задания: где и сколько
заготавливать, сколько выкорчевывать, распахивать, засеивать. ОГПУ
дирижировало жизнью всего района. Здесь не было стен и колючей
проволоки, здесь была непроходимая тайга, болотные топи, милицейские
наряды и винтовки. Свободные граждане района были лишены паспортов,
могли въехать и выехать из района только по разрешению ОГПУ. Их права
мало чем отличались от прав ссыльных крестьян. Система была организована
таким образом, что весь район походил на большой тюремный лагерь.
     В комендатуре всегда много работы. Приказы партии здесь
выполняются четко, даже несмотря на трудности. С исполнителями вопросы
решаются просто. Они не имеют никаких прав, ОГПУ может распоряжаться
ими по своему усмотрению: пока они здоровы и могут работать, их
эксплуатируют, когда они заболевают или начинают  упрямиться - разговор
короткий. В первом случае он заканчивается лишением пайка, во втором -
расстрелом. Такие уроки для "колеблющихся" очень поучительны.
     - Пропускай, солдат, - почта! - обратился Петр к офицеру.   
     - Куда едете?
     - В Колпашево, а далее в Каргасок.         
     - Ну что у вас там? Для нас почта есть?
     - Да, несколько писем для ваших работников.
     - Так, давай посмотрим. Это Любцеву, - военный отложил письмо на
правый край стола, - это Галкину, - письмо Галкина тоже легло на правый
край, - это Федорову, он у нас рядовой милиционер. Посмотрим, что ему с
родины пишут! - офицер раскрыл конверт: - Так, "Здравствуй, Степан...
сильно скучаем...". Так, "...почему не отвечаешь... пришли посылку...". Ну,
кажется, все в порядке! - офицер сложил письмо и положил его в правую
стопку. - Так, а это Петухову. Что ему написали? - деловито продолжил он.
На меня он не обращал никакого внимания. - "Здравствуй, Ефим...
здоровы... почему умирают ссыльные?". Так, так, так, - офицера
заинтересовало содержание письма, - "...В нашей деревне раскулачили...".
Да, не порядок! - заключил офицер, и письмо легло на левый край стола.
     На столе этого человека лежали судьбы людей. Он мог переложить
письмо с левого края стола на правый, и получатель жил бы дальше. Но
письмо осталось на левом краю, значит, придется ответить за несоблюдение
дисциплины, за потерю бдительности и, скорее всего, разделить свою жизнь
со спецпоселенцами...
     - Что-нибудь еще есть? - спросил офицер.
     - Да. Вот три письма. От матерей ссыльных крестьян. Им известно, что
дети сосланы в Нарымский край, а куда именно, они не знают, - я подал три
заготовленных конверта. В адресах было написано: Зноевой, Еловской,
Алексеевой.
     - Так, давай посмотрим, - офицер вскрыл письма и прочитал их. -  Ну,
письма нормальные. Где они, сейчас узнаем, - офицер открыл папку с
переписью ссыльных крестьян и прочитал вслух: - "...Зноева  направлена на
поселение в Васюганскую комендатуру...". Ага, а вот и Еловская с
Алексеевой. И они там. Так что у нас искать их не надо. Приедете в
каргасокскую комендатуру, передайте письма - там разберутся.
     Я узнал! Я узнал, что Лизавета с детьми была здесь и что они сейчас в
Васюганском районе. Все они, возможно, живы...
     - Тогда вот распишитесь здесь, в бланке о передаче вам почты, и
давайте письма до Колпашева и до Каргаска.
     Нам передали пять упакованных ящиков и небольшую пачку писем, в
основном от милиционеров и жителей Могочина.
     - Лошадей накормить есть чем? - спросил я у офицера.
     - Пойдем. Вы сегодня выезжаете?
     - Да, нужно к ночи быть в Колпашеве.
     Мы вышли из комендатуры.
     - Виталий, - обратился офицер к милиционеру, - лошадей почтовых
накорми в служебной конюшне.
     В конюшне ОГПУ корма было в достатке. Мы накормили лошадей и
отправились в путь.
     - Молодец, Константин! Почта не подвела! Хороший способ
предложил. Все сработало! - не забыл похвалить своего сына Григорий
Иванович.
      - Да, хитро придумал! Ну что, передадим посылки сыновьям бабы
Нюры и дальше в дорогу? - спросил  Петр.
     В лесозаводе села Могочино люди занимались заготовкой леса,
перевозкой бревен, их сортировкой и складированием. Из леса бревна везли
на лошадях в специальных длинных санях и сплавляли по каналам,
пробитым во льду реки. На заводе сортировщик определял качество
древесины, делал отметки на срезе. Бригады рабочих вручную перетаскивали
бревна и складывали их в огромные отдельные штабели. Часть древесины
использовалась в качестве строительного материала, а остатки шли на дрова.
К весне древесину должны отправить на перерабатывающие заводы Томска и
Новосибирска.
     Братья Сорокины занимались сортировкой бревен. Мы без труда нашли
их через управление лесозавода.
     - Привет вам от матери! - Григорий Иванович вытаскивал из обоза
подарки из Кривошеена. - Сидел на мешках всю дорогу: боялся, как бы
картошка не замерзла!
     - Как там она? Справляется?
     - Справляется пока. Съездили бы к ней. Мать-то беспокоится,
соскучилась.
     - Пока нельзя, бригадир не отпускает.
     - Где живете?
      - За лесозаводом бараки. Там и живем.
     - А труднопоселенцы где живут?
     - Да вместе и живем. Они такие же люди, как и мы!
     Григорий Иванович по-отечески обнял братьев.
     - А что ж, дорогие, землю-то бросили, на кого?
     - Так землю же отобрали! Нет ее теперь у нас! Вся земля колхозная.
     Больше Григорий Иванович разговаривать не мог. Он отвернулся,
смахнул с лица слезы и ушел к саням.
     Мы пожали братьям руки:
     - Осторожней, ребята, по этим баррикадам бегайте: завалить может.
Вон, какие кручи сложили! Мать берегите. Не женились?
     - Нет! - улыбнулись братья. - Заезжайте на обратном пути!
     Снегопад все еще шел. Вороной сворачивал на Колпашево. Мы знали,
что маршрут будет длинным: до Васюганского района оставалось около
пятисот километров.

     Глава 22

     Лошадь создана для человека! Она не говорит, не смеется и не плачет,
но ее ум, способность понимать человека, переносить вместе с ним тяготы и
беды ставят ее на самое почетное место среди животных. Лошадь не бросит
вас ни в лютый мороз, ни в жаркое пекло. Она ваш преданный друг, не
бросайте ее в беде и не унижайте ее самолюбие.
     Снег стеной перекрывал дорогу. Вороной бежал не останавливаясь. Он
объезжал упавшие деревья, притормаживал на спусках и снова бежал. Он
знал, где дорога подходит к крутому берегу, и предусмотрительно
прижимался к ее противоположной стороне. Он фыркал и дергал вожжами,
когда мы переставали разговаривать: ему нужен был наш голос, ему, как и
человеку, нужно было общение.
     Герб Томской губернии украшает силуэт сибирской лошади. Так люди
отблагодарили и прославили эту уникальную породу за помощь в великом
деле - освоении огромных территорий сибирской земли, от Урала до
Дальнего Востока.
     Вороной явно был из особой сибирской породы лошадей. Объединение
на сибирской земле кочевых народов и коренных земледельцев позволило
вывести особую, наиболее приспособленную к сибирским условиям, породу
лошадей. Может быть, наш Вороной не так стремителен и грациозен, как
лошади других знаменитых пород, но в отличие от них он бежит не короткие
дистанции по ровной русской равнине, а длинные по пересеченной оврагами
и балками сибирской земле. И в дождь, и в снег, и в морозную зиму, и в
жаркое лето многие десятки километров без устали он везет не одного
седока, а целый воз, да еще с грузом.
     До Колпашева оставалось около десяти километров. Вороной
остановился: ветер и снег стерли следы дороги, противоположного берега мы
не видели.
- Не беспокойся, - заметил мое смятение Григорий Иванович, - это мы
не знаем, где и как переезжать реку, а Вороной найдет дорогу!
Я отпустил вожжи. Наши обозы начали спускаться с берега к реке.
Снег, выпавший за день, застелил ледяной панцирь реки. У берегов лед
не выдержал - образовались трещины, через которые проступила вода.
Около тридцати метров нашим лошадям пришлось идти по снежно-водяной
каше. Мы сильно рисковали, но другого выхода у нас не было. Миновав
"кашу", мы оказались в снежном плену: не было видно ни берега, с которого
мы спустились к реке, ни берега, к которому должны выехать. В таких
погодных условиях можно было попасть в промоину и утонуть. Только
Вороной, наделенный природной способностью определять нужное
направление в невидимом пространстве и предвидеть опасности, был
способен уберечь нас от смерти. Мы всецело положились на его инстинкт.
Только неопытный возничий в подобных случаях мешает лошади искать
правильную дорогу. Где-то Вороной бежал, где-то шел, местами поворачивал
- мы ему не мешали. Наконец мы увидели противоположный берег. Вороной
прошел некоторое расстояние вдоль него и поднялся на дорогу.
     - Останавливаться нельзя: у лошади мокрые ноги, пусть пробежится и
отогреется, - предупредил Григорий Иванович.
     Короток зимний день на Севере. Снежные тучи все еще закрывали свет
вечернего солнца. Наступала ночь. Но и мы уже подъезжали к Колпашеву,
нам оставались последние повороты.
     Колпашево - большое старое село. Оно находится у русла трех
больших рек: Кети, Чаи и Оби. Близость рек создала необходимые условия
для того, чтобы село стало административным центром края, краем торговли
и обмена товарами, рубежом взаимоотношений разных народов Севера.
     Хозяин села и всех сибирских джунглей - селькуп. Нет для него
неизвестных таежных дорог и тропинок. Знает он зверей и птиц, их
характеры и повадки. Он прекрасный оленевод: на сотни километров по
лугам, лесам и болотам расходится его стадо, но всегда в одно и то же время
приходит на условленное место. Он и сам не может объяснить, каким
способом он так точно рассчитывает свой путь в тайге.
     Селькуп - человек деревни: он не любит грохот мостовых, гудки
паровозов и звон трамваев, ему сложно общаться с людьми из больших
городов. А в деревне он свой. Его поймут, если в роще или на улице он
поставит свой чум и разведет костер для ужина. Миром селькупа тайга
правит. Дерево там растет, где его тайга посадила, река там течет, где тайга
решила, озера и луга там стоят, где тайге нужно. Знает селькуп, что тайга и
для его жизни законы установила: мясо, рыбу дала, место для его юрт.
     Идет по тайге селькуп, знает, что справа от его пути косолапый живет.
К нему сегодня нельзя! Спит он в берлоге. Еще два месяца спать будет.
Оленей туда кормить селькуп не поведет. Пусть косолапый проснется и на
свежей траве весной поваляется! Знает, что слева от его пути, в осиннике,
сохатый семью кормит. Зачем мешать? Наломал себе сохатый за зиму ноги,
по сугробам да по валежнику от волков убегая. И туда селькуп не поведет
свое стадо. На лугах, под снегом, зеленую траву тайга для его оленей
приготовила. Туда селькуп свое стадо и гонит. Знает селькуп законы тайги -
сам живи, другим жить не мешай. Тайга миром правит!
     Зима холодной была. Забрала тайга слабого и больного зверя. Кто
здоровым был и с тайгою в мире жил - цел остался. Зачем тайге больной
зверь? Шкура у него плохая и мяса нет. Знает тайга, как миром править!
Знает! Одного не понимает селькуп. Зачем тайга на его пути к торговым
местам крепости деревянные построила и почему люди из этой крепости с
него ясак берут? По тайге не ходят, оленей не разводят, рыбу не ловят, соль
ему не дают, а ясак требуют! Тайга оленей дала, а не крепость деревянная!
Тайга, а не крепость рыбой снабжала и всю зиму кормила. За что ясак
платить? Не понимает селькуп, что, кроме его тайги, на этом свете власть
существует и законы, как и его тайга, устанавливает. Но законы эти не
созидательные, а поработительные. Как болезнь чумная, гуляет власть по
землям степным и таежным. Там селится, где жизнь начинается и люди
радуются. Как болезнь, в печенку человека пробирается, разум мутит и
кровью питается.
     Обь связывает Колпашево с другими населенными пунктами. Весной
огромные массы снега, накопленные за долгую зиму, превращаются в
мощные водные потоки. Вода устремляется по полям и оврагам к руслам
сибирских рек. В их нижнем течении еще стоят морозы, поэтому лед стоит
неподвижно, упираясь своим жестким панцирем в берега. Вода наступает,
переполняет русло, затапливает пойму и наконец под ее тяжестью лед
ломается, поднимается на поверхность и движется не по руслу, а по
пробитым водными потоками направлениям. На пути льда, у берега, растут
вековые деревья. Все они безжалостно выкорчевываются водой. Как
огромная мельничная машина, лед перемалывает на пути все преграды. Чем
дальше на север, тем обширнее и ужаснее его разрушения. После ледохода 
все на реке по-новому: новые берега, новая пойма, новые острова.
Проложить в этих местах дороги невозможно. Только по реке можно
добраться до других населенных пунктов Нарымского края.
     Мало в Сибири сел, похожих на село Колпашево. Этим оно и важно для
коренных жителей Сибири. В этом селе умело переплетена хозяйственная
деятельность коренных жителей и приезжего русского народа. Ханты,
селькупы привозят в село таежные урожаи и расплачиваются ими за соль,
хлеб, муку, порох, после чего снова уходят в свою страну - тайгу. Русские
хозяйственники и торговцы увозят в центр оленину, медвежатину, белку,
соболя, горностая, клюкву, бруснику, кедровый орех. Много делает тайга для
благополучия своих жителей. Гармоничное сочетание разных культур и
традиций, разносторонняя деятельность сельских жителей, торговля
обеспечивают селу безбедное существование.
    
     - Колпашево не спит! - обратил мое внимание на небо Григорий
Иванович.
     Действительно, небо над Колпашевом волновалось. Множество
костров на улицах села извергали мощный, освещенный светом газовый
поток из пара и дыма. Навстречу ему из холодных облаков падал снег. Небо
напоминало красное возмущенное море с бурлящими волнами. Мрачное
красно-черное зарево освещало село.
     Мы ехали по освещенным улицам. Была ночь, но в селе повсеместно
шли работы. Десятки тысяч людей превращали Колпашево в столицу
Нарымского края: строились цеха деревоперерабатывающего завода,
хранилища и склады в порту, бараки, дома, служебные здания. Из леса
непрерывным потоком везли бревна, которые на пилорамах превращались в
брус, доски, рейки. В старых рваных армяках с топорами, пилами, бревнами
вокруг нас бегали и суетились ссыльные крестьяне. Как по инстинкту,
каждый человек совершал определенные действия. Жизнь в селе кипела.
     Мы остановились около двухэтажного здания ОГПУ. Как и в
Могочине, со второго этажа людей встречала и провожала огромная красно-
черная звезда. Милиционер ОГПУ охранял вход.
     - К кому? - спросил милиционер.
     - Почта из Кожевникова и Могочина.
     - Документы есть?
     Мы показали документы. Охранник их внимательно изучил и велел
подниматься наверх:
     - Только одному. На второй этаж. Кабинет двадцать четвертый.
     Я зашел в комендатуру. В комнате отдыха сидело десять-пятнадцать
вооруженных красноармейцев, готовых в любую минуту по заданию
командиров ликвидировать возникшие на стройке "противоречия" или
"факты вредительства". Я поднялся на второй этаж. В комнате под номером
двадцать четыре находилось три уполномоченных.
     - Почта из Кожевникова и Могочина,  - обратился я сразу к троим, -
нужно переночевать и накормить лошадей.
     - Документы! - один из уполномоченных стал рассматривать мои
бумаги. - Из Могочина? Что привезли?
     - Письма, газеты и документы.
     - Хорошо! Газеты мы давно не читали! Идем, - уполномоченный повел
меня к выходу из комендатуры, - почта теперь у нас в отдельном здании. Как
доехали? Серых не встречали?
     - Волков? - переспросил я. - Да нет, хорошо добрались. Только на реке
по снежной каше пришлось ехать. Лошадей бы в конюшню отвести, чтоб
погрелись.
     - Отведем. На почте есть конюшня. Здесь совсем не далеко. А серых-то
у нас в этом году много развелось, пaдали на дороге много!
     Мы сели в обозы и поехали к почте. Костры освещали дорогу.
     - Ну как? Впечатляет наша стройка? - спросил уполномоченный.
     - Небо впечатляет! - ответил Григорий Иванович. - Кровавое!
     - Небо? - удивился уполномоченный. - Здесь сейчас не до неба! Город
строим!
     - Для чего? - поинтересовался Григорий Иванович.
     - Как для чего? - уполномоченный внимательно посмотрел на
Григория Ивановича. - Ты, я смотрю, почтарь совсем темный! Ты газеты-то
свои читаешь? Зачем? Индустриализация у нас! Партия и товарищ Сталин
велят! Вон, смотри, сколько будущих пролетариев. Со всей страны кулачье
понавезли. Ниче, перевоспитаем! У нас тут кулацкие привычки быстро
вымораживаются! Ну, вот и почта.
     Перед нами стоял небольшой свежесрубленный дом с пристроенной к
нему конюшней.
     - Заводи обозы. Ночевать будете здесь же. Лошадей распрягайте и в
конюшню. Овса мало, но сена в достатке.
     Мы начали разгрузку, Григорий Иванович распряг лошадей.
     - Вот документы для вашей комендатуры, - сказал я
уполномоченному.
     - Завтра придет наш главный почтарь, разберетесь. Печка есть -
топите, отогревайтесь, а я дальше, на службу! Перед отъездом отметите
документы в комендатуре. В двадцать четвертой комнате. Иначе из села не
выпустят.
     - Мы не видели охрану вокруг села, - удивился я
     - Вы и не должны ее видеть. Въехать все могут. А выехать только с
разрешения комендатуры. Ясно? - он похлопал Григория Ивановича по
плечу. - Дремучий ты старик, почтарь! Надо бы взяться за тебя! Газеты
читай!
     Уполномоченный вышел.
     - Петр, что у тебя с печкой? - спросил я.
     - Сейчас согреемся!
     - Конюшня хорошая, просторная, видно сразу - крестьянин строил.
Знал, что делает. Овса я лошадкам дал. До завтра отдохнут, - сказал
Григорий Иванович, прислоняя руки к теплой печи. Свет, идущий от нее,
освещал комнату.
     Мы поужинали вареной картошкой и стали готовиться ко сну. Я вышел
во двор. Небо по-прежнему переливалось в красном зареве колпашевских
костров.  Действительно, для  кого этот город? Посреди болот и тайги. Кто
будет здесь жить и работать? В этих краях нет места для крестьянина, здесь
не будет деревень и поселков, окруженных полями, садами и огородами,
здесь не построят ткацкие фабрики и заводы с металлургическими печами,
здесь нет возможности добывать золото и железо. Лютый мороз зимой и
назойливая мошкара летом будут вечными спутниками жителей. Нефть? Мне
вспомнились слова геолога из Томского университета, но сейчас ее здесь не
добывают. Лес? Но его достаточно в южных районах. Для кого строится этот
город?

Глава 23

     Снегопад закончился. Небо освободилось от тяжелых снежных туч, и
яркое зимнее солнце осветило дорогу. Мороз превратил снег в крепкий наст.
Ветра не было. Лошади бежали легко. На этой дороге мы были
первопроходцами и оставляли свой след для проезда других обозов.
     Мы выехали из Колпашева, груженные почтой до Нарыма и Каргаска.
Писем и документов было значительно больше, чем из Могочина. Видимо, не
так часто почтовые разъезды отправляются на Север.
     Мороз пощипывал щеки и нос, пробирался в рукавицы и валенки.
     - Ну, теперь мороз будет подгонять! - сказал Григорий Иванович
     - Да, холодновато нашим лошадкам будет, - я смахнул вожжами иней
со спины Вороного, - не замерзли бы!
     - До Нарыма километров сто двадцать по реке будет. За день не
доберемся. Проедем половину пути и остановимся в какой-нибудь деревне,
чтобы самим не замерзнуть и лошадей не погубить. Там и переночуем до
утра.
     Павел, смотри, Обь здесь с землицей поиграла! - Григорий Иванович
показал на острова.
     Весной речная вода крошила берега своими ледяными глыбами,
превращая их в маленькие островки. Обь разливалась небольшими потоками
- рукавами - и перебиралась от одного острова к другому.  По какому из них
путь был короче, мы не знали. Да и река задавала такие петли, что понять, в
какую сторону мы едем, было невозможно. Солнце было то впереди, то
позади нас.
     Пар струями вырывался из ноздрей Вороного и мелкими
кристалликами оседал на его шерсти. Холодный воздух обжигал лицо. Мы
закутались в свои полушубки и надели шерстяные маски. Иней лег на
кустарники и деревья. В воздухе сверкали мелкие снежинки. Солнечные лучи
преломлялись в них, образовывая великолепную по красоте зимнюю радугу.
На реке тишина, только шум от наших обозов разлетался к берегам и эхом
возвращался назад. Вся живность спряталась от мороза.
     Мороз. Не одного путешественника он сгубил на дороге. Медленно
холод сковывает руки и ноги. Путнику кажется, что под теплым тулупом его
спасение, и не подозревает, что именно там его и подстерегает беда. Не следя
за движением, легко можно сбиться с пути, уснуть и замерзнуть вдалеке от
дома или, напротив, в повороте от него. Только разум и смекалка могут
сразиться с зимней стужей. Остывают руки или ноги, хочется спать - нужно
пробежаться за санями. Бодрость - главный попутчик человека на морозном
пути.
     За поворотом реки показался дым из труб крестьянских домов.
     - Нужно заехать, уж больно холодно. Лошадей покормим и сами
отогреемся, - предложил Григорий Иванович.
     Пришедший с реки ветер образовал на берегах высокие сугробы. По
санному пути мы въехали в узкий снежный тоннель, который привел нас к
деревенским домам. Григорий Иванович постучал в первую избу:
     - Хозяин, пусти отогреться. Почту везем в Каргасок. Замерзли!
     - Замерзнуть сегодня не трудно! Заходите, - ответил хозяин.
     - Лошадей не спрячем от мороза?
     - Распрягайте, во двор заводите.
     Дом и прилегающие к нему постройки были срублены из цельных и
колотых пополам бревен. Они надежно защищали хозяев от зимних морозов.
Озябшими руками мы распрягли лошадей и завели их во двор. В доме первой
нас встретила большая глиняная печь. От нее шло тепло. С печи
выглядывали три мальчика.
     - Здравствуйте! - дружно пропели ребята.
     - Здравствуйте! - ответили мы и поклонились иконам.
     Григорий Иванович вынул очередной мешочек с солью и протянул
хозяйке:
     - Чем богаты!
     - Проходите, проходите! - засуетилась она. - Сейчас картошку
подогрею, пообедаете.
     Мы начали располагаться ближе к печи.
     - Мороз сегодня знатный! К столу проходите, будем обедать. Меня
Климом зовут, - представился хозяин.
     Горячая картошка, доброта хозяев и домашний уют отогрели озябшее
тело, к голове стал подбираться сон.
     - Вижу, хорошо вас мороз пощипал! - заметил хозяин нашу усталость.
- У печки отдохните малость!
     Хозяйка прямо на полу, у печи, постелила нам постель. Мы с Петром
провалились в глубокий сон и не слышали разговора Клима и Григория
Ивановича о сложной крестьянской жизни, о доме, хлебе, семье. Мне снился
мой родной дом, моя родная деревня.
      До утра мы пробыли у этих гостеприимных людей. Лошади хорошо
отдохнули, мы выспались. Надо было продолжать путь. До Нарыма нам
осталось пройти пятьдесят-шестьдесят километров.
     - По левому берегу от нас Парабель . Клим говорил, что туда много
крестьян везут. Странно, что мы их еще ни разу не видели, - сказал я
Григорию Ивановичу.
     - Мы рано выезжаем и идем по маршруту первыми. Это, кстати, и
оберегает нас от ненужных встреч с ОГПУ и проверок. Конечно, дорога
контролируется милицией. И мы их обязательно увидим.
     - Клим не говорил о беглецах? Неужели никто не возвращается? -
спросил я.
     - Бегут, но мало. Каргасок, Нарым, Парабель, Молчаново, Могочино -
основные пункты переселения. Здесь много милиции и ОГПУ - могут взять.
А уж там или расстрел, или вечная каторга.
     - Давай, Вороной! Нам до Каргаска еще два переезда, а там и узнаем,
где наши родные и как нам путь назад складывать!
     Отдохнувшие лошади легко скользили по обской равнине. Вороной
понимал свою задачу. По едва заметным приметам он отыскивал след на
заметенной снегом дороге, объезжал промоины, не приближался к берегам,
по своему опыту зная, что там может быть вода. Около полудня мы увидели
поднимающиеся к небу столбы дыма от печных труб. Нарым был рядом.   
    
     ***

     - Митя, воду не забудь согреть, я - в поселок.
     Колонна дошла до очередного поселения. Елизавета торопилась: Юре,
ее младшему сыну, нужно молоко. Мальчику чуть больше года. До отправки
колонны из Каргаска Елизавета с детьми сидела в бараке. Вот холодные
сквозняки до Юры и добрались. Ходить он не может: ножки болят, но
шныряет, как волчонок, - не усмотрела мать, простудился мальчишка.
"Табак еще остался. Обменяю на молоко и мед. За табачок мужикам и меда
не жалко!" - думала Елизавета и бежала с Юрой на руках через сугробы в
поселок.
     Мите двенадцать лет. Он старший мужчина в семье по возрасту и
обязанностям. Об этом говорила мама. Да Митя и сам понимал: пока нет
отца, за мужскую работу отвечает он.
     Колонна спецпереселенцев будет отдыхать два часа. Мите нужно
разложить костер и вскипятить воду. Со своими братьями, Алексеем и
Гаврилой, он справится быстро. Пока Митя очищает землю от снега, Алексей
и Гаврил принесут дрова из леса. Митя быстро настругает сухие щепки,
вытряхнет на них из глиняного горшка горячие угли с землей, подложит
дров, и все - можно кипятить чайник. Сколько костров пережгли братья на
пути своего долго путешествия  - не пересчитать.
     Более месяца назад их вместе с матерью выгнали из родного дома.
Более месяца они идут к месту своего поселения вместе с другими
раскулаченными крестьянами. За это путешествие они научились многому:
собирать в зимнем лесу смородину для чая, искать под кедрами шишки с
орехами, делать балаган для ночлега в лесу. Они научились защищаться от
воровства и насилия. В Нарыме колонна спецпереселенцев ночевала в
большом бараке. За день дорога и мороз отняли у крестьян все силы -
заключенные спали. Митя проснулся от холода. Чужая рука медленно
стягивала с него и Алексея полушубок, которым мама накрыла их на ночь.
Митя зубами впился в руку вора. Несмотря на хлынувшую в рот кровь и
сильный удар по голове, Митя не разжимал зубы. Алексей бросился на
грабителя, бил его своими маленькими руками и ногами, кричал на весь
барак. Враг отступил.
     В комендатуре Каргаска милиционеры хотели отнять у них остатки
сухарей, теплые вещи и табак-самосад. Втроем, Митя, Алексей и Гаврил,
подняли такой громкий крик, перемешанный с плачем и слезами, что все, кто
был в комендатуре, обратили внимание на то, как сотрудники ОГПУ -
представители власти - грабят маленьких детей, а дети без страха бросаются
на них, виснут на руках, не отдают сумки. И здесь детьми была одержана
победа. Как маленькие волчата, братья обороняли свою семью. Каждый из
них понимал, что, пока они вместе, им не грозит зло, хамство и насилие. За
это взрослые уважали этих маленьких мужичков и не трогали их мать и
маленького Юрку.
Митя считал, что и смерть они победили. За долгий путь до Васюгана
они стали свидетелями ужасных человеческих трагедий: на длительных
переходах без еды и теплой одежды погибали десятки людей. Митя уже
привык к тому, что после каждой холодной ночи несколько человек из их
колонны не проспались утром. Плакали родственники. С мертвых снимали
всю одежду и в общей могиле без гробов закапывали у дороги. Если же
колонна двигалась, то мертвых просто оставляли рядом непогребенными.
Сначала было страшно смотреть на голых покойников. Гаврил все время
плакал. Он боялся, что тоже когда-нибудь ночью замерзнет и умрет. Но мама
говорила, что умирают слабые и те, кто не может победить трудности, а их
семья сильная и трудностей не боится, поэтому они никогда не умрут и
никогда не замерзнут. Маме было труднее всех. На переходах она несла
огромный тяжелый мешок с вещами и Юру. Но материнских слез Митя
никогда не видел и сам никогда не плакал, ведь он был старшим в семье. На
переходах он тянул за собой сплетенные им самим из прутьев тальника санки
с вещами, а братья толкали их сзади. И они никогда не плакали и не
жаловались на трудности. Не успевая за движением, Гаврил иногда падал,
тогда Алексей сажал его на санки сверху груза и заставлял рассказывать
сказки и читать стихи. От этого у Гаврилы усталость быстро проходила -
лучше санки толкать, чем сказки выдумывать. У них была крепкая, сильная
семья! 

Глава 24

     Не могла власть оставить без присмотра край сибирский, не могла
упустить прибыль, которую этот край приносил. Поэтому по царскому указу
в среднем течении Оби был установлен Нарымский острог. Богат этот край и
землями обширными, и плодами таежными. Потекли из Сибири караваны
собранной дани в центр - на весь мир сибирские меха Россию прославили.
     Военное значение Нарымского острога с появлением Кетского и
Томского было утрачено. Он превратился в место поселения политических
противников власти. Лучшего места для "просветления умов" было не
подобрать. Длинная зима с лютыми морозами и короткое лето с
беспощадным гнусом - самые благоприятные условия для перевоспитания
инакомыслящих. "Бог создал рай, а черт - Нарымский край", - говорят в
народе. Болото, так слово "нарым" и переводится с местного хантыйского
языка.
     Власть никогда не бывает единой в своих устремлениях, всегда у нее
находятся противники и враги. Она компромиссов не ищет: как бы власть ни
называлась, при каких бы царях и правительствах ни существовала, вопросы
о судьбе своих противников она решала только двумя способами: смертью
или каторгой. Но народ надолго запоминает казни и начинает слагать
легенды, в которых казненный противник превращается в героя. Это власти
не нравится. Каторга - другое дело. Человек не убит физически, его убивают
духовно, отправляя в чужые для него места, к людям с другими убеждениями
и взглядами. Там его политические идеи становятся крохотными и никому
ненужными, там человек становится не рабом власти, а рабом обстоятельств
своего существования. Чем тяжелее существование, тем безобиднее человек
для власти. В конце концов, человек умирает, но смерть его становится
медленной и незаметной.
      Всякий народ повидал Нарым: воры, по прежним указам
приговоренные к отсечению рук, ног или двух перстов, участники бунтов и
смут, декабристы, поляки, террористы. Да и вожди российского пролетариата
здесь отметились! Правда, ненадолго задержались: не хотелось им в
крестьянских избах жить да нарымский гнус кормить, но для себя отметили,
что это за место и для чего оно будет им служить в их дальнейшей
политической борьбе.
     Поляки были в числе первых ссыльных в Нарым. Им выдержать
климатические условия этих мест было очень сложно. Поляки не знали
сибирских морозов, на их родине не было таких болот и такого обилия
комаров. Памятники полякам нарымская власть не ставила. Но сами поляки,
в том числе и в память о своем пребывании в Сибири, построили
великолепный деревянный дом. На его фасаде вырезан орнамент, широкие
окна освещают комнаты. В нем, конечно, и разместилось управление
Нарыма. К сожалению, другие ссыльные не оставили после себя
архитектурных шедевров. Да и от революционеров в памяти жителей
остались лишь маевки, лозунги и демонстрации. До создания ремесленных
производств, обучения коренных жителей грамоте и тем более до
строительства домов у революционеров руки не доходили. Не захотели они в
Нарыме создавать сибирскую Венецию, хотя условий и времени у них для
этого было достаточно. Ни один революционер не оставил на этой земле
значимого культурного наследства потомкам. Более того. В царское время
был построен великолепный Крестовоздвиженский собор. Много хантов и
селькупов в нем были освещены. Но не выдержал собор напора
большевистского невежества, до основания был разрушен вместе с
дореволюционной историей и стерт из памяти нарымцев.
     Большевики превратили Нарым в большой перевалочный пункт на
пути раскулаченных крестьян к васюганским болотам. Через него проходили,
проезжали на обозах, проплывали на баржах десятки тысяч голодных,
ожесточенных крестьян с Алтая и южных районов Западной Сибири. Вместе
со своими малыми детьми и стариками они ехали в неизвестность. Нет, не
пройдет смерть мимо сибирского крестьянина, у которого, кроме
поношенного старого армяка, нет других средств для борьбы с морозами.
Старики, женщины, дети - все они будут погибать от усталости, голода и
издевательств. Оборванные, испуганные, измученные длинными переходами
и переездами, латыши, эстонцы, литовцы и немцы умирали десятками за
один день. Даже нарымцы, воспитанные на истории своего острога, не
представляли, что в их стране так много врагов народа, шпионов и
предателей. Но никто лучше нарымцев не знал, что большая часть этих уже
не людей, а безмолвных рабов не выдержит и года жизни в Нарымском крае.
Они понимали, что их край превращается в адскую машину истребления
целых народов. 
     Два наших почтовых обоза подъезжали к центру Российского
государства, к одной из столиц мести государственной власти за
свободомыслие и свободолюбие.
    
     Вдалеке мы увидели село, которое, как речной пароход, извергало дым.
     - Это, должно быть, Нарым. Смотрите, какое место низкое. Но село
стоит уже более трехсот лет, видимо, вода бережет этот старый острог.
     По некрутому откосу мы поднялись на берег. Нарым был набит
переселенцами: все дома, хозяйственные пристройки, сараи были заняты
людьми, повсюду стояли повозки и обозы. Тысячи крестьян ожидали
отправки в Каргасок. Многим не хватило мест под крышей - люди
отбивались от холода у костров. Пытаясь просушить одежду и обувь,
мужчины и женщины, дети и старики подставляли огню свои обмороженные
руки и ноги. Холодные армяки, ободранные телогрейки не сохраняли тепло,
но другой одежды у них не было. Дети были обмотаны в платки и какие-то
тряпки. В жерновах мороза и пламени вертелись несчастные переселенцы: 
мороз подталкивал к пламени, жар, идущий от костра, теснил к холоду. Как
ночные мотыльки, люди толпились вокруг огня.
     - Вот они, наши кулаки - враги советского народа и пролетарской
революции! Ободранные и голодные! Среди них и мы могли стоять! - с
горечью сказал Григорий Иванович.
     - А жены и дети где-то стоят, - добавил Петр.
     За всю свою историю нарымская земля не видела столь беспомощных
людей, отданных в жертву ее лютым морозам и беспощадным ветрам. Все в
этом селе боролись за свои жизни. Нарым, как капкан, захлопнулся не только
за спинами заключенных, но и за сотрудниками ОГПУ: комендатура была
заполнена милиционерами, которые тоже пытались укрыться от мороза.
Расстояниями, тайгой, болотами и холодом Нарым перекрыл путь к
отступлению. В эту ночь смерть будет пировать. Все станут жертвами
человеческого безумия: и ограбленные переселенцы, и преданная власти
охрана.      
     - Коменданта где найти? - спросил я у милиционера.
     - Уполномоченного? - переспросил он. - Кажется, в этой, -  он указал
на ближнюю от входа комнату. Дверей между ней и коридором не было.
     - Уполномоченный здесь? - спросил я у сидящих в комнате военных.
     - Что у вас? - спросил офицер, глядя на меня уставшими глазами.
     - Почта из Колпашева.
     - Несите. Куда едете, в Каргасок?
     - Да, в Каргасок.
     - Лошади целы? Завтра с рассветом поедете туда, отвезете пакет в
комендатуру. Это срочно! У нас народ от голода и мороза дохнет! Жрать
нечего!
     - Лошадей накормить нужно.
     - С собой нет ничего? Сено, может, и найдем, а вот овса здесь нет.
Целую неделю без продуктов сидим, все съели! Никаких запасов...
      - Давайте пакет. Завтра утром выезжаем.
     Офицер написал письмо в каргасокскую комендатуру, опечатал
конверт и передал мне.
     - Все занято, ночевать негде. Придется у костра! - продолжил офицер.
- Хотя, конечно, можно ссыльных потеснить. Николай, что думаешь? -
офицер обратился к сидящему в той же комнате милиционеру.
     - Можно потеснить, с них не убудет, - согласился он.
     - Не надо, - попросил я, - мы у костра.
     - Ты что, сочувствующий? - милиционер внимательно посмотрел на
меня.
     - Да нет. Боюсь, как бы лошадей не съели!
     - И то правда. Народ сейчас на все готов. Перед отъездом зайдете ко
мне, - закончил разговор офицер.
     Я вышел из комендатуры. Мороз. Треск от костров раздавался на всех
улицах.
     - Ну что? - спросил Григорий Иванович. - Овес есть?
     - Овса нет, но сена возьмем.
     Мы отъехали на окраину села, как мне сказал уполномоченный. Там
стояло несколько стожков. У одного из них мы остановились, чтобы набрать
сена для лошадей. И в стогах было, как в муравейнике! И там люди
спасались от мороза! Мы поняли, что находиться в этом селе крайне  опасно.
     - В дороге по очереди выспимся, а сейчас главное лошадей сохранить.
Люди в таком состоянии, что им убить человека или лошадь зарезать ничего
не стоит, - сказал Григорий Иванович.
      Мы провели морозную ночь у костра. Уснуть было невозможно. Никто
в этом селе не охранял ссыльных, никто не организовывал порядок их
проживания. Голод и холод торжествовали и уверенно устанавливали свои
правила взаимоотношений между людьми: у печей грелись физически
сильные и безнравственные, у костров, обжигая свои изможденные тела,
стояли старики, дети и женщины. Уважение, взаимопомощь уверенно
сгорали в кострах спецпереселенцев и замерзали на холоде. Началось
мародерство и убийства - уголовники спасали свою жизнь. Сила
торжествовала над разумом.
     С первыми лучами солнца, несмотря на усталость и сильный мороз, мы
выехали в сторону Каргаска.
     ***
     - Митя, кипяток готов, - сказала Елизавета, снимая чайник с костра. -
Сейчас, сейчас, мальчики, поедим.
     Елизавета разлила по детским кружкам кипяток, бросила туда по
горсточке ржаной пшеницы и раздала по сухарику хлеба. Старшие занялись
обедом. Осталось покормить Юру.
     - Что бы мы делали без табака? Спасибо Устинье - надоумила взять.
Мужики в поселке траву да мох курят - за табак и ведро молока готовы были
отдать. Да уж очень мало табачка было, всего на две-три самокрутки. И на
том благодарили. Беречь табачок надо, он еще не раз нам поможет! -
говорила детям Елизавета. - Давай, Юрочка, пей, дорогой. Ты уж нас не
подводи, дорога-то дальняя, - говорила Елизавета и поила Юру горячим
молоком. - Ничего, выздоровеешь. Мы уж все похворали. Правда, Гаврилка?
- Да, мама, а еще сухарик дай, - просил Гаврил, глядя на Елизавету.
Малыш и не заметил, как его горсточка пшеницы пропала во рту.
- Нет, Гаврюша, потерпи.
- На, Гаврил, у меня осталось, а я уже сыт, - Алексей протянул ему
свою кружку, - я чего-то сегодня есть не хочу.
Мать внимательно посмотрела на Алексея.
- Ну-ка, рты открывайте, - Елизавета дала всем по ложке меда.
- Мама, а почему он белый? - спросил Митя. - У нас  не было такого.
- Не знаю, Митя, трава, наверно, здесь такая, но он вкусный и очень
полезный, - Елизавета попробовала оставшийся на ложке мед. - Да,
вкусный! - сказала она и спрятала баночку в мешок.
- Мама, а ты сама-то почему не ешь? - спросил Гаврил, протягивая
маме пустую кружку.
- Да я в поселке перехватила, добрые люди покормили. Спасибо,
Гаврилка!
- А почему тогда нас с собой не взяла? Мы бы тоже поели, - ребенок
вопросительно смотрел на мать.
- Гаврюша, у них и самих-то нет ничего. Первый год в этом поселке
живут. Даже картошки и то не хватает. Алеша, собирай вещи. Колонна уже
поднимается, скоро пойдем. Митя, помоги мне.
Елизавета начала быстро снимать одежду с Юры: сняла шубку, свитер,
рубашку.
- Мама, ты что, он же болеет?!
- Помогай, раздевай его, только очень быстро.
Митя начал снимать с Юры одежду. Он не понимал, что хочет сделать
мать. Елизавета тоже начала раздеваться: она сбросила с себя верхнюю
одежду и осталась в нательной рубашке.
- Митя, быстрей, холодно! - торопила Елизавета. - Теперь привязывай
его ко мне полушалками, - она обхватила Юру руками и прижала к себе, -
быстро, Митя, быстро! Холодно очень!
Платками Митя привязывал больного Юру к матери. Только сейчас он
понял ее задумку.
- Покрепче, Митя, чтобы он по дороге не сполз. Крепче!
Наконец Митя привязал Юру к груди матери. Помог надеть
полушубок.
- А теперь налей-ка мне полстаканчика самогоночки! В мешке она у
нас. Доставай!
Митя налил в кружку самогонку.
- Так. Ну, Юрка, держись! - сказала Елизавета и залпом выпила
содержимое кружки.
Два тела, больного сына и матери, слились воедино. Прижавшись к
Елизавете, Юра с головой скрылся под полушалками.
Подъехали милиционеры:
- Пошли, пошли! Хватит отдыхать.
- Идем уже, - сказал Митя, привязывая к санкам мешки.
- Давай, давай! Кулачки маленькие! Шустрее! - всадники поднимали
колонну.
Медленно спецпереселенцы выстраивались на дорогу. Паек по пятьсот
граммов хлеба не спас от холода и не избавил от голода, а следующие
пятьсот граммов только завтра. Напившись горячего кипятка, заваренного
ветками смородины и малины, люди уходили, оставляя черные пятна костров
на берегу Васюгана. Нужно идти. Когда-нибудь же этот путь кончится!
     - Митька, подпевай! - хмель ударил в голову Елизаветы. Маленькая
женщина, нагруженная массой годовалого ребенка и тяжелым мешком за
плечами, выводила своих детей на Васюган.
     Митя и Алексей тянули санки. Гаврил подталкивал их сзади.
     - Закинут, заброшен я в северный край,  - громко запела Елизавета.
     - Лишен драгоценной свободы, - поддержал Митя уже начинающим
басить голосом.
     - Вот здесь протекает вся юность моя, - подхватил Алексей, упираясь
ногами в снег.
     - Пройдут мои лучшие годы, - тонко подпевал Гаврил.
     Колонна дружно подхватила:

     - Друзья, вы за что наказали меня?
Во что ж вы меня превратили? 
Богатство мое все пошло в никуда, 
На Север меня проводили.
    
И вот я в Нарымском крае живу, 
Никто на свиданье не ходит, 
В неволе сижу и на волю гляжу, 
А сердце так жаждет свободы.
    
Однажды толпа любопытных людей 
Смотрела с каким-то призором, 
Как будто для них я разбойником был, 
Разбойником, тигром и вором.
    
Друзья, вы не смейтесь сейчас надо мной, 
Быть может, и с вами случится: 
Сегодня - герой, а на завтра с семьей, 
Быть может, придется проститься.

     Песня, неизвестно кем сложенная, полетела по Васюгану, эхом
отдавалась от берегов и высоких кедров голосами мужчин, женщин, стариков
и детей.
- Молчать!!! - кричали милиционеры со своих лошадей.
      Раздались выстрелы. Но этих людей устрашить было уже невозможно.
Песня волнами летела над колонной, над Васюганом, над тайгой, все громче
и громче произносились слова куплетов. Люди поднимали головы, смотрели
на охрану и все громче исполняли свой крестьянский плач. Колонна
двигалась по Васюгану, а за спиной снова оставались старики. Сил не
хватало, ноги и руки сковывал мороз. Из последних сил обмороженными
губами они шептали слова песни. Слезы катились из глаз и замерзали на
остывающих лицах.

Глава 25

      Мороз превратился в нашего главного противника. Спрессованный
холодом воздух обжигал лицо и руки. Недостаток кислорода заставлял чаще
дышать. От переохлаждения могли пострадать лошади, поэтому на их морды
мы надели маски, а спины прикрыли рогожей. Около двадцати километров
пути нужно преодолеть с минимальными потерями.
     - Павел, давай назад! Мы первыми пойдем. Прячься под тулуп,
постарайся поспать. Через час поменяемся, - сказал Григорий Иванович,
зарываясь в сено, взятое из нарымского стожка.
     Я спрятался под тулуп. Сани мягко скользили по снежным сугробам.
Где Елизавета спасается от мороза? Как там дети? Все ли живы? И снова
передо мной образ тюрьмы, снова ее монолог:
     - Ты еще жив? - удивленно спрашивает она. - Зачем ты пришел? Ты
ищешь смерть?! А-а-а, знаю, тебе нужны жена и дети! Нет, я тебе их не
отдам, они принадлежат мне: моим болотам, моей тайге, моей каторге! Они
умирают на бесконечном пути пересылки, утопают в зимней грязи болот,
замерзают на берегах Васюгана...
     Я проснулся. Передо мной все та же белая гладь реки. Вороной бежит,
торопится. Пар валит из его ноздрей.
     Через час мы поменялись местами. Я придерживал лошадь:
     - Береги силы, Вороной. Нам спешить нельзя, конца еще не видно.
     Медленно наш караван проходит по извилистому руслу реки. Позади
остаются длинные острова. Где-то рядом село Каргасок, или "Медвежий
мыс", как называют его в народе. Это небольшое село, находящееся у
слияния двух рек, Васюгана и Оби, всегда было важным торговым пунктом
для коренных жителей. Селькупы и ханты приходили сюда обменивать
таежную добычу на крупу, соль, оружие и порох. Торговцы из Томска и
Колпашева покупали здесь меха для Центральной России. Архитектурный
облик села непримечателен: он состоит из нескольких домов, расположенных
на побережье Оби, небольших сараев и бараков. До появления
спецпереселенцев этого было достаточно для обслуживания безлюдного
региона - здесь можно было встретить только редкие юрты охотников и
оленеводов, постоянно мигрирующих в поисках ценного меха и корма.
     Эпоха спецпереселений перевернула значение села. Из торгового
пункта Каргасок превратился в один из главных перевалочных пунктов
раскулаченных крестьян. Он стал административным центром огромного
региона. Пока на Оби и Васюгане нет льда, по этим рекам непрерывно идут
баржи со спецпереселенцами из Томска, Новосибирска и Омска. На берегу
построены бараки для временного проживания поселенцев.
     Как и в других селах, в Каргаске выстроен храм власти - комендатура.
Его видно издалека. Это двухэтажное здание с широкими окнами и высокой
крышей. Рядом с ним - ветхие, наспех построенные бараки. Комендатура же
построена на века: отборные, откалиброванные под один диаметр бревна
сложены в правильный параллелепипед. Никаких излишеств: наличники на
окнах прямые, без орнамента. Как положено, с фасада здания огромная 
пятиконечная звезда озаряет путь спецпереселенцам. Красно-кровавый знак,
не имеющий ничего общего с историей русского народа, с длинными,
распростертыми руками встречает людей. В этом учреждении каждый день и
каждый час проводится огромная работа: тысячам переселенцев нужно
определить места и обеспечить их минимальным пропитанием, нужно
организовать и проконтролировать всю хозяйственную деятельность региона.
Сотрудники ОГПУ делают все, чтобы человек забыл, что он может
самостоятельно дышать, есть, пить, выбирать область своей деятельности,
любить и создавать семьи. Этой организации подчинены все: от грудного
ребенка до умирающего старика.
     Обозы подошли к высокому берегу Каргаска. Суров Нарымский край,
но очень красив, особенно в зимнюю пору. На высоком берегу, ближе к
тайге, окруженное пирамидами елей, кедров и пихт раскинулось село.
Крыши домов и улицы завалены белоснежными сугробами. Все сверкает и
переливается на морозном солнце. Обширность пространства не оправдывает
народное название села "Медвежий мыс": широким руслом протекает Обь,
на многие километры от высокого берега реки простираются к горизонту
безграничные луга.
     Морозная тишина заполнила сельские улицы. Все люди сидят по
домам. Только две наши повозки едут по дороге, все ближе и ближе
приближаясь к комендатуре.
     - В Нарыме беда, в Каргаске тишина, - сказал Григорий Иванович.
     Мы вошли в комендатуру.
      - Документы! - требует часовой.
     По лестничному пролету мы поднялись на второй этаж. Снова коридор
и очередь кабинетов. Над дверями таблички: "Уполномоченный по
переселению", "Начальник по заселению", "Ответственный по отселению",
"Уполномоченный...", "Начальник...".
     Мы зашли в кабинет начальника комендатуры. Интерьер стандартный: 
крытый красным бархатом огромный стол, тяжелые багровые шторы на
окнах, справа и слева портреты вождей мирового пролетариата.
     В кресле - уполномоченный каргасокской комендатуры. Портретный
взгляд на лице. В его руках жизни тысяч людей. Он король территории, по
размерам сравнимой с континентами.   
     Григорий Иванович передал пакет. Нетрудно догадаться, о чем писал
измученный комендант нарымского пересыльного пункта. Он просил
помощи, "хлеб" должно быть написано в письме. Только одно это слово
могло спасти десятки умирающих людей. Однако содержание письма не
изменило мраморного лица начальника. Наоборот, в его взгляде
удовлетворение и абсолютная безучастность к судьбам ссыльных. Да, в этой
комендатуре указания партии выполняются четко. Все идет по плану:
измученные пересылкой люди гибнут от голода на морозе.
     С дежурным по комендатуре мы шли по коридору к почтовому отделу.
Свободный проход по зданию запрещен: под закрытыми дверями
государственные тайны. Никто не должен знать "лишнего", каждый
выполняет свою небольшую работу, не задумываясь о результате. Именно
результат является главным секретом власти.
     Первый этаж. Почтовый отдел. Большое помещение со стеллажами,
ящиками, мешками. Со всех окраин свозится в это место почтовая
информация. Две женщины разбирают конверты и документы.
     - День добрый! Почта из Колпашева, - поздоровался Григорий
Иванович.
     - Отогревайтесь! Давно из Колпашева почту не привозили. Морозы
стоят - не проехать! - ответила одна из женщин.
     - Да, холодно. Нам-то не страшно под шубами - лошади замерзают. Не
знаете, где  на ночь схоронить лошадушек можно?
     - А вы обратитесь к дежурному по комендатуре. Для служебных и
почтовых лошадей есть конюшня, там и отогреются, - ответила женщина,
внимательно смотря на Григория Ивановича. - А вы сами-то откуда будете,
не из Кожевникова ли?
     Григорий Иванович тоже смотрел на женщину. Кажется, они начали
узнавать друг друга. Пауза затягивалась. Опустив глаза, женщина вдруг
проговорила:
     - Клава, покажи, как подъехать к нашим дверям от главного входа.
     Мы с Клавдией вышли во двор. Ни милиционеров, ни часового на
улице не было. Мы обошли корпус здания и пришли к нашим обозам. Там
мы увидели Петра, который беспокойно ходил вокруг лошадей и поправлял
на них потники.
     - Надо что-то с лошадьми делать. Очень холодно. Простынут.
     - Подъезжай к почтовому отделению. Клава покажет, как проехать. А я
к дежурному. Выясню, где на ночь лошадей оставить можно.
     Вечерело. Мороз еще больше усилился и заставил людей спрятаться в
своих теплых домах. А что делать тем, кто остался без крова, кого выбросили
на мороз, оставив без еды и одежды? Куда им деваться? Куда спрятать своих
стариков и детей?
     В комендатуре дежурный успокоил меня:
     - Для почтовых лошадей место есть. Корм тоже найдем.
      Я стал ждать, пока освободится начальник.
     Женщина в почтовом отделении явно узнала Григория Ивановича. Кто
она? Что будет делать? Ведь здесь все рабы, каждый находится под
бдительным оком карающей системы. В силах ли человек выдержать удар
этой чудовищной машины? Сможет ли эта хрупкая женщина помочь нам?
Мы полностью находились в ее руках.
     В комнату зашел здоровый мужчина в расстегнутой телогрейке лет
сорока восьми-пятидесяти. На лице седая борода. Шапка на голове, как
небольшой остров в море нечесаных волос. Такому и мороз нипочем. Это
был тот самый классический мужик, которого мне описывал Григорий
Иванович. Трудно было представить, какие мысли блуждали в его  голове.
     Дежурный обратился к мужику:
      - Иван, почтовых лошадей нужно в конюшню устроить.
     - А где почтарь-то? - пробасил мужик.
     - Я почтарь! Лошади у почтового отделения.
     - Ну так идем, приберем твоих лошадей от мороза!
     В почтовом отделении полным ходом шла разгрузка наших обозов.
Григорий Иванович с Петром перетаскивали мешки и пакеты с почтой.
Особой силой отличался мужик Иван, казалось, что внутри у него работал
какой-то генератор энергии: он взял самый большой ящик с документами из
колпашевской комендатуры и без труда самостоятельно перенес его в
помещение почты. Мы, как завороженные, смотрели на его силу.
     - Ну что, поехали? - пробасил мужик в мою сторону.
     Григорий Иванович вывел меня на улицу:
     - Устроите лошадей на ночлег, возвращайтесь сюда. Не торопись. Не
забудь, лошади должны быть в тепле и накормлены. Если будет
возможность, возьми овса. Дорога предстоит дальше нелегкая. О ночлеге я
уже договорился. С Богом! - Григорий Иванович подтолкнул меня в плечо.   
     Мы подъехали к конюшням. Срубленные из толстых сосновых бревен,
они надежно охраняли служебных лошадей от мороза. Две минуты
понадобилось Ивану, чтобы освободить наших лошадей от оглоблей, дуг,
хомутов и чересседельников. Мы не могли оторвать взгляд от его ловких
движений, которые оттачивались десятилетиями.
     В конюшне мы увидели не менее дюжины отлично откормленных
лошадей.
     - Начальники по поселениям ездят, - пояснил мужик, заметив наш
удивленный взгляд.
     - Наших бы подкормить.
     - И ваших сейчас подкормим, - Иван насыпал нашим лошадям по
ведру овса.
     - Отлично! И, кажется, не замерзнут, - оценил Петр щедрость мужика.
     - Их тут больше дюжины, чай, вместе-то не застынут! - сказал мужик и
похлопал Вороного: - Хороша лошадка, сразу видать, наша, сибирская.
     - Иван, на обратный путь овсом нельзя запастись? - спросил я у
конюха.
     - Много вам?
     - Да мешка два бы не помешало, дорога дальняя.
- Самогон есть?
- Да...
- Только давай без начальников. Бутыль самогона - мешок твой!
     Пока я ходил за самогоном, конюх приготовил мешки с овсом. Он с
жадностью забрал бутылки и ушел в противоположный угол конюшни, а мы
с Петром потащили овес к саням.
- Ну, кажется, все поручения Григория Ивановича выполнили, идем к
почте, - сказал я.
   Целый день мы провозились с письмами и лошадьми. В ногах
чувствовалась усталость. Я волновался за Григория Ивановича. Как у него
дела? Его похлопывание по плечу настораживало, а не ободряло.
Мы вошли во двор комендатуры. Клавдия и Григорий Иванович стояли
у выхода. Женщина, узнавшая Григория Ивановича, вместе с дежурным
закрывала двери.
Я подошел к Григорию Ивановичу:
- Как у вас? Все в порядке?
- Ночевать будем у Антонины Ивановны. Сейчас она сдаст помещение
под охрану, и мы идем.
- А Клавдия?
- Это ее дочь. Она с нами.
- Кто они?
- Потом, Павел. Здесь предательства не будет, не беспокойся.
- Ну что, все собрались? - спросила Антонина Ивановна и улыбнулась
нам. - Идем домой отогреваться!
Ее дом располагался в одном из лучших мест села: окна смотрели на
луговые пространства Оби, двор и огороды выходили на опушку кедрового
леса.
- Заходите! Сейчас отогреемся. Клавдия, принеси-ка дров.
     Девушка пошла к поленнице.
- Я помогу, - опередил ее Петр, - складывайте на мои руки, я донесу.
В комнату зашел Григорий Иванович.
     - Наконец дошли! - он подошел к столу и начал расстегивать свой
полушубок. - Вот, смотри, Павел, что сегодня в нашей добыче! - Григорий
Иванович вытаскивал из-под полушубка один за другим конверты и пакеты.
- Будем искать наших родимых. Где-то они здесь!
На столе лежала целая гора почтовых отправлений.
     - Что это? - спросил я у Григория Ивановича.
  - Почта из участковых комендатур. В ней отчетная информация о всех
спецпереселенцах: кто умер, кто родился, кто где живет, кто чем занимается.
- Так в ней мы и найдем информацию о своих?
- Мы должны найти, Павел. Должны. Другой возможности добраться
до этих данных просто нет! - Григорий Иванович подошел к женщине и
поцеловал ей руки. - Нам просто повезло, что на своем пути мы встретили
Антонину Ивановну. Позволь тебе ее представить: Антонина - жена моего
покойного друга Алексея. Он в свое время занимался скупкой пушнины у
остяков  и возил ее в Томск на продажу. Вот этот дом и построил. Царство
ему небесное! Там мы с ним и познакомились. И с Антониной Ивановной
там же!
- Спасибо вам за помощь! - сказал я. - Ну что, будем смотреть?
- Нет-нет! Сначала я вас картошкой и чаем угощу. Голодные ведь!
      В дом зашли Клавдия и Петр с охапкой дров:
     - А вот и дровишки! Сейчас согреемся! 
Опасность прошла мимо. Нет, не каждого система ОГПУ ставит на
колени! Не все, даже здесь, в Нарымском крае, становятся ее рабами!
- Ну, присаживайтесь! Будем ужинать! - Антонина Ивановна
поставила на стол большую чашку с вареной картошкой.
     - Хорошо! Петр, Клава, садитесь! Мы без вас будем с картошкой
управляться?
     Настроение у Григория Ивановича было особенным. Больше всех ему
хотелось побыстрее управиться с ужином и приступить к исследованию
донесений.
     Не сломить русский дух палкой, не вырвать его из русского человека
ни голодом, ни морозом. Даже здесь, среди кедровых лесов, после долгого и
мучительного пути мы находили в себе силы улыбаться. Усталость прошла.
Григорий Иванович стал рассказывать о том, какой он пережил страх, пока
не понял, что Антонина Ивановна осталась тем же человеком, что и десять
лет назад, - именно столько лет они не видели друг друга. И Антонина
рассказала о своих переживаниях. Время изменило многих. Кем стал
Григорий Иванович? Сотрудником ОГПУ? Почтовым работником? Или же
он остался все тем же Григорием Зноевым, которого она знала по встречам в
Томске?
     Когда с ужином было покончено, мы сели разбирать почту. Писем
было много: от председателей колхозов, уполномоченных спецпоселений,
милиционеров и простых людей. Адрес у всех писем был один -
комендатура. Именно ей принадлежала вся информация: списки
спецпереселенцев, хозяйственные отчеты об их деятельности, данные о
рожденных и умерших, запросы на получение продуктов питания, инвентаря,
одежды, жалобы доносы - на одну ночь нам была предоставлена жизнь
огромного региона. Антонина Ивановна и Клавдия осторожно вскрывали
конверты и пакеты, а мы искали в списках своих жен и детей.
     Я взял пакет: "Староюгино: едоков - 364; семей  -  91. Построено
жилых домов для поселенцев - 10 штук; выкорчевано - 25 гектаров;
заготовлено масла... потребность в продуктах... и, наконец, список
поселенцев: Мишин А. В., Овчинников А. В." и так далее.
     Я внимательно вчитываюсь в каждую фамилию, ведь в списках могут
оказаться не только наши родные, но и знакомые.
     Следующий конверт: "Новоюгино: хозяйств - 150;  мужчин - 240;
женщин - 350; детей - 300. Заготовлено лесоматериалов... построен
магазин... список поселенцев: Селиванов М. Р.; Федорова А. Г.; Филюшин
Н. Г." и так далее. И в этом списке я не нахожу наших семей.
     Григорий Иванович и Петр напряженно просматривали конверт за
конвертом. Найдем ли мы в этих беспорядочных перечислениях фамилии
своих детей, внуков, жен? Мы по очереди перечитывали конверты - вдруг
упустили? Пытались найти в отчетах хоть какую-то связь с вероятным
временем поселения наших родных.
     Васюганское, Новый Тевриз, Нейгальштадт, Новый Васюган, Новая
жизнь, Смелый, Ненецкий, Веселая жизнь, Усть-Нюролька... Даже в
названиях спецпоселений заметна жестокая усмешка власти над жизнями
людей.
     Каждый список перечитывался нами по нескольку раз. Антонина
Ивановна и Клавдия закончили вскрывать конверты и вместе с нами стали
просматривать списки.
     Клавдия остановилась и протянула листок Петру.
     - Мои? - Петр внимательно всматривался в список. - Больше в
конверте листов не было? - спросил он дрожащим голосом. - Нет?
     Петр молча передал мне лист и вышел из дома.
     - Клавдия, что там? - спросила Антонина Ивановна.
     - Его дочь! - ответил я, улыбаясь. - И вся моя семья! Нашлись!
     - А жена Петра? - Григорий Иванович перечитывал  тетрадный листок.
- Жены его нет!
     Антонина Ивановна оделась, взяла полушубок Петра и вышла из дома.
     - Смотри, Павел! И Петров нашелся!
     - Петровы! Вся семья! Здесь же! Можно и правду всю узнать о нашем
восстании на барже! Участковая комендатура Усть-Чижапка. Вот где они!
     - Теперь уж точно узнаем! - согласился Григорий Иванович. -
Поздравляю тебя с находкой! Теперь давай моих искать!
     - Ваши? - Клавдия снова протягивала листок.
     На лице Григория Ивановича было смятение и страх. Все ли? Погиб ли
кто? Он осторожно взглянул на список и через мгновение сказал упавшим
голосом:
     - Дашки нет... Зноева Екатерина Васильевна, Зноев Михаил
Владимирович... Дашеньки нет! - Григорий Иванович вертел листок. -
Дашенька! Сволочи! Все-таки сгубили девочку... Внученька, они мне еще за
тебя ответят!
     Григорий Иванович плакал.
     - Еще не все известно, Григорий Иванович, - попытался я успокоить
убитого горем старика.
     - Все известно, Павел! Все известно. Нет в списках, значит, нет в
живых! Уж это точно.
     Я обнял Григория Ивановича. И радость, и несчастье пришли ко мне в
один миг.
     - Петра в дом надо завести, - сказал Григорий Иванович, - на улице
мороз, не простыл бы. Нам ведь до Майского ехать. Где находится это
поселение?
     - В верховьях Васюгана, - ответила Клавдия, - около тысячи
километров от Каргаска.
     В дом вошли Петр и Антонина Ивановна.
     - Ладно, Петр, держись! - Григорий Иванович обнял Петра. - И у меня
потери! Дашенька, внученька... Не выдержала этих мучений!
     Двое сильных мужчин плакали. Злость, желание мстить переполняли
их сердца. Теперь ни мороз, ни трудные переходы, ни власть не смогут
удержать их. Да и умереть они теперь не в состоянии. В их руках оставалась
надежда, надежда спасти своих детей. Я обнял Григория Ивановича и Петра.
     - Мы еще повоюем, - тихо произнес я.
     - Повоюем, - сказал Григорий Иванович.
     - Я им буду... головы отрывать за Галину, - сквозь зубы произнес
Петр.
     Остаток вечера прошел без разговоров. Радость перешла в скорбь. Все
думали о своих семьях. Клавдия и Антонина Ивановна собирали конверты и
пакеты. Завтра их нужно было незаметно вернуть в комендатуру.
     Я думал о своей семье. Елизавета все-таки смогла перенести этот ужас
и спасти детей. Есть ли где-нибудь на земле женщины, по духу сравнимые с
русскими крестьянками? Сколько бед и невзгод наваливает жизнь на их
хрупкие плечи... Какие еще испытания нужно перенести женщинам в этом
огромном государстве, чтобы на городских площадях стояли памятники не
"выдающимся вождям", а обыкновенным русским женщинам, которые 
спасают не только себя и своих детей, но и жизнь всей страны.
     Никто не мог уснуть. Каждый переживал происшедшие вечером
события. Из головы не выходили мысли о семье, о муках, которые им
пришлось пережить. Мы, сильные мужчины, с трудом преодолели путь до
Каргаска - что говорить о женщинах, стариках и детях, которым на
протяжении всего пути недоставало ни одежды, ни пропитания. Мы видели,
что происходило с людьми на этапах, видели, как они меняются в 
чрезвычайных условиях, как за кусок хлеба люди становятся ворами и
убийцами, как из трудолюбивого крестьянина власть делает мужика, раба,
теряющего нравственность и культурную основу.
     Почему-то тихо плакала Антонина Ивановна. Клавдия о чем-то ее
уговаривала. Мы не знали причину их бессонной ночи. 
     - Павел, Петр, пора подниматься, - проговорил Григорий Иванович, -
все равно не уснуть. Позавтракаем, проверим лошадей, погрузим почту - и в
путь.
     За стеной все еще плакала Антонина Ивановна.
     - Что с вами? - Григорий Иванович прикоснулся к ее плечу.
     - Клавдия с вами собирается... - сквозь слезы проговорила женщина.
     - С нами? - мы с недоумением смотрели на девушку.
     - Да, я еду с вами! - Клавдия посмотрела на нас взглядом, по которому
было ясно - переубеждать ее бессмысленно.
     - Но... - хотел возразить Григорий Иванович.
     - Пусть едет, она хоть и не спецпереселенка, а все едино - живем как в
тюрьме, - проговорила Антонина Ивановна.
     - А вы? Одна! Как же?
     - Вытащите из этой тюрьмы Клавдию, а там, может быть, и мой черед
настанет, - сказал Антонина Ивановна и обняла дочь.
     Возражать мы не могли. Клавдия была уже взрослой девушкой, и
решение свое она принимала вместе с матерью.
     - Ну что ж, тогда нас четверо!  Будем собираться.
***
      Митя замер. Страх сковал движения. Рука сжимала топор. "Взглядами
не встречаться, резких движений не делать", - вспомнил он слова отца на
охоте. "Только бы Лешка не подошел - разорвет обоих", - пронеслось в
голове. Медленно Митя начал отступать. В десяти метрах от него, среди
кедров, на задних лапах стоял медведь. Он смотрел на человека и нюхал его
запах. Живые люди вызывали у него страх. Они подняли его из берлоги,
заставили искать пищу в середине зимы. Где ее найти? Снег скрыл запахи
любимых кореньев, птицы склевали ягоду с кустарников. Долго пришлось
шатуну голодным скитаться по лесу, пока он не наткнулся на волчьи следы, -
волк зимой не уходит далеко от кормежки. По их следам вышел к реке.
Здесь-то они и пировали. Куски мяса разбросаны по снегу. Пищи было
столько, что волки и внимания на медведя не обратили: еды хватало на всех.
Волки шли за людьми, медведь шел за волками. Такой ценой люди платили
дань таежным хищникам за вмешательство в их жизнь.
     Человек отступил, и медведь свернул в тайгу. Митя мчался к берегу:
     - Алешка, к берегу! Медведь! Медведь! К берегу беги!
     Митя выбежал на берег. Алексей был уже здесь. Мокрый лоб, в руках
шапка.
     - Где он?!
     - Там! - Митя неопределенно показал на лес. - Ищу под кедрами
шишки, поднимаю голову - стоит косолапый, мордой вертит, воздух нюхает.
     - Шатун. Напасть мог! - Алексей вытер пот со лба, надел шапку. - А
шишки где?
     - Под кедром в мешке остались...
     - Жалко, нужно забрать.
     - Идем! Палками будем по деревьям стучать - испугается!
     Братья стали возвращаться в тайгу. Наводя шум палками и криком,
дошли до мешка с шишками.
     - Да, следы крупного медведя. Повезло тебе, Митька. Одной лапой мог
прибить! - засмеялся Алексей.
     - Значит, сытым был, если не тронул. Чем он зимой питается?
     - Да за нами идет, тем и питается! - заключил Алексей. - Идем к
берегу, мама ждет, наверно, слышала, как ты кричал.
      
     День и ночь движется колонна спецпереселенцев. Иначе нельзя:
морозы пришли в Нарымский край, ночь стала смертельно опасной.
Ослабленные голодом и непрерывным движением, люди не в силах 
противостоять суровому климату Васюгана. Позади множество километров и
десятки перевалочных поселений.  С берегов их почти не видно. Нет домов,
нет хозяйственных построек, нет церквей - традиционного атрибута русских
деревень. С реки видны лишь балаганы да горящие костры, которые день и
ночь дарят ссыльным тепло и свет.
     Люди строят себе убежища от сибирского мороза. Лопатами, колами,
топорами строят себе землянки. По-черному их отапливая, отбивают землю у
северной мерзлоты. Вода течет по стенам землянки, внутри нее теснота и
грязь. Неудобно, но выбирать не из чего: кругом тайга. Только волки -
ночные разбойники - да разбуженные шатуны приходят забирать свою дань,
то и дело распугивая народ поселений. Помощи ждать неоткуда, она не
придет. В этих краях действует закон Васюгана - выживает сильнейший!
     Вот наконец и река Чижабка. В устье этой реки в соответствии с
приказом каргасокской комендатуры и должно быть создано поселение для
крестьян, выселенных из южных районов Западной Сибири. Теперь это
окруженное непроходимой тайгой место станет их родиной.
     Митя смотрел на нависающий с берега лес.
     - Мама, как же здесь жить? Даже поляны нет! Где останавливаться?
     - Зато берег высокий! Затапливать водой не будет. Смотри, как
красиво! На деревьях снежные шапки!
     Митя посмотрел на деревья. Лес не скрывал своей зимней красоты.
Нарядившись в белоснежные одежды, он светился в лучах заходящего
солнца, он встречал Митю всей своей громадой и величавостью!

Глава 26

        Наши повозки отходили от дома Антонины Ивановны. Она не
переставая крестила нас и нашу дорогу.
     - С Богом, деточки, с Богом! Да сохранит вас Господь! Берегите мою
Клавдию!
     Пока наши повозки были в видимости Антонины Ивановны, она стояла
у калитки, крестила наш путь и махала рукой.  Клавдия плакала, но все-таки,
по выражению ее лица, было понятно, что оставаться в Каргаске она больше
не в силах: слишком свободной была душа этой девушки для казарменной
жизни. Она была готова отдать свою жизнь на спасение детей, но не на
растерзание каргасокской комендатуры. Все это понимали, поэтому никто не
решался остановить этот порыв. Жизнь у человека одна, и тратить он должен
ее по своим принципам и взглядам.
     Река встретила нас безветрием. Мороз немного отступил. Сани легко
скользили по насту. Антонина Ивановна дала нам много теплой одежды:
несколько полушубков и огромный тулуп, оставшийся от мужа. Но самым
ценным для нас подарком стала карта Васюгана: теперь мы знали притоки
этой реки, повороты и основные населенные пункты.
     - Все спецпоселения расположены вдоль реки - мимо не проедем, -
сказал я Григорию Ивановичу, выводя Вороного к руслу Васюгана.
     - Конечно, поселения нам искать не придется, но и от погони уйти
будет трудно: дорога одна и места незнакомые...
     Васюган петлял по тайге, поворот за поворотом. Солнце кружило над 
головой. В некоторых местах уже начались весенние паводки, поэтому
проехать по ним было невозможно: огромные корни вековых деревьев,
смытых с берегов, и мелкий кустарник перегораживали путь. Приходилось
вслед за Васюганом петлять по таежным джунглям и с удивлением
наблюдать места, которые мы час или два назад уже видели.
     - Люди должны помочь, - предложил я.
     - Не знаю, не знаю, как на людей полагаться. Трудно будет среди них
найти такого человека, как Антонина Ивановна. Замучены люди
пересылками да гнетом. Страх живет в этих местах. Даже река и та в
заключении. Вон, какие повороты закручивает, чтобы проползти через эту
чащобу. В этом капкане у человека выбор небольшой: либо подчиниться
власти и рассчитывать на ее милость, либо погибнуть в этих трущобах, -
возразил Григорий Иванович. - Как называется первое поселение, в которое
мы должны заехать?
     Я вытащил пакет из мешка с почтой и прочитал:
     - Участковому коменданту спецпоселения Лозунга.
     - Ну что ж, посмотрим на эту Лозунгу. Поглядим, как живут и как
выживают!

     ***

     Слушали птицы, слушали звери, слушала вся тайга - человек бил в
бубен. Он то замолкал, то спокойно плыл над рекой, то взрывался частыми
ударами, бросая звуки в деревья тайги.
     Олень замер у водопоя, лось остановился в молодом осиннике, медведь
встал на задние лапы - все прислушались к звукам, разносящимся по тайге.
Человек обращался к своим богам, он ждал их совета. Всех богов нужно
собрать. Бубен обращался к богу воды: он подражал журчанию ручья, шуму
дождя - бог воды должен услышать, он должен прийти на совет! Бубен
шумел, как осенний листопад, он пел голосами птиц, рычал, как медведь,
трубил, как лось - бубен искал бога тайги. Где он? Ему нужно быть на
совете! Он выл, как ветер, грохотал, как гром, замирал, как ночная тишина -
бог неба должен выслушать человека. Боги должны дать человеку совет.

     Яков шел по тайге. Он шел не охотиться и не проверять свои
рыболовные снасти на реке - ствол винтовки упирался в его спину. За ним
следовали два милиционера и офицер. Яков был их проводником: только он
мог пройти в верховья таежной реки Нюрольки, только он мог различить
звериные тропы, проходящие сквозь сеть болотных трясин. Кто были эти
люди, что они делали в тайге, Яков не знал. Среди необычных попутчиков
только один из милиционеров говорил на его языке, он переводил Якову
вопросы и требования идущего следом офицера.
Был вечер, когда Яков услышал странный звук, доносящийся до его
юрты: по реке плыла большая лодка. На ней не было гребцов, она сама плыла
по реке, извергая шум и черный дым на ближайшие окрестности. Никогда
еще Яков не видел самодвижущейся лодки. Она плыла быстро, прошла
речной поворот и повернула к берегу, на котором стояла юрта Якова.
Дети выбежали на берег. Для них лодка была настоящим чудом. Они
бежали по берегу, махали руками, смеялись, показывали Якову на большие
волны, которые шли от лодки к берегу. Им хотелось потрогать странную
машину, увидеть людей, управляющих ею.
Лодка причалила к берегу. С нее сошли четыре милиционера и 
офицер. Один из них на языке хантов обратился к Якову. Он спросил, как его
зовут. Яков ответил. Гости представляться не стали. Офицер, не спрашивая
разрешения, вошел в юрту, где сидела мать Якова, его жена и дети. Через
милиционера офицер спросил, знает ли Яков, как пройти в верховья реки
Нюрольки. Яков прожил на Нюрольке всю жизнь, он много раз водил  своих
оленей к устью реки и обратно.
      - Знаю, - ответил Яков.
      - Будешь проводником, - сказал офицер.
      Но Яков не мог сопровождать этих людей: пришло лето. Оленям
нужна свежая трава. Он гнал свое стадо в противоположную сторону, на
север, вниз по реке. Яков не согласился. В ответ раздался выстрел, офицер
стрелял в лучшую охотничью собаку Якова, в Ветра. Яков бросился к
верному псу, но выстрел был точен - собака умирала.
      - Завтра утром ты ведешь нас в верховья Нюрольки, - сказал офицер.
      Чтобы Яков принял верное решение, его жену и детей офицер
арестовал и приставил к ним двух милиционеров. У Якова не было выбора:
если он не согласится быть проводником или ему захочется убежать, всю его
семью  расстреляют.
     Яков не понимал офицера. Двери его дома всегда открыты для гостей:
нужны гостю хлеб, соль - бери; олень, лошадь - бери. Для друга ему ничего
не жалко. Но и гостю нельзя осквернять юрту хозяина, насилием беспокоить
духов его дома - так учил его отец, так принято в таежном мире.
     Якову связали руки и увели на большую лодку. Там он провел всю
ночь в запертой каюте. Так с Яковом никто никогда не обращался! Он очень
любил своего Ветра, он любит свою жену и детей. Нельзя, чтобы их унижали
и убивали. Яков был очень зол, теперь он думал о том, как поступит с
гостями в тайге.
     - Долго еще идти? - спросил офицер.
     - Быстро идти - пять дней, медленно  - семь, - ответил Яков.
     Экспедиция шла уже пятый день. Летом болота в пойме Нюрольки
непроходимы. Над поверхностью огромной, залитой водой равнины
поднимается густая высокая трава. Где находится тропа между топями,
знают лишь животные, постоянно мигрирующие по этому маршруту.
Инстинкт спасает их от опасности попасть в трясину. У человека такого
инстинкта нет - шаг вправо, шаг влево - смерть. Читать следы животных
Яков учился всю жизнь. Он прекрасно видит, где пробегал олень или
проходил лось, он видит по следу, как рысь обходила свою территорию и
охотилась за зайцем. Эти навыки сильнее любого оружия, но Яков никогда
не применял их против людей: убить человека в тайге - самое страшное 
преступление.
     - Спроси у своего офицера, - обратился Яков к милиционеру, - зачем
он убил мою собаку.
     Яков ждал ответа. Тропа, по которой он вел людей, была незаметной
для неопытного человека: путников окружала болотная топь,
замаскированная высокой травой. Комариные атаки, летняя жара, влажность
отнимали у людей внимание и силы. В этой местности из всей группы
вооруженным остался только один человек - Яков.
     - Хант, твое дело вести нас по маршруту, мое - решать, кому жить, а
кому умирать! - перевели краткий ответ офицера.   
     Яков обернулся, он хотел увидеть глаза человека, решающего судьбы
людей. Остановка Якова насторожила офицера. Он вопросительно посмотрел
на ханта. Как молнии пересеклись взгляды таежного охотника и сотрудника
ОГПУ, взгляд свободного человека и раба, подчиняющегося приказам. Яков
знал, когда человек добрый, а когда злой. Он понял, что перед ним взгляд
волка, готового в любую минуту растерзать свою жертву, в его глазах не
было души - ненависть и злоба переполняли офицера. "Тайга решит, нужно
жить этим людям или нет", -  подумал Яков.
     Путники вышли на сухой островок.
     - Дальше путь длинный, нужен отдых, - сказал Яков офицеру.
     Уставшие, измученные таежным гнусом, милиционеры повалились на
землю. Они никогда не проходили болота, поэтому река казалась им
бесконечной. Во многих местах подточенные весенними водами берега
обвалились в воду вместе со стоящими на них деревьями и образовали
преграды для течения реки. В этих местах Нюролька заливала пойму, образуя
многочисленные петли на равнине. Дорога путешественников превратилась в
преодоление этих длинных изгибов реки.
     Милиционеры не могли просчитать, на какое расстояние они ушли от
юрты Якова. Все пять дней они шли по таежному лабиринту. Яков не хотел
ставить под угрозу жизнь своей семьи, ему нельзя было рисковать жизнями
хантов, живущих в районах верхнего течения реки. Яков не мог привести
врага. Пусть тайга решает, нужно ли жить этим людям, ведь за эти пять дней
Яков недалеко увел милиционеров: всего несколько километров отделяло их
от большой лодки. Если они пришли в тайгу с добром, она их отпустит, если
в душе этих людей зло, они умрут. Яков ждал, когда люди устанут, и он
дождался: милиционеры и офицер спали на острове в окружении
непроходимых болот. Яков возвращался к своей юрте. Всего несколько часов
отделяло его от родной семьи.
     Месяц освещал берега Нюрольки. В юрте спала семья Якова, на
большой лодке - милиционеры. Плотно закрытые двери и окна каюты не
пропускали вездесущих комаров. Милиционеры не беспокоились о семье
ханта: без хозяина она не уйдет, да и выстрел командира убедил женщину  и
детей ждать возвращения экспедиции. Красноармейцы ни о чем не 
беспокоились, они спали.
     Большая лодка не должна видеть, как Яков уводит семью, собирает
юрту и угоняет оленей. Пусть река сама решит, стоять лодке у берега или же
плыть по течению. Думая об этом, Яков отвязал канат, связывавший баржу с
берегом. Лодка скрылась за поворотом реки. Яков пошел будить семью:
нужно уходить, это место стало опасным.

Глава 27

     - Вот и Лозунга, - сказал Григорий Иванович, - теперь нужно найти
дом коменданта поселения.
     Лозунга - небольшая река, правый приток реки Васюган. Как и
Васюган, в устье она имеет широкую дельту. Ее правый берег широко
возвышается над рекой, а левый, более пологий, плавно уходит в лесной
массив.
     По идущей от реки санной дороге мы поднялись на берег. На улицах
поселения люди. Несмотря на мороз, полным ходом идет работа.
     - Не подскажете, где дом коменданта? - обратился Григорий Иванович
к мужчине.
     - Правление? - переспросил мужчина. - Вон оно, прямо посередине
улицы. Высокий дом, от других отличается. Видите?
     - Спасибо, - поблагодарил Григорий Иванович, - не замерзли на таком
холоде?
     - Да уж некогда мерзнуть, - ответил мужчина, - дом строим! Вот уж
если не построим, точно околеем!
     На окраине села стучали топоры. Недавно срубленные небольшие
четырех и пятистенные домики стояли вдоль берега. Из печных труб всех
домов шел дым.
     - Смотри, Павел, это и есть русские крестьяне. Их обухом по голове, а
они за жизнь зубами цепляются!
     Мы подъехали к правлению. Дом, в котором оно размещалось, далеко
не напоминал здание комендатуры, но высотой, просторностью, качеством
отличался от рядом стоящих, наспех построенных хижин. И здесь были
люди. Они забегали в правление, получали необходимые распоряжения и
снова спешили на свое рабочее место.
     - Коменданта найти здесь можно? - громко спросил Григорий
Иванович, обращаясь ко всем присутствующим.
     - Здесь я! Кто меня спрашивает? - раздался ответ из первой от входа
комнаты.
     - Пакет вам! Из Каргаска.
     - Заходите!
      Нас встретил молодой мужчина. Подтянутый, опрятный, офицер всем
своим видом отличался от снующих мимо нас людей.
     - Пакет из Каргаска? Спасибо. Присаживайтесь, - сказал он,
внимательно нас рассматривая.
     - Как доехали? Мороз! Обычного почтальона в такую погоду из дома
не выгнать, а вы не испугались!
     - Не впервой. Не один годок уже по Сибири разъезжаем. И мороз, и
дождь, и жару - все видели. Но почту не задерживаем! Работа такая, -
придумывал ответы  Григорий Иванович.
     - Да, работа у вас не из легких. Сегодня же и уезжаете? - спросил
участковый.
     - Хотелось бы остановиться у вас до утра, а завтра - до Усть-Чижапки,
- неожиданно для меня  сказал Григорий Иванович.
     - До Усть-Чижапки сегодня не доедете: далеко, и дорогу снег завалил - 
ночуйте прямо в конторе. А лошадей в конюшню поставим. Сено есть,
покормить лошадей сможем. Сергей Михайлович! - крикнул участковый, -
Принимай гостей!
     В комнату вошел пожилой мужчина.
     - Знакомьтесь, наш председатель. Сергей Михайлович, это почтовые.
До утра будут у нас. Ночевать определим в правление. Лошадей нужно в
тепло и накормить.
     - Хорошо, исполним, - ответил председатель и протянул  нам руку. -
Будем знакомы. В комнате счетовода и размещайтесь, а он пока ко мне
переберется.
     Правление хорошо отапливалось. Мы занесли в дом свои вещи и
начали располагаться.
     - А девушка тоже с вами? - Сергей Михайлович недоуменно смотрел
на Клавдию.
     - Нет, попутчица она наша: до Усть-Чижапки добирается.
Родственники у нее там, - придумал Григорий Иванович.
     - А я уж думал, что и она с вами почту развозит! - усмехнулся
председатель. - В такой мороз девчонкам лучше дома сидеть. Идем, лошадей
пристроим.
     Клавдия осталась в правлении, а мы вместе  с Сергеем Михайловичем
повели лошадей.    
     - Вот все наше хозяйство, - председатель указал на десяток домов,
расположенных вдоль берега, - улица Пассальская - в честь нашего первого
поселения!
     - Вас не первый раз ссылают?
     - Не первый. Не может власть для нас место найти на Васюгане.
Сначала на Пассал с баржи выгрузили, как скот. Вокруг тайга! Ни кола, ни
двора. Снег идет! Холод. В брюхе голод с чертями хоровод водит! Думали,
все погибнем! Нет, выжили! Сам этому удивляюсь.
     - А бежать? Не пытались? - осторожно спросил Григорий Иванович.
     Председатель удивленными глазами смотрел на нашего старика.
     - Ты, видать, впервые в этих местах?
     - Да, судьба еще не заносила в такую даль.
     - А куда дальше едете? В Каргасок вернетесь? - спросил председатель.
     - Нет, до Майского почту везем, - ответил Григорий Иванович.
     - Да, друг, не повезло тебе с почтой. Повсюду тайга дремучая.
Свернешь с реки, останешься один в тайге - смерть! Здесь только скопом
выжить можно! Если жизнь дороже смерти, значит, здесь ее и надо
обустраивать. Ты посмотри, кто во дворах-то: одна детвора да старики. Куда
с ними бежать?
     - Поселение как называется, в которое первый раз сослали?
     - Да не как не называется. Были при усть-чижапской комендатуре на
реке Пассал.
     - Власть помогает?
     - Еще как помогает! Участкового видел? Не выполнишь его приказ,
завтра с пулей в затылке будешь! Давеча мужики рассказывали, что в
Староюгино весной землю размыло вместе с братской могилой, - так там у
каждого черепа дырка в затылке! Вот вся  помощь от власти!
     Откровенность председателя удивляла. Видимо, немало нужно
пережить, чтобы вот так, без страха, рассказывать посторонним людям
историю своей ссылки.
     - Ну, конюшни хорошей у нас пока нет, а вот во дворе Михалыча
лошадок ваших разместим.
     Мы подошли к небольшому домику с дворовыми пристройками.
     - Михалыч, открывай! - постучал в окно председатель.
     Из окна выглянула женщина.
     - Матвеевна, где Михалыч?
     - Так на стройке он. Сам же отправил. Сейчас я выйду.
     Женщина скрылась в доме. Через минуту она была уже во дворе.
     - Ну тогда сама принимай. Две почтовые лошадки в вашем дворе надо
спрятать от мороза. Готовь место.
     Мы распрягли лошадей. Матвеевна убрала сбрую.
     - В дом зайти можно? Руки замерзли, отогреть бы... - спросил
Григорий Иванович.
     - Идем, идем! И чайком вас угощу!
     Через небольшой тамбур, покрытый бородой инея, мы вошли в дом. В
нем жило несколько семей. Вдоль одной из комнат тянулись широкие нары.
На голых стенах висели чучела диких птиц. В середине дома стояла
глинобитная русская печь. Повсюду дети, старики, женщины - ни одного
свободного места.  В глазах у всех - испуг.
     - Да не бойтесь! - успокоил всех председатель. - Это почтовые
работники. Погреться зашли.
     Было видно, что эти слова не успокоили обитателей дома.
Недоверчиво, с опасением они смотрели на нас.
     - Здравствуй! Можно у твоей печки руки погреть? - обратился
Григорий Иванович к мальчику.
     Ребенок промолчал и спрятался вглубь печи.
     - Да здесь настоящие охотники живут! Сколько глухарей, рябчиков! -
попытался завести разговор Григорий Иванович, рассматривая чучела птиц.
     - Это Васька с Мишкой силками в сосновом бору ловят, - ответил
детский голос из какого-то угла.
     - Молодцы!
     Григорий Иванович улыбался. Всеми силами он пытался разговорить
домашних, добрым словом скрасить их пребывание в этом темном, душном
доме.  Но разговор никак не складывался.
     - Вот чайку нашего попейте, - Матвеевна подала нам кипяток,
заваренный листами смородины.
     - Спасибо! Какой ароматный! - Григорий Иванович обеими руками
взял кружку и сделал глоток.
     - Сами собираете? - обратился он к детям.
     - Да нет, они дома сидят: обуви не хватает. Да и одежды нет, -
ответила Матвеевна. - Василий с Мишей приносят вместе с глухарями. С
работы идут и в сосновый бор по пути забегают. Каждый день что-нибудь
приносят. Молодцы мальчишки! От голода с ними не умрешь!
     Наше присутствие в доме было явно лишним. Мы выпили чай и начали
собираться.
     - Спасибо за гостеприимство! - сказали мы и только сейчас услышали
успокоенные детские голоса.
     Председатель заметил нашу подавленность:
     - Тесно, но ничего не поделаешь, домов пока мало. Приходится
ютиться в тех, которые построили. 
     - В таких условиях и заболеть недолго.
     - Чем уж только не болели: и тиф, и малярия поиграли здесь с нами
хорошо! На кладбище больше людей, чем в поселении. И это за один год! А
еще вша замучила да летний гнус - спасения от них нет.
     - А кормитесь чем?
     - Запасами, которыми в первом поселении обзавелись. Сейчас каждое
зернышко экономим. Мужиков и баб, которые покрепче, на раскорчевку
отправил. Земля здесь получше - весной будем сеять. Рожь должна хорошо
уродиться.
     - А налоги? Платите?
     - Как же без них! Только начали селиться, а участковый уже привез из
Каргаска план раскорчевки тайги, план сдачи зерна, план заготовки
пихтового масла. За домашнее хозяйство с каждого налог: за корову, за
землю. Слава богу, за воздух не берут... Вы идите в управление, вас там
покормят, а я к мужикам. Посмотрю, как у них там дела идут.
     Председатель пошел к стройке, а мы повернули к управлению.
     - Государственная политика по коллективизации крестьянства и его
раскулачиванию в действии! - подвел итог нашему знакомству с жителями
Григорий Иванович. - Загнали в медвежий угол так еще и налогами давят!
     - Умирают. Не каждый все это выдержит, - продолжил Петр. - Что со
страной делают? Сколько людей здесь еще поляжет? Ненавидит государство
свой народ!
     - Завтра с утра надо выезжать в Усть-Чижапку. Наши дети в таких же
условиях, если не хуже. Замерзают там в своих шалашах да балаганах.
     В одном из окон правления горел свет. Клавдия ждала нас и, наверно,
уже волновалась.
     ***
     Обессиленная мать, прижимая сына, отогревалась у костра. Алексей
смотрел на пламя, его глаза закрывались, сил не было.
     - Алешка, нужно делать балаган, - Митя толкнул в бок засыпающего
брата.
     - Мить, отстань. Все болит. Не могу двигаться, устал очень. Давай
утром, а сейчас у костра отогреемся.
     - Замерзнем, Алексей! Смотри, у матери совсем сил нет, засыпает. А
мороз все сильнее!   
     Алексей встал.
     - Смотри за костром, а я за дровами.
     Митя знал, как спастись от мороза. С отцом они не раз ночевали в лесу
и не раз спасались от мороза и холодного ветра. Сначала нужно разжечь
большой костер и отогреть землю. После того как сгорят дрова, нужно
очистить землю от углей, постелить на нее еловые ветки, а сверху построить
небольшой шалаш, чтобы ветер не уносил теплый воздух. Так можно
обеспечить себя теплом в любой мороз: земля через еловые ветки греет
человека до утра. Будет даже жарко, если укрыться шубой или тулупом.
Сегодня только этим способом  можно было спасти от стужи усталую мать и
маленького Юрку. 
     Митя спешил, он рубил березу. Она лучше и дольше горит, глубже
прогревает землю, чем дрова из хвойных деревьев. Береза упала. Митя
отрубил от ствола ветки и потянул его к костру. Сил не хватало: глубокий
снег не отпускал дерево.
     - Давай помогу, - обратился к Мите высокий мужчина и, не дожидаясь
ответа, подхватил ствол березы. - Вдвоем одолеем! Давай знакомиться,
Петров Михаил.
     - Дмитрий, - по-взрослому представился мальчик.
     Мужчины обменялись рукопожатиями.
- Да, я слышал, как тебя мамка звала. Предлагаю вместе балаган
строить - быстрее будет, а то мои тоже замерзли, - Михаил указал на свой
костер, где стояли прижавшись друг к другу женщина и трое детей.
Митя помнил и давно уважал Михаила. Он видел, как в пути Михаил
спас маленькую девочку. Колонна шла, а ребенок сидел у ног погибшей
матери. Люди проходили мимо, опустив голову: свою бы жизнь спасти, что
уж чужая! А девочка молчала. Не плакала, не просила помощи. А люди
проходили и забирали ее вещи. Проходили и молча приговаривали ее к
медленной смерти. Михаил не смог пройти. Он подхватил ребенка на руки и
не спускал до самого поселения, обогревал своим телом, защищал от ветра и
снега, как будто она была его дочерью.
Втроем дело пошло быстрее. Разгорелся большой костер, искры
взлетали высоко в небо. Женщины и дети отогревались, а мужчины работали.
Уже нарублены мягкие еловые лапы, приготовлены жерди для шалаша.
Мимо костра бегал Гаврил и переносил подальше от огня вещи. А Митя
снова увидел озаренный пламенем лес. Как зеркало он отражал свет от
костра, освещал дорогу, помогая людям спасти свою жизнь от мороза. "Мы
не умрем и не замерзнем! Мы умеем побеждать трудности!", - вспомнил
Митя слова мамы.
     В чистом небе горели яркие звезды. Млечный путь уходил на юг. Где-
то там далеко, за тысячей километров, Митина деревня, где-то там остался
"Митькин дом"...

Глава 28

     Мы торопились. До Усть-Чижапки не менее ста километров по
извилистому Васюгану. Позади спецпоселения: Новоюгино, Староюгино,
Щучий Мыс, Белый Яр, Большая Грива, Сильга, Наунак, Малый Яр, Новая
Успенка, Старая Успенка. Только необходимость передачи пакетов с
распоряжениями комендатуры сдерживали наше  движение.
     Все поселения однообразны: несколько домов, множество землянок и
балаганы тянутся по берегу Васюгана. В  каждом поселении идет борьба за
выживание. Кажется, сама природа объявила войну крестьянам: лютый мороз
и отдаленность от крупных населенных пунктов - главные причины
отсутствия продуктов и инвентаря. Единственная пища - триста граммов
ржаного хлеба. Этого, по мнению власти, достаточно, чтобы прожить до
следующего дня. Деревянные подручные средства - основной инструмент
для рытья землянок в промерзшей земле. Грязь и теснота в этих
малоприспособленных для жизни землянках - прекрасная среда для развития
инфекционных болезней. В каждом селе нас встречают голодные,
испачканные сажей спецпоселенцы. Природа и власть объявили человеку
войну. Первыми жертвами этой войны становятся дети, старики и жители
южных районов России. Каждый день Нарымский край собирает дань с
людей, не по своей воле попавших в его суровые условия.   
     Спеши, Вороной, держись и не подводи! Лошади, как и люди, с трудом
переносят навалившиеся на них испытания. Худые и усталые, тянут они
свою поклажу по Васюгану. Затруднительны разъезды на пути - встречаются
подводы. Лошади по грудь в глубоком, рыхлом снегу. Приходится
останавливаться, съезжать на обочину, пропускать встречную подводу и
помогать Вороному выбираться на твердую санную дорогу. Спеши, Вороной.
Держись и не подводи! Наш путь длинный, а назад дороги нет.
     - Снега намело выше головы! - сказал Григорий Иванович, забираясь в
сани. - Да, в такую глухомань русского мужика еще не заносило! В Сибири и
получше места встречаются!
     - Скоро вечер. До Усть-Чижапки километров пять осталось. Приедем,
будет уже темно, -  сказал я.
     - Хорошо. Как раз за ночь лошади отдохнут, и мы найдем твою семью,
благо поселение небольшое. У нас есть почта для Усть-Чижапки? - спросил
Григорий Иванович.
     - Нет. Для Усть-Чижапки у нас ничего нет.
     - Тогда остановимся на ночлег. Это не должно вызвать подозрения. А
вот дальше, к Майскому, наш путь будет опаснее.
     - Да, скорее всего, о побеге станет известно уже утром. Погоня пойдет
следом. Уйти будет сложно.   
      - Остановимся в Усть-Чижапке на весь день, будем готовиться к
побегу. Думаю, уходить нужно ночью, тем более, что ночи сейчас лунные, да
и Вороной с санной дороги не уйдет, вроде, ни разу еще не подводил.
     - Сделаем так. И времени на отрыв от преследования у нас часов
двенадцать будет. Небольшой, но все-таки отрыв. Но, Вороной, еще пять
километров осталось!  Отдыхать будем в Усть-Чижапке.
     Вороной бежал по наезженному санному пути. Он уже преодолел Обь,
теперь преодолевает Васюган. Тысяча километров! Не подведи, Вороной!
     Спецпоселение Усть-Чижапка располагалось на высоком левом берегу
Васюгана. У этого места своя история. Реки Чижапка и Васюган объединяют
пути из двух огромных районов, расположенных в дельтах этих рек. Сюда
переселялись крестьяне, бежавшие от власти, староверы, укрывавшиеся от
реформаторских преобразований, здесь останавливались охотники и
оленеводы.
     Мы поднялись на берег. Усть-Чижапка отличалось от других
поселений: здесь не было балаганов, землянок и шалашей - только дома,
беспорядочно тянущиеся вдоль реки.
      - Здравствуйте! Не подскажете, где спецкомендатура, - спросил
Григорий Иванович у проходящей мимо женщины.
     По одежде было видно, что эта женщина не спецпоселенка: теплый
полушубок, шерстяная шаль, валенки говорили о том, что перед нами
коренная жительница Усть-Чижапки.
     -  Да вот же она, напротив колодца, - женщина указала на высокий
большой дом. - Если вам коменданта, то его дом рядом.
     - Спасибо! - Григорий Иванович улыбнулся женщине. - Не подвести
вас?
     - Почему не подвести? С удовольствием! - сказала женщина и ловко
запрыгнула к нам в сани. - Почту везете?
     - Да! - Григорий Иванович с удивлением посмотрел на женщину. - Как
вы догадались?
     - А в такие морозы только почта и приезжает. Другие не сильно
морозиться хотят.
     - Да, такая уж у нас работа! - подтвердил Григорий Иванович. -
Красивое у вас село! Не похоже на спецпоселение.
     - А здесь его и нет. Оно на другом берегу Васюгана. Отдельный
поселок себе строят, - ответила женщина.
     - Ну и хорошо, не будут вам мешать. Кулаки - народ опасный!
     - Да мы особо с ними и не общаемся. Приходили раньше тряпки
обменивать на еду, а сейчас перестали. Комендант не разрешает им в поселок
заходить!
     - Понятно. Ну вот и ваш колодец! Спасибо за помощь! - поблагодарил
женщину Григорий Иванович.
     Женщина пошла к колодцу, а мы к комендатуре.
     - Вы, Григорий Иванович, прямо следопыт! Не успели в село въехать, а
уже узнали, где находится спецпоселение!
     - Павел, человеку свойственно общаться. Обратись к нему по-
человечески, и он  по-человечески  ответит! Что здесь необычного?
     - Все обычно, только обстановка кругом напряженная. Люди замкнуты,
говорить боятся. Кулаки, классовые враги, враги народа - все это на людей
действует.
     - Конечно, боятся, но и доброе слово чудеса делает!
     Слово "почта" открывало нам двери всех комендатур. Комендатура
Усть-Чижапки не стала исключением: для ночлега нам предоставили комнату
отдыха. Мы расположились и сразу легли спать.
     Только русло Васюгана отделяло нас от наших семей. Мы с Петром
сидели в темноте и рассказывали друг другу о своих семьях. Он рассказывал
о жене и дочери. Веселое и грустное - в жизни бывало по-всякому.  Было
сложно, когда проливные дожди губили урожай, когда нескончаемая жара не
давала вырасти озимым. Но было и счастье, когда родилась дочь, когда
построили дом, когда на вырученные от продажи зерна деньги впервые
плыли на огромном пароходе в Томск за покупками. Несмотря на трудности,
жизнь была наполнена счастьем. В ней была гордость и любовь, нежность и
понимание. Это была жизнь, созданная собственными руками.
     Мы вышли во двор комендатуры. Луна освещала Васюган. Совсем
рядом, в каком-то километре от нас, в балагане или в землянке спят наши
дети. Никто из них сейчас не думает, что завтра в их жизни наступит новый
этап: вместе с нами они вступят в борьбу за свою свободу, будут сражаться
за нее, как настоящие воины.
     Луна освещала противоположный берег Васюгана и мужчин, не
желающих более ждать встречи со своими любимыми. Только разум цепями
удерживал нас от соблазна перейти на другой берег.
     Наконец наступило утро. Поднялся Григорий Иванович и сказал нам:
     - Послушал я ваш разговор ночью и решил: в поселение вам идти
нельзя! Много шума устроите. Елизавета увидит, дети... Сделать нужно все
тихо и спокойно. Будем действовать так. Вы будете готовить лошадей и
повозки к отъезду, а я пойду в поселение. Один. Найду Петровых и через них
разузнаю о ваших родных. Сам их и предупрежу, чтобы к вечеру были
готовы и выходили на берег Васюгана. Как только появятся, выезжаем и мы.
Быстро уходим из поселка, и уж в дороге вы будете делить с ними свои слезы
радость. Иначе, у нас ничего не получится. В спецпоселении шум устроим, 
до милиции слух долетит о побеге. Этого нам не нужно. Согласны? -
закончил Григорий Иванович.
     Мы согласились. Григорий Иванович прав: эмоции нам могут только
помешать.
     С наступлением рассвета мы разошлись. Григорий Иванович взял
конверты с письмами для Елизаветы и Галины и ушел в спецпоселение. Мы с
Петром пошли в конюшню, убрали с повозок все лишнее, проверили
винтовки и патроны (теперь они могли нам понадобиться). С работой
справились быстро, к обеду уже все было готово. Время шло очень медленно.
Мы снова вышли на берег Васюгана.
     - Что-то Григорий Иванович задерживается, - заволновался  Петр. -
Может, нужно сходить и нам в поселение. Вдруг что-нибудь произошло?
     - Будем ждать вечера. Если Григорий Иванович не вернется, пойдем
мы, но с винтовками. Без оружия там делать нечего.
     На другом берегу появились две фигуры. Первую мы узнали сразу, это
был Григорий Иванович. Вторая маленькая, как колобок, катилась позади.
     - Гаврилка! - я бросился навстречу. - Мальчик мой! Жив!
     - Стой, Павел, спровоцируешь мальчишку - побежит через реку! -
Петр держал меня за рукав.
     Гаврил махал рукой.
     - Павел, нельзя, не отвечай! - Петр преградил путь и держал мои руки.
- Держись! Не нужно эмоций. Сделаем все, как задумали, - Петр строго
смотрел мне в глаза. - Там и моя дочь! Держись!
     Григорий Иванович махал рукой, чтобы мы ушли с берега. Петр
потянул меня в сторону поселка. Я оглянулся. Гаврил убегал. Он видел меня,
и я его видел! Значит, живые! Слезы ручьем катились по лицу.
     - Они живы, живы, - шептал я.
     Григорий Иванович почти бежал. Пот выступил на его лице.
     - Ох, Павел! Ну и семейство у тебя! Все живы. Еле уговорил до вечера
подождать. Так что не волнуйся и утри свои слезы - выдают! Как в
комендатуру пойдем?
     - Оля? Жива? -  разделяя каждое слово спросил Петр.
     - Оленька тоже жива и здорова. С Петровыми она. Галя умерла в пути,
Царствие ей Небесное. А Оленька ничего. Только молчит. Смотрит на меня и
молчит. Я уж и не стал ее вопросами мучить. Сам сегодня вечером от нее все
узнаешь. Ну а твой Гаврилка - настоящий сорванец! - Григорий Иванович
посмотрел на меня и улыбнулся. - Как только услышал про отца, сразу из
землянки выскочил! Я возвращаюсь, и он следом! Я быстрее через реку,
чтобы меньше глаз видело его. Кажется, все обошлось. На берегу только вы
стояли. Не надо было вам выходить!
     - Волноваться начали, - смущенно ответил за меня Петр. На его глазах
были слезы.
     - Понимаю, все понимаю, но нужно все-таки осторожнее. Нам искать
помощи здесь не у кого.
     Мы пошли к комендатуре.
     - А как же Петровы? Что было на барже? Они пытались сбежать? -
спросил я у Григория Ивановича.
     - Нет! Михаил говорит, что это была провокация. Их после обеда
заперли на палубе в отдельной каюте. Приставили милиционера, чтобы
молчали, и устроили погром! Сволочи! Сколько людей погубили! Михаил
думал, что и их расстреляют. Они ведь свидетелями этой бойни были. Но
обошлось. Слава богу, уцелели. Жаль, что подвод мало, и их бы забрали с
собой!
     - Подонки! - заключил я. - Человеческие жизни ничего не стоят для
этих мерзавцев!
     - Да, - согласился Григорий Иванович, - ну вот и комендатура.
Клавдия заждалась, наверное. Тоже волнуется!
     День подходил к концу. Солнце выбрасывало последние лучи из-под
горизонта. Мы были готовы к отъезду.
- Отличная погода, как раз то что нам нужно, - заметил Петр, - в
лунном свете дорогу будет хорошо видно.
Прибежал Григорий Иванович с Клавдией:
- Выходят! Едем!
- Ну, давай, Вороной, с Богом! - я перекрестился и направил лошадь к
реке.
С противоположного берега спускались люди. Впереди шел высокий
мужчина. В одной руке он держал узел с вещами, в другой нес маленькую
девочку. Группа побежала нам навстречу, постоянно оглядываясь в сторону
Усть-Чижапки.
- Только бы свидетелей не было... - прошептал Григорий Иванович.
Вороной фыркал. И он увидел бегущих навстречу людей. Все они были
в рваных одеждах и перепачканы сажей. Как колобки, люди катились по
снегу. Позади всех бежала Елизавета с Юрой на руках и Митя. Это были мои
дети и моя жена! Вороной повернул на основную дорогу, которая шла вверх
по Васюгану. Обозы остановились. Мы с Петром поспешили навстречу
группе.
- Папа, папочка, наконец я дождался! - Гаврил первым прыгнул на
руки. Земельный запах ударил в нос.
- Гаврилка, дорогой мой, живой! - я прижал Гаврила к груди и
поцеловал его. - Маленький, все теперь будет хорошо. Беги скорей к саням.
Дядя Гриша тебя посадит. Только быстрее, времени мало!
- Алеша, Митя! - я обнял сыновей. - Выдержали! Молодцы, помогли
маме!       
  Дети не плакали. Они были уверены, что именно так все и должно
произойти: отец должен приехать и спасти их, они в это верили. Законы
семьи выше любых законов, придуманных людьми. Они не записаны на
бумаге, они с рождением пишутся на сердцах.
- Все целы, всех сберегла! - сказал я плачущей Елизавете, которая
протягивала мне Юру, самого маленького и самого беззащитного. Я обнял
их.
У Елизаветы текли по лицу слезы - первые, которые она позволила
себе за всю нашу длительную разлуку. Сил больше не осталось. Я подхватил
Елизавету с Юрой на руки и понес к обозам.
У лошадей стоял Михаил. Он держал за руку маленькую Олю.   
  - Прощай! Не подводи папу! Настанет время, еще встретимся! - он 
поцеловал Олю и отпустил руку.
- Спасибо, - благодарил Михаила Петр, - теперь ты брат мой.
Благодарю тебя за все, что ты сделал! - сказал он и обнял Михаила.
- Быстрее! - торопил Григорий Иванович. - Нельзя нам долго стоять.
- Прощай, Михаил, спасибо за все, береги семью!
- Пошел, пошел, Вороной! - Григорий Иванович начал движение. -
Все, отъезжаем.
Я запрыгнул в обоз. Вороной набирал ход. Я обнял Елизавету. Она все
еще плакала. Мы смотрели на удаляющуюся фигуру Михаила. Он стоял и
махал нам рукой, пока мы не скрылись за поворотом Васюгана.

***

     Слушали птицы, слушали звери, слушали реки и озера, слушала вся
тайга - человек бил в бубен.
     Звуки бубна, как биение сердца, разносились по лесу. Шаман плакал,
под звуки бубна он страдал. Где-то там, далеко, в мире духов, он кого-то
убеждал, с кем-то спорил. Он призывал на помощь духов своих предков,
просил их о помощи. Он путешествовал в Нижний мир - мир злых духов.
Там он приносил в жертву кровь молодого оленя, спрашивал, почему духи
разгневались и посылают людям беду. Песня шамана завораживала, удары
бубна заставляли мир остановиться. Тайга ждала. Духи тайги - хозяева лесов,
озер, рек вместе с шаманом плясали у тлеющего костра. Вместе с ним под
звуки бубна пели песни голосами птиц, улетающих на юг, рычали грозными
голосами зверей, шумели речными перекатами, свистели, как ветер,
пролетающий сквозь вершины деревьев   
     Человек должен получить ответ, духи должны ему помочь.
    
     Многолетний опыт подсказывает оленеводам правильный путь по
тайге. Маршрут прокладывает весна: она освобождает от снега и льда луга и
гривы, реки и озера, отогревает землю для травы. По свежим молодым лугам
движутся олени. Молодая, сочная, богатая витаминами трава, отсутствие
комариного гнуса - благоприятные условия для животных, особенно для
оленят. Медленно стадо движется на север от одного свежего луга к другому.
За время своего путешествия оленята вырастают, крепнут, догоняют ростом
своих родителей. Набрав за лето и осень силы, они легко могут перенести
зимние морозы, защититься от хищника и преодолеть длительные переходы.
     У каждого оленевода свой путь на север. Тайга очень большая, много
на ее пространстве свободных лугов, поэтому пути оленеводов пересекаются
редко. Только глубокой осенью, с появлением первых морозов, оленеводы
встречаются на рынке. Там они оценивают результаты своей работы за
летний сезон, делятся друг с другом опытом, уточняют обратный маршрут. 
     Маршрут, по которому Яков гнал своих оленей, выбрали его предки.
Он пролегал вдоль реки Васюган. Хант никогда не менял свой маршрут:
нельзя мешать другим оленеводам и сбивать с пути своих оленей. Как и
человек, олени помнят свою дорогу, помнят, где их ждут свежие выпасы.
Изменение маршрута приводит к нарушению установившегося в стаде
порядка. Якову это было не выгодно, поэтому он изменял лишь время
перехода, а путь оставлял прежним.
     После встречи с милицией Яков стал чаще беспокоиться о своей
безопасности. Прежде чем остановиться на новом месте, поставить юрту и
организовать стойбище для оленей, Яков осматривал окрестности, проверял,
есть ли в этих местах люди. Больше всех он опасался военных, их поведение
для Якова было непредсказуемым, ведь они действовали не по законам тайги, 
ими руководил другой бог, которого Яков не понимал и опасался.
     Оленье стадо достигло реки Васюган. Нужно пересечь реку и по
противоположному берегу продолжить маршрут на север. Для переправы
Яков еще в прошлом году подготовил лодки. На этой стоянке у него были
припасены снасти для ловли рыбы, ловушки и капканы для птиц и зверей.
Для выпаса оленей здесь были прекрасные луга, для охоты много дичи и
зверей, поэтому Яков всегда останавливался здесь. Он уже решил, что
именно в этом месте научит свою молодую собаку охотничьим
премудростям. Как и погибший пес, щенок был из породы лаек, поэтому
Яков назвал его кличкой старой собаки - Ветер: "Пусть душа Ветра вселится
в этого молодого пса, тогда он будет хорошим охотником и пастухом для
оленей!".
     Хант осматривал окрестности, проверял лодки и охотничьи снасти. Год
они пролежали без присмотра и теперь нуждались в починке. Лодки нужно
заново просмолить, капканы смазать жиром, рыболовные снасти и ловушки
для птиц отремонтировать.
     Щенок бегал по старому стойбищу. Все для него здесь было
интересным и загадочным. Темный лес издавал множество непонятных
звуков. Некоторые из них привлекали щенка, и он осторожно заходил в
чащобу. Он слушал, как поют в лесу птицы, как ругает его сорока с ветки
дерева. И Ветер ругал ее.  Но от его лая сорока только громче  стрекотала на
щенка, предупреждая других лесных жителей о приходе незнакомого гостя.
Ветер подходил к речному берегу. Он видел, как под водой снуют маленькие
рыбешки. Он громко на них лаял и даже рычал, но они почему-то не боялись
его и продолжали плавать прямо перед носом щенка. Тогда Ветер бросался в
воду и пытался поймать этих непоседливых рыбок, но они ловко уплывали от
него. Ветер не сдавался: он выходил на берег и готовил новое нападение.
Может, не сегодня и не завтра, но когда-нибудь он обязательно их поймает,
принесет хозяину, и они вместе попробуют их на вкус!
     Необычный звук раздался над рекой. Щенок насторожился. Этот звук
он услышал впервые. Он все сильнее и сильнее наполнял воздух стойбища, в
нем грохотали какие-то механизмы, он шлепал по воде. Слишком
необычным этот звук был для Ветра. Пес побежал к хозяину.
     - Молодец Ветер! - сказал Яков и потрепал щенка за ухо.
     Рокот мотора раздавался все ближе. Яков подошел к реке. Наконец из-
за поворота выглянул катер. На его палубе стояли милиционеры и человек в
офицерской форме. Он показывал на противоположный берег Нюрольки.
Следом за катером вышла огромная баржа. На ней было много людей: они
стояли, сидели, а некоторые даже лежали на палубе у своих чемоданов и
мешков. Среди них были женщины, старики, дети. Все они оживленно о чем-
то говорили, показывали на берега, спорили. Это были крестьяне. Яков узнал
их по одежде. Зачем они приплыли в эти таежные места, Яков не понимал. В
болотистых районах Васюгана мало мест, пригодных для посева пшеницы и
ржи. Что ищут эти люди в тайге? У них нет ружей, значит, они не смогут
охотиться, у них нет крестьянского инвентаря, значит, они не смогут осушать
болота, выкорчевывать деревья, возделывать поля, растить и убирать хлеб.
Сам факт появления этих людей в тайге был противоестественен. Эти люди,
род их деятельности был несовместим с законами, по которым жила природа
в этих суровых северных лесах.
     Катер и баржа повернули к Нюрольке, медленно вошли в ее русло и
стали приближаться к правому берегу реки. Теперь Яков мог разобрать
голоса людей и разглядеть их лица.
     Коснувшись берега, баржа остановилась. Милиционеры закрепили ее
канатами и сбросили трап. Но люди с баржи не уходили. Несколько крестьян
возбужденно пытались объяснить что-то офицеру. Видимо, им не нравилось
место. Их можно было понять. Весной места, где остановилась баржа,
затапливались водой. Следы весенних паводков и наводнений были
отчетливо видны на берегу. Русла двух рек, Нюрольки и Васюгана,
объединялись и тянулись на многие километры. Только на редких островках-
возвышенностях звери могли спастись от воды. Теперь и люди вынуждены
были разделить с животными трагедии весеннего половодья. Крестьяне по
своему жизненному опыту хорошо понимали непригодность этого места для
проживания. Но у офицера был приказ: в этом месте он должен высадить
людей. Не его дело изменять решение власти - он приказал высаживаться.
Но люди не сходили. Тогда красноармейцы выстроились вдоль правого борта
баржи и начали стрелять. Птицы взлетели с деревьев. Ветер сильнее
прижался к ногам Якова. На мгновение установилась тишина, но люди на
берег не сходили. Несколько милиционеров стали сбрасывать вещи крестьян.
К берегу полетели чемоданы и узлы с вещами. Милиционеры толкали
винтовками мужчин к трапу, но это вызвало еще большее сопротивление:
крестьяне понимали, что на берегу их ждет страшная участь - долгая,
мучительная, голодная смерть вместе с детьми и стариками. Второй залп
раздался не в воздух. У офицера было достаточно прав, поэтому его
выстрелы были направленными - на палубе лежало несколько мужчин,
охваченных предсмертными судорогами.
     Всю жизнь Яков прожил в этих местах, и никогда законы предков и
тайги не позволяли ему поднять руку на другого человека.  Сейчас он своими
глазами видел, как люди, не задумываясь, отнимали жизнь у других людей.
Яков не мог с ними делить свою территорию, он не мог позволить, чтобы
жизнь его детей была в руках офицеров и милиции.
     Люди высаживались на берег. Одни, пробираясь через густые,
переплетающиеся кустарники, собирали разбросанные по берегу вещи,
другие рыдали над мертвыми и ранеными. Яков уходил, он не мог больше
наблюдать эту страшную картину, он спешил к своей семье.  Ветер, прижав
уши, бежал за ним. Он больше не вспоминал о загадочных лесных звуках, о
неугомонной сороке и маленьких быстрых рыбках - он видел смерть и
теперь вместе со своим хозяином должен был осмыслить ее своей маленькой
щенячьей душой.

Глава 29

Время. Теперь оно стало для нас главным фактором. Утром
председатель промартели спецпоселения усть-чижапской комендатуры
обойдет все землянки и балаганы. Он доложит коменданту об изменениях,
произошедших за ночь. Он обязан сообщить коменданту о побеге. В
противном случае его жизнь и жизнь его семьи будет в опасности. Это
значит, что утром за нами будет организована погоня. Догнать почтовые
обозы могут только всадники: их скорость намного выше наших еле
передвигающихся повозок.
- Эти сутки определят, правильно ли мы просчитываем действия
ОГПУ. Если они не догонят нас сегодня, значит, встречи нужно ждать завтра.
Не позже, - предположил Григорий Иванович.
- Пусть догоняют! - сказал я, готовя винтовку. - Посмотрим, кто кого
встречать будет!
- Винтовка это хорошо, но в нашей игре пули не главное.
- Лошади бы выдержали. Уйдем!
- Нет, от встречи с ними нам не уйти.
  Вороной бежал. Мы все дальше и дальше отъезжали от Усть-Чижапки.
Лунный свет хорошо освещал дорогу. Радость встречи, разговоры и
воспоминания воодушевляли нас. Мы не замечали мороза, да он уже и не
был таким сильным: не выдержал нашей радости, отступил, дал шанс на
спасение.
     Вороной слышал разговоры, чувствовал наше возбуждение. На
поворотах реки ветер нагреб сугробы. Вороной пробирался через них, утопая
по самое брюхо. От него шел пар, но он знал: нужно торопиться. Беда идет
по нашему следу, свобода - впереди. Мы все объединились в единый живой
организм, никто не дышал отдельно. Мы думали, действовали, радовались,
переживали вместе. Не было сил, способных конкурировать и бороться с
нами. Слишком много эмоций, желаний и любви было в наших сердцах.
Даже природа стала нашим союзником: лес указывал дорогу, луна освещала
путь, мы не замечали холода. По берегам Васюгана, справа и слева,
чередовались спецпоселения с неизвестными названиями. Мы их не видели,
только по характерным облакам дыма, пролетающим сквозь лунный свет,
догадывались, что на берегу живут люди. Населенные пункты находились в
трех-четырех километрах друг от друга. Даже на реке Обь мы не встречали
такого обилия поселков. Десятки, сотни, тысячи людей ютились в своих
землянках в дремучей тайге васюганских болот.
- Нужно доехать до поселка Васюганское. Там своя комендатура. Это
может помешать ОГПУ в организации нашего поиска. Разные комендатуры,
разные начальники - им еще самим нужно организоваться. Туда за эти сутки
и постараемся добраться.
- Нужно как-то детей устроить. Они не похожи на почтовых
работников, - заволновался я.
- Детей перевозим в спецпоселение Майский к родителям. Дети
кулаков. Женщины их сопровождают, - придумывал Григорий Иванович. -
Только Елизавете нужно привести себя в подходящий вид. Уж больно
растрепана! - сказал Григорий Иванович и улыбнулся Елизавете. - Ну что, в
васюганскую комендатуру у нас почта есть?
- Да! Несколько пакетов!
- Вот и хорошо. Едем в Васюганское. Успеем, до этого села нас
догнать не должны!
Светало. Несколько раз мы останавливались, чтобы накормить
лошадей и дать им время для отдыха. Где-то, теперь уже далеко, в Усть-
Чижапке, не спит Михаил. Совсем скоро ему нужно будет ответить на
вопросы председателя и коменданта: Где семья Еловских? В каком
направлении ушли беглецы? И самый сложный вопрос: где Оля? Разумные
ответы Михаила определят его собственную судьбу и, конечно, нашу.
     Во втором обозе ехали Петр, Клавдия и маленькая Оля. Под своим
полушубком Петр отогревал дочь. Грязная, маленькая, исхудавшая девочка.
Что она сейчас чувствовала, что переживала, о чем думала, знал только Петр.
На пути показался встречный обоз.
- Нужно съезжать с дороги - не разъедемся, - сказал Григорий
Иванович и остановил лошадь. - Сани уберем, а лошадей оставим на твердом
насте, иначе провалимся, долго будем выбираться и время потеряем.
Мы стали убирать сани. Прижимаясь к краю дороги, медленно
проезжал встречный обоз, запряженный двойкой отличных лошадей. В нем
сидело два человека: возничий, одетый в полушубок, и пассажир, закутанный
в огромный тулуп. Из-за высокого воротника лица его не было видно.
Видимо, наша встреча его не интересовала.
- Эй, возничий! Далеко до Васюганского? - спросил Григорий
Иванович.
     - Далеко! Засветло не доберетесь! Дорогу перемело снегом.
     - А переночевать где можно?
- За сегодня только до Усть-Нюрольки дотянете. Дальше ехать не
советую: ночь в пути застанет! Конечный путь-то какой?
- До Майского хотим добраться, - ответил Григорий Иванович.
- До Майского? - удивился возничий. - Туда же вся тысяча километров
будет! Вы туда и за неделю не доберетесь по такой дороге! Зачем вам туда?
- Почту доставить нужно, да вот детей ссыльных до родителей везем.
- Тяжело! Очень дальняя дорога, и путь толком не проложен. Доедете
до Усть-Нюрольки, спросите у местных жителей. Там по реке можно до
Майского доехать! Этот путь короче будет, но не знаю, как без проводника
вам обойтись. Глухие места, плутать будете!
- Спасибо за совет! - поблагодарил Григорий Иванович. - Счастливого
вам пути!
- И вам спасибо за дорогу. Проторили для нас, теперь веселее ехать!
Ну, прощайте! - сказал возничий и обоз с закутанным в тулуп пассажиром
поехал по нашему следу в сторону Каргаска.
- Ну что? - спросил у меня Григорий Иванович. - Думаю, надо
рискнуть! И путь короче, и спецпоселений меньше. Это безопаснее!
- Но неизвестно, есть ли эта дорога.
- Доберемся до Нюрольки, увидим своими глазами, есть эта дорога или
нет ее. Должны местные ханты по этой реке ездить. Должны! Должны для
того, чтобы мы проехали! - Григорий Иванович посмотрел на Елизавету: - 
Пассажир-то мог и на вас внимание обратить: уж больно вид усталый. Сразу
можно понять, что мы беглецов везем. Нет, в Васюганское нам нельзя, там
поймут, кто мы. Да и в Усть-Нюрольку заезжать опасно!
Мы продолжили путь. До Усть-Нюрольки оставались последние
километры.  Лошади устали. Длительный ночной переход по заснеженной
дороге отнял у них силы. С трудом Вороной перебирался через снежные
барханы. Второй обоз начал отставать - нужен отдых.
- Несколько часов отделяют нас от встречи с погоней. При такой
скорости они могут нас взять прямо на дороге! Давай, Вороной, не подводи!
До Нюрольки нужно дотянуть, где-то рядом она, там и отдохнешь, - говорил
Григорий Иванович.
Опасность приближалась, но уйти в тайгу на лошадях было
невозможно: глубокий рыхлый снег отделял дорогу от берегов.  Проехать
через него мы были не в силах.
- Может, и встретить ее прямо здесь, на дороге? - предложил я. - У
всадников, как и у нас, нет возможности на лошадях пройти по лесу. Они не
смогут нас окружить и напасть неожиданно. Лучше нам самим встретить
погоню.
- Оружие у нас проверено? - спросил Григорий Иванович.
- Оружие готово, встречать можем.
- Хорошо! - согласился Григорий Иванович. - Решено! Здесь погоню и
встречаем. В Нюрольке меньше шума будет! 
Мы проехали очередной поворот реки. Григорий Иванович остановил
Вороного. Подъехал Петр. Маленькая Оля на руках у Клавдии. Ее острые
глазки следили за нашими лицами и движениями. Даже ребенок понимал
важность наступающего момента. Жизнь этого маленького человечка не
давала нам права на нерешительность - враг должен быть встречен!
- Дмитрий и Алексей, с лошадьми управиться сможете?
- Конечно, - ответил Митя.
- Ну, тогда уводите обозы за два поворота реки. А мы здесь с вашим
папкой и дядей Петей останемся. Елизавета и Клавдия, вы с ребятами. Ни
при каких обстоятельствах никому сюда не приходить! Мы сами к вам
подойдем! Договорились?
Все понимали, что нужно делать, но почему-то молчали. Короткую
тишину нарушил Петр:
- Все ясно. Ребята, стрельба начнется, никаких действий не
предпринимать, за женщин отвечаете!
     - Все сделаем, как вы сказали, - ответил Митя. - За нас не
беспокойтесь. Гадов не пропустите! Пропустите, я им просто не дамся, даже
если у вас не получится "хорошо" их встретить!
     - Ладно, ладно! Сильно-то не горячись, за семью отвечаешь! - сказал я
и обнял Митю.
     Как же все-таки постаралась власть! Воспитала в детях горячую
ненависть к себе. Как они  смогут жить с ней дальше? Отступать нам некуда!
Обозы с женщинами и детьми ушли за первый поворот.
     - Ну, воины, какие наши планы? - Григорий Иванович с улыбкой
посмотрел на меня и Петра. - Повоюем?
     Мы обняли друг друга.
     - Повоюем, и еще как! - ответил я.
     - Не хватит патронов, в снег закопаю вместе с лошадьми! - ответил
Петр.
     - Ну, значит, повоюем! - утвердил наш план Григорий Иванович.
     Мы организовали три засады. Две на правом и левом берегу Васюгана,
ближе к повороту, и еще одну - на  правом берегу, но ниже по течению. В
последней будет Петр. Его опыт стрельбы из винтовки был лучше нашего.
По плану он должен стрелять в милицию в случае ее отступления. Мы с
Григорием Ивановичем должны были встретить погоню. Винтовки были
подготовлены. Нам оставалось ждать. Деревья и кустарники хорошо
укрывали наши засады от ответного огня. Для погони эта встреча будет
неожиданной! О численности милиционеров мы не думали. В любом случае
мы были обязаны не пропустить ОГПУ к нашим обозам. Благо патронов для
этого было достаточно.            
Сибирский день короток. Наше ожидание затянулось. Солнце
подходило к горизонту, часы шли, а погони все не было. Ночью нам будет
труднее справиться. Мороз стал пробираться под полушубок. Появились
ненужные сомнения. Неужели мы ошиблись? Неужели ОГПУ решило
отпустить нас, не организовывая погоню? Определенная логика в этом
присутствовала: трудно представить удачным проход через васюганские
болота. Ни винтовки, ни лошади, ни запас продовольствия, не спасут
беглецов; бескрайняя тайга, непроходимые болота, дикие звери, мороз не
пропустят к свободе. Нужны проводники, знающие таежные тропы, олени,
способные преодолевать большие расстояния, решительность и бесстрашие.
Без них путь непреодолим. Тысячи людей, сосланные в эту природную
тюрьму, не решаются на побег. Слишком высока вероятность гибели от
мороза и усталости. Невероятен по смелости этот поступок и не каждому под
силу. В то же время власть должна отреагировать на побег, ведь действия
всех спецпереселенцев должны быть под контролем. Неизвестно, на что
может спровоцировать наш поступок недовольных крестьян. Нет, погоня
обязательно появится. И будет лучше, если мы заранее подготовимся к
встрече с ней. Мы все правильно сделали, ведь наша главная задача -
опережать действия ОГПУ хотя бы на несколько часов. Мысли кружились в
голове. Мерзли руки. Ожидание затягивалось. Григорий Иванович вышел из
своей засады. Наверное, передумал и решил продолжить путь. 
     Солнце коснулось горизонта, последние ярко-красные лучи осветили 
правый берег Васюгана. Из-за поворота выехали пять всадников.  Григорий
Иванович бросился к своему укрытию, но глубокий снег мешал
продвижению.
     - В снег! Зарывайся в снег! - шепотом кричал я.
     Григорий Иванович вскинул винтовку и начал прицеливаться, но
выстрелы со стороны милиции прозвучали раньше. Несколько пуль
взметнули снег рядом с Григорием Ивановичем. Он упал. Всадники, не
сбавляя скорости, приближались к нашему другу. Стрелять перестали,
видимо, хотели взять живым. Дистанция между ними и Григорием
Ивановичем сокращалась стремительно. Милиция проехала засаду Петра, но
он не стрелял, он ждал моего удара. По плану он начнет стрелять только
после того, как всадники отступят. Прижавшись к прикладу винтовки,
медленно, боясь ошибиться, я нажал на курок. Выстрел раздался, но ничего
не произошло. Первый всадник оглянулся в мою сторону. В руке у него был
пистолет. Он поднял руку, но прицелиться не смог: моя пуля все-таки
достигла цели. Лошадь под ним вздрогнула, он упал. В мою сторону
полетели ответные пули. Навыки в стрельбе у этих людей явно были:
выстрелы четко следовали один за другим. Но все мимо цели: мое укрытие
они еще не обнаружили. От второго выстрела упал с лошади ближний от
меня всадник. Однако, несмотря на мой явный успех, милиция отступать не
собиралась. Соскочив с лошадей, всадники залегли в снег. Так прицелиться в
них было значительно сложнее. Ситуация осложнялась и тем, что в мою
сторону светило солнце - людей я не видел. Я прижался к дереву,
перезарядил винтовку, но выстрелить не смог: всадники меня обнаружили.
Пули били по деревьям, кустам, сбивали снег с веток, отбивали кору от
деревьев. Нужно стрелять. Я отполз в сторону по заранее примятому снегу,
резко встал, чтобы увидеть милиционеров. Выстрелил, но был неточен. Тут я
увидел, как Григорий Иванович, встав в полный рост, приближается к
всадникам, которые уже успели забыть про него. Ярким черным пятном в
солнечном свете Григорий Иванович приближался к милиции. Для них он
был прекрасной мишенью.
     - Лежать в снегу! - кричал я теперь уже в полный голос.
     Григорий Иванович выстрелил. Попал он в своего врага или нет, было
непонятно. В ответ на него обрушился целый залп винтовок.
     "Убили!" - пронеслось в голове. Слишком отчетливой была мишень -
черный силуэт на белом снегу в свете солнца. Не попасть в Григория
Ивановича было невозможно. Я снова вскочил. Но два выстрела, один за
другим, опередили. Стрелял Петр. Через снежные сугробы, кустарники,
завалы деревьев он перебрался ближе к нам. Его выстрелы завершили бой:
погоня была уничтожена. Мы спешили к Григорию Ивановичу. Он лежал в
нескольких метрах от дороги.
     - Григорий Иванович, зачем же ты поднялся! Прямо на пули! - Петр
расстегивал его полушубок. Кровь текла из правой груди.
     Григорий Иванович открыл глаза:
     - Плохой я боец... Чуть вас не подвел. Простите, ребята. Внука моего
не забудьте. А я, кажется, навоевался.
     - Терпи, Григорий Иванович, не все потеряно! Выживем еще! - я
оторвал от своей рубашки лоскут материи и прикрыл рану. Темная кровь шла
из груди. Григорий Иванович бледнел.
     Петр положил голову старика на свои колени.
     - Нужно обоз сюда подогнать, - сказал он, - там у нас самогон есть,
рану нужно промыть да хорошо перевязать.
     Я побежал к обозам. Женщины стояли в отдалении от лошадей и ждали
нашего появления. Увидев меня, они побежали мне навстречу.
     - Кого? - увидев мое встревоженное лицо, спросила Клавдия.
     - Григорий Иванович ранен. Идти не может, нужно подводу подогнать.
     Клавдия и Елизавета побежали к Григорию Ивановичу и Петру, а я
кричал Мите, чтобы он поворачивал обоз в обратную сторону.
     Время останавливает свое движение, когда страдает близкий человек.
Мы быстро переставляли сани, чтобы развернуть лошадей, быстро ехали к
Григорию Ивановичу, но время словно застыло. Я погонял Вороного. В
голове пролетали слова, поступки, решения Григория Ивановича. Он не мог
умереть. Человеку, больше собственной жизни любящему детей, близких,
друзей, умирать было нельзя. Он нужен не только нам, но и другим людям,
он еще не спас своего внука. Нет, умирать никак нельзя. Судьба должна быть
справедливой, а жизнь должна быть сильнее боли и пуль, выпущенных из
оружия безнравственности. В моей жизни это был, пожалуй, единственный
человек, с которым нас объединяли только трудности и лишения. Нет, ему
нельзя умирать, он должен, он обязан жить.
     - Вот она, - Клавдия показывала нам пулю, которая насквозь пробила
грудь Григория Ивановича, - застряла в полушубке! Раны покрепче
перевяжем, а там посмотрим, как дела пойдут.
     Клавдия и Елизавета перевязали Григория Ивановича. Мы осторожно
положили его в сани, накрыли шубой и еще раз дали выпить самогона, чтобы
снять острую боль. Григорий Иванович был слаб, глаза его закрывались -
раны были опасными.

***

     Слушали птицы, слушали звери, слушали реки и озера, слушала вся
тайга - человек бил в бубен.
     Душа человека обращалась к богам, задавала вопросы и ждала ответа,
советовалась с духами предков, с духами Нижнего и Верхнего мира, она
трепетала от ярости и страдала от боли, она несла тяжелый груз
человеческого бытия в мире нравственных и моральных законов, она искала
место и время, когда человек совершил непоправимый грех перед своими
богами и они отвернулись от его жизни. Она искала средства и методы
своего излечения. Она ждала помощи. Духи Земли, Неба, Воздуха, Солнца не
могут оставить ее в беде, они сами создали эту жизнь, эту судьбу, эту душу.
Они не должны забывать о человеке. Этим они сделают его несчастным.
     Звуки бубна и песни шамана неслись над тайгой. Они разрывали
пространство, они шагали по времени, они кричали всему миру о своей беде.
Человек должен знать, он должен получить ответ. Боги должны его
услышать.
    

     Яков не узнавал свои места. Его маршрут был занят людьми, вдоль
реки появились их многочисленные поселения. Они вырубали леса, в
которых Яков охотился, перепахивали луга, на которых паслись его олени,
осушали болота, сгоняли с родных мест лесных животных. Яков вынужден
был  менять маршрут. Ему пришлось идти в места, где он и сам редко бывал,
в места, где олени находили менее сочный корм, в места, пересеченные
обширными топями и болотами. Олени привыкли к своим старым тропам, и
это создавало большие трудности: вожаки стремились вернуться на свой
прежний путь, а Яков заставлял их все дальше и дальше идти от реки в тайгу.
Несмотря на то, что маршрут был изменен, Яков часто приходил к берегу
Васюгана. Никогда он не видел такого количества катеров и барж. Они
следовали друг за другом, их палубы и трюмы были заполнены людьми. Яков
видел горе на лицах пассажиров. Он удивлялся их одежде, которая была
непригодна для таежной жизни. Яков понимал, что не добрая воля привела
этих людей на Север. Их гнала власть под угрозой смерти.
     Изменения, происходящие на побережье, поражали Якова. Заселение
началось ранней весной, а  летом по всему побережью уже стояли небольшие
поселки. Люди с невероятной скоростью вырубали леса, освобождая место
для строительства домов, для посадки пшеницы и ржи. Самым удивительным
для Якова было то, что все это делали люди, живущие в невероятно трудных
условиях. Голодные, оборванные, крестьяне днем и ночью трудились в
поселках. На их лицах не было радости и любви к этим местам. Он понимал,
что придет время и эти люди уйдут. Только страх смерти удерживал их в
суровых сибирских условиях. Люди, пережившие такое горе, не могли не
ожесточиться. Теперь для сохранения своей жизни они будут готовы
нарушить многие моральные законы таежной жизни. А тайга таких людей не
любит.
     Все дальше и дальше Яков уходил от Васюгана в глухую тайгу. Он
сильно отставал от обычного времени продвижения на север. Олени страдали
от комаров, приходилось делать множество дымокуров, хищные звери,
согнанные спецпереселенцами, теперь чаще нападали на оленят, реже
встречались богатые сочной травой луга. Олени продвигались по
незнакомым тропам, сбивались с маршрута, тонули в болотной трясине. В
стаде появились болезни. Чем ближе Яков подходил к Каргаску, тем
большими были потери. Проход оленей на север становился невозможным.
 
Глава 30

     Всего лишь несколько речных поворотов отделяло нас от реки
Нюрольки. Мы остановились. Нужно принимать решение. Двигаться дальше
по Васюгану опасно. Впереди множество спецпоселений, комендатуры,
милиция, а у нас раненый Григорий Иванович, дети и женщины.
Сегодняшняя встреча показала нашу уязвимость, большими потерями
обошлось нам столкновение с первым боевым отрядом ОГПУ.
     - Лучше по Нюрольке идти, - сказал Петр. - И дорога есть. Не такая,
конечно, как на Васюгане, но ехать можно.
     Дорога по Нюрольке была обозначена тремя санными следами. Далеко
ли они идут, было неясно, но мы уже решили, что по Васюгану ехать нельзя.
Мы повернули на Нюрольку. Несмотря на усталость и длительный переход,
решили двигаться до первой стоянки хантов. От устья реки это
приблизительно тридцать километров.
     Луна и звезды освещали дорогу. Мы повернули на юг. Наша цель -
поселок Майский, а дальше Барабинские степи. Назад дороги нет. Позади
ОГПУ, комендатуры, милиция и, возможно, засады.
     Митя погонял Вороного. Он, как взрослый мужчина, следил за
лошадьми и прекрасно справлялся с ними. Я обнял сыновей. Даже вне дома,
посреди васюганской тайги, с семьей было намного спокойнее. Наши жизни
снова слились. У нас есть цель. Мы будем вместе, мы сами будем творить
свою судьбу без участия власти, разрушающей главные принципы
человеческих взаимоотношений, власти, у которой страх и ненависть
являются основными принципами, которая силой оружия отнимает у людей
любовь и уважение.
     Спецпоселения были и на этой реке: слева и справа от нас, по берегам,
горели костры. Мы уже знали, в каких условиях там живут люди. Например,
в спецпоселении Веселая Жизнь окоченевшими руками люди подкладывали
дрова в костры, чтобы хоть как-то согреться, спали в переполненных сырых
землянках и довольствовались каждый день тремястами граммами ржаного
хлеба. Поселение полностью оправдывало свое название - власть веселилась,
ее силы здесь были безграничны. Задача, поставленная перед комендатурами,
была выполнена: люди умирали от голода и холода.
     В эту ночь мы должны достигнуть населенного пункта, который
находится за пределами влияния комендатур. Это селение хантов Юрт
Чарынова. У этого еще не порабощенного народа Сибири мы могли найти
отдых, помочь Григорию Ивановичу залечить его раны и приготовиться к
дальнейшему пути.
     - Дядя Петя просит остановиться, - сказал Митя.
     Я оглянулся назад. Петр махал рукой. Мы остановились.
     - Кажется, за нами кто-то едет, - тревожно сказал Петр, - несколько
раз слышал фырканье лошадей.
     Мы приготовили винтовки.
     - Погони не должно быть: мало времени прошло. Комендатуры еще не
должны знать о результатах первой попытки. Возможно, следом идет обоз с
каким-нибудь грузом, - предположил я.
     Ждать пришлось недолго. За нами следовали пять лошадей,
потерявших своих всадников на месте перестрелки. Повинуясь древнему
инстинкту объединяться в табуны, лошади пошли вслед за нами и теперь
крутились вокруг обозов.
     - Смотри, а лошадки-то неплохие! Крепкие! Давай-ка мы их запряжем
вместо наших лошадей. Пусть отдохнут. А на этих мы быстрей поедем. И
седла на них есть - пять человек могут верхом ехать, обозы легче будут! -
предложил Петр.
     Мы перепрягли лошадей. Наконец наши лошади после длительного
пути по заснеженным рекам получили себе замену. Движение ускорилось. Я
и Петр поехали верхом. Митя и Елизавета правили обозами. Наш караван
стал длиннее, но мы получили возможность с высоты следить за дорогой и
заблаговременно подмечать опасности.
     Клавдия следила за состоянием Григория Ивановича. На протяжении
всего пути ему нужно было бороться с холодом и постоянной тряской саней:
каждый ухаб на дороге отзывался кашлем и страшными мучениями. Клавдия
была постоянно рядом. Она оберегала Григория Ивановича, поддерживала
словами, вместе с Елизаветой меняла повязки. Но этого, естественно, было
недостаточно для выздоровления. Сквозная рана продолжала кровоточить.
Приходя в себя, Григорий Иванович спрашивал у Клавдии, где мы
находимся, куда следуем и как обстоят дела. Даже в таком тяжелом
состоянии он стремился помочь нам, ободрить своим словом.
       - Держитесь, мои ребята, не сдавайтесь. О внуке  моем не забудьте! -
повторял он, приходя в сознание.
     - Вы держитесь, Григорий Иванович. Вашего внука вместе спасать
будем! - успокаивала его Клавдия. - У нас теперь новые лошади появились.
Едем быстрее.
     - Хорошо, - Григорий Иванович закрывал глаза и снова замолкал.   
***
     - Просыпайся, - жена трясла Якова за плечо, - Ветер лает, кто-то идет
по тайге.
     Яков вышел из юрты. Утро на Севере просыпается рано. Солнечные
лучи уже выглядывали из-за горизонта, капли утренней росы висели на траве
и листьях деревьев. Вокруг тишина, только проснувшиеся птицы да собака
нарушали таежное безмолвие. Никакого шороха, никаких шагов. Яков понял
- по лесу идут ханты. Только хант может идти так бесшумно, только он
может плавно скользить по старому валежнику, не нарушая предрассветной
тишины.
     - Молодец, Ветер, издалека запах людей чувствуешь! Успокойся, не
буди птиц раньше времени.
     Ветер подбежал к хозяину, и они вместе начали ждать появления
гостей. Важной должна быть причина их визита, раз они идут к Якову таким
ранним утром, даже ночь их не остановила. Яков разжег костер, поставил
чайник - людей нужно было угостить.
     Наконец из-за поворота вышли двое мужчин. Яков сразу их узнал. Это
были охотники с реки Тым, Михаил и Василий. Устали. Обменявшись
объятиями, ханты сели у костра. Гостей с дороги не встречают вопросами -
это старая традиция таежных людей, поэтому Яков угощал охотников своим
нехитрым завтраком и терпеливо ждал, когда Михаил и Василий заговорят.
- Тадебе на берегу, - сказали охотники.
- Тадебе? - удивился Яков. - Почему он не в своей юрте? Зачем тадебе
ходить по тайге? Он не охотник.
- Нашего тадебе русские преследуют, - сказал Василий.
- За что преследовать тадебе? - удивился Яков.
Охотники рассказали. В более чем тысячи  километрах от Васюгана, в
тундре, на реке Казым, власть коренным образом решила изменить жизнь
местного населения - хантов, ненцев и селькупов.
     Во-первых, власть разрушает проверенную многими годами систему
самоуправления. Зажиточные оленеводы и охотники отстранены от власти.
Теперь регионами управляет беднота, неспособная содержать свои стада и
прокормить семьи охотой на пушного зверя. Повсеместно идут
раскулачивания оленеводов. В одно мгновение наиболее трудолюбивые
ханты, ненцы и селькупы, умеющие ухаживать за животными, превратилась
в кулаков и врагов народа, подлежащих раскулачиванию, аресту и ссылкам!
     Во-вторых, власть решила изменить образ жизни таежных людей.
Веками кочевавшие народы теперь вынуждены вести оседлый образ жизни,
заниматься незнакомыми промыслами, работать в колхозах и хозяйственных
артелях. В некоторых населенных пунктах организованы культбазы, через
которые народам навязываются чуждые традиции и новая культура. Против
воли родителей детей увозят в эти культбазы, не давая возможности
приобрести опыт кочевого образа жизни.
     И, наконец, власть разрушает культурные традиции. Священные для
хантов и ненцев места, на которых они  сотни лет поклонялись своим богам и
духам, безжалостно разрушаются и оскверняются. Там, где коренные жители
молятся, делают жертвоприношения, власть намеренно организовывает
хозяйственные учреждения. Шаманов - носителей культуры и традиций
северных народов - власть уничтожает как классовых врагов и главных
противников освоения северных районов. Каждого шамана могут
расстрелять без суда и следствия или сгноить в одной из многочисленных
тюрем страны.
Тогда ханты обратились к богам, к духам своих предков, к духу тайги
и тундры. Провели камлание . Боги согласились с народом. Нельзя
подчиняться власти - таким было их решение. Под угрозой многовековое
культурное наследие сибирского народа. Да и жизнь самих коренных
жителей Севера оказалась в опасности. В семьях умирают дети.
      Ханты решили объявить власти войну. Они перестали ей подчиняться
и выполнять ее требования: забрали детей из интернатов, уехали из колхозов
и артелей в свои далекие стойбища. В ответ власть применила силу и оружие.
ОГПУ, не имея ограничений в своих полномочиях, приступила к
уничтожению всех своих врагов. Мал противник, стар - неважно, он враг, его
нужно расстрелять! Нет оружия у хантов, убежали они в свои стойбища - и
это поправимо: беглых хантов можно расстреливать с самолета, специально
привезенного для этих целей из Москвы. Безнравственность и насилие -
главные принципы воздействия. Нужда, голод, смерть - инструменты ее
укрепления на местах. Никто на огромных просторах Сибири не накажет ее,
нет силы, способной ее остановить. Только память людей осудит ее. Но и с
памятью власть будет расправляться, разделяя семьи, искажая прошлое
своими нелепыми легендами, уничтожая в тюрьмах и лагерях всех, умеющих
свободно думать и бороться со злом.
     - Тадебе нужно спасать, - согласился  Яков, выслушав историю
охотников. - Верховья Нюрольки непроходимы. Там живут только ханты.
Власти туда не пробиться: места таежные и болотистые. Там тадебе будет в
безопасности.
     - Угроза приближается и к твоей семье, - продолжил Василий. -
Васюган наполняется спецпереселенцами. Их везут на баржах в
сопровождении милиции. Каргасок уже переполнен людьми. Низовья реки
застроены спецпоселениями кулаков. О том, что власти отбирают у хантов
оленей, грабят юрты, ты уже знаешь. Женщин, детей и сломленных насилием
мужчин свозят в специально организованные поселения. Дальше Каргаска
тебе не пройти, да и идти туда нет необходимости. Своих оленей ты там не
продашь: спецпереселенцы умирают от голода - олени твоего стада для
власти подарок. Возвращайся!
     - Вот письмо ханов из Казыма, - сказал Михаил и вытащил из
вещевого мешка деревянную дощечку, на которой были поставлены тамги -
родовые знаки семей хантов. - Многие из них расстреляны или арестованы.
Эта вещь тадебе, он просил показать ее тебе, чтобы и ты знал и помнил этих
людей.
     Яков всматривался в знаки, вырезанные ножом на обыкновенной
деревянной дощечке. Некоторые из них он знал. С этими семьями он
встречался в Каргаске и Колпашеве зимой, когда пригонял своих оленей на
продажу. Сейчас от этих семей осталась только память. Яков прислонил
дощечку к своему лбу, он вспоминал людей, их голоса, их смех, их песни и
рассказы. Он наполнялся духом тех, кто любил свою Родину и свой народ. 
     Яков возвращался. Путь, проложенный его предками, был закрыт.
Угроза раскулачивания и смерти нависла над его семьей, над всем его родом.
Он не хотел быть среди людей, плывущих в трюмах баржи, не хотел, чтобы 
от его семьи остался лишь родовой знак на деревянной дощечке. Он решил,
что отдаст мясо своих оленей умирающим от голода людям и спасет их
жизни. Он не будет помогать силе, которая надругалась над его великим
народом. Яков возвращался домой. С ним был тадебе. Теперь Яков охранял
его жизнь. Он охранял дух, культуру, историю, нравственность своего
народа. Это было важнее похода на север. Это было важнее даже его
собственной жизни.

Глава 31

     Светало. Первые утренние лучи выглянули из-за горизонта. По
извилистой таежной реке двигался наш караван, состоявший из двух обозов и
трех лошадей. Мы уже далеко отъехали от устья Нюрольки и расположенных
на ней спецпоселений. Теперь нам повсюду встречались селения хантов. На
нашей карте они были обозначены как Юрт Медимова, Юрт Караулова, Юрт
Каныкина. Эти селения были пустынны, ханты уши в другие места. На
покинутых берегах стояли засыпанные снегом полуземлянки. Но следы
человека были, ханты приходили к своим домам, видимо, здесь они
спасались от мороза во время охоты или отдыхали после длительного пути. 
Нам нужна была встреча с ними: только знающий человек может провести
нас через лабиринты валежника и болот, не замерзающих даже в сильные
морозы. Людей мы не видели, но несколько раз реку пересекал след,
характерный для охотника, идущего в снегоступах, да и дорога, по которой
мы ехали, была укатана санями оленьих упряжек. Все это говорило о том, что
жилье хантов должно быть рядом. Главное - его не пропустить.   
       Кроме Клавдии, никому из нас не приходилось общаться с хантами.
Ее отец не раз приводил их в свой дом, чтобы обсудить торговые дела. Тайга
наложила на этот народ отпечаток недоверия к людям торговли, ханты
никогда не стремились к тесному общению с ними. Но Клавдия
рассказывала, что и среди них у Алексея Павловича имелись друзья, которые
всегда были с ним откровенны. Вообще, таежные люди - народ чистый, не
успевший еще заболеть распространенными среди людей городов болезнями
обмана, тщеславия и  ненависти. Они одновременно просты и мудры.
Просты, потому что не предполагают со стороны другого человека обмана.
Мудры, потому что жизнь в тайге без рассудительности, смекалки и опыта
может привести к гибели. С появлением комендатур и с установлением
новых порядков коренные народы этих мест все реже и реже заходили в
Каргасок. В этом старом селе были разрушены все торговые связи между
таежными жителями и жителями городов. Следуя новым законам, ханты,
селькупы и ненцы должны за бесценок отдавать пушнину и оленей
государству. Взамен они получали небольшой запас пороха, соли и немного
хлеба. Жители тайги перестали выращивать оленей. Торговля сошла на нет.
До коренных народов рука власти пока не дотянулась, хотя в кабинетах
чиновников уже строятся планы по созданию в Сибири колхозов. В них
ранее кочующие по тайге ханты, селькупы и ненцы должны объединиться,
отказаться от традиционного образа жизни и заняться сельским хозяйством,
делом, которое для них совсем не знакомо. Снова насилие и принуждение.
Пока власть принимала решение, народ разбрелся по тайге. Как и у всего
народа страны, в жизни хантов, селькупов и ненцев начались перемены,
столкнувшие их с привычного образа жизни, который хранил этот народ от
исчезновения, который создавал особую, неповторимую, неразрывно
связанную с природой культуру. 
     Двое маленьких мальчиков, одетых в оленьи шкуры, стояли на берегу
Нюрольки. Они слышали наше приближение, еще когда мы были за
поворотом реки. Мы приближались, но они не уходили с берега. Чтобы не
испугать детей, мы замедлили движение и остановились. Приготовили соль и
табак - продукты, особенно востребованные в таежных местах.
     - Мальчикам нужно сделать отдельные подарки, - сказала Клавдия. -
От того, как они будут настроены по отношению к нам, зависит встреча с
взрослыми хантами.
     - Что же подарить?
     - Монеты! Они украшают ими одежду.
     Мы подобрали несколько серебряных и медных монет. С этими
подарками Клавдия и отправилась знакомиться с маленькими любопытными
хантами. Мы в свою очередь наблюдали за их встречей. Мальчики взяли
монеты и начали их рассматривать с нескрываемым любопытством: крутили
в руках, смотрели, как от монет отражается солнечный свет, пробовали на
зуб. Клавдия терпеливо ждала конца их восторгов. Наконец, вдоволь
насладившись созерцанием ценных подарков, дети увели нашу Клавдию в
поселок. Мы стали ждать ее возвращения.
     - Женщину отправили на переговоры! Стыдно! - заволновался Петр. -
Мы же не знаем, что ее там ждет. Пожалуй, я пойду за ней.
     - Подожди, Петр! Не спеши! Клавдия лучше нас справится с этим
делом. Она знакома с их обычаями. Она сделает все так, как нужно нам! -
успокаивал я Петра.
     Шло время, а Клавдия не появлялась. Гаврил и Митя поднялись на
берег.
     - Да здесь маленькая деревня! Дома стоят, оленьи упряжки!
     - Хорошо бы здесь остановиться, Григорий Иванович бы немного
отдохнул, - сказал Петр.
      - Идут! - крикнули ребята и быстро побежали к реке.   
     Пять взрослых женщин и толпа подростков вышли на берег. Все они
были одеты в одежды из оленьих шкур. Среди женщин одна была очень
старая. Трудно было определить, сколько ей  лет. У женщины был тот
возраст, когда время уже не могло найти места, чтобы оставить свои следы
на ее и так уже морщинистом лице.  Ее держали под руки. Она пришла
посмотреть на нас и наш маленький караван. Авторитет этой женщины был
очевиден. Она пришла на берег, чтобы дать ответ. От нее зависело,
остановимся ли мы в этой юрте. Она махнула мне рукой. Я подошел к ней и
поклонился. Женщина взяла мою руку и внимательно посмотрела мне в
глаза. Что-то древнее было в ее взгляде, пронизывающее и холодное.
Казалось, что в своей памяти она перебирала людей, похожих на меня,
сравнивала меня с ними, принимала для себя важное решение.
     - Ты человек, - неожиданно для нас женщина заговорила по-русски, -
зла в твоем сердце нет. Будь гостем нашей юрты, - сказала она и махнула
рукой в сторону селения.
     Нас приняли. Значит, у Григория Ивановича есть три дня для отдыха.
     - Спасибо, Клавдия! Помогла! Кто эта старуха? - спросил я.
     - Старшая среди женщин. По обычаю именно старшая принимает все
важные решения. Мужчины сейчас в тайге, на охоте.
     Подростки окружили наши обозы, рассматривали лошадей, сани, с
любопытством заглядывали в наши лица. Старший мальчик показывал Петру
дорогу, по которой мы въехали в селение Юрт Чарынова.
Перед нами стояло три чума и пять небольших деревянных домов,
наполовину вкопанных в землю. Дома отапливались по-черному, поэтому в
каждом из них было вырезано по одному небольшому окну для выхода дыма.
Недалеко от домиков стояло несколько небольших сарайчиков для хранения
продуктов, шкур зверей и еще какого-то скарба из домашнего хозяйства.
Сарайчики стояли на невысоких столбиках, видимо, для того, чтобы в них не
проникли мыши и другие лесные грызуны. Наши подводы подвели к одному
из домов, около которого стояла все та же старая женщина. На своем языке
она давала распоряжения окружавшим ее жителям селения.
- Здесь жить и будете, - сказала она нам.
- Спасибо за гостеприимство! Меня зовут Павел. Вы так хорошо знаете
русский язык. Вы жили среди русских?
- Да. В Нарыме еще девочкой в прислуге работала. Городом он еще
тогда был. Сейчас, говорят, все там разрушили. А раньше и церковь была, и
служивых много было. А зовут меня Сильга. Так в той самой церкви
нарымской и окрестили. У вас больной? - спросила Сильга, увидев в санях
Григория Ивановича. Она осторожно подошла к нему и посмотрела на его
лицо. - Вижу, не тиф, что с ним?
- Рана в груди от пули. Не беспокойтесь, эта болезнь не заразная!
Сильга притронулась рукой к лицу Григория Ивановича.
- Умрет скоро! Рана, говоришь, в груди, а голова совсем холодная!
Душа уходит! Кто он тебе?
- Все равно что отец! Вместе родных спасаем. На пули милицейские
нарвались.
- Тадебе нужен. Он душу вернет! Без тадебе никак не спасти.
Тадебе - шаман. Его могущество, таинственная сила над людьми и
природой легендами разлетаются по тайге. Для коренных народов он
спаситель и врач, духовный наставник и помощник в борьбе с природной
стихией, носитель культуры и власти. Нет в тайге другой духовной силы,
способной ему противостоять. Только он может обратиться к духам предков
за советом и попросить у них помощи, уговорить их, чтобы они отдали
человеку душу, освободили его от болезни и вернули к жизни. Его молитвы,
песни, танцы, обращения к духам таинственны. Даже старики не понимают
действий и заклинаний шамана, но все равно безгранично ему доверяют.
Если стадо оленевода растет, он приходит к шаману, делает
жертвоприношения и благодарит духов за их доброту, он молится о том, 
чтобы духи не оставляли его, он обещает жить в тайге по их законам. Если
нет спасения от хищников, угрожает голод, на просторных лугах нет сытной
пищи, оленевод тоже приходит к шаману. Через него спрашивает духов
тайги, рек, леса, неба, земли, за что они на него прогневались, за что в его
семью они посылают беду. Только шаман может передать им боль человека,
рассказать о его беде, попросить у них помощи и дать человеку совет. Всякий
коренной житель тайги знает силу шамана, поэтому каждый приходит к нему
и с радостью, и с болью.
Мы не знали, сможет ли шаман помочь Григорию Ивановичу, но
понимали, что от помощи отказываться нельзя: тонкая грань отделяла жизнь
нашего друга от смерти, он потерял слишком много крови, тяжело дышал и
кашлял. Мы понимали, что ему нужно  настоящее лечение и отдых. Но где в
этих местах найти врача? Его здесь нет и не будет еще долгое время! Только
сотрудники ОГПУ пользуются лечением. Остальным в этом бескрайнем
таежном пространстве остается надеяться только на силу своего организма да
на чудо. 

Наступал вечер. Ханты готовились к приезду я'нянгы тадебе. Они
говорили, что это очень важный и сильный шаман. Более двадцати лет он
обучался искусству общения с духами у ненецких опытных шаманов, был
посвящен в одну из высших категорий своего искусства. В нашем селении он
будет только завтра. А сегодня нужно готовиться. Его помощники, заранее
прибывшие в селение, вместе с другими хантами ставили чум для камлания,
готовили жертвоприношения, очищали от злых духов предметы и людей,
которые будут присутствовать на ритуале.
- У каждого народа свой образ жизни, свои законы и обычаи, - сказал
я Петру, вместе со мной наблюдавшему за действиями хантов.
- Да, эти обычаи и сохранили народ, - продолжил мою мысль Петр. -
Что будет с этими людьми, отними у них веру в сверхъестественную силу
шамана?
- То же что и с нами. У нас тоже сначала церкви разрушили, а теперь
народ на каторгах и в ссылках гноят.
- Клавдия говорит, что шаман тоже от власти прячется! И до него
добрались! Это для хантов равносильно смерти. Ведь шаман для них и
просветитель, и врач. Он - сердце природы.
  - Как Григорий Иванович?
- Да уж совсем плох! Не знаю, выдержит ли шаманский ритуал.
     Нам оставалось только ждать. Возможно, завтрашний день определит
дальнейшую судьбу Григория Ивановича. Два дня назад он бы не поверил,
что за его жизнь будут бороться остячка-старуха и шаман из далекой
ненецкой тундры,  как и мы испытавший карательные действия власти.

Глава 32

Весть о приезде я'нянгы тадебе разнеслась по всей тайге. Люди со всей
округи стали прибывать в Юрт Чарынова. Мужчины возвращались с охоты.
Вместе с женщинами и детьми они несли из леса добычу. Кому-то удалось
удачно поохотиться на белок и соболя, кому-то досталась более крупная
добыча - дикий олень или сохатый. Каждому нужно было отчитаться перед
духами своих предков, перед духами тайги, рек и озер, отблагодарить их,
попросить прощения за ошибки, совершенные по незнанию и случайности,
принять участие в великом торжестве - камлании.
Со вчерашнего вечера Григорий Иванович находился в сооруженном
для камлания чуме. Помощники шамана курением трав изгоняли из его тела
злых духов. Рядом с Григорием Ивановичем всегда находились наши
женщины. Они  подготавливали его к ритуалу и следили за его состоянием.
Григорий Иванович с трудом понимал происходящие вокруг него действия.
Временами боль отступала, он засыпал, но сон длился недолго: приступы
кашля открывали рану, надрывали тело, он терял сознание. Время шло
против него. Сил для борьбы за жизнь оставалось все меньше и меньше. Мы
страдали, ведь этот человек был дорог каждому из нас, его жизнь была
частью нашей жизни, она вела нас к свободе, вселяла уверенность и надежду. 
В чум стали заходить ханты. Они перешагивали через тлеющие
угольки костра, в которые помощники тадебе подкладывали освященную
траву и шерсть бобра - эти ингредиенты, по мнению тедебе, способствовали   
очищению от злых духов. Ханты приносили самодельные фигурки,
изображавшие покровителей домашнего очага и бережно укладывали их в
разные места чума. Эти фигурки тоже должны стать участниками камлания:
они должны помочь тадебе пройти тяжелый, наполненный опасностями мир
духов и спасти жизнь человека.
Солнце подошло к горизонту. Вскоре из-за поворота появилась оленья
упряжка. Откуда приехал тадебе, каким образом ему сообщили о нашей беде,
для нас оставалось тайной. Мы даже не знали его имени. Ханты считают
большим грехом произносить его имя вслух. А мы, соблюдая уважение к их
традициям, не проявляли ненужного любопытства.      
Тадебе  зашел в чум. На нем была длинная куртка из шкуры оленя -
пензрета паны, надетая мездрой  наружу и обшитая различными
металлическими бляшками и трубочками. Швы на куртке обшиты сукном
красного цвета. На голове - повязка, из-под которой спускались длинные
косички. На груди висела деревянная подвеска в виде оленя. В руках шаман
держал бубен и посох. Никому не позволялось притрагиваться к тадебе и его
вещам, это считалось большим грехом. Только сам тадебе мог переносить и
готовить инструменты для камлания.
Все было готово: костер уже совсем слабо освещал внутреннее
пространство чума. Шаман остановился у костра, внимательно посмотрел на
людей и взглянул на Григория Ивановича, который лежал на шкуре
священного оленя. Болезнь перешла последний рубеж, Григорий Иванович
умирал. Даже кашель стал каким-то глухим и совсем слабым. Кровью
наполненные легкие, недостаток воздуха вызывали учащенное дыхание. Из
последних сил Григорий Иванович хрипел, где-то там, в своем подсознании,
он еще противостоял смерти.
Тадебе заговорил, медленно и тихо. Он обращался к присутствующим
на древнем языке хантов, уже почти ими самими забытом, на языке, вместе с
которым из разрозненных племен рождался объединенный народ, на языке,
вместе с которым рождались традиции, первые песни и легенды, на языке, на
котором ханты общались с природой и духами своих предков. Мы не знали
этот язык, да и не все ханты понимали, о чем говорит тадебе. Но это не было
для него препятствием: звучание языка, его ритм, интонация были близки
всем. В чуме мгновенно установилась тишина. Было слышно, как
потрескивает затухающий костер, отчетливыми стали хрипы Григория
Ивановича. Голос тадебе был все еще тих, он только дополнял эти звуки,
сливался с ними. В слабом свете костра не было видно лица тадебе, но его
можно было представить. Оно было страдальческим. Боль захватывала его.
Движения тадебе становились все медленнее и медленнее. Он сам
превратился в боль, он нес ее нам и наполнял ею наши души. В затухающий
костер шаман бросил небольшой пучок травы. Вспыхнуло пламя. Но тадебе
погасил его, взяв в руки бубен и резко проведя им над костром. Дым
тлеющей травы стал заполнять чум, а тадебе, омывая в нем свой бубен, начал
готовиться к камланию. Он произносил заклинания и обращался к бубну с
просьбами, чтобы тот помог тадебе в его путешествиях. Бубен будет его
оленем в мире духов, на нем тадебе совершит свой дальний поход. Олень
должен быть смелым и быстрым, он должен знать, для чего тадебе
отправляется в путешествие. Тадебе поворачивал бубен над костром,
прислонял к себе, гладил кожу и обечайку, разговаривал с ним, объяснял ему
путь, который им вместе нужно пройти, чтобы встретиться с духами-
помощниками, с духами, отнявшими силы у человека, лежащего у костра. 
Он провел по коже бубна рукой и прислушался к его звучанию. Три  громких
удара разнеслись по чуму - бубен заговорил. Камлание началось.
     Тадебе присел у костра и тихо запел. Трость, которой он извлекал звук,
мягко ложилась на бубен. Тадебе начал свой диалог с духами. В его песне
должна отразиться жизнь человека в тайге, голос леса, шелест травы,
журчание ручья, шум ветра, охота на дикого оленя, поход оленевода к
безграничным просторам Севера - тадебе должен рассказать о жизни
человека в суровом таежном крае. Слова сопровождались действом тадебе у
костра: он шел по тайге, наполненной криками птиц и зверей, он шел по
глубокому снегу, перебирался через реки и озера, охотился на животных, пас
оленей. Песня завораживала нас. Это означало, что она нравится духам. Не
помогут духи тадебе, если песня будет плохо исполнена. В песне тадебе
каждый из нас увидел свою жизнь. Весь мир сконцентрировался в
пространстве чума, мы вновь переживали события последних дней. Хант-
оленевод видел своих оленей, хант-охотник - соболя, а я видел, как мы
спускаемся с берега Оби, как наши обозы скользят по руслу, как мы
объезжаем широкую полынью, как взбираемся на берег и едем по лесному
тоннелю. Тадебе рассказывал, как строились новые города на берегах Оби,
как люди теряли свою родину, как голодали в Нарыме, как дети спасались от
жестокости власти и строили убежища от холода. Мы слушали тадебе, мы
слушали его бубен. Под его удары бились наши сердца, песня шамана нас
объединяла, мы превратились в единый организм.
     Помощники тадебе бросали пучки травы в слабо горящий костер,
ароматный дым наполнял чум. Мы все следили за движениями тадебе,
слушали его песню. Наши души слились воедино. В чуме был Человек, он
разговаривал со своими богами.
     Мы не слышали хрипов Григория Ивановича, он не кашлял и не
стонал. Вместе с нами он слушал песню. Где сейчас находилась его душа, мы
не знали, но тело его успокоилось и дышало ровно. Было видно, что он
отдыхает. А тадебе продолжал. Он видел, что духи, которых он приглашал на
свою беседу, находятся в чуме. Они понимали тадебе, они слушали его
рассказ и вместе с нами страдали от боли, которую испытывал человек,
лежащий у костра.
     Сопровождая песню сильными ударами в бубен, тадебе просил у духов
благословления и помощи. Он наклонялся над костром, гладил пламя - дух
огня должен понять боль и помочь тадебе. Он обращался к духу тайги -
нужно спасти человека. Он обращался к духам семьи - нужно сохранить
родных этого человека. Он обращался к духам земли - они должны пойти
вместе с тадебе в Нижний мир к духам зла, болезней и несчастий. Духи земли
должны успокоить темных духов, уговорить их оставить душу больного,
злом и ненавистью отправленную в Нижний мир. Духи соглашались.
     Три дня продолжалось камлание. Три дня тадебе пел песню спасения
Григория Ивановича, три дня он без устали бил в бубен и исполнял свой
танец, три дня вместе с духами земли он спасал душу нашего друга. Он
рассказывал духам Верхнего мира о подвигах и достоинствах человека у
костра, убеждал их, что этот человек рано уходит в мир духов, он должен
еще помочь другим людям, принести им счастье и свободу. На своих руках
тадебе нес душу Григория Ивановича в наш чум из Нижнего мира, возвращал
ее в тело, благодарил духов за оказанную ему и человеку помощь. Три дня из
чума никто не выходил. Все страдали и боролись за жизнь человека, все были
едины в своих мыслях и действиях. Камлание закончилось, тадебе лежал у
костра рядом с Григорием Ивановичем. Вся его энергия была истрачена на
спасение нашего друга, он был без сознания. Григорий Иванович по-
прежнему лежал с закрытыми глазами, но теперь его дыхание стало ровным,
а раны не кровоточили. Он спал спокойным сном. Сном человека,
возвращающегося к жизни.
     Тадебе лежал. Помощники укрывали его шкурами. Ханты еще сидели в
чуме. Некоторые из них спали, кто-то сидел с закрытыми глазами, кто-то
качал головой и тихо пел. Медленно мы выходили из транса. Мы не спали, не
ели, не пили три дня. Мы были в другом мире. После ритуала мне казалось,
что мир находится внутри меня и я в силах его поменять, выбросив из него
власть, а вместе с ней злость, ненависть и ложь.
     По очереди, не спеша ханты выходили из чума. Но перед тем, как
вернуться к своей повседневной жизни, они уважительно кланялись тадебе и
трогали руками Григория Ивановича. Теперь они знали что, он хороший
человек, они все были уверены в его выздоровлении. А сейчас он спит
крепким сном и поэтому не может пожать их руки.
      Дыхание Григория Ивановича было спокойным, лоб теплый, как у
здорового человека. Я распахнул его полушубок. Во время камлания
перевязки были сорваны тадебе, руками он залечивал раны. И теперь только
следы высохшей крови оставались на груди - рана зарубцевалась. Я встал на
колени перед тадебе. Я хотел его благодарить, но помощники вывели меня из
чума: нельзя сейчас трогать тадебе, его душа все еще находится в мире
духов. Она возвращается, и нельзя ей мешать. О больном они побеспокоятся
сами. Ему уже ничего не грозит. Он должен спать и выздоравливать в этом
чуме вместе с тадебе.
     За чумом нас ожидали Клавдия и Лизавета. Они слушали песни тадебе,
находясь снаружи. Присутствовать женщинам на камлании запрещено,
таковы обычаи хантов.
     - Жив? Как он выдержал эти три дня? Он умирал!
     Ни я, ни Петр на эти вопросы ответить не могли. Три дня мы спасали
душу Григория Ивановича. Разве можно было пересказать то, что мы видели
и переживали?
     - Григорий Иванович жив и будет еще долго жить! - ответил Петр,
обнимая Клавдию. - Хорошего человека пулей не одолеешь!

Глава 33

      Селение кипело жизнью: люди толпились у юрт, разговаривали друг с
другом, улыбались. Дети бегали и смеялись. Неожиданно для себя мы стали
частью этой общины, мы здоровались с каждым жителем селения. Сильгу мы
увидели на берегу Нюрольки. Она разговаривала с мужчиной.
     - Не знаю, как вас благодарить, Сильга! - сказал я старухе.
     - Тадебе спас ему жизнь - его благодарите. Знакомьтесь, мой сын.
Перед нами стоял крепкий мужчина. Его одежда говорила о том, что
перед нами оленевод: на нем была длинная куртка - парка - с капюшоном, на
ногах - кисы .
- Яков, - представился мужчина и протянул мне руку. - Много слышал
о вашей дороге, - проговорил он с сильным акцентом, - мать говорит, вам
нужен проводник.
- Да, без него мы не справимся. Топи не замерзают даже зимой, и река
опасна в верховьях! Охотники говорят, что проход невозможен.
     - Пройдем, - успокоил нас Яков, - я эту дорогу знаю. До Тары 
проведу. Я с отцом туда оленей гонял и соболя возил. Только сани ваши
менять надо - тяжелые. И будки мешают. Все убрать нужно. Легкими сани
должны быть. В болото должны не проваливаться, за кусты не цепляться, не
мешать быстро ехать.
- Конечно, сани разгрузим, лишнее уберем, - соглашался я, - будут
легкими.
- Еще одни сани возьмете, - продолжил Яков, - много людей на одних
санях - опасно ехать по реке.
- Но у нас нет саней.
- Нарты возьмете, - предложила Сильга.
     Все было решено. В селении мы решили остаться еще на четыре дня, а
после - снова в дорогу. Путь тоже определился: по Нюрольке мы уходим в
глубь васюганских болот. Это позволит нам преодолеть преграду ОГПУ.
Опасен этот путь без опытного проводника. Только он знает узкие тропы,
только он способен различать незаметные на деревьях и кустарниках
отметки. Зверь, напуганный хищниками, человек, потерявший надежду, по
болотам не пройдут. Здесь тайга устанавливает правила игры, и 
разговаривать она предпочитает только со здравым рассудком. Страх,
глупость здесь не могут быть попутчиками, только опыт и умение понимать
законы природы помогают пройти через лабиринты болот.
     Среди этих таежных джунглей и находится поселок Майский. Летом по
Васюгану в душных баржах ОГПУ привезли туда самых "опасных"
представителей раскулаченного крестьянства. Вернее, то, что от этого
крестьянства осталось, ведь более половины из них погибли в пути. Для
многих, измученных и больных, Майский - последнее пристанище. Им
осталось выйти на берег, в последний раз увидеть солнце и умереть. Среди
жителей этого спецпоселения должны быть родственники Григория
Ивановича. Они выжили, выдержали, перенесли испытания. Даша, младшая
дочь Катерины, погибла в пути. Об этом мы знаем. Но способны ли
выжившие люди без всякой помощи перенести суровую зиму в этой глухой
тайге? Только надежда на спасение, уверенность, что семья не бросит их в
беде, помогает жить. Они ждут нас, они должны чувствовать, что Григорий
Иванович рядом. Нет на свете трудностей, которые могли бы сдержать его на
пути к ним. Даже пули ОГПУ слабы.
     От Майского до Юрт Тынысбаевых дорога проходит через болото.
Этот путь хорошо известен хантам, раньше по нему шли торговые караваны,
приходившие в Нарымский край за пушниной и олениной из города Тара. Но
и на этом пути могут быть засады ОГПУ. Не только для нас - для всех, кто
решился вырваться из нарымского заточения. Дальше - дорога на село
Орловка. По ней мы выйдем за пределы васюганских болот к безграничным
Барабинским степям. Мы будем уходить на юг, к его дикому, но свободному
Алтаю, дальше от нарымского капкана, дальше от влияния ОГПУ, ближе к
жизни, свободной от насилия.

Глава 34

Два дня тадебе приходил в себя после тяжелого камлания. Два дня
потребовалось Григорию Ивановичу, чтобы встать на ноги. Конечно, он был
еще слаб, но он был на ногах. Это было чудо. Мы не знали способа его
исцеления, мы не знали, какие силы помогли Григорию Ивановичу
преодолеть болезнь, но мы знали, что это сделал тадебе. Он действительно
был великим исцелителем. Его силы, направленные на сохранение добра,
занимали в таежной жизни важное место. Именно он помогал тайге
сохранять среди людей суровую, но справедливую систему закономерностей.
Тадебе был ее проводником. Через него тайга объясняла условия
существования на своей территории. Этот человек был нужен таежным
людям.
     Отъезд шамана был праздником: он выполнил поставленную перед ним
задачу, он вернул человеку жизнь. Каждый хант считал необходимым
встретить на себе его взгляд и получить его благословление. Тадебе любил 
своих людей, каждому он желал удачи. Он говорил, что его бубен будет
всегда просить духов о защите хантов от болезней и горя. Он уезжал, а ханты
его провожали: они готовили его нарты, несли подарки, пели ему свои песни,
просили благословить детей. Тадебе уезжал, но он оставался в их сердцах и
памяти.
- Лошадь тяжела - не пройдет по болоту, - сказал Яков в последний
день нашего пребывания в селении, - поедем на оленьих упряжках. Сильга
хочет, чтобы вы жили, а не утонули вместе со своими лошадьми в реке или
болоте.
Маленькая собака смотрела на Якова, наклоняя в разные стороны свою
голову. Она хорошо понимала хозяина, ей было достаточно одного его
взгляда. Мы Якова не понимали.
- Но мы не умеем управлять оленями, - робко проговорил Петр.
- Олень умный. Он пойдет за вожаком, - закончил Яков.
У дома Сильги стояло семь нарт. Следуя указаниям Якова, мы
разложили в них свой груз. Хант рассказал, как управлять оленями и как
следует себя вести во время движения. У нас не было выбора. Завтра для нас
наступит новый день и новые испытания. Было жаль Вороного, мы навсегда
расставались с ним. Долог и труден был его путь по Оби и Васюгану, но он
ни разу нас не подвел, он был надежным другом. Теперь у него будет новый
хозяин - Яков. Я рассказывал ему об уме Вороного, его выносливости.
- Хорошая лошадь, - соглашался Яков, - но по болоту не пройдет.
  Оленьи упряжки уходили вверх по Нюрольке. Нам не забыть это
селение, не забыть доброту, заботу и гостеприимство, проявленное хантами.
Велики их традиции! Мы махали Сильге руками. Никогда больше мы не
встретим ее. Она провожала нас взглядом. Руки ее были тяжелы, чтобы
махать нам в ответ, но душа и сердце были легки и свободны, как у юной
девушки.
- Оле, оле, оле! - кричал Яков своему оленю. Его хорей  летит в
воздухе. Его собачка сидит в нартах и следит за нами - мы не должны
отставать. Караван из семи нарт мчится вперед. Снег из-под ног оленей бьет
в лицо.
     - Оле, Оле, оле! - кричал Яков.
     - Оле, Оле, оле! - кричали и мы своим оленям.
     От скорости захватывало дух. Нюролька, как змея, ползла по тайге,
поворот за поворотом. Как быстрые лодки, идущие по воде, олени
пробирались по глубокому снегу, ведь он для них родная стихия.
Безостановочно мы проходили снежные завалы. Природное ощущение
опасности оберегало оленей и наши нарты от попадания в речную полынью.
Движение было очень быстрым: через два часа наш караван уже поворачивал
в левый приток Нюрольки - на реку Ай Кагал. Высокий хвойный лес
перешел в лиственные деревья. Берега стали  низкими, справа и слева через
лесные окна все чаще стали просматриваться обширные болотные
пространства. Яков остановил оленя.
     - Дальше болото. Мужчины должны идти за нартами. Нельзя оленю
мешать идти. Его ноги не должны глубоко проваливаться в снег: там вода.
Оленя беречь надо.
     Действительно, желтая болотная вода проступала через снег. Мы
встали друг за другом. Впереди шел Ветер, он был нашим проводником.
Собака знала, что по болоту можно пройти только по тропам дикого оленя.
Это ей объяснил Яков, когда они гнали свои стада на север. Ветер хорошо
помнил запах дикого оленя, легко находил его следы и вел за собой своего
хозяина. Яков проверял хореем твердость снега и грунта, внимательно
осматривал дорогу и только после этого разрешал нам идти.
     Жизнь в суровом таежном крае давно установила принципы 
отношений между человеком и животными. Обе стороны знали, что без
взаимной помощи прожить в таежном крае невозможно, только помогая друг
другу, жизнь можно сделать гармоничной. Яков шел за собакой, а мы,
стараясь не отступать далеко в сторону от их следов, следовали за ними.
     Животные любят таежное болото. Дикий олень приходит сюда
покормиться мхом и лишайником, лось любит прогуляться по топям,
полакомиться корой деревьев и молодым кустарником, да и зайцам здесь
спокойнее. Белки, бурундуки, рыси, росомахи - многие животные
приспособили свою жизнь к этой местности. Животные знают все проходы,
все места кормления. Всех защитит и накормит тайга, для всех она откроет
свои кладовые, но только в том случае, если будут соблюдаться ее законы.
Шесть часов потребовалось нам для пересечения болотного пространства.
Лошади этот путь конечно бы не прошли, для них такой снег слишком
глубок, да и болотистый грунт не выдержал бы такую массу.
     Впереди показалось селение Юрт Юрломкиных. Здесь, у друзей Якова,
мы и должны остановиться. Совсем не далеко, буквально в двух-трех
километрах, находится Майский. К нему мы в скором времени и отправимся.

Глава 35

     "Катерина, дорогая моя, эти люди тебя спасут. В четыре часа утра
выходи с Мишей из спецпоселения в сторону Юрт Юрломкиных. Тебя
встретят люди, которые передали эту записку. Вещи не бери.
Григорий Иванович"
     Дрожащими руками Григорий Иванович передал записку Якову. Никто
из нас в Майский идти не мог: длительная остановка в Юрт Чарынова дала
возможность сотрудникам ОГПУ оповестить все участковые комендатуры о
нашем бегстве. Только Яков мог свободно пройти в спецпопоселение, но как
это сделать проще, мы не знали.
     - Дух? - спросил Яков. - Дух дома! Дух предков! - повторил  он.
     - Что-нибудь из дома у вас есть? - перевел вопрос Павел. - Предмет
какой-нибудь, который Катерина или Миша помнят?
     Впервые мы видели Григория Ивановича таким растерянным. Он
шарил по карманам, лазил по рюкзаку, но интересных вещей, способных
насторожить родных, у него не оказалось. Мы смотрели на его переживания,
но помочь ничем не могли.
     - Я сам пойду... - сказал Григорий Иванович. - Дайте мне одежду
ханта, я сам пойду искать Катюшу!
     - Да куда вам! - забеспокоилась Клавдия. - На ногах еле держитесь!
     - Ничего, я на нартах посижу, только Катюшу покажу Якову, и все.
Подходить не буду.
     На лице Григория Ивановича появились уже знакомые нам черты
убежденности. Мы знали, уговаривать этого человека бесполезно, он принял
решение и назад не отступит.    
- Клавдия, Елизавета, разукрасьте-ка нашего Григория Ивановича под
ханта! - закончил я разговор.
Женщины принялись за дело. Понадобился час, чтобы вместо Григория
Ивановича перед нами стоял настоящий хант-охотник с ружьем за плечами.
- Хант, - сказал Петр, восхищаясь мастерством женщин.
- Хант, - сказал улыбаясь Яков.
Яков вместе с Григорием Ивановичем уехали в Майский. Нам
оставалось ждать. Петр осматривал нарты и оленей, женщины приводили в
порядок вещи. Все старались занять себя, чтобы не волноваться. Но это было
невозможно. Волновались за выдержку Григория Ивановича. Сможет ли он,
увидев измученного и исхудавшего внука, усидеть на нартах? Сможет ли
Яков проехать по спецпоселению так, чтобы на него обратила внимание
Катерина? Все ждали. Прошло уже два часа. Я смотрел на дорогу, но Якова и
Григория Ивановича так и не увидел.
- Нужно идти в поселение. Что-то не по нашему плану пошло, -
обратился я к Петру.
- Да, что-то произошло. Спецпоселение от нас в двух километрах. На
оленей упряжке за час обернуться можно. Идем.
Мы взяли винтовки, снегоступы и вышли в сторону Майского. Не
хотелось думать, что Григория Ивановича и Якова арестовали. Осторожно
двигаясь от одного поворота к другому, мы следили за обстановкой. В лесу
стояла тишина: молчали птицы, не было видно людей. Наконец мы увидели
первые землянки. Заваленные сверху снегом, они небольшими холмиками
возвышались над сугробами между деревьями и кустарниками. Из некоторых
землянок шел дым. Прежде чем войти в поселение, мы осмотрели
окрестности: никаких признаков милиции и ОГПУ здесь не было. Тяжелая,
гнетущая тишина нависла над спецпосоелением. У одной из землянок мы
увидели упряжку Якова. На нартах лежал Ветер.
- Что делать будем? - спросил я у Петра. - Зайдем?
- А вдруг это ловушка? Мы не знаем, кто сидит в землянке. Может
быть, там нас поджидает опергруппа ОГПУ.
- Нет, если собака рядом с упряжкой, значит, опергруппы нет. Они бы
ее пристрелили или утащили в землянку.
- Ветер! - крикнул Петр.
Громкий лай разлетелся по окрестностям маленького поселка. Из
землянки вышел Яков.
- Все в порядке. Милиции нет. Вряд ли бы они выпустили Якова, -
сказал Петр. Мы увереннее пошли навстречу ханту.
     - Григорий Иванович? - спросил я у Якова.
     - В землянке! Там весь юрт  собрался, - ответил он.
     Юрт - по-хантыйки, поселок. Немного здесь людей, если все они
вместились в одну небольшую землянку. Я открыл дверь, сделанную из
каких-то переплетенных веток и бересты. Тяжелый земляной воздух,
темнота. Потребовалось время, чтобы разглядеть внутреннее пространство. В
маленькой землянке с ветхим, сырым потолком из бревен находилось не
более десяти человек. В центре сидел Григорий Иванович, на его коленях -
маленький мальчик. В темноте рассмотреть лица людей было невозможно.
     Григорий Иванович встал, он улыбался. Никогда я не видел его таким
счастливым.
     - Миша, внучек мой, - говорил Григорий Иванович, обнимая мальчика.
- Выжил крепыш, молодец! А это Катенька! - он обнял маленькую
худенькую женщину, стоявшую рядом с ним. - Молодчина, выдержала!
     - Ну вот, теперь мы все в сборе! - я улыбался Мише и Катерине.
     - Да, Павел, мы все в сборе, но нас больше! - Григорий Иванович
посмотрел на людей. - Нужно спасать всех! Это оставшиеся люди из тех,
кого советская власть привезла летом на барже и бросила. Ни продуктов, ни
лекарств, ни инвентаря - ничего не оставили. Пытались вырваться из этих
мест - власть не пропустила. Старые гати  проложены на болотах. До
советской власти по ним шли торговые караваны. По ним хотели уйти, а
власть на этой дороге пулеметы поставила. С мольбой к солдатам
обращались - только пули в ответ. Многие остались там, на этой старой
дороге. А потом еще "зачинщиков" собрали и тоже под расстрел. Нет, Павел,
у этой власти совести. Народ свой она ненавидит. Она его уничтожает
десятками, сотнями, тысячами. Есть было нечего - мужчины с началом зимы
пытались в Барабинские степи через болота путь найти да, видимо, на этих
болотах и остались. Остальных зимний холод да голод забрали. Смерть здесь
целый год пировала. Ханты помогли оленями, тем и спаслись от голода. Вот
это все кто остался! Больше в поселке никого нет!
     Григорий Иванович говорил, а люди в землянке молчали. Они не
верили в свое спасение, они не верили власти, они не верили друг другу. В
западне болот, в абсолютной изоляции всякое было между ними: они
отнимали у слабого последний кусок хлеба, они убивали друг друга, чтобы
съесть мясо убитого человека. На этом пятачке, среди непроходимых болот и
комариного гнуса, люди утратили все то, что отличало их от животных. Они
забыли, что на свете есть любовь и счастье, они привыкли к смерти и каждый
день платили ей дань.
     Мы вывели Григория Ивановича из землянки:
     - Мы не сможем взять их с собой, - сказал я, - в нашем распоряжении
всего семь нарт. Впереди - более двухсот километров пути по болотам.
Нужно будет идти пешком. Эти люди не дойдут. Они слабы и давно не
доверяют людям.
     Тем временем Петр усаживал Катерину и Мишу в нарты. И он
понимал, что из поселка давно пора уходить: слишком непредсказуемо
поведение людей, каждый день встречающихся со смертью. Подъехал Яков.
Я осторожно посадил в нарты Григория Ивановича. Он молчал, он не
смотрел на меня.
- Яков, уезжай! Быстрее! Мы с Петром - пешком, - крикнул я.
В Майском уже наступила ночь. Низкие звезды опустились над тайгой.
Нам пора уходить. Я последний раз посмотрел на землянку. Из нее так никто
и не вышел. Было тяжело на душе, чувства свободы никто из нас не ощущал.
Недлинный путь до Юрта мы прошли с Петром молча: оба мы думали о
людях, оставшихся в темной, низкой землянке.

Глава 36

     Ночь прошла без сна. Все было готово к нашему последнему броску
через васюганские болота: нарты были собраны, олени стояли у юрты, их
нужно было только запрячь. Но нам не спалось. Поселок Майский не давал
нам покоя. Там, в сырой землянке, оставались люди. Мало кто из них
доживет до весны. Причина их неминуемой гибели - безнадежность. Только
надежда и мечта помогают человеку преодолевать трудности, бороться с
болезнями и строить новую жизнь. Наше появление было для жителей
Майского последней искрой свободы. Уходим мы - уходит единственная
надежда на спасение. Скоро наступит весна. В поселке снова появятся
уполномоченные ОГПУ, снова начнется насилие и гнет, а за ними - новая
волна отчаяния от беспомощности. Нужна ли человеку такая жизнь? Есть ли
в ней какой-нибудь прок и хоть малая радость?
     Я вышел на улицу. На морозном воздухе я надеялся освободиться от
гнетущих мыслей и наконец смириться с тем, что мы не в силах помочь
несчастным, ни в чем неповинном людям. На востоке появились первые лучи
зимнего солнца, они слепили, освещая поселок новым, полным свободы,
светом. Я улыбался. В этом свете передо мной стояли все жители Майского.
     - Сергей! - представился мужчина. - Мы пойдем по вашему следу.
     - Но путь очень длинный и трудный...
     - Дойдут! - кричал из юрты Григорий Иванович. - Сергей! Я сейчас!
Они дойдут! Дойдут!
     Из юрты вышел Яков. В руках он держал снегоступы. Он приготовил
их еще вечером. Он все знал, он знал, каким будет наш новый день!
     - Оленя беречь надо! - произнес он уже известную нам фразу. -
Мужчины пойдут пешком, женщины и дети в нартах поедут.
     Маленькая собака смотрела на нас, наклоняя в разные стороны голову.
Она хорошо понимала Якова, ей достаточно было одного его взгляда. И мы
понимали Якова. Именно так должен был начаться наш новый день, день
последнего броска из капкана ОГПУ.
     - А я Павел Еловский! - улыбнулся я Сергею. - Будем знакомы!
    
Наш караван двигался на юг. Некому было его удерживать. Далеко
позади остались васюганские спецпоселения, комендатуры ОГПУ, милиция -
вся эта огромная машина, созданная властью для истребления своего народа,
огромный социальный механизм, уничтожающий культурное наследие,
созданное русским крестьянством. Десятки тысяч людей умирали от
болезней, теряли рассудок, превращались в рабов, забывали свою родину,
своих предков, свою историю на каторгах Нарымского края.
     Мы шли по тайге, а где-то далеко бил бубен. Его слышали птицы, его
слышали звери, слышали реки и озера, слышала вся тайга. И мы его
слышали. Тадебе обращался к духам. Дух леса должен уберечь любовь,
надежду и свободу. Духи рек, озер и болот не должны препятствовать
движению людей к счастью. Шаман не плакал и не страдал. Он рассказывал
духам о подвигах людей, об их героизме в борьбе со злом. Он призывал
духов предков. Они должны увидеть своих потомков, оценить их поступки и
подвиги. Тадебе обращался к духам Нижнего мира, он убеждал их не мешать
людям, идущим по тайге к свободе. Тадебе обращался к духам Верхнего
мира - не должны они забывать о людях, несущих в своих сердцах добро.
Духи слышали тадебе. Они вместе с ним пели его песню, они понимали его и
соглашались с ним: людям, идущим по тайге, нужно помочь!




  Тайга - железнодорожная станция в Кемеровской области
  Пимы (ненец.) - высокие сапоги из оленьей шкуры шерстью наружу. Распространены у северных
народов.
  Парабель - река в Томской области, левый берег приток р. Оби
  Остяки - название нескольких народностей Сибири: хантов, кельтов, селькупов
  Камлание - ритуал, сопровождающийся пением и ударами в бубен, во время которого шаман,
приходящий в экстатическое состояние, общается с духами.
  Мездра - нижний слой шкуры, отделяемый от дермы при выделке кожи.
  Кисы - обувь у северных народов, сшитая из лап оленя, с плотной многослойной подошвой.
  Тара - зд. Город, расположенный на левом берегу Иртыша, в подтаежной полосе Западно-Сибирской
низменности.
  Хорей - здесь: длинный шест, которым управляют упряжными оленями.
  Гать - настил из бревен или хвороста для прохода через болото.
 
 

53