Глава 14. Заговорщики.
«Ужель человек столь ничтожен и мал,
Что высших ты в нем не приметил начал?
Земное с небесным в тебе сплетено;
Два мира связать не тебе ли дано?»
Фирдоуси «Шах-намэ»
Корабль с Киряем, с Мусой и командой уже подходил к Мемфису, когда из-за скалы, нависавшей слева над берегом, показался флагман фараоновского флота с кобрами на парусе и на носу. Вслед за ним шли еще несколько кораблей эскорта.
- Кажись, приплыли. Фараон, собственной персоной, - сказал капитан и вопросительно уставился на Мусу.
- Подгребай, - распорядился номарх.
Капитан налег на весло и «Ласточка» повернула влево.
С флагмана послышалась отборная ругань: «Куда идешь, дубина? Ослеп что ли? Опять шары вином залил? Киряй, не видишь что ли, твою мать, кто идет? Забирай вправо», одновременно борт флагмана ощетинился стрелами и копьями.
- Со мной хеттский номарх! – во всю мощь легких заорал капитан. - Он ищет фараона.
На флагмане произошло замешательство, спустя полминуты копья и стрелы исчезли; вместо этого из-за борта показалась длинная кедровая доска, очевидно служащая трапом.
- Пойдешь сзади обратно в Фивы, - распорядился Муса, обращаясь к капитану. – И коротко приказал старшему из своих людей: - Вы остаетесь на «Ласточке».
Корабли сблизились, послышалась с двух сторон команда: «Суши весла», после чего Муса ухватился за протянутое древко копья, прошел по доске, легко перелез на флагманский корабль и направился к корме, к синему, расшитому звездами шатру фараона.
Фараон лежал на животе лицом к выходу в одной набедренной повязке. Корона валялась в углу. Вместо нее на бритой голове фараона красовалось мокрое полотенце. Несчастный фараон! Сначала его доконали жабы своими душераздирающими криками и пыльными фонтанами, затем, когда они частично схлынули, а большей частью передохли, на него накинулась жена, вырвав из рук раба и швырнув на пол кувшин с вином. Что только она не говорила при этом! Какие только выражения не употребляла! Досталось и рабу, который прислуживал фараону, поднося вино: его выставила за двери пинком. Тогда фараон сказал ей: «до скорого», приказал по возможности бережно отнести его на корабль и отплыл назад в Фивы, сославшись на государственные дела. Жена с Рамсесом до особого распоряжения осталась в Мемфисе. И вот теперь он лежал, терзаемый мучительным похмельем под синим балдахином и от этого казался еще синее.
Муса кивком поклонился. Глаза фараона метнулись сверху вбок, указывая на скамью у борта. Муса сел.
- Говори, - гулко простонал фараон, даже не подняв головы.
- Голова болит? – сочувственно поинтересовался Муса.
В подтверждение глаза фараона закрылись и снова открылись.
- У нас в лодке еще осталось немного пива. Прикажете подать?
Фараон отрицательно промычал, махнув рукой.
- Гонец поведал обо всем, – сказал Муса. - Жабы? – участливо осведомился он и, не дождавшись ответа, продолжал, тщательно подбирая слова: - Я, повинуясь вашим указаниям, был у Батона. Он как всегда выразил сочувствие, и снова сказал, что помочь не в силах. Дескать, Атон разбушевался и во что бы то ни стало, намерен добиться должного к себе отношения.
- В чем именно должно выражаться это отношение? – с трудом выговорил фараон. Лицо его исказилось от боли.
Муса спрятал улыбку: очевидно, фараон позабыл о своем письменном требовании к Батону «явиться в Мемфис».
- К сожалению, я этого не знаю, - честно признался Муса. - Это вам предстоит обсудить с понтификом. По крайней мере, я так истолковал его намерения.
- А сам как думаешь? – осведомился фараон и предположил: - Снова ущемить, как при Эхнатоне, жрецов остальных богов, и если даже их боги окажутся более покладистыми, в чем лично я сомневаюсь, то от жрецов можно ожидать чего угодно. Можно, например, отведать какого-нибудь яда в вине,… - горестно сказал фараон и, вспомнив вчерашний день, мрачно добавил: - …или обнаружить между мной и женой ядовитую змею.
- Одна змея – это ерунда. С этим может справиться хорошо вышколенная и подобранная охрана. А если они сбегутся со всей пустыни? – Муса озвучил свои давние мысли. – Надо бы что-то предпринять.
Про змей Муса еще ничего не знал, и сказал так, для красного словца.
- Что? Ты уже слышал про змей? – удивленно воскликнул фараон, и, получив отрицательный ответ, вкратце изложил хронику нашествия, добавив с горечью в конце: - Я потерял двух рабов и одного повара. Змеи искусали. Жаль: хорошие были ребята. Ты бы видел, как они корчились и умерли в ужасных судорогах, скрюченные словно коряги. Я распорядился сделать из них мумии за мой счет, а тарихевт, увидав их состояние, только покачал головой. Сказал, что распрямить их будет непросто.
- Надо бы пригласить для беседы Батона, – сокрушенно заметил Муса. – Это все, что вам остается. Я считаю, что он единственный, после, разумеется, Атона, кто может избавить вас, уважаемый, от бед.
- А не легче ли его… того… - фараон провел ладонью по горлу, - и тем самым достичь того же результата.
Муса вздохнул и опасливо покосился по сторонам: как раз это он и собирался предложить фараону в ближайшее время. Он промолчал, на его лице отразился испуг и он раздельно, чтобы могла слышать предполагаемая третья пара ушей - Батон, произнес:
- А что будет после этого? Я бы не стал бы этого делать: силы неравны. Что мы против богов? Да… - неутешительно потянул он. – Видимо, придется смириться с волей сильнейшего. Я думаю, что это не будет слишком обременительным. К тому же, кто знает, может быть у вас будет возможность поторговаться…
- В любом случае будут недовольные… - задумчиво произнес фараон, мучительно поморщился и сказал: - Что ж, пожалуй, придется согласиться. Амон или Атон – разница невелика. К тому же, выхода нет. По прибытию в Мемфис пригласишь во дворец Батона.
- Это приказ? – осведомился Муса.
Фараон подтвердил взглядом.
- Это ваше окончательное решение? – торжественно спросил Муса. – То есть, вы даете слово…
Фараон удивленно сверкнул глазами, с кряхтеньем и стонами стал медленно подниматься, сел, прислонившись спиной к борту, и, наконец, с мукой вымолвил:
- Да…
- В таком случае, - раздельно сказал Муса, - я уполномочен понтификом, передать вам условия или разъяснения или, скорее, рекомендации, как вам действовать дальше… Их мне дал понтифик, на случай если вы выразите свое твердое намерение примириться с ним, - пояснил Муса, шаря за пазухой. – Они в письме…. Куда же оно пропало? Вот так номер! Где ж оно? – забормотал он раздосадовано, хлопая себя по бокам, и, наконец, удрученно объявил: - Его нет.
Сыграл он великолепно: заинтригованный фараон принял живое участие в поисках письма, задавая обычные в подобных случаях вопросы: «А может быть,… а там смотрел? А где ты останавливался?»
Муса бормотал что-то вроде: «Там оно было, а там… не помню…. там мы пили пиво,… а там спали под пальмами; там была трава» и, наконец, он сделал окончательный вывод:
- Скорее всего, оно выпало у колес: трава там была густая. Я спал, а когда поднялся, поправлял одежду, ходил умываться, там раздевался; возможно, в это время оно и выпало. Ну, да, - точно: после того письма уже не было.
- Не горюй, - утешительно отозвался фараон, - найдется. В крайнем случае, скажешь Батону, чтобы накатал новое. Писатель… - презрительно хмыкнул фараон и добавил гневно скривившись: - Рекомендации…. Я ему покажу рекомендации! Схвачу, и прикажу долго бить, пока он писать не разучится! Я фараон или кто? Может быть, он вообразил, что мной можно помыкать, словно храмовым ослом? Я ему устрою! И… - фараон хотел добавить: «…плевал я на этого пакостника Атона», но вдруг умолк, сжав ладонями виски, памятуя о данном Мусе обещании, рассудив, что ругань тут неуместна и отнюдь его не украшает.
Фараон был достоин своего звания: слово его являлось законом, даже для него самого, Муса это знал, и, пряча улыбку, спокойно выслушал этот последний крик отчаянья.
Тут фараон, мучительно скривившись от невыносимой головной боли, махнул рукой, показывая на выход. Муса удалился и с комфортом устроился на носу корабля: несколько часов подряд он стоял с задумчивым видом, обозревая замечательную египетскую природу, после чего его вновь призвал фараон и от безделья предложил сыграть в нарды. За нардами и обстоятельной беседой, в которой Муса с чрезмерным жаром красноречиво убеждал фараона признать главенство Атона и весьма в этом преуспел – у фараона едва не потекли слезы раскаянья, - так они провели остаток дня и весь следующий, делая небольшие перерывы на еду: к фараону постепенно стал возвращаться аппетит.
К вечеру следующего дня фараон, наконец, пришел в себя окончательно: головная боль стихла, мешки под глазами сгладились, лицо из серо-синего превратилось в загорело-розовое. Силы вернулись к фараону, и он был полон рвения увидеть понтифика и признать в нем, наконец, своего духовного наставника, спасителя и избавителя.
И вот тут снова до их ушей донесся скрип колес. Муса встрепенулся, показал фараону на колеса и попросил разрешения причалить. Фараон кивнул и заметил:
- Я тоже не прочь размять ноги. Айда на берег. - И тотчас крикнул кормчему: - Эй, у руля, заворачивай к пристани. И объяви всем остальным кораблям дрейфовать вдоль берега.
Флагманский корабль резво стал забирать влево и вскоре причалил; фараон, Муса и несколько телохранителей – четверо устрашающего вида нубийцев, каждый из которых, пожалуй, был способен одним рывком разодрать надвое крупную крокодилью пасть, - сошли на берег. Остальные остались ждать на кораблях.
Земля снова плыла, ускользая от дневного светила в звездную ночь; за Нилом развернулся багровый закат; в тускнеющем небе вспыхнула белым пятнышком первая звезда. Колеса в вечерней тишине скрипели еще сильнее; вода лилась ровным бурливым потоком, ко всему еще в тот вечер дул свежий ветер, и путешественников тут же накрыло мелкими холодными, но особенно приятными после знойного дня, брызгами.
Фараон, пошатываясь, вступил на твердую землю, съежился, скривился, жеманно заткнул уши и укоризненно посмотрел на Мусу:
- Ну и место ты выбрал для отдыха! Немудрено тут и голову забыть, не говоря уже о каком-то там письме. Где ты спал?
Муса кивнул в сторону пальм и направился туда. Фараон потянулся вслед; за ним неотлучно следовали нубийцы.
Хотя уже почти стемнело, Муса, чертыхаясь, кляня свою рассеянность, с небывалым рвением все еще шарил, ползая на корячках, в густой траве, естественно, не там, где нужно.
Фараон ждать не привык и вскоре стал нудить:
- Да кинь ты это занятие, давай лучше снарядим матроса за пивом, пока еще хоть что-то видно.
Муса направился к главному водоводу, фараон поплелся за ним. И тут Муса кинулся к зарослям травы и победоносно воскликнул:
- Нашел! - он протянул фараону свиток.
Фараон озадачено поморщил лоб, разорвал печать, развернул свиток и стал крутить его перед носом, приближая, отдаляя, поворачивая к ускользающему закатному свету.
- Ну, вот, доискался: теперь и не прочтешь, – ворчливо заметил он и с трудом прочитал несколько первых иероглифов: - «Возлюбленному брату. Протягивая руку помощи во спасение…»
Тут закат догорел окончательно, наступила темнота, и только лунный свет падал на Землю.
- Что он себе позволяет? - сквозь скрип колес послышался в темноте гневный голос фараона, - Кто ему брат? Ну и наглец… - он уже хотел распорядиться, чтобы принесли огня, но тут Муса легко толкнул его в бок, приблизил лицо и зашипел, приложив палец к губам:
- Тсс…
И потянул фараона, увлекая ближе к колесам. От неожиданности фараон безропотно повиновался, не проронив ни звука. Охрана, не получив никаких указаний, осталась стоять на месте.
Когда скрип и шум воды стал невыносим, и слова тонули в ровном гуле, Муса быстро бесцеремонно притянул фараона к себе и заговорил сквозь шум прямо в ухо:
- Фараон, прошу, тихо. Нас могут слышать. Не делай удивленное лицо, улыбайся. Мы стоим, смотрим на звезды, делая вид, будто обсуждаем вопросы мирозданья. – Муса поднял руку, показывая на звездное небо над их головами.
Фараон вышел из оцепенения, он поднял голову и его взгляд так же устремился на небо.
Муса начал свои пояснения:
- Я собственными глазами видел папирус с заклинаниями. Он был на столе у понтифика, когда я вошел, тот быстро свернул его и убрал с глаз. Но я читаю быстро, и я успел ухватить суть. Все просто: понтифик промышляет самым отвратительным колдовством. Это он обрушил беды на Египет. Мухи, саранча, жабы, вода в Ниле, которую он отравил. Все это он. И он же способен подслушивать и подсматривать на расстоянии. От него ничего не ускользает. Он знал о разгроме гиксосов раньше, чем от Тростникового моря отправился гонец. Поэтому мы тут. Письмо я обронил специально. Думаю, вода заглушит нас, и он не услышит ни слова.
Глаза фараона округлились, его лицо исказилось от гнева.
- Я давно подозревал это! - горячо воскликнул фараон, и, спохватившись, запнулся и умолк.
- Спокойно, - усмехнулся Муса. – Улыбайся фараон. Он ничего не должен заподозрить, даже если сейчас нас видит.
Фараон взял себя в руки, улыбнулся и с интересом принялся разглядывать звездное небо.
- Говори! – приказал он.
- Ты не можешь просто напасть на храм и убить его, - продолжал Муса. – Не можешь так же пригласить его к себе и приказать казнить. Мы не знаем, кто еще в храме, кроме самого понтифика, владеет магией. Тебя и меня могут убить прежде, чем палач выхватит меч из ножен или твои солдаты подойдут к храму ближе, чем на пятьсот шагов. Поэтому слушай и запоминай мой план. Я все обдумал. Ты должен будешь сделать все в точности, у нас не будет больше возможности обсуждать его и вносить изменения.
- Я понял, - отвечал фараон. – Я сделаю все как надо.
- Хорошо, - сказал Муса. – Тогда слушай. Когда я закончу говорить, и мы отойдем от воды, ни слова больше на эту тему.
Они совещались недолго под душераздирающий скрип колес; к концу их беседы небо заволокли тучи, и спрятались луна и звезды, стало совсем темно.
Тем не менее, вскоре флотилия снова двинулась в путь, ища более удобное место для стоянки.
* * *
Тем временем в храме Атона, в приемной понтифика, тускло мерцали масляные лампы; на столе, с краю стояло традиционное пиво, вокруг сгрудились Батон, Шаратон и двое его лучших учеников: Пифатон и Ликатон. Муса опасался напрасно. В то самое время, когда он мок под холодными брызгами, договариваясь с фараоном, опасаясь быть услышанным, Батон восседал на своем ложе и был погружен в беседу.
Шаратон сидел, прислонившись к стене под светильником, и увлеченно читал, шевеля губами, поражаясь красоте слога, новейшее произведение никому еще неизвестного автора. К слову, - это были стихи о кровавом раздоре из-за прелестей некой Елены; автором значился некий Гомер.
Пифатон занял почти весь стол; сидел с линейкой и пером в руках, склонившись над листом папируса, на котором был нарисован треугольник с тремя квадратами у каждой из сторон; только что Батон в очередной раз изумил его своими познаниями в математике. И, надо сказать, эта наука увлекла Пифатона всерьез – он жадно впитывал знания, которыми щедро делился учитель. Сейчас Пифатон тщетно пытался опровергнуть высказанное шутливое утверждение понтифика, что сложенные вместе квадраты, примыкающие к прямому углу всегда равны квадрату противоположному им. Как ни бился Пифатон над опровержением, напрягая весть свой ум, все равно упрямые квадраты у прямого угла складывались согласно брошенному вскользь, после второго кувшина пива, заявлению.
Тем временем Батон обсуждал с Ликатоном особенности различных государственных устройств. Ликатон был наследником правящего ныне в Пелопоннесе царя, и этот вопрос его интересовал более всего. Предложенное Батоном строй, который он собирался воплотить в жизнь в Египте в ближайшее время, казалось мудрым и безукоризненным. Батон настаивал: если все выйдет согласно его задумкам, то Египет будет еще мощнее, устойчивей и вместе с тем власть станет более справедливой и человечной. По плану Батона верховная власть должна будет состоять из 28 старейшин - номархов, выбираемой в каждой из провинций, число которых он собирался уменьшить с сорока; во главе совета старейшин должен был стоять фараон, но не наследный, а выбираемый номархами из наиболее достойных египтян, но не из их числа. Это, мол, ограничит власть фараона и избавит навсегда Египет от всяческих сумасбродств, вроде бесполезных пирамид и каменного льва с лицом правившего не так давно фараона. Этот истукан стоил египтянам огромных средств. Преимущества нового государственного устройства Батон обосновал путем сложных математических вычислений и сейчас спокойно, обстоятельно и убедительно доказывал преимущества невиданного доселе новшества, углубляясь в детали, касаясь даже таких вещей, как денежное обращение и воинская повинность. Вслед за этим Батон вскользь коснулся вопросов семьи и брака в будущем государстве. Его взгляды на этот счет казались поразительными. Ревность, как у мужчин, так и женщин он назвал «бабьим чувством»; высказался о допустимости и необходимости делить жену или мужа с лучшими по красоте, уму и здоровью мужчинами или женщинами. Свои взгляды он обосновал так:
- Те самые люди, - рассуждал он, - что стараются случить сук и кобылиц с лучшими породистыми самцами, предлагая их хозяевам и благодарность и деньги, жен своих караулят и держат под замком, желая, чтобы те рожали только от них самих, хотя бы сами они были безмозглы, ветхи годами и немощны! Или вообще неспособны оплодотворить.
И подкрепил свои рассуждения примером из жизни, ставя в укор знакомому всем бывшему пастуху порядки, царившие в его номе:
- Я наводил справки, - сказал Батон и отхлебнул пива. – Когда он занимался животноводством, овец он разводил отменных. До сих пор слава идет. А Абара скрестил с какой-то рябой кривоногой курицей. – Батон укоризненно покачал головой и задвигал чашей в такт. - А еще мнит себя государственным деятелем. Это что ж за подданные у него будут? Страшнее нильских крокодилов… Ничего, мы еще с ним посидим, побеседуем, вразумим. Куда ж он денется!
Батон расхохотался и сменил тему. Он завел разговор о пользе совместных трапез; затем вдруг переметнулся на тему необходимости гимнастических упражнений налегке, лучше вовсе нагими, как для мужчин, так и для женщин: Мол, «от этого девушки становятся ну просто загляденье; помимо красоты обретают здоровье и силу; а только такие жены способны родить настоящих воинов». Еще и из этих соображений мол, в их храме царит свобода нравов.
Ликатон с открытым ртом слушал, принимая близко к сердцу обыкновенную подогретую пивом досужую болтовню, не лишенную, однако, известного резона, и час от часу становился все большим сторонником предложенного понтификом государственного устройства. Батон был в ударе: речь лилась из него нескончаемым потоком, а пиво наоборот, - вливалось.
Забегая вперед, стоит отметить: поутру окружающих ожидали не менее красноречивые и наглядные рассуждения о вреде чрезмерных возлияний.
А в это же время в соседней комнате, в той самой, круглой, что примыкала к покоям понтифика, находились двое - Веста и Нуматон. Веста колдовала с золотым диском, пытаясь наладить его работу самостоятельно, без участия понтифика. Комната была разделена надвое темным полотняным покрывалом. По окружности половины комнаты ярко горели фитили, плавая в плошках с неведомым составом; напротив каждого было укреплено серебренное вогнутое зеркало; свет от каждого собирался в одну точку на круглом столе, освещая призму из полированного горного хрусталя, закрепленного на нити. Сама нить тянулась к потолку от восьмигранного плоского камня, укрепленного в центре круглого стола. Отражаясь от призмы, пучок света превращался в узкую полосу, скользящую от края к центру и обратно по поверхности диска, который вращала Веста. Наконец все получилось – на обратной, затененной стороне диска можно было видеть некое изображение.
Связь была устойчивой. Что именно они видели, покрыто мраком тайны, - не всем же боги потакают! - но…
Нуматон смотрел, затаив дыханье, нежно сжимая плечи возлюбленной. Веста ворковала сладким голосом, озвучивая виденья:
- Смотри, какие там цветы! А листва! Все утопает в зелени! Ах, как там чудесно! Милый, этот мир лежит так далеко, что если принять за один шаг расстояние от Фив до Мемфиса, то, по словам понтифика, чтобы добраться туда потребуется количество шагов, многократно превосходящее число песчинок в пустыне за долиной Царей. Нам с тобой, любимый, уже сейчас доступно видеть вблизи звезды; а когда-то мы обязательно будем там, в этом цветущем саду. Давай встретимся тут, у увитого виноградом холма? – предложила она и с замиранием добавила: - Удивительно! Ведь чтоб перенестись туда требуется лишь короткий миг…. И все это благодаря Атону! Что ты молчишь, любимый?
Тут Нуматон мягко остановил диск и вместо ответа еще теснее прижался к Весте; рука его наполнилась ее упругим теплом; послышался ее трепетный стон и его жаркий шепот: «Глупая девочка, зачем же мне звезды, зачем мне целый мир, когда рядом ты…». Он сорвал покрывало и бросил его на пол, прямо у круглого стола. Свет замерцал и разгорелся еще сильнее.
Продолжение http://www.proza.ru/2013/06/24/422