- Ж-ж-жжж, - жужжа, опустился жук на лист подорожника.
Отдышавшись после перелета, он принялся оглядываться по сторонам, пытаясь определить, куда занесло его в этот раз. Место было как будто незнакомое и в то же время чем-то неуловимо напоминало виденное-перевиденное. Те же деревья, такие же кустики и трава, как везде. Жить можно.
Вдруг он краем правого глаза, самой последней ячейкой его замечательного, всевидящего ока заметил какое-то движение. Сороконожка медленно скользнула по стеблю соседнего растения и дальше продолжила ползти по земле.
Вот это удача! Он всю свою сознательную жизнь мечтал посчитать сколько же ножек на самом деле у сороконожки.
- Раз, два, три, двенадцать, тринадцать, пятнадцать, двадцать один, восемнадцать.. Тьфу, опять сбился.
Жук принялся опять считать. Он считал поочередно, и парами, и пятерками, и даже десятками, но каждый раз где-то в середине третьего десятка обязательно сбивался. Прямо-таки какой-то заколдованный круг. И сороконожка двигалась медленно, и считать он умел хорошо, во всяком случае, считался первым по арифметике среди жуков ближайшего леса, но дело с определением количества мелькавших перед глазами конечностей никак не двигалось с мертвой точки. Наконец, преодолев свою нерешительность, он обратился к хозяйке многочисленных ножек:
- Простите меня, пожалуйста, не будете ли вы так любезны и не скажите мне, сколько у вас ножек?
Сороконожка молча продолжала свое движение. «Наверное, она меня не расслышала», - подумал жук и повысил голос:
- Скажите, пожалуйста, сколько у вас ножек?
В ответ гробовое молчание. «Может, она глухая», - предположил жук и решил попробовать в последний раз. И он из всех своих сил закричал:
- Мадам, сколько у вас ножек?
- Не надо так громко кричать, я вас прекрасно слышу. От ваших бу-бу-бу просто оглохнуть можно, - раздался недовольный голос сороконожки.
- А почему вы мне не отвечали, мадам? – недоуменно спросил обескураженный жук.
- Во-первых, не мадам, а мадмуазель, - начала перечислять свои претензии сороконожка, загибая при этом не пальцы, как это делают все обычные люди, а свои многочисленные ножки.
- Простите меня, пожалуйста, я этого никак не знал, - извинился жук и даже покраснел при этом от своей оплошности.
- Во-вторых, мы с вами не знакомы, а мне мама строго-настрого запретила разговаривать с незнакомыми мужчинами, - продолжила сороконожка и кокетливо потупила глаза.
- Ой, простите меня, пожалуйста, еще раз за мою невоспитанность, - жук уже пылал красным цветом. - Но это можно исправить. Давайте познакомимся. Меня зовут Георгий Георгиевич. Можно просто Ж-жора.
- А я Пелагея, но все зовут меня Пепела, - представилась сороконожка.
- Очень приятно. Какое у вас очаровательное имя. Пепела. Как песня. Пе-пела, - нараспев произнес Жора, как будто пробуя слова на вкус. И вдруг пропел:
«Пела Пепела песню. Позже присела
Тихо на кустик омелы».
- Как красиво. И про меня. Вы поэт? – восторженно спросила Пепела.
- Нет, я только учусь, - скромно ответил Жора-жук.
- А, по-моему, вы настоящий поэт. Так что вас интересовало?
- Я хотел узнать, сколько ножек у сороконожки.
- А я почем знаю, - пожала плечами Пепела.
- Как, вы не знаете, сколько у вас ножек? – удивлению Жоры не было границ.
- Но я ведь не сороконожка, а гусеница, - обиделась Пепела, что ее не узнали и приняли за какую-то сороконожку. А потом призналась – Я и вправду не знаю, сколько у меня ножек.
- Как это не знаете? – продолжал удивляться жук. – А как же вы покупаете башмачки?
- По-разному. Одинаковые туфельки – это так скучно, - гусеница скривила забавную рожицу. – Я покупаю сегодня три пары красных башмачков, назавтра пару голубых туфелек, затем желтенькие или зеленые. И так далее. Никакого однообразия. Весело и симпатичненько. Не так ли.
И она начала смешно перебирать ножками, демонстрирую Жоре набор модельной обуви всевозможных цветов, так что у него в глазах зарябило.
- И ваши родители тоже не знают, сколько у вас ножек? – не терял надежду удовлетворить свое любопытство жук.
- Не знаю. Я их совсем не помню. Мы так мало общались. Мама назвала меня Пелагея, а папа сказал, что я Пепела. Затем мама наказала мне не общаться с незнакомыми особами, не мочить ножки и всегда спать в сухом месте. А потом они улетели.
- Как улетели? – удивился Жора. – Разве гусеницы летают?
- В том-то и дело, что гусеницы не летают. Папа и мама не были гусеницами. Скорее всего, я подкидыш. Они поняли, что я не их дочь и улетели. Они были такие красивые. Они так красиво махали своими переливающимися крыльями. Я никогда не забуду этого. Как я мечтаю тоже полететь. Но рожденный ползать, летать не может… - завершила Пепела свою грустную историю, а крупные слезы закапали на траву и, как утренняя роса, заблестели, переливаясь на солнце.
- И ты их так никогда больше не видела?
- Нет, - мотнула головой гусеница и громко вздохнула.
- И ты живешь совсем одна и у тебя никого нет из близких? – все никак не мог понять такую ситуацию Жора.
- Я же сказала, что нет, - Пепеле были неприятны все эти разговоры о ее сиротстве.
- Ты больше не будешь одна, - решил жук. – Я буду с тобой дружить. Теперь нас будет двое. И еще, я наберусь сил, и мы с тобой обязательно полетим.
- Как полетим? – теперь уже удивилась гусеница.
- Не знаю как, но обязательно полетим.
«Пела Пепела песню. Позже присела
Тихо на кустик омелы. Взлетела».
Запел он свою песню, Пепела подхватила мелодию, и они вместе начали кувыркаться на поляне.
По утрам, когда поляна блестела капельками росы, они, свернувшись клубочками, двумя шариками катались по траве, принимая утренний душ. А потом валялись на этой же траве, медленно обсыхая под лучами солнца. Днем они прятались в тени или играли в разные игры, придумывать которые Жора был большой мастак. Наигравшись жук валился на спину, а Пепела переползала через него, щекоча его своими ножками. Жора смеялся от щекотки, а Пепела смеялась, потому что ее забавляла эта игра. И вообще ей было приятно, потому что ему было приятно.
Несколько раз жук пытался взлететь вместе с гусеницей. Но, то ли она была слишком для него тяжела, то ли Пепеле трудно было удержаться на гладкой спине Жоры, только она каждый раз соскальзывала с него, прежде чем он взлетел. Каждый раз она при этом печально вздыхала и повторяла от кого-то услышанную присказку:
- Рожденный ползать, летать не может.
- Ничего-ничего, мы обязательно полетим вдвоем, - уверял ее маленький рыцарь.
Однажды ближе к вечеру гусеница, всегда такая азартная в играх, вдруг стала какая-то вялая и сказала, что ей трудно двигаться.
- Наверное, ты перегрелась на солнце. Ведь сегодня был такой жаркий день. Ложись-ка ты в тенек и отдохни. А завтра все будет по-прежнему, - предложил ей Жора.
Так они и поступили. Гусеница отползла в тень под елкой и затихла. Жора сидел рядом с ней, сторожа ее сон.
«Ничего страшного. Отоспится и снова будет прежней Пепелой», думал жук.
Но ничего уже по-прежнему не было.
На следующее утро Пепела все продолжала спать.
Не проснулась она и на второе утро. И на третье. Она лежала, свернувшись клубочком, как будто у нее болел живот, и не реагировала на призывы Жоры проснуться. Более того, на второе утро она вся покрылась прозрачной пленкой, которая на поверку оказалась противно липкой, и когда Жора попытался ее сорвать со своей подруги, склеила его лапки. Он потом долго мыл их в лужице. Пленка эта вначале тонкая и прозрачная, все время увеличивалась и мутнела. Так что скоро исчезли даже очертания Пепелы. И только красная шапочка, которую Жора подарил гусенице на десятый день их знакомства, и которую Пепела никогда не снимала, какое-то время проглядывала сквозь погребальный кокон. Когда же исчезла и эта последняя точка, эта последняя тонкая ниточка надежды, связывавшая его с дорогой подругой, жук понял, что никогда не увидит Пепелу.
Никогда.
Какое противное слово. Оно, как гвоздь, которым заколотили дверь в твой дом, в который ты уже больше не попадешь. Оно как недопетая песня, которую грозным окриком оборвали на самой высокой ноте.
Вот так была захлопнута дверь в его счастье. Так была оборвана песня, которую они пели вместе с Пепелой. Так и не исполнилась ее заветная мечта полетать.
Жора украсил цветами место вокруг кокона. Теперь его Пепела утопала в цветах, которые она так любила своим маленьким и добрым сердцем.
Жора проплакал весь остаток дня и сам не заметил, как уснул. Утром он решил в последний раз взглянуть на то, что осталось от его подруги и улететь прочь от этого места, где все напоминало ему о ней и о днях, когда они были так счастливы.
И что предстало перед его взором. Какой-то вандал постарался разрушить все то, что он вчера так любовно соорудил. Цветы были раскиданы в разные стороны, а кокон пуст. Кто похитил Пепелу? Кто посмел это сделать? Весь ужас последних дней обрушился на него. Он столько времени держался надеждой, а теперь даже то последнее, что осталось от его подруги, у него отняли. Слезы, так долго сдерживаемые, хлынули из глаз. Рыдания сотрясали его. Он ничего не видел и не слышал вокруг. Но он и не хотел ничего видеть и слышать.
- Жора, - пробился из внешнего мира в его сознание чей-то тоненький красивый голосок. – Жора, прекрати. Что ты плачешь, как маленькая несмышленая гусеница.
Жора перестал плакать и прислушался, откуда идет этот голосок, который неуловимыми интонациями напоминал ему что-то очень знакомое. Он вертел головой, но непросохшие еще слезы мешали ему увидеть говорящего.
- Да вот же я, Жора. Твоя Пепела. Взгляни, я умею летать! – голос звенел от радости.
Наконец, расплывшаяся картинка сфокусировалась. Но вместо дорогой гусеницы жук увидел стоявшую перед собой бабочку необычайной красоты. Она вся переливалась на солнце и ежеминутно вспархивала от нетерпения.
- Кто вы, красавица, - только и смог выдохнуть Жора.
- Кто-кто, конь в пальто, - проворчала красавица, недовольная непонятливостью друга. – Ты что от слез соображать перестал. Это я – Пепела. Пе-пе-ла, - повторила она по слогам для пущей убедительности.
- Но как это случилось? Ты же умерла? – все еще не веря в чудо, недоумевал жук.
- Ничего не умерла. Я спала. А сегодня, когда проснулась, оказалась бабочкой. Я тебе такой не нравлюсь?
- Нравишься, очень нравишься, - заверил ее жук. – Я в жизни не видел таких красавиц. Я все еще не верю своим глазам. Дай я тебя потрогаю.
- Трогай, сколько хочешь, - разрешила бабочка. – Знаешь, Жора, что я думаю. Те красавцы бабочки и вправду были мои родители, раз я теперь такая же, как они. А я всегда думала, что я подкидыш и уродина.
- Ты не уродина, ты самая красивая бабочка на свете. А раз ты бабочка, то значит, ты можешь летать, - закончил он свою логическую цепочку.
- А о чем я тебе битый час толкую, - подтвердила Пепела. – Полетели.
Они, взявшись за лапки, полетели. А сверху донеслось:
- Все-таки поговорка «рожденный ползать, летать не может» не всегда верна в жизни…
Взгляните на небо. Если прищуриться, то вы обязательно увидите красивую переливающуюся бабочку, а рядом с ней большого жука. Это – Пепела и Георгий Георгиевич, можно просто Жора. А если еще прислушаетесь, то услышите, как они тоненькими голосами выводят незатейливую мелодию:
«Пела Пепела песню. Позже присела
Тихо на кустик омелы. Взлетела и полетела».