У нее были глаза цвета непростого асфальта. Это как? Представьте, если бы на асфальт упало три дождинки, а сам он был бы снят из космоса. Еще был длинный рот и губы средней толщины. Она закуривала, и помада всё никак не стиралась, даже если губы красила в последний раз позавчера. Вот она закуривала голуаз (это смешно и пафосно, можно подумать, здесь пасутся герои фильма «Мамочка и шлюха», но да, именно желтый голуаз) и говорила:
- Я похожа на кошку – сама на руки не иду, жду, когда под мышки подцепят и унесут. Мяукаю. Когда зовут, не прихожу. Или прихожу нехотя, когда все забыли. Убегаю. Очень редко остаюсь у кого-то на коленях, а если уж осталась, то осталась и обняла за шею лапами. И замурлыкала. Но это редко.
Или вот:
- Все меня боятся. Наверное, нужно курить не папиросы в мундштуке и бросить всю экзистенциальную херню. Не боятся меня только фашисты и те, кому нечего терять. Морды наглые ходят за мной по пятам. Жениться просят. Но я их не хочу. А хочу я тех, кого сама боюсь.
Как-то мы застали ее вдрободан пьяной в тамбуре спального вагона (такое бывает), разговаривающей с глухой красивой уборщицей средних лет (такое бывает):
- Я тогда поняла, что буду рыдать. И что дом полон гостей. И что если они увидят, как я проливаю слезы, понесутся вопросы. И будут утешать, и я буду пуще прежнего жаловаться. А если утешать не будут, так это же ещё хуже.
Или вот размышления, перед тем, как хлопнуть ветхой дверью (быть может, навсегда):
- А меня в пивном ларьке все знают. Говорят, хугардена нет, есть эдельвейс. И я такая в волосатом пальто вышагиваю.
Вы знаете, она была ничего так человек, если ее недолго терпеть. Это да. Никто не знает, где ее нынче черти носят. Может быть, превратилась в иную персону, побрила голову, стерла помаду. Или бигуди накрутила и в Праге живет на всем готовом. Мы, признаться, не интересовались. Но если придет письмо, не смолчим, чего уж мелочиться.
весна-лето 2013