Он пах вишней в Куантро

Людмила Комарова
Эдик вернулся с работы раньше, чем обычно. Cкинув в коридоре промокшие от дождя ботинки, он надвинул на ноги тапочки и юркнул в комнату. Через пару секунд в комнате появилось заспанное грустное существо – щенок спаниеля Мартин.
    — Ну ты, Мартин, даёшь! Так всех воров проспишь. Чего не встречаешь?
Щенок виновато уткнулся носом в ногу хозяина.
    — Почему ты один? Где Милена?
         Мартин вопросительно посмотрел на Эдика, лениво пошевелил хвостом и отправился на кухню.
    — Ты иди, я сейчас... Я – мигом... Только разок сыграю и покормлю тебя, — проговорил в  уже опустевший дверной проём Эдик.
Он завороженно смотрел в сторону дивана, на котором лежал внушительных размеров новёхонький чёрный кофр. В кофре лежала гитара фирмы «Мартин и Ко.», мечта всей жизни Эдика. Он копил на неё целых три года, во многом отказывая себе, и не только себе. Взять, к примеру, только что прошедший день Восьмое марта. В этот день Эдик сэкономил на цветах для своей девушки с замечательным именем Милена. Сначала хотел купить розы, а потом подумал о «Мартине» и обошелся кустовой гвоздикой. Несколько дней после праздников Эдуард чувствовал себя скверно, потому как считал, что его девушка заслуживает нежных роз и ничего кроме. Ведь Милена была необыкновенной – обладала покладистым характером, миловидной внешностью и хрупким телосложением. Она работала фармацевтом с удобным графиком «два через два», так что Эдик был всегда накормлен, заботливо вылечен от всякой простуды и даже не мог представить, что бы с ним было, если бы два года назад он не встретил эту девушку.
Мечта Эдика была не из дешевых, и в общем-то, если хорошенько подумать, не по карману учителю музыки, подрабатывающему консультантом в магазине музыкальных инструментов. Чтобы поскорее скопить на «Мартин», Эдуард пару раз пробовал увольняться из магазина и заниматься репетиторством, пытался подрабатывать лабухом в ресторанах, но в итоге каким-то необъяснимым образом снова оказывался за прилавком магазина, вокруг которого царил дурманящий аромат благородного дерева и дорогого лака. Да, именно так пахнут гитары, и у каждой – свой запах.
«Мартин» был особенный  – он пах вишней в Куантро и, при умелом прикосновении к струнам, заливал всё помещение невероятно чистым глубоким звуком. Когда магазин покидали покупатели, Эдик открывал чёрный кофр, обитый изнутри бархатом цвета прелой вишни, брал в руки «Мартин», садился на высокий стул, закрывал глаза и начинал играть. Он чувствовал, как всё его тело покрывается мурашками от удовольствия, а губы помимо его воли расплываются в идиотской улыбке.
Прошедшим вечером, пересчитав свои сбережения и добавив к ним пару тысяч репетиторских, Эдик понял, что требуемая сумма наконец собрана. Утром он поехал в магазин и, купив «Мартина», привез его домой. Он положил кофр с гитарой на диван и медленно открыл его. Комната мгновенно наполнилась сладковато-вишнёвым запахом палисандра. Эдик с жадностью втянул воздух носом.
    — Вот это да... Пахнет хорошо пропитанным бисквитом с вишнёвой прослойкой. Так бы и съела, — облизнувшись, произнесла Милена, глядя на лаковое чудо в кофре.
    — А то! Это же «Мартин», — распирало от гордости Эдика.
Эдуард закрыл кофр и, чмокнув Милену в шею, направился в сторону двери.
    — Я обратно – на работу. Приду часов в девять. Без меня кофр не открывать, инструмент  не трогать. Вечером ты наконец-то услышишь, как звучит хорошая гитара!

                ***
Сейчас, стоя в своей комнате всего в двух шагах от гитары, Эдуард всё никак не решался к ней приблизиться – он не мог привыкнуть к мысли, что инструмент уже его. Предвкушая игру, Эдик закрыл глаза, и в его воображении мгновенно всплыл образ «Мартина», который он знал как свои пять пальцев: лаковый корпус из мадагаскарского палисандра, махагоновый гриф с перламутром, черепаховая накладка под руку. Он был идеален. Идеален во всём – в форме, звуке, и даже пах он ни чем-нибудь, а вишней в ликёре. Эдуард перебирал в уме мелодии, которые, по его мнению, были бы достойны «Мартина», и выбор этот оказался не таким уж простым делом. Через пару минут судорожного сжимания и разжимания кулаков он выбрал «Арабское каприччио» Таррега и нагнулся к кофру. Замки оказались открытыми. Удивлённо пожав плечами, Эдик откинул крышку футляра. Когда он посмотрел на «Мартина», в его груди словно что-то оборвалось, и к горлу подступил колючий комок. Глаза Эдуарда отказывались это видеть. Он зажмурился и с бешено бьющимся сердцем вновь взглянул на гитару. Из кофра на него смотрел искалеченный «Мартин». Выглядел он так, как будто над его грифом и корпусом поработал не один жук-точильщик. Орнамент по краям гитары в виде «гусиной лапки» был нещадно съеден каким-то вредителем, лак потрескался, покрытие на колках – содрано, а три нижних струны покрывали мелкие коричневые пятна неизвестного происхождения.
    — Ма-артин! — взвыл от злости побагровевший Эдик. Он снял с ноги тапок и выбежал из комнаты в надежде отыскать щенка-древогрыза. — Лучше сразу выходи, иначе, я не знаю, что с тобой сделаю!
Услышав голос разъяренного хозяина, щенок забился под кухонный буфет, мучительно фыркая от пыли. Эдик подошёл к чихающему буфету и, держа тапок наготове, присел на корточки.
    — А ну вылезай, чудовище! Я-то, дурак, собирался покормить тебя нормальной собачьей едой, а ты, я смотрю, уже перешёл на благородные породы деревьев... Да как ты мог сгрызть своего тёзку? Ты хоть понимаешь, что я назвал тебя в честь штуковины, которая лежит там, в кофре, изуродованная тобой? А ведь, когда я тебя покупал, меня предупреждали, что спаниели – порода капризная – что попало не едят. Я тогда не придал этому значения. А надо было, — остывал понемногу Эдуард.  — Ты же кроме своих игрушек ничего другого не грыз – ни мебельных ножек, ни тапочек. Почему же сегодня ты решил сожрать то, что мне так дорого?
Эдик беспомощно лёг на пол. Он сложил на груди руки, словно свечку сжимая в них тапок, и безразлично глядел в потолок. Через минуту под буфетом заскреблось. Сначала из-под него показался тёмный собачий нос, а потом и весь Мартин. Почти ползком он подобрался к Эдуарду и, лизнув его в ухо, тихонько приткнулся у самого плеча. Чувствуя, что опасность миновала, щенок потянулся и широко зевнул.
    — Зубы-то мелкие, как бисер, — ухмыльнулся Эдик, посмотрев на зевающего Мартина. Он положил на пол тапок, большим пальцем руки осторожно опустил нижнюю губу щенка и ещё раз взглянул на частокол из мизерных резцов и иголочек-клыков. — Постой-ка, а ведь это не от твоих зубов следы, там – на гитаре... Твои слишком уж маленькие, — Эдуард потрепал Мартина по голове. Тот лишь громко вздохнул в ответ, покосился на лежащий рядом с хозяином тапок  и уснул.
Во входной двери коротко клацнул ключ, и в прихожей появилась Милена.
    — Эдик, это ты здесь?
    — Я, — глухо раздалось из кухни.
    — Ты же сказал, что в девять придёшь, — Милена сняла пальто и пошла на голос Эдуарда.
    — Пораньше отпустили.
    — Почему ты на полу?.. — с растерянным видом девушка положила  на стол пакет с только что купленным хлебом и, не отрывая глаз с лежащего на полу Эдика, медленно опустилась на стул. —  Что случилось?
    — Только не говори, что ты ничего не понимаешь, — с каменным лицом произнёс Эдуард. Сделав короткую паузу, он неожиданно подорвался с пола и уселся за стол – напротив Милены, внимательно изучая её глазами. Через несколько секунд пристального вглядывания он грозно изогнул брови, обеими руками схватился за волосы на своей макушке и, отпустив их, стал похож на Мефистофеля. —  Как же я сразу не догадался?.. Ведь это сделала ты!
    — Эдик, ты меня пугаешь, — вжалась в стул девушка. —  Объясни, наконец, в чём дело?
    — Это ты его погрызла...
    — Кого?
    — «Мартина».
    — Что с ним? — испуганно покосилась Милена на растянувшегося под ногами щенка.
    — Да сущая ерунда! Только корпусу и грифу – конец. Три года коту под хвост! Я даже не знаю, подлежит ли это реставрации. Вот если бы ты погрызла только колки и струны или, на худой конец – пуговку... Так к пуговице ты даже не притронулась. Знала, что делала.
    — Какие колки? Какая пуговица? Я спрашиваю, что с собакой? — глаза Милены заблестели, голос задрожал, и её тонкие пальчики нервно сжали скатерть.
    — Причём здесь собака? Я – про гитару. Говори, зачем погрызла?
    — Эдик, ты в своём уме? — девушка потрогала лоб Эдуарда. — Я что, похожа на бобра? Зачем мне грызть гитару?
    — Не знаю... — опешил Эдик. — Ну, может, хотела отомстить за гвоздики – те, что я подарил тебе на Восьмое марта. А сегодня с утра, помнишь, когда я показал тебе «Мартина», ты сказала «пахнет бисквитом», «так бы и съела», а потом облизнулась. Я точно помню.
    — Ты это серьёзно? — рассмеялась Милена. — Во-первых, я люблю гвоздики и вообще, любые цветы люблю. А, во-вторых, нельзя же понимать всё буквально, — она перестала улыбаться и подозрительно посмотрела на спящего щенка. — Неужели – Мартин? Но как он добрался до гитары?
    — Я тоже сначала подумал на него. Но это не он. Если ты посмотришь на гитару, а потом заглянешь в рот этому спиногрызу, у тебя сразу отпадут все подозрения.
Милена с облегчением выдохнула.
    — Эдик, мне почему-то кажется, что ты раздуваешь из мухи слона. Сейчас окажется, что на гитаре пара мизерных царапин, которые вы сами же в магазине и сделали, — она встала из-за стола, поставила чайник на плиту и направилась в комнату, где лежал инструмент. Не прошло и двух секунд, как из комнаты раздался визг, очень быстро перешедший в тихое завывание, и глухой хлопок от отпущенной крышки футляра. — Да что же это такое? — доносились до Эдуарда всхлипывания девушки. — Ведь ты столько лет копил...
    — Ну вот, теперь ты можешь себе представить, что я пережил, когда открыл кофр, — закуривая сигарету, даже с каким-то удовлетворением произнёс Эдуард. — Стал бы я так убиваться из-за пары царапин.
    — Не понимаю, кто мог это сделать? А главное, зачем? — заплаканная Милена вернулась на кухню, налила чай в чашки и, поджав под себя ноги, словно нахохлившийся воробышек неуклюже примостилась на табурете.  — Как вообще могло что-то случиться с гитарой, если она лежала в закрытом кофре?
    — Почти в закрытом. Когда я вернулся с работы, кофр был закрыт, а вот замки – нет.
    — Мистика какая-то.
    — Послушай, а к тебе днём никто не заходил?
    — Генка заходил, но он даже в квартиру не зашёл. Я ему хлеб отдала и банку солёных огурцов – у него там, как всегда, закуска кончилась.
    — Так, ну Генка – это ладно. Он сам в прошлом музыкант. Ни у одного музыканта, даже пьющего, на инструмент рука не поднимется. Может, ещё кто приходил?
    — Соседка заходила. Спрашивала, не пахнет ли у нас газом. Я ей сказала, что не пахнет.
    — А у неё в руках что-нибудь было? Может, инструмент какой-нибудь?
    — Инструмент? Ты думаешь, она была в курсе, что ты купил «Мартина» и решила сыграть с тобой дуэтом, а заодно спросила – не пахнет ли у нас газом?
    — Да ты не поняла. Может, у неё в руках было что-то вроде стамески или пассатижи?
    — Эдик, старушке под девяносто, — ухмыльнулась Милена. —  Могу себе представить – бабушка-божий одуванчик проникает к нам в квартиру с зубилом, проходит в комнату, открывает кофр и какое-то время занимается резьбой по дереву. И главное, что я этого не замечаю. Даже смешно.
    — Действительно, смешно. Но всё-таки, нужно проверить все версии.
    — Всё равно соседка отпадает. Она дальше коридора не пошла, хотя я её приглашала на кухню, чтобы она там всё обстоятельно обнюхала.
    — А она что?
    — Да ничего. Поводила в коридоре носом, извинилась и ушла к себе. А где-то через полчаса пришла мама, мы с ней чайку попили. Потом я пошла её проводить, заодно за хлебом зашла, — кивнула Милена в сторону сумки со свежим багетом.
    — Мама, говоришь? — подозрительно прищурился Эдуард. — А она не могла открыть кофр?
    — Ну, если только, когда я на кухне стол накрывала. Вообще-то я ей сразу сказала, что ты запретил его открывать до своего прихода. А потом, даже если она его и открывала, зачем ей уродовать гитару? Она же прекрасно знала, чего тебе стоило её купить.
    — Ну, предположим, Виолетта Георгиевна решила поквитаться со мной за прошлый Новый Год, вернее, за тебя. Если ты помнишь, в самый разгар праздника твоя мама мягко намекнула мне, что её дочь, то есть ты, заслуживаешь большего, чем я могу тебе дать. Помнишь, как она вдруг совершенно случайно вспомнила про Заславского, который подарил жене шубу? Потом она также невзначай сообщила, что Певзнер купил новый внедорожник, а Трунов отправил жену и тёщу на отдых в Испанию. Я, конечно, чтобы не портить праздник, прикинулся идиотом, сказав ей, что очень рад за всех этих людей. Но Виолетта Георгиевна разозлилась и заявила, что я неудачник, который всю свою жизнь будет жить в задрипанной однушке на первом этаже пятиэтажки и копить на бесполезную бренчащую деревяшку, а её единственная дочь так и не узнает, что такое «настоящая жизнь», — Эдуард нервно бросил в рот кусок сахара и запил чаем. — Твоя мама – мудрая женщина и сделала правильный расчёт — она портит гитару, мы ссоримся и расстаёмся, и ты находишь себе нового мужика – делового и богатого.
    — Ты так говоришь, как будто уже точно знаешь, что это сделала она, — нахмурилась Милена. —  Лично я в этом совсем не уверена.
    — Это легко проверить. Достаточно лишь набрать её номер, — Эдик протянул мобильник Милене.
    — Нет уж. Звони ей сам. Пусть эта глупость будет на твоей совести.
Эдуард, играя желваками, встал из-за стола, набрал номер псевдотёщи и направился в комнату.
    — Эдик, не делай глупостей! Тебе же потом самому стыдно будет, — крикнула в коридор Милена.
Тот ничего не ответил и демонстративно закрыл за собой дверь. Его не было минут пятнадцать, и эти пятнадцать минут показались Милене вечностью. Она сидела за столом с закрытыми глазами, зажав голову между ладонями, и прислушивалась к разговору в комнате. Но Эдик говорил тихо, поэтому до неё доносился только глухой бубнёж, который прерывался довольно часто, и тогда Милена понимала, что слово взяла её мама. Виолетта Георгиевна была женщиной коммуникабельной и никогда не лезла за словом в карман – слова она брала из какого-то другого места, особенно, когда была не в духе.
Наконец, дверь комнаты открылась, и из неё вышел бледный Эдуард.
    — Ну что? — тихо спросила Милена.
    — Это она, — Эдик прошёл на кухню, достал из кармана сигарету и жадно затянулся.
    — Что она сказала?
    — Сначала она говорила, что не открывала кофр и вообще делала вид, что не понимает, в чём дело. Потом, когда я ей сказал, что гитару кто-то испортил, она спросила как именно, и я ей в красках всё описал. Она даже посочувствовала мне – думала усыпить мою бдительность. А я возьми ей, да и ляпни, что нашёл в кофре её волос ежевичного цвета. Ведь в такой цвет только она у нас красится.
    — А ты мне про волос ничего не говорил...
    — Да я его и не находил. Просто хотел проверить – вдруг всё-таки это она. И проверил.  А мама твоя рассмеялась в трубку и сказала, что это действительно она испортила гитару. Маникюрными щипчиками. Радостно так сказала. А в конце добавила, что её предсказание сбылось.
    — Какое?
    — Она же мне на Новый Год «предсказала», что я буду на гитару всю жизнь копить. Вот оно и сбылось. С её помощью.
    — Как же так... — всё ещё не веря в произошедшее повторяла Милена. — Как она могла?.. Зачем? — всхлипывала она, пока не разрыдалась.
Эдик затушил сигарету и быстро пошёл в прихожую. В его голове всё перемешалось – надменный голос и смех Виолетты Георгиевны, плач перепуганной  Милены, которая что-то быстро говорила, пытаясь его удержать. Оттолкнув от себя девушку, он схватил с вешалки  куртку и прямо в тапочках выбежал из квартиры.
    — Эдик, куда ты? — крикнула Милена. Она беспомощно смотрела ему вслед, растирая по щекам ручейки слёз.
Эдуард мчался в ближайший магазин за крепкой, чтобы залить ей всё случившееся с ним. Залить и забыться. Хоть ненадолго.
Вообще-то Эдуард почти не пил, разве что по праздникам. Но сегодня был особый случай, можно сказать, исключительный.
Выбежав из подъезда, он со всего маху врезался в идущего навстречу субъекта в  хиповой джинсовой кепке.
    — Эй, мужик, полегче! — раздалось из-под закрывающего пол-лица козырька.
Эдуард ничего не ответил, лишь немного притормозил. Он представил себе гогочущую в трубку Виолетту Георгиевну, искалеченный ею «Мартин», сиротливо лежащий в кофре, и его накрыла новая волна ярости.
    — Вот стерва! — прорычал он в небо, припустив в сторону магазина.
Удивлённо посмотрев вслед убегающему Эдику, субъект в мгновение ока  исчез за подъездной дверью.

                ***
В магазине почти не было покупателей. Взяв поллитровку с романтическим названием «Журавли» и ржаную лепёшку, Эдик подошёл к кассе и встал за небритым мужчиной в телогрейке. Тот купил три «Путинки», банку рыбных тефтелей, что-то шепнул пышногрудой кассирше и, просканировав бегающими глазками Эдуарда, отошёл к столику с пустыми корзинами.
    — Ох, боюсь, не стать вам сегодня частью журавлиного косяка, – томно произнесла пышногрудая кассирша,  многозначительно посмотрев на Эдика.
    — В каком смысле? — напрягся тот.
    — После девяти спиртное не продаём.
    — А ему почему продали? — покосился он в сторону «телогрейки», которая пристально и с подозрением рассматривала неподалёку банку тефтелей.
    — Когда он покупал, было без одной минуты, а сейчас, извините, не могу.
    — Что, совсем никак? Поймите, мне очень нужно, — теребил он в руке пятисотку, переминаясь с ноги на ногу. — Вообще-то я не пью... Просто день сегодня такой.
    — Придумали бы что-нибудь пооригинальней, — закатила глаза кассирша. — Сказала же – не могу, — она строго посмотрела на Эдика. — Лепёшку брать будете?
    — Буду, — недовольно буркнул тот. Он достал из кармана мелочь, спрятав пятисотенную поглубже.
    — Да не расстраивайтесь вы так. Видите мужчину в телогрейке?
Эдик нехотя кивнул.
    — Это местный «воротила», — прошептала пышногрудая. — Спекулирует спиртным – толкает всем страждущим после девяти, прямо около магазина. И с удовольствием продаст вам то, что не смогла продать я.
    — Точно продаст?
    — А вы думаете, он просто так здесь стоит — тефтели гипнотизирует?
Эдик замер в нерешительности с лепёшкой в руках, но тут пышногрудая дама встала из-за кассы и, боднув Эдуарда самой выдающейся частью своего тела, направила его прямо в руки местного дельца.
После непродолжительной торговли с «воротилой» желанный предмет призывно булькал у Эдика в кармане. Дешёвая «Путинка» обошлась ему намного дороже «Журавлей» – бизнесмен в телогрейке видел, как Эдуард теребил в руках пятисотенную на кассе, и наотрез отказался снижать цену.
Эдик дошел до подъезда своего дома и сел на скамейку. Он положил на колени лепёшку и, открутив крышку на бутылке, вопросительно уставился на её содержимое — желание выпить исчезло совершенно. Мысли об искалеченном «Мартине» сменило чувство вины: как он мог обвинить Милену в порче гитары, да ещё в довершение всего – оттолкнуть её? Домой идти было стыдно. Эдик, как мог, тянул время. Его ноги в давно промокших тапочках окончательно замёрзли, а зубы ритмично отплясывали Джигу-Дрыгу. Он с презрением посмотрел на открытую поллитровку и, задержав дыхание, залпом выпил примерно четверть. По телу быстро разлилось приятное тепло. Эдик сунул в обожжённый рот кусок ржаной лепёшки, подумав, что всё не так уж плохо, как ему казалось всего каких-то пять минут назад. Он посидел ещё немного, затем спрятал недопитую бутылку во внутренний карман куртки и направился домой.
Милена сидела на кухне со спящим щенком на коленях и нервно тыкала пультом в направлении телеэкрана.
Эдуард, не раздеваясь, подошёл к кофру. Стоя над ним, несколько минут он обдумывал план действий на завтра. Во-первых, нужно будет разузнать у знакомых про хорошего гитарного мастера, а во-вторых – понять, во что обойдётся реставрация, если, конечно, о таковой вообще может идти речь. От этих мыслей у Эдика заныло сердце, и рука машинально потянулась к замкам футляра. Открыв его, он застыл от изумления – в кофре лежал совершенный «Мартин» – лаковый, без варварских зазубрин, с новыми колками и струнами. В комнате приятно запахло вишнёвой косточкой. Эдуард словно зомби прошёл на кухню и, достав из куртки поллитровку, бросил её в мусорное ведро.
    — Кажется, у меня белая горячка... — повернулся он к впившейся глазами в телевизор Милене. — Или водка палёная...
    — Ты что, пил? — не выдержав, спросила та, хотя собиралась не разговаривать с Эдиком как минимум час.
    — Только, чтобы согреться.
    — А с чего это ты вдруг – про белую горячку?
    — Я только что открыл кофр, а в нём – абсолютно новый «Мартин», — закуривая, произнёс Эдуард.
    — Как новый? Совсем новый?
    — Новее не придумаешь.
Милена вскочила со стула, сунула щенка Эдику и побежала в комнату.
    — Нет у тебя никакой горячки. Он действительно новый, — растерянно произнесла она, вернувшись обратно. — Ерунда какая-то...
    — Да уж, — с сарказмом подтвердил Эдик. Казалось бы, при таком повороте событий ему следовало бы радоваться — ведь его «Мартин» был цел и невредим, лежал себе в соседней комнате и источал дивный вишнёвый аромат — но сама абсурдность ситуации вызывала в нём противоречивые чувства.
    — Выходит – моя мама не портила «Мартина»? — обрадовалась Милена.
    — Выходит.
    — Так зачем же она на себя наговорила?
    — Вот ты у неё завтра и спроси, — Эдик с силой втёр в пепельницу докуренную сигарету. — Спать пора – мне завтра рано вставать.
Заснуть оказалось непросто. Полночи Эдуард лежал в кровати и таращился в потолок под тихое посапывание Милены. Узнав о непричастности Виолетты Георгиевны к порче гитары, Милена успокоилась и, как только коснулась подушки, тут же погрузилась в сон. Эдика же мучили два вопроса: первый – он никак не мог понять, что за странные трансформации в течение дня происходили с «Мартином», и второй – каким образом он будет налаживать испорченные отношения с Виолеттой Георгиевной. Ведь сегодня вечером он успел наговорить ей по телефону столько гадостей, сколько и представить-то трудно. Конечно, Виолетта Георгиевна была далеко не подарок, но будущих тёщ не выбирают – к ним просто привыкают, как и ко всему неизбежному в этой жизни. Всего лишь несколько часов назад, рассказывая Милене про успешную «отработку» лжеверсии с волосом ежевичного цвета, Эдуард ощущал себя самим Эркюлем Пуаро. Теперь же, лёжа в кровати, он чувствовал себя полным идиотом, отчего часто ворочался и вздыхал.

                ***
Пробудился Эдик от настойчивого треска будильника. Его голова разрывалась от боли. Из-за вчерашних промокших тапочек горло сильно отекло, так что глотать получалось с трудом. Первое, что он сделал – открыл кофр с «Мартином». Даже утренний полумрак комнаты не смог скрыть безупречный лаковый глянец на его корпусе. Убедившись, что с гитарой всё в порядке, Эдик тихонько оделся, откопал в бездонной аптечке Милены обезболивающее, и приняв его, вышел из дома. Он собирался купить ей цветы, чтобы хоть как-то загладить свою вину за вчерашнее.
Через полчаса Эдик уже возвращался обратно с букетом свежих подмосковных роз. На подходе к дому он поднёс цветы к носу и глубоко вдохнул. От нежного аромата розового масла глаза закрылись сами собой, а когда открылись, сердце Эдика ушло в пятки. Метрах в пяти от него, прислонившись грифом к переполненному мусорному контейнеру, стоял безобразный «Мартин» – тот, вчерашний – с уродливыми зазубринами на корпусе и ободранными колками. Сбоку «Мартина» подпирала пустая стеклянная банка с ярко-розовой металлической крышкой.
«Странно, крышка точь в точь, как у нас на соленьях», — подумал Эдуард.
В прошлом году Милена купила точно такие же крышки для заготовок на зиму, и Эдик хорошо  запомнил их ядовито-розовый цвет. Он подошёл к контейнеру, чтобы поближе рассмотреть банку. На крышке чёрным маркером было выведено «СОЛОГ 2012», что означало солёные огурцы посола 2012 года. Это был почерк Милены. Она всегда подписывала консервированные собственными руками овощи и ягоды, даже несмотря на то, что банки были прозрачные, и нужно было сильно постараться, чтобы перепутать плавающие в рассоле огурцы с помидорами или кабачками.
«Неужели все эти махинации с гитарой – дело рук Милены?» — подумал Эдуард.
Опустив цветы словно веник, он поплёлся к подъезду. Эдик вдруг осознал, что он совсем не знает человека, с которым живёт вот уже целых два года. Действие народной мудрости про «тихий омут» он ощутил по полной. Выходило так, что все два года Милена умело притворялась пай-девушкой, каковой на самом деле не являлась.
До квартиры Эдику пришлось добираться на ощупь – какой-то умник в очередной раз выкрутил лампочку из патрона. В темноте он налетел ботинком на какой-то стеклянный предмет. Эдуард нащупал в кармане зажигалку и, чиркнув несколько раз, осмотрел пол. Предмет оказался майонезной банкой, приспособленной под пепельницу.
    — Везёт же мне сегодня на банки... — недовольно пробурчал он, ставя незамысловатую пепельницу на прежнее место.
Достав из кармана ключи от квартиры, Эдик вдруг резко остановился.
    — Это же Генка... Вот гадёныш! — процедил он сквозь зубы и помчался на третий этаж.
Звонить пришлось долго. Наконец, за дверью раздалось недовольное мычание, и над натянувшейся дверной цепочкой возникла взъерошенная Генкина голова.
    — Эдик, ты? — осипший голос Геннадия не вселял оптимизма. —  Имей совесть... Ты на часы смотрел?
    — Я сегодня на них всю ночь смотрел – заснуть не мог. Всё думал, что за чудеса у меня дома творятся.
    — Какие ещё чудеса?
    — С моей гитарой.
    — Слышь, брат, мы тут вчера с друзьями посидели – ну, ты понимаешь... У меня голова раскалывается. Ничего не соображаю. Давай вечером, а? — просипел Генка и захлопнул дверь.
Эдик со всей силы нажал на кнопку звонка. Не прошло и минуты, как Генка сдался.
    — Заходи, изверг, — сурово сказал он, распахнув дверь.
Они молча прошли на кухню, которая походила на очень маленький городок, пострадавший от урагана. На полу было разлито что-то липкое, и при перемещении по кухне ноги издавали чавкающие звуки.
    — Пивка? — предложил Генка. Он пошарил за видавшей виды занавеской, извлёк оттуда бутылку Будвайзера и протянул Эдуарду.
    — Даже не предлагай.
При виде пива Эдик закрыл глаза – головная боль напомнила о себе с новой силой.
    — Что, с Миленкой поругались? — покосился на букет Геннадий.
    — Да что-то в этом роде.
    — Я так вчера и понял, когда ты меня у подъезда чуть с ног не сбил. Только что ж ты её стервой-то обозвал?
    — Да не Милену я обозвал, а маму её — Виолетту Георгиевну.
    — Хе, Виоле-етту... — словно кот, объевшийся сметаны, довольно протянул Геннадий. — Ну, тогда другое дело. Чего пришёл-то ни свет ни заря?
    — У нашего мусорного контейнера стоит гитара, вместе с банкой из-под солёных огурцов, которую тебе вчера Милена дала.
    — Да что ж они так поздно мусор-то вывозят... — стукнув по столу кулаком, возмутился Генка.
    — Можешь ты мне дураку объяснить, зачем ты поменял гитары? Я же вчера чуть с ума не сошёл – думал, у меня белая горячка...
    — Веришь, сам не знаю, что на меня нашло, — начал Геннадий, вертя в руках найденную на столе засохшую шкурку от колбасы. — Вчера вечером ко мне друзья должны были прийти. Ну, ты понимаешь... С закуской у меня всегда плохо, в магазин идти ломало, и я пошёл к вам – огурцами побираться. Миленка твоя – добрая душа, дала мне банку своих фирменных и хлеба в придачу, обмолвившись, что ты наконец-то купил «Мартина». Тут я и подумал, а не одолжить ли мне его у тебя часов до девяти – чтоб, как говорится, тряхнуть стариной перед публикой. Я же не думал, что ты с работы раньше вернёшься.
    — Так я тоже не думал, — усмехнулся Эдик. — Начальство отпустило – в честь покупки гитары. А где ты взял искалеченного «Мартина»?
    — На помойке нашёл. Это дешёвая подделка. Дерево другое, пластмассовая накладка, перламутр искусственный. Ты, видать, вчера сильно испугался, раз не заметил... У меня ведь раньше тоже был «Мартин». Два года назад я его продал – деньги были нужны. А когда увидел этого у мусорки, не смог пройти мимо – притащил его домой. Так он у меня и простоял до вчерашнего вечера.
    — А поменял как? Ты ведь в комнату не заходил...
    — Правильно, не заходил, — шмыгнув носом, подтвердил Генка. — Я потом в неё через открытое окно «зашёл», когда Миленка на кухне что-то жарила.
    — Всё равно не понимаю. Если уж тебе так приспичило сыграть на  моей гитаре, взял бы на часок-другой. Менять-то зачем?
    — Ну да... Взял бы... Так мне её Миленка и дала... А потом, у меня принцип. Если я у кого-то беру вещь, то всегда оставляю что-то взамен. Не важно что. Это, брат, закон баланса и сохранения.
    — Сохранения? — засмеялся Эдик. — Это же физика.
    — Тёмный Вы, Эдуард, — сказал официально Генка. —  Я же в глобале – про Вселенную, а ты – «физика».
    — А подделку зачем выбросил?
    — Я после того, как на твоём инструменте перед друзьями сыграл, решил – буду копить на такой же. Я ведь сказал им, что это мой «Мартин». Теперь придётся сильно поднапрячься...
    — Да уж, — подтвердил Эдуард, хотя не очень-то понимал, каким образом Генка собирается это делать.
Теперь, когда ситуация с гитарой прояснилась, Эдик уже совершенно не сердился на Геннадия и мысленно был уже далеко. Он представлял себе, как наконец-то спокойно сядет на свой стул, возьмёт в руки «Мартина» и прикоснётся к его струнам.
Очнувшись, он взял букет и направился к выходу.
    — Так я к вам вечером зайду? — спросил Генка.
    — Заходи конечно.
    — Я буду не один.
    — С девушкой?
    — Зачем с девушкой? С аккордеоном. У меня ведь принцип – если я кому-то испортил настроение, то я его должен и поднять. Ну, ты понял...
    — Да понял, понял, — засмеялся Эдуард, выходя из квартиры.
Он бежал вниз по лестнице – на первый этаж, где его ждали Милена, оба Мартина и так до сих пор и не сыгранное им «Арабское каприччио».