Раньше, когда
мне было
четыре года,
мы жили на
Золотой Горке.
Детский сад
был рядом.
Потом отец
получил землю
для дома, и
после короткого
периода
строительства,
мы переехали
в новый,
не совсем
достроенный
дом.
До детского садика,
в который я
продолжал ходить,
было теперь
километра четыре.
Летом детский сад
переезжал
вместе с детьми
на дачи.
А осенью,
зимой и весной,
я с мамой
шел в детский сад
четыре километра.
Рано утром
я сквозь сон
слышал, как
собирался и
уходил
на работу отец.
Потом,
часов в шесть,
мама будила меня.
Иногда я
капризничал и
канючил зимой,
когда в доме прохладно,
а за окном
совсем темно,
и хочется немножко
побыть ещё
под тёплым одеялом.
С трудом проснувшись,
едва позавтракав,
чай и бутерброд с маслом,
я одевался,
а мама,
как можно тщательнее,
укутывала меня.
Чулки, короткие штанишки,
двое штанов с начёсом,
шерстяные носки,
валенки -
ниже пояса.
Майка, рубашка,
свитер, курточка,
зимнее пальто,
подбитое ватой
или овчинная шуба
– выше пояса,
заячий треух
на голову,
толстый
и колючий,
шерстяной шарф на шею.
Передвигаться
в этих доспехах
было тяжеловато.
Дорога шла
по нашей
Каширской улице вниз,
потом, по
Берёзовой роще,
затем мы
спускались в лог,
по небольшому мостику
переходили Каменку,
поднимались,
и выходили рощей,
через некоторое время
на проспект Дзержинского,
немного проходили
по нему, и вот –
забор нашего сада.
Сейчас этот путь
мне не кажется
таким длинным
и бесконечным,
как тогда в 1958 г.
Уехав двенадцатилетним
мальчуганом
из Новосибирска
в 1965 году,
я вернулся в 1993 году
взрослым 39-летним
дядей,
и конечно,
взглянул на всё
другим взглядом.
Всё вдруг съёжилось
и стало маленьким.
Про эту дорогу
в сад я могу
рассказывать долго.
Особенно тяжко
было зимой,
когда мороз,
вьюга и ты
идёшь первым
по заметённой снегом
тропке.
Мама, иногда,
пускала меня
первым, когда
ветер не в лицо.
Вторым, я всегда
отставал,
мне неохота
было в сад,
я всё равно
ещё
не проснулся,
и она ждала,
когда, я
её догоню
в зимнем, тёмном
берёзовом лесу.
Первым идти
я, пятилетний,
долго не мог.
Зимой, в 1959-м,
одетый, как рыцарь,
в тяжёлые сибирские
зимние доспехи.
И тогда она
придумала
петь песни.
Вместе.
Чтобы слышать
меня, где я?
Ведь, иногда
я сильно отставал
в тёмном,
зимнем, холодном,
вьюжном лесу,
и плакал.
Глаза замерзали.
Мне было тяжело.
Не хватало
пятилетних сил,
в валенках,
след в след,
по заметённой тропинке.
А ей что делать?
Ей на работу.
Отец ещё раньше уходил.
Прячась от ветра
за мамину спину,
стараясь идти,
как можно быстрее,
я пел с мамой
Варшавянку, Интернационал,
Про Щорса…
Это помогало.
Я больше не отставал.
И не плакал.
И страшно полюбил
песни,
музыку.
На всю жизнь.
Помогает. Sir. 27.04.03.