Ранним весенним утром Людмила Николаевна шла кладбищенской тропкой к могиле матери. День занимался теплый и солнечный. В станице вовсю цвели сады, и легкий ветерок разносил по округе аромат цветущих деревьев.
Жила Людмила Николаевна в районном центре. Работала медсестрой в больнице. В станицу приезжала нечасто и только на кладбище. Приберет мамину могилу: выполет траву, подсадит цветы, посидит на скамеечке, отдыхая - и в обратный путь, на автобус.
Пели, заливались на разные голоса птицы, и она и сама не заметила, как тихонько запела давно забытую песню, песню из своей юности. "Дурманом сладким веяло, когда цвели сады, когда однажды вечером в любви признался ты..." И слова, давно забытые, вдруг вспомнились, и та давняя история ее первой любви вдруг всплыла из глубины сердца, словно дожидалась все эти годы вот такого славного весеннего дня, чтобы нахлынуть и опалить сердце горячей волной воспоминаний. "И звезды тихо падали, когда цвели сады, о будущем загадывал, о свадьбе думал ты, и я уже не прятала своих счастливых глаз, украдкой мама плакала от радости за нас...".
С фотографии на памятнике глядела на Людмилу, чуть улыбаясь, мама, словно спрашивала:" Устала, детка? Присядь, отдохни." Людмила Николаевна через год собиралась на пенсию. С тех пор, как умерла мама, деткой ее никто не называл. Людмила Николаевна устало опустилась на лавочку и, закрыв глаза, подставила лицо весеннему солнцу, наслаждаясь покоем и тишиной. И вновь нахлынули на нее воспоминания.
- Ой, детка, смотри, не натвори глупостей! - причитала мама, глядя на сияющую от счастья дочь. Ты же девчонка еще, а он уже армию отслужил, он мужик...
- Ну что ты, мама, он такой хороший, он лучше всех! -возражала Людмила. В тот год ей исполнилось семнадцать лет, и она каждый день бегала на танцы в клуб и танцевала, танцевала до упаду. Ей было очень весело, вокруг все смеялось, лучилось, и жизнь обещала только праздник. Каждый вечер в клубе, а летом - прямо на улице, под огромными вековыми акациями - играл вокально-инструментальный ансамбль, и чаще всего в то лето солистка ансамбля станичная красавица Лена Скорба пела песню, Анны Герман про цветущие сады. Сладко пахло цветущей акацией, в воздухе кружились белые лепестки, словно снегом устилая танцплощадку. И под звездным небом далеко разносился звонкий голосок Лены: "И платье шилось белое, когда цвели сады, но что же тут поделаешь, другую встретил ты. Красивая и смелая дорогу перешла, черешней скороспелою любовь ее была..." Людмила в белом полотняном платьице самозабвенно кружилась на высоких каблучках, а одноклассницы не сводили с нее глаз, ревниво наблюдая, как уверенно ведет ее в танце высокий парень с военной выправкой.
По общему признанию, Володя был похож на артиста Евгения Урбанского, сыгравшего главную роль в фильме "Коммунист". Такой же яркой лепки черты лица, красиво очерченные губы, волнистые светлые волосы - словом, все станичные девчонки умирали от зависти, глядя, как вьется красавец-парень вокруг Людмилы.
- Смотри, подруга, - поджав губы, предупреждали соседки Людмилину мать, как бы Людка в подоле не принесла...
- Смотри, детка, - повторяла мать, а дочь только смеялась над материнскими страхами. Она любила Володю и ничего не боялась. Ведь он такой сильный, такой мужественный, он поднимал ее на руки легко, как пушинку, и говорил, что будет носить ее так всю жизнь.
Свадьбу договорились сыграть осенью, на Покров. Людмила уехала в начале июня на подготовительные курсы. Готовилась поступать в мединститут, но не прошла по конкурсу, и поступила в Майкопское медучилище. А Володя оставался в станице, работал в колхозе водителем. В выходные шабашил на стройке - надо было заработать денег к свадьбе.
Сдав экзамены, Людмила помчалась домой. Летела, как на крыльях, представляла, как обрадуется Володя ее неожиданному возвращению. Предупреждать никого не стала. Просто села в автобус и приехала. Когда в райцентре пересаживалась в станичный автобус, встретила одноклассницу и та, с жадным любопытством вглядываясь в лицо Людмилы, спросила:
- На свадьбу едешь?
- На какую свадьбу? - не поняла Людмила.
- Ну как же! Володька женится! Завтра свадьба. Я думала, он тебя пригласил...
Что-то кричала перепуганная одноклассница, суетясь вокруг Людмилы, мелькали какие-то незнакомые лица - она плохо понимала, что с ней произошло. Очнулась на лавочке у здания автовокзала. Как добралась домой, не помнила, и только дома, уткнувшись лицом в мамины колени, расплакалась. Мама гладила темные волнистые волосы дочери, утешала и тоже плакала.
... Был день рождения Володиного отца. Пришли в гости соседи и привели с собой куму, гостившую у них вместе с шестнадцатилетней дочерью. Пили-гуляли допоздна. Приезжая девчонка строила Володе глазки, откровенно заигрывала с ним, приглашала танцевать. Володя смеялся, танцевал с девчушкой. Потом пошел спать в летнюю кухню. А утром, когда с трудом открыл глаза, чувствуя, как чугунеет голова от выпитого накануне, обнаружил рядом с собой в постели сладко спящую юную соседку. Растрепанные волосы, расплывшаяся под глазами краска...
- Эй, ты чего здесь делаешь? - Володя растолкал спящую. Она, не стесняясь своей наготы, встала с постели, танцующей походкой прошлась по комнате, нашла свою сумочку, достала сигаретку, жадно закурила.
- А я теперь твоя жена, миленький.
У Володи страшно болела голова и совершенно не было настроения объясняться с юной нахалкой, поэтому он просто вытолкал ее из комнаты. Но девица вернулась через несколько минут не одна, а с матерью, и та популярно объяснила Володе, что его ждет, если он не женится на изнасилованной им девочке.
- Кто ее насиловал! - кричал возмущенно протрезвевший Володя. - Да я ее пальцем не тронул.
- А в тюрьму сядешь, - невозмутимо повторяла соседская родственница, - это я тебе обещаю. Вот видишь, - она достала на сумки что-то, завернутое в газету. Развернула. Володя увидел кружевные белые трусики с пятнами крови.
- Или я их сожгу при тебе, или отнесу к прокурору. Выбирай...
И Володя выбрал. Плакала, умоляя согласиться, мать: "Ну не в тюрьму ж садиться, сынок! Смирись, раз уж так получилось!" Матерился отец: "Наследил, поганец, так отвечай!" Володя самолично спалил улику во дворе, потом напился до дурноты. Всю ночь блевал в огороде, а утром молодые пошли подавать заявление в загс. А еще через полгода юная жена родила Володьке сына. И вся станица шушукалась, гадая, от кого нагуляла мальчишку приезжая. Но это было позже. В день же свадьбы, перед тем, как ехать за невестой, Володя вышел в сад покурить. На улице суетилась родня, украшая председательскую "Волгу" воздушными шарами и цветами. В саду было тихо, через начинавшую кое-где желтеть листву пробивались солнечные лучи.
- Что-то ты не весел, жених, - услышал Володя знакомый голос. За забором в тени разросшейся калины стояла Людмила. Она смотрела на него каким-то новым, непривычным взглядом. Это были другие глаза. Не прежние, распахнутые, счастливые, доверчивые. В них плескалась боль, и от этого лицо Людмилы казалось чужим.
Володя растерянно подошел к забору.
- Люда, ты здесь? Откуда? - он понимал, что сейчас надо говорить совсем другие слова, но не мог поднять виноватых глаз.
Людмила молчала. Замолчал и Володя. Так они и стояли молча совсем рядом, только забор отделял их друг от друга.
- Хочешь, я уйду? - вдруг спросил Володя. - Вот брошу сейчас все и уйду с тобой. Хочешь?
- Нет, не хочу, - тихо сказала Людмила и, повернувшись, медленно пошла прочь.
С тех пор прошло много лет. Людмила долго не выходила замуж, потом нашелся человек, но жизни не получилось, так и воспитывала сынишку одна. От знакомых иногда до нее доходили слухи о том, что у Володи в семье неладно. Молодая жена гуляла и пила. Вместе с ней, рассказывали, стал пить и Володя.
Даже в мыслях Людмила запретила себе возвращаться в то далекое лето. Сколько лет она старалась вычеркнуть из памяти, забыть все. И вот теперь, у могилы мамы, ее одолели воспоминания, и больше не хотелось бороться с собой. Перед глазами стояло его лицо: волнистый чуб, мужественно очерченные губы... Увидеть бы. Хоть одним глазком взглянуть, как он, что с ним. Жизнь прошла, теперь-то уж чего обижаться...
Так размышляя, Людмила пошла по кладбищенской тропке в станицу, к автобусу. Огибая разросшийся цветущий сиреневый куст, она увидела вдруг сгорбленную человеческую фигуру в старом, совсем рыжем пальто, с разорванным рукавом. Корявой палкой мужчина, как разглядела Людмила, пытался выкатить из-под куста пустую бутылку. От неожиданности Людмила вскрикнула, человек выпрямился, испуганно оглянулся и забормотал успокоительно:
- Чего вы испугались, дамочка? Идите себе спокойно! А может, у вас рубль найдется для инвалида? Не пожалейте, дамочка, душа горит... - мужчина заискивающе улыбался, обнажив беззубые десны. Он стянул старую кепку с засаленным козырьком, ветер разметал реденькие всклокоченные волосы. Морщинистое, заросшее многодневной седой щетиной лицо нервно подергивалось. Пошарив в кармане, Людмила протянула бродяге десятку, но он вдруг тихо ойкнул, отступил, не сводя с нее глаз, недоверчиво покачивая головой.
- Люда, это ты? - робко спросил бродяга, утирая кепкой разом вспотевшее лицо.
Что-то знакомое почудилось ей. Да нет, не может быть!
- Володя?! - неуверенно переспросила она.
Бродяга как-то весь съежился и кивнул, тиская в руках кепку. Он переминался с ноги на ногу, прикрывая старой клеенчатой сумкой с пустыми бутылками дыру на брюках, губы его дергались, он что-то хотел сказать, но повернулся и заковылял прочь. Но не пройдя и нескольких шагов, вернулся и, растирая дрожащей рукой слезы на щетинистых щеках, пробормотал:
- Прости меня, Люда! - развернулся и, еще больше сгорбившись, пошел, почти побежал, нелепо припадая на одну ногу, и скрылся за сиренью.
Людмила потрясенно смотрела ему вслед. Вздохнув, она с недоумением поглядела на деньги в руке, машинально сунула десятку в карман и тихо, еле слышно произнесла:
- Прости и ты меня, Володя.
Все так же заливисто пели птицы, все так же ласково пригревало солнце, но не звучала больше песня про любовь. Людмила Николаевна почувствовала вдруг, что жизнь прошла, впереди маячила одинокая старость, а душа болезненно ныла, сожалея о гордой обиженной девочке из того далекого лета, не умевшей прощать.
2001 г.
Фото отсюда fotki.lepel.by