Витя три раза постучался в самую обыкновенную дверь самого обыкновенного дома. Одну из тысячи дверей. Одну из тысячи ворот в чужие жизни.
Он не в первый раз уже стоял здесь, в этом подъезде, хотя прошлый был далеко позади.
Бог знает, был ли какой-то смысл вообще стучаться сюда. Но, в любом случае, с Хрюнделем надо было перемолвиться. А серьёзные разговоры он всегда вёл у себя дома.
- Да?
На пороге стоял, а вернее, сидел в инвалидном кресле пожилой мужчина.
- Здравствуйте, я друг Леонарда.
Он исподлобья зыркнул на Лохматого, а тот, в свою очередь, удивился, что его собеседник ещё жив.
- Ли нету дома.
- А когда вернётся?
Крылов сморозил глупость, и сразу это почувствовал. Но вырвалось по привычке, ничего не поделаешь.
- Никогда не вернётся.
- Вы уверены?
- Уверен.
- А вы... вы Тамерлан?
- Тамерлан, а ты болван.
Тимур стал неторопливо закрывать дверь.
Витя знал, что он расстроил старика. Он не хотел так начинать, но и бросать всё вот так тоже не хотелось.
- Мы были друзьями... – уже в удаляющуюся щёлку проговорил он – Хрюндель бы впустил меня.
Дверь остановилась, а потом распахнулась наразгон.
- Каретный?!!
(Только они называли его Хрюнделем)
- Каретный. Вы меня уже не помните. А если и помните, то раньше тоже никогда не впускали сюда.
- Э, не гони пургу, я Лохматыша как родного...! Да только ты... не похож на него.
Крылов вспомнил, что незадолго до смерти Хрю, они и вправду с его отцом подружились.
- Я постригся.
- Зачем?
Тимка со старческой внимательностью заглянул ему прямо в глаза.
- Те, кому оно надо, уже не живы.
Власов усмехнулся, отодвигаясь от прохода, и давая гостю войти. Тот слегка пристукнулся головой о косяк, и с изумлением оглядел покои. Пред ним всё предстало ровно таким же, как и тогда, когда он в прошлый раз стукнулся здесь о косяк.
(Лео, в следствие роста, проходил тут спокойно).
Вот он, комодик, на котором стоит фотография его маленького друга, родителей, и собаки. Вот он ковёр на полу, ничуть не изменившийся. А вот и три двери – в кухню, которая совмещалась с холлом, в спальню Тимки и его жены, и в, казалось, застывшую во времени, комнату самого Хрюши.
- Я... пройду? – он сказал это еле слышно, голос уже предал его, под давлением чувств. Здесь пахло Хрюнделем. Знаете, встречаются такие люди, с очень сильным, особенным запахом. Власовы были из них.
- Нет, пошли на кухню.
- Мне, правда, нужно. Я для этого пришёл.
- Чай или кофе?
- Сильней всего на свете я...
- Значит чай.
Лохма опешил, тем не менее, улыбаясь этой настойчивости. Знакомо...
- Водки пожалуйста.
- Держи свой чай.
Они сели за столик, стоявший рядом с плитой, на которой когда-то Хрю взорвал кастрюлю. И над которой, конечно, работал сам Витя, когда бывал здесь.
- А тётя Женя, она...
- Она в больнице. Хворает в последнее время... давно уже дома не была.
- Вы тут совсем один?
- Да.
- Ну и...
- Когда ноги отказали, стало скучнее. Но пару лет ещё протяну, все врачи обещают. Говорят, я очень живучий. Долгожитель. Может, и до восьмидесяти доиграюсь.
Лохматому спёрло воздух. Он почти не слушал старика. Слишком знакомое место, слишком хорошая память на прошлое.
- Да ты, я погляжу, холостяк?
- Что?
- Капчто. Спасибо, парень.
- За что? – Витя почувствовал себя полным дебилом.
- Мы с моей коргой поспорили насчёт этого. Она уверяла, что ты слишком притягателен для дам, чтоб не жениться. А я поставил на твой отказ. Теперь я выиграл. – он погрустнел – Надеюсь, она доживёт это узнать.
Комната Хрюнделя была ужасна. Она была ужасна тем, что проникала в самую глубь, в самый центр, и разрывала изнутри то, что, казалось, успокоилось. Каждый потерявший это знает. Хуже смотреть на вещи покойника, чем даже на него самого. Сколько бы ни прошло времени, каким бы равнодушным ты ни стал – слегка коснувшись его одежды, тебе уже не удержаться. Лохматый закрыл за собой дверь, и осмотрел это место.
Слева от двери был старый телек, сега к нему, и приставка. Напротив него – коричневый махровый диванчик. Тут Витя спал, когда оставался с ночёвкой. С двух сторон вокруг телека стояли книжные шкафы. Впрочем, книг тут было совсем не много – преобладали кассеты, спортивный хлам, и всякое прочее. Встрепенувшись, незваный гость этой комнаты – как будто бы, гость из будущего – вынул действительно старый предмет. Чёрная бобинка, обмалёванная дурацкими надписями. Внутри оказались Sex Pistols. Альбом с просьбой спасти королеву. Раритетная вещь, хоть и надоела эта группа.
На следующей стене красовалось окно. Комната была совсем небольшой, а потому, оно занимало её почти полностью. На подоконнике росла живучая пальмочка, и лежали боксёрские перчатки. Рядом – фотография тренера. Вся противоположная телеку стена была увешана старыми кусками из журналов и плакатами. Под ней – стол и кровать. У изголовья кровати – шкаф с одеждой на ручке которого висела вешалка, и... Лохматый подошёл, как во сне, глубоко дыша, и схватив его одежду. Ту самую одежду в которой он умер. Даже не постирали... Не думая о том, что делает, будто машинально, он снял вешалку с ручки, и обнял всё это. Дотронувшись до такого, чувствовалось, что рядом уже никого нет. Никакого дыхания, никаких шагов. Никого. Сердце сжалось от этого невыразимого одиночества. Был человек. Была жизнь. А теперь только ткани...
Он зарылся в неё лицом, прижимая всё сильнее, и шатаясь на ногах. Настоящего теперь не потрогать никогда. Друг ушёл.
- Чирик-чирик! – было за окном. И где-то сейчас играли дети. И люди были на работе. И кто-то отдыхал, а кто-то ел... Всё продолжалось, будто ничего и не случилось. А здесь, в этой комнате, разорвался целый мир. Кто-то бежал, с улыбкой, и слухом не чуял, что здесь, совсем рядом с ним, текут слёзы. А кто-то недовольно вышвыривал своего дружка, бросаясь его вещами, пока прямо под ним другой готов был целовать такие вещи. В одной из тысячи дверей. За самой обыкновенной стеной самого обыкновенного дома.
Витя бережно, дрожа руками, проводил по «спине» обшитой майки. Тут было много засохшей крови. Его ударили в голову. Он еле заставил себя прекратить это занятие. Прекратить кривить лицо, и тереть глаза руками. Смерть свершилась ещё восемнадцать лет назад. Поздновато оплакивать... Панк аккуратно положил одеяние погибшего на коричневый диванчик, и прошествовал к столу. На нём лежала записка.
«Дорогая мама, дорогой отец, - гласило оно – Я уезжаю ненадолго, мне предложили работу в Крыму. Если вы читаете эту записку, значит я уже там. Вернусь через неделю-две. Передайте Лохматышу, что после моего возвращения, мы загуляем как никто! Хочу снять дачу возле моря, мы там были однажды, и провести лето на славу. Последние годы вышли мрачными. Отдых необходим. Ценю вас. Бардак не трогать. “Леонард.»
Лохматый покачал головой и присел на пол.
Хрюндель и вправду уезжал туда на время. Правда, это время было не две недели, а целых три. Потом он вернулся, и они с Витькой пошли снимать дачу. Смеялись, шутили, радовались друг другу, предвкушали дальнейший отдых... Когда-то, на этой даче отдыхал весь Каретный. Точнее, тогда он уже был не весь, но не суть. В этот раз они будут там только вдвоём. Федя в Екатеринбурге, Васька в храме, Нарик в Донецке... А они всё шли, и всё шутили. Теперь не будет, как раньше. Кровь закончилась. Так казалось.
Крылов открыл один из ящичков стола. Тогда они не дошли. И не было никакой дачи. Только комната ожидания, и нелепые мысли, на вид: «Видимо сильно зашибли, плавать не сможет... придётся сидеть в четырёх стенах и лечить», или «Теперь на операцию пойдёт больше, чем на дачу. И весь отдых опять в больнице"... По иронии, не нужно было тратить денег на операцию. Операция была не нужна. Он умер раньше.
Как сейчас, болело – сидишь, волнуешься, что он не сможет вставать с постели – а выходит медсестра, и с этим гадким, с этим профессиональным выражением скорби, говорит: «Скончался». А после этого начинается трепалка о гробах, местах на кладбище, о том, что всем ведь нелегко, и что это «бывает».
Стиснув зубы, он открыл ящик, и вынул оттуда пыльный альбом фотографий. Он не собирался их смотреть. Он достал кое-что более интересное – старый дневник друга. Детский дневник.
«Пятое ноября. Сегодня тренер хвалил меня. Он говорил, у меня большое будущее. А с папой я поругался. Хотел карандаши, чтобы порисовать, а он не купил. Сейчас они с мамой смотрят кино. Дневник, я их очень люблю. Папа заменяет это слово на «ценю», потому что иначе «телячьи нежности». А мама говорит, что любовь – это такая очень сильная дружба. Но они мне не просто друзья, и не телячьи нежности. Я просто их люблю. Спокойной ночи.»
«Шестое ноября. Сегодня я подрался с девочкой. Она мне очень понравилась, и я хотел, чтобы она видела, что я сильный. Тренер наругал меня, и сказал что девочки – слабые, и их надо защищать. Но моя мама совсем не слабая! Она говорит, что любовь это когда вы оба равны! Тогда почему мне нельзя драться? Кажется, тренер ничего не понимает в девочках. Спокойной ночи»
« Седьмое ноября. Я бы хотел дружить с кем нибудь. Все говорят, что я злой. Они постоянно на меня обижаются. Но сегодня я познакомился с одним. Мы договорились, чтобы он позвал меня гулять. А он позвал гулять своего другого друга, я стал злой, и побил его. Меня опять наругали. Не понимаю, почему. Мама говорит, что я ужасно ревнивый, и что это у меня в дедушку. Папа говорит, что лучше дружить с девочками. Я больше не буду ни с кем дружить. Спокойной ночи.»
«Восьмое ноября. Сегодня я опять подрался. Они сказали, что я низкий! Родителей вызывали в школу. Папа мной гордится. Больше низким не обзывают. Спокойной ночи.»
- Спокойной ночи.. – ответил маленькому Леонарду Витя, и закрыл дневник. Он вынул первую попавшуюся фотографию из альбома, и положил во внутренний карман. Это была фотография друга с какой-то боксёрской медалью.
Кровать была не убрана, и одеяло лежало так, как он сам её наворочил. «Бардак не трогать». Никто и не прикасался.
Немного успокоившись, он лёг на диванчик, положив сверху себя одежду Власова. Рука спустилась вниз, нащупывая джойстик от сега. Раньше они почти злоупотребляли этими играми.
Стало как то теплее. С джойстиком в руке, с фотографией под сердцем, и с одеждой на груди, он задремал, про себя представляя, что Хрюша тоже лёг на свою кровать, и что завтра будет новый день.
Последней мыслью было: «Я отдал бы всё, что можно. Только чтобы увидеть тебя, и услышать тебя.»
Как вдруг, во сне, отозвалось:
- Теперь ты слышишь.