***
...Косницин с вечера ходил как обалдевший. Будто дыма от белены надышался. Он никак не мог оправиться от случившегося. То, как холуй, стоял на коленях перед толпой немцев и умолял оставить его в живых. То теперь... В уме он прикинул, какие "сигналы" могли пойти на него через других связных, которых он не знал, и какие указания могли дать соответствующие органы партизанам - у него неприятно засаднило в висках. В голове зазвонил тревожный колокольчик, который норовил заслонить и вытеснить все звуки, а в левом, и в правом ухе (поочерёдно!) запищало противно и тонко. Словно комар какой залетал, то в одно из них, то в другое.
Перед глазами у него стояло мёртвое тело Свиридова, мелово-бледные лица дочери и жены, точно приклеенные к окнам; орущие и хохочущие рожи завоевателей, подступающую мокроту, что скапливалась в паху, и... ступающий с иконой в обоих руках отец Дмитрий. Кажется, он не боялся в этот момент ни смерти, ни боли. Даже за сынишку своего - и то не боялся.
В горнице орали и пели немцы - Гетц и Брюнне, а также штабе-фельдфебель остановились у него на ночёвку. Солдат, что приехали вслед за "кюбелем" на вытянутой полугусеничной машине с удобными замшевыми сидениями в два ряда, а также на трёхосном грузовике с длинным узким радиатором, разместили частями в соседних домах.Вокруг домов по периметру расставили по двое часовых, так что б видели друг-дружку. Время от времени они патрулировали парами, отсвечивая в темноте своими пуговицами и нагрудными бляхами, что были покрыты люминесцентным составом.Когда стало совсем темно, Гетц опрокинул в себя складную походную кружку, куда жена Косницина подлила вишнёвки. Затем - что-то бросил через стол, уставленный снедью, штабе-фельдфеделю. Тот мгновенно опешил, затем - резко встал, оттопырив локти. Одёрнул и застегнул мундир, водрузил на рыжую голову каскетку и, повернувшись на каблуках, вышел во двор.
Вскоре часовые за окнами стали перемигиваться синими и красными бликами - их плоские карманные фонарики были снабжены разноцветными линзами.
Гетц поманил тяжёлым красным пальцем жену Косницина:
-Где есть твой муж, русски баба? Kоmmt zur Mir, Shneller!
Пока та стояла с трясущимся впереди чугунком с картошкой и кадкой с соленьями (в обоих руках), обернулся штабе-фельдфебель. Проходя печатающим шагом к столу, он умудрился провести рукой по женским дородным телесам, что плохо скрывались под синей сатиновой юбкой. Та ойкнула, но стерпела. Собрав на полном красивом лице смертную обиду, она тут же спрятала её под натянутой улыбкой.
-Герр обер-вахтмайстер, осмелюсь доложить, что часовым приказано одеть маскирующие плащ-палатки и обмениваться... пфруй... условными сигналами...
Брюнне сделал булькающий звук и радушно поманил его к столу:
-Дружище Танненберг, к чёрту суббординации!Я хотел сказать тебе, как истинный германец своему другу, а не подчинённому - простому истинному германцу...
На столе уже появились речные, печёные на углях, караси, сливовая наливка в огромном кувшине, на котором белой и синеватой слюдой были изображены птицы с женскими головами, прошлогоднее сало с перламутрово-жёлтой корочкой, где ещё светились кристаллики соли. ждали варёной картошки и солёной капусты с огурцами - Дарья держала их перед собой, не смея подойти. Щёки её налились красным негодованием, глаза светились колючей радостью, а на полных губах играла змеиная улыбка. При свете германской карбидной лампы она могла показаться зловещей, но подгулявшим чинам жандармерии это было не видно.
-Не забывай, ты наполовину - француз... - коротко бросил через плечо с витым погоном Гетц. На оранжевом шевроне в виде орла в веночке ему почудился клоп: - Свинячий бог, они нас всех заставят чесаться! Хотя наш прекрасный германский дуст - мы не зря раз в месяц себя им посыпаем... А где он, чёрт возьми... Может, под столом?
Он сделал движение - полез под столешницу, едва не зацепил вышитую красным и зелёным скатерть. Спас Брюнне - схватил её обоими руками и натянул что есть сил. Дарья моментально оказалась подле стола. Она с грохотом опустила чугунок и кадку, затем ухватила скатерть своими сильными полными руками. При этом Танненберг, снова изловчась, погладил её уже основательно.
При этом он приподнялся и успел шепнуть, жарко дыша, в ухо:
-Эй, русская милашка! Ты не бойся - я не насильник. Среди германских солдат бывают таковые, но - открою тебе наш секрет. Нам предписано их расстреливать, хотя и дано другое распоряжение... Но со мной ты будешь довольна! Я ещё никогда не подводил дам, не в Польше, не в Бельгии! Даже одна украинка осталась мною довольна. О, колоссаль...
Так как руку он не убирал, то - Дарья мгновенно огрела по ней своей пудовой ладонью:
-Да убери ты, ирод окаянный! Бормочешь что-то, лопочешь... Все вы кобели, мужики... И наши, и ваши... Наши только норовят по доброй воли, хуть и с перепою, а ваши - и так, и снасильничать...
-О, ты есть шлехт! Я люблю таких... когда дерутся! Германского солдата это возбуждает...
-Сам ты шлехт! Уймись, ирод...
Возле печки на широкой лавке спал переводчик из райуправы. Он лежал сапогами на красной ситцевой подушке подушке, подложив расчёсанную на пробор голову под кулак. На лице у него светилось сытое и пьяное блаженство.
Брюнне был счастлив, когда шеф выполз из-под стола:
-Дуста там нет, мой французик! Как ты говоришь - аджуданчик?! Сдвигайся ко мне по-ближе, я тебя обниму, а ты - меня! Мы снова выпьем это хмельное русское пойло... кстати, совсем не плохое! Затем будем качаться и петь... всё в такт... прекрасную германскую песню "Был у меня товарищ"!
-Нет, мой аджудан, это слишком мрачно! Давайте петь "Мальбрук в поход собрался, отважный был король"...
-Слушай, давай, Брюнне! Я беру свои слова обратно - ты настоящий германский парень, на-сто-я-я-щий! Ты слышал!?! А теперь я тебя расцелую, а ты меня - давай петь...
-Да, давай, мой аджудан! "Мальбрук в поход собрался, отважный был король..."
-"В ботфорты обо...ся, таков и был герой..."
Танненберг не оставлял своих попыток обхватить Дарью со всех сторон. Та, злобно зашипев, замахнулось на него кулачищем. Тот во мгновение ока посурьёзнел. Его палево-рыжие глаза метнули предостерегающие искры, рука, поросшая золотисто-рыжим волосом качнулась к угловатой кобуре с белой цепочкой. Но в следующий момент он снова подобрел - по лицу расплылась не вполне умная гримаса:
-Alles! Ты есть красивый, но отшень злой баба! Я думайт, ты хотеть зон от германски зольдат...
У Дарьи чуть язык не прыгнул до ушей:
-Он думать!?! Ах ты, ирод! Чего удумал, прости Господи! Да у меня муж есть, и двое детей. С козой моей такое учуди - ей в самый раз...
-Не понимайт! Что есть коза?