Катенька

   Катя родилась в одном из сёл Харьковской области. Хохлушка.
   Во время голода на Украине (а точнее сказать «голодомора») её мама умерла. Ей тогда было семь лет. Через четыре года отец сошелся с другой женщиной и ушел жить к ней, а Катя осталась в хате одна. Мачехе она была не нужна.
   Нет, она не голодала, не замерзала и не нищенствовала. Отец всегда приносил хлеб, соль, спички и сахар. У хаты большой участок. Девочка весной сажала огород. Летом окучивала, полола, ухаживала за яблонями и «дулями», ловила рыбу в Донце. Мазала глиной пол. Осенью собирала урожай, стаскивала картошку в погреб. Как могла солила капусту, огурцы и помидоры. Варила варенье из садовых ягод. Сушила яблоки и груши. Заготавливала хворост на зиму. Зимой училась в школе.
   Маленький человечек, по современным понятиям, оставшийся без детства. Недалеко жили сводные сестры по отцу, от его самой первой жены, но у них, у замужних женщин, свои заботы. Им было не до Кати.

   После того как ей исполнилось пятнадцать, отец отвёз её в Харьков и отдал учиться в ФЗУ на станочника.
   За два дня до шестнадцатилетия началась война.
   Когда фашисты стали бомбить город, все станки и всё оборудование училища погрузили в товарняки, детей посадили в прицепленный плацкарт и повезли в Казахстан. Там, где-то, собирались строить какое-то оборонное предприятие. Никто не спросил мнения родителей, никто не спрашивал согласия детей, загнали как скот в вагон и повезли неизвестно куда.

   Мастер, сопровождающий группу, всю дорогу пил без просыху. Судьба детей его не интересовала. Только до Омской области добирались больше месяца, всё время останавливались и пропускали «литерные» на фронт. За это время двое ребятишек умерли от истощения.
   В те времена шпаны развелось столько, что отстреливать не успевали. В Омской области в вагон ворвались какие-то подонки. Катя так ослабела от голода, что толком не могла сопротивляться. Её избили, изнасиловали и выбросили из вагона на одном из глухих полустанков.

   Так бы она и умерла там, в поле, у деревянной железнодорожной платформы. Но в это раннее утро проходила мимо бабка Полина, троюродная сестра моего деда Петра. Вот была неугомонная женщина. За полторы сотни километров ходила в соседний район к дочери, таскала сушеную рыбу, вяленое мясо, соленья-варенья. Дочь-то у неё, Татьяна, единственная, да с кучей детей. Муж на фронте. И хоть было бабульке за семьдесят, но грузилась она, как лошадь. Крепкая бабушка, из наших, из Серых.
   Бабушка Поля уехала бы к дочке, или забрала бы её к себе, вместе всё легче. Но только, в то время, колхозникам запрещали покидать колхоз. А уж район, тем более. У них даже паспортов не было. Я сам паспорт только в пятьдесят пятом получил. А без паспорта куда? Бабулька, мотаясь по дорогам, рисковала. Но её, если и проверяли, то отпускали с миром. Кому она нужна, семьдесят шесть лет человеку.
   Она напоила Катю, немного подкормила и потащила к себе домой. В больницу вести побоялась, там сразу бы сообщили в милицию. Война. Законы суровые, всяко могло с девочкой получиться.
   Больше сотни километров, целый день бабушка волокла Катю на своём горбу. Попутные колхозники подвозили на подводах, часть пути на бочке молоковоза, а остальное пешком.

   Дома первым делом Полина выпросила лошадь у заведующей сепараторным отделением и помчалась верхом к моему деду в соседнюю деревню. Тот тут же собрал свою знахарскую котомку и сутки останавливал у девчушки кровотечение, да отпаивал травами и куриным бульоном.
   Во время войны, сами понимаете - строго. За то, что Катюша «самовольно» покинула рабочее место, могли и расстрелять. У Кати, в кармане форменной курточки, сохранилось свидетельство о рождении. «Свидотство до нарожденя», так оно называлось. Когда стало ясно, что девочка выживет, дед взял лошадь, поехал в район, и договорился с начальником милиции. Тот ему был должен. Дед Пётр ему сына вылечил, не дал инвалидом стать, хоть врачи уже руки опустили. Так что, вопрос о регистрации втихаря утрясли.
   Вот так и спасли два старика девочку от смерти, а у бабки Полины появилась ещё одна внучка.

   В каждом селе есть свои недоумки. Однажды вечером во двор ввалились несколько подвыпивших подростков из соседней деревни, стали кричать, требовать, чтобы Катя вышла и «удовлетворила» их. Тут бабулечка зарядила ружьё, вышла на крыльцо и матом объяснила, какие органы она отстрелит тем, кто не уберётся со двора. Засранцы ретировались. После бабушка сходила опять к моему деду, тот опять съездил в район. Подростков вызвали в районное отделение милиции и «поговорили». Вернулись они с побитыми рожами и Катю больше не беспокоили.

   С тех пор эти две одинокие женские души привязались друг к другу, да так и жили вместе.
   После войны бабушка Поля повезла Катю на Украину, на Катину Родину, только там ничего не осталось. Отец куда-то исчез, и никто не знал, куда он делся. Хата развалилась. Близких людей нет. Чужое место. Посидели они на могилке у Катиной матери, да и вернулись обратно в нашу глухомань, и стали жить дальше вдвоём.

* * *

   Первый раз я её увидел, в августе сорок первого, когда она с бабушкой пришла зачем-то к деду, а я как раз был у него.
   Тогда я не обратил на неё внимания. Что возьмёшь с четырнадцатилетнего парнишки? Да и Катенька тогда была худой, костлявой, плоской девчушкой, которая ещё плохо говорила по-русски. Это сейчас акселератки в четырнадцать - уже сформировавшиеся женщины. В наше время девочки обрастали «прелестями» только к восемнадцати, а то и позже.
   После-то я про неё и забыл. Ну девочка и девочка. Подумаешь - эка невидаль.

   А потом встретился с ней в начале октября сорок девятого. Я только в сентябре пришел домой со службы. Четыре года «дослуживал» после войны.
   Это была двадцатичетырёхлетняя девушка. Очень красивая.
   Дед любил её, почти как Аню, мою сестру. Уж ту он баловал сильно, и всё ей позволял. Меня, за некоторые слова или дела, немедленно бы приструнили, Анютке-же всё сходило с рук.
   А Катерина с дедом, как бы, дружили. Сойдутся, сядут друг напротив друга, склонятся голова к голове и шепчутся.

   Не знаю, о каком деле они говорили на этот раз, только я смотрел на неё, и даже самому неудобно становилось - не могу глаз оторвать. Одета она была в старенький, чёрный рабочий халат-балахон, с короткими рукавами, подвязанный пояском. Но даже он не смог скрыть всех её прелестей-достоинств.
   У неё были красивые руки, плечики ровненькие и круглые, длинная шейка и фигурка - рюмочка. По современным понятиям, она не вписывалась в «подиумный» формат, - по-крестьянски широковатая, небольшого росточка, крепкой кости. Но смотрелась изящно и двигалась женственно и волнительно.
   И знаете… Чем-то она была похожа на мою маму. Неуловимо. Чуть-чуть. Во взгляде, в каком-то слове, в движении руки, в интонации разговора. Иногда, даже вообще непонятно в чём. Но вот…
   Каштановые, густые волосы, немного широкоскулое лицо, высоко вскинутые брови, пухленькие губки, ровненький, аккуратный такой, носик и огромные глаза какого-то странного чернильного цвета.
   И ещё, выражение глаз… Такой взгляд, как у неё, я видел только у ветеранов войны, когда ты понимаешь, что на тебя смотрит человек, неоднократно прошедший через смерть.

   Она о чём-то пошепталась с дедом и ушла с бабой Полиной обратно к себе в Топорки. А душу мою забрала с собой. Навсегда.

   С этим прожил с неделю. Думал - может пройдёт. Куда там! Только хуже стало.
   Дед, мудрый человек - сразу раскусил, что к чему. И, когда, как-то вечером, сели ужинать и дед с нами, а я пронёс ложку с окрошкой мимо рта, он, прищурившись, спросил - Думаешь?
   - Думаю, - ответил я, и мы прекрасно поняли друг друга.
   Мама посмотрела удивлённо на него, на меня, - Ну-ка, ну-ка, просветите. Что за думы у вас?
   - Да вот Катерина ему приглянулась, - резанул дед правду-матку.
   Мама поставила тарелки на стол, села, посмотрела на меня внимательно, - А ты знаешь, какая жизнь у неё была? Не знаешь? - И они с дедом рассказали мне всё. И то, что на селе её называют не иначе как «порченая». И то, что некоторые бабы плюют ей вслед.

   Поначалу кольнуло что-то патриархальное. Действительно - порченая.
   Но потом пришло осознание - что за бред? Как человек может быть «порченым». И главное, те суки, которые издевались над ребёнком, ничего, нормальные. Ну, как же. Они же «мужики», мать бы их перетак. А шестнадцатилетняя девочка оказалась кругом виновата. Уже восемь лет прошло, а её всё тыкают той гадкой историей.
   Не может человек с такими глазами быть порченым. Такие глаза бывают только у святых.
   Что-то некоторые мои односельчане не очень нравственны. Как-то, мораль у них расходится с мозгами. Если они пострадавшего ребёнка не жалеют, а травят. Если не помогают человечку, попавшему в беду, а демонстративно презирают. Если существо с такими глазами, в которых собралась вся печаль мира, стараются превратить в изгоя... Ох, неладно что-то у нас с совестью, ребята. Ох, неладно.
   Понимаете, дорогие земляки, - думал я, - что-то у вас с головой не то. Я видел, какие у неё глаза. Понимаете? Я видел её глаза.
   Откуда-то возникла абсолютная убеждённость, что мне нужна эта девушка. Не просто похоть, прихоть или каприз влюблённого самца. Судьба! Та самая, от которой никуда не денешься.
   И ещё мне стало понятно, что я нужен ей. Только она этого пока не знает…

   Через пару дней после того разговора собрались мы, опять же вечером, у нас с мамой. Пришла Анюта с детьми, Сашенькой и Леночкой. Пришел, как всегда, дед. Леночке годик исполнился, она только начала ходить, и все вокруг неё вертелись, восторгались и сюсюкали. Гули-гули, ути-ути. А я сидел на сундуке у печи, ноги калачом, и думал что-то своё.
   Мама опустила внучку на пол, посмотрела на меня внимательно и спросила, - Ну что, расскажешь что-нибудь, или ещё помолчишь?
   Анютка забегала глазами, - А что случилось? Что случилось-то? Чего это вы все?   Потом всплеснула руками, - Влюбился!
   - Ах, вы, - смеюсь, - догадливые мои. Ничего-то от вас не спрячешь, хоть в лес уходи.
   Аня хитро села рядом, - А кто она, Лёнь? Кто счастливица-то? Назови.
   Я вздохнул, а мама пояснила, - Да вот, Катя Пироженко…
   У Анюты вытянулось лицо, - Вот-те раз. А что, нормальных девок уже не нашлось? Она ведь… Она ведь старше тебя года на два.
   Я слегка обиделся, - Нет, погоди, - говорю,  - а она-то чем ненормальная? Умная, красивая. Да и вообще, что вы засуетились, может она на меня и не посмотрит вовсе. Зачем я ей, сединой побитый.

   Это было уже чересчур. Все ужасно возмутились.
   Анна резанула, - Ну знаешь! Тогда, она просто дура!
   Мама добавила, - Да как же это, Лёнечка, не посмотрит-то? Да ты что?!... Ты же у меня… Вон какой!
   Дед вставил строго, - Леонид, ты куда-то не туда. Нашим сватам ещё никто отвороту не давал. Понял?
   Тут Аня ввернула, - Только Ленька,… Если с ней свяжешься - нахлебаешься делов. Деревенские не поймут, отвернутся. Как жить будешь?
   - Да что же мне теперь, сход собирать и разрешения спрашивать? Это моя жизнь.
   Дед кивнул, - Верно говоришь. А Катюха баба славная, хорроших детей рожать будет.
   - Молчи уж. Селекционер, -  отмахнулась от него Аня,
   Мама стукнула кулачком по столу, приструнила, - Ты как с дедом говоришь?!
   - Ну, селекционер, не селекционер, - усмехнулся дед, - а в бабах смыслю. А вот к примеру, если бы она не «порченая» была, что бы вы тогда сказали?
   Аня подняла бровки домиком, как мама, - Ну… Ну, тогда лучше бы, пожалуй, и не найти.
   - Вот то-то и оно, - сказал дед. И, как всегда, последнее слово осталось за ним.
   Позже, когда все разошлись, мама попросила меня, - Лёня, только, пожалуйста, - без баловства. Девка и так нахлебалась.
   - Мам, да какое баловство. Я Серый. И мне уже двадцать два. Не мальчик - баловать-то.
   Потом спросил, - Мама, а ты, что насчет неё думаешь?
   - Моя бы воля, я тебе бы другую присоветовала. Она, Лёня, хорошая девушка, что тут скажешь. Только душу ей изувечили. Если ты к ней всерьёз… Несладко придётся… Не торопись сынок, подумай.
   - Ты знаешь, мам, я как больной. Только о ней и думаю. Никогда у меня такого не было.
   Мама улыбнулась, погладила по руке, - А что ты хотел? Любовь, Лёнечка, зла. Никакой врач не поможет.
   - Только мама… Я шесть лет без тебя. Я по тебе так скучал. Особенно первый год. Ты мне каждую ночь снилась… Если ты её не примешь, тогда я не стану зря девушку беспокоить.
   - Сынок, ну почему зря? Да если она тебе нужна, я с радостью… Она восемь лет здесь живёт, ни на одного мужика не посмотрела. Понимаешь? Даже не посмотрела. Мне это о многом говорит… Бабушка Поля на неё не нарадуется. Катерина у неё всё хозяйство тащит. А то, что её бабой не спросясь сделали, так вон они, - она махнула за окно, - девками повыходили… Пьют без просыху, да гуляют без продыху.

   Катерина, действительно, жила затворницей. Дом, огород, маленькая конторка, где она, грамотный человек, работала учётчиком, и маленькая сельская библиотека, «читальня» (она много читала). Вот и все её маршруты. От мужиков шарахалась, как от чумы. И одевалась всегда так, как будто старалась себя изуродовать. Поверх платья всегда чёрный рабочий долгополый халат. Осенью - бесформенное серое пальто. Зимой - мужской тулуп. Как будто прятала свою красоту.
   Я прекрасно понимал, что весь мой опыт обращения с женщинами, в этом случае не подходит. Да и опыт то был так себе, всего-ничего. Как подступиться к Катюше я не знал. Но подвернулся случай.

   Однажды мужичок из Катиной деревни, Гриша Топорков, «воспылал» к ней. Напился, пришёл во двор к бабушке Полине, стал тарабанить в дверь, - Катя выйди, надо поговорить.
   Вышла баба Поля, зашипела на него коброй - А ну убирайся! Сейчас жена явится, она тебе «поговорит».
   Григорий не унимался, долбился в дверь, в окно. Разбил стекло. А на улице ноябрь, минус двадцать.
   Прибежала его супруга и поволокла муженька домой. При этом орала на всю улицу про Катю. Вот, мол, ходит - глазки строит, задницей вертит, чужих мужиков, сучка такая, отбивает. Глупо конечно. Но неприятно.
   На следующий день Полина с Катей пришли к деду за защитой. А дед как раз гостил у нас, и они со своим разговором пришли к нам.
   Дед Петя выслушал бабушкины причитания и спросил у Кати, - Ты хочешь, чтобы тебя оставили в покое?
   - Конечно, хочу, - вздохнула Катя.
   - Тогда сделай вот что. Завтра суббота, завтра привезут кино. Сходи в клуб с Лёней, на пару.
   - И что, тогда отстанут?
   - Тогда - точно отстанут. - И, повернувшись ко мне, спросил, - Ну что Леонид, поможешь девушке, или у тебя какие другие планы? - И подмигнул.   
   Вот дед! Вот… Гляди, как повернул.
   Я подхватился, - Да какие планы. Нет никаких планов. Конечно, пойдём.
   Дамы засобирались домой. Я их, так просто, не отпустил. Завёл своего "Бельгийца", которого упорно кликал "Харлеем", усадил обеих в люльку (вот достоинства коляски военной техники), укутал овчинами. Да прихватил стеклорез, стекло, ещё кой-какой инструмент. Отвёз их до дому и заодно застеклил окно.

   В тот момент я приобрёл еще одного союзника. Если Катя, святая простота, не догадывалась о «сговоре», то баба Поля сразу всё поняла. Провожая меня, она, стоя у мотоцикла, тихо говорила, - Лёнечка, уж я ей про тебя напою. Уж я ей…
   Я отвечал, - Не надо, баба Поля, не спугни. Я ведь серьёзно к ней.
   - Да я знаю Лёнечка. Я тебя знаю. Я ей так… невзначай. Ну ладно, дай я тебя поцелую, да и с богом.

* * *

   В субботу вечером я поехал за Катюшей ещё засветло. Привез её с бабушкой Полей домой, помог снять тулуп и ахнул. Она была не в робе, а в ситцевом платье. Тёмно-синем, белыми горохами. Рукава фонарики, с белой оторочкой. Простое, в общем-то. Только она в нём - как богиня. Честное слово. Глаз не оторвать.
   Бабушка, ужасно гордая, подталкивала её на середину комнаты, поворачивала туда-сюда, - Вот смотрите, это она сама сшила.
   Посмотреть было на что. Катя смущенно улыбалась, - Баб… Ну что ты… Платье, как платье.
   Посидели за столом, почаёвничали, пришло время идти в клуб.

   Я наказал Кате держать меня за руку или под руку.
   Народу собралось человек двадцать.  В основном молодёжь. Когда мы зашли в помещение все разом замолчали. Все смотрели на нас.
   Я усадил Катюшу на последнюю лавочку, в ожидании начала сеанса. Она наклонилась ко мне и горячо зашептала на ухо, - Лёня, давай уйдём… Я не хочу… Мне страшно…
   - Катя, - шептал я ей в ответ, - надо потерпеть. Это, для дела. Мы не будем сидеть до конца. Немного… И уйдём. Расстегни-ка тулуп, не парься.
   Со стороны наверно казалось, что два влюблённых голубка шепчутся.
   Задули лампы, затарахтел генератор, началось кино. И все в зале, нет-нет, да и оборачивались посмотреть на нас.
   Про что фильм - убей, не помню. Не до него было. Катя вцепилась обеими руками мне в запястье, её потряхивало. Я ей шептал, - Спокойно, Катюша. Всё хорошо. Тебя никто не обидит. Я не дам. Если хочешь, закрой глаза и представь что мы дома. Надо немного посидеть.
   Она закрыла глаза и прижалась к моему плечу.
   Высидели мы минут пятнадцать. Я обнял её и прошептал, -  Ну всё, достаточно. Пойдём.
   Катя облегчённо вздохнула, и мы пошли вдоль стеночки к выходу, держась за руки. Катя уже вышла в «предбанник», а я был ещё одной ногой в зале, когда услышал вслед, - Вот сука! Охомутала парня…
   
   Посидели мы ещё у нас, Катюша успокоилась, и я отвёз их домой.
   Вернувшись, посмотрел на свою побаливавшую руку. На ней остались синяки от Катиных пальцев. У меня, у здорового мужика. Это как же она боялась?
   Сейчас, я понимаю, что у Катюши, после психологической травмы, возникла какая-то фобия. А тогда… Тогда я, слава богу, почувствовал это инстинктивно. И никогда не пытался переломить это дело силой.
   В тот вечер я понял три вещи.
   Первое, это то, что внутри гордой и неприступной девушки, ещё живёт тот ребёнок, над которым измывалась банда негодяев.
   Второе, я понял, что мне делать. Я должен стать для неё другом. Прежде всего, другом и защитником. А там посмотрим.
   И третье. Она не видит во мне опасности и, в какой-то степени, доверяет мне. Может быть, как-то связывает с дедом. И это хорошо. Это давало мне шанс.

   Я стал наведываться к ней в гости. То баба Поля передаст просьбу - помочь по хозяйству. Без мужика, мол, тяжело. То дед отправит, с каким-нибудь поручением. То мама пошлёт гостинчик. А то и просто так наезжал, без повода. Спрашивал, не надо ли что пособить. Помаленьку, Катя «приоткрылась», разговорилась. Говорили обо всём. Про жизнь, про людей, про бога, про книги, про государство. Потом даже начали спорить. Она, когда сердилась на мою «бестолковость», постукивала кулачком по столу. Катерина была старше и иногда говорила таким, наставническим тоном. И, самое забавное, когда начинала сильно волноваться, переходила на украинский язык. Я ни черта не понимал, Катя смущенно смеялась и переводила.

   Вспомнились слова моего командира-наставника. Он немного рассказывал нам о вербовке.
   Так вот, он как-то сказал, - Если ты хочешь женщину на один раз - говори с ней о себе. Если женщина нужна тебе надолго - говори с ней о ней. А если женщина нужна тебе навсегда - закрой рот, и слушай, что она тебе говорит.
   И я слушал. Она оказалась интересным и удивительно умным человеком. Со своеобразным взглядом на мир. Каким-то прямолинейным и книжно-правильным. Иногда она говорила такие вещи, как будто прожила на белом свете уже сто лет. На всё у неё имелось своё мнение и, при внимательном рассмотрении, это мнение оказывалось единственно верным. Этакий, философ-отшельник.
 
   Перед новым годом я в очередной раз заехал к ней в гости, посидеть, поболтать. Привёз гостинчики - конфеты, печенье, небольшую ёлку. Бумажный кулёк зефира. 
   Катя мне тихо сказала, - Лёня, я ведь понимаю, чего ты ко мне ходишь, только зря…
   И тут я выговорился - Катя, вот, ничего ты не понимаешь. Почему это зря? Мне с тобой интересно… Мне в своей деревне не с кем поговорить, только дед, мама и сестра. Ты погляди на остальных, что они знают о жизни? Что они видели? Да они даже ни одной книги не прочли.
   Дело не только в том, что ты красивая девушка. Я дома уже четыре месяца и ни с кем… чтобы по душам. У парней один разговор, - Давай по стопарику. Ну что это такое! Что, на тверёзую голову и заняться нечем? А девчата, так и норовят меня куда-нибудь в угол притиснуть… Понимаешь, я не из них. Я не знаю, как себя с ними вести… Не знаю, как тебе это объяснить…
   Вот я мчался со службы домой, мне казалось, что тут всё, как в детстве. Так, как я себе представлял ребёнком. Я же в пятнадцать - на фронт…
   Катя покивала, - Да, баба Поля рассказывала.
   - А приехал, тут всё не так. Люди не такие, как представлялось. Хуже… Нет, они не плохие, Кать. Они… чужие какие-то…
   Хорошо что все «мои» тут. Если бы не они, я бы давно уехал… Если бы тебя не увидел… С тобой, мне легко. Просто как-то и спокойно. Мы друг друга понимаем… Мы с тобой одинаковые. Я не знаю почему... Ну, и нравишься ты мне, конечно. Сильно нравишься. Ты очень красивая.
   Она слегка смутилась, - Кажется, я тебя понимаю… Одинаковые… - Положила ладонь мне на руку. - Лучше бы ты остался насовсем служить там. В Германии.
   Я запротестовал, - Эээ, нет. Тогда бы я не встретил тебя. Ты сама не знаешь, какой ты человек. Судьба сводила меня со многими хорошими людьми. Ты - из них… Из лучших. Ты, Катя, очень хорошая.
 
   И пошла у нас дружба.

* * *
 
   Всю зиму я брал её на «охоту». Ходили на лыжах в лес. Я с ружьём, она с мелкашкой.
   За весь сезон так никого и не убили. Не хотел я, чтобы она видела кровь и смерть. Да и для охоты она была очень шумным существом. Шла на лыжах - пыхтела. Или говорила со мной о всяких пустяках. Иногда терялась в паре сосен и кричала - Лёняаа, ты гдеее!? Я выходил из-за дерева, - Да здесь я, Катюша…
   Какая тут охота.
   С нами ходили мои собаки, две пожилые лайки — Мальчик и Девочка. Я их так назвал, когда был ещё ребёнком. Они с большой иронией относились к моей спутнице и изредка удивлённо поглядывали на такого «охотничка». Вот ей богу, иногда, чуть не прыскали со смеху.
   Но Катя с восторгом воспринимала зимний лес. И я, с детства привыкший к лесному великолепию, не замечающий его, через её восприятие тоже стал понимать, что это - красота. У неё, на родине, только степь, да колки. А тут дремучий сосняк-ельник стеной, засыпанный белым. Все поляны в заячьих и лисьих следах. Солнце играет блестками на снегу…
   Я подходил к ели, сплошь покрытой снеговым саваном, толкал её и обрушивал лавину с ветвей. Катя кричала, - Погоди, дай я встану! Дай я!   Вставала под ветви следующего дерева и визжала, когда снег засыпал её по колено. Псы скакали вокруг, хватали падающий снег зубами, лаяли, и рожи у них были с улыбками до ушей. Никогда они так ещё не веселились.

   Я учил её стрелять. У Кати оказалась твёрдая рука и после тридцатого-сорокового выстрела она начала уверенно прошивать пулей коробок из-под спичек с пятидесяти метров.
   Однажды она спросила, - А ты почему не стреляешь?
   - Да настрелялся я. На всю жизнь.
   - А ты хорошо стреляешь?
   - С двенадцати лет с ружьём по лесу. Да и война…
   - А ну-ка покажи.
   Ну ладно…  Я отошёл метров на тридцать-сорок, вырезал из снега два кубика размером с голову и пристроил их в ветвях кустарника. Метрах в двух друг от друга. Потом вернулся, повернулся к «мишеням» спиной, - Ну смотри.
   Резко развернувшись, от пояса, лупанул поочерёдно из обоих стволов. Кубики снесло.
   Пошел, повесил ещё. Опять вернулся, перезарядил, - Смотри.
   Рванул как волк, пригнувшись, стелясь над снегом в сторону от мишеней. Выстрелил первый раз на бегу, не целясь, почти не глядя, второй раз на лету, в прыжке, падая набок. Попал…
   Вернулся, отряхиваясь к моей подружке. Она смотрела немного испуганно.
   - Ты потому "там" и выжил?
   - Да. И потому тоже.

   У нас было «своё» место в лесу. Каменная гряда, образованная древним ледником, срезанная с одной стороны обвалом. Вертикальные стены углом охватывали небольшую площадку с двух сторон. Катя называла это «закут». Там всегда было тихо, безветренно. Там мы разводили костёр в очаге из камней. Я доставал еду - котлетки, жареную рыбку, нарезал солонинку. Мама и бабушка Поля всегда подкладывали в заплечный  мешок что-то вкусненькое - пирожки, ватрушечки.
   Мы сидели у костра, грели еду на камнях, ели сами, кормили собак кашей с мясом. Потом пили чай. Становилось тепло, так что хоть снимай тулуп. Сытые, слегка соловые собаки, норовили лечь нам на ноги. Катя их уговаривала как людей, - Мальчик, ну ты что. Ты же тяжёлый. Ну не надо.
   Мальчик, здоровенный кобель, килограммов под пятьдесят, благодушно сопел, косил хитро и прижимался сбоку. Потом, глядя ей в глаза, осторожно клал голову на колени.
   Она чмокала его в нос, - Ах ты, подлиза.
   Не знаю, чем она приворожила этого матёрого пса, повидавшего всякое. Он и медведя «держал», и с росомахой дрался. Весь в шрамах. А как только первый раз её увидел, сразу признал в ней хозяйку. Он конечно выполнял мои команды, но, если Катенька была рядом, он выжидающе смотрел на неё, и, когда она подтверждала, - Да, Мальчик, - приступал.
   Как-то Катя сказала, - А давай здесь заночуем.
   - Ну, нет. Мне не хватало, чтобы ты простыла.
   - А давай построим шалаш. Как будто мы первобытные люди.
   - Нет, Катя. Нельзя. Ночевать надо дома.
   - Ну, Лёняаа…
   - Катя, нельзя. Ночевать зимой в лесу без надобности - глупо. Да и наши будут беспокоиться, на поиски пойдут...

   По всей видимости, она получала со мной то, чего не добрала в детстве. Романтику путешествий. Игру в таинственные приключения. Просто - игру.
   Сказывались и восемь лет затворничества. Она радовалась таким простым вещам, о которых я просто не задумывался.
   Например, у того места, где мы обычно сидели, внизу лежало небольшое поле чистого, нетронутого снега. Катюня подхватилась, сбежала вниз и начала бегать по снежному полотну, подгребая ногами. Я сначала не понял, удивился. А Катюша написала следами на белом снежном листе своё имя огромными буквами - КАТЯ. Вернулась, посмотрела сверху. Довольная!
   Спросила у меня, - Как думаешь, с самолёта видно будет?
   Я прикинул размеры надписи - Думаю, да. Видно.
   Энергия из неё била фонтаном. Как она прожила восемь лет, в ограниченном пространстве своей замкнутости? Не понимаю.
   Я сидел, сняв валенки, вытянув ноги к костру, а Катерина вырезала руками в варежках снежные квадраты из плотного снега. Потом таскала, пыхтела, составляла их один на один, раскраснелась. Строила вокруг нашего места снежную загородку.
   Я обулся, снял тулуп и стал помогать. Она «руководила», командовала - Вот этот сюда. А этот не пойдёт, тут надо побольше.
   Когда закончили, вокруг нашего костра стояла зубчатая стена, в рост, как вокруг замка.
   - Ну как?
   - Замечательно, - говорю я искренне, - молодец. Тебе бы архитектором…
   Раскинул руки, хотел обнять её. Так, по дружески. Забылся, как-то... Так и замер - руки в стороны.
   Она смеётся, - Ну обними, обними. Чего уж.
   Ох, ребята, как она смеялась. Когда она начинала вот, так - серебряно-лучисто переливаться, я готов был для неё всё сделать. Сердце у себя вырезать и отдать, только попроси.
 
   Как-то, перед уходом в лес, я шепнул бабе Полине, - Бабушка, если я её не приведу сегодня домой, не теряй нас. Хорошо?
   Бабушка заговорчески стрельнула глазами, - Хорошо Лёнечка. Очень хорошо… Слушай, что я тебе скажу… Девка-то сама не своя. Не спит, ворочается по полночи. Ты уедешь, она в окошко смотрит, не дозовёшься. Понравился ты ей, Лёня, сердце у неё не на месте. Никогда она такой не была.
   - Спасибо, бабушка, за такие слова. Спасибо.
   - Ох, Лёнь, я ведь понимаю… Я ведь не всю жизнь бабка.

   Я сделал вид, что заплутал…
   К вечеру, уже по темну, вышли не к Катиному, а к нашему селу.
   Когда вошли на единственную улицу, Катя ахнула, - Ну ничего себе, мы круг дали!
   Пришли к нам домой, там и дед, и сестра с мужем Федором и с детьми. Ввалились с мороза, заиндевелые по брови. Мама обрадовалась, - Ох, охотнички наши пришли. Сейчас ужинать будем.
   Уставшая Катя как-то неуверенно проронила, - Мне бы домой… 
   Анна руки в боки, - Ага! А как же! На ночь глядя - самое то. Нет уж, здесь заночуешь.
   - Бабушка будет переживать.
   - Ха. Бабушка знает, что ты с Лёнькой? Ну вот! Если бы ты с кем другим ушла, тогда не грех и попереживать. А ты с братом. Так что она, вот-те крест, будет спать спокойно.
   - Да, как-то не знаю…
   - Да что там знать. Завтра воскресенье.
   Я не встревал. Я знал, что будет дальше. Анна без слов стянула с неё тулуп, сняла заячий треух, принесла тапочки и стряхнула с Кати валенки. Анюта у меня здоровая женщина.
   Катя зашла в «чистую», устало поздоровалась.
   Дед спросил, - Что Катюша, намаялись?
   - Ох, деда Петя. На охоте так устаёшь… Да ещё и заблудились…- И пошла на кухню.
   Фёдор хмыкнул, дед тоже ухмыльнулся в бороду. Я иронично развел руками, - Заблудился.

   Вот вы думаете, что я специально так всё сделал, чтобы ночью прокрасться, аки тать, и умыкнуть. Ничего подобного. Задумка была в другом.
   Никогда не угадаете, что я сделал первым делом, когда вернулся со службы.
   Первым делом я сделал теплый туалет. Три штуки. У себя, у Анюты и у деда. Провозился весь свободный месяц, положенный мне после службы. Вроде простая штука, а поломать голову пришлось. Но, в конце концов, я русский мужик, и могу сделать всё, что угодно, из ничего.
   Весь «комплекс» в холодной кладовке. Вход из теплой кладовой. Дальше тамбур-переходник. Потом сам «санузел». Сиденье простое как табуретка, оббитое изнутри жестью, казеиновая труба под углом, на улице яма закрытая крышкой. В принципе, ничего сложного.
   Деревенские насмехались, - Культуру привез от немчуры! Где жрут, там и серут!
   Но зато мама и Анютка зимой практически перестали хворать. Анины дети тоже простывали и болели намного меньше, чем другие деревенские ребятишки.
   
   Поужинали, поболтали, потом почаёвничали, к десяти начали расходиться.
   Мама отвела Катю в бывшую «Анину». Сказала, - Вот Катюша, твоя комната. Кровать застелена, ночная рубашка моя. Тебе будет в пору. Если хочешь ополоснуться перед сном - баня ещё тёплая.
   - Ой, нет, тётя Таня. Спать, спать. С ног валюсь.
   Я позвал Катюшу и повел её показывать, где у нас «удобства».
   - Вот здесь видишь, поднимаешь крышку… Вот здесь вода для слива. Вот здесь тоже вода… Ну, тут, в общем, сама разберёшься.
   - Так это что? На улицу ходить не надо?
   - Летом как хочешь. А зимой не надо. Зачем морозиться. Ночью вставай не стесняйся. Мы все спим крепко.
   У меня имелся расчёт на стремление женщины к комфорту. Хотя бы минимальному. Я надеялся перетянуть её в нашу деревню. Хотел, чтобы она была рядом, чтобы видеть её каждый день. Да что там день - каждый миг.
   Кроме того, я боялся, что какой-нибудь сраный "Григорий", испортит девушке жизнь. А здесь она будет под моим присмотром. Под защитой.

   Дело было в феврале. В следующий раз, когда я заявился в гости в Топорки, Катя у меня спросила, - Слушай Лёня… А ты сможешь у нас сделать… Ну, также, как у тебя.
   - Что сделать? - Прикинулся я дураком.
   - Ну,… Туалет.
   - Нет, Катя, не могу. Зима. Как я яму рыть буду?
   - Как-то, про яму я не подумала…
   И вот тут я завел серьёзный разговор.
   - Слушай, Катя, а почему бы тебе не переехать к нам, в Михайловку. Например, к деду. У деда, также как у нас сделано.
   Катя задумалась, - А как же бабушка? Я не могу её бросить. Да и нужна я там?
   Идея сработала. Переехать значит, согласна, только о бабушке беспокоится.
   - Ладно, я попробую утрясти.
   
   Этим же вечером поговорил с дедом. У него домина здоровый, больше чем у нас. Четыре спальни. Детей-то куча была, а живёт теперь один. Да и не живёт практически, только ночует. Хозяйства-скотины нет. Загоны добротные, но пустые. Летом на огороде только картошка. Вот я и предложил ему, - Дед, прими к себе на постой Катю с бабой Полиной.
   Дед хмыкнул, - А Катерина согласна?
   - Уже созрела. Уже согласна.
   - А Полина что говорит?
   - С бабушкой пока не говорил.
   - А ты поговори… Я Лёня, честно скажу - я не против. Мне в пустых хоромах иногда не по себе. А так будут две хозяйки… Но, подозреваю, Екатерина тут временно. У тебя ведь другие планы?
   - Да деда. Планы есть. Мечты, можно сказать.
   Он сощурился, покивал - Нормальный ход. Ты всё правильно делаешь, внучек. Давай, тащи её сюда.

   А на следующий день поговорил с Катей и бабушкой. Бабулька засомневалась сначала, но я уговорил.
   - Баба Поля, ну что тебе твоя избушка? Что тебе эта деревня в шесть дворов? Ты видела дедов дом? Вот где можно развернуться, с хозяйством-то. Да и деревня поболе. Сельпо есть. Клуб. Дед согласен. Даже рад. Соглашайся и ты.
   Катя тоже подпевала, - Бабуля, соглашайся. Нас ведь от всего сердца зовут.
   - А куда я курей? А картошка в погребе? А сад? А корова? - Запричитала бабушка.
   - Перевезу всё, - пообещал я.
   - Я сама хочу с Петром поговорить.
   - Добро. Сегодня же и поговорим. Поехали.

   Короче, всё сложилось удачно. Я взял колхозный трактор (всё же я был заведующий мехдвором) и перевёз, и курей, и картошку, и соленья, и варенья. Перетащил  мебель, посуду, сено и даже дрова. Перевели Жданку, корову, с месячной телочкой. Осталась пустая изба.
  За женщинами приехал на мотоцикле. Баба Полина прижала к себе иконы, завёрнутые в платок, всплакнула на пороге, залезла в люльку и покатила на новое место жительства.
   Дедова «изба» ожила. Запахла борщом и сдобой. На полу новые половики-самовязки. Стены и печь заново побелены. На столах скатерти. На окнах тюль. На стенах коврики. В серванте посуда. На подоконниках герань. Уют…
   Дед как-то даже помолодел. Стал редко ходить к нам. Всё копался по хозяйству, поправлял стайки, ясли и насесты, клепал новые табуретки, строгал резные полочки и приколачивал их на кухне.
   Мама даже обиделась однажды. - Папа, - говорит, - вы нас совсем забыли. Живёте через дом, а видимся раз-другой в неделю. Дед Петя стал заходить каждый день, хоть и ненадолго.
   Катя тоже заметно повеселела. Деда-то она любила. Не меньше чем бабу Полю.

   Чуть позже приехали из милиции. Я увидел, сразу к деду. Гимнастёрку с наградами накинул, морду лопатой и вперёд.
   Они там уже на девку наседают - Почему, мол, ты, гражданка Пироженко, перешла в другой колхоз? Что за самоуправство?
   Катя испуганная, не знает, что и сказать. Я строго встрял - Как это "почему"?! Она за меня замуж выходит!
   Они и отстали.
   Работы учётчиком Кате в нашем колхозе не нашлось. Доярки-то всегда требовались, да только я отговорил. И Аня тоже рассоветовала. Они с Катей уже успели подружиться. Сошлись характерами. Обе скоростные.
   Катя так и осталась "домохозяйкой".

* * *

   А мы с ней стали встречаться каждый вечер. То я к ней, то она ко мне. Иногда засидимся у меня допоздна, заболтаемся, так и ночевать оставалась.
   Я ей предлагал - Кать, переезжай вон - в Анину комнату.
   - Нет Лёня, зачем. Некрасиво, нехорошо. Что люди подумают?
   До нашей встречи Катюша жила в некотором вакууме общения. Подружек нет, кавалеров - тем более. Вот я этим и воспользовался. Я стал её "подругой". Человеком, который выслушает, вникнет, поймёт, одобрит и поможет. И никаких намёков на близость. Простые, человеческие, теплые отношения. При этом, я не симулировал внимание к её личности, не притворялся. Мне было искренне интересно общаться с ней.
   Друзьями стали такими, что не-разлей-вода.
   В кино, в клуб больше не ходили. Я как-то предложил, Катюша наотрез отказалась. Она, в то время, сторонилась скопления народа. Побаивалась.
   Но зато каждую неделю - в лес, на лыжах. С горюшек покататься. Я научил её как, скатываясь, на ходу, поворачивать, объезжая препятствия и она, скинув тулуп, в свитере и стеганых штанах летела вниз по извилистой. А скатившись до конца, разворачивалась юзом и визжала от восторга. Кричала мне - Видел?! Видел - как я?!
   Я смотрел сверху вслед, как она виляет корпусом на поворотах, и понимал, что пропадаю. Душа болит. Замуж её хочу…
   Но рано ещё. План был выполнен, дай бог, только на четверть.

   Мы много читали. Ложились на наш здоровенный, деревянный, отцом сработанный, диван и читали вслух по очереди. Часто мама подсаживалась и слушала. Читали всё подряд, что есть в библиотеке. Маршака и Золя, Достоевского и Сервантеса. Читали Маркса, Энгельса, Ленина. Бывало, читаю-читаю, смотрю - она спит уже. Так на диване и засыпали рядом.
   Однажды просыпаюсь ночью, что-то тяжелое на мне. Потрогал - ага, Катерина. В свитере и штанах с начёсом. Головой у меня на плече, рукой приобняла, ножку положила поперёк живота и сопит мне в ухо. Какой там сон. Так и пролежал, боясь пошевельнуться, пока петухи не заорали. Наслаждался ощущением близости и теплоты её тела.
   Катя проснулась, кашлянула, поёрзала, потом вдруг замерла и медленно, осторожно сползла с меня. Полежала тихо, шепотом спросила, - Ты спишь?
   - Нет, -  говорю, - не сплю.
   - И давно не спишь?
   - Давно.
   - А почему не согнал меня?
   Я усмехнулся - А как ты себе это представляешь? Я тебя потрясу и скомандую - слазь к едрени-фене?
   - Прости Лёня. Мне так неудобно.
   - А мне показалось, что тебе было удобно.
   - Нет, Лёня, я серьёзно.
   - Катя, ай… да не забивай голову пустяками. Ну, подумаешь, прижалась ко мне. Теперь мир перевернётся?
   Катя удивилась, - Так тебе что, всё равно?
   Я посмеялся, - Ну, неет. Мне не всё равно. Мне понравилось…
   Она толкнула меня кулачком в бок, - Охальник.
   Вот женская логика. И так неладно, и эдак нехорошо.
   - Ну почему, сразу охальник. Мне приятно, что ты рядом. Ничего крамольного, вот ей богу. Да ладно тебе, Кать. Давай ложись на место, ещё часок-полтора можно вздремнуть.
   - На какое это место? Что опять - так же?! - Завозмущалась она.
   - Катя, вот если бы я был твоей подругой, это было бы нормально? - Начал я применять "дипломатию".
   - Но ты же не подруга.
   Тут я сделал вид что обиделся, - Ну спасибо, Катюха. А я-то думал, что мы друзья... Вот чёрт, какой я дурак, а…
   Катя испугалась, - Леня, ты не дурак… Это, вроде, я… того…  Погоди. Я сейчас.
   Она сбегала в кладовку, пришла ко мне, легла опять головой на плечо, ножку положила поперёк, ручкой обняла и спросила, - Так? - усмехнулась, - "Подруга".
   - Да, Катенька, так. И никакая ты не «того». Ты - чудо, что за человек.
   Она поёрзала, удивилась, - Слушай, ты такой удобный!
   - Так, что я и говорю... Не холодно? Может тебя одеялом накрыть?...
   Не уснули. Проболтали, пока не забрезжило.
   Так и приручал я её к себе. Постепенно.

   Как-то раз поспорили, не помню уж по какому поводу. Я намекнул ей, что она сказала глупость. Она полушуткой обиделась, - Ах, ты! - И попыталась толкнуть меня в грудь. Я перехватил её ручку, не дал.
   - Ах, так! - Катя выкрутила руку и набросилась на меня. Мы боролись с ней, сидя на диване. Я, конечно, поддавался, но сопротивление оказывал. Она сопела, выкручивала мне руки, опрокинула и старалась прижать, обездвижить.
   В конце концов, это ей "удалось". Я лежал на спине, руки в стороны, а Катя сидела на мне верхом и держала за запястья - распяла.
   - Ну что, - спрашивала она меня гордо, - сдаёшься?
   Я подёргался, как будто и правда, пытаюсь вырваться. Она уже злорадно допытывалась, - Сдаёшься, шкиднык?
   - Сдаюсь, сдаюсь. Только не делай мне ничего плохого – со слезой "умолял" я.
   - Вот то-то - выпрямилась гордо. И вдруг замерла. Посмотрела строго и обиженно. Быстро слезла с меня и пошла на кухню.
   Тьфу ты, чёрт. Как я не старался, организм среагировал на её тело. Я побежал следом.
   - Катя, погоди. Не уходи. Давай поговорим.
   Она, молча, залезла в валенки, надела тулуп и пошла на улицу. Я за ней - Кать, ну пожалуйста, не обижайся.
   Катя, не оборачиваясь, быстро шла к калитке.
    - Кать, ну хочешь, я себе отрежу всё, нахрен... Не хватало мне, из-за этой фигни, друга потерять.
   Она уже взялась за щеколду, но тут замерла. Повернулась и сказала на полном серьёзе, - Ты же кровью истечёшь.
   Я развёл горестно руками, сказал убито - Кать... Я не знаю, что мне делать.
   Она вернулась. Подошла ко мне, босоголовая, тулупчик нараспашку, - Пошли в дом, не стой на морозе.
   Долго проговорили на эту тему. "Взаимоотношение полов" - серьёзный вопрос. А мы уже, в общем-то, и не дети.
   Пришли к выводу, что есть инстинкты, от которых никуда не денешься. А есть добрые, человеческие отношения. И если, я мужчина, а она женщина, то необязательно разбежаться по разным углам и глядеть друг на друга волками.
   - Ладно, Лёнь. Это бабья привычка. Чего побежала - сама не пойму. Ты же не виноват.
   - Ну, действительно Кать. Ну родился я с этой штукой, что теперь. Не обращай внимания. Я понимаю, иногда неудобно... Можно споткнуться об это дело и упасть…
   Она хохотала, заливалась - Я представила себе эту картинку!
   Просмеялась, спросила строго - Лёня, у тебя и правда ничего гадкого в голове нет?
   Я посидел, подумал, пожал плечами, - …Нет Кать. Ничегошеньки.
   В голове-то у меня, конечно, всё было - как надо. Только я не считал это "гадким".
   - Ты что, совсем не видишь во мне женщину?
   Я подтянул её к зеркалу, подсмеивался - Смотри… Штаны, свитер. Щека поцарапанная. Дерётся. Ну, какая же это женщина?
   - Ах, ты!... - Она опять набросилась на меня…
   Я же говорю, энергии в ней - через край. Шемела.
   Заходит мама в мою комнату. Катя сидит на мне верхом. Я лежу на половике, мордой вниз, и она старательно (аж язычок высунула) выкручивает мне руку за спину.
   - Что, Кать, рука неправильно выросла? Исправляешь?
   Катя перебросила через меня ногу и уселась как на брёвнышке - Тетя Таня! Он сказал,- потыкала в меня пальцем, - что я не женщина!
   - Неправда - прохрипел я, - не говорил.
   - Так может он, в хорошем смысле. А ты его уже мордуешь.
   - А как с ним ещё? - Она опять набросилась, завыворачивала мне руку, - А как… С ними… Ещё… С мужиками-то…
   Мама засмеялась, пошла к себе.
   Я вывернулся, метнулся и закатился под кровать.
   Катя заглядывала под подзорник и командовала - А ну, вылазь! Быстро!
   - Нее, - проблеял я.
   Она выпрямилась, топнула ножкой, - Гэть оттэль!
   - Ни за что!
   Катя упала на четвереньки, ухватила меня за рубаху, тянула, сопела - Всё равно я тебя… оттуда выковорию…
   Выволокла меня на середину комнаты собирая дорожки, раскрасневшаяся. И тут мы с ней такую возню устроили, что любо-дорого посмотреть.

   Однажды в конце февраля я провожал Катеньку до дома. Время позднее, по зимней поре уже ночь. Луна ярко освещала снежную улицу. Пар от дыхания искрился на морозе. Снег громко хрустел под ногами, если кто идёт - далеко слышно.
   Подошли к дому деда и остановились у калитки. Разговаривали. Дело было в субботу, мимо нас по улице шли люди, спешили на киносеанс. Вдруг Катя обняла меня, привстала на цыпочки и притронулась к моему лицу щекой.
   - Обними-ка меня, - как-то, не попросила, а приказала она  - Как будто мы с тобой целуемся.
  Я обхватил её и поцеловал куда-то в висок.
   - Лёня!  - Удивилась Катя.
   - Для полной достоверности - усмехнулся я… - Прости, не устоял.
   Она отпустила меня, - Всё, прошли... Слушай Лёнь, ну отобьёшь ты охотку у местных парней приставать ко мне. А дальше что? Ты молодой, неженатый. Тебе девушка нужна, семья, дети. Ты себе жизнь не подпортишь, прикрывая меня?
   Стоп, - думаю я себе, - Лёня. Теперь не спеши и осторожно. Сейчас будет важный разговор!
   Она притронулась ко мне, - Лёня, что молчишь?
   - Да вот, представляю себя женатым, с детьми. С какой-нибудь девушкой…
   - Ну?
   - Не представляется как-то. Я с тобой хочу.
   - Ты же хорошо понимаешь, что это невозможно. Я старше тебя. И, кроме того... В общем, невозможно.
   - Что, прямо-таки совсем невозможно?
   Катя задумчиво на меня смотрела, молчала.
   - То есть, маленький шанс всё же есть? - Спросил я.
   - Знаешь что… Давай у меня сегодня заночуем. А то всё у тебя, да у тебя. Залезем на печь, сыграем в дурня. У меня мысль есть, надо посоветоваться. Пошли. - И она открыла калитку.

   Односельчане, отмечали, конечно, что Катя, иногда, у нас ночует, и относились к этому пренебрежительно. Что, мол, с неё взять - шалава. Порченая.
   А наши смотрели на это с полным пониманием. Уж на что, и баба Поля, и мама, были людьми строгой, домостроевской морали, но воспринимали нас как двух закадычных друзей. Да мы, собственно, ими и были.
   Все родственники не видели в наших вечерних посиделках и совместных ночёвках ничего крамольного. Впрочем, для них, активно подталкивающих Катю ко мне, вопрос о нашей совместной жизни считался решённым. Поэтому к деревенской молве они относились с иронией.
   Для нас с Катей будущее было ещё неизвестно. А родня для себя уже всё решила.

   Мы поужинали бабы Полиными щами с бараниной и поболтали со стариками. Потом Катенька пошла к себе в комнату, а баба Поля негромко меня спросила - Лёнечка, может пора уже и сватов?...
   - Рано бабушка. Рано родненькая. Только напорчу.
   Дед сказал, - Полина, не торопи события, всему своё время. Он всё правильно делает.
   Я забрался на печь и сидел там ноги калачом, головой доставая до потолка. На перевёрнутой кастрюле стояла керосиновая лампа, с прикрученным фитилём.
   Катя снизу сказала - Погоди, я шаровары одену. Чтобы не светиться там… - Потом залезла на печку с колодой карт. Села напротив меня, тоже «по-турецки». Но раздавать карты не стала, а внимательно на меня смотрела.
   - Лёня, скажи мне честно, - зачем я тебе нужна? Знаю-знаю - тебе со мной интересно, и всё такое. Только Лёня, я же не дура, я понимаю, что ты не просто… Я же старая.
   Я усмехнулся, покачал иронически головой  - О, господи. И когда же ты успела состариться?
   - Да-да Лёня. И ещё, - тут она наклонилась ко мне и посмотрела внимательно, прямо в глаза, - я порченая.
   Я вздохнул, - Кать, ты умный человек, а повторяешь чужие глупости.
   Она продолжала смотреть мне в глаза, говорила тихо, - Лёня, я не девушка. Понимаешь?... Меня так «любили», что я чуть не сдохла. Я себя, до сих пор, грязной чувствую…
   Я закрыл глаза. Мне стало больно, - Прости.
   Она удивилась, - За что?
   - За то, что не смог тебя защитить.
   - Погоди. Не понимаю. Ты что, серьёзно так думаешь?... Брось Лёня, что уж теперь. Дело давнее… А вот проблемы остались.
  - Для меня этих проблем - … старше… не девушка… их не существует. Эти трудности только внутри тебя. На самом деле это не имеет значения... Я вовсе не хочу показаться тебе, эдаким великодушным. Ты посмотри на деревенских парней - многие готовы за тобой…
   - Ты что, ревнуешь?
   Я ей как на духу, - Конечно, ревную... Я тебе скажу - зачем ты мне. Потому, что лучше тебя я никогда не найду. И искать не буду. Вот, передо мной сидит идеал.
   Она криво усмехнулась, - Идеал, говоришь? Нет, Лёня, я обычная баба. - Потом опять наклонилась ко мне и зашептала,  - Лень, я же простая девка. Мне всего хочется. И любви и семьи. И детей. - Выпрямилась, вздохнула, опустила плечи и, глядя на лампу, продолжила, - Но я уже смирилась. Привыкла… Ты сейчас мне друг. Даже больше чем друг - брат… Но я боюсь. - Посмотрела на меня печально, - Я расслаблюсь, поверю, что у меня всё может быть хорошо. Что я могу быть счастливой. Полюблю тебя. А потом ты уйдешь к другой… К нормальной. И всё рухнет. И мне будет больно…
   Я спокойно ей объяснял, - Да-да-да. Вот про это я и говорю... Ты боишься того, что ещё не произошло. Твои страхи не сбудутся никогда. Они пустые… Подумай - а если нам суждено счастье? А ты меня отталкиваешь. И только поэтому оно, счастье-то, не произойдёт. Как тебе…
   - Лёня! - перебила Катя, - Да я же тебя не отталкиваю! Ну, ты что такой-то? Ну, когда я тебя отталкивала? Я просто боюсь тебе жизнь испортить…  И вообще, боюсь.
   - Погоди. Я ещё кое-что… Я не пойму - почему ты чувствуешь себя «грязной», «порченой», «ненормальной»? Почему? Не доходит до меня…  Вот сейчас, давай, прямо и до конца. Мы ведь взрослые люди… Эти твари, эти суки, там в вагоне, они поранили тебя… Ну… Изнутри... А если бы они тебя там не тронули, а палец тебе откусили? Ты что, тоже чувствовала бы себя «грязной», «порченой»?
   Катя закрыла лицо руками, плечи её затряслись. Я испугался, думал - заплакала, отвёл её ладошку, заглянул в лицо - она хохочет.
   Потом сквозь смех, - Ой, не могу… Лёнька, який ты дурны’й… Сравнил с пальцем…
   Немного успокоилась, - Ну, ладно-ладно, я поняла… Нет, правда… Я сейчас немного по-другому на это взглянула. Спасибо.
   - Слушай меня внимательно. Я буду рядом, пока ты не поймешь, что это навсегда. Пока ты не оттаешь. Ты заболеешь - я тебя буду лечить, попадёшь в беду - буду спасать, замёрзнешь - согрею, голодная - накормлю, денег надо - на деньги. Просто прошу - дай мне шанс. Хоть маленький. Я клянусь, быть тебе другом  всю жизнь.
   - Другом?  Да, хорошо. Я согласна.
   - Навсегда?
   - Навсегда. Если ты уйдешь к другой, я не обижусь, и, всё равно, буду твоим другом.
   Вот это, никуда не годилось. Ситуацию надо было перевернуть.
   - А если ты полюбишь кого-то и уйдёшь к нему, я тоже не обижусь, и буду всегда тебе помогать. Как друг.
   Она замерла, распахнула удивлённо глаза, возмутилась - Кого?… Кого «кого-то»?!... - Развела руками - Ну, ты даёшь, ей богу.
   - Ну, если ты «никого», то и я тоже. Раздавай колоду.
   Потом поинтересовался, - Слушай, скажи  честно - тебе со мной хоть интересно? Таскаю тебя в лес, как подростка, стреляем, читаем, спорим, в карты режемся, коньки-лыжи-санки,  может тебе это и не надо?
   - Лёнька, - Она наклонилась, обхватила ладошками меня за шею, потрясла - Сам подумай - стала бы я с тобой время проводить, если бы мне было неинтересно? Мне с тобой... и весело, и спокойно. Ты только на вид смурной. Как медведь…  А, на самом деле, ты интере-есный мужик.
   Катюша отстранилась, улыбнулась. Откинулась назад, оперлась на руки, - Я поговорить хотела… Кое о чём.
   - Давай.
   - Ксения скоро уедет из деревни, у неё практика закончилась. Я хочу в учителя…
   Ксения Юрьевна - учитель начальных классов в сельской школе. До четырех классов дети учились в нашей деревне, а старшие уже ездили в интернат в большое село, там и заканчивали школу.
   - Это очень хорошая мысль, - сказал я. - Тебе надо поступать в педучилище. Два года - и диплом. А там и в институт.
   - Я тоже так подумала.  Я могу ведь учиться заочно. А в город ездить - только экзамены сдавать. Кстати, я думаю и тебе бы не мешало.
   - Что, не мешало? В институт? Да ну Катя. У меня семь классов.
   - Зато ты фронтовик, орденоносец, у тебя льгота... Нет, не в институт, конечно. Сначала тоже - в училище.
   - Нет, Кать. Я в учителя не хочу. Я больше по машинам.
   - В городе есть сельское училище. В котором Аня училась. Сначала поступишь туда. Что-нибудь по технике. Давай Леня! Вместе!
   - Не знаю Катя… Как-то, я об этом пока не думал.
   - Значит, мы с тобой договорились! Этим летом подадим заявления.  А то я одна боюсь... Пусть в разные училища, но ездить в город будем вместе. - Вот так, чисто по-женски, всё за меня и решила.
   - Аа! Где наша не пропадала, - усмехнулся я. - По рукам.
   Правда, заявления подали не в этом году, а в следующем.

* * *

   Даже в сталинские времена, когда деревенских гнули до'полу, деньги у нас, у Серых водились. Сдавали яйца. Помногу. Сдавали масло. Вот картошку сдавать на деньги было бессмысленно, так мы на ней откармливали свиней. Отвозили в заготконтору коровьи шкуры и овчины. И хоть «Никита» к власти ещё не пришёл, и хоть налоги сжирали больше половины дохода, но подсобное хозяйство позволяло жить, не надеясь на колхозные "трудодни". Хорошо ли, плохо ли, это уже зависело от хозяина.
   Летом, добраться до нашей деревни из "центров" было очень тяжело. Кругом болота и солончаки, чуть дождичек спрыснул и всё, - отрезаны от мира. Поэтому фискалы нас сильно не беспокоили. Но, скотину, естественно, всё лето прятали. До чего доходило - свинью зарезал, шкуру сдай. Во-первых - возни с этой шкурой. А во-вторых - какое сало, без шкурки? Не сало, а недоразумение какое-то.

   А то был случай - повадились два сборщика. Приедут, документами помашут, - За деревней недоимка. Ну, Семён по дворам пробежится, наскребёт копейки. Где мясом, где салом, где мёдом. Эти двое самогонки нажрутся, посгрузят собранное в сани и домой, в район. Прямо пару раз в месяц наезжать стали. Понравилось.
   Люди начали возмущаться - это что за произвол! Где это видано, чтобы каждый месяц - недоимка.
   Семён пришёл к деду.
   - Петя, - говорит, - может ты пошепчешь на них? Ведь задрали уже, сил нет.
   Дед не отказал. Дал Семёну бутылку, в ней водки на две стопочки, не больше. Велел налить беззаконникам на посошок, перед тем как домой поедут. Пустую бутылочку наказал вернуть, она, мол, меченая. Наговорённая-нашёптанная.
   Семён так и сделал.
   Фискалы уехали…
   В райцентр вернулись только через четверо суток. Где-то они свернули не туда, куда надо, и заплутали. Долго мотались по лесам, пока к жилью не вышли. Представляю - сколько страху натерпелись мужики. Как только под волков не попали. А то бы…
   Короче, выехали они к какому-то селу, оказалось уже Тюменская область. Славно прогулялись, за две сотни километров в сторону. Люди указали им дорогу на тракт, только тогда и выбрались.
   И ездить к нам перестали.
   Всё село стало ещё истовее верить, что дед - колдун. Навёл на паразитов пагубу.
   Я спросил у деда - Дед Петя, я ведь в колдовство не верю. Как ты это делаешь? Может и мне пригодится.
   Он посмеялся, - Ох внучек… Ну ладно, скажу. Я в ту бутылочку макового соку бросил. Немного - с конопляное семя. Только ты помалкивай.
   То-то у мужиков мозги пообнесло. Вот такой у меня был дед.

   Кроме того, что вырастили дома, мы сдавали сушеную клубнику и землянику, свежую клюкву и бруснику. Сдавали лекарственные травы. Там копейка, там две, смотришь - тысяча набежала.
   Да ещё, я ведь работал не в колхозе, а в МТС. И мне платили не трудодни, а "живые" рубли. Деньги водились. Мы их не пропивали.

   На восьмое марта я набрал в сельпо отрезов ткани. Всем женщинам в семье. Собрались на праздник у деда. У него в доме самый большой «зал».
   День - рабочий, но закруглились пораньше. Засветло уже сидели за столом. Когда все собрались, мужчины стали поздравлять «прекрасный пол». У нас, у Серых, ценили и даже боготворили своих женщин. Праздник восьмое марта пришёлся нам в самый раз. По душе.
   Когда я начал распаковывать и раздавать подарки, мама вдруг спохватилась, - Я сейчас! И умчалась. Через некоторое время пришла и принесла швейную машинку, наш старый «Зингер». Она поставила её на табуретку и сказала, - Вот, Катя, это тебе. Подарок. У меня как-то руки не доходят, Ане некогда, а ты мастерица по платьям.
   У Кати глаза помокрели, она прикоснулась к машинке и, судорожно вздохнув, сказала, - У моей мамы была… Такая же.
   Мама обняла её, поцеловала в щёку, - Всё будет хорошо, Катя. Ты только себя береги и всё будет хорошо…
   Потом отступила, - Да заодно и всех нас обошьёшь. Хитрая я?

   За столом, все балагурили, шутили. Еды понатащили - горы. Стояли пузыри самогона, хоть никто из наших не пил. Стояли так, на всякий случай, по традиции. Вдруг кто употребляющий зайдёт. А кто-нибудь зайдёт обязательно. Поели, кто что хотел. Поросёнка сметнули мигом, народу-то человек двадцать. Это без ребятишек.
   
   Потом женщины что-то спели, уж не помню. Негромко так. Пару песен. У нас вся семья певческая. Слухом господь не обидел.
   И, когда начали резать голубичный пирог, Катерина прислонилась слегка ко мне и тихонько затянула, - «Мисяц на нэби, зироньки сяють, тыхо по морю човэн плывэ…»
   Голос у неё оказался красивый, нежный и теплый. Все мгновенно умолкли. Она тоже замолчала, засмущалась. Дед гаркнул, - Аня, гармонь. Анька метнулась и вложила деду в руки хромку. Он подмигнул мне, и попросил Катю, - А ну давай ещё раз. Она запела. Дед быстро подобрал мелодию, и пошло-поехало. - «Ой, очи-очи. Очи дивочи. Тэмни як ничка, ясни як дэнь…».  Да так ладно у них получалось, так красиво, что на сердце стало тепло. Вот, вроде бы - простая песня, да и из слов я половину не понимал, а душу выворачивала наизнанку.
   В тот момент я понял, что Катя будет со мной. И что бояться она больше никого не станет. А если кто-то её и напугает, то я ему…

   Потом хором пели наши, расейские песни. А потом, как на десерт, стали просить Якова, мужа тетки Фроси, старшей дедовой дочери, - Яша, ну давай уж - спой.
   Дядька Яков (вернулся с фронта без ноги) расправил плечи, выпрямился. Все замерли. И он затянул, чисто и вольно, - «Ой да на зори, на заре, ээх… Да на холодной расяноой, эй да…». Никто не имел права ему подпевать, только тетка Фрося. И она затянула вторым грудным голосом, - «Ох, да на холодной расяноой оой… Мне-ж не спаалось тай не спалоось…»
   Вот за песни, тетка и полюбила дядьку Якова. Он ведь до войны пил. Иногда - сильно. Но тётка его не бросала, несмотря на то что родня её пилила. Жалела и любила. А вот с фронта мужик пришёл, и как отрезало - завязал.
   Как они пели! Все эти нонешние певцы и певицы, тьфу, ничтожества. Это Яков, и никто иной, был носителем Русской певческой культуры. Такой голосяра и в столицах - редкость. Он осознавал это и относился к своему таланту ответственно. По пьяни, как другие, под забором не орал. Для всех пел только по праздникам. И очень часто, они с теткой пели у себя дома. Просто так, для души.
   И тут Катя подхватила негромко третьим голосом. Слов она не знала и только тянула тихонько - О-о-о. Но это было что-то необыкновенное. До сих пор я такое слыхал только по радио. Три голоса переплетались в узорчатую музыкальную ткань, которая обволакивала слух, и поднимала в душе волну непонятного восторга. Мурашки побежали по спине, и по рукам. Дядька Яков одобрительно покивал Катюше, и полилась такая музыка, что соседки собралось у ограды и слушали. Дед отворил форточку, - Пусть наслаждаются. Не нам одним...
   Песня шла по нарастающей. И дед, чего с ним никогда не бывало, подключился к Якову четвёртым, затянул низко басом, вовремя и в тон. Стаканы на столе завибрировали, зазвенели. Наши сидели за столом, разинув рты. Песня гремела, - «Эх, а мне-та без неё-о-о… Ой бела света-д не видаать…»
   Дядька Яков властно махнул рукой. Все замолчали, как отрезало. И он негромко, серебряно и тоскливо в одиночку затянул первый куплет, - «Ой да на зори, на зарее…» Стихал, стихал, и песня умерла, как и её персонаж.
   За окном бабы вытирали глаза платками… Анюта прошептала, - Нихрена себе… - И испуганно прикрыла рот. Дед сидел подбоченясь и молодо блестел глазами. Потом крикнул в форточку - А что стоите-то? Заходи, бабы, спляшем! Да и давай наяривать на гармозени плясовую с переборчиками.

   Женщины вошли с улицы и прямо с порога бабахнули частушками с притопами. Анна подхватилась в круг, любила она это дело.
   Сестра-то у меня - девка видная, коса - толще руки. Красивая, фигуристая. А языкатая, палец в рот не клади. Федор в ней души не чаял.
   Федя, муж её, хоть на вид и страшён, просто - медведь, а характером, как ребёнок. Добрый, незлобливый, а если и обидится, то отходчивый. Он тоже было поднялся, запритопывал, но его приструнили, усадили на место. Побоялись - дом рухнет. Был случай, когда он заплясал в гостях, а пол возьми и проломись, матица не выдержала. В мужике два метра росту, сто двадцать килограмм весу, в двери боком проходит, плечи не пускают. Сплошные мускулы.
   Анюта подскочила, поцеловала его, - Федечка, солнышко моё, посиди. Я за двоих отпляшу!
   Дед покрикивал-подначивал, - Ээх! Давай!! А кто не весел, наливай!!! Женщины наливали и заедали, и продолжали трясти телесами. Подходили мужики, раздевались, садились, выпивали-закусывали. Пристукивали кулаками по столу в такт.
   Прибежал сосед, Антоха, намеревался жену приструнить. Постоял у дверей, подошел к столу, - а ну Таня, налей. Хлобызднул рюмку, занюхал солёным огурчиком, - Оох, Клава! Да так, с огурцом в руке и пошел вприсядку, вокруг своей благоверной. Никогда я не думал, что Антон может такие гимнастики отчебучивать.
   Баба Поля вышла в круг, раскинула руки, пошла притопывать, заахала. Кто-то крикнул - Восемьдесят пять, баба ягодка опять!   Она упёрла руки в боки, - Ага! Вы думали - бабка протухла уже? А вот вам! А вот вам! - Приплясывала поводя плечами.

   Появилась ещё одна гармонь. Народ подтягивался. Пели и плясали до глубокой ночи без перерывов. Разговоры говорили по душам. Ели наготовленное - хвалили. Самогонку выпили всю. И ту, что на столе, и ту, что в погребе. Ну что, раз такое веселье. Да ещё потом приносили свою… Но всё чинно, без хулиганства.
   Заглянул Андрей Нефедов, завклубом. С баяном. Постоял в двери и ушёл. Потом вернулся, через грохот плясовой крикнул деду, - Дед Петя! Они-ж тебе пол проломят!
   - Починю!!
   - Да и места тут мало! Я клуб открыл! Айда со мной!
   Все собрались, прихватив выпивку-закуску. А мы с Катей остались сторожить уснувших детей.
   Она как-то задумчиво улыбалась. Я вопросительно посмотрел. Она прижала ладонь к груди, покачала головой, - Отпустило что-то. Жить легче стало... Аню попрошу, пусть меня научит. Плясать. Тоже хочу.
   С этого застолья, я твёрдо решил научиться играть на чём-нибудь.

   После мартовских праздников началась у нас швейная эпопея. Достали какие-то журналы, там нарисованы какие-то выкройки. Катя всё это просмотрела,  и сказала, - Надо картон. Картона не нашлось. Тогда она собрала газеты и, наклеивая их слой за слоем на клейстер, соорудила прочные большие листы и из них сделала такие контуры. Не знаю, как они называются.
   Швейная машина барахлила. Пришлось мне становиться мастером по шпулькам и иголкам. Я её отрегулировал, смазал и дело пошло. Сначала обновки получили все наши. Потом, за месяц, Катя обшила всю деревню. Она не обижалась на деревенских баб, которые про неё злословили. И они записывались к ней в очередь - на примерку. Летом все женщины щеголяли в модных, по тем временам, платьях, кофточках и юбках.
   Придёшь к деду, а из Катиной комнаты, - Э, э, сюда нельзя!.. Вот здесь подсоберём, а тут оборочки, а тут татьяночка.
   Ей богу, зло брало, - Интересно, что, нахрен, за "татьяночка" такая? А?
   Дед усмехался - Ревнуешь девку к швейной машинке?
   Потом первый ажиотаж спал и «клиентов» стало меньше. "Выкроилось" время и для меня…

* * *
      
   Однажды, уже в начале апреля, спал как убитый, не раздеваясь, на диване. Навкалывался за день на ремонте техники. Весна - скоро посевная. Нас, механиков, возили в центральное МТС за двадцать пять километров. Утром рано - туда, вечером поздно – обратно. Пришёл, умылся и рухнул, даже не ужинал.
   Ночью просыпаюсь, заворочался, повернулся на бок, положил руку на что-то упругое. Непонятно. Помял спросонья…
   Это оказывается Катя. Она ахнула, смахнула мою руку с себя. Зашептала страшно - Леня! Ты что?!
   Я тоже испугался, подскочил - Ох, господи! Катя! Ты как тут?
   А в ответ, через паузу, чисто женское, зловещее - … А ты кого ждал?! А?!
   - Да кого же я могу ждать-то? Тебя не дождёшься… А других мне не надо.
   - Ну ладно, Лёня. Ну что ты?... Я, вот, соскучилась... Тетя Таня разрешила мне здесь переночевать.
   Толкнула меня на подушку и пристроилась на плечо.
   Обнял я её, чмокнул в темноте, куда-то в глаз, - Ну и хорошо. Спи золотце.

   Рано утром я сидел перед этим лохматым, потягивающимся существом и ждал, пока оно назевается.
   Катя насторожилась, - Ты что?
   - Разговор есть. Серьёзный.
   Она приёрзала на диване поближе к краю, сложила ноги калачом, кивнула, - Давай.
   Я встал на колено, перед моей нечесаной Джульеттой в мужских шароварах, взял её руку и, глядя в глаза, сказал, - Катя, выходи за меня замуж.
   Она замерла, помолчала, потом как-то горестно произнесла, - Я знала, что к этому идёт, но всё равно - неожиданно.
   - Катя, ну так - да или нет?
   - Нет.
   - Почему?
   У неё глаза намокли - Я не могу.
   - Но почему не можешь?
   Слёзы уже бежали по щекам - Лёня, не спрашивай. Не могу.
   Я предвидел этот ответ. И собирался осторожно её уговаривать, постепенно разрушая преграды.
   И тут вошла из кухни мама.
   - Лёня, ты что - с ума сошёл? Ты что её обижаешь?
   - Я её не обижаю.
   - Он меня не обижает.
   - А чего ревёшь?
   - Он меня замуж зовёт.
   - Леонид, ты чего ей руки-то выкручиваешь? Если не хочет - не неволь.
   Катя застучала кулачками по коленкам, - Я хочу. Хочу,… Но не могу… - И опять в слёзы, в голос. Ладошками лицо закрыла.
   Мама присела рядом с ней на диван - Таак… Лёня, ну-ка выйди.
   - Мама, дай я сам разберусь.
   - Лёня, я сказала - выйди.
   Ну, ладно, думаю, пусть попробует. И я вышел на кухню, закрыв за собой дверь. Конечно - чистая формальность. Над печкой и за печкой перегородки в зал не было, и я слышал весь разговор.
 
   - Катя, я знаю, что у тебя в душе творится. Я тебе скажу, почему ты не можешь. Потому что боишься. И мы обе знаем, откуда это у тебя.
   - Тётя Таня, я не могу ему дать то, что нужно мужчине…
   - А он тебя в этом торопит? Он что… он к тебе пристаёт?
   - Нет, тётя Таня, что вы. Он такой интеллигентный.
   Я усмехнулся. Почему-то вспомнилась война. Видела бы она, какой я интеллигент. Например, когда под Аустианом, выходя из окружения, пинками и матом гнал своё отделение в прорыв, под пулемётным огнём. Четверых вывел. Но это так, к слову. Я слушал дальше.
   - Катя, я тебе расскажу, как вышла замуж я. Меня ведь никто не спрашивал. Засватали и всё. Любишь, не любишь, выдали за мужика - живи... Так вот, мой Васечка три месяца мне руки целовал, пылинки с меня сдувал, да всякие нежности говорил. Дай волю, он бы меня из ложечки кормил и на руках носил. Только через три месяца он… ко мне прикоснулся. Но так прикоснулся, что я от счастья чуть с ума не сошла…  Лёня - вылитый отец. Копия. Я знаю, он сделает всё правильно. И у вас всё будет хорошо.
   - Тетя Таня, я сильно боюсь.
   - Ну, и будешь ты биться со своим страхом в одиночку. Всю жизнь - одна. А вдвоём вы справитесь. Я понимаю, зачем он тебя замуж тянет. Если ты будешь всё время рядом, ему будет легче помочь тебе… Прогнать страх. Он любит тебя. И ты к нему тянешься. Я же вижу... Понимаешь, о чём я? Ну вот и славно. Дай-ка я тебе слёзы вытру… Лёня, заходи!

   Я зашёл и сказал маме вслед - Спасибо мама. Она, и правда, сказала всё, что я хотел. И сделала это лучше меня.
   - Да, пока, не за что.
   Встал опять на колено, взял за руку, - Катя, всё будет так, как ты захочешь. И тогда, когда ты захочешь.
   Опять слёзы, - А если я никогда не захочу?!
   - Тогда я всю жизнь буду смотреть на тебя - и любоваться.
   Она аж плакать перестала, - Ты что, серьёзно?
   - Да, Катя, серьёзно. Ты же умный человек - всё видишь. Я тебя люблю… Я буду ждать столько, сколько надо. Даже если, всю жизнь.
   - Нет, ты что правда - будешь сидеть и смотреть?
   - Ну… Может, раздену немного… - пошутил я.
   Она толкнула меня в грудь кулачком, - Да ну, тебя! - Заулыбалась, шмыгнула носом, - Раздевальщик фиговый.
    - Кать, я просто хочу, чтобы ты засыпала и просыпалась на моём плече. И не так вот, на диване, в одежде, а… - я усмехнулся, - в гигиенических условиях. Это плохо? Пожалуйста, - подари мне такую маленькую радость.
   - А как же…?
   - Как ты думаешь - я способен тебя хоть чем-то обидеть?... Ну вот. Когда придёт, тогда придёт. Ну, не придёт - ну и чёрт с ним.
   Она посмотрела на меня, улыбаясь сквозь слёзы, вздохнула, помотала головой - Ох, Лёнька… - Наклонилась, обхватила за шею, подтянула к себе как куклу, прижала, потёрлась щекой о мою макушку, - Я согласна.
   - Вот и хорошо. Пошли к маме.
   - Зачем?
   - За благословением. Она теперь, у нас на двоих, единственный родитель.
   Мы с Катей, два неверующих человека, а я ещё и коммунист, покорно прошли через всю процедуру. Встали на колени, целовали икону. Мама нас перекрестила - Будьте счастливы. Жаль Васечка не дожил.
   Потом договорились - когда приду с работы, надо зайти к бабушке Поле, тоже попросить благословения. Очень хотелось уважить бабулечку. Без неё-то, где бы мы друг друга нашли?
   Вечером, перед тем как зайти к деду в дом, я забежал в сельпо и купил фиолетового плюшевого медведя, набитого опилками. Самого большого. Не знаю почему. Так… интуитивно. Но Катя обрадовалась.

   Получив от бабушки Полины «разрешение» на брак, сидели за столом.
   Дед сказал, - Так, всё… Будем на свадьбу копить. К июню, максимум к июлю, надо управиться. У меня есть немного… Ну, не так, чтобы и немного. Чуть больше шести тысяч.
   Баба Полина вставила, - и у меня две тысячи.
   Мама гордо усмехнулась, - А я уже семь накопила. Да ещё Лёнечка из Германии почти пять привёз.
   Дед прищурил глаз, - Итого  двадцать. Давайте думать, что надо покупать.
   И тут Катя сказала, - Не надо ничего покупать. Сходим в контору, распишемся. Потом посидим вечерком, только свои. И достаточно.
   Все обиделись.
   Особенно баба Поля, - Нет, вы посмотрите на неё... "Посидим"!… "Только свои"!… Нет уж, милочка! Свадьба будет по всем правилам. И сваты чтобы, и белое платье, и тройка… Чтобы все видели - ты у нас… Ты для нас… - Слёзы навернулись у неё на глаза. Она тыкала пальцем в окно, - Чтобы все,… Чтобы все они знали, что ты у нас лучше всех… Все, чтобы знали!
   Дед одобрил, - Свадьба только раз в жизни бывает. Так что Катя, придётся тебе потерпеть немного. Всё будет по правилам. И сваты, и тройка.
   Мама сидела рядом с ней, обняла, усмехнулась. А я сказал, - Катюша, сердце моё, мы что тебя - под забором подобрали? Ты что-то не то говоришь. Давай лучше думать, как всё устроить. Чтобы - красиво.
   Катюша промолчала, но вижу - по душе ей такой подход, зарумянилась, заулыбалась. С одной стороны, она не любила быть на виду. Всё старалась как-то незаметно. А с другой… Она же нормальная девушка, и ей тоже хотелось чтобы в фате и торжественно…
   Достали тетрадь, начали записывать. Выходило - не так уж много денег и понадобится. И копить ничего не надо - хватает. Решили - как совсем растеплится, так, значит, и сыграем. У деда ограда как аэродром. Поставим во дворе столбы, натянем брезент, на случай дождя. Расставим столы, пригласим всю деревню.
   Катерине наказ - за два с половиной месяца пошить платье и фату, как у королевы. Мне съездить в райцентр и купить для этого дела белой парчи, шелку и кисеи. И себе костюм подобрать и штиблеты.
   Баранов, телка и свинью - купим. Своих валить не будем. Зелень к тому времени поспеет. Надо уже сейчас строить теплицу, чтобы к середине июня были огурцы и помидоры. Соленьев в подполе вдоволь, каждый год раздаём.
   Рыбы наловим и в ледник. Конфет разных купим килограммов пятнадцать-двадцать.
   Брагу надо ставить и гнать самогон. Мало ли что Серые не пьющие. Народ не поймёт, скажут - жадные.
   Тройку, возьмём у председателя (а куда он нахрен денется, Семён-то).
   Короче расписали всё до мелочей. Катя даже нарисовала свадебный пирог-куртинку. И корону на голову. Я, честно говоря, ни черта не соображаю в этих пирогах, но делал умное лицо, «вникал».
   Весь вечер промозговали. Всю тетрадь исписали.
   И только придя домой, я вспомнил - А где кольца-то взять? Кольца-то не записали.
   Мама вынесла резную шкатулку и достала из неё широкое массивное кольцо, красного золота.
   - Это отцово, - сказала она, - уходил на войну, велел спрятать. Примерь.
   Я одел на безымянный - как влитое.
   - Вот и пригодилось. Предусмотрительный он был. - Вздохнула мама - Будет папка всегда с тобой.
   - Он и так всегда со мной.
   - А Катюше колечко купим. Кто-нибудь да продаст.
   Я растопырил пальцы, ещё раз посмотрел на кольцо. Впору. Снял, спрятал в шкатулку. Обнялись мы с мамой, посидели, вспоминая батю. Так день и закончился.

   Утром прибежала Анюта. Затараторила, - Мам, что Лёнька женится? А что меня не позвали? А когда свадьба? А где решили справлять? - Ответы вставлять некуда, вопросы успевай выслушивай.
   Я выполз спросонья из комнаты, надо было ехать в центр. Должны были машину прислать. На районное партсобрание «По вопросам подготовки к посевной».
   Аня подлетела, обняла, - Ну Лёнька, добился-таки своего. Молодец. Довёл девку до алтаря.
   Мама вздохнула, - Ох Анюта, алтарь, это ещё не конец. Там ему ещё - расхлёбывать, да расхлёбывать. Ах, Лёнечка, может правда нужно было выбрать что попроще, полегче. Как мне тебя жалко.
   Я успокоил, - Мама, не жалей. У меня, всё по плану. Не волнуйся. Спасибо тебе.
   Аня твёрдо сказала, - Лёнька, если что, я на твоей стороне, я помогу. Ой, я побежала, там дети с Фёдором!
   Мама опять вздохнула ей вслед, - Тут, ты ему не поможешь. Тут, ему никто не поможет.
   Но я абсолютно твёрдо знал, что всё сложится хорошо. Я сосредоточенно и целенаправленно «работал» в этом направлении.

* * *

   Был ещё один момент, когда Катя меня удивила.
   В конце мая, основной карась отметал икру, отъелся, и мы с дедом собрались на рыбалку. Катюшка тоже засобиралась, залезла на чердак, достала удочки. Я ей подсказал - что и у деда на чердаке, тоже найдётся. Она собрала снасти, придирчиво трясла ивовые удилища, выбирала. Пробовала на разрыв леску, копалась в крючках. Дед и я поглядывали с иронией. Мы готовили сети и лодку раскладушку. Удочки - это для ребятни.
   Катя переладила снасти сама. Быстро и ловко. Крючки она привязывала как-то странно, через палец. Потом, готовую снасть с поплавками бросала в ведро с водой и прицепляла разрезанные дробины.
   - Так отец меня учил. Поплавок в воде - до середины. - Пояснила она нам.
   Сама накопала дождевых червей. Потом долго колдовала над ними.
   Закончив сборы, мы расселись на мотоцикл и поехали. В километрах пятидесяти от нас лежало озеро Салтаим. Огромный водоём, другой край не виден. Было у нас там заветное местечко. Очищенный берег мыском, со всех сторон закрытый камышами. Он хорошо продувался, и ветер сносил комаров и мошку. Удобное место для костра и шатра.
   Там, у берега, жил наш «знакомый» барсук. Настоящий барсук. Мы его постоянно прикармливали рыбой, и он нас совершенно не боялся. Бродил в сумерках, похрюкивая, по берегу, поднимал мордочку, принюхиваясь, и всё норовил украсть что-нибудь съестное из вещмешков.
   Подъехали к вечерней зорьке, сразу собрали лодку, разобрали сети и поплыли ставить на ночь. А Катя размотала удочки, повтыкала рогатинки, и уселась на берегу на раскладной стульчик.
   Когда мы приплыли назад, у неё в садке уже плескалось. В ведре бултыхалась мелочь.
   Я приподнял садок - Ничего себе, - Десятка полтора крупных карасей.
   Катя, смеясь, сказала, - Мужики, вы сами не знаете, как богато живёте. У вас тут вода, напополам с рыбой.
   И тут же подсекла ещё одного, завываживала. Пожаловалась, - Передохнуть не дают. Лёня возьми одну удочку, я на две не успеваю.
   Я встал рядом, забросил снасть. У меня клевало неплохо. А у Кати непрерывно. Наверное, она пахла как-то по-другому, привлекательно для рыбы. Она таскала одного за другим.
   Дед постоял, посмотрел, - Надо было ещё удочки брать. Эдак и сеть без надобности. - И пошёл в шатёр спать.
   Мы с ней таскали рыбу до ночи, в сумерках снимая с крючка на ощупь. Пока не перестало клевать.
   Сидя у костерка, в наброшенном на плечи старом тулупчике, Катя жевала бутерброд с котлетой, и руки у неё тряслись. Я обнял её, потрогал лоб, не заболела ли, - Катюша, что-то тебя потряхивает.
   Она засмеялась, - Так устала как собака, все руки отмахала. Вот это рыбалка! Не оторвёшься. У нас, на Украине не так.
   Мы посидели, обнявшись, полюбовались на луну. Тут что-то зашуршало, запыхтело, Катя ойкнула. Я её успокоил, - Это барсук местный. Сейчас заявится.
   Зверь вышел из кустов, подслеповато водя носом из стороны в сторону, потрусил к нашему костерку. Начал обнюхивать землю, переворачивать камешки.
   - За рыбой пришёл. Катя кинь ему из ведёрка, если не жалко.
   Катюша бросала ему рыбок по одной и смотрела, как он забавно вертит головой, чавкая как поросёнок.
   Барсук стрескал десятка два крупных гольянов, остальных начал закапывать в дёрн. Когда понял, что больше не дадут, побрёл в кусты, обижено сопя и смешно, по-медвежьи, виляя задом.
   Утром вытащили сети. Не растрясая, свалили в люльку, присыпали зеленой травой живую трепещущую рыбу. Катин улов вместе с садком забросили туда же. Мелочёвку хотели выбросить, но Катерина не дала, - Я из них консерву сделаю.
   Когда дома разобрали рыбу и разложили улов, оказалось что в сети пришло почти два ведра карасей, четыре щуки, полтора десятка окушков. А Катин улов - больше двух вёдер крупных карасей и почти ведро мелочи.
   Девушка, сидя на стульчике! Вот тебе и удочки…
   А уж консерву она сработала - пальчики оближешь.

* * *

   К середине июня, Катюша и вовсе перебралась к нам. Стала совсем "нашей". Домой только ночевать уходила. А иногда и не уходила. В Анюткиной комнате ночевала. Они с мамой постоянно что-то обсуждали, возились у уличной печи под навесом, что-то вязали на крючках, сверялись с какими-то рисунками. Спускали в ледник кастрюли с варевом на холодец. Тут же крутились и Анины дети, Сашенька с Леночкой. Помощники.
   Приходила баба Поля, вечером прибегала Аня, и они, вчетвером, что-то колдовали. Готовились. Иногда приходили и тетка Фрося и тетка Валя.
   Однажды вечером слышу шум во дворе, выхожу из клети (свиней кормил), они все хохочут, аж до слёз. Спрашиваю - Может расскажете? Замахали на меня руками, - Иди-иди… Это не для мужиков.
   Слава богу, - думал я, - женщины нашли с Катей общий язык.
 
   Как-то раз постучали в калитку.
   Я вышел. У ворот стоял Степан, соседский парень, живший через дорогу наискосок. Подвыпивший.
   - Позови Катю, поговорить хочу, - сказал он мне строго.
   - На какую тему? Если конечно не стесняешься огласить.
   - Чё бы я стеснялся, - захорохорился он, - Тебя чё-ли стесняться?
   - А что скрываешь, коли не стесняешься? Гадость какую-то задумал?
   - Какую гадость?! Дурак! Я свататься пришёл! Быстро зови, а то я...
   - Ага... Вон оно, как. - Мне стало забавно.
   - Катя, - крикнул я в сторону раскрытого окна, - Кать! К тебе тут свататься пришли. Выйдешь, поговоришь?
   Катя вышла за калитку, вытирая руки полотенцем - Здравствуй Стёпа. А кто пришёл-то?
   Степан молчал насупившись.
   - Да вот, он и пришёл.
   - Стёпа, ты что? - Удивилась Катя.
   Степан, не глядя на нее, буркнул, - Пойдёшь за меня?
   Катюша как-то с жалостью посмотрела на него, - А что родные-то говорят? Мать, братья?
   Он вскинулся, - А что мне мать, что мне братья… Я сам!
   - Так... Значит родня - против… Слушай, Стёпа, иди-ка ты - проспись, - повернулась и пошла в дом.
   Я постоял немного, подождал. Он молчал, опустив голову, сопел.
   - Ну всё, Степан, сватовство закончилось. Иди уже домой.
   Тут он размахнулся и попытался ударить меня. Я перехватил руку, толкнул в локоть, завернул его лицом к земле, уронил на траву. За окном вскрикнула мама.
   Степан резво развернулся и снова размахнувшись, ударил, целясь в голову. И опять попался на тот же фокус. Только теперь, перед тем как толкнуть вниз, я ударил ладонью в плечо, немного повредив связки. Для науки.
   Мой супротивничек вскочил и закричал, - Что ты, тварь!... Своими приёмчиками!... Ты дерись нормально! Дерись, как мужик! - И опять замахнулся для удара.
   Люди ничему не учатся. Я подставил руку, а другой ударил его в лоб основанием ладони. Не сильно. Не убивать же дурака. Подхватил, не дав упасть, и посадил на лавочку. Степан сидел, повесив голову набок, потерял сознание.
   Вылетели мама с Катей, - Что он!?
   - Да вот… Отдыхает…
   - Живой?
   - А что ему сделается.
   Тут Степан очнулся, - Что?!... Где я?!
   - Омская область, село Михайловка. - Сообщил я ему.
   Он вскочил, огляделся мутными глазами и побежал через дорогу, теряя равновесие и взмахивая руками.
   - Если ты домой, - крикнул я ему вслед, - то возьми правее, промахнёшся!
   - Не надо так, Лёня, - сказала Катя, - молодой он, глупый. Жалко.
   - Я его и так пожалел, в четверть силы только…

   На этом дело не закончилось. Следующим вечером, после работы затарабанили в ворота. Я выглянул в окно - трое. Степан, а с ним его родной брат Пётр, и двоюродный - Егор. Крупные мужики. Оба женатые, у обоих дети. А с Егором мы вообще в приятельских отношениях были. Он тоже воевал.
   - Лёня, не выходи, - всполошилась Катя.
   - Я тебе потом всё объясню, Катюша, а сейчас - не мешай. На улицу не выскакивай.
   Из кладовки вышла мама с ружьём, - Да я их сейчас так шугану… Ишь ты! Гадёныши!
   - Женщины! Что это вы мне тут войну устраиваете? Ну-ка успокойтесь. Это просто разговор… Ну, или маленькая драка... Остыньте.
   Я вышел за ворота, - Привет мужики. Погутарить пришли?
   Через дорогу уже собрались «зрители». В деревне так мало развлечений. А слухи расходятся так быстро.
   Пётр шагнул вперёд, - Ты пошто Степана?!
   - Ну как, "пошто". Заработал. - Ответил я - А вот ты, Егор, зря пришёл. Ни к чему тебе это. Не впрягайся.
   - Не могу, Лёньчик, он мне братан таки.
   - Ну ладно, тогда поехали, - сказал я, и пошёл боком, вокруг мужиков к Степану, загораживаясь им от остальных.
   Стёпа оскалился, метнулся, взмахнул рукой. Я качнулся назад, пропустил кулак и пнул его в пах. Пнул серьёзно, от всей души. А когда он согнулся, зажав руки между ног, добавил сапогом в лицо, и тоже во всю дурь. Он перекувырнулся назад через плечо и затих.
   Пётр метался, пытаясь обойти брата. А когда тот свалился, Петя закричал, выпучив глаза, - Ты что гад зверствуешь?! А?! - И пошёл на меня быком.
   Я опять передвинулся так, чтобы Егор оказался за спиной Петра. И, не дожидаясь, когда тот бросится, шагнул к нему присев, и ударил пинком в коленку. Петя охнул, склонился, сморщился от боли. Я ему тоже в физиономию наладил сапогом. У Петра голова большая, тяжёлая, аж ногу отбил.
   Егор стоял, удивлённо глядя на своих братовьёв, валяющихся у забора.
   - Сам наклонишься, или помочь? - Спросил я.
   - Ну, нет, - ответил Егор, и приготовился, подняв перед собой руки, - мне интересно будет повозиться. Это ты в окопах научился?
   - И в окопах тоже.
   Мы стояли друг против друга, ждали. Егор усмехнулся, - Что, так и будем на месте топтаться?
   Я обманно махнул кулаком вперёд, Егор попался. Он саданул сильно, без замаха. Здоровенный кулак просвистел около уха и Егор потерял равновесие . Я ответил ему пинком в грудь, в «солнышко», и тут же добавил в голень. Кость хрустнула. Егор упал на четвереньки, поминая мать.
   - Я же говорил - не впрягайся, - наклонился я к нему, - теперь терпи. Отступил на шаг и засадил по лицу как вратарь по мячу. Пометил.
   Оглянулся на дом, в окне два бледных лица с широко раскрытыми глазами. Перепугали моих женщин, черти. Я махнул рукой, - Всё нормально.
   Зашёл в ограду, набрал из колодца ведро воды, и начал отливать добрых молодцев, колхозных богатырей. Егор замотал головой, фыркнул. Пётр отполз задом к штакетнику, прислонился спиной, - Ну Лёнечка, сука, ты у меня поплатишься…
   Я засунул ему палец в ноздрю, подтянул вверх, зашептал в лицо - Слушай меня внимательно, Петя. Следующий раз я к вам на драку не выйду. Я приду ночью и сделаю всё тихо. Свидетелей не оставлю... Не будь дураком, пожалей семью. - Он сопел, глядя исподлобья.
   Мокрый Егор, лежа на спине, вдруг засмеялся, - Нихрена себе. Проучили, называется, парня.
   - Ну ладно, мужики, погостевали и по домам, - объявил я. - Ступайте уж, а то я разозлюсь.
   И они пошли, поддерживая сильно хромающего Егора с двух сторон, покачиваясь и выплёвывая осколки зубов. Зрители стали расходиться.
   
   На следующий вечер, мы с Катей сидели у деда. Просто сидели рядом на лавке, прислонившись к стене, слегка прикасаясь плечами, и молчали.
   Катя неожиданно сказала, - Вот мне бы так.
   - Что так? - Не понял я.
   - Да, вот…  так, вот. - Она покрутила перед лицом кулачками. - Если бы я могла - так, как ты… Тогда, в вагоне… Я бы им пинками. По рожам… - Голос сорвался, губки задрожали.
   - Хочешь - научу?
   Она села прямо, посмотрела недоверчиво - Правда научишь?
   - Научу, а что такого... Это, конечно, дело тяжёлое, не женское…
   - Научи Лёня. Хоть как тяжело, а я вытерплю. Очень хочется.
   Всё лето, и до, и после свадьбы, я показывал ей - что и как. Из того, чему меня учили, и то, до чего сам дошёл. Что попроще. Не перенапрягал.
   Она с какой-то яростной охоткой выходила вечером во двор в мужской футболке и штанах, и лупила подвешенный мешок с зерном. Руками и ногами.
   А позже и меня хлестала боковыми и пыталась достать ногой. Злилась, скалилась, шептала что-то. Я, понимая её состояние, спокойно поправлял, устраняя ошибки и неточности. Пусть выплеснет негодование. Выпустит пар. Ей это надо. От этого ей, может быть, полегчает.
   Дед наблюдал, смеялся, - Смотри, - говорил, - научишь на свою башку. Мама выходила на крыльцо, усмехалась, качала головой.
   Катя нарабатывала навыки быстро. Моторика хорошая. Реакция, как у кошки. Один раз пропустил, проворонил, засмотрелся на её "прелести". Она мне по губам, со скользом. Вскрикнула, - Лёнечка! - Бросилась на шею, - Ой Лёня, да как-же это! Больно?
   - Нет, - говорю, - не больно. Хорошо… Когда бы ты ещё меня, вот так, обняла? - И прижал её к себе.
   Она замерла, будто прислушивалась к чему-то. Я посмотрел ей в лицо, - порозовела. Отодвинулась от меня, глазки прячет и улыбается.
   - Ты что, Катенька?
   - Ничего…

* * *

   Двадцать четвёртого июня у Кати был день рожденья. Двадцать пять лет. Отпраздновали всем кагалом. Пели, плясали. Понадарили милых пустячков. Я подарил гитару. Ещё в начале мая выписал по почтовому каталогу. А к ней самоучитель игры на семиструнке. Припрятывал, до поры.

   А через два дня Катю засватали.
   Как-то получилось у нас неправильно. Сначала благословение, потом сватовство.
   Да ещё сватовство и помолвку решили объединить в одно мероприятие. Все и так знали друг друга как облупленных. Катя вообще была против показухи. Но…
   Старики хотели потешиться. Мама считала, что всё должно быть по правилам. Баба Поля хотела «всем» доказать, что её Катечка лучше всех. Анюта просто любила повеселиться. А я хотел, чтобы Катя почувствовала себя уверенней, чтобы поняла, что она нормальная девушка, а не гадкий утёнок.
   Сватами определились мужья моих тёток.  Дочерей деда. Яков, муж старшей Фроси и Николай, муж второй дочери Валентины. Фрося и Валентина не отстали, Аня с Федором тоже. Демонстративно прошли по деревне, перевязанные полотенцами. Хоть идти-то - через дом. Степенно зашли во двор. Разговоры вели по порядку. Ребятишки забрались в палисадник, заглядывали в окна, расплющивали о стекло носы.
   С Катиной стороны вышли бабушка Полина и дед Пётр. Как мать и отец.
   Всё как положено - У нас добрый молодец, у вас красна девица, и так далее.
   Баба Полина по традиции сомневалась, отдавать или нет. - Хорош ли жених-то? Не косой ли, не хромой? Все ли руки на месте? С жильём, али под забором?
   Дед подначивал, - Умный, али дурак?
   Потом любопытствовал - А с девками-то умеет обращаться? Знает, с какого боку подходить, за какие места брать?
   Мама возмущалась, - Папа, не выдумывайте! Так же не положено! - Дед снисходительно смеялся.
   С нашей стороны тоже не отставали. Заставляли девушку пройти по половице. Вертели посреди комнаты, разглядывали. Спрашивали - умеет ли варить, шить, вязать. Рассматривали сшитые платья, связанные носки и кружева. Пробовали сваренный якобы Катей кисель. Заставляли её грызть орешки - проверяли зубы. Просили вдеть нитку в иголку - проверка зрения.
   Бабушка продолжала - Ну! Не хороша ли девица? Всё на месте - и лицо, и фигура, и умница, и рукодельница. Мы таким сокровищем, за «так просто» разбрасываться не могём. Нам самим нужна. - Это уже пошли намёки на выкуп.
   Николай вывалил на стол отрез ткани и платок для бабы Поли, и новые сапоги деду. - А почему же - «за просто так»? Чай не бедные - подмаслим.
   Дед потребовал, - Ну-ка женишок, встань-ка, покажись. О, господи! Страх-то, какой. Сядь скорее... Неее, - замахал руками, - нет, не пойдёт.
   Это означало, что выкуп мал. Надо добавить.
   Яков высыпал на стол деньги. Мелкими бумажками, но целая гора.  - А ежели внимательно посмотреть?
   Дед сгребал своими ладонями-лопатами, приговаривал - Может, это я сослепу не разглядел. Может - ошибся. Приглядишься, так он вроде и ничего.
   Катюша улыбалась, посмеивалась над ритуалом.
   - А сам-то жених не жадён? Для невесты, что-нибудь припас-приготовил? - Пытала баба Полина.
   Мама усмехнулась. Это было тоже - не по правилам. Но она предусмотрела и такой поворот событий. Точнее сказать она сама его и организовала.
   Я достал небольшой лаковый деревянный ларец, старой-престарой работы. В нём лежала золотая цепочка с подвешенной маленькой золотой ладанкой. От бабушки Марфы осталась, от маминой матери.
   Катя глаза распахнула и недоверчиво спросила, - Это что, всерьёз?
   Мама строго ответила, - Мы, Катюша, не шутки шутить сюда пришли. Это - всё всерьёз.
   Катя сказала, - Погодите. Метнулась в свою комнату и вынесла оттуда мужскую рубашку. Косоворотку, с расшитым воротом и рукавами, и с тремя полосками вышитых меленьких узорчиков на груди. Красивая. С большим вкусом сшита.
   Приложила развёрнутую ко мне  - Вот. Тебе. Это я сама…
   Перепугала всех. Замахали руками. Баба Поля аж закашлялась.
   - Катя! Нельзя! Невеста - жениху! Да ты что! Не положено!
   А дед крякнул, улыбчиво огладил бороду, - Даа. Всё у нас не по распорядку. Но вот такого я ещё не слыхал. Видать сильно люб невесте жених-то.
   Катя посмотрела на него благодарно, - Да дедушка Петя… Сильно.
   Я не знал, что делать. Растерялся. Смотрел в её фиолетовые глаза и шептал - Спасибо Катенька. Спасибо…
   Потом обсуждали дату свадьбы, количество и состав гостей. Даже приданое оговаривали. А как же, - положено!
   Тут я должен был вставить, - Для меня богатство только она, голубка моя. От себя я ещё добавил - Да все богатства в мире не стоят одного её ноготка.   
   После всего, степенно, с  достоинством пили чай.
   Потом сваты били с дедом по рукам, обнимались. Ставили меня с Катей рядом, связывали одним полотенцем, стягивали, снова благословили.
   «Застолбив девку» назначили день свадьбы. Через две недели. Немного скоро. Не по правилам конечно. Ну и ладно.

* * *
 
   Перед самой свадьбой Катя предложила прогуляться в лес. Навестить «наше» место.
   - Там, в лесу, я как-то… отдыхаю. - Сказала она. - Такое спокойствие приходит, как будто всё-всё в жизни хорошо. Пойдём, сходим.
   Конечно пошли. Собрали необходимое, позвали собак и пошли. Километров семь до того «закута».
   Пришли, развели костёр. Поставили котелок, налили из фляжки воды.
   - А почему ты воду с собой взял, - спросила Катя. - Тут что речки или ручейка нет.
   - Недалеко есть ручей, но вода в нём плохая, невкусная какая-то. Серой отдаёт. А там, дальше, - я махнул рукой, - есть озеро. Только туда никто не ходит. Там рядом - Большой рям. Болото.
   - А мы давай сходим. Я искупаться хочу. Я так давно не плавала. В котловане вода грязная, и народу много.
   - Туда километра три.
   - Ну и что, там и чаю попьём.
   Для любимой женщины - всё что угодно. Затушили костёр, собрались и пошли.
   Добирались почти час. Озерцо, шириной метров семьдесят, с прозрачной и холодной водой, стояло в низинке. С нашей стороны над озером нависал небольшой валун, и берег был устлан камнями. С другой стороны к озеру подступал лес. Было тихо и тепло.
   Пока я собирал растопку, Катенька разделась догола, подобрала волосы и вошла в воду. Взвизгнув от холода, она поплыла, отдуваясь. Вернувшись, я замер с охапкой хвороста. Её белое тело мелькало искаженное водой. Над поверхностью иногда всплывали округлости. Она явно наслаждалась. Блаженно охала и отфыркивалась.

   И тут собаки насторожились. Напряглись и смотрели в одну точку, на той стороне озерца. Я бросил хворост и перекинул ружьё вперёд. Вынул патроны с картечью и вставил два с жаканами. Тоже насторожился, присматривался. Лайки нервничали. Дёргано поглядывали на меня, друг на друга, потом опять впивались глазами в точку на той стороне. Шерсть у них на загривках стала подниматься.
   - Катя! Выходи из воды!
   - Лёня, я только разошлась. Ещё маленько.
   - Катя! - рявкнул я, - Быстро выходи!
   Она подплыла к берегу, присела в воде, обиженно сказала - Ну что случилось? Леня отвернись.
   - Катя быстро. Трусы и лифчик. И я сразу повернусь.
   Было не до церемоний.
   Отвернулся. Ружьё перед грудью, наизготовку.
   И в этот момент со стороны леса на том берегу, как бы из-под земли, раздался протяжный утробный звук. Что-то среднее между сиреной и человеческим стоном. Я резко развернулся. От звуковой волны дрогнула земля. Вода в озере покрылась рябью. У собак шерсть стояла дыбом, они напружинились, злобно хрипели и приплясывали от напряжения.
   Катя стояла уже в белых хлопковых трусиках. Она ахнула и замерла.
   - Быстро! Штаны, сапоги и в деревню. Остальное на ходу. - Скомандовал я. - Не останавливайся, что бы ни случилось.
   Стало страшновато. Из оружия в моих руках, жаканом можно завалить, пожалуй, и слона. Десятый калибр. Но там, судя по звуку, было что-то явно покрупнее…
   Катюша натянула всё, что ниже пояса, схватила одежду  и, прикрывая ею верх, быстро, почти бегом, пошла туда, откуда мы пришли. Я немного подождал, прикрывая отход. Потом закинул за спину мешок, свистнул собак  и пошёл следом, поглядывая назад. Ружьё держал наготове. Лайки побежали рядом, время от времени останавливались, разворачивались мордами к озеру, напрягались и порыкивали.
   Я догнал Катю. У неё глаза расширились от испуга. Они у неё и так большие, а в тот момент прямо в пол-лица. Она уже нацепила бюстгальтер и размахивала руками, влезая в кофточку.
   - Что это было?
   - Не знаю Катенька.
   - Лёня, я боюсь.
   - Мне тоже не по себе… Ничего себе - голосок.
   - Ты раньше не слыхал такого?
   - Нет. Никогда.
   Когда подходили к «закуту», собаки расслабились. Они скакали вокруг нас, играючи нападали друг на друга, покусывали за загривки. Взлаивали, припадая к земле. Потом вскакивали и носились. Сбрасывали напряжение.
   Катя вдруг  хохотнула, - Отдохнули на пляжу - убегать пришлось.

   Мы посидели на камешках. Костра разводить не стали. Я только спросил Катюшу, правильно ли она обулась впопыхах.  Она сняла сапожки, натянула носки, заправила в них штанины и заново обулась. Можно было и домой.
   Прошли больше половины пути, говорили о происшествии. Гадали, - что за чертовщина там могла быть.
   Потом Катя спросила - Ну и как я?
   - Что, как? - Не понял я.
   - Как я тебе. Без ничего.
   Вспомнилась картинка - напуганная Катюша в одних трусиках. Я засмущался, промолчал…
   - Нет, - продолжала Катя, - ты скажи. Скажи-скажи, не стесняйся.
   - Афродита тебе в подмётки не годится, - ответил я убеждённо и искренне.
   Она как-то приосанилась, удовлетворённо вздохнула, заулыбалась.
   - Подробности? - Спросил я.
   Она удивлённо вскинула брови, - А что, есть и подробности?
   Я скромно пожал плечами.
   - А ну-ка, ну-ка, - подзадорила Катя.
   - Когда ты там плавала, я стоял, смотрел. Мелькало кое-что... А я собирал мысленно всё по частям. И получалось такое, что дух захватило… А потом, когда я повернулся, а ты там. В трусиках… И я всё это увидел… И спинку твою, и титечки, и попку… Боже мой, Катя! У тебя такая попка… - Я заволновался и стал слегка заикаться - Она такая… Прикоснуться к твоей попке… Это же… Это Поэма! Про это надо стихи писать!
   Катя смотрела на меня весело и удивлённо. Щёчки порозовели.
   Она подошла, прижалась сбоку, обхватила меня рукой и потёрлась головой о плечо, - Как хорошо ты сказал… Я не думала, что ты у меня поэт… Что ты со мной сейчас сделал? А?…  Я, вроде, и обидеться на такое должна, но мне так приятно... Так поцеловать тебя хочется.
   - Ну так поцелуй.
   Она шагнула передо мной. Остановила. Приподнялась на носочки, взяла моё лицо в руки и поцеловала в губы, осторожно, как целуют спящего ребёнка. Сердце бухнуло. Я стоял, закрыв глаза, как оглушённый. Потом обнял свою любовь, свою судьбу, и замер, не рискуя пошевелиться.
   Катя шёпотом сказала, - Лёня, пойдём домой.
   Я открыл глаза, выдохнул воздух и потряс головой. Катюша отстранилась, погладила меня по рубашке на груди. Потом взяла под руку и повела по тропинке.
   Через некоторое время она сказала, - А ты там испугался. Я думала - ты ничего не боишься.
   - Я страшно боюсь тебя потерять.
   - Теперь не потеряешь. Я за тебя замуж выйду. Я от тебя никуда не денусь, и тебя никому не отдам.
   
   Дома мы рассказали всё маме. Ну, не всё конечно. Так… Самое страшное.      
   Мама в ответ тоже рассказала нам, что место, километрах в двадцати на север от деревни, считается гиблым. Никто не знает, что там есть. К нему и близко стараются не подходить.
   Находились бесшабашные головы, которые отправлялись туда на охоту. Но никто не возвращался. Люди пропадали бесследно.
   Однажды женщины гурьбой попёрлись туда за брусникой. А когда вышли, одной нет. Вроде тут на глазах ходила, и переговаривались, и приглядывали друг за другом, а вот как в воду канула. Ни её, ни ведёрка, ни крика, ни шороха. Исчез человек и всё.
   Одна бабёнка по глупости и по жадности тоже направилась в «Большой». Ягод-то там немеряно. Думала хитрее всех. Зашла и больше ничего не помнит. Очнулась через сутки, на ходу. Идёт с пустым ведром. И выходит из ряма точно в том месте, где заходила. Вот так…
   В сорок седьмом году бабы пошли по голубику в мало'й, "Михайловский", рям. Пособирали, прошли рям насквозь. Там на краю сели отдыхать. Видят, со стороны Большого ряма идет мужичок. Проходит мимо них. Мужик незнакомый, чужой. Они его окликнули, он - ноль внимания. Они снова - не отвечает. Чешет по прямой, как кукла. Они его догнали, окружили, а он ничего не соображает. Как будто слепой. Но деревья-то обходит, не трескается. И всё пытается идти.
   Бабы привели его в деревню. Послали парнишку на лошаке в соседнее село. Там был телефон. Позвонил мальчонка в милицию, всё обсказал. Только приехала не милиция, а военные. Народу объяснили что это, мол, дезертир. Скрывался во время войны от призыва. Забрали и увезли.
   Только, если это дезертир, хватило бы и милиции. А тут отряд военных, с оружием. Да и мужик сильно интеллигентного вида. Щетина не больше недели. Очки новые, видать дорогие, стёкла чистые не захватанные, не треснувшие. И одет добротно и казённо.  Ухоженный.

   А десятком лет позже, из «Большого ряма», откуда-то из самой его середины стали изредка выпускать ракеты. По одной - по две штуки за год. Ночью было чётко видно как отделяются ступени, одна за одной. А последняя уходила вверх, куда-то в космос, светясь спиральным хвостом. Красиво.
   Вот такие пироги…

* * *

   Зарегистрировались мы восьмого июля пятидесятого года. В субботу.
   Свадьба прошла на ура. Невесту отдавали,  опять-же, бабушка Полина и Дед Пётр. Уж они надо мной и поизмывались. Чего я только там не натерпелся. Кое-как вымолил. И на коленях стоял. И стихи читал. И яичницу жарил. И с завязанными глазами на ощупь невесту от Аньки отличал. Издевательство.
   Уж когда допустили до Катерины, то ножки-ручки ей целовал, пятьдесят ласковых слов назвал. Потом смотрел на неё ласково, ещё ласковей, да ещё ласковей. Потешался народ, короче.

   У моего друга, фронтовика, начальника планового отдела райкома, был «Москвич». Это машина такая. Как Молотовская «Эмка», но только меньше. Павел Борисович старше меня лет на десять, но как-то в разговоре выяснилось, что некоторое время воевали в одной дивизии. Только в разных полках. Ну, мы с ним и задружили - охота, рыбалка, грибы-ягоды. Был он человек не местный, а я ему всё показывал.
   Вот он, нас с Катюшей, и свозил в районный загс и обратно. Там заранее договорился о времени и всё прошло достаточно торжественно для тех времён и того медвежьего угла. Дорога была сухая, вёдро стояло несколько дней, так что съездили замечательно.
   Катя была великолепна! Белое платье, как у царицы. Талия затянута корсетом. Глухое, по шею. Грудь подчёркнуто подтянута. Длинные, плотно обхватывающие рукава. Широченный накрахмаленный крупными складками подол. Белые туфельки. Фата с мелкими белыми цветочками и корона на голове.
   Над этой короной она дня три колдовала-изобретала. Связала её крючком из обычных ниток, потом замочила в сахарном сиропе и натянула на банку с горячей водой. Получилась белоснежная, поблескивающая, ажурная штучка. Она беспокоилась, - Только бы дождь не пошёл.
   Павел Борисыч, когда приехал забирать нас, везти в райцентр, впервые увидел мою невесту. Он картинно всплеснул руками, - Леонид Васильевич! Ты где такую красоту нашёл?! Подскажи, не таись! Может там и мне достанется?
   - Тебе там поварёжкой по лбу достанется, от твоей Елены. - Отшучивался я. Мужик-то он женатый, двое детей.
   Свидетель, Анин Федор, ехал передом, на моём мотоцикле. Мы с Катей и Аней на Москвиче следом…
   У загса Катя вышла из машины, выпрямилась, глянула вокруг спокойно, по царски, народ глаза повыпучил. А когда выходили из конторы окольцованные, уже собралась небольшая толпа. Люди гуртовались следом, когда мы шли к памятнику погибшим воинам, поклониться, положить цветы.
   Свидетели, Аня с мужем, тоже соответствовали. Тоже гордые и нарядные шли под ручку.
   Павел Борисович улыбался до ушей, - Ну Василич, навёл ты фурору! Иди к моему дому пешком с невестой. Прогуляйтесь. Я минут через пять подъеду.
   Мы, - Катя, Аня и я, неторопливо шли под ручки по улице к дому моего друга. Катюша со спокойным интересом рассматривала посёлок. Меня просто распирало от гордости. Наверно со стороны выглядел как индюк рядом с принцессой.
   Когда подходили ко двору, Федя на мотоцикле был уже там, подъехал и Борисыч. Сообщил, - Взял ящик водки и  колбасой затарился.
   Загрузил Лену - жену. Рассадили детей на коленки. Посадили Катюшу на переднее сиденье и помчались домой, на торжество.

   Почти вся деревня была в сборе. Когда Катерина выплыла из машины, чья-то девочка закричала, - Мама смотри! Королева приехала!
   Зашли во двор, били тарелки, выпили по стопочке (мама воды налила), разбили рюмки. Да что там говорить, всё по правилам.
   Столы ломились, всей деревне за неделю не съесть, не выпить. Катюша вошла в роль. Она шествовала, придерживая подол, и смотрела на всех как-то… сверху вниз. Она - главная на этом празднике! Всё это ради неё! Сегодня весь мир был для неё.
   Во главе стола стояли не два стула, а два резных кресла, как два трона. Дед подмигнул, - Ну, как вам моя работа.
   Так вот, что он там строгал, всё время!
   Катюша, в моём сопровождении проплыла, постояла, посматривая на гостей с тихой спокойной улыбкой. Гвалт утих. Все стояли. Она сказала негромко, но так, чтобы все услышали, - Спасибо дорогие гости, что пришли. - И медленно, с достоинством села.
   Ну и началось. Свадьба, она и есть свадьба, что там рассказывать.
   Пели свадебные песни. Шутили свадебные шутки. Под «горько» мы целовались коротко и формально.
   Под вечер прокатились на тройке в коляске. С колокольцами и гармошкой. Дед за кучера, в фуражке с лаковым козырьком.
   Пьяненький гармонист кричал - Гони, дядя Петя! Гони!
   Дед отвечал - С ума, Мишка, сошёл? Такое сокровище везём! Играй, давай! Тереби душу!
   
   Когда, поздно вечером, баба Поля торжественно и принародно сняла с невесты фату, я внёс её на руках в дом, и за нами, молодыми, закрыли дверь спальни (мама нам отдала свою, большую), Катя вздохнула облегчённо и села на кровать.
   - Фу... Вроде всё нормально прошло. Как ты думаешь?
   - Да уж. Такой свадьбы у нас в селе никогда не было. Всё хорошо.
   Я, честно говоря, тоже устал.
   - Помоги-ка мне выбраться из платья, - попросила моя невеста. Впрочем, какая невеста? Жена!
   Мы вдвоём с трудом распаковали её из шелков, и она осталась в комбинации.
   - Лёня, ты бы не смотрел, мне стыдно.
   - Ну ладно, жёнушка, если хочешь - я выйду.
   - Ага. Там ещё гости во дворе. Увидят, вся деревня завтра смеяться будет. Отвернись.
   Я стоял, слыша, как за спиной шуршит одежда. Наконец она сказала, - Всё, поворачивайся.
   Катя уже лежала под одеялом, в ночной сорочке. Смотрела на меня, подперев голову кулачком.
   Я скомандовал, - Отвернись, теперь я раздеваться буду.
   Она прыснула, - Ой-ой-ой. Какой стеснительный мужчина…
   Когда я залазил к ней под одеяло, Катюша пожаловалась, - Я что-то побаиваюсь.
   Я удивился - Чего? Я же тебе обещал, что всё будет так, как ты захочешь. Я тебе друг, или кто?
   - Лёня, но ты же не железный.
   - Неправда. Железный. - Возразил я, постучав себя по груди. - Пощупай.
   Она потыкала пальчиком меня в бок, постучала кулачком по животу. - Точно. Ты у меня муж-железное-пузо.- Засмеялась. - Ну что, давай спать.
   Я подставил ей плечо, она с сомнением посмотрела на меня.
   - Катя, мы-же, вроде, договорились.
   - Я почти голая... Одна ночнуха.
   - Можно подумать я тебя голой не видел. На озерце ты что, в тулупе купалась? - Смеялся я.
   - В воде ничего не видно. А когда я перед тобой на берегу там… оказалась… так это не считается. Это был особый случай. Нас там чуть не съели.
   - Вон оно что… А сейчас - не особый? Свадьба, как-никак.
   - Ну ладно, уговорил - улыбнулась Катя и легла на своё привычное место, мне на плечо. Ручкой обняла, ножку на живот положила. Так и заснули.

   На следующее утро я проснулся с ощущением счастья. На моей груди спала теплая, мягкая женщина, удивительной красоты. Женщина, за которую я жизнь отдал бы, не задумываясь. Лежал и млел от навалившегося блаженства.
   Мама постучала в двери, - Молодыыее. Подъём. Там уже гости собираются.
   Я смотрел на проснувшуюся Катю и улыбался. И она, лежа на мне, подперев голову кулачком, смотрела в глаза и тоже улыбалась. Потом склонилась к моему лицу и тихо поцеловала в губы, как тогда, в лесу. Сказала, - Так бы весь день с тобой и валялась.
   Помолчала, потом добавила, -  Я как-то странно себя чувствую. Как будто позади остались будничные дни, а впереди только праздники.
.
   Второй день тоже прошёл хорошо. С плясками, песнями, играми.   
   Дарили подарки. Деньгами и живностью. Понадарили скотины и птицы, девать некуда. Хорошо у деда дворы пустые. А баба Полина подарила телочку. Милку.
   И главное, все мужики лезли целовать Катерину.  Ну, вот не засранцы ли? Она же мужчин побаивалась.
   Но тут отважно терпела, подставляла щёки и только как-то жалобно на меня посматривала.
   На второй день Катя одела обычное платье. Она его специально сшила. Тёмно-синее, тоже глухое, подол чуть ниже колена. Строгое, - не подкопаешься. Но оно так облегало её фигурку, и так шевелилось при ходьбе, когда она разносила угощение, что все мужики не могли от неё глаз оторвать. Прямо слюни пускали. А она ходила строго и гордо. Я понимал, что она доказывает всем, и особенно себе, свою ценность. Самоутверждается. Просто упивается своей, непривычной для неё самоуверенностью…

* * *
 
   Недели через две после свадьбы, проснувшись утром, я лежал тихо, не шевелясь. Катя спала у меня на плече, как всегда. Пошевеливала губами, хмурила брови - что-то снится. От неё пахло молоком и сдобой, и ещё чем-то сладким. Я ждал, когда она проснётся. Вот она, лапочка моя, поморщила носик, завздыхала, зашевелилась - просыпается. Уже не спит. Повертелась, устраиваясь поудобней, выдохнула, расслабилась. Потом спросила тихо, - Пора вставать?
   - Нет, Катенька, подреми ещё. Воскресенье.
   - Я опять на тебе?
   - Да, опять.
   - Тебе наверно тяжело?
   - Нет, Катюша, ты легкая.
   - Да я не про это…
   - Ну, а от «этого» ещё никто не умер.
   - Ты знаешь, что мне снилось?
   Я усмехнулся, - Нет, не знаю.
   - Оо. Приснилась такая большая река, и как будто мне надо в лодке переплыть на ту сторону. А днище всё в дырках и лодка начинает тонуть. А я вычерпываю эту воду, вычерпываю. Руками... Представляешь?
   - Страшно было?
   - Нет, как-то. Не страшно.
   - Ну и что, доплыла?
   - Нет, не доплыла. Проснулась.
   - Ах, ты же мой мореплаватель, - Я чмокнул её как всегда, неприцельно. Обычно получалось то в лоб, то в нос. А тут она подняла лицо, и получилось - в губы. Она замерла, а я не остановился и начал целовать её как положено. Как любимую женщину, нежно и ласково. Катя прижалась ко мне, закрыла глаза и приоткрыла ротик. Потом стала, покачивая головой, тоже трогать меня губами. Вижу - понравилось.
   Вот тут я возьми и положи руку на её грудь. И погладил осторожно, и слегка прижал.
   Катюша округлила рот буковкой «О», задышала тяжело, часто, шумно. И тут же запаниковала, прижала кулачки к груди, - Ой Лёнечка… Мне трудно дышать… Лёня, я сейчас умру. Мне нечем дышать… Воздуху не хватает.
   Я держал её лицо в ладонях, смотрел в её испуганные глаза и уговаривал, - Всё нормально…  Дыши глубже… Вот так… Ещё глубже… Всё хорошо. Ты не умрёшь. От этого ещё никто не умирал.
   Весь день Катя ходила задумчивая. Под вечер я решился спросить, - О чём думаешь, Катюша?
   - Вот сегодня утром… - Я ждал… - Что это было?
   - Наверно любовь.
   - Это что, так и положено? Я, честно говоря, испугалась.
   - Испугалась и всё?
   - Нет не всё… Было как-то странно… И вроде жутковато, и… И вроде хорошо.
   - Мне больше так не делать?
   Она опустила глаза, зарделась и прошептала, - Делать.
   Мы стали ещё на шаг ближе друг к другу.

   Я вернулся с работы, вошёл в ограду. Катенька развешивала стираное сушиться. Тихонько закрыл калитку и стоял - любовался. Она наклонялась к тазу с бельём, выпрямлялась, растрясала, приподнималась на цыпочки, забрасывая влажную ткань на верёвку, расправляла её покачиваясь.
   Боже. Как она двигалась. Всё у неё было на месте. И именно в таком количестве, чтобы свести с ума любого мужика. Всё шевелилось и подрагивало там, где надо. Я наслаждался картиной, боясь двинуться, спугнуть.
   Она повернулась, увидела меня и протянула вперёд руки, приглашающим жестом.
   Я подошёл, обнял это чудо-чудесное, - Катенька, какая ты… Глаз не оторвать.
   Она улыбалась, жмурилась, поднимала лицо для поцелуя. Ей явно нравилось вот так... стоять прижавшись, и изучать лица друг друга губами.

   Нас, вообще, тянуло друг к другу как магнитом.
   Окучивали вечером на огороде, потом без слов, просто посмотрев в глаза, шли к стене загона, за заросли малины и целовались там, как впервые.
   Или сталкивались в сенях, ходя по делам, и тут же оказывались в объятьях друг у друга. Стояли, прижавшись, и опять целовались. Мы относились к этому с большим прилежанием.
   Мама выходила, натыкалась на нас, мы отстранялись. Она опять прижимала нас, сводила вместе, серьёзно говорила, - Давайте-давайте. Это дело полезное.
   Катенька как-то сказала, - Я знала, что люди целуются, но… Оказывается, это так вкусно.
 
   Через некоторое время, я начал массажировать Кате спинку  перед сном. Она ложилась на животик. Снизу, по пояс, я прикрывал её одеялом, поднимал ночную рубашку к самой голове и разминал её расслабляющими приёмами. Она постанывала, пошевеливала плечами, - Да-да-да. Вот здесь… Ага... Ох, хорошо.
   Потом стал добавлять поцелуи. Она не возражала.
   Однажды, уже после массажа, просто целовал ей спинку и постепенно, от шейки, опускался всё ниже и ниже. И уже собирался сдвинуть одеяло, как Катя напряглась, задеревенела, - Стоп. Погоди Лёнь. Тут, как будто граница какая-то.
   Потом завела руки за спину и опустила рубашку. Перевернувшись на спину, сказала, - Давай спереди попробуем.
   Она зажмурилась, решительно выдохнула и резко подняла подол до горла, обнажив себя в сумраке спальни, - Давай. Сверху вниз.
   Я начал обцеловывать эту красоту. Приостановился на груди. Катенька тяжело задышала, обняла, а я пошёл дальше. Когда дошёл до пупочка, Катя задержала меня, - Всё. Вот здесь.
   Прижала мою голову к себе, - Досюда хорошо, а дальше - страшно.
   - Мы будем постепенно идти? - То ли спросила, то ли подтвердила она.
   - Да, солнышко. Мы ничего ломать через силу не будем. У нас есть время. У нас впереди целая жизнь.
   Мы продвигались к нашей близости, как сапёры по минному полю, прощупывая перед собой каждый миллиметр.

* * *

   Всё лето, начиная с июля, мы занимались «собирательством». Грибы, ягоды, травы.
   Катенька, когда жила с бабой Полей, в лес не ходила. Боялась. С её репутацией «порченной» столкнуться в лесу с деревенскими мужиками было рискованно, могла нарваться и на негодяя. Поэтому, она не ходила ни в лес, ни в рям. И это вполне здравомыслено с её стороны.
   Когда мы всей командой выехали на грибные места, Катенька просто растерялась от этого грибного великолепия.
   Дед вёл специальную тетрадочку, куда записывал места массового появления грибов - груздей, свинушек, коровников и опят. Он объяснял мне, ещё ребёнку, что грибница плодоносит каждые четыре года. По этим записям он точно знал, когда и куда надо было идти на «тихую охоту».
   На этот раз у нас имелась техника - мой драндулет. Поэтому заготовиться решили мощно, по полной программе. Обговорили «технологию». И, потом, каждый год по ней и заготавливали.
   Баба Поля осталась у нас с мамой дома, растопила уличную печурку, две выварки наполнила водой, и грела - отваривать грибы перед тем как солить.
   В ту субботу пошли по свинушки. Мои самые любимые грибы в засоле.

   Катя села впереди меня бочком на бак, мама с Аней в люльке, Федя пристроился на запасном колесе. Дед сидел на заднем сиденье и махал рукой, указывая дорогу. Он привел нас в «мокрый березняк». Почему «мокрый», да потому, что стоял в низинке, и там всегда чувствовалась сырость.
   Пётр Фадеевич не прогадал. Весь подлесок был устлан пятнами плотно, группами стоящих, бежевых, кремовых, светло-коричневых и даже розовых молодых грибков. Пахло остро, вкусно щекоча ноздри.
   Наш «проводник», по-хозяйски развёл руками, - Ну вот, видите. Начинайте.
   Катя удивленно смотрела на это дело, замерев. Потом недоверчиво спросила, - Это что, грибы? А почему они так? Сплошь.
   - Это Сибирь, Катюша, - посмеялся дед.
   Я вытащил из люльки кучу вложенных друг в друга вёдер, и мы «начали». Срезали только шляпки, стараясь не ворошить грибницу. Укладывали их плотными слоями в вёдра, а вёдра ставили в люльку. Из каждой друзы оставляли два-три гриба - на развод. Когда люлька заполнилась, я повёз добычу домой, бабушке Полине на обработку. Когда с пустыми вёдрами возвратился назад, мои уже набили следующую партию. Так с утра, до полудня и мотался. Конвейер.
   Когда ковёр свинушек закончился, поехали домой и там укладывали отваренные грибочки в кладовке, в двадцати-ведёрную деревянную бочку, солили, перекладывали их листьями хрена, веточками укропа и зубочками чеснока. Сверху пригнетали деревянной крышкой, на которую положили здоровенный камень. Вторую бочку набивали с тмином, лавровым листом и горошинками душистого перца. Три дня всё это должно выстояться в тепле, и только потом в холодный погреб.
   После этого осталось полтора ведра грибов, новую бочку начинать - смысла нет. Дед предложил отдать кому-нибудь.
   - Ну да, сейчас, - сказала Катя, и унесла вёдра на кухню.
   Посмотрела вокруг растерянно, - Лёня, а есть эмалированная посуда, побольше.
   - Нет, Катенька, только те кастрюли, в которых варим.
   Она искренне расстроилась, - Господи, ну не отдавать же и впрямь.
   Мне стало смешно. Катюша, при всей своей доброте, начитанности и этакой интеллигентности, оставалась «жадной» до продуктов. Все корочки хлеба она сушила на сухарики. Ничего старалась не выбрасывать. Если мы кривые огурцы, мелкие помидоры, тонкую морковь скармливали скоту, то она старалась всё это сохранить, сберечь. Она научила нас мелкую морковку засахаривать на зиму, отваривать в сиропе, получался мармелад. Мелкие помидорки и огурчики солила отдельно, и очень вкусно. Этакий маленький, симпатичный, запасливый хомячок.
   Мы все тогда не понимали, что это не столько смешно, сколько страшно.
   Я пошёл в сельпо, и скупил там все эмалированные кастюли. Двенадцать штук разного размера. Принёс, связанные шнуром, поставил на пол в кухне, - На, ясынько моё, колдуй.
   
   В тот день, да нас, до всех дошло, почему Катя такая прижимистая на еду. Это аукался тридцать второй год. Когда на Украине, от голода, ели своих детей.
   Мы вечером, сидели за столом всей семьёй. У нас, в тот раз, почти все собрались. Разговаривали, про разное. И зашёл разговор про голод на Украине. Я-то сам не помню, а вот родичи рассказали,- как они собирали вяленую рыбу, солонину, крупы, специально сушили сухари и отправляли в помощь голодающей Украине. По несколько возов, да не один раз. У нас-то голода не было.
   Я спросил у Катеньки, - Катюша, а что, в те годы, такая сильная засуха случилась?
   Она, как-то растерянно, отвечала, - Да вроде не было никакой засухи. Я маленькая была, может быть просто не помню… Впрочем, нет. Нет. Не было неурожая. Год - обычный. Мне семь лет тогда… И если бы была такая сильная засуха, что всё погорело, я бы запомнила.
   Тогда я удивился, - Ты ведь говорила, что отец у тебя был большим знатоком огорода, что у вас всё росло хорошо, и огород был огромный.
   Она подтвердила, - Да Лёня. Тятя был огородником, всё у него пёрло, как на дрожжах. Мы всегда всего много собирали.
   - Тогда куда же всё подевалось?
   - Я же говорю, я не знаю. Я маленькая была.
   - А река. Она что, пересохла? Рыбы не стало?
   - Нет, река никогда не пересыхала. Только рыбу не разрешали ловить. Гоняли.
   Я не унимался, хотел понять - А скотина? А колхозный гурт?
   - Мы там корову не держали, только две-три свиньи, на картошке выращивали. Но и они куда-то делись. А колхозные коровы… Нам же их никто не отдаст.
   - А прошлогодние запасы разве не остались?
   - Картошка всегда оставалась. Много. Помидоры, огурцы, капуста. Только, в тот год, всё куда то исчезло.
   И тут я понял, куда всё «исчезло». И по Катиному лицу стало видно, что и она поняла. И у Анечки лицо вытянулось, - Вот суки! И дед крякнул, горестно скривив губы…
   Вечером Катюша молчала. Ходила, что-то делала и молчала. Сама не своя. Когда легли спать, она отвернулась к стенке. Я её не трогал, видно было, что человек переживает.
   Потом она начала всхлипывать. Я повернул её к себе, прижал, гладил по спинке. Она плакала, не могла остановиться и сквозь рыдания говорила, - Лёня… Они же маму убили. Понимаешь?... Они же мою маму убили. Сволочи… Я тоже перед ней виновата… Она ведь сама не ела… Всё мне… Сою, как-то привезли, нам мешочек достался… Она всё мне… Она ведь такая хорошая была… Она меня любила… Она бы и тебя полюбила…

   Мы, в те времена, воспринимали сообщение о голоде так, как будто это стихийное бедствие. Голод на Украине. Голод в Поволжье. Засуха. Неурожай. Ну, что же, бывает. Никто не виноват. Пропаганда работала.
   Это только в тот день до меня дошло - какая нахрен засуха! Донец за огородом. Река-то не пересохла. Если сухо - поливай.
   Значит, не было засухи. И Катюша не помнит такого. Засуха - это вам не заурядное явление. Такое, ребенок бы запомнил.
   Просто, реквизировали всё подчистую, паскуды. Оставили людей умирать. Бросили свой же народ на произвол судьбы. А то, что мы, сибиряки, отправляли им в помощь, то до них не доходило. Специально морили людей. Твари!
   А все сообщения о стихийных бедствиях - враньё. И история, которая описывает те события - тоже сплошная ложь. Эту историю писали коммунистические, суки-историки. Поэтому погода в ней была такой, какая нужна коммунистической партии. И если товарищ Сталин сказал - «засуха», значит засуха. Неурожай.
   Вот твари!...
   
   Мама зашла тихо к нам в комнату. Села на кровать, гладила Катеньку по голове. Помолчала. Потом сказала, - Катенька, доченька, если я могу тебе её заменить… Понимаю, что не заменишь, но хоть в чём-то…
   Все мы тяжело пережили этот разговор. Чем помочь этому несчастному ребёнку, который только что осознал, что смерть его матери была результатом громадной подлости? Только любить ещё больше, и беречь.
   Катюша после, дня два ходила как в воду опущенная, всё у неё из рук валилось. Сильно переживала. Мы с мамой вокруг неё квохтали, как две наседки. Берегли. Прибегала бабушка Полина, приносила ватрушечки, заглядывала Катеньке в лицо, - Покушай, внученька. Дед смотрел в её печальные глаза, вздыхал как-то виновато.
   Я на секунду представил, что у меня вот так, с мамой… Мне, здоровому мужику, зверю, прошедшему через всё, что только можно представить, стало плохо. А как-же Кате? Сколько же ужасов натерпелся этот ребёнок.

* * *

   Ну ладно о плохом… Давайте уж о хорошем.
   Примерно в то же время, у нас начался кулинарный период.
   Моя мама готовила вкусно и изобретательно. Катюша начала приглядываться к процессу и повторять его. Подключился и я.
   Катю интересовали рецепты и манипуляции с продуктами, а меня техническая сторона дела. Если Катенька занималась ингредиентами, записывала состав блюд и последовательность операций, то я, например, насобачился нарезать ножом всё, что под руку попадёт. Оттренировался так, что нож стучал, как пулемётная очередь.
   Потом начали изобретать приспособления. Например - простая яичница. Можно наколотить яиц в сковородку и всё. А я прихватил слегка сваркой вместе пять консервных банок с вырезанным днищем (мы это назвали «ромашка»). Пять колец, а сверху ручка. Всё это, по мере возможности, эстетично. Разбиваешь в эти кольца яйца, и получаются аккуратненькие кружочки. А уж Катенька над ними экспериментировала - и помидорки туда подкладывала, и петрушечкой посыпала, и кусочки солонинки ложила. Извращались, одним словом.
   Вот сейчас смотрю - разноцветные многослойные желе продаются. А ведь мы с Катей первые до этого додумались. В обыкновенные гранёные стаканы наливали по очереди очень густые кисели, слой за слоем. Сначала фиолетовый - смородинный, потом белый - молочный с ванилью, и сверху красный - малиновый. Катя однажды вынесла гостям на десерт целый поднос стаканов, Федя посмотрел, повертел в ручищах, засомневался, - Разве можно эту красоту-то есть?
   И со всем этим жена носилась по родне и всех угощала. Прежде всего шла к бабе Полине. Думаю, к ней она бежала не столько угостить, сколько за похвалой. Ей почему-то важно было, чтобы бабушка её похвалила.
   Катюнька что-то изобретала, и шла ко мне, за «техническим воплощением». Прямо так и заявляла, - Я к тебе за "механическим" решением.
   Окружающие иногда посмеивались. Интеллигенция, мол, сраная. По линейке пельмени лепят.
   Да, действительно. Изобрели пельменницу. Сейчас такие продают в виде шестиугольника с сотами. А у нас эта приспособа была в один ряд, на двадцать штук. Я начертил, дед из дерева вырезал. И впрямь - линейка. Мама с Катей лепили их с сумасшедшей скоростью, все одинаковые, аккуратненькие.
   Аня, к примеру, совсем перестала пельмени делать. Придёт, наберёт у нас, если надо. Ей ведь некогда было изощряться в кулинарии. У ветфельдшера на ферме работы - невпроворот.
   У нас этих самоделок набралось столько, что пришлось на кухне специальную полку прибивать, во всю стену.
   Мы вместе никогда не скучали. Посмотришь на других - пришли домой, и каждый сам по себе. У нас так не получалось. Кто-то из нас что-то начинал, другой подхватывал. Интересно нам было вдвоём. Где-то сесть в одиночку, и что-то там сопеть про себя в две дырки… такого даже в мыслях не шевелилось. Всё время старались - рядом.

   Как-то я пришёл с работы сильно уставший. Управился по хозяйству и, когда завалился спать, лишнего движения делать не хотелось.
   Катя подождала-подождала, а потом спросила, - А массаж?
   - Катенька, прости, устал.
   - Ууу, - протянула она.
   - А знаешь что, давай так… - Я положил её на себя, поднял рубашечку на спине. Получилось неудобно. Ткань на животе собралась в валик. Как скалку между нами положили. - Кать, сними ночнушку совсем. Потом оденешь.
   Она послушалась. Лежала на мне голышом, накрытая одеялом. Я начал нежно разминать ей спинку. Жёнушка застонала от удовольствия, расслабилась. Потом подползла повыше, опять распласталась на мне, растеклась и стала целовать моё лицо. Я отвечал, чмокал её глазки, носик, щечки. Потом прижались губами.
   Я попытался перейти «границу», сдвигая руки вниз, поглаживая и разминая. Когда опустился ниже талии, Катенька не напряглась, не застыла, а всё так же расслабленно продолжала трогать меня губами.
   Потом полусонно усмехнулась, - Хитренький какой. Изобрёл способ. - Пошевелила бёдрами, - Чуть повыше. Да. Вот так… Оох…
   Через некоторое время, смотрю - спит. Ну и я задремал.
   После, я её так и тискал, каждый раз, перед  сном.

   В баню, первое время, мы ходили поврозь. Катя с мамой и бабой Полей, а я с дедом.
   Но на следующий день после «хитрого» массажа я предложил Катюше пойти вместе.
   - Да, Леня, надо попробовать. Думаю - уже пора. Над нами уже подсмеиваются. И ещё… Я не знаю, откуда это у меня, но хочу, чтобы ты на меня посмотрел. На всю. Представляешь? Это нормально?
   - Золотце, я сам ничего в этом не понимаю. У меня опыта нет. Я не знаю, как тебе ответить.
   - Но, до сих пор ты, вроде-бы, всё правильно делал.
   - Просто - не торопился. Осторожничал… Катенька, я сам как слепой котёнок. Помоги мне, солнышко, доползти до тебя. Если я тебе нужен - помоги мне. Я так боюсь, что-нибудь испортить.
   - Лёня, ты же видишь - я тебе помогаю. Я не хочу тебя потерять по какой-то глупости.
   - Ты, Катюша, просто указывай мне границы дозволенного. Чтобы я их не переступил. Хорошо?
   - Хорошо. А теперь пойдём в баню. Я этого хочу.
   Договорились так, что если ей станет стыдно, страшно или ещё что-то, я просто уйду и мы отложим это дело.
   Но всё прошло прекрасно. Она лежала ничком на нижнем полоке. Две лампы освещали «сцену». Я тёр её со спины, всю, от шеи до пяточек. Потом перевернул. Катюша сначала дёрнулась, попыталась закрыться, потом посмотрела на меня, как-то «извиняясь», и опустила руки. Я натирал её тело мочалкой. Грудь намыливал руками, она ведь такая нежная. Катенька лежала, закрыв глаза, покачиваясь в такт моим движениям и, иногда, постанывала. Нравилось.
   Закончив, я посадил её перед собой и полил из тазика тёплой водой пару раз. Она сдвигала с лица скатившиеся от воды волосы, выпячивала нижнюю губку и сдувала капельки с кончика носа. Моргала, потряхивая головой, разбрасывая воду с длинных ресниц.
   - Ну вот, порядок, - сказал я. - Всё нормально, моя лапочка?
   - Да какой там «нормально», - улыбнулась она как-то полусонно. - Это же очуметь, как хорошо. Я больше не хочу сама мыться.
   Она закрыла глаза, покрутила головой - Это такое… Это блаженство. Иди, я тебя поцелую. Спасибо.
   Прижала меня к себе, без стеснения, и наградила долгим, тягучим поцелуем.
   Чтобы успокоить себя, сбить «напряжение», я попытался думать о чем-то другом.
   - Знаешь, что я тут удумал. Вот здесь за печью место есть. Я туда поставлю ванну.
   - Стирать что ли.
   - Нет, самим бултыхаться.
   - Так это какую же большую ванну надо. Где ты такую возьмёшь?
   - А сделаю.
   И, к зиме, действительно сделал. Разрезал повдоль старую бочку с телеги из-под дизельки. Получившиеся края завальцевал. Приварил снизу распорки для устойчивости. Пропарил кипятком как следует. Покрасил голубой нитроэмалью и установил в баню. Обшил всю конструкцию деревом, сколотил ступеньки, получился небольшой, аккуратный  бассейн. Чтобы удобно было, внутрь приладил убирающийся наклонный лежак.
   Мы с Катей постоянно нежились там вместе, в тёплой воде.
   После, я всё время её мыл. Пробовал парить, но ей не понравилось. У неё начинала кружиться голова, её тошнило от перегрева. Так что париться приходилось одному. Она в это время плавала в бочке.

* * *
   
   В один из августовских вечеров, перед тем как заснуть, мы целовались как подростки. Я обошёл губами её всю. Катя охала, металась. Обхватив меня за голову, притягивала к лицу и жадно хватала губами мои губы. В какой-то момент она вдруг опрокинулась на спину, раскинула ручки и ножки, прошептала, - Давай Лёня! Я готова! Ну, давай же!
   И в ту секунду, когда я навис над ней, в самый ответственный миг, вдруг почувствовал волну страха. И тут же Катюша уперлась ладошками мне в грудь, - Нет Лёня! Погоди! Нет, не надо!
   Я упал рядом с ней. Страх сменился чувством обиды, откуда-то из глубины проступили горечь и слёзы.
   Но… Ведь я-то был, в принципе, спокоен! Взволнован, конечно, рядом лежала женщина, о которой только мечтать. Но не до такой же степени. Не до слёз. Это меня как-то… Смутило. Какие слёзы?
   Потом дошло, - Это её страх! И её слёзы!
   Я быстро сказал, - Катька, мы с тобой молодцы.
   Слёзы стали отступать, откуда-то поплыло лёгкое недоумение.
   - Лёня, - зашептала она скороговоркой, - ты не обижайся. Я пока не готова. Понимаешь? Лёнечка, прости меня. Не обижайся…   А почему молодцы?
   - Ну, смотри. Помнишь по весне, я тебя спросонья потрогал? За грудь.
   - Конечно, помню. Я думала ты... Испугалась.
   - А сейчас что? - Я подтянул её и, положив на себя, начал легко массировать ей спинку, - Пупсик ты мой голенький.
   - А сейчас, - она улыбнулась, горечь отступила. - Я лежу на тебе, совсем без ничего. И не боюсь, и не стесняюсь. И руки твои вон где, - она повиляла бёдрами, потом приложила свой лоб к моему. - И мне хорошо.
   - Ну, разве мы не молодцы, Катя? Такой путь прошли. И ещё… Я сейчас почувствовал кое-что. Но это надо проверить. Может, показалось.
   - Что показалось? Лёня, тебе со мной одна морока. Ты только не обижайся на меня. Ладно…
   - Да какая морока-то. Нам один шажок осталось… Ты тоже не обижайся.
   - На что же обижаться? Ты знаешь… Если бы мне полгода назад сказали, что я буду… Ну… Что я с мужчиной…
   Я поцеловал её в губки, - Ну, скажи Катенька, скажи.
   Она замерла на секунду и прошептала - Мне нравится, когда ты меня трогаешь.
   Прижал я её к себе - Видишь, счастье моё. А ты - "морока".
   Катенька посмотрела мне в глаза, в упор, немного печально. Потом зачем-то лизнула меня в нос, положила голову щека к щеке, улеглась сверху поудобней, вздохнула умиротворённо.
   Я продолжал - Только Кать, тут такое дело... Тут поважнее.
   - Ещё важнее?!.. -  Она привстала, - Не говори загадками. Что случилось? Не пугай меня.
   - Я тебя услышал… Почувствовал… Не знаю, как сказать. Слов не подберу.
   Она, подняв брови, смотрела на меня выжидающе, - Ну… Говори-говори.
   - Я почувствовал, что ты испугалась. Потом тебе стало обидно, и ты чуть не заплакала. Потом немного удивилась от моих слов. А сейчас ты успокоилась, но только не веришь мне. А ещё у тебя низ живота чуть побаливает.
   - Ты что, читаешь мои мысли?
   - Нет, Катя… Но, мне кажется,  я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Твоё настроение. Или вот - боль...
   - Фу… Слава богу, что не мысли. - Она опять улеглась на меня. - А то бы я умерла со стыда. - Потом хитро улыбнулась, - Ну а сейчас, что я чувствую?
   - Ты сейчас устала и хочешь спать… А ещё, тебе надо в туалет.
   - Тьфу ты, я и забыла, - она быстро набросила рубашку. Потом повернулась, - Господи! Ты теперь и это знаешь? Как я жить-то буду?
   Я пожал плечами. Откуда я знаю, как оно дальше будет. Я же не ясновидец.

   Но после этого, иногда, особенно в напряженные моменты, я «чувствовал» её.
   Думаю - мужики меня не поймут. А вот женщины…
   Было ли у вас такое ощущение, когда вы не глядя, знаете, что делает ваш ребёнок? Когда стоишь на кухне, чем-то занят, и вдруг понимаешь, что твоё чадо в спальне полезло в электро-розетку. И ты бросаешь всё, и мчишься, чтобы прекратить это безобразие. Откуда пришла информация - непонятно.
   Или ребёнок у тебя за спиной. Ты вдруг поворачиваешься, и подхватываешь его в тот момент, когда он уже «пикирует» со стола на пол.
   Мало того - ты знаешь, в каком он настроении. Когда он обижен, когда хитрит, когда радуется или ему грустно. Даже если он прячет свои эмоции.
   Откуда это берётся, я не знаю. По всей видимости, все органы чувств обострены по отношению к любимому человечку. Малейший звук (или наоборот - тишина), движение ухваченное краем зрения, колебания воздуха прочувствованные кожей, мельчайшие изменения в мимике ребёнка, всё мощно обрабатывается интеллектом. Мозг работает на пределе возможностей. Ведь объект слежения - самое дорогое на свете существо.
  У меня всегда было именно так, с моими детьми и с Катей. И, иногда, с внуками. Больше ни с кем.

   Потом произошёл ещё один случай.
   В то утро я работал в кузнице, помогал дядьке Прохору ковать петли для дверей нового коровника. Ну и ещё кой-какую мелочь. Любил я это дело.
   Прохор был мастером. А я, берясь за молот, выступал в роли подмастерья.
   Мастер выхватывал щипцами раскалённую железяку из горна, бросал её на наковальню и ударял обычным слесарным молотком рядом с поковкой. Динь. Это означало - приготовиться.
   Потом начиналась обработка. Прохор бил молотком по светящемуся железу, Динь. А я опускал молот в то место, которое он обозначил. Дон. Если мастер бил заготовку слегка, то и я бил мягко, без нажима. Если удар сильнее, то и я добавлял. Если Прохор лупил изо всех сил, я ахал с полным напряжением. Так и шло - Динь-Дон.
   Молотобоец, это не просто здоровенный мужик со здоровенным молотком. Кроме силы тут надо иметь отличный глазомер и высокую координацию. Прицеливаться, да примериваться некогда - металл стынет. А если промахнёшься на полсантиметра, или чуть сильнее ударишь - испортишь вещь, начинай сначала. И таких матов огребёшь…
   Может, это было и неправильно - начальник (хоть и небольшой) машет кувалдой. Но я с удовольствием выполнял эту работу. Мускулы играли, тело пело в ритме напряжений и расслаблений, суставы отзывались приятной истомой. И душа, ощущая звериную мощь плоти, точность движений, слаженность работы - ликовала!
   Прохор тоже любил работать со мной и откровенно радовался, когда я брался ему помогать.

   В тот раз получилось неудачно. При ударе молотом, от заготовки оторвался раскалённый обломок, размером с фасолину, и как пуля впился в мякоть предплечья. Хорошо не задел крупных сосудов и не затронул кость. Крови почти не было. Она мгновенно свернулась от высокой температуры.
   Кровь была потом, когда обеззараженным в огне шорным шилом я выковыривал эту железяку из себя.
   Залив рану перекисью водорода из аптечки и, перемотав руку бинтом, я сидел в пристройке на табуретке, отдыхал от боли.
   Вдруг Катин голос, - Где он?!
   Прохор пробасил, - В кандейке сидит.
   Дверь громыхнула, влетела Катюша бледная, с большущими глазами. Она остановилась на пороге, - Лёня! Что случилось!?
   Потом увидела кровь на верстаке и на табурете, покачнулась, оперлась рукой о стену.
   Я метнулся, подхватил её и вынес на улицу, на свежий воздух. Только крикнул Прохору, - Нашатырь!
   Перепугался до смерти. Сидел на лавке, держал как ребёнка. Прохор поднёс к её лицу ватку с нашатырным спиртом. Катечка очнулась, заморщилась.
   - Катя, птичка моя, ты что?
   Она смотрела туманно, - Лёнечка, что у тебя с рукой?
   - Да пустяки, золотце, пустяки. Что с тобой-то случилось?
   - В обморок упала, - тихонько пояснила мне Катя.
   - Пойдём-ка, Катюнечка, домой.
   Дядька Прохор добавил, - Давай-давай, отсидись дня три-четыре. Всё равно ты не работник.
   Я нёс своё сокровище по дороге, а навстречу торопилась мама.
   - Лёня, что случилось?
   - Поранился немного. А тут Катя прибежала.
   Катя начала вяло вырываться у меня из рук, - Отпусти… Неудобно… Люди.
   - Тише, Катечка, не надо мне твоего героизма.
   Так на руках внёс в дом и положил на диван. Мама принесла клюквенного морсу, - Попей-ка, доча, холодненького, кисленького.
   Катя попила, откинулась на подушку и выдохнула, - Фу. Ты смотри. Сомлела как курица.
   Тут я заметил, что через бинт из раны проступает кровь мокрым пятном. Спрятал руку за спину, чмокнул Катюшу в нос, - Полежи пока. Приди в себя. А я - в ФАП. Я сейчас.
   Наташа, фельдшер, зашила мне рану, обработала йодом и заново перебинтовала.
   
   Когда зашёл на кухню, мама приложила палец к губам, - Вроде уснула. С перепугу.
   - Мама, а кто ей сказал, что меня там...
   - Никто ничего не говорил. Я набираю воду из колодца, слышу - дверь хлопнула.  Катюша выбежала, сбросила во дворе на ходу тапочки, и босиком помчалась. Я за ней. Кричу - Катя, что случилось? Куда там...  Не догонишь.
   - То есть, никто ничего не говорил?
   - Да откуда, Лёня?
   Я прикинул по времени, пока она добежала, а это метров восемьсот, почти километр... Вышло, что она всполошилась почти в тот момент, как меня «ужалило». Удивительно.
   Когда сели обедать, Катя смущенно молчала. Мама прихлёбывала борщ и с любопытством поглядывала на Катю. Потом не выдержала.
   - Катюша, доченька, а как ты узнала, что Лёня поранился.
   Катя, как-то удивленно посмотрела на меня, потом на маму, - Сама не знаю, мам… Не знаю… Почувствовала, что ему там сильно плохо. Вот и побежала. - Она была явно растеряна.

* * *

   В конце августа на селе встал вопрос  о школе. Педагога не нашлось. Отправлять детей, первоклашек, в соседнее село в школу нельзя. Маленькие ещё. Что делать?
   Приехала заврайоно, собрала сход  и предложила кому-то из селян заняться на первых порах обучением ребятишек. Тут я встал и предложил Катину кандидатуру. Начали обсуждать.
   Кто-то с задних рядов крикнул, - Она же порченая. Чему она их там научит.
   На него зашикали. Анюта решительно встала и внимательно, сощурившись, оглядела сидящих в конце зала. Фёдор осторожно посадил её на место. - Не надо, Аня. На дураков не обижаются.
   Катя сидела прямо, даже не вздрогнула, только брови нахмурила.
   - Ну, кто ещё возьмётся? - Спросила начальница.
   А кто мог взяться. Читать-то умели почти все, но только не читали. Писали как курица лапой. А у Кати - правильный, красивый почерк. Из библиотеки больше всех книги брала только она. А уж детей учить никто бы не рискнул. Анютка конечно смогла бы. Но ей некогда, она ветфельдшер, ферму оставить не на кого.
   Проголосовали большинством. «Подавляющим».
   Через некоторое время с почтой пришла методическая литература, и Катенька засела за книжки. Всё что-то писала, какие-то таблицы. Первое, второе, третье…
   Я приходил с работы, вваливался в дом, мама прикладывала палец к губам, - Тсс. Катя готовится.
   Мы освободили её от всех домашних дел. Понимали - ответственность большая. Учить детей, это одна из самых важных работ в мире.
   Перед началом учебного года Катюша призналась мне, - Леня, я так волнуюсь, что иногда руки дрожат. Боюсь.
   - Катя, ты справишься. На первых порах, конечно, трудно, а потом войдёшь в колею и всё будет нормально. Уж я тебя знаю.
   Мы съездили на мотоцикле в район, забрали учебники. Навалили полную люльку. Катя сшила ещё несколько нарядных платьев. Мы с дедом проверили школу, отремонтировали некоторые парты. Посмотрели печь, почистили дымоходы. Всё было готово.

   Первого сентября, нарядная Катя приняла класс. Точнее там собралось четыре класса, только все учились в одно время и в одном помещении. И Катюша начала преподавать.
   
   Недели через полторы она пожаловалась мне.
   - Ох, Лёня, тяжелое это дело. Дети тяжёлые. Все тяжёлые. У всех педагогическая запущенность. Они не усидчивые. Не умеют сосредоточиться. Нет навыков гигиены. Дети требуют зубные щётки и порошок (это я им подсказала), а родители обижаются. Нет тяги к знаниям. Домашние задания не делают, поэтому приходится всё проходить в классе в учебные часы. Четвероклассники не знают математики! Страшное дело… Некоторые матерятся.
   - Катя, может тогда тебе бросить всё. Сиди дома как домохозяйка. Тебя же никто не неволит. Тебе вовсе не обязательно работать. Если тяжело, брось к чёртовой матери. Ты не обязана. Иди ко мне.
   - Погоди… Я не могу, всё вот так - бросить. Это уже мои дети. Понимаешь? И мои тоже. Я не могу их предать.
   - Я могу тебе чем-то помочь?
   - Думаю - можешь, только не сейчас. Попозже. Мне сейчас самой надо разобраться.
   Но, постепенно, всё наладилось.  Ребятишки, глядя на, всегда нарядную, Катю, тоже стали одеваться чисто и даже празднично. Особенно девочки. Они требовали от родителей чистые платьица. Научились сменять дома школьную одежду на будничную. Девчушки ходили как Катя, прямо и спокойно, старались говорить как она, грамотно и взвешенно. Употребляли словечки, например - «Я думаю, что…»  Думает она, видите ли. Из-за парты не видать.
   Катюша как-то ухитрилась подключить к учебному процессу старших ребятишек. Они объясняли младшим азы грамоты, и ужасно гордились собой.
   Кроме того, Катя перенесла время начала занятий. Везде и всегда уроки начинались в пятнадцать минут девятого. Кто это так придумал - непонятно. Она собрала родительское собрание и договорилась учиться с десяти часов. Потому, что в семь у детей только самый сон, утренний, сладкий, а их будят, тормошат. Они приходят в школу невыспавшиеся, плохо соображают.
   Уровень обучения сразу пошёл вверх.

   Как-то она пригласила меня на занятия. Я не знал зачем, но пришёл.
   Подошёл к школе, большой рубленной избе, которая стояла немного на отшибе. Там вопли и визг. Что творится? Это они сто - так учатся?
   Я постучал в дверь класса, вошёл. Детишки носились между парт. Перемена оказывается. Катя хлопнула в ладоши - Внимание!  Все замерли.
   Она развела руки и спокойно сказала - Садитесь дети по местам.
   Ребятишки метнулись к партам, коротко загрохотало и все замерли.
   - К нам пришёл гость, - улыбалась Катя, - поздороваемся. Грянуло, - Здравствуйте.
   Машенька Беликова, первоклашка, сказала, - Это не гость, это «Лёнька седой».
   - Машенька, а разве «Лёнька», пусть даже и седой, не может прийти к нам в гости?
   - Ну ладно, пусть приходит, - согласилась девчушка, - только шапку пусть снимет.
   Я снял фуражку и повесил её на вешалку.
   - А сейчас, Леонид Васильевич, - подчеркнула она имя-отчество, - расскажет нам, как идут дела в колхозе.
   Она пододвинула мне табурет и показала глазами, мол - давай.
   Я, честно сказать, не оратор. Начал сухим деловым тоном отчитываться о ходе уборочной. Дети скучали. Потом я разошёлся, выплеснул душу, и рассказал как это красиво, когда трактор с жаткой катится навстречу закату и золотая пшеница, ложится плотным валком на поле. И как над лесом пролетает клин покидающих нас журавлей. И как тракторист глушит на секундочку трактор, послушать их печальный клич. Скоро зима. Осинки по краям поля стоят в красных нарядах. А берёзки в желтых. А из лесу остро пахнет последними грибами.
   А потом вспомнил сказки, которые нам с Анютой рассказывал отец. И начал на память пересказывать осеннюю. Говорил, а сам смотрел на Катю, как будто ей рассказывал. Когда повернулся, дети вышли из-за парт и стояли рядом - слушали.
   Я закончил и сказал - Ну вот… Мне надо на работу, а так бы я хоть до вечера с вами сидел. Досвидания.
   Кто-то из ребятни спросил, - А ещё придёшь?
   - Обязательно. Мне у вас понравилось.
   - Дети, я провожу нашего гостя, а вы минутку посидите без меня. Не скучайте. - Объявила Катя.
   Вышли в коридорчик, она чмокнула меня в щёку, - Ну Лёня... Спасибо.
   Я ухмыльнулся, - Да не за что.
   И пошёл на мехдвор.
   Попозже я понял - зачем она меня пригласила именно на урок. Похвасталась своими успехами в воспитании. Показала - какими детки стали послушными. Умничка моя.
   Я вечером, дома ей сказал - Смотри-ка, как ты своих школьников выдрессировала.
   Она, укладывая поглаженное бельё в шкаф, заулыбалась - Воспитала, Лёнечка. Вос-пи-тала.
   
   Катя молодец. Ей удалось создать в школе,… как бы это сказать,… другой мир. В котором царил уют. Не было угрюмых, вечно занятых родителей и скандалов. Дети ценились не за помощь по хозяйству, а просто за то, что они есть. Их учили дружить. Учили мальчиков быть мужчинами и бережно относиться к девочкам. А девочек приучали думать о себе с достоинством. Они - будущие матери, хозяйки и любимые женщины. Это ведь надо прививать с младенчества, с рождения. Дети утром мчались в школу, а после занятий не спешили домой.
   Класс, за один месяц, из формального учебного заведения, превратилась в родной дом для учеников.
   Пока было тепло, мы с дедом, по Катиной просьбе, переделали печь «голландку» в простую, добротную, кухонную печь и дети варили щи, жарили яичницу и прочее. Учились готовить.
   Катюша принесла швейную машинку в класс. Девчушки, даже самые маленькие, шили занавески и платья для кукол. Вязали тряпичные половички, которыми устилали полы в классе. Катюша попросила почтовика купить ей в Потребсоюзе вязальные спицы на всех, и потом, моя мама приходила в класс и учила девочек вязать носки.
   Катя подключила к воспитательному процессу деда! Разве дед мог ей отказать. Он приходил в школу с инструментом и что-то там мастерил с мальчишками.  Таскал свои мешочки с травами и рассказывал ребятне про лесную аптеку.
   В школе появился живой уголок. В небольшой вольерке жил ёжик. Кто-то из детей принёс из его лесу. 
   В прихожей, в огороженном уголке обитала маленькая ярочка, оставшаяся без матери, которую кормили из соски молоком. Иногда выпускали погулять, и она цокала по полу, разъезжаясь ножками по половикам.
   А по всему классу хозяйничал кот, толстомордый, здоровенный, заласканный.
   Ребятня выпросила у родителей комнатные цветы. Каждый по одному горшочку. Хватило всю заднюю стенку класса заставить цветами на полочках. А на полу, в большом деревянном ящике, цвёл большой розовый куст.
   Приходил Андрей Нефёдов с баяном. Дети под музыку пели, водили хороводы.
   Старшие ребята по очереди вслух читали сказки и детские рассказы. Начали устраивать маленькие спектакли.
   Школа стала для села центром культуры.

   В конце месяца, Катюша собрала родительское собрание. Вечером, после работы, я в классе прибивал самодельные полочки, когда начали подтягиваться родители. Точнее сказать - матери. Мужиков не было.
   Катюша завела с ними серьёзный разговор. Она просила не бить и не ругать детей дома. Ну, хотя бы, как минимум, - не бить.
   Кто-то спрашивал,  - А что делать, если они не слушаются?
   На что Катя отвечала, - Я же их не ругаю. И, упаси боже, не бью. Но меня-то они слушаются. Ни один не капризничает, не прекословит. Вы уж постарайтесь сдерживаться, а я с детьми поговорю.
   Люба Беликова спросила, - Катя, а как ты делаешь, что они… Ну… Что ты попросишь, они делают. Почему?
   - Я их прошу… Понимаете? Я им не приказываю, я их прошу… Может в этом разница.

   В класс потянулись бабы. Постоянно кто-то из родителей гостил в школе.
   Раньше-то как - отправили детей учиться и ладно. Как оно там идёт? Никто не интересовался.
   Теперь приходили, тоже шили, вязали, плели, учили этому девочек. Не школа, а женский клуб.
   Катя обижалась, - Почему мужчины не приходят? Совершенно не интересуются детьми. Что за отцы, что за люди, а?
   Я был доволен. Жена нашла себя в работе и сильно изменилась. Если раньше у неё нет-нет, да и проскакивала этакая затравленность. То теперь она напрочь исчезла. Просто, человек осознал свою значимость. Её глаза, из всегда слегка печальных, превратились в спокойные и ласковые.

* * *
 
   А в середине октября у нас с Катей всё получилось. И всё получилось просто замечательно. Как-то незаметно и неожиданно для нас обоих.
   Когда это случилось, я "почувствовал" Катеньку особенно сильно. Возникло такое ощущение, что наши мысли и эмоции, а не только тела, сливаются воедино. Мы абсолютно раскрылись друг для друга и превратились в единое существо. Я полностью воспринимал её, она так же полностью воспринимала меня. Единство накладывалось, слой за слоем, всё сильнее и выше. Это было что-то невообразимое. Словами это состояние передать невозможно, потому, что нет в языке таких слов.
   Духовная близость постепенно нарастала, вслед за телесной. Часть моей души проникла в неё, а часть её, перебралась в меня. Я видел её глазами, слышал её ушами, чувствовал её телом.
   И, наконец, всё завершилось такой вспышкой в наших головах, как будто вселенная взорвалась и осыпала нас счастьем. Всем, которое копила долгие тысячелетия для остального мира.
   В кульминационный момент Катеньку затрясло. Щечки у неё покраснели. Она улыбалась и гримасничала, поскуливала, прерывисто дышала и билась у меня в руках, потеряв контроль над своим телом.
   Я, сам будучи на грани здравомыслия, придерживал её головушку, чтобы она не ударилась о спинку кровати.

   Кто-нибудь из мужиков замечал, - как сказочно хороша, как восхитительно красива, становится женщина, во время любви?... Хотелось повторять это снова и снова, только для того, чтобы ещё раз увидеть выражение сладкого блаженства на её лице.
   Я, неотесанный мужлан, по какой-то случайной прихоти природы, оказался способен, хоть на несколько мгновений, сделать эту женщину безумно счастливой. Захлестнуло чувство безграничной благодарности, к божественному, снизошедшему до меня, существу.
   Моя женщина? Нет. Это я её мужчина. Укажи она пальчиком, поведи глазом, намекни полусловом и я сделаю всё что она пожелает. Жизнь отдам, не задумываясь.
   Вот какие были ощущения.

   Потом Катя долго лежала, закрыв глаза, успокаивала дыхание.
   Я попытался встать, но она обхватила меня руками, прижала с боков коленями, - Нет! Не уходи. Побудь.
   Её опять запотряхивало. Она застонала. Затёрлась лицом о мой подбородок. Я стал целовать её щёчки. Опять накатилось чувство единства двух душ. Как отголосок прошедшей грозы.
   Опять расслабилась. Полежала спокойно, потом шёпотом спросила, - Это… Что было?
   - Это наверное и есть - "оно".
   - Уф, - выдохнула она, - ничего себе.
   - У тебя всё нормально, сокровище моё? - Обеспокоился я, - Как ты себя, лапушка,  чувствуешь?
   - Пока не знаю. Отпусти-ка меня… - Потрогала свою голову, грудь, животик, пошевелила слегка ножками, тихо удивилась, - Нормально... Я думала - у меня всё поотвалилось.
   Помолчала, укорила, - Лёнь, вот вроде хорошо с тобой, дальше некуда, а ты ещё… - Негромко продолжала, - Но то, что сейчас, это уже совсем… У меня в голове всё перепуталось… Никогда не думала, что это может быть вот так… Сладко, до жути. - Ещё помолчала, потом спросила, - Слушай, это что, каждый раз так будет?
   - Надеюсь…
   - Из меня как будто все кости вынули. Пошевелиться не могу.
   - Ну и не шевелись. Отдыхай, солнышко. - Я обцеловывал её лицо.
   Она вяло потрогала вокруг себя, - Простыню сменить надо… Всё мокрое. Я вспотела.
   Потом потрогала меня, - И ты тоже.
   Я встал, достал чистое полотенце и её ночнушку. Завернул Катю в простынь, взял на руки и отнёс в баню. Вымыл её теплой водичкой. Помылся сам, высушил полотенцем и её и себя. Она безвольно и расслабленно лежала на полке, потеряла слишком много энергии. Закончив «процедуры», я одел жену в ночную рубашку, отнёс в спальню. Постелил чистую простынку и положил супругу на место.
   Прижались друг к дружке и заснули как убитые.
   Это была не близость, в обычном представлении. Что-то сверхъестественное обрушилось на нас в тот вечер, что сделало нас неразделимыми. Как будто я, до этого, был инвалидом, а с Катенькой стал человеком. Все части моего тела, мозга, сердца, души вдруг встали на место.
   Утром Катюша сказала, - Знаешь, что я чувствую? Как будто все остальные сами по себе, отдельно…  А мы - один человек… Сейчас вставать надо. Идти на работу. А я боюсь… Отойду от тебя на шаг и это ощущение исчезнет.
   Обцеловал я всё её личико. Я ведь чувствовал то же самое.
   Ничего не исчезло. Ощущение единого организма не пропало. Когда после работы мы снова оказались рядом, то прямо вздохнули с облегчением. Не исчезло!

   И потом такой аппетит у нас разыгрался на это дело, что хоть святых выноси.   
   Вечером я пришёл домой с работы. Перепачканный машинным маслом, вся рожа в копоти. Только открыл калитку, Катюша выскочила на крыльцо, подлетела ко мне и повисла на шее, как будто месяц не виделись. Я развёл руки и убрал грязную физиономию, чтобы не запачкать жёнушку.
   - Котик мой, я грязный, дай руки вымою. Я ведь не могу трогать твои сокровища грязными лапами.
   - Иди, мойся в бане, -  и упорхнула.
   Я, по пояс голый, плескался в тазике с теплой водой. Зашла Катя с полотенцем. Пригнула меня к полоку, намылила спину, потом поливала из ковшика, приговаривая, - Хорошая у тебя спина… Большаая… Как стол.
   Закончив процедуру, она промокала меня вафельным полотенцем. А когда я попытался сам вытереться, выдернула его и лично продолжила колдовать.
   Сочтя труд оконченным, она взяла мои ладони, - Ну вот, чистые.
   Слегка подпрыгнула, обняла за шею, обвила ногами, приказала, - А теперь быстренько. Трогай сокровища.
   Я стоял посреди бани, держал в руках самое чудесное в мире создание, и мы целовались и ласкались как сумасшедшие.
   Катенька раскраснелась, тяжело задышала. Оторвав от меня лицо, она опять приказала, - Притормози. Рано. Пошли в дом, я тебя кормить буду.
   - А что у тебя там?
   Она опять присосалась к моим губам и сказала мне в рот, - Разное.
   По дороге из бани домой, Катя, как заправский наездник, переметнулась ко мне на спину. Так верхом и заехали на кухню.
   Мама засмеялась, - Вижу, дети у вас начался медовый месяц. Как мёдом смазанные - не разлепишь.
   Потом, наедине, как-то спросила, - Что это с Катюшей? Она уже неделю не ходит, а порхает. Улыбается. Поёт. Мне что, можно начинать внуков ждать?
   - Да, мама. Думаю - можно.
   Она обняла меня, потрепала по голове, - Молодец. Я знала… Бога-то, о таком, грех молить. Так я за деточек будущих молилась.

   В кладовой, рядом с туалетом я смастерил, душ - не душ, а так, купальню. На русскую печь, в кухне, положил здоровенный плоский бак, благо места навалом, прикрутил к нему краник и протянул шланг поверху, над дверьми. В этом маленьком, уютном местечке можно было сидеть и мыться вдвоём, и всегда теплая вода.
   Катенька посмеивалась, - Я вижу, тебе надоело каждый день меня в баню носить.
   Я, зашкуривая лавочку, ворчал, - Ох золотая моя, да я бы тебя из рук не выпускал… Но ведь зима скоро.
   Она чмокнула меня в ухо, - Изобретатель ты мой.

* * *

   Каждую субботу мама устраивала генеральную уборку. Выхлопывала половики, вытирала пыль в доме, подбеливала печи, мыла пол, проветривала перины. Но, постепенно, Катенька взяла хлопоты на себя.
   Когда это «стряслось» первый раз, мне пришлось несладко.
   Жена попросила помочь ей - переставить столы, приподнять кровать, передвинуть диван. Я с радостью.
   Катюня подоткнула подол, намочила тряпку, наклонилась… Я что-то, там, делал, двигал мебель, ходил за водой, но челюсть у меня была постоянно в отвисшем состоянии. Катя, наверное, почувствовала, что я на неё смотрю.… И как я на неё смотрю… Оглянулась, зарделась, спрятала глазки и ещё сильнее стала шевелиться. Специально.
   Когда закончили, она сидела на крылечке рядом со мной, отдыхала. Стоял теплый день, один из неожиданных подарков осени. Мы сидели на свету, солнышко пригревало изо всех последних сил.
   Я видел, что Катя хочет что-то спросить, но не решается. Потом решилась-таки:
   - Лень, тебе нравится на меня смотреть?... Когда я нагибаюсь?
   - О-о-о, - только и мог простонать я.
   - А мне нравится, когда ты на меня смотришь. Так…
   - Как «так»? - Я не мог сдержать улыбки.
   Она тоже посмеивалась. - У тебя, прямо, слюни текут…
   - Ага. А ты ещё и нарочно…
   Она прислонилась, улыбнулась хитро, дёрнула бровью - Ну, так я же говорю - мне нравится.

   Сейчас, когда прошло больше половины столетия, многие думают, что мы, селяне того времени, были примитивными существами. Ходили в шкурах, с дубинами на плечах, разговаривали матом и междометиями, и всё свободное время занимались грумингом. Думают, что любви у нас тогда не существовало. Так… совокуплялись, когда приспичит.
   Всё у нас было. И одевались мы хорошо, и разговаривали грамотно, и любили самозабвенно.
   И стриптиз тоже, знаете-ли, был. Эти нынешние девки, которые скачут голышом по сцене… Даже если они наизнанку вывернутся, всё равно не смогут добиться того эффекта, который получался у Катеньки, когда она мыла пол.
   А уж ночи, в субботу, у нас были просто огненные.

   Мы, сидя на крылечке, обнявшись, продолжали наш разговор.
   Катя попросила, - Лёня, скажи быстренько - как ты меня любишь. Ты давно уже не говорил.
   "Быстренько" - её любимое словечко. Всё у неё должно быть "быстренько-быстренько".
   - Я тебя сильно, Катенька, люблю. Знаешь… У меня есть ордена, медали… Но ты моя самая главная награда. Мне иногда жутко становится - такая женщина и досталась мне, дураку. Ты удивительно красивая, ты страшно умная, и у тебя… Ну, ладно... Подробности потом.
   Она ещё сильнее прижалась - Подробности ты мне перед сном расскажешь?
   - Да, сокровище моё.
   - Лёня, а у тебя, до меня, были женщины?
   Вот тебе и раз. Тут я растерялся. Прямо - резкий поворот и бац - тупик... Соврать нельзя, Катенька сразу почувствует. Правду говорить боюсь, вдруг ей больно будет.
   - Лёнечка, ты не бойся, говори, - поняла она моё состояние.
   И я рассказал.

* * *

   Для меня война закончилась не девятого мая, а почти на месяц раньше. Мы взяли Вену, и дивизия была настолько «обескровлена», что из её остатков едва наскребли куцый стрелковый полк. Ну, нас и оставили в Вене, как городской гарнизон.
   Мы патрулировали улицы, следили за порядком, помогали жителям разгребать завалы. Город был полностью разрушен. Люди ютились в развалинах и подвалах.
   В самом конце апреля, в расположение приехал капитан. Невзрачный такой, «не военный». Говорил тихо, ходил вразвалочку. Но с ним полковники за ручку здоровались, в глаза заглядывали.
   Он выбрал из всего состава двадцать шесть человек. Самых отчаянных и самых живучих. И увёз. Я потерял больше всех. Из моего отделения он забрал четверых. Которых я провёл от Яссы до Вены. Тех мужичков, с которыми меня, месяц назад, забросили сюда на катерах, в фашистские тылы.
   Тогда собрали человек сто - сто пятьдесят, и поставили задачу - зайти врагу со спины, и зачистить район города, прилегающий к Дунаю. Или, хотя бы, отвлечь внимание. Ну, мы, впятером, и прошли ту пару кварталов, которую нам «выделили»… Прошли, как эпидемия. Только трупы… И вышли из этой заварушки целёхонькими. Так, царапины.
   Опыт… Ну и повезло, конечно.

   А первого мая капитан приехал снова. Я как раз битый кирпич в кузов кидал, когда он подошел.
   Капитан Курбатов, не вызывал людей в «штаб» для разговора. Он не сидел за столом с умным видом. Перед ним не надо было «тянуться». Как-то всё по-простому. Пришёл, отвёл меня, голого по пояс, в сторонку и поговорил.
   Он формировал взвод, который оставался в Германии. И ему, нужен был человек, способный заниматься хозяйством. Мои «конфискованные» ребята ему и присоветовали. Я согласился.
   К слову сказать, там же и в Партию вступил.
   
   Наше подразделение стояло в лесу. Места очень красивые. К началу июля мы уже возвели казармы, хозпостройки, склады, лазарет. Из подручных материалов соорудили стадион. Выкопали здоровенный погреб. Огородили всё забором. Я крутился и за завхоза, и за прораба, и за снабженца, а первое время, и за повара.
   Мне нравилась эта работа.
   Нравилось, что я полезен в обыкновенном деле, и никого не надо убивать. Я получал удовольствие от выполнения простых, мирных, человеческих обязанностей. Мне за это ещё и платили!
   Закончив строительство, завезли мебель, запас продуктов, большие кухонные котлы. Потом привезли оружие и медицинское оборудование. А потом повариху и двух медиков.
   Врач, Евгения Владимировна, женщина в годах, была хирургом. Майор медицинской службы. Она полвойны провела в полевых госпиталях. Опыт у неё был огромный. Как только наши ребята уходили на задание, она кипятила «инструмент», доставала шприцы, перчатки. Проверяла стол, ставила стойки для капельниц. Готовилась. Слава богу, ни разу не понадобилось.
   Медсестра, Елена Трофимовна, всё военное время работала рядом с ней. Они понимали друг друга без слов. Это была крепкая, слаженная команда врачей.
   Лена, на четырнадцать лет старше меня. Небольшого роста, полненькая. Очень симпатичная. Она была замужней женщиной, но медики, люди военнообязанные, их мнения не спрашивают. Куда направили, туда и едут.
   А мне, только в июле, исполнилось восемнадцать. Сопляк, в сущности. Не знаю, что она во мне нашла.
   Как-то, теплым поздним июльским вечером, все уже готовились ко сну. А я, на маленькой конюшне, чистил щёткой свою мухорчатую коняжку, которую назвал гордо - «Победа». Победа спокойно хрумкала овсом, не обращая на меня внимания.
   В денник вошла Лена и спросила, - Серый, ты мне не поможешь?
   - Конечно, помогу, Елена Трофимовна. А что случилось?
   - Пойдём - покажу.
   Она привела меня в свою комнатку и показала металлическую койку. - Вот посмотри, на ней же спать невозможно.
   Я покачал это армейское «сооружение». Действительно, дрянная койка.
   - Простите, Елена Трофимовна, не проследил. Но я исправлю.
   В трубы, в места соединений я позабивал деревянные клинышки. Примотал проволокой раму к спинкам, подтянул пасатижами просевшую сетку. А чтобы она совсем не провисала, натянул и под ней стальную проволоку - дополнительную опору. Минут пятнадцать работы.
   Лена положила матрац, села, попрыгала, покачалась - Ух ты! Золотые у тебя ручки, Лёня.
   Я засмущался, - Пустяки, Елена Трофимовна. Дело-то плёвое.
   - Ну, давай, я тебя чаем напою. У меня шоколад есть.
   Попили чаю, поговорили, и я пошел спать в казарму. Моя койка стояла с краю, я часто допоздна задерживался. Тихонько разделся и лёг. И тут кто-то спросил:
   - Ну, как у вас там?
   - Что, как? - не понял я.
   Оказывается, все не спали, переживали за меня.
   - Ну, что у вас с Леной-то? Что ты там у неё делал?
   До меня не доходило, на что они намекают. - Кровать ремонтировал, - отвечаю.
   Как все заржали. Три десятка жеребцов. Кто-то сквозь смех выговаривал, - Ну вы даёте, бля - кровать сломали!
   Тут до меня дошло, - Да ну вас в задницу, - говорю. - Спите, давайте. Завтра подыму раным-рано, закачу вам строевую… Чтобы не говорили глупости.
   Сосед по койке, Федин, взрослый, женатый мужик, сказал осуждающе, - Тяжёлый ты человек, Серый. Почти год я с под твоим началом отвоевал, ты ни разу не пошутил и не улыбнулся. Что у тебя в мозгах?...
   - Саша, а сейчас, что я сделал? - Спросил я удивлённо, - Ну, про строевые…
   - Аа… Так вот у тебя какие шутки… Ну, понятно.
   А на следующий вечер, Елене Трофимовне понадобилось что-то придумать, чтобы повесить шторки. Я помог - изобрёл этакую гардинку. Потом опять сидели, пили чай, разговаривали. Я уже собрался уходить, но Лена, подошла ко мне, наклонилась и стала целовать.
   Я, честно сказать, не знал, что делать. Сидел, как истукан. Она отстранилась, посмотрела на меня внимательно и спросила, - Лёнечка, ты что, мальчик?
   - Какой-же я мальчик, Елена Трофимовна. Я два года воевал.
   - Я не об этом, - сказала Лена. - У тебя что, женщины ещё не было?
   До меня дошло, я засмущался, не знал, как ответить.
   Она заулыбалась, заворковала, - Ой Лёнечка, ты же ничего не знаешь… А я тебя хватаю. Вот дура… Ну ничего, я тебя научу. Только ты не бойся, и делай так, как я скажу… Я тебе нравлюсь?
   - Да, Елена Трофимовна, вы красивая и хорошая.
   - Ты хочешь меня поцеловать?
   Мне, и правда, хотелось потрогать губами её губы. Но было стыдно.
   - Да, хочу, - прошептал я.
   - Хорошо. Начнём с этого… И называй меня Леной. На «ты».

   Четыре года мы провели вместе. Постепенно я привык, и меня перестали мучить угрызения совести, что я люблюсь с чужой женой, а где-то там её ждёт муж. Ушло ощущение грешности содеянного. Остались нежность, забота и привязанность к этой женщине. А ещё искренняя благодарность ей, за то, что приголубила меня, седого, заикающегося пацана.
   Во взводе собрались серьёзные мужики. Они подшучивали, но всё понимали и не осуждали.
   Командир как-то увидел, что утром на работу выхожу от Лены. Я наверно покраснел, неудобно стало. Александр Петрович подошёл, обнял за плечи, он был выше меня на полголовы:
   - Ладно, Серый, не смущайся. Это жизнь. Она, вот такая и есть, жизнь-то. Работе же это не мешает?
   - Что вы, товарищ капитан, нет, конечно.
   - Ну и ладно. За Леночку я спокоен, знаю - ты её не обидишь. Так что - всё нормально.
   Потом поинтересовался, - У вас серьёзно?
   - Да, товарищ капитан… У меня серьёзно. Я на ней жениться хочу.
   - Она за тебя не пойдет, Серый. И ты на неё за это не обижайся.
   - Я знаю... И не обижаюсь…

   Перед тем, как уехать домой в конце службы, я не выдержал, попросил, - Лена, выходи за меня.
   Она горько улыбнулась, в глазах слёзы, - Нет, Лёнечка, нельзя. Прости меня. И зла не держи.
   - Лена, какого зла-то? Я же тебя люблю.
   - Я знаю, Лёня. Но замуж мне за тебя нельзя. Ты ещё молодой, ты найдёшь себе девушку, и у тебя всё будет хорошо.
   - Лена, давай так - я договорюсь с Курбатовым, погощу у мамы месяца два, а потом вернусь сюда, к тебе. И будем вместе жить.
   - Нет, Лёнечка, я через полгода тоже уеду. Мы все уедем. Часть закрывают. Поеду к мужу, он меня ждёт. Так что - езжай домой.
   Потом всплакнула-таки, - Не забывай меня, Лёнечка.
   Мне тоже было горько, хоть плачь.
   
   - Вот такая, Катюня, история, - закончил я. -  До момента, когда встретил тебя, я думал, что по-настоящему любил её. Теперь я знаю, что такое настоящая любовь. Любовь это… Ну, вот скажи ты мне сейчас - Лёня, умри. И я тут же пойду и зарежу себя, и даже не спрошу - зачем. Вот, что такое любовь.
   Катя строго на меня глянула, стукнула кулачком о крыльцо - Лёня! Не надо так говорить! Как ты, ей богу… Мне аж страшно стало… Ты мне живой нужен!
   Потом успокоилась, опять обняла, посмеялась - Я тебя немного к ней поревную, и всё. Ладно?
   - Катечка, ревновать не к кому. У меня здесь, - постучал я себя по груди, - только ты. Другим места нет.
   Правда, вечером, Катенька подула губки, и даже всхлипнула, - Мне обидно, что я у тебя не первая.
   - Ну, прости меня, дурака, Катюша. Ягодка моя, смородинка. Ну, что мне сделать, чтобы ты не обижалась?
   - Поцелуй меня…
   Тут уж я постарался.
   Медовый месяц плавно перешёл в медовую осень, потом в медовую зиму. Ну, и так далее…

* * *

   Катенька у меня была интересным человеком. Весёлая, умная.
   В дружеском, добром разговоре она за словом в карман не лезла. Начитанная. При этом она старалась говорить со мной обо всём откровенно, хоть и многого смущалась.
   И в любви своей она тоже была откровенна. Обожала, когда я останавливал ее, где-нибудь в тёмном уголке и тискал-обцеловывал. Ей нравилось, что она желанна. Нравилось, когда я, лаская её руками и губами, рассказывал - что я буду делать с ней вечером в кровати. Смёялась-журчала, розовела и прижималась, прямо вдавливалась. Часто сама брала меня за руку, вела в спальню, в кладовку, в дровяник, что уж оказывалось рядом, и начинала жадно целовать, подставляя своё тело для ласк. Охала и приговаривала - Расскажи ещё, Лёнечка. - Или - Вот тут ещё поцелуй. Это была моя «Катюня» - подруга, жена, любовница, богиня.
   Вдруг что-то переключалось, и она становилась «Екатериной Тарасовной». И уж тут никаких вольностей. Поцеловать только в щёчку. Ну, ещё, если слегка, приобнять, чисто по дружески. Но это уже - верх неприличия. Всё в ней становилось другим, лицо, осанка, походка, голос. Всё строгое и чинное. Наставнический тон, снисходительный взгляд, строгая улыбка. Она - педагог.
   Это при посторонних.
   А когда оставались наедине, вдруг опять - щёлк, и снова моя «Катюня». Она запрыгивала на стоящего меня, обхватывала руками и ногами, тискала, целовала в губы, вытянув трубочкой свои. Журчала, говорила как младенцу - Ты моё солнышко. Медведь ты мой прянишный.
 
   И ещё, я обратил внимание, - мы с ней с удовольствием говорили о пустяках.
   Как бы это объяснить… Ну вот, например, если бы чужой человек начал мне рассказывать, как он провёл день. При этом описывая все, самые мелкие детали. Да я со скуки бы сдох, через две минуты.
   А когда Катюнчик мне "живописала" как у неё денёк прошёл, с мельчайшими подробностями, мне было жутко интересно. Слушал, рот разинув, как будто сам всё это проживал.
   И Катечка слушала мои рассказы с таким же, видимым интересом. Прямо-таки, с напряжённым вниманием. Вот почему так?
   Вечером, за столом, обязательно делились новостями. С подробностями.
   А ещё… Каждое событие, даже самое незначительное, оказывалось поводом для проявления нашей любви привязанности, и даже какой-то наивной жертвенности по отношению друг к другу.
   Я делал всё, чтобы ей было легче, удобней, спокойней, приятней. И при этом получал огромное удовольствие от этого проявления собственной заботы. Наверно и Катенька чувствовала то же самое. Потому, что иногда, она опекала меня как ребёнка.
   - Лёнечка, котлетка горячая, дай-ка я тебе её порежу - быстрее остынет.
   Или - Приподними голову, я тебе подушечку поправлю, а то  она у тебя как-то…
   И всё подкладывала лучшие кусочки, всё беспокоилась, что мало поел, всё волновалась, что слишком легко одет, всё переживала, чтобы не надорвался хватаючи.
   Со стороны смотреть - смешно. Но я чувствовал, что Катя не может противостоять этому желанию - поквохтать надо мной.
   Я всегда протягивал ей руку, чтобы она использовала её как опору, когда спускалась с крылечка или перешагивала через что-то. Когда Катя шла рядом со мной, она не просто держала меня под руку, она опиралась на неё. Это не манеры джентльмена, нет. Это - непреодолимая потребность оберегать, поддерживать, заботиться. Даже в мелочах. Помочь надеть пальто или шубку. Нести сумки из сельпо. Всё это получалось само собой.
   Я ведь "чувствовал" её, и поэтому часто упреждал её желания - пододвинуть тарелочку, чтобы она не тянулась, подставить табуреточку, когда она садится, налить чайку, чтобы она не вставала лишний раз из-за стола.
   Кроме того я чувствовал, что Катеньке - приятно.
   И опять же - это не галантность. Галантность, когда открывают двери и пропускают даму вперёд. Производят впечатление. Пускают пыль в глаза. Я жену в двери никогда первой не пропускал. Сам заходил, а она уже следом. Хрен его знает, что там, за дверью-то. Всяко ведь бывает. Инстинкт, оставшийся после войны.
   Доходило до смешного. На кухне садимся за стол - ужинать. Если я рядом, Катенька прямо садилась сразу, только ручку вниз опустит, чтобы почувствовать табуретку. Знает - я тут же пододвину. А как-то раз стала садиться, а табуретки нет! Я не подставил. Она на меня глаза распахнула. И так, растерянно, и даже испуганно спрашивает - Леня… А ты что?...
   - Ох, извини, Катенька! Задумался!
   Потом до обоих дошёл комизм ситуации. Засмеялись. Катя обняла, помотала головой - Дураки мы с тобой.
   - Ну и пусть. Дуракам - счастье.
   Понимаю, что мне в жизни сильно повезло. Может быть, даже, и не вполне заслуженно. Не встречал я ещё мужика, в судьбе которого случилась такая женщина. Говорят ведь, что у каждого человека, где-то в мире, есть своя половинка. Та самая. Одна единственная. Я, ребята, свою "половинку" нашёл.

* * *

   Весь прошедший год Катюша помаленьку брякала на гитаре. Читала самоучитель, и что-то там наигрывала, как время свободное выдавалось. И постепенно это бессвязное тренькание перешло в неплохой аккомпанемент. А потом, и вовсе, классику заиграла.
   Она попросила меня сколотить ей маленькую скамеечку, на которую ставила левую ножку. Так было нарисовано в книге. Наверно это и правда удобно.
   Я заходил в её комнату, и, если она только ещё учила мелодию, то выгоняла меня, - Не смущай, не могу сосредоточиться. А вот когда заканчивала, то сама звала, садила перед собой, - Слушай, что я тут...
   И я слушал. К концу осени у неё накопился уже порядочный репертуар. Иногда она по полчаса играла, а я сидел и «внимал». Мне нравилось.
   У неё были такие музыкальные ручки. Я наблюдал, как одна её рука скользит по грифу гитары, а пальчики другой, этакой щепоточкой, шустренько перебирают струны. Честно говоря, мне больше нравилось наблюдать за самим процессом.
   В октябре самоучитель закончился, она переиграла всё.
   В начале ноября мы поехали в райцентр, ей понадобилось в отдел образования. И обнаружили, что там открылся книжный магазин. Зашли и Катя аж охнула, - целая полка музыкальной литературы. Стояло и несколько альбомов-сборников нот для семиструнной гитары. Точнее не несколько, а четыре штуки. Мы их забрали.
   Это уже не «во поле берёза». Там, оказалось, собраны серьёзные вещи. Они давались ей с трудом. Катя злилась и иногда бросала всё, не брала гитару в руки неделю. Потом начинала сначала, и постепенно продвигалась.

   Однажды вечером посадила меня перед собой, - Слушай. И наиграла какую-то светлую, приятную мелодию. Я поинтересовался, - Сегодня выучила?
   А она мне, - Это я не выучила. Это я сочинила.
   - Вот-те раз. Ты у меня ещё и композитор?
   Она засмущалась, закокетничала, - Ну, не знаю, Лёнечка, не знаю. Это романс.
   - Романс, это значит когда поют… А слова?
   - Слов нет. Так... музыка в голову пришла. Тебе хоть понравилось?
   - Ещё бы. Понимаешь, Кать… - Я разволновался, посидел, помолчал немного, собрался с мыслями, - Тебе бы не здесь жить, в нашем богом забытом колхозе. За полгода, по книге, так научиться играть... Может, я плохо смыслю в музыке, но только я же не дурак. Я понимаю, что ты - талант. Я вижу, что у тебя - дар…  Может тебе, куда-нибудь в музыкальное училище, или ещё куда… В город…
   Она усмехнулась, - Лёнь, ну чего ты? Ты что, всерьёз думаешь, что я тебя брошу и попрусь в город музыкальной доли искать? Я люблю играть на гитаре. И ещё люблю играть для тебя. Мне больше, честно говоря, ничего  не надо… Тебе нравится моё бряканье?
   - Ты, солнышко моё, не занижай. Это уже не бряканье, сама знаешь. Это очень серьёзно.
   - Ну ладно, хорошо, допустим - я гений. И что?... Я брошу тебя, брошу мою школу с ребятишками, маму, бабу Полю, деда Петю, Анютку? Ради чего? Непонятно… Лёнь, ты не переживай. Хорошо? А то, смотрю, ты с лица сменился.
   Подошла, села рядом, - Тут у меня - счастье… А куда же я, от счастья-то? - Прижалась, потёрлась щекой. - Зачем мне всё, без тебя? Сам подумай.
   Я вздохнул облегчённо  - Кать, а ты знаешь что? Ты попробуй слова написать. К романсу-то.
   Она улыбнулась, пожала плечами, - Да я не знаю как. Не умею.
   - Ну… Почитай стихи, посмотри, как это другие делают. У тебя получится.
   Не выдержал, вырвалось само собой - Катька, я так тобой горжусь! Ты у меня такая…
   Она стеснительно посмеялась, - Ну, прямо сконфузил. - Щечки порозовели.
   Через некоторое время смотрю, и правда - завела себе тетрадь, и начала туда записывать какие-то четверостишия. Потом пошла вторая тетрадь, потом ещё одна. После она купила «амбарную книгу» и писала в неё то, что считала уже законченным.
   Мне давала почитать только готовое, а то, что подлежало правке, не показывала. Стеснялась.

* * *

   Дни шли за днями. Будни. Работа, хозяйство, общение с близкими людьми, любовь.
   Я сколотил во дворе школы деревянную горку, залил водой и ребятня, на переменах, каталась с неё на картонках от магазинных коробок.
   В новый год, в первый день каникул, Катюша привела своих архаровцев к нам в дом. Показывала, как живём.
   У нас из "зала" в одну сторону была большая спальня, "родительская". После свадьбы - наша с Катей. А напротив бывшая моя, и бывшая Анина.
   В моей, пустующей спальне, мы поставили большой стол. Я прибил к стене несколько рядов самодельных полок во всю ширину. Они были заставлены книгами. В комнате стояли два «свадебных» резных кресла. Из проволоки, «шестёрки», я выковал два стояка-светильника с вязью, на каждом висела керосиновая лампа. Заходишь вечером, как в мастерскую алхимика, Катенька сидит за огромным столом, в большом резном кресле, что-то пишет. Две лампы светят на неё, остальная комната во мраке.
   - А вот здесь - мой кабинет, здесь я проверяю ваши тетрадки и ставлю вам ваши пятерки.
   - Екатерина Тарасовна, - спросил кто-то, - а четверки вы нам где ставите?
   - Ох, Оленька, здесь же и ставлю. Знала бы ты, как мне не хочется их ставить. Но вот… Приходится.
   Сдвинули столы, посадили всех за чай. Дети уминали ватрушки с вареньем и творогом. Метали конфеты и печенье. У деревенских ребятишек всегда отменный аппетит. Потом Катя достала подарки. Всем девочкам сшила платья. А мальчикам беленькие рубашки.
   Сейчас-то люди не поймут, а в то время это как-бы - нормально. Учительница, в свободное время, на свои деньги сшила всем детям форменную одежду. В порядке вещей.
   Дети разобрали подписанные кульки, одели шубки и тулупчики, и Катюша повела их в клуб, на ёлку. Из "района" приехал «дед-мороз».
   
   Все дни Катенька… Извиняюсь - Екатерина Тарасовна, была окружена детьми. Они липли к ней. Видно было, что им нравится новая учительница.
   Однажды я услышал, как кто-то из ребят сказал другому, уж не знаю по какому поводу, - Ты что! Екатерина Тарасовна будет волноваться!
   Не ругаться, не наказывать, а «волноваться». Понимаете?
   Она никогда не кричала на детей, не приказывала и, упаси боже, не наказывала. Она говорила негромко, просила, а не требовала и огорчалась от некрасивых поступков.
   Однажды мальчик, Вася Горюнов, спросил её, - Екатерина Тарасовна, а почему у вас нет детей?
   - Не знаю Васенька. Правда, не знаю, - ответила Катя на такой больной вопрос. - Зато у меня есть вы. И я вас всех люблю.
   Она, честно сказать, была для них больше мамой, чем родные матери. Она проводила с ними больше времени и обращалась с ними добрей и ласковей, чем родители.

* * *

   А наши личные отношения развивались по нарастающей.
   Мы не могли насытиться друг другом. Мои руки постоянно тянулись к её телу, а она всегда старалась прикоснуться ко мне рукой, бедром, грудью. Каждый вечер, оказываясь в спальне наедине, мы бросались друг к другу, целовались и ласкались, как будто в первый раз.

   Однажды, в конце зимы, перед тем как уснуть, Катя завела серьёзный разговор на эту тему.
   - Лёня, ты не обижайся только. Но мне это как-то перестало нравиться.
   - Вот-те раз, - Меня, как обухом по голове.
   - Ой, ой, ой! Нет, нет, Лёня! Я неправильно сказала! Я рада, что у нас всё так вот… Но есть нюансы…
   - Катюша… Тебе приелось?... Или я что-то не так делаю? - Первый раз в жизни я запаниковал.
   - Лёнечка, поверь мне, родненький, ты тут не причём. У нас с тобой всё прекрасно.
   - …Тогда давай «нюансы».
   - Мне не нравится, что я себя не контролирую, что я думаю не головой а... непонятно чем. Мне не нравится, что я иногда теряю сознание. Пока я тут валяюсь, - она продемонстрировала как: руки в стороны, голова набок, глазки закатила, язычок высунула, - Я не знаю, что ты со мной делаешь.
   - Я первый раз сам перепугался. Я же с нашатырём… Только Катюша, я ничего не делаю, я тебя тихонько целую и всё.
   - Но я-то не знаю. А вдруг ты что-то делаешь… Что мне бы, например, понравилось. Или не понравилось. А я не чувствую.
   Я её успокаивал, - Катя, ты знаешь, как я тебя люблю? Что же я такого буду делать-то, с тобой… Я же берегу тебя.
   - Да я знаю. Но мне всё равно не по себе... Я - трусиха. И потом, от этого ведь должны быть дети. Я правильно понимаю?
   - Я, как-то, не большой специалист. Но, по идее — да, должны быть.
   - А у меня нет. Почему?
   - Катечка, я не знаю. Я не задумывался над этим.
   - А я задумывалась... -  Потом погрустнела. - Я ребёночка хочу. У меня наверно что-то не то. И то, что я такая... развратная. И что ребёночка у меня нет.
   - Насчёт детей - да. Возможно, тут что-то не то. А насчёт «разврата», я не согласен. Тут ничего менять не надо. Какой у нас разврат-то? Мне кажется - всё у нас хорошо.
   - Лёня, мне работать надо. У меня двенадцать школьников. Я для них пример. А к обеду у меня в голове только одно - скорее бы вечер, да тебя прижать на кровати. Ты пойми правильно,...  это всё приятно - сил нет. Но…  Надо как-то пореже... А я остановиться не могу. И чем больше мы с тобой это делаем, тем больше хочется. Меня постоянно тянет туда… Где мы с тобой - как один человек. Но только, почему-то, после, чувствую себя неправильно.
   Помолчала, повздыхала. - Завтра схожу в ФАП, поговорю с Натальей... Только как начать, не знаю.
   - Катя, а может - так и надо? Люди-то разные. Может, для нас с тобой, это естественно?... Ну, кроме ребёночка, конечно.
   - Вот я и попробую выяснить. Почему я такая. Ненормальная.

   Ну, вот тебе и здрасьте. Опять... Это никуда не годилось. Ситуацию надо было исправлять.
   Встал, зажёг лампу и сел перед супругой. Она с интересом за мной наблюдала. Я спросил её:
   - Катя, как ты думаешь - ты красивая?
   Она удивлённо и с иронией отвечала - Думаю, да.
   - Сильно красивая?
   Она смущённо забегала глазками, пожала плечами - Наверно.
   Я переспросил удивлённо - Наверно?
   - Да ладно тебе, Лёнь… Ну хорошо! Я очень красивая…
   Потом как-то выпрямилась и добавила гордо, - А ещё, у меня обалденная фигура.
   Я внутренне усмехнулся. Так, - думаю - уже лучше.
   - Воо… А ты - умная?
   - Ну, не дура же… Умная, конечно.
   - Насколько умная?
   Она опять растерялась, - Лёня, ты к чему ведёшь? - Я выжидающе смотрел.
   - Ну… Я умнее многих баб в деревне… - Подумала, добавила, - И мужиков тоже.
   - Многих, или большинства?
   - Лёня, я не знаю.
   - Я, лично, думаю, что большинства. А ты порядочный человек?
   - Господи, Лёнька! Я замужняя женщина! Ты на что, вообще, намекаешь?
   - Катя, ты пьёшь самогонку? Ты куришь? Ты изменяешь мужу?
   Катя села ошарашено, с вытянутым лицом. А я продолжал.
   - Ты воруешь? Ты прячешь от меня деньги? Ты скандалишь по пустякам? Ты орёшь на всю деревню, оскорбляя меня?
   - Это ты про то, как Малахова Танька, вчера?
   - Да не только... - поморщился я, - я про многих... Или, вот - ты что, играешь на моих чувствах?
   - Это как?
   - Например - сделай то, или купи мне это, тогда я тебе дам. А не сделаешь, не дам…
   - Погоди, ты хочешь сказать, что остальные делают именно так?!
   - «Именно так», золотце моё.
   Она посидела оторопело, помолчала… Поинтересовалась, - Что, и Аня?
   - И Анька тоже иногда этим грешит. Фёдор как-то пооткровенничал.
   Катя искренне расстроилась. - Я не знала… Лёнь, это же неправильно. Это… Проституция какая-то... Аня-то зачем? - развела она горько руками, - Федя и так для неё всё…
   - Катюня, так устроена женщина.
   Она опять ошарашено - А я, значит, не женщина?!
   - Нет, Катюнечка моя, ты не женщина. Ты – богиня.
   Она поморщилась, махнула ручкой, и сказала, раздражённо даже - Ай, Лёнь! Не надо... Я обычная баба. Такая же, как все… И осеклась.
   - Воот. - Опять протянул я, - Поняла? В том-то и дело, что не такая.
   И начал допытываться дальше, - А как ты относишься к своей школе?
   Катя усмехнулась, - Чего это ты за меня взялся. На ночь глядя… В школе, я просто работаю.
   - Просто?
   Она засмеялась. - Лёнька, ну, люблю я свою работу. Всё, хватит… Я поняла. Ты мне всё доказал, - сложила молитвенно ладошки, закатила глазки, - я «ангел во плоти».
   - Погоди, ангел, я ещё не всё. Последний вопрос - то, как ты живёшь, это нормально? Это правильно?
   Катюня помолчала. Потом твёрдо сказала - Да. Я живу по человечески, - потом добавила, - стараюсь, по крайней мере.
   - Тогда, зачем ты себя терзаешь? Зачем ты сама себя унижаешь? «Ненормальная» она… Подумай над этим. Сильно подумай.
   Задул лампу, лег и подтянул Катю, положив её голову себе на плечо.
   Через минуту, уже задрёмывая, Катя пробормотала, - А к Наташе я всё равно схожу.
   
   - В общем, встретилась я с фельдшерицей, - говорила Катя следующим вечером, забираясь под одеяло. - Она сказала, что лучше всего съездить на обследование, в райцентр, в больницу. То, что детей нет, это серьёзно, она в этом не разбирается.
   - А насчет остального?
   - А насчет остального, сказала, что я дура, что она мне завидует. Сказала, что если бы она, вместо её алкаша, тебя бы получила, то она бы ого… Своего не упустила. Посоветовала веселиться, пока молодая.
   - Молодец Наташа. Правильно сказала...
   Катюша напряглась, - Насчёт чего это она правильно сказала?
   - Ну что - "веселиться". И что если бы со мной, то это… Ага.
   Катя резко села на постели, - Что, ага?.. Что, ага-то?!...  Она что, приставала к тебе?!
   - Нет, не приставала. Так, намекнула вскользь... Шуткой… Тяжело ей с Борькой.
   - Ты гляди - тяжело! Он её пожалел! Жалостливый какой!
   Я опешил, - Да ты что, Катюша? Для меня, кроме тебя, женщин не существует. Разве может с тобой кто-то сравниться?
   - Не льсти мне! Не заговаривай зубы! - Её вдруг затрясло.
   - Катя погоди-погоди. Успокойся. Не уподобляйся Гришкиной жене, - уговаривал я.
   - А что Гришка? Что Гришка?! Я там вообще была не причём. А эта... Напялит свой халатик, титьки вывалит, толстую жопу отклячит...
   И тут я сморозил глупость, - Да нормальная она у неё... Не толстая...
   Как она закатила мне пощёчину. И сквозь зубы:
   - Да я ей!...  Да я тебе!... Ишь ты - разглядел!…
   Технично ударила, как учил, с поворотом корпуса. Аж в ушах зазвенело.
   Я лежал, прикрыв глаза, не шевелился. Катя сидела на коленях передо мной и молчала.  Потом прикоснулась к груди, - Лёняаа… Лёоонь, ты чего? - И уже со слезой, - Лёня, прости меня… Лёооняаа…
   Чувствую - сейчас заплачет. Поднялся, зарычал, сгрёб её в охапку, подмял под себя. - Ах ты-ж тигра моя! Нападать! Без предупреждения!... Балуясь, покусывал её за шейку и бока. Она повизгивала, извивалась как червяк и взбрыкивала. Пытаясь сбежать, сползла  с кровати, висела головой вниз, а я «кусал» её через ночнушку за мягкое.
   В дверь постучала мама, - Дети, у вас всё в порядке?
   - Мама, спасите! - Взвизгнула Катя, - Он меня ест!
   Мама просунула голову в спальню, - И что, сильно ест?
   - Доедает уже!
   - Ага,… Ну, приятного аппетита, сынок.
   Голова спряталась. Я затянул Катерину на кровать. Она воздела руки к потолку, - О боже! Бездушные люди!..  И рухнула на спину, головой на подушку.
   За дверью послышался смешок и удаляющиеся шаги.
   - Ну что Котик - мир?
   Она картинно надула губки, - Ты меня напугал. Думала - прибила тебя, на фиг, досмерти… Брякнул, что попало. Довёл скромную девушку до греха.
   - Нет, я конечно мужик крепкий, но ты, всё же, поосторожней, - подначивал я, - так и вдовой остаться можно. Кстати про грех… Давай мириться.
   - Лёня!...  Нет!
   - Дааа.
   - Нет!
   - Да моя птичка... Да моя рыбка… Да моя сладкая…
   - … Да… Ох… Да…

   Потом, когда уже отдышались, помылись, сменили простыню и Катя, по привычке, устроилась у меня на плече, она строго сказала, - Слушай, значит давай так: Три дня в неделю и всё.
   - Не пойдёт, - отказался я, - такой график мне не подходит.
   - Почему?
   - Катя, я не могу в понедельник тебя любить, а во вторник разлюбить. Я люблю тебя постоянно и непрерывно. Давай уж, заинька моя, как-нибудь - другое расписание.
   Она вздохнула, - Тяжело с тобой…  Ну, ладно - каждый день, но только два раза. И всё. Чтобы я два раза и ты два раза. И всё!
   - Катя, я обещал тебе, что всё будет так, как ты захочешь. Только прошу - не переборщи. Это штука тонкая. Можно и того… Что-нибудь поломать.
   - Лёня, - строго сказала она, - давай начнём с двух. Там посмотрим.
   И выдала мне философию, - Мы ведь взрослые люди, и должны уметь сдерживать свои эмоции. Я педагог! Ты тоже… начальник. Так что, нам следует быть примером разумного поведения.
   Я вздохнул, - Господи, педагог ты мой суровый. Может, ещё оценки начнёшь ставить мне, за это дело?
   - Ну, в общем, договорились. Два. И всё. А то ты - вон… Уже похудел. Да и я… - Засмущалась, запрятала глазки.
   Я взволновался. - Катюнчик… Что «я»? Что, цветик?
   - Мне по утрам больно ходить - пожаловалась она.
   - Вот тебе и раз!... Катенька, птенчик мой, что же ты молчишь?! С этого и надо было начинать! Да как же так. Господи! Да что же это! - Заквохтал вокруг неё я.
   - Лёня, я тебя прошу. Возьми это дело под контроль. Я не могу остановиться сама. Знаю, что потом буду болеть, но не могу.
   - Золотце моё. Конечно-конечно. Господи, я про это и не подумал! Вот бестолковый! Катенька, ты уж не скрывай ничего. Пожалуйста… Да что же это делается-то, а! - Я был просто в шоке. Вроде бы умный мужик, а такое…
   - Знаешь, иногда стыдно некоторые вещи говорить, - заключила Катюня.

   А через неделю мы отправились в районную больницу.
   Ирина Анатольевна, пожилая женщина, заведующая отделением гинекологии, приняла Катю. Они пробыли в кабинете долго, минут двадцать. Потом вышли вместе. Прошли в коридорчик, перед кабинетом заведующего поликлиникой, и меня позвали с собой.
   - Молодой человек, прежде всего, хочу сказать, что у вашей жены всё в порядке. Все органы, отвечающие за рождение ребёнка в норме. Мне удивительно, почему Екатерина Тарасовна до сих пор бездетна. Возможно, есть какая-то, более глубокая причина. Можно съездить в город и провести детальное обследование. Но вряд ли оно что-то даст.
   Давайте-ка сегодня, пройдите обследование и вы. Возможно дело не в вашей Екатерине. Я постараюсь, чтобы сегодня результаты были готовы.
   У меня тоже взяли анализы. Процедура не из приятных. Сказали подойти вечером, часам к пяти.
   Мы пришли вечером в поликлинику и опять собрались в том же коридорчике.
   - Можете не беспокоиться Леонид Васильевич. У вас тоже всё в порядке. Ничто не мешает вам стать мамой и папой. Просто - старайтесь, и у вас всё получится. Природа возьмёт своё.
   - Относительно повышенной возбудимости супруги - объясню. Вы, как я понимаю, знаете о трагедии, которая с ней случилась?
   Я покивал.
   - Очень хорошо, что вы правильно это воспринимаете. Так вот. После травмы остались рубчики, спаечки, которые в некоторых местах давят на нервные узелки. Отсюда и повышенный эмоциональный фон, и высокая потребность в… мужском внимании. Отнеситесь к этому спокойно. Контролируйте ситуацию сами. А вашей жене я советую попить на ночь успокоительного. Например, четыре-пять капелек валерьяночки. Или чаёк из душнички. Это поможет снизить напряжение. После родов всё нормализуется, уверяю вас. Вот, пожалуй, и всё.
   Мы пошли к выходу в центральный зал. По пути Ирина Анатольевна сказала - Если честно, я просто хотела посмотреть поближе на вас, молодой человек. Что это за мужчина, который справляется со сверхпотребностями супруги. Она про вас просто сказки рассказывала.
   Я забеспокоился, - Какие сказки? У меня, что, что-то не в порядке? Я что-то не то делаю?
   Она засмеялась - Что вы, что вы. У вас, как раз, всё очень в порядке. Я уверена, что скоро вы станете отцом.
   Когда вышли из поликлиники, я спросил жену, - Катенька, а что ты ей такого рассказала?
   - Да ничего особенного. Она спросила - как у нас всё… Ну… Как мы там… Лёнь, она же гинеколог. Я и рассказала.
   - И что она тебе сказала? У меня что-то не так?
   - Нет, Лёнь. Она сказала, что у меня хороший муж. Ну, это я, положим, и без неё знаю, хоть и не врач.
   Так я и остался в недоумении. И Катенька тоже.

   Мы «поскромнели». Стали сдерживать свои желания. Признаюсь - поначалу мне это давалось с трудом. Катеньке тоже. Она иногда срывалась, хватала меня, притягивала к себе, - Да пропади оно всё… Давай! - Весенняя пора, гормоны, молодость.
   Но постепенно умеренность стала нормой. Мы оба по вечерам пили чай с душицей. А Катенька, иногда, капала на сахар валерианочку и сосала его, запивая чайком.
   Мама раньше добавляла душничку в обычный чай, для привкуса. Поудивлялась на наши привычки, потом и сама пристрастилась. После этой травки так хорошо спится.

* * *
 
   В начале весны, мы с Катенькой, как-то вечерком, заговорили о воспитании детей.
   - Вот найти бы такой воспитательный способ. Чтобы действовал без осечки. Например, я его применяю, и точно знаю, что он подействует. Понимаешь, о чём я? Действие - результат.
   - Таких способов, конечно, не существует, - отвечал я, - но эффективные методы есть.
   Катя подняла брови и округлила глаза, - Какие?
   И я начал ей рассказывать. О несовершенстве человеческого разума и о силе инстинктов. О человеческих слабостях и мелких пороках. О мощи интуиции. О том, что человеческие поступки, большей частью контролируются не умом,  а подсознанием, которому человек противостоять не в силах. И о том, что всё это можно и нужно использовать в своих целях.
   Эта была, так сказать, вводная лекция к основам манипуляции. Рассказывал долго, около часа.
   Катя слушала, молча, не задавая вопросов. Почти не моргала.
   Когда я закончил, она сделала совершенно неожиданный для меня вывод.
   - Теперь я кое-что поняла... Ты не простой человек… Ты всё это время управлял мной. Погоди! Не перебивай! Я не могу мысли собрать. Ты у меня почву из-под ног выбил.
   Она продолжала, - Лёня, это ведь нехорошо. Не по-человечески как-то. Когда не от сердца, а от головы. Зачем ты так со мной?
   Вот тебе и здрасьте. Женщины, абсолютно непредсказуемые существа. Я этого поворота никак не предполагал.
   Я хотел её обнять, она отодвинула мои руки, - Подожди! - Смотрела строго, осуждающе. - Ты воспользовался мной. Ты ведь не любишь меня на самом деле? Да?
   Ещё не хлестче. Надо было что-то делать.
   Я взял листок бумаги, карандаш и начал рисовать.
   - Вот смотри. Вот это я, - нарисовал круг в углу листа, - вот это ты, - нарисовал справа ещё один круг, потом обрисовал его лучиками, получилось солнышко.   - Ты мне нужна, я тянусь к тебе, мне без тебя плохо, я в тебя влюбился - пунктирная стрелочка от меня к ней. - И если я буду действовать прямо, в лоб, - стрелка армейской атаки, - получится так, как у Гришки, или у Степана. И я перечеркнул стрелки, крест-накрест. - Вспомни то время. Что бы произошло, если бы я сразу, сходу, тебе предложил…
   Посмотрел на неё, она слушала внимательно и напряженно. Выжидающе.
   - А теперь, смотри дальше. Я действую в обход, - несколько стрелочек, охватывающих «её» и подталкивающих ко «мне», - дружба, защита, помощь, забота, общие интересы, время проведённое вместе. И только теперь, я предлагаю тебе быть со мной, стать моей женой. Подругой на всю жизнь.
   Я взял ластик и стер крест между кругами.
   - Ну? И где же здесь голый расчёт? Разве здесь нет любви? Разве это не от сердца? Нет, Катенька, ты всё неправильно поняла.
   Она забрала карандаш, пододвинула к себе листок и нарисовала солнечные лучики вокруг моего овала. Показала мне, улыбнулась, - Вот теперь, правильно. Ох, Лёня, погоди! Да погоди ты, задавишь! Медведь.
   Она выскользнула из моих рук, выставила вперёд ладошки, - Подожди. Обещай мне, что всё расскажешь, что знаешь. На эту тему. Обещаешь? Мне это очень надо.
   - Обещаю.
   - И ещё. Кто тебя этому научил?
   - Я, Катюша, тебе уже рассказывал. Я же служил после войны в спецподразделении. Наш командир проводил с нами занятия. Я не занимался оперативной работой, служил по хозяйству. Но все занятия посещал, ни одного не пропустил. Стрельба, ближний бой, психическая подготовка. Хоть это, нам всем, и не обязательно было... Оно и не пригодилось. Ну, пожалуй, кроме стрельбы. Но капитан нас всему учил…
   - А чем это «подразделение» занималось?
   - Катенька, знаешь сколько всякой швали осталось после войны? И бывшие полицаи, и каратели, и предатели, и банды уголовные. Да и было много таких, которые никак не хотели понять, что война закончилась. Всё бегали по лесам с пистолетиками, как придурки. Катюнь, да ладно, ни к чему тебе это.
   - Понятно… А ты в «этом» не участвовал?
   - Нет. Меня в рейды не брали. Я ведь, контуженый. Меня под Житомиром бомбой накрыло. Полгода по госпиталям. Начинаю волноваться - заикаюсь. Я плохо вижу то, что справа. Глаза нормальные, а вот с мозгами что-то не то... Мне удары в голову принимать нельзя, могу сдохнуть. Непригодный, короче.
   - Лёня! - Катя распахнула глаза, побледнела, - Что же ты раньше не сказал! Я же тебя, тогда, по голове!... А если бы я тебя убила?!
   - Ну, не убила же.
   Она закачалась из стороны в сторону, обхватила голову, -  Оооой, Лёнька! Ну что ты за человек! Бестолочь!…

* * *

   В конце весны, перед самым окончанием занятий, в школе произошёл инцидент.
   В класс, прямо среди урока, пришел Степан, тот, который по пьяни сватался. Опять навеселе.
   - Катя, давай выйдем, поговорим.
   Она отвечала, - Не о чем нам разговаривать. Урок идёт. Выйди из класса.
   Он полез обниматься. Катенька его оттолкнула, стала выпихивать за дверь. Он развернулся, ударил её по лицу. - Что ты, ****ина, из себя целку корчишь!
   Потом, начал душить. Дети перепугались. Степан повалил Катю на пол, стал рвать на ней одежду.
   Тут некоторые ребятишки набросились, стали Степана оттягивать от учительницы. Машенька укусила его за спину. Он озверел, вскочил, начал разбрасывать детей.  Катя встала, сосредоточилась, собралась с духом, и, тремя боковыми, завалила быка. Падая, он ударился головой о угол печки и потерял сознание.
   Вот, как на грех, в классе ни одной родительницы. Если бы, как обычно, кто-то был, может такого и не произошло.
   Я как раз домой на обед пришёл. Но что-то не сидится мне, не обедается. Не по себе. Пошел в школу. Прямо - побежал. Мама следом. Навстречу два мальчика из класса, - Екатерина Тарасовна дядьку Степана убила.
   Примчался в класс, там бардак. Стол перевёрнут, шкаф уронили. Катенька сидит на табуретке, согнулась, за живот держится, все платье в клочья, скатертью прикрылась. Дети стоят вокруг. Машенька Беликова лежит  на полу. В проходе между партами Толя Егоров, тоже без сознания. Степан валяется у печки.
   - Катенька ты как?
   - Жить буду. Посмотри детей, я не могу разогнуться.
   Я потрогал девочку, пульс есть, дышит. Мальчик тоже живой. Попросил детей сбегать в ФАП позвать Наташу.
   Тут зашевелился Степан, начал вставать. Я ему в лоб засадил, - Полежи пока Стёпушка, с тобой потом.
   Поначалу хотел его тут же и придавить. Но разум взял верх. Позже прибью. По свежим следам нельзя - посадят.
   Наташа прибежала, сказала, что надо срочно детей и Катю в стационар. Я выволок Степана из класса, бросил у крыльца. Побежал домой, завёл мотоцикл, помчался в соседнее село, к телефону. Позвонил в скорую, рассказал ситуацию, они отправили две машины.
   Потом позвонил в милицию. У дежурного попросил позвать дядю Колю Немцова. Начальника милиции. Всё ему объяснил. Спросил, - Ну что, дядя Коля, заберёшь его?
   - Заберу, а что не забрать. Прямо сейчас и пошлю ребят. Как дед-то там?
   - Да ты бы приехал попроведал. А так, нормально он.
   Когда вернулся в село, там уже дым коромыслом.
   В школе толпа народа. Матери детей, Степану чуть самосуд не устроили. Люба Беликова бросилась на него с колуном. Над дочкой она тряслась как над хрустальной, а тут такое… Семён, дед Петя и Пётр, Степанов брат, не дали, а то бы проломила башку дураку.
   Люба жила одна, муж на войне погиб. Только вышла замуж, через два месяца мужика забрали на фронт и тут же его убило. А через семь месяцев после похоронки Машенька родилась. Говорят - сильно на отца похожа.
   Виновник, пока меня не было, очнулся и попытался сбежать. Мужики его поймали и сделали ему «ласточку». Связали ремнями.
   Семён, в то время, был уже не председателем, а управляющим отделением. Колхоз укрупнили. Но за всё, что там происходило, отвечал головой. Поэтому он так и стоял около связанного Стёпки, испуганный, с бегающими глазами.
   Когда приехали из района, и стали Степана грузить в воронок, его мать, тоже поддатая, подралась с милиционерами.

   Последствия оказались ещё хуже, чем на первый взгляд. У нескольких детей было сотрясение мозга. У Машеньки и Толечки - тяжелое. У многих разбиты лица. Хорошо ни у кого нет переломов. У Кати тоже сотрясение мозга. Вся в синяках. На шее синяки, от пальцев этого мудака. Он её ещё и в живот ударил.
   Кулак, о зубы этого придурка, разбила в кровь.
   Короче, натворил делов, засранец.
   В две скорых помощи посадили детей и Катю. Машенька так и не очнулась. Наташа поставила ей какой-то укол. На носилках положили в машину. Я поехал следом.

   У Кати, слава богу, ничего в теле не повреждено. Просто, в солнечное сплетение попал, сука. Её и детишек вылечили. Машеньку тоже. А у Толика от удара отслоилась сетчатка в глазике. И его увезли в областную глазную клинику.
   Я больше недели, каждый день, после работы гонял в районный центр. В большой кастрюле возил отварных курей. Все родители варили и отправляли. Врач сказал, что лекарства, для восстановления мозга, в наличии нет. Заказали в области, но привезут нескоро. А нужное вещество содержится в курином мясе.
   Вся эта компания бойцов-героев, приходила в Катину палату, и ели куриц и зелень для витаминности. Вот хорошо - дети деревенские. Не надо уговаривать - скушай ложечку за маму. Мечут всё подряд, успевай подкладывай. Смотреть приятно. Разложу им еду и смотрю, любуюсь, как дети с Катей уплетают. Они больничное и не трогали, ждали меня.
   Недели через полторы, я в три захода вывез всех домой. Машеньку посадил на подушку перед собой, она ухватилась за руль и была в полном восторге.
   Потом я с Катей и Тамарой поехал в город, в «глазную», проведать мальчонку. Тамара там с ребёнком и осталась. Я ей дал денег, так, чтобы ни в чём не нуждалась. Зарплату оставил. Клиника считай в центре города, там и мороженое продают, и газировку, и конфеты всякие. Пусть порадует мальчонку.
  Продуктов много с собой привезли. Колбаса, сало, сыр, курей копчёных четыре штуки, окорок. А через месяц их выписали. Толенька ещё недели две походил в повязочке, а потом поправился. Всё заросло. Вот только глазик стал хуже видеть, ребёнок вынужден был носить очки.
   Пришлось детям доучиваться в июне. Впрочем, почему «пришлось», они и рады радёшеньки, что в школу будут подольше ходить.
    А с Толей Катя половину июля потом прозанималась. Он у нас это время и проводил. Спокойный такой мальчик, скромный. Одиннадцать лет. Как он осмелился на Степана наброситься, не понимаю.

   Степан, дней через пять после ареста, повесился в камере. Ночью. Утром ребята в КПЗ проснулись - он простынь к спинке кровати привязал и, полулёжа на полу, повесился. Изобретательный.
   Похоронили.
   Стало чище.
   Только мать Толи Егорова, Тамара, отмочила выходку. Пришла на девять дней и плюнула на Степанову могилу. Родня усопшего её чуть не побили. Пётр, Степанов брат, не дал. У него у самого в Катином классе младший сын учился - Вова Копычев. Мальчонке тоже досталось.

   Я потом спросил у жены - Катя, а что же ты его сразу не выключила-то?
   - Ты знаешь, - ответила она, - одно дело бить по мешку, и совершенно другое - по живому человеку. Я ведь не думала, что он настолько животное. Думала - может, образумится… - Потом сжав кулачок, запостукивала им, - Другий раз, если який придурок припрэться, ото щё пид руку попало, тим и хвачу! Бэз уговорив. Нэхай посадять, но прыкинчу нахрен! Побачь, ты! Будэ вин мэни диток!…
   Она так страшно это говорила, что не было никаких сомнений – сделает и глазом не моргнёт.

* * *

  Когда Катя поправилась, я вечером велел ей надеть футболку, штаны, сапожки и повёл во двор, к нашему импровизированному «спорткомплексу». Давно не занимались. С прошлого лета.
   Она спросила, - Что опять мешок бить?
   - Нет, золотце. Это раньше я учил тебя бить, теперь буду учить убивать.
   - А что, есть разница?
   - Сейчас поймёшь.
   И я начал показывать ей простые, но эффективные, хоть и жестокие приёмы. Освобождение от захвата. Болевые приёмы-заломы, стоя, сидя, лёжа. Как надо отламывать пальцы, откусывать уши, отрывать «это самое». Удары в глаза, в кадык, в пах, в голень, в основание носа.
   Показывал, как бить в голову не кулаком, рискуя повредить пальцы, а основанием ладони. А ещё лучше бить по голове палкой, камнем, молотком, тарелкой, табуреткой, всем что под руку попало.
 
   Теперь, предлагая себя как боксёрскую грушу, я не только защищался, как прошлым летом, но и имитировал удары. А если она сильно "зевала", то и шлёпал пальцами слегка, по лицу или корпусу, давая понять, что идёт серьёзная работа.
   Мы катались с ней по траве, боролись. Она сопела, краснела, иногда злилась, но старательно повторяла всё, что я демонстрировал. Пыталась выкрутить мне пальцы, кусала несильно. Так, намечала укус, слюнявила. Я приучал её не терять самообладание при агрессивном, жёстком и плотном контакте.
   Учил жену не паниковать при нападении. Обманывать противника, притворяться слабой и наносить удар неожиданно. Бить изо всей силы, вкладывая в удар всю злость. Никаких компромиссов, никакой надежды на человечность, никаких уговоров. Женщина должна настроиться бить мужика смертельно. Она имеет на это право, она - женщина. И бить без капли жалости. Только в этом случае она сможет его одолеть.
   Нанося "смертельные" удары, всегда помнить - человек живучее существо. Голыми руками убить его не так уж просто. Да и "неголыми" тоже. Чаще всего приходится сильно "потрудиться".
   Есть у меня такой опыт…
   Он закачался - бей, упал - бей, не двигается, всё равно - бей.
   
   Делал упор на важности "энергии". Скорости.
   Например, опрокинули тебя  на спину, навалились сверху - прикинься  безвольной, не способной сопротивляться. Не отталкивай его, не трать силы на бессмысленные движения. Пусть потеряет бдительность. И как только открылась уязвимая точка - бей. Бей пальцами в глаза, ногтем в ноздрю, ладошкой по уху, откуси нос.
   И потом, пока противник в шоке, не поднимайся на ноги как баржа, вразвалочку, не собирай рассыпавшиеся из сумочки зеркальца и расчёсочки. Очень часто женщины попадаются на этой заботливости о своих побрякушках. Да будь они хоть золотые - насрать на них вместе с сумочкой.
   Резко вскочила на ноги - и бежать.

   Катя уставала и лежала на мне, тяжело дыша. Отдыхала. Я приподнимал голову и нюхал её взмокшую футболку, вдыхал её запах. Когда я первый раз так сделал, Она скосила на меня глаза вопросительно.
   Я объяснил - Катюня, ты, когда вспотеешь, так вкусно пахнешь.
   Она привстала, потянулась носиком к одной подмышке, к другой, пожала плечами - Ничего не чувствую.   

   В кузнице, я выковал для неё небольшой ножичек, лезвие сантиметров пятнадцать. Ручка - деревянные щёчки-накладочки. На вид - обычный кухонный ножик. Но сталь калёная, и острый, как бритва. И рукоятка, хоть и плоская, но сделана точно по Катиной руке. Она для меня сжала кусок пластилина, и по этой форме я подогнал ручку. Из кожи сшил чехольчик. Она стала носить его в своей холщёвой сумочке.
   Мы, очень много времени, посвятили тренировке обращения с этим ножиком. Я вытащил из ледника тушу барана, подвесил в дровянике и заставлял её бить ножом в мясо так, как показываю. Наносить колющие и режущие удары. Чувствовать кончик ножа, как свои пальцы. Делать движения не угловато, а по кругу, непрерывно переходя от атаки к защите и наоборот, скользя между несколькими противниками.
   Объяснял, что нож - на крайний случай. Нож - это смерть. Когда на тебя  идут с непустыми руками, или противник значительно сильнее и трезв, или нападающих несколько. Тогда надо наносить как можно более тяжёлые раны, желательно - смертельные, и не бояться последствий. Жизнь - самое ценное, что есть у человека. Жизнь - дороже всего. Уж жена-то это знала, как никто другой.
   В конце-концов и в тюрьме люди живут. Живут.
   И никогда не угрожать ножом. Никогда. Только применять. Противник должен видеть оружие только в один момент - перед смертью.

   Учил, как заметать следы и ретироваться. Как правильно оценивать ситуацию после расправы. Не паниковать и не проявлять великодушие. Сосредоточенно работать, а не истерить.
   Если есть возможность уйти незаметно - уходить. Даже, несмотря на то, что тяжелораненый умрёт. Лучше, конечно, добить. Но это уж, как получится.
   Если нет возможности исчезнуть тихо, тогда усилить приметы самообороны. Разбить себе нос и губы. Вложить в руки "обезвреженного" нападавшего нож, вилку, палку. Примять, чтобы остались отпечатки пальцев. Порвать свою одежду на груди, надорвать рукава. Испачкать куртку, рубашку или платье, имитируя признаки борьбы. Можно сделать небольшой надрез кожи, как доказательство того, что покойный применял оружие.
   Показывал, как правильно симулировать перед врачами сотрясение мозга.
   Рассказывал ей, как укладывать труп и раскладывать предметы для имитации несчастного случая. Указывал на типичные ошибки в такой ситуации. Говорил о важности мелочей.
   Зачищать после себя место ликвидации - это тоже серьёзная наука.
   Объяснял, что после случая удачной самообороны, в милицию обращаться следует только в крайнем случае. Когда огласки явно не избежать.
   Никогда не жалеть негодяя. Пырнула его ножом, хорошо пырнула, удачно, смертельно, ну и ладно. Он - враг, и поступать с ним надо соответствующе. Не суетись, пытаясь его спасти, не беги звать фельдшера. Главное - не паниковать и правильно уйти. Не убежать, а уйти. Умно, грамотно, не привлекая к себе внимание.
   Нужно чётко осознать - негодяй, которого ты спасла от смерти, передав врачам, станет ещё опаснее для тебя.

   И, самое, главное - по возможности, как можно быстрее, ставить меня в известность об инциденте. Я приду и, в крайнем случае, сам "зачищу". "Договорюсь" со свидетелями. Когда правильно говоришь со свидетелями, показания, знаете-ли, поразительно меняются. Организую алиби. Или добью, сымитирую самоубийство. В крайнем случае, расчленю и уничтожу тело и те-де и те-пе.
   Короче - приму правильное решение.
   Для чего объяснял эти жестокости? Для того, чтобы жена не боялась защищаться. Если женщина, отбиваясь от мужика, будет думать - Как бы не переборщить, не искалечить, не убить, ох-ох… В опасной ситуации нельзя думать о таких "тонкостях". Чревато.

   Просил, никогда не скрывать попыток посягательства, или даже обычных приставаний. Никогда не пытаться самостоятельно утрясти опасную ситуацию. Этим грешат все тупоголовые русские бабы. А может, и не только русские. Не знаю, чем они, женщины,  такое мотивируют. Но очень часто попадают в тяжелейшее положение. Есть, знаете ли, такой способ вербовки… Впрочем, и в бытовом отношении разные мазурики (чисто интуитивно) этим частенько пользуются. Безопасно удовлетворяют свою похоть. Фактически, они используют глупость женской части населения.
   Большинство бытовых изнасилований начинается с невинных приставаний. Бабы, по дури своей, переводят всё в шутку. Тем самым давая аванс покушающемуся. "Не придавала значения" она, видите-ли.
   Впрочем, это не наше дело. Мы должны поступать умно.
   - Катенька, никогда и ничего нельзя скрывать от меня. Даже если это "стыдно". Я должен знать, какие у тебя отношения с окружающими. Я должен быть готов к конфликту. Понимаешь? Если я готов, то быстрее среагирую на опасность. Или приму предупредительные меры. Поэтому, как только - так сразу к мужу, сразу ко мне.

   Объяснял, как действовать в том случае, когда я сам ввязался в мордобой. Где находиться, что кричать, как и когда прикрывать. И, главное - никогда не мешать мне, ни действиями, ни словом.
   Стали проводить занятия регулярно. Выдумывали и отрабатывали разные ситуации. Проигрывали как спектакли.
   Катя, как ни странно, слушала внимательно, кое-что переспрашивала, чуть ли не конспектировала. Хоть и не девичье это дело. Только потом, намного позже, я понял, зачем ей это было надо.

   Я не строил иллюзий, что, якобы, в серьёзной ситуации эти навыки наверняка её спасут. Но тренировки давали ей шанс. А то, что мир, это жестокая среда обитания, ей не нужно было объяснять…
   - Я, не могу всё время быть возле тебя, Катюша. Поэтому ты должна научиться отбиваться. Быстро и надёжно. Видишь - сколько вокруг придурков?
   Но, главное твоё оружие, это ноги, - говорил я ей, -  возникла "ситуация" - беги ко мне. А я постараюсь быть всё время рядом, недалеко. И если только некуда и не к кому бежать, если "зажали"  - обороняйся.

   Делали пробежки на выносливость и на скорость, прыгали на скакалке. Подтягивались на самодельном турнике.
   Я показывал ей - как сидеть, как стоять, как ходить. Катя искренне удивлялась, - Никогда не думала, что взрослому человеку нужно учиться ходить. Вроде - что такого…
  Недели через две, после очередных упражнений, Катя довольно похлопала себя по животику, - Смотри Лёня, у меня пузечко за зиму наросло, а теперь нету - похудела.
   Женщины!... Я ей рассказываю о грани между жизнью и смертью, а она думает о своей фигуре. Вот смех, ей богу…
   - Ну и славно, - говорю, - это мускулы занимают место жирка. Главное чтобы здесь не похудела, - погладил её по попке.
   Она сладко зажмурилась, вздохнула со стоном, - Зря ты это сделал... Мама где?
   - У деда.
   - Пошли в спальню, быстро.
   Мне так нравилась её непосредственность.

   Валяемся мы как-то раз с женой в ограде. Катя лежит на спине, а я сижу на ней и делаю вид что душу, положил руки на горло. Отрабатываем освобождение. Оба уже вспотели, жена раскраснелась. Тут заходит Анюта… Как закричала истошно, - Лёнька! Отпусти! - И мчится. Спасать.
   Я упал рядом с Катей, смеёмся.
   - Тьфу на вас, дураки. Напугали. - Махнула рукой, развернулась, пошла в дом.
   - На сегодня - всё, - сказала жена, вскочила и побежала за Анютой, - Аня! Не обижайся!
   Я следом.

   Однажды, когда лежали на травке, отдыхали от "физкультуры", Катенька поинтересовалась, - А что будет, если ты не станешь мне поддаваться? Если ты всерьёз?
   - Не знаю, Кать… Будет плохо... Нет, даже думать не хочу.
   - Лёнь, я понимаю. Но что ты сможешь со мной сделать? Ну, например - вот так. - Она села на меня верхом, двумя руками прижала мою руку к траве.
   Я подумал… Потом встал на ноги. Встал так, как будто на мне никто не висит, никто меня не пытается свалить. Катя перекинулась мне за спину, старалась опрокинуть, дёргала за шею, давила коленкой на поясницу. Я завёл руку назад, обнял её за талию и осторожно перетащил вперёд, перед собой. Взял на руки как ребёнка. Она отчаянно сопротивлялась. Но не сравнить же, её пятьдесят шесть килограммов и мои восемьдесят четыре. Она дёргалась, я смотрел с иронией, чмокнул её в нос.
   Она замерла, и ошарашено, сказала, - Лёнька… Ты как трактор... Я же ничего не смогла сделать… Совсем ничего…
   - Катенька, ты ничего не сможешь сделать с мужиком. Никогда не вступай в борьбу. Силой тебе никого не одолеть. Только хитростью, ловкостью и знанием приёмов… - Усмехнулся, - А меня ты можешь победить легче-лёгкого.
   - А я знаю как! - Она хитро сощурилась, посмотрела мне в глаза и приказала спокойненько так, ехидненько - Лёня, лежать.
   И я тут же лёг. Прямо с ней на руках. А что делать?

* * *

   После окончания слегка затянувшегося учебного года в школе, мы с Катюшей поехали в город, и подали заявления. Я на механизатора, в агрономическую школу, она на учителя, в первое педучилище.
   И этим же июнем меня избрали секретарём партячейки. Ячейка то господи, пять человек:  я - заведующий мехдвором, дядька Семён - завотделением, кузнец - дядька Прохор, завфермой - Егор, двоюродный брат покойного Степана и фельдшер Наташа. Весь состав.
   Наташа была хорошая женщина. Умная и начитанная. С ней интересно было поговорить. Если бы не примитивные понятия об отношениях мужчины и женщины на селе, я бы с ней дружил. Чисто - по-человечески. Но её мужик, наверняка бы не понял. Нельзя было портить жизнь женщине. А с Катей они как-то… сошлись. Наташа была у неё вторая подруга, после Ани. Они частенько втроём проводили время.
   Я как-то посмеялся, - Катенька, что же ты с Натальей дружишься? У неё ведь толстая…
   Она мне строго ответила, - Лёня, нехорошо намекать женщине на её минутные слабости. Ты прекрасно понимаешь, что я тогда сгоряча. Постыдись.
   Вот так вот.
   - Всё золотая моя. Уже стыжусь, уже стыжусь.

   Однажды сидели в выходной день у нас втроём. Я, Катя и Наташа. Разговаривали о том, о сём. Речь зашла о детях. О причинах отсутствия детей. И в частности Катенькиного бесплодия.
   Наташа спросила, - А как вы «этим» занимаетесь.
   Я растерялся, честно говоря.
   Катя порозовела, - Ну как... Как обычно. Как все.
   Наташа засмеялась, - А откуда ты знаешь - как все? Подглядывала?
   Катя ещё больше засмущалась, - Господи, да как ещё «этим» можно заниматься? Всё же просто.
   Наталья веселилась, - Нет, не просто. Может помочь забеременеть, например, смена позы.
   Катя зыркнула на меня, - Лёня, ну-ка выйди.
   Наташа уже откровенно ёрничала, - Так ты в одиночку это делаешь? Он что, участия не принимает?... Пусть слушает, учится. Вам ребёнок-то нужен или нет?
   Медики к таким вещам относятся проще, естественней. Они свободнее говорят на эти темы.
   Катя помолчала, пополыхала румянцем, постреляла глазами на меня, на Наташу.
   - Давай. Рассказывай.
   Наташа начала, - Нужно, чтобы во время «этого», твоя попа была выше головы. Чем выше, тем лучше.
   Мы с Катей аж рты разинули.
   - Это что за акробатика? - Поинтересовался я.
   - Например, жена может встать на четвереньки. Попа вверх, голова на подушке. А, как всё кончится, постой так маленько. С минуту.
   - На, ё-моё! А меня-то куда? - Опешил я.
   - А ты сзади.
   - Как собаки, что ли? - Спросила обиженно Катя.
   - Как люди, Катенька, как люди, - отвечала Наташа. - Или, допустим, всё как обычно, ты на спине, но клади подушки под ягодицы.
   - Так же, Лёне неудобно будет.
   - Очень даже удобно. Или вот так - ты лежишь поперёк кровати, голова к стене, а Лёня стоит и держит тебя за бёдра на весу.
   - Не поняла, - удивлённо пожала Катя плечами, - а ноги куда?
   - Сейчас покажу, - сказала Наташа и легла на краю дивана, - Лёня, иди сюда.
   - Я поняла, поняла! - Заторопилась Катенька. - Не надо, Наташа, я всё поняла... Она сидела пунцовая. Да и я вроде бы покраснел.
   Наташа поднялась, оправила подол, - Ну вы как дети, ей богу.

   Этим же вечером, перед сном, Катя молчала. Я тоже. Надо было пробовать, но никто не смел начать. А меня, честно говоря, всё устраивало и так. Как раньше. Лежали, вздыхали. Не решались.
   - Лёня, надо что-то делать.
   - Может не сегодня, радость моя. Может попозже…
   - Да когда попозже-то? - Рассердилась жена. - У меня вот-вот… перерыв.
   - Слушай! - Поразила меня догадка, - Так это же надо постоянно делать, пока ты не понесёшь! Одним разом-то не обойдёшься. Вот чёрт!
   - Кошмар! - Закрыла лицо ладонями Катя. - Что же это теперь - в постель, как на каторгу?
   - Катя, давай отложим до завтра. У меня всё настроение пропало.
   - У меня тоже. Давай спать.
   Потом усмехнулась, - Интересно, откуда Наталья всё это знает? Неужто перепробовала.

   На следующий день вернулись к этому вопросу. Обсудили откровенно. Друг друга мы уже почти не стеснялись.
   Катя предложила, - Давай начнём как обычно. А второй раз уже… Ну… По собачий, прости господи… Надо, Лёня. Надо!... Как мы, без ребёнка? Как будто не люди.
   - Ну, надо, так надо - горестно ответил я, - только может, сначала с подушечкой попробуем
   Этим вечером и попробовали.
   Обцеловал я её всю, обтрогал, «завёл» как обычно до потери контроля…
   И, вы знаете, всё получилось. Оказывается ничего страшного. Никаких неприятных ощущений. Мир не рухнул.
   Мы продолжали некоторое время эти «эксперименты» и ждали результатов. Но только ничего не произошло. И мы прекратили. Неестественно это как-то.

* * *

   В этом году, на день рождения я подарил Катеньке сервиз. Красивый китайский сервиз на шесть персон. Из тонкого фарфора, который просвечивает. Смотришь чашечку на свет, а через неё солнце видно. Полторы зарплаты влупил. За два дня до праздника, привёз это сокровище домой в люльке, подушками обложенное. Две коробки. Жена обцеловала мне морду раз на десять.
   Оказалось, что ставить эту коллекцию некуда. Пришлось смастерить шкафчик, со стеклянными дверцами. Буфет, называется. Впрочем, не столько я, сколько дед его сделал. Я так… помогал. У деда столярная мастерская - целый цех. Федя на досуге там с дедом даже бочки из берёзы клепали. Серьёзная контора. Оборудованная.
   Припёрли к нам это сооружение, поставили в угол в зале, и минут пятнадцать Катя расставляла свои ценности за стеклом. Отойдёт, посмотрит, подойдёт, подвинет на миллиметр, опять оценивает.
   Этот сервис и до сих пор жив. Сашенька, жена сына, говорит, что ценности он теперь сумасшедшей.
   Катин праздник, в этом раз, выпал на воскресенье. Мы как с утра начали принимать поздравления, так до вечера из-за стола не вылазили. Накрыли на улице, под навесом. Половина деревни пришла.
   Дед вырезал Катеньке подставку для нот. Вся, сплошь, покрыта тонкой резьбой. А полочка, на которую лист кладут, прорезная, и тоже, меленько-меленько. Белая, берёзовая, под прозрачным лаком. Зашел во двор, поставил перед Катей… Ребята, красоты неописуемой. Как из кружева сделана. Катя аж всплакнула. Целует деда, улыбается и плачет.
   Дед достал платок, слёзы ей промокает, - Внуч, ну что плачешь-то?
   - От радости, деда.
   В тот момент деду было… Сейчас, посчитаю…Восемьдесят семь. И он, вовсе не был старой маразматической развалиной. Ну, пожилой человек, седой. Ну, морщинистый, лицо пятнышками. Ну, на глаза стал слабоват. Но вполне ещё о-го-го. Прямой, сильный, шустрый, как метла.  "Творческих идей" - куча. А уж умный…
   Пришли Анечка с Федором, принесли пуховую шаль. Здоровенную. Катя по вечерам сидела у себя в кресле, вся, целиком  в неё заворачивалась.
   Жена в ответ сразу - Анютке платье, Феде рубаху. Заранее пошила.
   Мама не помню, что ей подарила, но в ответ тоже - платье.
   Наташа с Борей пришли, принесли отрез ткани. В ответ - платье и рубаха.
   Деду - рубаху, бабе Поле костюм - кофточка, юбка и жакетик.
   Когда только она всё это успевала. Энергии в ней было - хоть делись. Ни минуты спокойно не посидит.
   А спала, как убитая. Лежим в постели, разговариваем, и она, на полуслове, брык - готова. Уже сопит.

   Вечером, я завалился на кровать, жду супругу, она заходит в спальню и спрашивает, - Лёня, ты не обиделся, что я всем в ответ дарила, а тебе - ничего.
   - Я, как-то, и не подумал об этом. Это же твой день рождения, а не мой.
   Она села на кровать, прямо в юбке, в кофточке, подняла ручки, - Распаковывай подарок.
   Я сгрёб её, давай нацеловывать, раздевать. - И что? Неужели это всё мне?
   - Тебе-тебе. Я тебя сегодня до полусмерти залюблю.
   Вот это подарочек!

* * *

  На сорок дней Степановой смерти, к нам пришла его мать. Толстая, неопрятная женщина. Она видимо выпила рюмочку, а может и побольше, и её понесло искать «правду».
   Мама на кухне чистила рыбу на жарёху. Я зашёл со двора в дом, на всякий случай. Чёрт её знает, что у бабы на уме.
   Катенька сидела у себя в кабинете. Писала отчёт в районо.
   Тетка Феня, прямо с порога, закатила истерику.
   - Где она, сука?! Я ей космы повыдеру! Я её каросином оболью и подожгу! Я ей зенки её бесстыжие повыцарапаю!
   Мама попыталась успокоить, но только хуже сделала. Та совсем разошлась.
   Вышла Катя, спросила, - В чём дело?
   Тётка бросилась к ней, подняв кулаки. Здоровая, как бегемот. Я перехватил.
   Феня вырывалась, выкручивалась, визжала. Била меня кулаками в грудь. Я поймал её за руки и держал. Попытался вывести из кухни в сени. Жалко её. Обезумевшая от горя мать. Только выпимши. Женщины стояли в растерянности.
   И тут Феня проявила сноровку. Она укусила меня за руку, вырвала свою и ударила меня по голове. Я не успел среагировать. Жалел, потому что.
   Не нужно было ей этого делать.
   Катя шагнула вперёд и двинула тётку основанием ладони в голову. Та рухнула набок, как мешок.
   Мама вскрикнула - Катя!
   Катенька, не обращая внимания на мамины причитания, подошла ко мне, взяла подмышки, и повела к табуретке, - Лёня, сядь. Садись, я тебе говорю. - Глаза большие. Испугалась. - Садись, садись. - Склонилась ко мне, взяла голову в руки. Смотрела внимательно, - Как ты? Ты меня видишь? Как ты себя чувствуешь?
   - Да нормально я, Катюш. Всё нормально.
   - Пошли в ФАП. - И вдруг взорвалась, - Не мотай головой мне тут! Немедленно пошли к Наташе!
   Потом повернулась и зло пнула лежащую тётку Феню по заднице, - Вот, тварь!
   Мама испуганно сказала, - Катя, нельзя так.
   Катя закричала на маму, - Мама! Его нельзя бить по голове! У него контузия! Тяжелая! Он умереть может! Понимаете?!
   Мама спросила, - Лёня, а почему ты мне не сказал, про контузию?
   - Но ты же не собиралась лупить меня по башке, - пытался пошутить я.
   Катя скомандовала, - Пошли, обопрись на меня.
   Я немного растерялся. Одно дело биться с мужиками, а тут - женщина, и такое… Всё произошло быстро и неожиданно. Наконец собрался с мыслями.
   - Погоди Катя. Нельзя маму с этой оставлять. Ты же видишь - Феня как бешеная. А я в порядке. Честное слово, в порядке.
   - Как ты думаешь, её кто-то видел, когда она сюда шла? - Задумчиво спросила Катюша, глядя на валяющееся тело.
   - Постой Кать... Ты что, предлагаешь её ликвидировать?
   Она опять сорвалась на крик - Да их всех, уродов, надо «ликвидировать»!
   Мама сказала - Наверняка, все видели. Вся деревня. Теперь ждут концерта.
   - Так, девочки мои, - скомандовал я, - садитесь. Слушайте меня внимательно. Она, - показал я на Феню, -  пришла, заскандалила. Мы её уговорили, успокоили. Она предложила помянуть покойного сынка. Мы налили ей стакан. Полный, не пожалели. Она выпила, посидела, отключилась и упала на пол с табуретки. Понятно?
   - Лёня, грех ведь, - неуверенно сказала мама.
   - Мама, ты представляешь, как сейчас она всё повернёт? Скажет, что мы втроём, на неё напали и избили. Ты что, Феню не знаешь? Она ещё и заявление напишет. Я не хочу таскаться по прокуратурам. И вам с Катей это ни к чему. У нас нет на это времени. Самогон есть?
   - Есть.
   - Неси.
   Мама принесла трёхлитровую банку самогонки. Я налил в эмалированную кружку, взял воронку, раздвинул тётке зубы и вставил воронку в рот. Стал медленно вливать спиртное. Феня начала делать глотательные движения. Катя помогала, держала голову. Влил я в неё граммов триста.
   Мама переживала, - Дети, она не захлебнётся?
   - Нет. Нормально идёт.
   - А не сгорит она. Там же больше стакана.
   Катя ответила, - Да и чёрт с ней, пусть даже и сгорит. Тварь. - Её снова затрясло.
   Тетка Феня заворочалась, перевернулась на бок, положила руку под голову и захрапела как лошадь. Уснула.
   Я пошел к её сыну, Петру. Феня у него жила. Вдовствовала. Спокойно попросил забрать мать, она, мол, сильно пьяная.
   Пётр плюнул, - Вот зараза! Сил у меня на неё уже нет. Алкашка.
   У ограды стояли любопытные соседки.
   Когда мы с Петром зашли на кухню, там остро пахло мочой.
   - Мать твою, - проворчал Петя, - опять уссалась.  Он взял её подмышки и поволок домой. Я ухватил тётку за ноги, так и отнесли, благо недалеко.
   Вернулся, успокоил - Ну вроде инцидент исчерпан.
   Катюша стояла прислонившись к печи, закрыв глаза, руки сплела на груди. Переживала.
   Мама стояла рядом напуганная, бледная, - Ой как нехорошо. Ой, нехорошо… Дети, что же вы у меня такие жестокие?
   Катя резко сказала, - Мама. А они не жестокие? Если бы, здоровенный мужик, начал бы вас при детях душить и насиловать, вы бы что с ним - целоваться стали?
   Я притормозил её, - Катя, не надо так, с мамой.
   - Мама, - она устало опустилась на табурет, - вот вы, умный человек, скажите мне - почему они так делают? Почему они считают, что имеют право так делать? Что у них в головах?
   - Самогонка у них в головах, - пояснила мама.
   - Тогда почему я не пью эту гадость? А они её жрут-жрут-жрут.
   - Да уж такими их бог создал, - вздохнула мама.
   - Нет, мама. Бог тут не причём. Человек отвечает сам за себя. А иначе, он не человек. Вот они, - Катя ткнула пальцем в лужу мочи на полу, - они не люди. Они опасные животные, и поэтому должны сидеть в клетках. А по деревне ходить на верёвке.
   Мама опять тяжело вздохнула, - Катенька, в душе должна быть доброта. Не давай злобе волю…
   - Мама, вы не знаете, какой жестокий этот мир... Подождите. Я знаю, что вы скажете. У вас мужа убили. Но мама, простите меня… но вас никто не убивал. А меня убивали. Я на своей шкуре почувствовала, как всё несправедливо... Например, вот - сорок дней назад… И я не собираюсь подставлять другую щеку.
   - Женщины, - влез я, - давайте прекратим этот бесполезный разговор.
   - Действительно. Хватит разговоров. - Отрезала жена. - Пошли в ФАП.
   - Катя, я же говорю, - всё нормально.
   - Это ты сейчас «нормально», а завтра свалишься. - Потом схватила меня за рукав, потянула, снова закричала уже со слезами - Встань быстро! Пошли! Горе моё!
   - Лёня, давай-давай. Она правильно говорит.
   - Мама, не обижайся на неё, - попросил я, - это она от испуга.
   Катя добавила, - Да, мама, не обижайтесь. Я погорячилась.
   - Да я уже поняла.
   Катюша указала на пол, - Не трогайте, мама. Я вернусь - приберу.
   
   - Наташа, посмотри, всё ли с ним в порядке, - попросила Катя медсестру.
   - А что случилось?
   - Головой в бане о притолоку ударился.
   Наташа, поспрашивала меня о том, где и что у меня болит, не тошнит ли, померила давление, температуру, поводила пальцем перед глазами.
   - Всё у него нормально. Ты над ним, прямо, как над младенцем, трясёшься.
   Катенька успокоилась. Наташа посмотрела на нас с иронией, - Смешные вы оба.
   Она не знала, что нам не до смеха.

   Тётка Феня, потом долго всем рассказывала, как её "Катька Серая" избила. Только никто ей не верил. Даже сын Петя.
   Мне передали их разговор. Он её спросил:
   - Это ты, значит, избитая там, на полу дрыхла. Аж лужу напустила. Молчи уж. Нажралась как свинья.
   - Да я выпила то… всего две рюмочки.
   Кто же поверит, что две.
   Но мне понравилась одна деталь. Не "Катька-порченная", а "Катька Серая". Понимаете? Отношение уже изменилось.

   Деревенское бытие, вовсе не безоблачная пастораль, как представляется некоторым. Там, у нас, такие страсти кипят, что будь здоров. Куда там мексиканским сериалам. И главное - всё на виду. Каждый человек, как на  ладони.
   Небольшое село, это срез общества. Есть в нём честные люди, есть и негодяи. Есть мудрецы, есть беспросветные глупцы. Все типажи собраны в кучу. Каждый образчик человеческой психики в наличии. Возьми любую классическую драму - герои готовы. Да и сама драма уже произошла, в этом маленьком, кипящем котелке, который называется гордым и торжественным словом - Жизнь.
 
   Ввечеру сидели, разговаривали. Поставили на стол самовар. Разложили печенья, пряники, конфеты, зефир, пастилу. Поставили несколько чашек с блюдцами - вдруг кто придёт.
   А и правда пришли. Дед пришёл. Скучно ему было одному, баба Поля уехала навестить дочку.
   Мама рассказала ему подробности случившегося. Зашел разговор про то, какие у нас люди. Стали обсуждать некоторых.
   Дед жаловался, - Не осталось нормальных, настоящих мужиков. Всех война повыбила. Те, кто не попал на фронта - хворые. Или прохвосты - прикинулись хворыми. Теперь они -  каждый сам по себе. Раньше были семьи. Большие, настоящие. Сейчас нет.
   Мама подхватила, - Какая у нас, Серых, семья была. Дружная. Все друг другу помогали. А теперь…
   Катя спросила, - Мама, а где ваши родственники?
   - Я одна, - ответила мама. - Мама с папой умерли, а я у них единственная дочь.
   Дед продолжал, - Четверо сыновей… Четверо! Сила! Все как один - орлы. - Он обратился к Кате, - Видишь Лёню. Здоровый, умный, крепкий мужик. Вот мои сыны все такие.
   - Он не очень здоровый, - ответила Катя. - Его «там» зацепило.
   - И что он? Жалуется? Плачет? Обижается на планиду? Он живёт, Катя. Он живёт, как настоящий мужик. - Горько вздохнул, - Если бы не война, разве мы бы так жили. Четверо сынов… Матвей, Александр, Константин, Василий… Все как один… - Дед закривил губы, заморгал часто.
   - Их жёны, - продолжал он жаловаться на судьбу по стариковски, - красивые, крепкие, хозяйственные бабы. Они не остались без мужиков. Такие - любому в радость. Я сам выбирал. Все замуж повыходили. Разъехались по сёлам. Лариса, вон, и вовсе в городе. Внуков не вижу! Что им теперь дед?! Осталась только Таня. Не забывает Василия. И меня не забывает - роднится.
   - Папа, ну что вы себя расстраиваете? - Упрекнула мама. - Теперь уже ничего не вернёшь. У вас две дочери есть. Их дети вас любят.
   - Эх, Таня! Вот я и говорю. Если бы сыновья были живы… Посчитай, сколько внуков бы, вокруг меня. Пятнадцать человек! Вот это семья! Династия! Порода! А теперь что?... Понимаешь Катя, - повернулся он, - семья есть - династии нет.
   Помолчал, отхлебнул чаю, - Сейчас, вся деревня, так… Опору сгубили. Верхушки-то зелёные, весёлые. Шумят, пьют, гуляют. А опереться не на что - корней нет…
   - Вот и мельчает народ, - заключил он. - Посмотри кругом, пустяшный народишко. Что Степан, что его мать, всё это сорняки. Мелочь. Ненастоящие люди. Раньше то, когда настоящих было много, эти нишкнули. Сидели, да помалкивали. А теперь вишь ты - в чести. В школу врываются, свои порядки наводят.
   Я успокоил деда - Ну, пока я здесь, мы будем порядки наводить.
   Катя покачала головой. - Лёня, ты зря такой самоуверенный. А если бы в школу несколько человек пришли, как тогда, в сорок первом, к бабе Полине? Я ведь ничего не смогла бы сделать.
   - Понимаешь, - продолжала она горько, - мне кажется - их больше. Мы в меньшинстве. Вот что страшно. А что делать? Что нам, людям, делать - непонятно.

* * *

   В середине июля Катенька устроила себе отпуск. Учителям хорошо - отпуск длинный.
   Я в августе тоже выпросился. Эмтээсовская техника работала как часы. Сенокос закончился. В августе только рожь убрать, и больше особых работ для механизмов нет.
   Всё свободное время мы мотались по лесам и ездили на рыбалку. Катя таскала домой "еду". Заготавливала.
   Когда мы с дедом повозили её по округе, и провели большую "экскурсию", показали грибные и ягодные места, у неё началась какая-то паника.
   - Господи, - говорила она нам, - это же всё останется в лесу! Это же всё пропадёт!
   Я смеялся над ней - Кать, всё равно ты всего не соберёшь. - Она не успокаивалась. Подгоняла нас всех на заготовки. От деда и от бабы Поли не отставала - поехали, и всё тут.
   Все трёхлитровые банки были заполнены жаренными грибами залиты сверху жиром и поставлены в ледник. Белые, подосиновики, подберёзовики, на которые не хватило посуды, Катя сушила, растирала в порошок и складывала в мешочки.
   Грузди, коровники, свинушки - солила. Попросила Федю, сделать ей бочек "побольше". Он постарался.
   Варила варенье из клубники и земляники. Рвалась собирать дикую малину. Да куда её собирать-то. Свою, домашнюю обирать не успеваем. Это была какая-то мания - фляга варенья клубничного, фляга земляничного. А ведь ещё дома - малина, смородина, крыжовник, ирга. Да когда же это съестся.
   На чердаке всё было завешено марлей, под которой вялилась рыба. Раза два в неделю обязательно ездили на рыбалку.
   Однажды Катя захватила на озеро с собой топорик. Я не придал значения. Мало-ли, может дров на костерок нарубить. Ничего подобного. Катя залезла в мои болотники, забралась в гущу молодого зелёного камыша и стала выдирать длинные корневища. Там, где не справлялась руками, отрубала топором.
   А на следующий день, дома, побросала эти корни в почти прогоревшую уличную печурку. Когда они испеклись, ела их, очищая как печёную картошку и угощала меня, маму, Аню - Попробуйте, не бойтесь. Очень вкусно.
   Я попробовал - действительно вкусно. Похоже на отварённую фасоль, только сладковатую.
   - Ну, Катюня, ты у меня нигде не пропадёшь. Это, кто-бы знал, что камыш можно есть.
   - Эээ, Лёнечка. В тридцать втором-то научились всё есть. И крапиву, и подорожник, и рогоз. Мама ряску в затонах собирала, мыла, толкла и меня кормила…

   Жена всё стаскивала в погреб, стаскивала в ледник, стаскивала в кладовку. Грибы, ягоды, рыбу. Вот хомяк.
   Я целовал её, и так и говорил - Хомячок ты мой, с фиолетовыми глазками. Ты уже лет на десять наприпасла.
   Мама меня пожурила - Лёня, не смей над Катечкой подшучивать. Пусть собирает, если ей хочется.
   А Катя усмехалась из кольца моих рук, прижавшись спиной - Мам, да я ведь не обижаюсь. Скоро наверно привыкну, успокоюсь. А сейчас, у меня просто глаза разбегаются, от таких богатств. Дайте душу потешить.
 
   Вообще-то  у нас с Катенькой всё было хорошо. Мы были замечательной, просто образцовой семьёй. Наверно потому, что сильно любили друг друга. Любили, уважали, жалели. Да и родня у нас была хорошая, серьёзная, понимающая, без закидонов. Если бы не выходки некоторых "граждан", окружающих нас, то описывать нашу жизнь было бы незачем.
   Лично я думаю, что жизнь, она тогда и счастливая, когда в ней описывать нечего.
   А вот вокруг нас прямо бурлило. Народ из будней так и рвался в "экстрим", так и искал себе приключений на задницу.
   В начале августа один мужичок с похмела попал под косарку. Остался без руки. Мог бы и умереть - Наташа спасла.
   Потом куча мужиков по пьяни подрались, стенка на стенку. Сначала кулаками махали, потом в ход пошёл "инструмент". Павлику топором пробили голову. Хорошо - живой. Результат: - один в реанимации, один в КПЗ.
   Потом ещё один мужик повесился. Застукал свою жену с другим, в пикантной ситуации, пошёл, напился и повесился.
   Фамилий-то не пишу, нехорошо.
   И только у нас - тишь да благодать. Мир да любовь. Аж настораживает… Шучу, конечно.

* * *

   Третьего сентября, в понедельник утром, Катенька провожала четверых своих ребятишек в школу-интернат, в село Шипуново. Ехали туда и другие дети, но Катенька переживала за "своих". Волновалась до слёз. Уговаривала держаться вместе, помогать друг другу. Проверила учебники, тетрадки. Залезла в мешочки, пересчитала трусики-маечки. Тамара Егорова её успокаивала, - Кать, да всё я своему собрала, на неделю хватит, не волнуйся.
   Обнаружила, что у Васечки Горюнова чего-то не хватает, кинулась к Лене, его матери. Та подхватилась, полетела домой, вернулась, запихивала в мешочек какую-то одежду.
   Дети уехали на тракторной телеге с тентом. Их собирали в эту телегу по сёлам. Катя повернулась ко мне, а в глазах слёзы. Я её обнял, - Да ты что, Катюша?
   Она потрясла головой, смахнула с ресниц, и уже по деловому, - Надо организовать сопровождающих. Чтобы и туда, и оттуда дети ехали не одни. Нужно чтобы взрослый человек был в телеге.
   Лена махнула рукой, - Господи. Да дети всегда так ездили. Ничего страшного.
   - А вдруг тракторист пьяный, а вдруг дети в телеге забалуются, или ещё что?
   Я спросил - Кать, ну ладно, туда сопровождающий на тракторе, а обратно-то как?
   - Вот я и говорю - надо организовать.
   И ведь организовала. Своим трактором стали возить. Отдельно.
   Потом, дня через два, я свозил её в ту школу. Проверила - как дети устроились. Настояла на том, чтобы в интернате наши спали на кроватках рядом, в одном уголке. Директор школы, Григорий Вавилович, уступил Катенькиной просьбе.

   В этот же день, третьего сентября,  мы шли с Катей под ручку с работы.
   Уж не знаю, что там произошло, но Миша (четвёртый дом от нас через улицу) волок свою супругу за волосы домой. Кстати, Михаил - нормальный мужик. Выпивал, только по праздникам, и очень здорово играл на гармошке.
   Мы с Катей остановились. Миша уже подтаскивал жену к воротам, когда она извернулась, полоснула его по лицу когтями до крови и начала крыть матом. Тут стало ясно, что она выпимши.
   Миша грозно приказал, - Закрой рот!
   Бабенка продолжала верещать. Тогда он размахнулся и ударил её кулаком в лицо. Тяжело ударил, как мужика.
   Катя охнула и метнулась к выясняющей отношение паре. Я перехватил. Она попыталась вывернуть руку, я сжал и глянул строго. Катя остановилась, растерянно и испугано переводила взгляд - на меня, на дерущихся.
   Михаилова жена вскочила и опять бросилась на мужа с визгом и матерками.
   Он опять приказал, - Замолчи! И снова ударил жену, тяжело, как молотом.
   Так повторилось раз пять.
   Женщина, уже в полубессознательном состоянии, поднялась и, согнувшись, качаясь, хватаясь за траву руками, опять пошла на мужа.
   Я спокойно сказал, - Миша, ты ей тяжёлое сотрясение мозга сделал. Следующим ударом - убьёшь... У тебя дети.
   Мишу трясло. Он зло ответил - А у нас - только так! Она только так и понимает! - Накрутил на руку волосы и поволок "любимую" по земле в ограду.

   Катю тоже трясло, лицо как мел.
   Она развернулась ко мне, зашипела, судорожно вдыхая - Ты!... Ты не заступился!... Он - женщину!... - Шагнула в мою сторону и, ловя равновесие, взмахнула руками. Ей было плохо.
   Я подхватил, обнял за талию и так, придерживая, повёл домой. - Не здесь, золотце моё...
   Шли молча. Подходя к дому, уже просто взял на руки и понёс. У неё ноги заподкашивались. У ограды она рванулась от меня, прохрипела - Отпусти. Её стошнило.
   Мама шла с ведром, курей кормить. Увидела нас - всполошилась, двери открыла, придержала, пока я заносил.
   Я положил супругу на диван. Сбегал за тазиком, принес ковшик воды. Катюня полоскала рот и горько, со слезой на меня смотрела.
   Разочаровалась…
   - Дети, что случилось-то? - Беспокоилась мама.
   - Сейчас мам, расскажем. - Я капал валерьянку в стакан.
   Катенька выпила и опрокинулась на подушку. Я сказал, - Пока полежи, я сейчас.
   - Ты куда? - Вскинулась Катюня.
   - К Наташе. Надо её отправить к Мишке, проверить - как там его жена.
   Катя опять упала на подушку, - Чёрт! Я и не подумала. Беги быстро. - Окликнула вслед, - Сам с Наташей сходи. А то там неизвестно…

   Миша провёл нас в дом, загнав кобеля в будку. Он уже успокоился и понимал - надо.
   Вера лежала на кровати, синюшное лицо распухло так, что глаз не видно. Наташа села рядом, открыла чемоданчик. Михайлова жена разлепила глаза и прохрипела с перегаром, - А ну, пошла отсюда, сука.
   Наташа - не Катя. Она сощурилась и, глядя на Верку, ласково спросила, - Мишенька… Если я попрошу тебя, ещё ей добавить, ты же мне не откажешь?
   Миша зло обрадовался, - А что, уже надо?
   Вера поползла к стенке, - Неет! Не надо, Миша!
   Наташа рявкнула, - Тогда лежи и не дёргайся! Твою мать… Давай руку!...

   Когда шли по улице, я попросил Наташу посмотреть и Катеньку.
   Она охнула, - Он, что и Катьку ударил?
   - Нет, что ты. Она просто эту картину видела. Домой на руках пришлось нести.
   Наташа зашла к нам, прошла в зал. Катя сидела на диване с ногами, поджав коленки, глянула на меня и отвела глаза.    Ната укорила её, - Кать, ну ты что, как кисейная барышня. Что с тобой? Давай посмотрю.
   - Со мной всё нормально. Спасибо Наташа. А вот с ним, - она коротко на меня глянула, - не очень.
   Мама была уже видно в курсе. Она укорила, - Зря ты так, Катя.
   - Таак, - протянула Наташа, - у него что, прости за прямоту, не маячит?
   - Да ну вас, - обиделась Катя. - Он за женщину не заступился! - Затрясла она ладошками, - Понимаешь?
   У Наташи лицо вытянулось от удивления, - … За какую женщину?
   - За Веру!
   - … Ну да… Ага… Так она, оказывается - женщина… Никогда бы не подумала.
   Я спросил, - Наташа, с ней всё в порядке? - Кивнул на Катю.
   - Думаю, в порядке… Вот только с мозгами…
   - Мама, - спросил я, - что у нас сегодня на ужин?
   - Щи с телятиной, бараньи ребрышки с картошечкой. Ах да! Ещё пирог с рыбой, вчерашний. И кисель, если кто захочет.
   - Ну, ребята! Вы живёте как в раю. У вас прямо "меню", - восхитилась Наташа. - Можно, я к вам переберусь?
   - А что, переезжай, - абсолютно серьёзно ответила мама.
   Ната, если честно сказать, не умела готовить.
   - Давайте кушать, - предложил я, - есть хочется, сил нет. Катя, помоги, пожалуйста, маме.
   
   Сидели на кухне вчетвером. Наташа попробовала щи, приперчила их как следует, добавила сметаны, и натирала горбушку чесноком, - Всё равно, целовать меня некому. Прихлебнула, покивала - Ммм!
   Катенька ковыряла вилкой в картошке.
   Мама спросила, - Дочь, что картошечка невкусная?
   Она горько усмехнулась, - Мама, вы же сами знаете, что у вас всё, всегда вкусно.
   Наташа сказала - Кафя! Помахала, мол, сейчас-сейчас. Прожевала - Катя, а что, по-твоему, он должен был сделать? А? Мишку начать бить?
   - Леня, ты бы мог его как-то придержать,- сказала жена.
   - А если бы тот его по голове ударил? - Спросила мама.
   - Ничего себе - удумала! - Добавила Наташа.  - Придержать Мишу. Ага. Чтобы Верка мужу спокойно глаза выцарапала. Без помех. Она вон, на меня накинулась…   Потом наклонилась к Кате - Никогда не лезь в чужую семью. Ни-ког-да.
   - Но так бить! Жену! - Катенька закрыла глаза, покачала головой - Разве можно?! Я даже не представляла, что так бывает.
   - Миша то из наших, тоже Серый, - рассказала ей мама, - Лёнин одногодок. А Верка по молодости с Юркой Коробовым гуляла. Всё у них было… А тот возьми, да и женись на Насте. Нехорошо поступил с девкой. Тут Миша из армии пришёл, весной сорок девятого, ну она за него и выскочила. Нет бы, радоваться - нормальный мужик достался, так она всё "горе" своё заливает, прости господи, успокоиться не может. Не пойму я… Она ему за Юрку мстит, что ли? Только, причём тут Миша?
   - У меня тоже так… вставила Наташа. Отложила ложку, оперлась локтями на стол и смотрела в сторону. Все молчали - ждали. Наташа не часто откровенничала. Она, сама-то, из города. К нам попала по распределению.
   - У меня жених был… Лейтенант. Собирались пожениться. Потом его перевели на Урал, и всё… Я только потом поняла, что совершенно его не знаю. Кто он? Откуда родом? Где родители? Любила без памяти, ничего не спрашивала… Подруги советовали - иди в военкомат, скажи, что беременная, его мигом разыщут. Только зачем врать-то. Нужна бы была - написал, позвал... Потом друга его, как-то, встретила. Он рассказал, что там, на Урале, Игорь сразу и женился. А меня забыл…
   Усмехнулась - Теперь вот с Борькой… Веселюсь. Он всё, зараза, не может простить, что я ему не девочкой досталась. Тоже - "горе" у него горькое. Мать его… Уже больше года не просыхает. Я же его поначалу полюбила… А теперь… - она махнула рукой.
   Катя настырничала, - Всё равно - так нельзя! Лёня мог бы что-то сделать.
   Пришла пора и мне сказать.
   - В этом случае, что ни сделай, всё только к худшему. Верка уже пропащий человек - алкоголичка. Скатилась. Если она поймёт, что за неё кто-то заступается, она ещё стервозней станет. Это же у них не первый раз. Миша её "поучит" - она на некоторое время успокаивается. А иначе - спилась бы нахрен. У них двое детей. Ситуация, конечно, жуткая, но… не нам её исправлять. Не нам. Тут они сами должны…
   Мама покивала, подняла палец - Вот!...
   Наташа дохлебала щи и подала маме чашку, - Тёть Таня, мне картошечки. Можно прямо в эту же посуду.
   Положила Кате ладошку на плечо, - Катюха, ты завтра будешь говорить правильные слова. Сейчас, по горячим следам ты скажешь неправильно. Эмоции! А тут надо думать... Думай! - Постучала пальцем себя по лбу, - Поняла?

   Утром я просыпался обычно раньше Кати. А тут очухался - она сидит, к стенке спиной, коленки подтянула.
   Только я открыл глаза, она мне сразу - Я поняла. Она - дура.
   Мне только что какая-то муть снилась. Я ещё ничего не соображу, - Кто дура?
   - Вера, дура. Только дурак может - вот так... Её убивают, можно сказать, а она не успокаивается. Ей надо, по настоящему, через смерть пройти... - Поморщилась, -  Да и то, пожалуй, не поможет.
   - Кать, да выброси ты это из головы.
   - Не могу. Стоит перед глазами… Лёнечка, я представила себя на её месте… Это же страшно, - потёрла лицо руками, прошептала, - как страшно они живут.
   - Ты хоть спала?
   - Спала… Маленько.
   Потом легла на меня. Горячо и часто обцеловала всё лицо. Обняла, прижалась, в глазах слёзки.
   - Ты что, солнышко моё?
   - Лёня… Я поняла, что у нас такого не может быть. Такого, у нас, просто не может быть... Никогда.
   - Я знал, что ты поймёшь… Мы другие.
   - Ещё знаешь, Лёня… Это ведь Вера меня "порченой" назвала.
   - Я в курсе… Ну? И кто теперь Вера? И кто ты?
   - Мне всё равно её жалко.
   Как-то, так получалось, что из всех разногласий и размолвок, мы выходили с ещё большей любовью и привязанностью друг к другу.

* * *

   В тот год в области проходил смотр художественной самодеятельности среди учительских коллективов. В начале сентября собрали всех учителей в районном ДК и начали зондировать, насчёт талантов. Кто поёт, кто пляшет, кто стихи читает, кто - то, кто - сё. Ну и вычислили мою Катю. Сама, в общем, проговорилась. Помочь хотела. Коли уж Родине нужны таланты.
   Дали ей гитару, она и сыграла им что-то из альбома, из классики. Её внесли в программу.
   В те времена в самодеятельности ценилась массовость. В почёте были хоры и большие танцевальные коллективы. А человек, что-то там непонятное играющий на гитаре… Это так - проходной номер.
   Но в результате, всем стало известно, что Катя музицирует. И к этому делу подключился Андрей Нефёдов.

   Андрей был музыкантом от бога. Я не свидетель, меня ещё на свете не было, но, говорят, что ещё пятилетним ребёнком он уже пытался играть на «хромке». И говорят что получалось.
   Был он мальчиком нешумным, небалованным и каким-то сосредоточенным. Мне было семь лет, когда я увидел, как Андрей делает дудку. Мастырит так, между делом. Из стебля борщевика ножичком он вырезал «сопелку», проковырял дырочки в ряд, посвистел, прислушиваясь, с минуту, и потом сразу заиграл какую-то мелодию.
   Родись он в другом месте, например в городе, стал бы великим музыкантом. А здесь - сельский гармонист и заведующий клубом.

   Не знаю, как он пронюхал про Катино участие в школьной самодеятельности, но живо заинтересовался её талантом.
   Я, как-то после работы, крышу навеса новым рубероидом обшивал. Андрей зашел в ограду, посмотрел на меня снизу вверх, спросил:
   - Лёня, Екатерина Тарасовна дома?
   - Дома, а чего ты хотел?
   - Поговорить... Насчет музыки.
   Я заинтриговался.
   - Она в своей комнате, - говорю, - тетрадки проверяет. Заходи, не стесняйся.
   Сам слез с крыши и тоже в дом. Любопытно-же, про что они там...
   Оказывается Андрей, ещё в школе упросил Катю сыграть для него. Я заглядываю в комнату, а Катюня незаметно указывает глазами на место рядом с ней. Андрей стоял у окна и листал книжку с нотами.
   Я принёс табуретку, сел. Андрюха спросил, - И что, ты всё это выучила?
   - Нет, - ответила Катенька, - что ты, Андрей Иванович. Там слишком много всего.
   Я спросил - Он хочет, чтобы ты ему сыграла?
   - Да, сыграй что-нибудь, Екатерина Тарасовна. Пожалуйста.
   Катюша взяла гитару, села, подумала маленько и начала. Сначала не так как со мной, скованно как-то. Потом разошлась, закрыла глаза, покачивалась, и слегка морщилась в особо трудных местах.
   Я - что… Я понимаю только, что это красиво. Приятно слушать. Понимаю, что сложно. Но насколько сложно?... А Андрей сидел, распахнув глаза, и тоже покачивался, иногда напряженно сводил брови.
   Катенька сказала, - А вот это, моё любимое.
   Кстати это и моё любимое. Очень сложная штучка. Не помню автора, называется "Полька". Там такие переборчики - за душу берёт.
   
   Когда женушка закончила, Андрей выдохнул, как после стакана. Протянул - Даа! - Ошалело посмотрел на меня. Спросил почему-то - Понял?
   - Я-то давно понял, - посмеялся я, - уже больше года слушаю.
   - Екатерина Тарасовна, а не хочешь дуэтом попробовать. Например, вот это, последнее.
   Катя вопросительно посмотрела на меня.
   Я опять усмехнулся, - Кать, ты что, у меня разрешения надумала спрашивать?
   - Лёнь, это же время надо… А школа, а дом, а хозяйство… а Милка.
   Вот корову свою она избаловала. Нельзя так со скотиной. К животным надо относиться… Функционально. А она с ней как с ребёнком. Милка первый год из стада сбегала. Придёт к школе, где Катя, и пасётся на лужке. Ждёт, когда уроки кончатся. Ну, что это за безобразие.
   - Да ладно тебе. Милку твою я и подою, и накормлю, и почищу. Попробуй.
   - И ещё, Екатерина Тарасовна… Если ты со сцены станешь играть, у тебя ничего не получится.
   - Почему? - Удивилась Катя.
   - Районный ДК, он как сарай. Акустика там никакая. Ты разочаруешься. Тебя услышат только первые ряды, гитара - тихий инструмент.
   - Ну, значит не пройду по конкурсу, - успокоила его Катя. - Подумаешь - беда.
   - То есть, для тебя это не проблема?
   - Андрей Иванович, у меня больше половины класса с температурой по домам лежит. Зараза какая-то гуляет, Наташа справиться не может. Дети материал пропускают. Это да. Это проблема… А ещё у меня вот в этом месте не получается, - полистала она альбом, ткнула пальчиком - вот в этой "Сонатине".
   - Екатерина Тарасовна! - Развёл руками Андрей, засмеялся. - Это уже совсем для виртуозов, а ты хочешь прямо с наскоку.

   Пришла мама от Анечки, оставила Андрея ужинать.
   Когда я провожал гостя, он дошёл до угла палисадника, обернулся и сказал - Повезло тебе Серый.
   - Знаю.

* * *

   В общем-то, на районном конкурсе получилось так, как сказал Андрей. Когда Катенька играла виртуозную, восхитительную вещицу, зал скучал. Хлопали вяло, номер не понравился.
   Я стоял у ступенек выхода со сцены, с тулупом в руках.
   Октябрь. В тот год похолодало рано, от ветра в дороге я прятал Катюню в тулуп, ноги в валенки, сверху прикрывал овчиной, на голову зимнюю шапку, один нос торчал.
    В клубном помещении довольно прохладно, а я знал, что Катюнечка моя, когда начинает волноваться - немного потеет. Поэтому и приготовился.
   Она вышла, оступилась на лесенке, чуть не упала. Я её на лету поймал, и сразу в тулуп. Она и правда вспотела, причём сильно. И её слегка потряхивало. Переволновалась.
   Посадил я её на лавочку, среди кучи русских народных костюмов, похвалил, - Замечательно сыграла, душевно и ни разу не сбилась.
   Катя помолчала, глянула на костюмированный народ, собравшийся в закулисье, потом решительно встала, - Поехали домой.
   - Погоди, золотце, обсохни, а то простынешь. А на "вечер" ты не хочешь остаться? Гулянка ведь будет.
   - Нет, не хочу.
   - Катюнь, ты перенервничала, посиди, успокойся. А на вечер тебе надо сходить. Не будь букой, солнышко.
   Мне казалось, что если она, хоть раз выступит перед залом, все её страхи окончательно улетучатся.
   А побыть в обществе малознакомых, но доброжелательно настроенных людей, ей тоже было бы полезно. Поэтому и уговаривал.
   Уговорил…

   Вся компания, человек сто или больше, собралась в спортивном зале школы, где уже расположили вдоль стен столы, разложили закуски, расставили выпивку. Педагоги, в основном женщины. Одеты красиво, со вкусом. Законодатели моды на селе. А с некоторыми - их мужья. Такие же, как я - "соль земли". Трактористы-скотники, полеводы-животноводы. Руки граблями, морды лопатами. Забавный контраст.
   Мы сели с самого краю. Катюша сказала, мол, немного посидим и поедем.
   Сначала говорили тосты, официально и с пафосом. Потом народ, опрокинув по рюмочке, расслабился. Начали рассказывать истории из школьной жизни, хохотали. Все знали друг-друга, все доброжелательные, довольно теплая компания. Опять пошли тосты, но уже с шутками и без пафоса. Потом баянисты, четыре человека, взялись за инструмент, и устроили танцы. Играли красиво. Профессионалы.
   В первый же танец к Катюне подошел высокий, стройный, красивый и, этакий, аристократический мужчина. Он работал воспитателем в детском доме в селе Толоконцево. Километров пятнадцать от нас. Я не знал, что Катя умеет танцевать.
   Они кружились по залу и смотрелись удивительной парой. Кавалер элегантно вёл, иногда поднимал руку, и Катенька кружила перед ним, отставляя ручкой в сторону краешек подола своего "концертного" платья.
   Это платье надо описывать отдельно. Она дня четыре его шила и получилось - чудо, а не наряд.
   На второй танец её пригласил местный учитель физкультуры. Потом ещё кто-то, и пошло-поехало. Передохнуть не давали.
   После небольшого перерыва, музыканты снова растянули меха и к нам кинулись сразу и воспитатель и физкультурник. Но местный учитель пришёл на вечер с женой, она его шутейно поймала за рубаху и придержала. Так что Толоконцевский успел первым. Физкультурник горестно развёл руками, хлопнул себя по ляжкам, крякнул. Народ смеялся.
   Катюша, разрумянилась, улыбка не сходила с её лица. В одном перерыве между танцами спросила, - Не ревнуешь?
   - Любуюсь! - Ответил я.
   "Кавалеры" что-то говорили ей, она смеялась, иногда смущалась, но была довольна. Так весь вечер и проплясала. Всё больше с воспитателем. Вот тебе и "немного посидим".

   Возвращались уже по темну. Я предложил заехать к Паше, переночевать, но Катенька настояла - домой. Мотоцикл стоял в ограде школы.
   Одел я жену в тулуп, усадил в люльку, закутал овчинами. Тут подошел Толоконцевский воспитатель и спросил, - Вы позволите, я скажу вашей жене пару слов.
   Интеллигент! Я пожал плечами, - Пожалуйста.
   Он склонился к ней, - Досвиданья Екатерина Тарасовна. Должен сказать, что вы восхитительная женщина. Спасибо вам за великолепный вечер.
   Катя вытащила руку из овчин, протянула ему попрощаться, а он взял её ручку и поцеловал. Тут супруга вовсе засмущалась, но не ударила в грязь лицом, и тоже аристократически - Я вам тоже, Николай Андреевич, очень благодарна. Давно я так не танцевала.
   Он пожал руку мне, - Досвиданья. Берегите её. Она у вас - чудо.
   - Хорошо, - согласился я, - буду беречь. Прямо сегодня и начну.
   Вот ведь зараза! Он, при мне, ухлёстывает за моей женой, и не подкопаешься. Всё в строгих рамках приличий. Я же говорю - интеллигент!
   Ну и повёз я свою великосветскую даму в Михайловку, в люльке военного "Бельгийца".
   Домой приехали к полуночи. Катюня спит в тулупе и улыбается во сне. Я её разбудил, распаковал, она так с улыбкой и пошла в дом. Так с улыбкой и чай пила, и спать легла. И с любовью я к ней в тот вечер не приставал, улыбку боялся нарушить.
   Перед сном она мне сказала, - Знаешь, радость моя, вышла я на сцену, а ноги как ватные стали. Не думала, что это так страшно.
   А сама продолжает улыбаться.
   
   Утром пришла в голову идея. Хорошие идеи ко мне всегда приходят с утра. Я поприкидывал и так, и эдак - вроде получается неплохо. А когда жёнушка проснулась, я с ней поделился.
   - Катя, я хочу машину купить.
   - Какую машину? - Спросила спросонья Катенька.
   - Ну, например, как у Паши. Москвич.
   - Ага… И куда ты на ней?
   - Да хоть куда. Хоть на рыбалку, хоть по грибы, хоть на партсобрание. Хоть, как вчера, на концерт.
   - Дорого наверно…
   - Кать, мне вчера стыдно стало. Я, такую женщину… Королеву бала! Везу в коляске, завернутую в овчины. Ну, согласись - нехорошо.
   Она уткнулась мне в плечо, засмеялась, зажурчала, - Ну прям… Королеву.
   - Да-да… А там, смотришь, и ты научишься водить…
   Катя аж подскочила, - Сама?
   - А что такого? Будешь у меня как "Паша Ангелина". Я нажрусь, где-нибудь самогни, а ты меня на заднее сиденье забросишь, и домой. С комфортом…
   Катя, смеясь, поводила меня за нос, - Сказочник  ты мой. "Нажрётся" он... Потом села, руки выставила, как будто руль держит, заурчала - Дррр.
   Повернулась ко мне, кивнула - Покупаем!
   - Слушай, - спросил я её, - а где ты так научилась танцевать?
   - Нигде. Я первый раз…

* * *

   Дня через три я поехал в райцентр, к Паше, посоветоваться насчёт автомобиля. Он мне подсказал такой ход: Надо получить инвалидность, например, третьей "рабочей" группы и встать в льготную очередь инвалидов войны. Иначе придётся ждать лет пять-шесть, не меньше. Участие в ВОВ, плюс ордена славы, и если ещё и инвалидность, то, пожалуй, года через два - получу.
   Я пошёл в больницу, к хирургу Олегу Владимировичу, тоже фронтовику, и обговорил с ним это дело.
   Он удивился, - Ты полгода пролежал в госпитале, а у меня никаких сведений? Где документы-то?
   Ну, наверно там, - говорю, - в Нарофоминске.
   - Давай-ка езжай туда, попроси отдать тебе твою карту. Она, наверняка, в архиве. Пусть положат в конверт, опечатают гербовой печатью, и укажут адресата - главврачу Крутинской РЦБ. Я напишу тебе запрос - увезёшь. Дам направление, чтобы не останавливали. А сам попробую созвониться.
   Пришлось ехать в Москву. Собрался, выпросил отпуск, взял денег, и поехал налегке.
   Добрался до железной дороги, до Называевска, взял билет, сел в поезд и вдруг такая тоска прихватила. Так заскучал по Катеньке, так мне плохо стало, что завыл бы. Вот ей богу, хоть разворачивайся и обратно… Чувствую - и ей там так же плохо.
   Подышал глубоко, посчитал до десяти, успокоился. Поехал дальше. Надо.

   Съездил нормально, без приключений. Документы забрал.
   Был маленький инцидент. Так, незначительный. На обратном пути, где то под Свердловском, в купе зашёл парень, лет двадцати пяти. Все спали. Он оглядел народ, снял с вешалки женское пальто.
   Я ему сверху сказал - Эй…
   Он оглянулся, я приложил палец к губам - тихо, мол, не буди людей. - Повешай на место.
   Он повесил пальто на вешалку.
   - Иди.
    Он ушёл.
   Не знаю как сейчас, но в то время на железной дороге махровым цветом распускался криминал.
   Да и то сказать - если народ ехал в поезде, значит в хорошей одежде, с запасом продуктов, и, главное, с деньгами. Вот и крутились вокруг разные. И воры-карманники, и картёжники, и просто грабители. Тут и мелкая шпана подвизалась. Собирались в стаи и били какого-нибудь проезжего колхозника, тешили душу.
   Мелочь меня не беспокоила. Если бы и полезли - результат заранее известен. А настоящие уголовники, особенно бывшие зеки, "профессионалы", так сказать, никогда со мной не конфликтовали. Это особая порода людей. Психологи, едрёна вошь. Они всегда чувствуют сильного человека. Сильного и физически, и психически. И не нарываются на неприятности. Зачем рисковать понапрасну.
   И что ещё интересно. Ну ладно - я. Я ехал по делу. Необходимость. А так, я бы в гробу видал эти поездки. У меня что, дома забот мало? Но народ мотался по стране по каким-то пустякам. От нечего делать.
   Женщина, поехала через весь Советский Союз, попроведать сестру. Разинула рот, украли деньги, билеты, сумку с продуктами. Осталась посреди дороги, в чужом городе, без средств к существованию. Да ладно бы одна - с двумя ребятишками! Мальчик лет десяти и девочка на руках. Это здравомысленный человек?
   Да как только она, клуша, вышла за порог своего дома, абсолютно очевидно, что у неё будут крупные неприятности.
   Стоит на перроне, ревёт. Иди, - говорю, - в милицию.
   - Ох, и правда, а я и не подумала. - Схватила детей, помчалась.
   Не подумала она. Ей вообще думать вредно, окружающие могут пострадать. С куриными мозгами сунулась в этот гадюшник...

   В райцентре отдал пакет Олегу. Тот посмотрел мельком, - О-о, это не ко мне. Это в неврологию.
   Потом повнимательней почитал, усмехнулся - Да ты у нас уникум. Ладно, жди до весны. Я передам документы, чтобы  подготовили на комиссию.
   - А почему "уникум"? - Поинтересовался я.
   - Потому, что ходишь… - иронизировал Олег, - а должен лежать бревном. Непорядок.
   Я только пожал плечами. Ни черта в этом не понимаю.
   Потом зашёл в магазин, так поглазеть. Увидел там туфельки, черные, лаковые лодочки, на высоком каблуке-шпильке. Сверху маленький бантик с парой "брильянтиков". Стекляшки, конечно. Но я такие только в кино видел. Понравились - сил нет. Посмотрел размер - тридцать пять. Приложил ладошку, должны подойти. Катина ступня была на полфаланги короче моей ладони. Ножка-то, господи, как у дюймовочки. Повертел, пощупал - качественные. Ну и купил. Не понравится - кому-нибудь ещё в деревне подойдёт.
   Потом зашел в другой отдел, а там часы. Сначала взял только Катеньке. Подумал-подумал  - мама обидится. Взял маме. А Аня, а баба Поля, а тетки? Короче набрал женских часиков всем. Красивых. Не столько часы, сколько браслетики. Не золотые, конечно. За золотыми надо было ехать в город и там, при покупке, предъявлять паспорт. Так что мы, колхозники беспаспортные-беззаконные, о золоте тогда и не думали.
   Потом ещё подумал и купил деду настенные. У него-то ходики, а тут - без гирек, без маятника, с боем, с деревянной резьбой.
   Со всем этим и прибыл домой.

   Встречу надо описывать отдельно. Катя так плакала, как будто с фронта вернулся. Укоряла меня сквозь слёзы, полушуткой, - Бросил меня тут, одну. Больше недели где-то мотался.
   Вот ведь как - привыкли всё время рядом. И у меня тоже, все чувства вразнос. Зарёкся в одиночку надолго уезжать.
   Давай я её подарками успокаивать. Тут же и маму порадовал.
   Попрекают, естественно - зря потратился, мол. Но я же вижу - довольны!
   Мама засуетилась, - Лёнечка, сейчас я блинчиков…
   Я достал туфли. Жена их взяла, подержала в руках - растерялась. Каблук-то длиннее пальца. Необычно.
   - Да ты одень, Кать, померяй, попробуй.
   Катюня прошла в спальню, сняла зеркало со стены и поставила его на пол. Скинула тапочки, обулась, встала прямо. Размер я точно угадал, в самый раз. Поначалу жена равновесие потеряла, высоко всё-таки. Потом быстро освоилась. Прошлась. Пошла на кухню, показала маме. Потом вернулась к зеркалу, отходила подальше, подходила поближе.
   Ну, во-первых, походка изменилась. Бёдра у неё стали меньше двигаться из стороны в сторону, как на низких каблучках. Это минус. Но, при этом, всё подтянулось, приподнялось вверх и так начало подрагивать при ходьбе, что...
   Я сел на кровать, чтобы не демонстрировать изменения в моём организме.
   Катенька смотрела на свои ножки, прохаживалась по половичкам, поворачивалась и так, и эдак, выставляла ступню вперёд, вертела её, рассматривала.
   Глянула на меня, замерла, - Лёнь… Ты что?
   Я сказал - Ка… Ка…
   Она, по учительский кивнула, подсказала - Катя…
   - Да… Выдохнул я.
   - Что, "да"? - Подошла обеспокоенно, слегка присела, взяла за плечи, заглянула в лицо - Лёня, ты заболел?
   Потом глянула вниз, и брови у неё поползли вверх, - Что?... Такой эффект?
   Я покивал, помычал. Обнял её, начал гладить по ножкам.
   Она спросила, - До вечера дотерпишь?
   И тут мама из кухни крикнула - Дети, блинчики готовы, кушайте, пока горячие! Я к Анечке. Не теряйте! - Дверь хлопнула. Наверняка, побежала хвастаться.
   Катя облегчённо вздохнула - Повезло. Она присосалась поцелуем. Не отрываясь, села ко мне на колени, начала расстёгивать кофточку. Ступор прошёл, я притянул её и тоже начал действовать… Какие там блинчики!

   А вечером пошли под ручку по гостям, раздавать дамам часики.
   Я понимаю, что с точки зрения современников, наши тогдашние поводы для восторгов были ничтожными. Мелкими и примитивными. Но это было такое время. И это было хорошее время. И мы в нём жили.
   Сейчас подарил внучке на день рождения телефон. Дорогой, "навороченный". "Айфон", называется.
   - Спасибо деда. - Обняла, чмокнула в щёчку, сунула в карман и пошла.
   Как-то… нет радости в людях. То ли сдержаннее стали, то ли просто, уже ничем не удивишь. А может, эмоции притупились, в наш век практицизма.
   Мы-то искренне радовались, даже пустячкам. Веселее жить было, душевнее.
   Вот не поверите, дед с новыми часами, как ребёнок. Надел очки, инструкцию раза на три перечёл. Повесил на стенку подарок. Пружину колоколов завёл, стрелку боя пододвинул и сидит, слушает. Потом давай проверять, как надо завести, чтобы будильник утром, в шесть часов, только три раза пробил. С полчаса над ними кудахтал. Потом сидели, пили чай, а дед нет-нет да и посмотрит на стенку, где обновка.
   Значит понравились…

* * *

   Андрей Нефёдов не успокоился. Он приходил к нам с баяном, раза два-три в неделю и они с Катенькой музицировали. Жена играла то, что выучила по нотам, а Андрей на баяне тихонько вторил. Сначала мы с мамой заходили и слушали. Потом повадилась Анечка. Потом Наташа. Потом дед с бабой Полей. В конце-концов наши музыканты стали по воскресеньям устраивать концерты для нас, для всей нашей семьи и друзей. Репертуар разрастался, и, зачастую, мы слушали их по часу.
   Потом в доме стало мало места, и эти посиделки переместились в клуб. Собирались в воскресенье, днём, сразу после обеда. В фойе, которое мы называли "предбанником", подтягивались все "наши", и начинался концерт.
   Постепенно образовалась постоянная аудитория, из тех сельчан, которые обладали слухом и чувствовали хорошую музыку. Собирались человек двадцать пять - тридцать, когда как.
   Потом наши музыканты начали петь. И начали с украинских песен. Вот это самое - "Мисяц на нэби…". Катюня напевала мелодию, подбирали аккомпанемент. Некоторые песни пели на два голоса. Тут уж вся деревня повалила в клуб.
   А как-то Анечка спросила - Ребята, а можно я попробую?
   Попробовала. Аня редко пела, стеснялась наверно. Плясать любила, а вот петь… А тут выяснилось, что она запросто, сходу, может подтянуть и вторым и третьим голосом. Андрей смеялся, - Таланты растут как грибы.
   Потом подключились Скосырские тетка Фрося и дядька Яков. Им тоже захотелось порадовать народ. Эти пели без баяна, сами по себе. Звали деда, но тот отказался. Не любил он петь на виду, стеснялся.
  Пели старинные русские песни, с растяжками и переливами. Старинные песни, ребята, это такая штука…

   К новому году в клубе царила музыка. Поющего народу оказалось множество, и собрался небольшой хор. Дядька Яков руководил этим хозяйством, хромал перед сидевшими женщинами, покрикивал, указывал, показывал. Но пели так, что душа вон.
   В конце декабря в Михайловку на воскресные "музыкальные вечера" приехала заведующая отделом культуры. Посидела в уголке, послушала. Когда все начали уже расходиться, Андрей укладывал баян, Катя упаковывала гитару в самодельный чехол, она подошла к нашей компании и сказала, - Ну Андрей Иванович, молодец. Здорово организовал.
   Тот засмущался, - Да я тут и не причём. Оно как-то… само образовалось.
   После нового года Андрея наградили грамотой и дали премию. И правильно. Когда человек делает что-то от души, оно всегда хорошо выходит.

   По выходным стали устраивать танцы не под патефон, а под живую музыку. Гитара, баян и гармонь. Миша Серый приходил с гармошкой. Иногда две гармони - дед подключался.
   Катя, дома, учила меня танцевать. Мы становились посреди комнаты и она начинала напевать вальс, например "Амурские волны" - Ля, ля-ля-ля, раз-два-три, ля-ля-ля. Куда? Рука на талии. Ля, ля-ля-ля. Я сказала - на талии! Раз-два-три, ля-ля-ля. И мы вальсировали.
   А потом в клубе показывали "класс". Конечно, с моими квадратными габаритами назвать меня "изящным кавалером" нельзя. Но всё же… Танцевал …

   Вот ведь как получается. Взять школу. Раньше процесс образования был чем-то будничным. Необходимым, но скучным. Пришла Катя. Те же самые дети, те же самые родители, но школа стала совершенно другой. Она стала не только центром образования, но и центром воспитания. И даже своеобразным женским клубом.
   Так и с музыкой. Андрей и раньше работал в клубе, и таланты были, вот они, никуда не девались. И Миша Серый на гармошке играл, и дядька Яков хорошо пел. Пришла Катя. Тут же всё завертелось, заиграло, запело…
   Она, по природе, не была организатором, нет. И уж, тем более, не была руководителем. Но вот так, как-то, получалось. Катюня служила, как-бы, катализатором. И всё вокруг делалось как-то "само-собой".

   Вечерами собирались в клубе почти каждый день. Катя брала гитару и шла на репетицию. Я иногда ходил с ней. Мне нравилось наблюдать, как рождается музыка. Слушать готовое, это одно, а видеть, как всё это собирается-строится, совсем другое.
   Как-то запоздно все уже  разошлись, остались мы втроём. Я, Катя и Андрей. И Катенька сказала, - Ребята, послушайте ещё кое-что.
   Она сыграла и спела тот романс, который сама сочинила, и впервые сыграла мне. Как в тексте передать музыку? Невозможно. Но это было красиво. И слова…
   …"Гляжу на вас, под небом синим,
   Простые, щедрые края.
   Моя Сибирь, моя Россия,
   Святая Родина моя"…
   Это написала украинка. Можно было бы отнестись к такому факту с иронией… Вот только пела супруга, с таким чувством, с такой душой, с таким надрывом… Что иронизировать и в голову не приходило.
   Катя ждала оценки. Андрей помолчал, подумал. Потом покивал - Это должны все услышать.

   Тридцать первого декабря устроили праздник для детей. Точнее сказать - это дети нам праздник устроили.
   Катя и Андрей написали программу. Сценарий. Все школьники принимали участие в спектакле. Представление началось часов в шесть вечера и продолжалось до позднего времени, часов до девяти. Три часа непрерывного веселья. Дети - неутомимые существа.
   Действо началось на сцене клуба. Ламп развесили штук тридцать. Окон то в зале нет, для фильмов предназначен. Никогда не угадаете, кто был "Дедом морозом". Дед Петя. С его-то басом, в самый раз. Он сначала произносил только то, что выучил. Потом разошёлся и давай куролесить,  шуточки отмачивать. В конце-концов переборщил и в определенный момент с пафосом произнёс, - Ну, что зверята? Едрёна мать. Не дадим Снегурку в обиду?… Народ валялся.
   Потом в спектакль начали вовлекать весь зал. Так было задумано. Потом история перенеслась на площадь перед клубом. Народ толпой перемещался за "артистами". Потом опять вернулись в зал.
   В пьесе и Баба-яга с Кощеем ёлку "украли", и Снегурочку заколдовали, и у деда посох стибрили - заморозили лес. Катя была "бабой-ягой". А когда Андрей, раскрашенный под Кощея, вылетел на сцену, детишки поменьше под стулья полезли, визжали.
   У школьников так хорошо, так профессионально получалась игра, они так вживались в роль, что даже взрослые зрители искренне переживали и за "Елку" и за "Снегурку".

   После нового года из отдела культуры прислали автобус и вывезли нашу самодеятельность в "район". Устроили "Михайловский" концерт. Начали с гитары и баяна, на маленькой площадке, в фойе районного ДК. А когда дело дошло до хора переместились в зал. Народу, не то что битком… Но было много.
   Мама поехала с нами. Потом она мне сказала. - Ты за неё так переживаешь. Когда она играет там, на сцене, ты тоже пальцами и губами шевелишь…

* * *

   Однажды, ближе к середине января, Катя долго не возвращалась из клуба. Дело уже к ночи, я забеспокоился. Деревня. Зима. За околицей лес. Иногда и волки забредают, всякое может случиться. Оделся и пошел встретить. Клуб через четыре дома, напротив.
   Подошел к крыльцу и удивился, то обычно три - четыре лампы горит, а тут одна. Полумрак. Заглянул в окно и замер…
   У дальней стены «предбанника» стоял Андрей, лицом ко мне, и, прижимая к себе Катю, целовал её в губы. Если бы он делал это против её воли, я бы ворвался и прибил в момент, но Катя его не отталкивала. Она положила руки ему на плечи и, видимо, отвечала…
   Я как окаменел. Попытался двинуться с места - ноги не подчинились команде.
   Нефёдов опустил одну руку и начал поднимать сзади подол Катиного платья, показались розовые панталончики. Рука стала гладить и тискать Катину попку, а другая трогать её грудь, через платье. Жена не убрала его руки и стояла, не предпринимая ничего. Вторая рука тоже опустилась вниз и легла на вторую ягодицу, тоже гладила и ощупывала. И опять Катя ничего не делала, стояла спокойно. Андрей совсем поднял ей подол. Катя отстранилась и что-то сказала. Андрей опять потянулся к её лицу. Катя, покачала отрицательно головой, присела, выскользнула из его рук, поправила платье и быстро пошла к выходу, по дороге подхватив со стула и накинув дублёнку.
   Тут я сообразил, что подглядываю…
   Стало стыдно. Хотел уйти за угол, не смог - ноги не слушаются. Я присел за загородку крыльца, прислонился спиной к стене, замер. Катюша вышла из клуба и побежала домой, накидывая на ходу шаль.

   Мир рухнул.
   Всё моё будущее, связанное с Катей, и только с ней, исчезло. Всё, что я создавал кропотливо и осторожно - семья, взаимопонимание, любовь, всё развалилось. Осталось предательство, обман, растоптанная жизнь и искалеченная судьба. Всё стало бессмысленным и беспросветно чёрным.
   Я с трудом встал и через силу побрёл домой. Потом подумалось - зачем? Зачем я туда пойду? Что я там буду делать? Хотелось остаться одному, где-то сесть, пересидеть без людей. Собраться с мыслями.
   В голове потеплело. Почувствовал, что теряю сознание. Мелькнула мысль - замёрзну нахрен, а как же мама.
   В этот момент я стоял как раз напротив дедового дома. Мотаясь, как пьяный, с трудом открыл калитку, пробрался вдоль стены, цепляясь за бревна, ввалился в сени. Кое-как нашарил ручку двери зашёл на кухню. Сел в темноте на лавку, расслабился.

   Очнулся, когда кто-то начал хлопать меня по щекам. Открыл глаза - Наташа, медсестра.
   Она склонилась надо мной, лежащим на полу, трясла мою голову и говорила, - Лёня, не закрывай глаза. Смотри на меня. Лёня, смотри на меня.
   - Я смотрю, Наташа.
   - Говори со мной. Не закрывай глаза. Говори, что ты видишь? - Приказывала она, набирая в шприц жидкость из ампулы. - Лёня не молчи, что ты видишь?
   - Тебя Наташа.
   - Ещё что?
   - Ты красивая.
   Она хмыкнула, - Жить будет.
   В поле зрения появился дед, - Лёня, что случилось?
   - Не знаю деда, что-то поплохело, - полусоврал я.
   Дед помог мне подняться и сесть на табурет, снял с меня тулуп. Наташа закатала мне рукав и поставила укол в вену. - Держи ватку. Согни локоть. Дай-ка вторую руку. Положи её на стол.
   Померила давление, щелкнула языком. Спросила, - Ты сегодня ел?
   - Да ел.
   - Когда ты последний раз ел?
   - В обед.
   Наташа потрогала лоб, - Ледяной. Ничего не пойму. Его надо в больницу. У него это что-то на нервной почве.
   Она опять склонилась ко мне, - Как ты?
   - Нормально, Наташа, нормально. Спасибо тебе. Уж извини за беспокойство.
   - Точно - нормально? Больше не упадёшь?... Ну, тогда я пошла.
   Она собрала чемоданчик, и дед пошел проводить её до дома.

   Я посидел ещё немного, встал, оделся и поплёлся домой. А куда деваться? Не у деда же ночевать. Мама с Катей заволнуются. Потом дошло - а Катя-то тут причём. Теперь она не будет волноваться. Опять стало хреново. Я сосредоточился и заставил себя, на время, не думать об этой истории.
   Тут в ограду вошёл дед. - Завтра в больницу поедем. Давай я тебя доведу.
   - Нет, дед. Спасибо. Я сам. И в больницу не надо. Это не нервы, это хуже…
   И пошкандыбал до дому. Внутри было пусто и холодно.
   А дед Петя остался растерянно стоять в ограде.

   Перед тем как зайти домой, я долго топтался на пороге. Потом всё же вошёл. На кухне горела лампа. Из тёмного зала вышла Катя.
   - Лёня, где ты был?
   - У деда.
   - А что так поздно?
   - Задержался.
   - Кушать будешь?
   - Нет, не хочу.
   - Ну, раздевайся, давай спать.
   Она подошла, попыталась поцеловать. Я слабо отмахнулся. Тело не слушалось. Руки и ноги дрожали.
   Катя забеспокоилась, - Лёня, что с тобой?
   Я побрёл, покачиваясь, в спальню. Она подхватила меня, подставила плечо, я отстранился. Сел на лавку, начал раздеваться.
   Жена встала передо мной, - Лёнечка, ты заболел? - Потрогала лоб, - Господи, да ты ледяной! Подожди, я за Наташей.
   - Не надо Наташу. Она меня уже смотрела. Всё в порядке.
   - Да в каком порядке! Ты же заболел!
   - Катя, я не заболел. Я в норме.
   Говорить с ней не хотелось, а она никак не отставала. Это начинало действовать на нервы. Сгрёб одеяло с кровати и полез на печь.
   Катя крутилась вокруг меня, - Лёня, господи, да что с тобой? Пойдём на кровать. Мне страшно, ты же весь холодный.
   Захотелось накричать на неё. Оттолкнуть, чтобы она, наконец, оставила меня в покое. Еле сдержался.
   - Катенька, я замёрз. Иди, ложись спать. Я на печи… Если мне станет плохо, я тебя позову.
   Надо было как-то отвязаться от неё. Каждое слово нашего разговора - как гвоздь в сердце. Я хотел остаться один. Наконец она отстала и пошла в спальню. А ночью несколько раз подходила. Стояла у печи, прислушивалась.
   Я понимал, что под воздействием эмоций нельзя принимать какое-то решение. Нельзя сразу начинать разговор с супругой. Надо было успокоиться и подумать над ситуацией. Включить мозги, разложить всё по полочкам. Лежал, смотрел в темноту… Размышлял…

   Мы, мужики, думаем, что всегда сможем почувствовать измену своей женщины. Узнать по выражению лица, по поведению, по разговору. Мы ужасно самонадеянны.
   Действительно, поведение супруги, изменяющей мужу, разительно отличается от поведения верной жены. Со стороны это чётко прослеживается. Флиртующая женщина всегда выдаёт себя с головой. Она даже не замечает этого, но это так.
   Только рогатые мужья не понимают, одной вещи.
   Измена - это больно. Наше подсознание, защищаясь от боли, не позволяет нам объективно оценивать ситуацию. Оно бережёт нас, нашу психику. Оно подсовывает оправдательные версии поступков и слов неверной супруги. Иногда - абсолютно смехотворные. Но разум, приняв информацию от подсознания, верит в её непогрешимость. Поэтому, мы, большей частью, живём в плену иллюзий. Именно поэтому муж узнаёт об измене последним. А окружающие удивляются его слепоте.

   Вот только мы-то с Катюхой… Мы же не алкаши, не идиоты, не маленькие дети. Оба через такое прошли, что другим может привидеться только в кошмаре. Я же люблю её, она это прекрасно чувствует. Мы всегда поддерживали друг друга, никаких ссор, никаких взаимных оскорблений. Не то, что у других. Не семья, а идеал. У нас же всё хорошо.
   Было.
   Непонятно только - зачем она так?... 

   Ну, и что теперь делать?
   Сказать, что я всё видел, - сделает вид что обиделась. Она женщина, она обвинит меня в том, что я за ней «следил». Спросит, почему я не ворвался. Может быть, попытается представить ситуацию так, что её там, будто бы, чуть не изнасиловали, а я не помог. Это типичные женские приёмы. Теоретически, я с ними был знаком.
   Например, ты говоришь ей, что всё знаешь. Она начинает выпытывать, - что конкретно тебе известно. И не потому, что хочет опровергнуть и доказать свою невинность, привести аргументы. Нет. Она определяет границы, до которых нужно говорить правду. А после границ можно спокойно врать.

   Потом опомнился. Господи, о чём я думаю! Это же Катя! И мы с ней, не только муж и жена, не только любовники. Мы настоящие друзья! Она не станет мне врать. Она вообще не такой человек, чтобы опуститься до лжи. Если она полюбила другого, она так и скажет. Я ведь ей обещал, что даже в этом случае останусь ей другом. Я поклялся.
   А вдруг - пожалеет? Не захочет сделать мне больно. Солжёт. Я многое мог бы простить. Но ложь… Нет.
   Разговор начистоту, невозможен именно из-за жалости. Как будто я выклянчиваю что-то. Ну, пожалей меня, скажи правду, мне больно, хны-хны… Это не подходит категорически.
   Допустим, я спрошу, - что у них с Андреем. И если она начнёт врать, жалея меня, всё рухнет. Я не смогу ей больше верить никогда. Я потеряю её окончательно.
   Люблю ли я её? Да, люблю. Несмотря ни на что.
   Смогу ли я жить с неё дальше? Нет, не смогу. Всё разрушилось и назад не вернуть.

   Мозги нараскоряку. Что делать?...
   Если нет возможности заранее принять решение, значит придётся действовать по обстоятельствам.
   Главное во всём этом одно - мы друзья. На это надо делать упор.
   Если она полюбила другого человека, так это же - любовь. Она не спрашивает разрешения. В конце концов, сердцу не прикажешь.
   А то, что она и со мной и с ним…  С ним она хочет быть, с ним ей хорошо. А меня жалеет и боится обидеть.
   Да и то сказать, с Андреем мне не сравниться. Он высокий, красивый, он старше её на семь лет, он опытный и умеет ублажить женщину. У них общие интересы - музыка. Он музыкант, а женщины любят музыкантов.
   Короче соревнование с ним, я проиграл вчистую. Надо это признать.
   Может прибить его? Ну, так, немного. Не досмерти... Может, полегчает…
   Катя обидится. Он теперь дорогой для неё человек, ей тоже станет больно.
   Мысли метались. Заломило в висках.

   Утром, после бессонной ночи, я собирался на работу. Голова была пустой. Ни боли, ни ревности, ни злости, ни смысла. Пусто.
   Катя вышла в ночной рубашке - Лёня, ты как?
   Я горько улыбнулся, - Нормально, Катенька.
   Потом решился спросить, - Катя, скажи мне честно, - мы с тобой ещё друзья?
   - Лёня, ты что? - Возмутилась она, - Конечно друзья! До конца.
   - Ну, слава богу. - У меня немного отлегло.
   Тут с улицы на кухню вошла Наташа, - Привет, подруга. - Стряхнула снег с платка, спросила - Ты знаешь, что он у тебя вчера чуть на тот свет не отправился. Хорошо - дед Петя за мной прибежал. Я к нему прихожу, а он уже Кондрата обнимает. Ты давай его в больницу.
   Потом погрозила мне пальцем, - Смотри мне. Даже не вздумай.
   Катя всполошилась - Лёнечка, да что же это. Сейчас же едем в район. - Заметалась.
   Из зала вышла мама, - Дети, мне что-то не нравятся ваши разговоры. Куда это вы собрались?
   Наташа сказала, - Лёньку надо в больницу, он заболел. Серьёзно заболел. Он к Петру Фадеичу вчера ночью пришёл и сознание потерял.
   - Я не заболел. Со мной всё нормально, - уговаривал я. Честно сказать, я не знал, что делать в такой ситуации. Не был готов. Начал собираться побыстрее, не хотелось продолжать этот разговор. Сил не было. Если и говорить, то наедине с женой. Но и на такой разговор я в тот момент был неспособен.
   Наташа нахмурилась, - Ты куда это собрался?
   - На работу.
   - Какая работа?! Я тебе освобождение выпишу на три дня. Тебе надо оклематься. Лёня не капризничай как ребёнок, давай в район. Дело может кончиться плохо.
   Эх, Наташа, - подумал я, - оно уже кончилось так, что хуже некуда.
   Мама спросила, - А как ты у деда оказался, среди ночи?
   - Катя, - сказал я, - Нам надо серьёзно поговорить, но только с глазу на глаз. Если Наташа выпишет освобождение, я на работу не пойду. Пошли-ка в нашу комнату, поболтаем.
   Мама не успокаивалась, - Лёня, а что ты к деду-то пошел, на ночь глядя?
   - Я мимо проходил. По дороге зашёл.
   Катя вдруг побледнела, - Откуда по дороге?
   - Из клуба.
   Катя совсем сменилась с лица, нашарила табуретку, села.
   - Лёня, ты видел? Ты за мной в клуб пришёл и видел?
   Я молчал.
   - Почему ты в клуб не зашёл?
   - Катя, давай прекратим этот разговор. Это наше с тобой дело, не надо в него впутывать ни маму, ни, тем более, Наташу.
   - Лёня, почему ты не зашёл?
   - Ноги отказали.
   - Ты всё видел, до конца?
   - Да Катя.
   - Значит, ты знаешь, что ничего не было?
   - Нет, не знаю... Вчера не было - может, раньше было.
   Мама забеспокоилась, - Вы это о чём? Что происходит?
   Катя всхлипнула, - Мама, я с Андреем целовалась.
   Мама рухнула на лавку, - Зачем?
   - Так получилось.
   Наташа, обмоталась платком и сказала, - Ну, Катька, ты и дура. Дать бы тебе по твоей непутёвой башке. - Грохнула дверью и ушла.
   Я попытался урезонить Катюшу, - Катя, не втягивай сюда маму. Давай, как-нибудь сами разберёмся, не дети уже.
   Катя прижала руки к груди, она тяжело и судорожно дышала, губы побелели, - Мама, помогите! Мама, я, кажется, всё испортила!
   - Давно это у вас? - Поинтересовалась мама.
   - Неделю уже.
   - Серьёзно или как?
   - Нет, мама, несерьёзно. Только целовались.
   - Катя, - укорил я, - не надо сюда маму, давай, мы сами. Пошли в спальню. - Взял её за руку, потащил за собой.
   - Ладно, - сказала мама, - вам надо поговорить один на один.
   Катюша остановилась на пороге зала - Мама… Лёня… я ещё вчера хотела прийти и всё вам рассказать. А Лёни не было. А потом он пришёл больной.
   Мама горько констатировала, - Ну ещё бы. Такое увидеть.
   Катя заплакала — Мама, я его чуть не убила. Он вчера чуть не помер. Он ведь увидел как я там... и ушел. Ушёл к деду. И начал там умирать. Наташа спасла.   
   Мама побледнела, - Леня, это что - правда? - Потом зло посмотрела на Катю, сжала губы, строго сказала, - Я пойду коров доить, вашу тоже подою, а вы поговорите. - И ушла. По дороге бросила, - Вот так и привечай человека…

   Мы зашли в Катин «кабинет», сели на кресла друг против друга.
   - Катя, не надо было этого говорить маме.
   - Я не собираюсь ничего от мамы скрывать. Лёня, у нас ничего не было. Первый раз…
   Я прервал её, - Катя, давай подробности потом.
   - Лёня, я хотела ещё вчера тебе рассказать…
   - Это хорошо Катюша. Спасибо. Может быть, я потерял любимую женщину, но, слава богу, что ещё не потерял друга. Теперь давай думать, что делать.
   - Что делать? - Не поняла Катя.
   - Всё зависит от обстоятельств. Если ты любишь Андрея, то тебе надо уходить к нему. Я пойму. Он сейчас живёт один. Мать год назад умерла. Я как-то был у него в доме, у него все чистенько, везде порядок. Мы перевезём твои вещи. Кое-что из мебели надо будет купить. Я денег дам. Твой кабинет перетащим. Ну, там, стол, кресла, занавесочки всякие. А так, у него хороший дом, добротный, большой, две спальни. Я тебе, там у него, тоже тёплый туалет сделаю. Ну… и будете жить.
   Катя сидела, разинув рот. Потом прокашлялась, - Лёня, ты что говоришь? Я не хочу к нему. Он мне не нужен. Зачем же я к нему пойду?
   - Ну, если это было так… интрижка, тогда к деду. Ты же уже жила у него. Я тебе буду помогать. Мы же, помнишь, поклялись друг другу, сидя на печке, быть друзьями. Да я не только из-за клятвы... Ты мой лучший друг. Я хочу тебе помочь с переездом, помочь устроиться. Я всегда буду тебе помогать.
   - Погоди, Лёня, что же ты выгоняешь-то меня? Не пугай, пожалуйста. Ты как-то говоришь, как чужой. Я же твоя жена.
   Захотелось покрыть матом. Или ударить её. Она что, действительно не понимает?... Больной разговор, очень больной.
   - Хорошо, мои варианты кончились. Что предлагаешь ты?
   - Надо дальше жить. Нормально жить, как и раньше.
   - Нормально, как раньше - не получится. А по-другому, я не хочу.
   - Лёня, выслушай меня, дай я тебе расскажу - как всё было. Я понимаю, что тебе может быть больно. Но я тебя очень прошу. Прислушайся ко мне, ты же меня чувствуешь. Ты сразу узнаешь, если я совру.
   - В том-то и дело, что уже не чувствую. Вот что страшно. Но, если это важно - говори.
  И она рассказала.
 
   - Первый раз это было неделю тому назад. После репетиции мы с Андреем разговорились. Он рассказал мне про свою любовь к маме. К нашей маме. Он ведь до сих пор один живёт, надеется. Поговорили. Жалко мне его стало. Я пошла домой и на прощание обняла его и поцеловала в щеку. Сказала, что может всё и образуется. Может мама и согласится. Хоть и сама не верила в это. Пожалела. Понимаешь?
   Второй раз было дня через три. Опять поговорили после репетиции, так, ни о чём. Я собралась домой, оделась уже. Андрей меня остановил, взял за руку, сказал спасибо. А когда я спросила - за что, он ответил - за то, что я его понимаю. Потом обнял меня и поцеловал в губы. И я ушла. Я не придала значения. Я ведь думала - это по дружбе.
   А что было вчера, ты сам видел.
   Она говорила как-то… бесхитростно. Просто излагала факты. Я поверил ей бесповоротно.
   - Долго вы с ним, так простояли?
   - Нет, Лёня, минуту, не больше. Я ведь уже уходила, когда он меня целовать начал.
   - А почему ты его сразу не оттолкнула?
   - Сама не знаю. Я ведь хотела тебе рассказать, в тот же вечер. Хотела совета спросить. Он ведь мне чужой. Мне только ты нужен. Я хотела спросить у тебя, как его оттолкнуть, но так, чтобы он не обиделся. Он ведь не только в клубе… Он и в школе мне помогает.
   - И это что - всё?
   - Лёня, поверь, ничего не было, и быть не могло.
   - И из-за этого я чуть копыта не отбросил?... Ну, ты, матушка моя, даёшь.
   - Лёнечка, прости, сглупила. Надо было сразу его остановить.
   - Чёрт, - я разозлился, сорвался - Я не могу понять, - зачем всё это было?! Этого не должно было произойти! Я же просил тебя, Кать! Я же тебя учил… Сразу мне говорить обо всём. Не тянуть… Потому что - опасно! Потому что это не шутки...  Ты же умный человек! Я что, зря тебе это объяснял?!
   - Сама не могу понять, как всё случилось…
   Посидели, помолчали.
   Я, неожиданно для себя, спросил, - Катя, зачем я тебе нужен?
   - Мне с тобой хорошо.
   - И всё?
   Я покривился. Ответ меня почему-то не удовлетворил. - Ладно. Пойду маме помогу.  - Пошел к двери. И вдруг в спину тихое.
   - Я люблю тебя…
   Повернулся. Катя смотрела горько и обречённо. Слёзы в глазах.
   - Я ведь никогда тебе этого не говорила… Не знаю почему… - Потом закрыла глаза, слезинка побежала по щеке, повторила, - Лёня, я тебя сильно люблю.
   И такая правда была в этих словах, такая боль и такое отчаяние. Подошел, обнял её, прижал.
   - Катюха, девочка моя, ну что же тебе так… с мужиками-то не везёт? Вечно ты в какие-то переделки попадаешь. Горе ты моё, луковое. Ну всё, всё, успокойся.
   Она скороговоркой зашептала, - Лёнечка, давай попробуем забыть. Мне страшно. Я чувствую, что теряю тебя, Лёнечка. Я не хочу жить без тебя. Если я сильно всё испортила, давай попробуем начать сначала. Ты же веришь мне? Я тебя ни на кого не променяю. Давай попробуем всё исправить. - Цеплялась за меня, прижимая к себе, как будто я сейчас вырвусь и уйду навсегда.
   - Кать, ты это… прости меня, дурака. Слышишь? Не обижайся. Я уж думал, что ты влюбилась. Что всё… Что я потерял тебя. Такого себе понапридумывал… Мне-то без тебя - какая жизнь?
   Гладил её, успокаивал, - Солнышко моё, это всё пустяки. Не расстраивайся. У нас с тобой всё будет замечательно. Это просто глупый и смешной случай…
   Я ещё не знал, как ошибался.
   
   Дальше пошла не очень хорошая жизнь.
   Вечером, когда легли в постель, я попытался поцеловать Катю, но не смог. Сразу всплывала картина, увиденная в клубе. «Он» целовал эти губы. А я уже после «него»… Не сумел себя пересилить. И погладить тоже её не мог. Потому, что «он» её гладил по тем же местам, которые собирался трогать я. А уж о близости и речи быть не могло. Я перестал чувствовать Катю. Банальное же, тупое совокупление, без душевного единства, меня не интересовало.
   Да и попросту, грубо говоря, «не маячил». И это для меня было ещё одним ударом.
   Отношения в семье разладились.
   Мама, по всей видимости, рассказала всё деду. Дед - бабе Поле. И они отдалились от Кати. Мама смотрела на Катю насторожено и старалась с ней не разговаривать. Дед приходил, и тоже с ней молчал. Когда Катя попыталась с ним заговорить, он повернулся и ушёл.
   Баба Поля пришла один раз, начала стыдить Катю, я заступился. Объяснил, что Катенька не виновата, это просто глупая случайность. Бабушка больше к нам не приходила.
   Катя по ночам плакала. А я просто не спал. Не спал вообще. Психика начала разваливаться. Я ходил на работу, что-то там делал. Приходил домой, управлялся с хозяйством. Ел. Потом сидел без мыслей в голове. Растительная какая-то жизнь. Я не знал что делать. Вариантов не было.
   Я обнимал Катю и не чувствовал ничего. Как будто к берёзе прижимался. Ничего не шевелилось. Ни в душе, ни в теле.
   А с другой стороны, я тянулся к ней. Я любил эту женщину, и не хотел, и не мог её потерять. Двойственность какая-то.
   Кроме того, я знал, что у неё, кроме меня - никого. Одна на целом свете. Только я мог быть ей сейчас опорой. Иначе могло случиться всякое. Господи! Жизнь пошла наперекосяк.

   Мы с Катей о чём-то говорили, вместе читали, что-то делали по хозяйству. Я помогал в классе, что-то прибить, что-то отремонтировать, но всё это было,… как бы поточнее сказать,… как будто нас заставили второй раз перечитывать наскучившую книгу.
   Холодное отношение родственников, усугубляло ситуацию.
   И я не спал. Уже немного свыкся с постоянной тупостью в мозгах, всё что делал - дважды перепроверял. Однажды пошли галлюцинации, но я с этим справился, не запаниковал. Просто пережил. Спокойно переждал, когда они пройдут.
   Катя переживала, похудела, осунулась. Спала неспокойно. Когда я ночью вставал с постели и садился у окна, она просыпалась, садилась рядом. Мы с ней, в такие ночи, больше молчали. Говорили редко.
   Она однажды сказала - Счастье, такая хрупкая вещь. Один глупый поступок и всё рушится. Расслабилась, не поосторожничала, разрешила кому-то маленькую вольность, решила, что это не так уж и важно. И вот, пожалуйста.
   Спросила меня, - Лёня, что мне делать? Ты не спишь уже почти месяц. Ты разваливаешься. Мы с тобой уже не муж и жена. Все люди, которых я люблю, смотрят на меня, как на шлюху. Я не могу так жить. Что мне делать, Лёня? Как всё вернуть?
   - Ждать, - ответил я, - время лечит. Давай подождём. А с роднёй я поговорю.
   - Я готова ждать всю жизнь. Только ситуация не улучшается. Наверное, мне лучше уехать.
   Мне стало так горько. - Катя, ты что, хочешь бросить меня? Ты устала от меня… такого, и хочешь сбежать?
   - Нет, не хочу. Я хочу с тобой… Но если я уеду, может тебе полегчает.
   Я, устало, объяснял ей - Катька, мозги у тебя есть или нет? Куда ты поедешь? К кому? У тебя никого нет, кроме меня. И как же это, мне!... Без тебя!... Может «полегчать»?!... Сама подумай - что ты мелешь... Не вздумай и правда исчезнуть. Я тебя хоть где найду… Найду, и так по заднице отшлёпаю, что мало не покажется. Уедет она.
   Обняла, прижалась, посидела так, смотрю - спит. Отнёс на кровать, укрыл одеялом.

   На следующий день совсем хреново стало. Хотелось спрятаться куда-то и никого не видеть. Встал я на лыжи и поехал в лес налегке, только с ножом. Добрался до «нашего» местечка. Развёл там костёр. Сидел и думал, размышлял. Потом, как-то незаметно, задремал. Не знаю, сколько я проспал, сидя на камне, но услышал - кто-то ломится, хрустит по снегу. Открыл глаза, смотрю - Девочка бежит, нашла меня, родная, по следу. Подскочила, облизала мне лицо, села рядом, запыхалась бедная. Потом слышу - опять хрустит. Из-за обвала выворачивает Катя, на лыжах. С мешком, с ружьём. Мальчик с ней рядом. Он всегда держался рядом с хозяйкой.
   Я встал ей навстречу, - Да ты моя снегурочка. Как жена декабриста, вслед за мужем, в тайгу…
   Катюша подъехала, сняла мешок, поставила ружье у камня, отстегнула лыжи, уселась тоже, - Так и знала что ты здесь. Декабрист фиговый... Всё нормально? Как ты?
   - Да вот, поспал часок, – усмехнулся, - за кои-то веки.
   - Я тебя что, разбудила? А впрочем, Лёня, в лесу, вот так - одному, спать нельзя, сам знаешь.
   - Я хотел просто побыть один. Подумать.
   Катя стала пристёгивать лыжи, - Там, в мешке котлеты, хлеб, чай, сахар.
   Я усмехнулся, - Катька, ну что ты такая смешная. Я тебя очень прошу, - не надо так со мной. Я сказал, - ты сразу засобиралась. Как будто ты в чём-то передо мной виновата. Сядь лучше рядышком, посиди.
   Она подошла, села рядом на тёплый камень.
   - Кать, я понял - почему так всё произошло.
   - Да я и сама начала уже соображать. Ну-ка, давай сначала твою версию.
   - У тебя опыта нет… Нет опыта общения с мужчинами. Тебя или любят, так как я, как дед, как все наши. Или пытаются тебя изнасиловать и покалечить, как Степан, или те, в вагоне. Вот и Андрей… Он же к тебе по-хорошему, по-дружески. Он же не хватает тебя, не душит, не рвёт на тебе одежду. У вас, вообще, нормальные отношения. А тут такое… И ты растерялась. Ты просто не могла сообразить, - что тебе делать. Понимаешь?
   - Вот, и я про то же. Я вообще многое передумала. Я прожила в какой-то изоляции. Детство - я одна. У нас в селе так получилось, что все дети или намного старше меня, или младше. Старшие меня к себе не принимали. С младшими было неинтересно. Отец ушёл. Потом, в ФЗУ. Там мальчики учились отдельно, девочки отдельно. Потом война… И здесь, в Сибири, я ведь ни с кем не общалась. Это только сейчас у меня подруги, и даже друзья. У меня - ты. У меня - класс. Но это, вот - последний год только. А как вести себя с людьми, я не знаю. Этому надо учиться с детства. А я видишь как… Спасибо тебе.
   - За что? За то, что я понял? Так я обязан был сразу догадаться. Ты, тогда, в клубе, просто не знала - как тебе поступить.
   - Лёня, а что же нам делать? Ты не спишь со мной. Ты вообще не спишь. Долго ты так продержишься?
   - Не знаю, Катя. Это как болезнь. Это пройдёт.
   - Мне тебя так не хватает… Помнишь, как ты целовал мою грудь? Сводил и обе одновременно… Мне этого сильно не хватает.
   - Прости, Катенька. Он, Андрей-то, как будто забрал у меня часть тебя. Я, только начинаю тебя ласкать, как передо мной его руки на твоей попе. Ничего с этим сделать не могу. Устал, вымотался. Я хочу тебя. Но эта картинка… Я не могу от неё избавиться… Как только она исчезнет, сразу всё наладится. Но нужно время…
   Я её обнял, прижал к себе. Она молчала, смотрела на огонь. Потом выпрямилась, - Леня, может нам Андрея… Как-то…
   - Что? - Усмехнулся я, - «Ликвидировать» что ли?
   - Я не знаю… Он же раздражитель. Не будет его, и как будто ничего и не было. Может мне с ним поговорить, чтобы он уехал?
   - Ну, замечательно придумала. Может ты ему ещё и морду набьёшь, вместо меня? Нет, так дело не пойдёт. Андрей - нормальный мужик. Пусть живёт. Он нам ещё пригодится.
   - Ты знаешь, с окружающими хоть не сходись. Как только с ними по-хорошему, так они обязательно какую-нибудь гадость подкинут. Пусть даже и не со зла. Неужто надо быть всё время настороже.
   - Ну… Настороже, не настороже, а расслабляться нельзя. Ладно, пошли домой.

   Чисто человеческие отношения у нас с Катей сохранились нормальными. У нас были  общие интересы.
   Осталась «малость». Я пытался иногда приласкать Катеньку, но ничего не получалось. Ощущение душевной близости не возникало. И… Ну, в общем, не получалось. И сон, всё так же не шёл.

   Однажды, вечерком, сидели в Катиной комнате, я, Катя и Наташа. И Катюша, стала жаловаться Наташе, что я не сплю, попросила какое-нибудь снотворное. Ната ответила, что лучше обойтись без лекарств. Мол, лучшее лекарство от бессонницы, это любовь. На что Катя горько констатировала - Вот её то и нет…
   - Так, после того случая, вы что? Не того?…
   - Наташа, я думаю, он заболел.
   - Чем заболел? Отсутствием напряжённости? Знаешь, что я тебе, Катюха, скажу? Ушла бы ты к Андрею.
   Катя опешила, - Зачем?
   Наташа встала, подошла ко мне, - Ну как зачем… За этим самым. Раз уж тебе невмоготу… А я бы своего выгнала, а твоего к себе взяла. Уж я бы его расшевелила. Уж он бы у меня мигом выздоровел. У него бы такая напряженность началась… - И она игриво толкнула меня бедром - А, Лёнь. Что скажешь?
   Наталья умела ввести человека в краску.
   - Ната, не собирай…, ответил я.
   - А я и не собираю. - Повернулась к Кате. - Сколько он тебя обхаживал, уговаривал-улещал? А после свадьбы, сколько мужик терпел? А? Сама же рассказывала. А ты месяца, значит, не можешь выдержать?
   У Кати набежали слёзы, - Да я что, требую от него что-то? Мне самой ничего не нужно, если ему плохо. Ему плохо! Понимаешь? Его не лечить надо! Его уже надо спасать!
   - Тьфу, господи... Бабы! Спасатели вы хреновы. Что вы можете сделать-то, в этом случае? Ничего!
   В последнее время мне трудно стало сдерживать растущее раздражение.
   - А чего ждать-то? - возмутилась Катя, - Пока ты с ума сойдёшь, от бессонницы… И тебя в дурдом заберут.
   - А… Ну вас.
   Я махнул рукой, оделся и пошел на улицу, чистить снег.

   А вечером, когда я улёгся на кровать, готовясь к бессонной ночи, вошла в спальню Катя. Сбросила халатик и заходила по комнате, что-то собирая с лавок и укладывая на стол. На ней была короткая прозрачная фиолетовая комбинация, через которую просвечивало белое бельё, и темные чулочки на резиночках. Она повернулась ко мне спиной, наклонилась за упавшим на пол халатиком. Картина возникла захватывающая. Вот только, я понимал, что это Наташа её научила. Мне стало смешно. Тренировались наверно.
   - Катюша, - сказал я, - вот если бы ты раньше так… Я был бы тебе очень благодарен…
   - Тебе хочется меня потрогать? - Подошла она.
   - Хочется, конечно. Тут бы любой мужик сбрендил.
   - Ну, так трогай…
   Я протянул руку, пододвинул Катю к себе поближе и положил ладонь на её грудь. И опять эта картинка! Руки Андрея на её груди. Да что же это такое! Мать твою. Я отдёрнул руку, как обжёгся.
   - Прости Катя, не получается.
   Она расстегнула сзади бюстгальтер, медленно приподняла комбинацию выше груди, - Пробуй ещё.
   Я опять протянул ладонь. И снова.
   - Нет, не выходит… Катя, не надо. Не мучай меня.
   Она села на кровать, опустила голову. Потом встала, быстро сняла с себя всё, достала и надела обычную ночнушку, забралась на постель и отвернулась к стенке.
   - Катя, не обижайся.
   Она всхлипнула, - Я не обижаюсь.
   Чёрт! Я через многое прошёл, многое видел. И плохого, и хорошего. А теперь - вот это. Что делать? Как поступить? Не было у меня таких знаний и такого опыта. И посоветоваться не с кем.

* * *

   Дня через два у меня опять попёрли галлюцинации. Я видел зелёное поле, на склоне, по которому ко мне приближались фашистские танки и укрывающиеся за ними фрицы. Как будто опять оказался там, под Ястребеньками. Всё было так явственно и чётко, что волосы на голове встали дыбом. Я в это время набирал воду из колодца и вдруг такое…
   Очнулся дома. Сижу на диване, мама с Катей суетятся вокруг.
   Мать-в-перемать! Так и правда, в дурдом можно загреметь.

   Вечером Катя с Наташей сидели в «кабинете», а я пошел «спать». По крайней мере, когда я лежал, даже без сна, то давал отдых телу, которое было измучено, постоянно натянутыми нервами.
   В сумраке вошла Катя, опять в комбинации. Подошла к кровати, присела на край.
   И тут я, по запаху, определил, что это не Катя. Пахло медикаментами и какими-то пряными, вкусными духами. Катя не «душилась».
   - Наташа, ты что?
   - Лёня, послушай, не отталкивай меня. Это Катя попросила… Мой сегодня пьяный, как скотина. Скандалил, тарелку разбил. Теперь спит, свинья… Ну, я и согласилась. Лёня, я ведь тоже человек. Мне всего хочется. Иногда невмоготу. А Борька пьёт… Да и Катя просила.
   Она легла на меня, прижалась грудью, животом, бёдрами. Потёрлась об меня, глубоко вздохнула, - Давай Лёня... Давай я тебя полечу… А ты, меня.
   Мне стало страшно за Катю. Я представил, что она сейчас чувствует.
   - Погоди Ната, а где Катерина?
   - В своей комнате.
   - Прости Наташа, полежи здесь.
   Я осторожно повалил её с себя к стенке, вскочил и чуть ли не бегом помчался в Катину комнату. Открыл двери - никого, только лампа притушенная горит. Повернулся в неосвещённый зал, позвал, - Катя! И тут, краем глаза, уловил какое-то шевеление в комнате за креслом. Подошёл. Катенька сидит на полу, в тёмном углу, колени к груди поджала, уткнулась в них лицом и уши ладошками закрыла.
   Я наклонился, подхватил её на руки, - Катька, да что же ты делаешь?! Что же ты с нами делаешь?!
   Она открыла глаза. Взгляд у неё не фокусировался, смотрела куда-то сквозь меня. И, видимо, ничего не соображала. Я крикнул, - Наташа, помоги!
   Наташа прибежала и начала растирать Кате виски, - Нашатырь есть?
   Принёс ватку. Катенька нюхнула, замотала головой, - Ох не надо.
   Я опять взял её на руки. Сел на кресло, качал как ребёнка. Прижал её голову к себе.
   Она вдруг замычала, замотала головой, майка мгновенно стала мокрой от её слёз. Она плакала навзрыд. Потом вдруг оттолкнула мои руки, встала и блуждающим взглядом осмотрела кабинет. Подошла к прислонённой к стене гитаре, взяла её и пошла из комнаты, отодвинув стоящую в дверях маму.
   Я метнулся за ней, - Катя, ты куда?
   Она оттолкнула мою руку, и, как была, в халатике и тапочках, пошла на улицу, в мороз. Я прыгнул в валенки, схватил её тулупчик и тоже вылетел во двор.
   Катюша выла, и била бедную гитару о чурку, на которой кололи птицу. Расколотила инструмент в щепки. Отбросив гриф в сторону, села на этот чурбак и заплакала-заголосила как по покойнику. Я быстро накинул на неё тулуп, подхватил на руки и понёс домой. Затащил в спальню, снял тулуп и прижал жену к себе. - Катя, любимая, не надо так. Катенька, золотая моя, успокойся, всё будет нормально.
   Она выла, - Неет! Не будеет!

   И тут я почувствовал её! Ударом. Я почувствовал её детскую обиду на весь этот сраный мир, который забрал у неё только что появившееся счастье. И недетский страх перед будущей пустотой, в которой нет ничего радостного, только одиночество. И горечь, за нескладную жизнь, которая постоянно подсовывает гадости.
   Из меня вдруг полезла такая любовь к ней, такая нежность, такое желание помочь и защитить, что сердце чуть не выпрыгнуло.
   Я отстранил Катюшу немного от себя и держа её за плечи перед собой, её лицо перед моим, сказал, - Катя, подожди. Перестань плакать. Послушай меня.
   Она заливалась слезами, ничего не видела и наверно, ничего не слышала.
   Я целовал её в глаза, в щеки, в губы, - Катя подожди, послушай меня. Не слова слушай, а меня.
   Катя на полувздохе, на полувсхлипе вдруг замерла. И удивленно на меня смотрела. А из меня любовь, прямо через край, до боли, хоть кричи. Катя замерла, не двигалась. Потом вдруг ещё громче заплакала, обхватила за шею, стала целовать моё лицо, - Лёёнькаа! Я тебя слышу! Я тебя слышу-у!
   Я укачивал её, - Всё хорошо Катя. Теперь всё будет хорошо… Всё, не плачь, солнышко моё.
   Наташа, уже в платье, стоя у дверей рядом с мамой, сказала - ****ь, дурдом. Ладно, я пойду. В ФАПе переночую.
   Мама спросила. - Что Борька опять дебоширит?
   - Да. Свирепствует. Питекантроп.
   - Ну, так - ночуй. Пошли, я тебе простынь и одеяло дам. Ляжешь на диване.
   Мама неодобрительно относилась к моему «попустительству» неверной супруги. И поэтому не вмешивалась. Молчала, и посматривала на меня осуждающе.
 
   А мы с Катей так и сидели прижавшись. Она вцепилась в меня, обхватила руками и ногами. Я встал вместе с ней, задул лампу, и пошёл к кровати. Лег на спину, снял с лежащей на мне Кати халат, бельё, раздел догола, накрыл одеялом и начал массировать ей спинку.
   - Я засыпаю, - минут через десять прошептала она.
   - Засыпай. Я схожу, проверю, как там Наташа.
   Сел на кровати. - Только ты не ревнуй. Хорошо?
   - Ты о ней просто беспокоишься, - Катенька погладила меня по руке, - Я же чувствую. Иди.
   Я прошел в зал и подошёл к дивану. Прислушался. Наташа вроде бы спала.
   Нет, не спала. В окно светил месяц. Она повернула ко мне голову, - Что ты, Леня?
   - Проверяю, как ты устроилась. Ты знаешь, где у нас туалет?
   - Знаю, в кладовке. Мне тётя Таня показала.
   - Тебе ничего не надо? Если хочешь пить, в кувшине на столе морс смородинный. Если хочешь кушать, я что-нибудь принесу.
   - Попью, пожалуй.
   Налил в стакан морс, подал ей. Наташа приподнялась на кровати, отпила полстаканчика, - Спасибо. Она была в Катиной ночной рубашке.
   Я взял у неё из руки стакан, другой рукой осторожно взял её ладонь, склонился и поцеловал.
   - Ната, не обижайся на нас. Видишь, как всё получается. Нескладно.
   - Да ладно тебе… Лёня, а что она, эта твоя психованная, там услышала?
   - Это сложно… Я тебе потом всё расскажу. Мы вместе тебе всё расскажем. А сейчас спи. - Я подоткнул ей одеяло.
   Наташа вдруг приподнялась, обхватила меня за шею и поцеловала в засос. Потом упала на спину, скомандовала, - Ну всё, иди к своей благоверной. А то, я за себя не ручаюсь.
   - Отдыхай, золотце. - Я пошел к Кате. Она уже спала. Я осторожно лёг рядом и вырубился. Утром на работу все нахрен проспали.

   Следующим вечером мы с Катей долго проговорили. Я предложил как-то отблагодарить Наташу. Мы ведь ей больно сделали. Катюша сказала, что сошьёт ей платье. Выберет самую красивую модель. Наташины размеры у неё записаны. Материал подходящий в сельпо есть. Сшила она его за один день. А я, у продавщицы, у Светы, у двоюродной сестры, выцыганил коробку конфет. Дорогущую, дефицитную.
   В субботу, с утра, пошли к Наташе в ФАП. Она, как всегда, шутила. - Что, опять головой в бане треснулся?
   - Нет Ната. Мы тебе подарок принесли.
   Я выложил конфеты, Катя протянула ей свёрнутое платье.
   - Померь Наташа, должно подойти.
   Наталья развернула подарок и ахнула. Обняла Катьку, чмокнула её в щёку. Потом быстро сбросила халатик, осталась в полупрозрачной комбинашке, и стала натягивать платье. Просунула голову в вырез, посмотрела на наши вытянутые физиономии. - Ну, что?! Он меня в комбинации уже видел. Да и не только видел… Да ну вас.
   Влезла в обновку, расправила, метнулась к зеркалу. Катя довольно улыбнулась. Платье сидело как влитое. Темно-бордовая ткань, с искрой, хорошо гармонировала с черными Наташиными волосами. Фигура была обтянута и подчёркнута. Загляденье.
   Я покачал головой - Ну Катюха, ты даёшь!
   Катя довольная покивала. - Да. Удачно получилось.
   Наташа, крутилась перед зеркалом. Потом раскинула руки, подошла к подруге и обняла её, - Спасибо, Катька, я такого в жизни не носила. - Спросила у меня, - Ну как?
   Я ответил искренне, - Киноактриса.
   Катя сказала, - Прости меня Наташа. Я, от горя, сама не знала что делаю. Не обижайся.
   - Да ладно тебе. Что же я, не понимаю? - И вернулась к зеркалу.

   Стена между мной и Катей рухнула. Мы с ней опять понимали друг друга с полуслова, стали духовно близкими людьми. Но осталась тоненькая плёнка, которую я не мог прорвать. Каждый раз, когда я обнимал супругу, она возникала между нами. Эта гадкая и унизительная картинка - руки чужого мужика, на теле моей жены. Я ничего не мог с этим поделать, и близости у нас не получалось.
   Мы ложились в постель, разговаривали. Разговаривали душевно, искренне интересуясь делами друг друга. Иногда целовались. И всё.
   Но, по крайней мере, я начал нормально спать.
   Дня через три, после того некрасивого вечера, Катенька попросила, - Лёня, попробуй себя пересилить. Сначала потрогай меня там, где «он» не прикасался. - И стянула с себя рубашечку.
   Она взяла мою руку и начала водить ей по своему телу. Потом подтянула к груди, положила на мягкую выпуклость. Результат был тот же. Я попытался отнять руку, но Катя держала крепко. Смирился, потрогал, погладил. Нет! Не проходило! Возникло только чувство обиды и ревности.
   Я откинулся на подушку.  - Нет, Катя, не получается. Надо ещё время.
   Катюша села передо мной, задумалась. Потом подняла бровки, - Лёнечка, он же меня не голую трогал. Он через материю.
   Вскочила, на ходу накинула ночнушку, подлетела к шкафу с бельём - Лёня, в чём я тогда была. Вот платье, точно помню. Комбинация вот эта, голубая. Лифчик был белый, какой-то из этих. А-а, возьму для верности все три. Трусы… Лёня, какие на мне трусы были? Вспомнила, вот эти, розовые. Чулки… не помню. Лёня, ты чулки помнишь.
   Я сказал, - Уж рад бы забыть, но не могу. Вот эти вот, тёмные.
   Катя, взяла чулки, - Тут две одинаковые пары. Короче - и те, и те.
   Она сгребла ворох одежды, взяла меня за руку, потащила с кровати, - Пошли.
   Я покорно, в одних труселях, пошел, не понимая, чего она хочет. Жена подвела меня к печке, открыла топку. Протянула одежду, - На, бросай.
   - Катя, - я оторопел, - это же твое любимое «концертное» платье. Не сходи с ума.
   Она выхватила из кучи платье и зашвырнула в печь. Я и ахнуть не успел. Ткань вспыхнула. Катя взяла кочергу и стала помешивать уголья, чтобы разгорелось получше. Поднялась на цыпочки, открыла пошире заслонку.
   - Лёня, помогай.
   Взяла чулки, кинула их в топку, кочергой засовывала свесившиеся через дверку следки. Вытащила розовые панталончики. - На, бросай.
   Я бросил. Следом полетело остальное. Катя присела рядом на корточки, старательно размешивала огонь. Контролируя, чтобы всё сгорело дотла.
   Я поднял глаза, в дверном проёме из зала стояла мама и смотрела на нас как на сумасшедших. Но ничего не сказала. Увидела, что я гляжу и ушла.
   Когда от одежды остался один пепел, Катюша под умывальником старательно вымыла руки с мылом. Потом подтащила меня к умывальнику, взяла мои руки и стала их намыливать.
   - Катя, я понял, давай я сам.
   Я тоже тщательно вымыл руки. Вытерлись полотенчиком и пошли в спальню.
   
   Легли в постель. Катя нависла надо мной.
   - Всё Лёня. Всё это исчезло. Ничего не было. Я чистая. Обними меня.
   Я обнял, прижал к себе… И вдруг так её захотел, что аж в глазах потемнело. Сердце забухало в горле, чуть сознание не потерял.
   Лихорадочно стягивая с неё рубашку, я впился губами в её тело, в её лицо, в губы. Перевернул Катю на животик, бешено целовал её спинку, бедра, покусывал попку. Снова перевернул, хватал её за грудь, за всё остальное… Трогал, гладил, тискал, целовал… Как будто человеку, сначала заткнули рот и нос, долго не давая возможности вздохнуть, а потом, когда стал уже задыхаться, отпустили. Так и со мной.
   Катюша вдруг взвизгнула, задёргалась, затряслась, закатила глаза, боднула меня. Я на секунду остановился, потом набросился на неё опять с поцелуями. Она тоже хватала губами то, что было в те моменты перед ней. Мои плечи, шею, лицо. Её руки блуждали по моему телу.
   Не знаю, сколько времени продолжались эти бешеные ласки. Может час, может два. Катю несколько раз били судороги. Она глухо мычала, стараясь не завопить, царапала меня ногтями и кусала, за что попало. И это было только начало.
   Потом мы, по настоящему, любили друг друга всю ночь. Страстно, яростно, безудержно, безумно. Упиваясь возвратившимся чувством единства тел, умов, сердец, душ. Все преграды были сломаны, все недоразумения устранены, впереди нас ждало счастье.
   Катенька просто не отпускала меня. Я пытался встать, она хрипела, - Нет! - Обхватывала меня ещё крепче ручками и ножками. И на меня опять накатывало…
   Говорят, любовь после разлуки, или после ссоры, во много раз слаще. Правильно говорят.
   Этот праздник сумасшествия продолжался до рассвета. Если бы не необходимость соблюдать приличия, (хоть какие-то), то, думаю, мы не смогли бы оторваться друг от друга несколько суток. Мы бы терзали друг друга до полного изнеможения. До смерти.
   Я был весь в крови. Нижняя губа прокушена, плечи в нескольких местах тоже. Грудь в следах от зубов. На шее кусок кожи просто отгрызен напрочь. Вся спина расцарапана до мяса. Живот болел от перенапряжения.
   Катенька вся, была в засосах. Губы её распухли, она говорила с трудом. Попробовала встать - не смогла. Лежала на спине, запрокинув голову, закрыв глаза и раскрыв ротик. Тяжело и судорожно дышала. Иногда её тело вздрагивало, и она, прерывисто всхлипывая, стонала от отголосков только-что закончившейся близости. Потом, еле шевеля губами, прошептала, - Пить…
   Я принёс ей кувшин с морсом, налил в стаканчик. Она опорожнила стакан, отобрала у меня кувшин и, выпив до дна, опять упала на подушку.
   Меня поматывало, но я надел трусы, завернул Катю в насквозь мокрую, окровавленную простыню и понёс её сначала в туалет, потом в «душевую».
   Мама вышла из своей спальни. Увидев эту картинку, остолбенела.
   - Лёня, вы что подрались?!
   - Нет, мама. Мы не подрались. Мы помирились.

   Снова, пришлось идти к Наташе.
   Она удивилась, - Что, ещё одно платье?
   Катя, закрывавшая губы платком, смутилась, - Нет, Наташа… Но я сошью, обязательно сошью.
   Наташа повернулась ко мне, - Ого! Кто это тебя так?
   Катя опустила голову, спрятала глаза, - Это я.
   - Совсем баба озверела. И что он тебе плохого сделал, на этот раз? - Наташа, конечно, догадывалась, в чём дело, но любила подковырнуть.
   Она осмотрела мою губу. - Ну-ка, разденься, мне неудобно.
   Снял тулуп, повернулся. Ната глаза распахнула, ткнула пальцем в шею, - И это тоже, она? Ну, ничего себе! Я вижу, у вас дела наладились. Ты бы её как-то… связывал перед этим, что ли.
   Я снял рубаху, - Наташа, ещё и здесь.
   Она охала, обрабатывая мои любовные раны йодом. Наложила на тампон какой-то мази, приложила к шее, начала перебинтовывать, - Ну-ка, наклонись, не достану. - Увидела мою спину, замерла. - Твою мать! Ухайдакала мужика! Да тут ведро йода понадобится!...  Леня, что ты лыбишься, как кот?! Чему радуешься-то?! А если заражение?... Вдруг она у тебя ядовитая?
   Я осторожно спросил у неё, - Наташа, а йода у тебя много? На сколько дней хватит?
   Она слегка опешила, - Может мне медпункт к вам в дом перенести? Пока вы развлекаетесь, я, прямо по ходу, стану швы накладывать, зелёнкой мазать… От вас, оболтусов, советской медицине только урон.
   Закончила меня перематывать, посоветовала, - Следующий раз полезешь к Катьке, тулуп не снимай, не рискуй жизнью.
   Я попросил, - А теперь Катю посмотри, пожалуйста.
   У Наташи лицо вытянулось, - Ты… Ты что, её… Тоже грыз?!
   - Нет. Не в том смысле… В общем, я пойду, а ты её посмотри… По женскому...
   - Лёня, ну зачем ты? - Полыхнула Катя. - Я в порядке.
   - Катюша, я не уверен. И если Наташа тебя посмотрит, ничего страшного не произойдёт. Она не только врач, она и акушер, - я ей указал на специальное кресло.
   - Лёня, только далеко не уходи.
   Наташа махнула рукой, - Вон, посиди в лаборатории.
   Через некоторое время, меня позвали.
   Наташа, строго сказала, - Ну ребята, вы просто зверьё. Неделю, как минимум, никаких отношений. Все что я сказала - делать каждый день, утром и вечером. Через три дня, снова ко мне. Поняла?...
   Катя кивнула. И мы пошли домой.

* * *

   Следующим же днём, придя на обед, я серьёзно и настойчиво поговорил с мамой, с глазу на глаз. Рассказал ей всё то, о чём мы с женой говорили в лесу. Объяснил, что Катенька, просто растерялась в тот момент… Она не предатель, она не шлюха, она просто неопытный ребёнок. Побоялась обидеть Андрея.
   - Мама, она же любит тебя. Не отталкивай. Ей плохо.
   Мама застыла, прищурившись, потом сказала, - Я ведь об этом как-то не подумала. То-то я удивляюсь - как она смогла? Вроде, совсем не такой человек. Не подумала я об этом… А надо было.
   Спросила, - У вас как? Нормально?
   - Даже лучше чем нормально.
   - Слава богу, что семья не развалилась. Нехорошо с девкой поступили. Не прислушались.
   А вечером, я зашел за Катей в школу, и мы вместе пошли домой. Под ручку. Катя в марлевой повязке, делала вид что простыла. А я наглухо поднял воротник.
   Зашли в дом, мама что-то вытаскивала из русской печи на противне. Пахло вкусно. Мы разделись. Мама вытерла руки о передник и сказала Кате, - Доченька, ну-ка иди сюда.
   Катя осторожно подошла. Мама обняла её, прижала, - Катюша, прости меня, старую. Озлилась на тебя. Я ведь тебя люблю. - Чмокнула в щеку.
   Катюша ответила, - Мама, и вы меня простите. Да и какая же вы старая? Вовсе нет. И я вас тоже люблю.
   - Ну-ка дети, - скомандовала мама, - давайте мечите на стол, к нам сегодня все придут.
   Это выходит она уже со всей семьёй успела поговорить.
   Потом добавила, - И ещё, Катенька, называй меня на "ты". Ты же свою маму на "вы" не называла?
   Катя сказала, - Я как-то… Мне неудобно. Вон вы - деда Петю на "вы" называете…
   Мама усмехнулась - Э-э-э, Катенька, не сравнивай. Он ведь, знаешь, кем для нас был? По молодости-то он для меня… как бог, - перекрестилась, - ох, господи, согрешила!...
   Вечер прошел хорошо. Все, глядя на наши губы, улыбались, но деликатно помалкивали. Посидели, почаёвничали, поговорили. Полакомились маминой стряпнёй. Все наши, просто и искренне продемонстрировали Кате, что они всё понимают, что рады ей, и любят её. И вот так, без слов, извиняются за своё недоверие.
   Всё наладилось.
   Когда все уходили, по очереди обнимали мою Катюху и чмокали. Баба Поля сказала деду, - Ты иди, Петя, я сейчас.  В комнате остались баба Поля, я, Катя и мама. Бабушка подошла к сидящей Катерине, и тихонько сказала - Послушай, внученька, меня, старую бабку. Ты девка видная, на лицо красивая, задница у тебя большая, круглая, только ты ей уж не верти. Не кажный мужик устоит. А люди всякие бывают. В этом ты уже убедившись. - Обняла Катерину, и Катя обняла её, уткнулась в грудь, сильно любила она бабушку, - Спасибо баб.
   Баба Поля попрощалась и ушла. Жена посидела, посмотрела на меня, покачала головой - Ну и ну. Самая короткая нотация, какую я слышала… А ведь права!...

* * *

   Где-то в конце февраля, вечером я сидел на кухне и подшивал кожей мамины и Катины валенки.
   Дверь распахнулась, и с мороза ввалился Андрей Нефёдов, с чемоданом.
   - Здравствуй Лёня. Катя… Екатерина Тарасовна дома?
   - Дома... Ты, случаем, не свататься к ней пришёл? А то тут как-то приходили Копычевы, втроём. - Напомнил я ему.
   - Нет, Лёня, не свататься. Виниться. Ты уж позови Екатерину Тарасовну.
   Я усмехнулся, помотал головой, открыл двери в зал, - Катюша, к тебе гости.
   Вышла Катя, следом мама. Катенька как увидела, кто в гостях, метнулась назад, чуть маму не сбила. Та её перехватила, - Погоди доченька, не уходи, послушай, что человек скажет. Да и мне интересно. Здравствуй Андрей Иванович.
   Жена покраснела, глаза опустила, руки не знает куда девать.
   Андрей покашлял (оратор, мать его) - Здравствуйте… Екатерина Тарасовна, я слышал - ты гитару разбила, случайно. Я вот тебе принёс, заместо её. Не обижайся на меня, дурака… Лёня, не обижайся и ты. - Он поставил чемодан посреди кухни. Открыл замочки, распахнул. В чемодане лежал баян, темно синий, перламутровый.
   Андрей продолжал, - Это я в Райпо, на базе… Сам выбирал, каждую кнопку проверил. Добрый инструмент.
   Вытащил баян из чехла, накинул ремни, пробежался скороговоркой пальцами по кнопочкам, - Чувствуешь, Екатерина Тарасовна, какой звук. Не откажись. Прими. Я не знаю, как ещё загладить-то…
   Катя прошептала, - Не надо, Андрюша. Зачем ты…
   Андрей вложил инструмент на место, - Катя, я не знаю, как перед тобой отмыться. Извёлся весь…
   Мама хмыкнула, потом подтолкнула Катю вперёд, - Бери, доча, не отказывайся. Видишь - человек от всего сердца. Лёня, что сидишь? Гости пришли, давай самовар. Проходи Андрей Иванович, не стой у порога.
   Я не стал заново самовар раздувать. Выгреб из печи угольев, засыпал в зольник, Из чайника налил горячей кипячёной воды, подбросил чурочки и поставил под самоварную трубу. Пять минут и готово.
   Затащил «пузана» в зал, стол уже накрыт. Варенья-печенья. Андрей пробовал свежий холодец. Мама подкладывала ему пирожки с мясом, буженинку. Заботилась, жалела. Он же один жил, бобылём. А теперь, вот, и без матери. Кто ему там наготовит. Мама, наверное, чувствовала себя немного в этом виноватой.
   Катюша сидела напротив и смущалась. То побледнеет, то краской полыхнёт. Я, так, чтобы Андрей не видел, покивал ей - «Всё нормально».

   Налили чаю, завели разговоры. Я молчал. Наблюдал…
   Андрей рассказывал, что скоро в село проведут электричество, что он хотел бы организовать хор, который бы пел не только народные. Что он списал какие-то ноты, в надежде на то, что они с Катей всё же будут вместе ещё выступать. И Катенька заинтересовалась, вступила в разговор, загорелась идеей. Потом осеклась и, как-то испуганно посмотрела на меня. Я опять тихо кивнул «Всё нормально». Она ещё не знала, что я в тот момент готовил. И они стали с Андрюхой трещать, сыпать музыкальными терминами.
   Катя любила музыку. Впрочем, кто её не любит? Все, в той или иной степени. Но она играла на гитаре, как дышала. А пела - как жила. Она не пропевала свои романсы, она их проживала. Наверняка мечтала о том, чтобы её слушали. Об аудитории. Ей это было необходимо. Творческая личность…
   По поздну Андрей засобирался домой. Вот тут я ему и выдал.
   - Погоди Андрюша. Разговор есть.
   Он снова сел, - Да, Лёня, говори.
   - Ты, Андрей, у меня два месяца жизни отнял.
   И Андрей, и мама, и Катя, напряглись, застыли.
   - И был момент, когда я чуть копыта не откинул… Ты мне сильно должен.
   Андрей, оглядел нашу компанию, покивал, - Ну да.
   - За это, ты научишь меня играть на той хреновине, которую принёс.
   Андрей вздохнул облегчённо, - Лёня, да не вопрос. Если у тебя талант есть - научу.
   - Есть у меня талант или нет, тебя не касается. Три месяца тебе, на всё про всё. К лету я должен на ней, играть.
   - Лёня, это очень мало времени, для того чтобы… Понимаешь, нужны годы.
   - Прости, Андрей, у меня нет столько времени. Три месяца. - Твердо объяснил я.
   - А если не успею, то что?
   - Я тебя устраню.
   - Ну, Лёня, ты шутник. - Андрей засмеялся. Потом, поглядев на насмерть испуганные лица Кати и мамы, осёкся. - Хорошо. Я постараюсь.
   - Да уж. Постарайся.
   И он ушёл.

   Некрасиво конечно, показывать свою звериную власть над человеком. Но очень хотелось.
   Всё это мне было почему-то нужно. Мне надо было продемонстрировать своё превосходство самца. Почувствовать, что я мощнее, злее и опасней. Какой-то инстинкт сработал. И знаете, полегчало. Я окончательно освободился от остатков горечи. На душе стало спокойно. Хоть и прекрасно понимал, как это нехорошо.
   Когда гость ушёл, мама испугано сказала - Лёнечка, не надо было так с ним. Он же подобру пришёл.
   Я спросил у Кати, - А ты что скажешь?
   - Ничего не скажу, - ответила она, - я поняла тебя. Тебе это было необходимо. Ты мне скажи - полегчало после этого?
   - Да, полегчало. Вся ревность растаяла.
   - Значит, правильно ты ему сказал. Может быть это некрасиво, но правильно. Он хороший мужик, но… Наши отношения, Лёня, важнее.
   Психологом бы ей быть.
   
   Вечером, перелезая через меня на своё место, к стенке, Катя сказала огорчённо - Вот я дура. Взяла, гитару разбила. Твой подарок. Мне её так жалко.
   - Ай, да не расстраивайся Катюш. Я новую выписал.
   Она удивленно привстала на локте, - Когда?
   - Да на следующий же день, как ты ту расхлестала. Только другую… Большую, концертную. С орнаментом по краю.
   Она вскинулась, - Это ту, тёмную, дорогую?
   - Ага.
   Она, как-то степенно, по-учительски, сказала, - Спасибо Лёня. - И улеглась.
   Потом, её детская непосредственность взяла верх. Она вдруг взвизгнула, запрыгнула на меня, - Спасибо, Лёнька! Это выходит что? Она уже скоро придёт?! - Села верхом на грудь, ухватила меня за щёки, затрясла, - Ууу, ты мой медведь. Дай скорее поцелую.
   Потом прищурилась, - Ты опять всё это спланировал? Чтобы ты на баяне, а я на гитаре. Ты что, знал, что Андрей придёт?
   - Не знал… Но предполагал. У нас же простые люди. Предсказуемые. Так что извини - спланировал.
   Она восхитилась, - Какая ты у меня зараза… А гитара, точно тёмная?... Ух ты!... Как я её хотела! Я бы сама выписала, только не решалась. Думала - обидишься.
   Потом сняла через голову ночнушку, сползла по мне вниз до бёдер, легла сверху, заскулила просительно, заелозила - Массаж, массаж, массаж…

   Вся эта история, в какой-то степени, пошла нам на пользу. И я, и жена, поняли, как легко могут сломаться отношения. По какой-то нелепой случайности, всё может обратиться в прах. И мы… Как-бы это объяснить… У нас перестали возникать разногласия.
   Если раньше, когда наши понятия о жизни не совпадали, меня это слегка раздражало. Теперь этого не было. И не то, чтобы я давил в себе недовольство… Просто, не стало противоречий и всё. По всей видимости, мы пришли к полному единомыслию.

   А потом. О-о ребята… Потом в сельский клуб привезли пианино… Но это отдельный рассказ.

* * *

   Я как-то спросил - Катя, может, ты чего хочешь? Особенного.
   - Чего, "особенного"? - Разулыбалась она.
   - Может у тебя есть мечты, какие-нибудь. Может, ты хочешь что-то иметь, а у тебя этого нет…
   - Знаешь, чего я хочу? Хочу поехать в Гренландию, посмотреть.
   - Подожди. Гренландия, это же сплошные льды, насколько я помню. Что же там смотреть?
   - Я знаю… Но название, какое. Красивое. Грен - ландия. Чувствуешь?... А ещё хочу в Ленинград. Там Петродворец и мосты расходятся, и Аврора, и белые ночи… Ещё бы я в Москву съездила, поглазела…

   Перед мартовскими каникулами я сгонял в райцентр и попытался выяснить, нет ли у нас каких мероприятий в Москве или Ленинграде. Таких, на которые можно послать представителя. И Пашка (вот умная голова) написал мне командировочное на ВДНХ. На меня и Катю.
   Липовое, конечно. Бумага нигде официально не проходила. Главное, чтобы беспаспортная Катя могла поехать по стране. Я то, с моим военным билетом, в котором указаны все награды, имел полное право мотаться по Союзу, куда хочу.
   Ещё я прикупил чемодан, и красивую женскую кожаную сумочку, чтобы как интеллигентные люди. Не с мешками.
   Выцыганил себе отпуск на десять дней. Второй за полгода. Пообещал начальству, что отработаю вдвойне. Начальник МТС ко мне относился хорошо, ценил меня, как работника. Поэтому отпустил.
   И первого марта, утром, ещё в постели я сказал Кате, - Ну что, золотая моя, давай-ка собирайся, поедем отдыхать.
   - Куда поедем? - Поинтересовалась Катюня.
   - В Москву. Ты же хотела.
   Катя сначала посмотрела на меня с иронией, как на глупого, криво усмехнулась. Потом бровки у неё поднялись, - Ты что - серьёзно?
   - Серьёзно-серьёзно. Давай вставать, да собираться. Пойду, маму попрошу, чтобы корову доила.
   Катя, всё ещё недоверчиво, спросила - А что собирать-то?
   - Ну не знаю. Платья понарядней, бельё дней на десять. Туфельки осенние, вдруг там уже тепло. Еды в дорогу.
   - Погоди, Лёнь… Ты что - правда, в Москву собрался?
   - Кать, я, что тебя - разыгрываю? Никогда бы не рискнул. - Посмеялся, - Ты же мне голову открутишь… Катя, ну ты же хотела!
   Встал, достал бумаги, - Вот командировочные, поедем на ВДНХ. Мне положено льготные билеты. И мне, и супруге. Так что - собирайся.
   Она сидела на кровати, смотрела с насмешкой, склонив голову набок.
   - Ленька, вот ты ей богу, как что отмочишь…

   Мотоцикл оставили у Паши. Сами на автобусе уехали до Называевска. Я купил купейную бронь для льготников и ещё два билета просто так, без льготы.
   В вагоне, я упросил двух мужиков, которые оказались в нашем купе, поменять билеты на мои купленные. В результате мы с Катей остались в купе одни.
   Проводница поначалу возмутилась. Как, мол, так. Мест не хватает. Я, мол, к вам кого-нибудь подсажу.
   Но я поговорил с ней, объяснил - у нас медовый месяц и всё такое. Она смирилась и больше нас не беспокоила. А после того, как посидели с ней почаёвничали, да я ей коробочку конфет преподнёс, она и вовсе разулыбалась и всю дорогу по-дружески к нам заскакивала, проверить - как мы там, да посидеть, поболтать.
   В поезде, Катя чувствовала себя немного напряжённо. Одна никуда не выходила из купе. Я предложил ей посидеть в вагоне ресторане, она категорически отказалась. Объяснила, что горячее и так по вагонам разносят. А у нас еще и собой еды дня на четыре. На самом деле она конечно просто боялась. Отголоски той, давней истории, военной поры.
   Почти три дня ничегонеделания в вагоне дали нам возможность поговорить обо всём. Помечтать о будущем, понастроить планов. Всю мою записную книжку исписали проектами, чтобы не забыть.

   По приезду на Ярославский вокзал, я сразу забронировал обратные билеты. Катенька настояла на том, чтобы не брать лишних. Ну и что же, что мы в купе будем не одни. Познакомимся с новыми людьми.
   Я пошел в привокзальную гостиницу и перетолковал с женщиной-администратором. Без паспортов, она нас поселить, конечно, не имела права. Но подсказала несколько адресов, где бабульки, сдают комнаты приезжим.
   С третьего захода нашли свободное жильё. "Бабулька", женщина лет сорока, разместила нас в маленькой узенькой комнатке. Пока мы у неё жили - подружились, потом долго переписывались.
   И четыре дня подряд мотались по Столице, глазели на достопримечательности.
   Наша "хозяйка", Таисья Ивановна, нам подсказывала, куда можно сходить и что в городе есть интересного. Мы у неё были не первые, и она знала, куда гостей направить. Рассказывала, что посмотреть и как туда добраться.
   Побывали на ВДНХ, смотрели балет в "большом", попали в мавзолей и на экскурсию по Кремлю. Зашли в музей Ленина. Пошарились по ГУМу. Побродили на Красной площади. Прокатились на метро. Сходили в планетарий. Залезли на самую верхотуру в университете "Ломоносова". Да всего не перескажешь…
   Каждый день, вечером, просто валились с ног. Хотелось увидеть побольше, а времени мало.
   Нормально отдохнули. Как говорится - по полной программе. Денег потратили - кучу. Зато удовольствия - море. По крайней мере, Катенька была в восторге. Она, взахлёб, впитывала впечатления.
   Вечером мы с ней ходили в ближайший гастроном, покупали еды. Для нас, деревенских, поход в большой магазин, тоже был приключением. Хоть сейчас и говорят - вот, мол, ничего тогда не было, неправда. Всё было.
   Колбаса варёная - двух сортов. "Любительская" и "Докторская". Колбаса копчёная - двух сортов. "Краковская" и "Украинская". Сыр - двух сортов. "Голландский" и "Пошехонский".
   И так далее.  Конечно, не было того разнообразия, как сейчас. Но только колбаса была из мяса, а сыр - из молока. Вот хлеб нам не понравился. В Пановской пекарне делали намного лучше.
   
   В обратную дорогу с нами в купе поселилась супружеская пара. Профессор с женой. Относительно молодые. Профессор - лет тридцати пяти. Ехали в Новосибирск. Мужик там должен был преподавать в институте. Его жена, тоже учительница. Преподаватель русского языка и литературы. Они с Катенькой всю дорогу протрещали, как сороки.

   Приехали домой десятого числа в понедельник вечером, сели с мамой за стол и Катя сказала, - Ой мам, мы такого насмотрелись! В таких местах побывали!… А дома все-таки лучше.

* * *

   В мае, заведующая районо ушла на пенсию, и из города прислали нового "зава".
   Объезжая своё подчиненное хозяйство на служебном "бобике", начальник заехал и в наше дальнее село. Он посидел у Катеньки на уроках, а когда закончились занятия, Катюша привела его к нам домой. Пообедать, да и просто в гости.
   Звали его Октябрь Сергеевич. Чуть выше среднего роста, полненький, улыбчивый и скромный. Он, естественно, был членом партии и у нас с ним нашлись общие разговоры. Пообщались. Я, правда, больше молчал, поддакивал, да кивал.
   Октябрь хвалил Катю, восхищался уровнем образованности её подопечных ребятишек. Хвалил мамину стряпню и налегал на свиные котлетки. Он прямо лучился доброжелательностью, но что-то в нём меня настораживало. Елейность какая-то. Умение сказать именно то, чего от тебя ждут. Было в этом нечто "профессиональное" - абсолютно точно рассчитанная похвала, выверенная душевность. Дозированная, такая, доброжелательность…
   Я поставил себе в мозгу "птичку" - узнать, почему этого человека перевели из города в райцентр.
   Уезжая, Октябрь Сергеевич поцеловал Катеньке ручку и просил обращаться к нему за помощью по любому поводу, в любое время. Катя улыбалась, кивала радостно, как болванчик и благодарила.
   Когда заведующий укатил, Катюня помахала вслед рукой и повернулась ко мне, улыбаясь. И тут же, мгновенно, улыбка исчезла с её лица. Она внимательно на меня посмотрела и спросила - Ты понял, что это за человек?
   - А я думал, что ты не замечаешь.
   - Леня, - сказала Катя снисходительно, - я же не дура. С ним надо быть настороже. Что-то он не договаривает.
   - Кать, если не сработаетесь… Да бросишь всё и уйдёшь.
   - Ну, нет, - рубанула жена, - свою школу я никому не отдам.
   Меня восхищало её самоотверженное отношение к своей работе. Для Кати школа была не просто службой. Это был способ самореализации. Всё держалось только на Катенькином энтузиазме. Обязанности были сложные, ответственность огромная, а зарплата мизерная.
   Например, я, жил в колхозе, но работал на МТС. И если колхозники получали трудодни, то я "живые" деньги. У меня зарплата была триста восемьдесят рублей, плюс квартальная премия. Плюс "наградные". Это потом "Никита" отменил выплаты за награды. А в то время я получал за ордена и медали порядочно.
   В городе работяги получали, естественно, больше, некоторые и до восьмисот.
   Для примера - Москвич, как у Паши, тогда стоил девять тысяч двести рублей. Хорошие сапоги, не кирза, яловые - семьдесят. Катенькины "модельные" туфельки - сто пятьдесят. А Катюша получала сто двадцать рублей за свой самоотверженный труд.
   Но только дело было не в деньгах. Даже если бы она ничего не получала, я бы одобрил её выбор. Думаю и Катюня не оставила бы школу, работала бы бесплатно. О такой работе она мечтала, и мечта осуществилась. Педагог, это ведь не специальность, и даже не талант. Это состояние души. Катя была счастлива в своей профессии, и я радовался за неё и помогал, чем мог.

* * *

   В самом начале лета умер Наташин Борька. Всё получилось как-то по русский, через задницу.
   Он не пришёл домой ночевать. Ну, это, положим, не первый раз. На улице тепло. Ничего страшного, если под голым небом проспится. Наташа и не побеспокоилась. Но утром, как обычно, с похмелья, мужик домой не явился.
   Наташа отработала до вечера, пришла домой - мужа нет. Пошла искать по его собутыльникам.
   Вот они-то ей и поведали.
   Выпивали эти ребята у котлована. Купались, опять выпивали. Выкушали много, по литре на человека. Все мужики - здоровые кони, им ничего, а Борька худой как спичка. И начал он "гореть". Алкогольная интоксикация. Пили-то лихо, почти без закуси. Так… лук с огорода, пару солёных огурчиков на пятерых, да по полкотлетки на брата. Даже без хлеба.
   Мужики рассказывали, что у Борьки, наверное, внутри так жгло, что он подполз к краю котлована, и жадно начал хлебать эту грязную, мутную воду. Потом алкаши расползлись по домам. Про собутыльника позабыли. И утром даже не вспомнили. Я же говорю - алкашня.
   Наташа пошла на берег и нашла там, на траве, Борькины рубаху и брюки. Первым делом прибежала за помощью к нам. Собрались я с Катей и Аня с Фёдором и отправились на поиски. Обшарили все кусты, весь ближайший лесок - нет, не нашли.
   О плохом думать не хотелось, но пришлось. Разделись с Фёдором и стали нырять.
   "Девчонки" сидели на берегу, успокаивали Наташу. Ту уже трясло. Она стучала зубами и говорила, - Ну сука, если сейчас приду домой, а он там дрыхнет… Прибью падлу.
   "Прибивать" не пришлось. Федя на него наткнулся. Вытащили мы его на берег, оторвали пиявок, тут Наташа и заголосила…

   Похоронили на следующий день. Честь по чести. Дед отпел. Накрыли у Наташи во дворе столы, устроили поминки. Ближе к вечеру Катя сказала мне, - Лёнечка, золотце, иди-ка домой и собери "Анину" кровать. Поставь её в моём кабинете, постели перинку и чистое бельё и возвращайся. Хорошо? - Она от Наташи не отходила.
   Наташа ночевала у нас. Они впятером, Ната, Катя, Анечка, баба Поля и мама, долго сидели в Катюшиной комнате и о чём-то говорили. Потом все разошлись, и мы легли спать.
   Ночью я проснулся от того, что за стенкой плакала Наташа. Она тихонько поскуливала, как обиженный ребёнок. Я встал, пошёл к ней, следом проснулась Катя. Наташа хлюпала носом и размазывала по щекам слёзы. Катюша её обняла, а я держал за руку. Потом жена сказала, - Лёня, ложись-ка здесь, а ты Наташа, пошли ко мне. Тебе нельзя одной…
   Ната больше недели жила у нас. Потом, перебралась к себе. Катя с мамой уговаривали ещё пожить. Только Наташа сказала - Нельзя Кать, нехорошо. Народ уже говорит, что Лёнька двоеженец.
   Катя её укорила, - Умные люди так не скажут… Тебя что, так заботит мнение дураков?
   Но Наташа её не послушала и ушла домой.

   Буквально на следующий день произошла эта история.
   Жил у нас в селе Костя Коробов. Здоровенный мужик, женатый. Жена Оля, тихая и какая-то забитая женщина. Детей у них почему-то не было.
   Этому Косте, как-то удалось не попасть на фронт, хоть по возрасту и по здоровью он вполне годился. Что-то у него якобы нашли. Что-то у него с мужскими органами не в порядке. Хотя мы немцев не "органами" же пришибали. Всё больше как-то из "огнестрельного оружия". Не знаю, короче, не мне судить, врачам виднее. Может откупился.
   Так вот, он пришёл после работы в ФАП и начал к Наташе приставать. Потом и вовсе сгрёб её и попытался взять силой. Наташе удалось вырваться, и она сразу прибежала к нам. Растрёпанная и расстроенная, она закрылась с Катей в комнате и они о чём-то энергично говорили.
   Я, конечно, понял, что к чему, но действующих лиц мне не называли.

   Этим вечером, Наташа домой не пошла. Боялась. Главное - молчат, два шпиона. Мне ничего не говорят.
   И на следующий вечер Наташа опять к нам. Поужинали, поболтали. Потом мама пошла к Ане, а мы сели попить чайку. И тут Катя рассказала.
   - Слушайте, я сегодня в школе про это дело обмолвилась и знаете что выяснила? - И замялась как-то.
   - Ну, - подтолкнул я.
   - Мы в школе сидели втроём - я, Тамара и Любаша Беликова. Я им рассказываю - так, мол, и так, вот какая история. А Любаша пооткровенничала. Во время войны, в сорок третьем, когда она уже была вдовой, Костя к ней приходил. Постучал, - говорит, - ну я, мол, с дури, и сняла с крючка. Он что хотел, то и сделал. Прямо при ребёнке. А Тамара покраснела. Я её спрашиваю, - Он что, Тамара Игнатьева, и с тобой также поступил? А он отвечает, - Он со многими одинокими так…

   Тут, ребята, меня затрясло. Прямо плохо стало. Это значит, пока мы, нормальные мужики Родину защищали, головы на фронтах клали, чтобы фашисты не пришли и не изнасиловали наших женщин, эта гнида тут, на месте, фашистом заделалась. Сука тыловая.
   Женщины всполошились, Наташа давай корвалол капать.
   Пришёл я в себя и сказал Кате, - Катюша, вот случай, когда женщин действительно надо защищать... Это что же получается? У меня под носом живёт такая тварь насекомая, и до сих пор не на костылях? Ну, нихрена. Я это дело поправлю.
   Подумал маленько, прикинул. Эта паскуда к Наташе домой точно припрётся, не отступится.
   - Катенька, - говорю я, - мне у Наташи несколько ночей подежурить придётся.
   Она замотала головой и нараспев, - Неет, Лёня, я с тобоой.
   Я удивился, - Ты что, ревнуешь?
   Наташа даже обиделась, - Катька, ты что?! Ты про меня так плохо думаешь?! Мы же подруги!
   - Не поняли… - констатировала Катя. Она наклонилась вперёд и смотрела на меня исподлобья. Она всегда так делала, когда мы спорили. - Он такой же, как те… Которые меня, в вагоне… Если он придёт, я его сама на куски порву. Я не зря тренируюсь.
   Вон оно как, - подумал я, - это она, значит, мстить готовится. Ну и ладо. Тренировка ещё никому не помешала.

   Костя, конечно, не шибко умный мужик. Он попался на следующую же ночь.
   Наташа жила в пятой хате от нас, по той же стороне. Она вечером пошла домой, а мы с Катькой, как два партизана, задами, по высокой лебеде и коноплянику, пробежали к Наташиному огороду. Посидели, пригляделись, - вроде никого нет. И в дом.
   Катя оделась как на тренировку - мужские штаны, футболка, сапожки. Только сверху фуфаечку накинула, пока по улице.
   Просидели без огня за полночь. Уже думали спать ложиться, как слышим - шаги. У Наташи собаки нет, поэтому он смело прошёл в сени. Постучал. Наташа зажгла свечку и спросила - Кто? И тут Костя просто сорвал дверь с крюка и вошел на кухню. В полумраке он обхватил Наташу под попу, приподнял и понёс в спальню.
   Я сзади спросил, - Не тяжело? Может помочь?
   Этот "донжуан", отпустил Наташу и кинулся к двери. Я его подсёк, поймал за шиворот, крутанул вокруг себя и бросил в передний угол. Он опять вскочил, метнулся к выходу, я опять удачно поймал, подхватил между ног и "мельницей" бросил его в тот же угол. Костя не успокаивался, опять метнулся, пытаясь ударить меня. Я нырнул, взял за ворот, за рукав и через плечо бросил на место. Мне уже начинало надоедать.
   - Костя, - попытался я объяснить, - я так могу всю ночь.
   Он не поверил, попёр в атаку. Просто напролом, пытаясь пробиться массой тела. Я его притормозил и саданул кулаком в "солнышко". Хренов ромео упал задницей на пол и хватал воздух ртом.
   - Сядь в угол.
   Он упрямился. Тогда я взял его за шкирку и оттащил в угол кухни, меж двумя окнами. Зажёг лампу, открутил фитиль на полную. Женщины стояли в дверях зала.

   Я посмотрел на Катю, - Ну? Будешь?
   Она явно боялась, по лицу видно. Но твердо сказала - Да.
   Костя уже слегка очухался, привстал в углу, согнувшись, и ухмылялся. - Ну, что?! Ну, что вы мне сделаете? Дураки.
   Катя вышла вперёд, потрясла кистями, пошевелила плечами. Константин смотрел с иронией. - Ну что? Что?
   И действительно, Костя был намного выше меня, и шире в плечах, огромный зверь. Катюня, рядом с ним, как воробышек.
   Она вопросительно глянула на меня. Я подсказал, - Нога, рука-рука, нога. А ты, - пояснил Константину, - хоть пальцем её тронешь, я тебя, суку, на шнурки для ботинок порежу.
   Супруга шагнула вперёд, резко ударила насильника сапожком в голень. Тот охнул, слегка пригнулся. Катя ударила в голову ладошками справа, слева. Её противник потерял равновесие, упал на стену, расставив руки и ноги. И тут же получил ножкой в пах. Неплохо. Косте уже было не до смеха.
   Опять посмотрела на меня.
   Я "проинструктировал", - Теперь с предметом.
   - С каким?
   - С любым.
   Катя протянула руку, взяла с печи сковороду без ручки. Поморщилась, - Неудобно, жирная.
   - В другом случае, может и этого не оказаться. Используй.
   Костя смотрел на нас, как на полоумных.
   Катюня опять шагнула к нему, замахнулась левой ручкой, мужик поднял клешни, защищаясь. И тут же получил ребром сковороды по рёбрам тела, простите за тавтологию. Он слегка согнулся от боли, но правой рукой ухватил Катю за футболку на груди, накрутил на кулак.
   Я быстро подсказал, - Локоть.
   Сковорода описала снизу полукруг, и чмокнула ребром в локтевой сустав. Раздробила…
   Костя поджал покалеченную конечность, взвыл. Катя опять подшагнула, левой ручкой резвенько так махнула и попала кулачком точно в кадык. Коробов ухватился за горло, выпучил глаза и упал на колени.
   И тут Катя саданула его в лоб, сковородой, плашмя. С выкриком, с проворотом корпуса. Разошлась. Била насмерть. Видать за всё - за Наташу, за обиженных вдов, за придурка Степана, за вагонных мазуриков.
   На голове у Костика мгновенно стал наливаться огромный кровяной пузырь в половину лба и он, не выставив рук, рухнул лицом вниз.
   Наташа из дверного проёма сказала, - Кость треснула. Но, вроде, жить будет.
   Катя смотрела на меня, - Что теперь?
   - Положи сковородку и иди ко мне.
   Обнял, прижал. Жену потряхивало. Мне её стало так жалко. Я-то знал, как организм отреагирует на это, часов через двенадцать-двадцать. Самое плохое было впереди. Сам через такое прошёл в сорок третьем.
   - Ничего не бойся. Если что пойдёт не так, я "зачищу". Ничего не бойся. Ты молодец. Ты кругом права. Я тобой горжусь. Не бойся ничего. - Целовал её в щёчки и в губки.
   Наташа вошла на кухню, достала из шкафчика бутылку и прямо из горлышка солидно отхлебнула. Села на табуретку, - Ребята… Оказывается я вас совсем не знаю… Какие вы добрые и милые люди - покачала головой, горько усмехнулась. Потом посмотрела пристально на Катю. - Чёрт! Мне бы так уметь!
   Я скомандовал - А теперь давайте пить чай. Наташа, где у тебя самовар?
   Наташа тоже смотрела на меня, как на полоумного. Катя-то сразу поняла.
   - Ну, - опять спросил я, - Где?
   - У меня примус. - Ответила Ната.

   Через десять минут мы сидели и прихлёбывали чаёк. С конфетками и печеньем. Уже пьяненькая Наташа показала в угол пальцем. Мы оглянулись. Коробов встал на четвереньки и, покачиваясь, поволочился к двери.
   Катя подождала, пока он дополз до неё, взяла его за ухо, крутанула, - Куда?! Я ещё не закончила! А ну - в угол!
   Костя как лунатик продолжал ползти. Катюня перешагнула через него, взяла сковороду и опять огрела мужичка по голове. По затылку. Тот снова рухнул.
   Наташа "поставила диагноз", - А вот теперь, может быть, и убила.
   Но подопытный зашевелился, опять встал на четвереньки. Катя спокойно сказала, - На место, тварь. Она уже вошла в роль.
   Тут Костя заплакал, - Суки! Что же вы делаете. - Развернулся и пополз в угол.
   А мы сидели и, демонстративно спокойно, обсуждали его судьбу.
   Катя предложила его "ликвидировать". Наташа была против таких крайних воспитательных мер. Я тоже.
   - В милицию он не пойдет, будет молчать как рыба. Кроме того, пусть служит ходячим предупреждением для остальных. Мстить он тоже не рискнёт, понимает, - если Катя, такое сделала… То, что же тогда с ним сотворю я. У нас за огородами болотина - дна нет… Так что его надо отпустить. Но последнее слово за тобой, Катенька.
   Катя повернулась к "подсудимому". - Костя, а ты что думаешь?
   Тот прямо зарыдал, - Отпустите, ребята. Вы же люди. Отпустите. Я же ничего не сделал.
   - А с Любой Беликовой, а с Тамарой Егоровой, а с остальными?! - Снова взвинтилась Катюша.
   Коробов молчал.
   Катя стукнула кулачком по столу, - Я вопрос задала!!
   - Я не знаю… - вздрогнул Костя.
   - Не знает он, мать его! - И вдруг подняла бровки, придумала что-то, - Отработаешь, гнида. От-ра-бо-та-ешь. Понял?!
   Костя кивнул и, взвыв от боли, обхватил голову.
   - Всё. Ползи, урод.
   - Погодите, - сказала Наташа, - его надо обработать, пиелому вскрыть, шину на руку наложить... Ребра тоже…
   Я притормозил, - Это завтра, Ната. Сегодня он пойдёт домой, немного отлежится и придумает нам алиби. Да и ты… Не в том состоянии… Ну, всё, товарищ Коробов, можете идти.
   И он уполз.

   На следующий утро, Костя, естественно, на работу не вышел. И в ФАП не пришёл. Тогда Наташа пошла к нему сама.
   Оля суетилась в панике. Рассказала фельдшеру, что муж пришел среди ночи, избитый. Не знает, кто на него напал.
   - Костя, ты ходить можешь?
   Тот буркнул, - Да.
   - Ну, собирайся, пошли. Лечить тебя буду, - потом-таки, не удержалась, - любовничек ты мой.
   По селу пошёл слух, что это Наташа "у****якала Костю, чуть не до'смерти".
   Ну и славно. Удачно получилось.
   Костика, за его огромный шрам на лбу, со следами стежков, прозвали "штопаным".
   После, ещё года два, Катя интересовалась у одиноких женщин, чем им можно помочь по хозяйству. Потом шла к Косте, на сепараторную станцию и давала задание. Тот безропотно шёл куда указали, и делал всё, что надо. Рукастый мужик. Всё умел. Вот только голова… Но урок получил хороший.
   Наши вдовы, русские, жалостливые бабы, благодарили его, несмотря ни на что. Забыв, про его прошлые "подвиги". Кормили после работы. Некоторые денег давали. Жалели… Но Катя приказала - "даже не глядеть" и он "даже не глядел". Заработал славу душевного человека. Вот ведь как оборачивается.

   В следующую ночь, после того случая, Кате стало очень плохо. Я уже давно приготовился, всё быстренько организовал, и понянчился с ней. Когда она проблевалась, и прочее, дал выговориться. Она плакала, корила мир за несправедливость, людей за жестокость и бездушие, Костю за скотство, себя за слабость, меня за чёрствость, Наташу за глупость. Пила валерьянку, стуча зубами о стакан.
   Я носил её по спальне на руках, как ребёнка, покачивал. - Золотце ты моё, солнышко моё ненаглядное. Не надо было мне с тобой так поступать. Прости меня, Катенька.
   Когда она совсем успокоилась, я объяснил, что так всегда бывает, с непривычки. Когда убьёшь. Человек от природы не хищник. Ему не свойственно причинять смерть. А ведь тут, ситуация прошла по грани. И это тяжёлый удар по психике.
   - Ну, всё, хорошая моя, постарайся уснуть.
   - Лёнь, поноси меня ещё. Пожалуйста, - всхлипывала жена.
   - Конечно Катенька, хоть всю ночь. Хоть всю жизнь.
   Так у меня на руках и уснула.

   Утром, я спросил Катюшу, как она себя чувствует. Не телесно. Это-то понятно, что хреново. А душевно.
   После того, как попадаешь в такую ситуацию, внутренне состояние резко меняется, и это необходимо с кем-то обсудить. Хорошо, если есть кому излить душу, выговориться.
   Мне, в своё время, было некому.
   Я сидел перед ней и внимательно, сосредоточенно слушал. Она пыталась осмыслить перемены, произошедшие в её психике.
   - Есть и хорошее, и плохое, - говорила она. - Я перестала чувствовать себя "жертвой". Сейчас объясню… Я смотрела на мир глазами… Пострадавшей… Добычи... - глянула на меня внимательно, - Понимаешь?
   - Да-да, Катенька, говори.
   - Меня могли избить, изнасиловать, убить. А я могла - убежать, спрятаться … Нет, не "могла"… Сейчас скажу… У меня были только такие пути. Других не было. Вот, как правильно... Теперь - я не добыча. Я теперь тоже охотник. Я сама кого хочешь… У меня есть и силы, и умение. Это успокаивает. И расслабляет. И, знаешь, Лёня, это даже приятно. Такое ощущение - "Ну-ну"…
   - А минусы?
   - А минусы… Доброты стало меньше. Мне кажется, я людей стала по-другому воспринимать. Как-то со стороны… Ты понял, что я имею ввиду?
   - Нет. - На самом деле, конечно понял.
   - Вот провела я вчера день и поняла, что уже не прилипаю к людям душой. Раньше я вникала, прислушивалась, сопереживала. Прилипала… А теперь я рассчитываю. Считаю… Анализирую. Я разговариваю с человеком, а сама, как бы, смотрю со стороны. Я понимаю, что у меня есть над ними власть… Тьфу ты, опять неправильно.
   - Правильно, Катенька, правильно. Ты можешь отнять у них жизнь, а можешь - оставить. Это и есть власть.
   - Страшно не это, Лёнечка. Ведь "они", например Костя… Они ничего не умеют и ничего не знают. Страшно то, что я могу сделать это безнаказанно. И поэтому всё изменилось. Раньше я проживала день, а теперь я его… Проигрываю. Как актриса… Не понял?
   - Нет, Катя, не понял. Почему как актриса?
   - Да потому, что я другой человек. Совершенно другой. А все ждут от меня ту Екатерину, которая была позавчера. Вот её, я и играю. А на самом деле от меня, от той, уже ничего не осталось… Может ещё вернётся…
   Потом улыбнулась грустно - Ну, а в принципе - я уже всё. Я уже успокоилась.
   - Вот и славно. А теперь скажи мне - стоило это делать?
   Катя долго молчала, щурилась, как будто прислушивалась к себе. Потом кивнула  - Да, стоило.
   - Ну и ладно. Тогда я пошёл на работу со спокойной душой.
   - Погоди, Лёнь. Тут до меня дошло кое-что… А почему ты меня, уже сутки, ни разу не поцеловал? Ты что - боишься?
   - Нет, любовь моя. Я к тебе не лезу потому, что ты "совершенно другой" человек.
   - А такая, как сейчас, я тебе не нравлюсь?
   - Нравишься, я же тебя люблю. Но теперь к тебе нужен другой подход, а какой, я ещё не придумал. Но к вечеру обязательно изобрету. Ну, я пошёл.
   Она остановила, обвила шею руками, поцеловала тихонько, сказала слегка печально - Не надо ничего изобретать. Вот она, я. Вся твоя... Ну, иди, иди, не заводись. Опоздаешь.

   Вечером, жена оделась по "боевому", - Ну что, пошли на площадку?
   Вот тут-то я понял, что она действительно изменилась. Раньше, как сейчас говорят, "в спарринге", она злилась, краснела, суетилась. Делала много ошибок. А теперь…
   Теперь выжидала с прищуром. Пугнёт левой и ждёт - как я отреагирую. Я тоже ложно атакую, она отступит и опять с прищуром. Зная, что я опытней и сильней - ищет брешь. Представляете!
   И отходить стала правильно. Не "убегает" в панике, спиной назад, по прямой, а уходит по дуге, нырком под руку. Обходя. Стиль мгновенно изменился. Передо мной уже была не девочка, которая преодолевает свой страх. Это её теперь должны бояться.

* * *

   Если бы не смерть Борьки и не выходка Кости Коробова, лето можно было бы назвать прекрасным.
   Во первых я научился-таки играть на баяне. Оказалось, слух у меня есть. И я подключился к "концертной деятельности". Подыгрывал, что попроще.

   Во-вторых, мы с Катей "свели" Андрея Нефёдова и Наташу.
   Напевали в уши и тому и другому, подстраивали им "случайные" встречи, организовывали "положительное мнение незаинтересованных лиц". Работу проделали большую и, самое главное, не напрасную.
   Оказалось - Наташа хорошо поёт. Нет, не так, как Катя или Аня. Она не может, вторым или третьим голосом, сходу. Зато солирует чистенько. Вот у них и получилось трио. Пели - заслушаешься.
   Андрей спросил, - Наталья Николавна, а что же ты раньше не участвовала?
   Она ответила - Ага. Борька бы мне "поучаствовал". Он же меня к каждому крашеному забору ревновал.
   В нашей маленькой компании было шесть человек. Я с Катей, Федя с Аней и… И получалось так, что Андрей с Наташей.
   Но дело у них, как-то не клеилось. Со стороны посмотреть - замечательная пара. А никак не сходились…
   Наташа говорила, что Андрей весь в музыке, что ему с ней и поговорить не о чем, что она взбалмошная и языкатая, а он спокойный и солидный.
   - Он такой чистюля, - смеялась она, невесело, - а я засранка. Это у меня на работе стерильность, а дома - бардак.   
   - Да к ней же, страшно подойти, - откровенничал со мной Андрей, - ты ей слово, она тебе десять. Уж на что я не дурак потрепаться, а рядом с ней пока-а соображу, что сказать… Ей со мной будет неинтересно.
   Так они ходили, вокруг да около, до конца лета. Хоть видно было, что нравятся друг дружке.

   А в августе Наташа засобиралась в город. Мы с Катей её уговаривали. Ехать-то ей некуда. Отец погиб в боях под Ленинградом. Мать работала на танковом заводе пескоструйщицей, и, в сорок девятом, умерла от силикоза. В маленьком домике, оставшемся от родителей, жил брат с семьёй. Четверо детей. Ну, куда там в городе? К кому? По общежитиям мотаться? А тут - хороший дом, работа, уважение.
   Не послушалась. Пришла к нам, сказала, - Всё ребята, я решилась. Вчера заявление на увольнение отправила. Через две недели уеду. Жалко мне вас бросать, привыкла…
   Обнялись с Катей, сидят, хлюпают носами.
   Залетает Андрей, рыжий чёрт. Взъерошенный, вспотевший - бегом бежал. И прямо с порога, - Наташа, выходи за меня.
   Наташа в своём репертуаре. - Андрей, у меня ещё от покойного мужа постель не остыла. А ты меня улещаешь.
   Катя взорвалась, - Можно подумать, эта постель, у тебя когда-то нагретая была! Уж молчала бы!
   Андрей взял Наташу за руку, - Наташа, я не хочу тебя потерять. Не могу. Мне как сказали, что ты заявление написала… У меня всё перевернулось. Не уезжай.
   Я тоже подключился, - Ната, не торопись. Сломать всегда успеешь.
   - Да ладно вам… - улыбнулась Наташа, - ещё две недели впереди.

   А через два дня, вечером, после воскресных, поздних клубных посиделок, Андрей пошел провожать Наталью до дому, да прошли мимо. К себе увёл.
   В понедельник вечером, Наташа сидела с Анюткой и Катенькой в её кабинетике. Я ввалился после работы, и прямо от дверей, по-простецки - Ну что Ната? Как у вас с Андреем?
   Первый раз в жизни я увидел, как Наталья засмущалась. Глаза у неё забегали, щёки заполыхали, она их ладошками прижала, потрясла головой - Ну, Лёнька! В краску вогнал, зараза.
   Аня посмеялась, а Катя заступилась за подругу, - Лёня…Ты уж как-то слишком… Откровенно.
   - Я, знаете-ли, едрёна-вошь, не дипломат! У меня, за них, душа изболелась.
   И тут Наташа сказала - Вот ребята, не дура ли я. Столько времени потеряла… Он такой ласковый.
   Потом опять зарделась, - Влюбилась, как соплюха... Господи! Что он обо мне подумает! Только что овдовела…
   Аня посмеиваясь успокоила - Нормально подумает. Андрей, мужик серьёзный. Он же не для баловства, он же тебя замуж зовёт. Радуйся.
   Посидели, помолчали, поулыбались. Наташа попросила, - Кать, Ань, научите меня готовить, а.
   - Конечно, конечно, Наташенька. Давай, прямо сейчас и начнём.
   Ну, думаю, раз такие закидоны пошли, значит -  порядок. Не разбегутся. Будут жить.
   И точно. Наташа заявление забрала. Сначала так жили, не расписанные. А потом зарегистрировались. Такую вечеринку отгрохали…

   Возвращались домой от Нефёдовых поздно. В тот день Наташа стала "Нефёдовой". Мы с Катюней выпили граммов по двадцать вишнёвой наливки. Так, попробовали - что за ерунда. Уж больно нахваливали. Жена была, с непривычки, навеселе. Держала меня под руку и улыбалась. И говорила, говорила.
   - Ни фига себе, гульнули. Слушай, Лёнь, а хорошо посидели, правда? Наталья-то, красавица. Счастливаяя. Смотрят друг на друга с Андреем и прямо светятся. Ты заметил? Андрей её любит, сразу видно. Хорошо будут жить. Я же вижу. Мы наверно с тобой, первое время, тоже так… Светились. Теперь-то уже не так. Теперь-то, привыкли. Ты уже поостыл.
   Тут я возмутился, - Как это я, "поостыл"?! А кто говорил, - я покривлялся, - "Я педагог, мы должны показывать пример, два раза и всё." А?!
   Катя, хохоча, повисла у меня на руке, - Лень… А если бы я тебе сказала - "Сто раз и всё"?
   Я погрозил пальцем, - Катя! Ты с этим делом не шути! - Потом просительно, - Добавь, хоть один разок в недельку.
   Жена уткнулась мне в плечо, смеялась колокольчиком. Останавливала смех, пыталась сделать серьёзное лицо, потом опять закатывалась взахлёб - Леня… По разнарядке… Сменное задание… Я распишусь…
   Зашли в ограду, закрыли щеколду. Я обнял Катеньку и начал целовать. Она сначала, досмеивалась, прятала лицо, потом вошла во вкус. Я гладил её, прижимал-потискивал слегка, кое-где. Наговаривал - Катенька, люблю тебя как невесту… Как в первый день. Как в первый раз. Сейчас я буду целовать твоё ушко, потом твою шейку, а потом твои плечики, и спускаться вниз, обцеловывая каждый сантиметрик, подкрадываться к твоим титечкам. И тихонечко класть тебя на спинку…
   У Катеньки перехватило дыхание и заподкашивались ножки. Я подхватил её на руки, прижал. Она метнулась к моему лицу, присосалась к губам. Потом откинулась, запрокинула голову - Лёнечка, в спальню. Быстренько. Не могу… Дышала прерывисто со всхлипом.
    Мама с гулянки ушла пораньше, скотину подоить. И наверно уже спала. Я прокрался с женой на руках в нашу спальню, по дороге не забывая нацеловывать её в вырез платья на груди. Положил, трепещущую, на кровать и сотворил с ней всё, что обещал. И много-много чего ещё. Необещанного.
   "Остыл" я. Как бы не так.

* * *

   А уже в сентябре, Катя сообщила мне и маме, - Наталья беременная. Во, дают! Вот Андрей - настоящий мужик!
   Чёрт. Мне так горько стало, аж поморщился.
   Тут Катенька охнула, - Лёня! Прости! Я не то имела ввиду!
   Я тоскливо усмехнулся. - Да чего уж…
   Мама указала Кате глазами на меня, думала я не заметил, и пошла к себе.
   Жена села ко мне на колени, взяла в ладошки моё лицо - Лёнечка. Не обижайся, Лёня. Вот я дура. Лёня, это же у меня что-то не в порядке, ты тут не при чём. - Обцеловывала.
   - Это ты, Лёня, из меня, из бездомного котёнка, сделал женщину. Ну кто бы так смог? Только настоящий мужчина. Ты же мне всё дал.
   Было такое ощущение, как будто меня ударили. Но постепенно прошло.
   - Кать, не принижайся. Как будто я тебе всё дал, а ты мне ничего. Ты мне столько дала радости, что я тебе должен по гроб... Это у меня просто инстинкт сработал. Всё нормально. Всё хорошо… Никакая ты не дура, и у тебя всё в порядке. Ирина Анатольевна же сказала. Знаешь что - мы с тобой в город поедем, в больницу. Может там что подскажут.
   - Да, Лёнечка, поедем. Обязательно.
   - А то, что ты котёнком была, так и я такой же. Вот мы и встретились - два котёнка бестолковых. Теперь-то выросли. Вон ты у меня, какая кошечка - чмокал её в губки. - Если бы не ты, не знаю, как бы я жил. Впрочем, знаю - хреново бы жил.

   В середине сентября, в субботу вечером, мы пошли прогуляться в лес, к нашему местечку. Как сейчас говорят - «пикник». Решили впервые там заночевать. Я прихватил с собой брезент для шалаша.
   Развели костёр в очаге, а второй - у каменной стены, в ямке. Когда поленья прогорели до золы, я куском коры выгреб угольки, забросал ямку землёй, а над ней соорудил шалаш из рогатинок и еловых лап. Сверху накрыл брезентом. Внутрь тоже набросал ельника, застелил "пол" брезентиной, а сверху покрывалом. Посидели у костерка, поужинали, чем бог послал. А бог послал столько, что и десятерым не сметать. Собакам праздник. Посмотрели на закатный, сумеречный, фиолетовый бор. Потом высыпали звёзды, выплыл месяц. Полюбовались на созвездия и полезли в шалаш.
   Там было тепло.
   Собрались спать, но сон почему-то не шёл. Мы разговорились. Обсудили всю свою жизнь.
   - Я смотрю на наши с тобой отношения, - говорила Катя, - вспоминаю, как всё было. Как-то всё сложилось, будто я тебя ждала. Пока ты не появишься. И потом, дальше… Ведь, не само собой всё так произошло. Это ты такую сеть вокруг меня сплёл. А я попалась.
   - Жалеешь? - Смеялся я.
   - Какой-там, жалею. Теперь мне кажется - по-другому и быть не должно. Ну, с кем бы я ещё была такой счастливой? Кто бы ещё так со мной нянчился? Кого бы ещё я так любила? Лёня, я так тебя люблю, что плакать хочется. Иногда затискала бы прямо. Зараза ты моя сладкая.
   Она редко говорила мне о своей любви. Только я не понял, почему надо плакать.
   - Спасибо тебе, - шептал я ей, обнимая, - за то что ты у меня есть. Подарочек ты мой… Вот лежу рядом, и такое у меня внутри творится, что закричал бы от любви. Солнце ты моё, счастье ты моё.
   Я целовал её ладошки, щёчки, губки. Мы говорили и говорили. Потом любили друг друга. Не так яростно и нетерпеливо как прежде. Нежно и бережно.
   Когда Катенька, забилась, замычала, уткнувшись мне в плечо, я ей сказал, - Кричи. И она пронзительно закричала. Выгнулась, застучала меня кулачками по спине.
   Где-то вдалеке, заорали спросонья грачи. Собаки у шалаша заметались, залаяли, потом завыли.
   Катя ещё билась в конвульсиях, всхлипывала и уже смеялась. Потом перестала вздрагивать от страсти, и начала хохотать.
   - Ты что, любовь моя? - Я думал, это такая необычная реакция.
   Она объясняла, - Представила себе, что дома вот так… Собаки ночью в деревне завыли. А все говорят - да это Серые… Любятся.
   Я тоже посмеялся.
   Потом опять говорили. Клялись друг другу в вечной любви, в вечной дружбе и верности. Опять любили. Она опять кричала.
   Я лежал сверху, опираясь на локти, и осторожно целовал её губки. Катя отдышалась и попросила - Опустись на меня.
   - Катенька - раздавлю.
   Она засмеялась тихо, не открывая ротика, потом резко подбила меня руками под локти, и я рухнул на неё всей тяжестью. Жёнушка прижала меня, гладила по голове и шептала, - Хороший мой… Ты мой хороший… - На секунду, я почувствовал себя младенцем. Вот ведь, что она со мной вытворяла.
   Через минуту вздохнула тяжело - Теперь слазь… Задавил… Отодвинулась, освобождая мне место, и улеглась на плечо. Опять запосмеивалась, - Когда кричишь - намного слаще.
   Лежали, говорили.
   Потом Катенька плакала, обижаясь на своё бесплодие. Я долго её успокаивал. Мы долго нежно целовались.
   - Катюньчик, - говорил я ей, - если ты хочешь ребёночка, может мы чужого возьмём? Вырастим, как своего. Ну что теперь сделаешь.
   Договорились, что как только закончим с осенними работами и законсервируем технику, поедем в город и возьмём ребёночка из детского дома.
   - Я хочу девочку, - говорила Катя, - А тебе наверно надо мальчика?
   - И девочка - хорошо. Главное чтобы что-то бегало, верещало.
   - А давай возьмём девочку и мальчика. Таких… Маленьких. До года.
   - Катенька, да хоть весь детдом заберём.
   Она замолчала, подумала, потом решила, - Нет, весь детдом мы не потянем. Самое большое - пятерых.
  - Пятерых так пятерых. Но мне кажется, что прокормим и поболе.
  - Нет, Лёня, дело не только в прокорме. Детей воспитывать надо. А это штука не простая.
   Потом я её опять долго, нежно целовал. Потом опять любились…
   И так всю ночь.
  Утром я повёл Катю не в деревню, а в сторону Чёрного лога, на восток. Там выбивался из земли источник - Чарушин ключ. Вода в нём всегда была тёплая, почти горячая, и зимой, и летом. Только с какими-то солями. Пить её было невозможно.
   Ручеёк вымыл себе небольшую яму, прежде чем бежать прочь от истока. Я посадил Катю отдыхать, а сам булыжниками и дёрном завалил воде выход из ямки. Через полчаса там было уже выше колена.
   - Ну вот, герцогиня, ваша ванна готова.
   Катюша разделась и голышом опустилась в сооружённый водоём. Вода парила в утренней прохладе. Катя глубоко вздохнула, раскинула руки и откинулась назад на тёплый песок.
   - Ох. Хорошо... Иди сюда.
   Я тоже разоблачился и забрался к ней.
   Вода тихонько шипела газировкой и щекотала кожу пузырьками. Мы лениво плескались в теплой чаше, мыли друг друга, осторожно терли друг друга ладонями, целовались, ласкались. Потом просто лежали в этой "ванне", Катюша головой у меня на груди, и блаженствовали.
   Катя уснула. Я лежал и думал - Как всё же хорошо, что меня не убили на фронте. Жизнь такая замечательная штука. А все неприятности в ней, это такие мелочи, по сравнению с самой возможностью - жить. Кого-то любить, беречь, заботиться. Или просто, вот так, лежать с любимой женщиной.
   Собаки с интересом смотрели на нас, но в воду залезть не рискнули. Потом Девочка нашла себе занятие - сунулась головой в вещмешок и вытащила газетный кулёк. Там были завёрнуты пирожки. С грибами, с мясом и с вареньем. Она положила их на траву и внимательно на меня посмотрела. Я улыбнулся, покивал ей и шепнул - Можно.
   Собаки смаковали пирожки. Не спеша. Начали со сладких. Катенька спала у меня на груди. Вода струилась и расслабляла тело. Хорошо!

   Где-то через два часа моя Катюня проснулась, потянулась, оглянулась вокруг - Ну мы с тобой даём. - Усмехнулась, - Так и утонуть можно.
   - Я же не сплю, русалочка моя. Как же я позволю-то, утонуть?
   - А сколько времени?
   - Около десяти.
   - Вылезать не охота,… Но надо. У меня вон кожа на ладошках сморщилась.  Подтянула руками свою розовую ножку из воды к лицу - И на ногах тоже.
   Я вытирал её полотенцем, она стояла на камушке голышом, закрыв глаза, и тихонько постанывала от удовольствия.
   - Как будто все грехи отмыла. - Потом обиженно — Лёня, почему ты меня сюда раньше не приводил?
   - Не догадывался как-то. Сюда ведь никто не ходит. Источник не питьевой. Чувствуешь, как припахивает.
   Я достал нижнее бельё, рубашки, штаны, носки. Катеньке и себе. Прихватил втихаря. Одевал жену. Она улыбалась, подставляла ручки, ножки, - Так ты знал, что мы сюда придём? Что будем купаться?
   - Да Катенька, знал. И потом, у нас же вся одежда потная… После ночи.
   По дороге домой мы молчали. Шли не спеша, в обнимочку. Внутри было хорошо, не хотелось тревожить. Перед самой деревней Катенька сказала - Леня, давай мы с тобой будем всегда добрыми. Со всеми.
   И я искренне согласился.
   
   Дед и баба Поля были в гостях. Дед спросил, - Ребята, чем это от вас пахнет?
   - Серой деда.
   - Вы что, в аду побывали?
   - Нет, деда Петечка, в раю. В раю. - Сказала Катя и чмокнула его в щёку. Он недоуменно пожал плечами.
   Спать завалились рано. Катя выключилась, только головой к подушке. Я через минуту следом.
   А утром проснулся, будто заново родился. Хорошо!
   Катя села на кровати, повела плечами, покрутила головой - Ух ты! Надо почаще туда.

   Та ночь, в шалаше, нас сильно изменила. Наши отношения стали другими...
   Мы по-прежнему тянулись друг к другу. Мне по-прежнему необходимо было постоянно прижимать её к себе. Но появилась какая-то бережность, нежность и предупредительность. Катя по-прежнему, проходя мимо, каждый раз, специально, касалась меня. Руками или телом. Но в этом не было прошлого задорного заигрывания. Была тихая, ласковая потребность, чувствовать друг друга.
   Мы, по прежнему, подолгу целовались как подростки, при каждом удобном случае, когда нас никто не видит. Но не напористо и яростно как раньше. Нежно, осторожно, тихо. Я ласкал её, вздрагивающее под руками тело, невесомо, воздушно, чуть прикасаясь. И очень часто мы просто сидели, обнявшись, и  молчали. Слова были не нужны, мы чувствовали друг друга, и нам было хорошо.
   Однажды я спросил Катюшу, - Лапочка моя, ты не спишь?
   Она ответила, - Нет, не сплю. Я слушаю твоё сердце. Слушаю, как ты дышишь. Нюхаю твой запах. Чувствую, как ты меня любишь. И мне хорошо. Так хорошо, что и шевелиться не хочется.
   Потом посмотрела на меня снизу вверх, - Ой, Лёняя, - покачала головой, - у нас с тобой что-то изменилось. Ты чувствуешь?
   - Да, счастье моё. Да, родная моя, чувствую.
   - Лёнь, это так хорошо…
   Я взял её под ножки, посадил себе на колени, прижал, поцеловал в макушку, - Это, Катенька, прекрасно…

* * *

   В одно утро, в самом конце октября, я уже пошел на работу, Катя остановила. Долго держала за руку и смотрела улыбаясь. Я забеспокоился:
   - Всё нормально, рыбка моя?
   А она, спокойно так - Да Лёнечка. Всё хорошо. У нас будет ребёнок.
   Вот каюсь - поначалу не дошло. Я подумал про детдомовского малыша.
   Потом допёрло - Наш ребёнок?
   - Ну да. Наш, конечно.
   У меня сердце зашлось, дыхание перехватило.
   - Кать, ты что, беременная?
   Она опустила глазки, скромница моя, пожала плечиками - Да…
   Толком не помню, что я делал. Вроде скакал по кухне и орал. Лёгкое помешательство на почве неожиданного отцовства. Упал перед ней на колени и целовал её в животик. Целовал её ладошки и коленочки.
   Прилетела со двора мама - Господи! Что случилось?!
   - У нас… Будет!... Ребёнок!!...
   - Катя, правда, что ли?
   - Да мама, правда.
   Мама обняла её, поцеловала в щёки. - Слава богу, дошли  мои молитвы. Наконец-то.
   Потом смотрю - обе ревут. Ну, ё-моё! Ладно - пусть. Это от счастья.
   Я шёл на работу и ничего не видел вокруг. У меня будет ребёнок!
   С работы вернулся, в дом зашёл - тишина. На столе самовар, конфеты-пряники. Мама с Катей в нарядных платьях.
   То придёшь домой, там суета, дым коромыслом. Всё что-то парят, жарят, солят, квасят. То шьют, то вяжут, то месят, то лепят. Фабрика, ей богу… А тут сидят и тихонько играют в лото. Я, не переодеваясь, взял деньги, сходил в сельпо. Там мне отколупнули кусок шоколаду, с килограмм. Гулять, так гулять. Так славно вечер провели. Спокойно и умиротворённо. За лото, чаем  и шоколадом. Маленький семейный праздник.

* * *

   В эти времена началась новая волна репрессий. "Поганый грузин" всё никак не хотел выбросить из своей головы дебильную идею - создать нового человека. Человека-винтика. Бездумно исполняющего приказы партии и правительства. Человека, с радостью жертвующего своей жизнью, ради процветания государства.
   Начитался фантастики, вот крыша и съехала. По всей видимости он всерьёз воспринял и Оруэлла, и Кампанеллу. Возможно на него имели влияние примитивные идей Морелли. А может быть и Мабли.
   По всей видимости Сталин бредил стройными ротами мужчин и женщин, в одинаковых блузах, с лопатами на плечах, шагающих совершать трудовые подвиги… Что у нас за страна была? Что ни первый секретарь - то маньяк, или придурок.
   Впрочем, сейчас у власти вроде бы и умные личности. Только нам, простым людям, от этого легче не стало.

   Был у нас такой тракторист, Саша Стёпочкин. Взрослый мужик, а вёл себя как ребёнок.
   Тракторист, профессия почётная, в деревне таких только трое, и этот «товарищ» вообразил себя, бог знает чем. Он, конечно, хорошо водил трактор, но в машине совершенно не разбирался. Пока остальные ребята-трактористы вместе со мной ремонтировали и регулировали  технику, тот прохлаждался. Дескать - не обязан. Естественно ему ставили рабочего времени меньше чем остальным. Он обижался, скандалил. Просто - от природы глупый человек.
   В разгар уборочной напился как свинья, два дня не выходил на работу. А когда я ему не проставил рабочие часы, начал возмущаться, полез в драку. Получил по физиономии.
   Вот он и накатал донос.
   Я-то его пожалел. Никуда не сообщил. За невыход на работу, в напряжённое страдное время - статья и срок. А вот Стёпочкин меня нет. Не пожалел - нагадил.

   В середине декабря меня арестовали.
   Перед тем, как меня забрали, я успел шепнуть деду - Деда, проследи, чтобы женщины глупостей не наделали.

   В ГБ мне поначалу давили на психику. Если, мол, ты подпишешь бумагу, то тебя отпустим. Ага, нашли дурака.
   - Ты погляди на список, - говорил мне «чекист», - сплошь враги народа. Почему ты их покрываешь? Ты - коммунист! А поступаешь так некрасиво.
   Ну да. Враги народа. Там и Павел Борисович, друг мой. Там и я, якобы признаю, что вёл антисоветскую агитацию. И Наташа в списке, и дядька Прохор, и дядька Семён. И Люба Беликова, вдова героя войны. Вот, не суки ли. Надо было срочно определить стратегию поведения. В этой ситуации главное - выжить. И не подставить под удар других людей.
   Я выбрал религиозность.
   - Что вы, - говорил я со смиренным видом, - в писании сказано «не лжесвидетельствуй». Нельзя, грех. А лжесвидетельствовать против себя - грех вдвойне.
   - Как ты можешь верить в бога? - спрашивали они меня. - Как тебе не стыдно! Ты член партии!
   Ну и так далее. А я гнул свою линию. Прикидывался дураком.
   - Ну и что в этом такого. Вон, батюшка Феодосий, тоже коммунист. Это не мешает ему верить в бога.
   Почти месяц  эти два придурка вели со мной философские диспуты. Мнили себя великими психологами.
   Хорошо, что ребята были местные и не отдали дело ГэБистам в Называевск. Они сами хотели отличиться. Вот, мол, разоблачили грандиозный заговор. В Называевске бы без разговоров к стенке поставили. А я этим уродам, то давал надежду, вроде бы соглашался, то отступал назад, мотивируя тем, что совесть пробила.
   В конце-концов им эта игра надоела, и они начали меня банально бить.
   Недели три били кулаками и сапогами.
   Сначала решили позабавиться, просто заводили в комнату, запирались и пытались меня избивать. Перед этим, естественно, пропускали по стопарику.
   Ответить нельзя - застрелят. В принципе, можно было конечно придавить обоих и уйти. В тайгу. Хрен бы нашли. Но родные бы пострадали.
   Эти ребята просто не понимали с чем они столкнулись. А я свои "знания" афишировать не собирался. Любой, здравомысленный человек, давно бы понял, что что-то тут не так. Те же злились, списывая всё на случайность, на невезение. Я поддерживал их в этом мнении прикидываясь деревенским дурачком. Закрывался, пригибался, уклонялся. Они попадали по рукам, по плечам, а не по голове, а то и вовсе промахивались, свирепели, лупили яростно, как попало, бестолково. Пьяное быдло-хулиганьё, облечённое властью. На четвёртый день, капитан Шохин сломал об меня кисть руки. «Производственная травма», ети-т его мать.
   Тогда перешли к другой тактике. Приставляли к голове пистолет, на всякий случай, чтобы не дёргался, и привязывали полотенцами к стулу, привинченному к полу. Потом, уже привязанного, били ногами. Сломали рёбра, переносицу, левое предплечье, выщербили несколько зубов.
   Как только они приступали, я негромко заводил: «Святый ангеле божий, хранителю мооой. Моли бога о мнеее. Един в неразумии и в горести ныне лежуу. Наставниче и хранителю моой. Не остави мене погибающаа…» Или иной псалом. Мама и дед в детстве-то меня учили. Запомнилось.
   Это был и психологический обман противника, и своего рода медитация, позволяющая легче переносить боль. Впрочем, не столько боль, сколько унижение.
   В такие моменты важно владеть своим телом. Правильно расслабляться, ровно дышать. Вовремя напрягать мускулатуру, защищающую как корсет внутренности. Незаметно отодвигаться от удара или поворачивать голову, смягчая последствия.
   Иногда имитировал потерю сознания, для того чтобы получить передышку.
   Капитан с лейтенантом уставали. Их хватало на полчаса, не более. Потом оставляли меня до следующей ночи.   
   Частенько привязывали к стулу лицом вниз и били прутами арматуры по спине. По почкам. После таких экспериментов я опять прикидывался обессиленным, измождённым. Вроде бы задумывался о том, чтобы уступить. Они опять заводили психологию.
   Потом я снова замыкался, отказывался говорить. И всё начиналось сначала.   
   Так «провеселились» ещё месяц. Ребята оказались полными дилетантами. Они абсолютно не разбирались в степенях допросов и валили всё в кучу. Но считали себя знатоками.

   Мне кажется, что все, кого пропускали через эту "машину", совершали одну и ту же ошибку. Впрочем, если бы не уроки капитана Курбатова, я тоже начал бы "объяснять", "аргументировать", апеллировать к разуму и здравомыслию. Пытался бы "сотрудничать".
   А тут я сразу понял, что эти "мастера заплечных дел" истину не ищут, она им не нужна. Им вовсе не интересно виноват я или невиновен. Они стремились раскрыть заговор против советской власти, независимо от того существовал ли он на самом деле или нет. С одной стороны у них был спущенный сверху "план по раскрытию", который надо было выполнять. А с другой стороны "раскрытие" крупного заговора сулило им определённые материальные выгоды. А как там было по правде - дело третье.
   Эти каннибалы для меня были вовсе не сограждане, не соотечественники. Я искренне считал их врагами, которых следует перехитрить. При этом я, будучи умным человеком, не надеялся на то, что это чудовищная ошибка. Наверно так наивно считали все жертвы репрессий. Только не я. Я чётко видел в этом деле систему и не собирался куда-то жаловаться, писать в вышестоящие инстанции, осознавая бессмысленность.
   Поэтому просто удачно тянул время. Хотя то, что я никого не подставил и никого не предал, расплачиваясь своей шкурой, не давало никаких гарантий. Думаю всех внесённых в список, арестовали бы, так и так.
   Впереди меня ждали либо урановые шахты, где я не протянул бы и года. Либо Бодайбинские золотые прииски, лет на двадцать пять. Или банальный расстрел, как "врага народа". Осталось только приготовиться умереть достойно.
   Но к этому мне было не привыкать. Два года подряд каждое утро "готовился".
   Единственное, что я сделал, так это выклянчил у Шохина свидание с родными. Унижался, умолял. Разрешили. Я попросил разговора с дедом.
   Дед, увидев мою кривую, распухшую физиономию, побледнел, зло зыркнул на охранника. Я его успокоил. Сказал с усмешечкой - Это, деда, я упал. Споткнулся. - Он всё понял.
   В процессе свидания, между стандартными банальностями, я шепотом сказал деду Пете, чтобы, в случае чего, все родные отрекались от меня, и клеймили позором. Громогласно, на весь район, а может и на всю область.  В крайнем случае – уходить в тайгу. Спасать женщин. Уводить в приказном порядке, если надо – силой, вплоть до кнута. И маму и Катю. Если сумеет уговорить – то и Любу и Наташу.
   Дед мудрый старикан. Он покивал мне прищурившись и я был уверен - случись что, он так и сделает.

   Издевательства продолжались.   
   Вот спрашивается - на кой чёрт им это было надо? Ну, поставили бы за меня подпись сами. Никто бы и не поинтересовался - подлинная ли она. Нет! Им надо было сломать человека. Доказать своё превосходство. Патологические типы, скажу я вам. Они получали явное удовольствие от издевательств над подследственным.
   Всякая тирания держится на исполнителях.
   Допустим, ещё вопрос - кто такой Сталин? Маразматик плюгавый, которого я бы удавил двумя пальцами.
   Но была куча народу, которая с радостью претворяла в жизнь его бредовые идеи. Эти негодяи исполняли указания с энтузиазмом, стараясь выслужиться.  Они с похвальной усердностью уничтожали собственных сограждан, соплеменников, честных и порядочных людей. Иногда друзей и даже родственников…
   Всякая власть окружает себя услужливыми мерзавцами. Это удобно. Им приказал - они выполнили, и даже перевыполнили. Не задумываясь о нравственной стороне дела.

   Мне надевали на голову противогаз и затыкали шланг.
   Честно сказать, я мог не дышать минуты две и переплывал под водой наш котлован вдоль. Это помогало. Я незаметно набирал воздуха, секунд через тридцать начинал биться, мотать головой и всасывать в себя так, что противогаз прилипал к лицу. Потом «терял сознание».
   В перерывах опять пел псалмы. И увещевал палачей «побояться бога». Играл святошу.
   С этим делом они проэкспериментировали около недели. Но, само собой ничего не добились.
   После столь длительного срока у этих придурков выхода не осталось. Они обязаны были меня сломать. Иначе возник бы вопрос - почему не передали дело выше ещё пару месяцев назад? По головке бы их не погладили.

   Тактика сменилась. Меня перестали истязать. Перестали водить на ночные допросы. Но привязали к кровати и приставили ко мне пару милиционеров, парнишек, которые посменно не давали мне спать. Они приносили с улицы ведро ледяной воды и, как только я задрёмывал, окатывали меня из ковша. Недосып, в сочетании с голоданием, постепенно приводил меня в состояние умопомрачения.
   Я заставил себя, внутренне, повторять одну фразу «Не подпишу, не подпишу». Я внушал себе эти слова постоянно, без передышки. У меня больше ни одной мысли не осталось, только эта формула. Поскольку я прекрасно понимал, что придёт момент, когда я перестану контролировать не только своё тело, но и свой мозг. Надеялся, что это поможет.
   От меня зависела не только собственная судьба, но и жизнь многих других людей, которые были ни в чём не виноваты. И, самое главное, жизнь близких и любимых.

* * *

   Внезапно всё прекратилось. Про меня как будто забыли. Дня через четыре (дневного света я не видел и ориентацию во времени потерял) отвязали и принесли поесть. Я хлеб съел, а варево не тронул. Хрен его знает, что они туда подсыпали. Потом опять про меня забыли.
   Я лежал на койке в полубредовом состоянии. Не сон и не явь. Сумерки какие-то.
   А дня через три пришел капитан-следователь в сопровождении двух милиционеров. Меня одели в мой тулуп, напялили   валенки, шапку, подхватили под руки, вытащили на улицу и бросили в воронок. Я мысленно начал прощаться со всеми родными. Мысленно говорил Катеньке, как я её люблю. Мысленно целовал её лицо. Прощался.
   Везли недолго. Остановились, выбросили из машины и тут же уехали. Поначалу подумал - решили убрать, как "бесперспективный" материал. Сел, оглянулся, позади должна быть расстрельная команда. Нет никого! Я один. Что за хрень, мать их перетак? Что это они новенькое задумали, гниды? Организовали мне "попытку бегства"? Собрались охоту устроить, как на волка?

   Оглянулся, раннее утро, места вроде знакомые. Озеро, дорога, впереди какая-то деревня. Побрёл туда. Когда подошёл ближе - узнал. Калачики. В голове, от свежего воздуха постепенно прояснялось. Только вот, что произошло, я не понимал. Пошел в сторону своего дома. Кругом лежал снег, но солнышко уже пригревало почти по-весеннему. Я брел, пошатываясь, экономя силы. Когда уставал, садился на обочине и отдыхал. До дома примерно километров семьдесят. Но я знал, что даже пешком - дойду. Кроме того, наверняка будут попутки. Сельповские машины, или вечером за молоком поедут молоковозы.
   К ночи добрался до своей деревни. Зашёл со стороны огородов. Прокрался за плетнём к дедовой избе, постучал в окно его спальни.
   Дед вышел на крыльцо - Кто стучит?
   - Это я, деда.
   Дед охнул, - Лёнька! - Обнял, потащил в дом. Зажёг лампу, разбудил бабушку Полину. - Ленька вернулся!  Живой, слава богу!
   Бабушка Поля обняла, обцеловала всё лицо, засобиралась к Кате, сообщить новость.
   Я сказал - Не надо. Неизвестно, почему меня отпустили. Может это какой-то сволочной ход. Я переночую у вас. День просижу тихо, немного отъемся, а послезавтра - в тайгу. А вы скажете, что не видели. Кате и маме не говорите.
   Баба Поля замахала руками - Не надо в тайгу, Лёня. Тут такое дело. Сталин умер.
   Дед покивал - Точно-точно. Скопытился, зараза. Поэтому тебя и отпустили. Сейчас никто не понимает, что дальше будет. Все чего-то ждут.
   Повезло…
   Я пошёл домой. Баба Поля засобиралась со мной, но дед не пустил. Объяснил ей, что нам с Катюшей сейчас надо побыть одним.

   Зашёл тихо на кухню, привычно нашел в темноте спички и зажёг лампу. Из спальни осторожно вышла мама - Кто?
   - Это я, мама.
   Она глухо вскрикнула и бросилась ко мне - Лёня, сынок.
   Плакала, снимала шапку, тулуп, трогала лицо, целовала. Я устало сел на табуретку. Тут вышла Катюша. Увидела меня, закатила глазки и стала валиться набок. Я еле успел поймать. Посадил себе на колени. - Катенька, Катенька, птичка моя.
   Она открыла глаза, и завыла-заплакала. Уткнулась мне в грудь и плачет, и плачет.
   Мама села рядом, обняла нас обоих. Посидели так минут двадцать.
   А у меня слабость. Руки дрожат. Колени трясутся. И, главное, спать захотелось смертельно. Я говорю - Девочки мои, я сейчас лягу на диван и усну. А всё остальное завтра. Всё хорошо. Теперь всё будет хорошо.
   Добрёл до дивана и выключился.
   
   Проснулся только к обеду. Открываю глаза - все сидят вокруг. Как над покойником. Все сильно изменились. Дед постарел. У мамы тоже седины прибавилось. Катя страшно похудела, одни глаза остались и живот. Анечка как-то осунулась, ссутулилась. Федор грустный, он всегда искренне за всех переживал.
   Увидели, что я не сплю, засуетились.
   Дед закомандовал - Отставить кормить. Леня пошли в баню.
   В бане он меня осмотрел, ощупал. Горестно качал головой, - Вот сволочи, а! Что твари делают! Нижние рёбра сломаны, ну это ладно, я тебя в корсет, полежишь - срастутся. А вот с рукой тебе повезло. Правильно прихватилась. Кто складывал?
   - Медсестра дежурная, Лизочка, сама поправила и шину наложила. В больницу-то меня не отпустили.
   - Ты этой Лизочке сильно должен. Руку мы с тобой побережём.. А на спине что?
   - Железная арматура.
   - Вот суки! Ну это ничего, это уже почти зажило. На нас, на Серых, всё как собаках заживает.
   Он помыл меня, потом попарил. С полчаса обмахивал веничком, да поддавал жару. Ополоснул, одел как маленького в чистое. Привёл домой. Я почувствовал себя значительно лучше.
   Зашли в дом, дед спросил у мамы. - Заварила?
   - Да, вот, - поставила мама на стол кружку.
   Дед отлил в стакан тёмно-коричневого варева. Потом выдернул пробку из бутылки водки и плеснул в тот же стакан. Размешал ложкой, подал - Пей. Я выпил до дна, закашлялся - горечь сплошная. Но сразу тепло побежало по телу, вся боль отступила, и слабость прошла.
   Потом дед сказал, - Посиди пока так, - и ушёл. Минуты через две вернулся с отпиленной ручной прялкой, попросил у мамы головной платок и бинт. Примотал мою руку к донцу, уложил всю конструкцию в платок и повязал мне на шею.
   - Пока придётся так походить.
   На стол уже наметали всего, как будто роту собрались кормить. Как только дед закончил своё лечение, Катя сразу припала, прилипла ко мне. Скелетик, обтянутый кожей. Смотрит как-то туманно. Чуть не угробили, суки поганые, мне жёнушку.
   Дед сказал, кивнув на Катю, - Она сразу засобиралась в район, правду искать. Я не пустил. Запретил. Она всё рвалась. Обиделась на меня поначалу.
   - Правильно, что не пустил. Не та система, чтобы правду там найти. Главное ребёнка сберечь. С ребёночком-то всё нормально?
   Катя прошептала - Да, Лёнечка, нормально. Уже шевелится помаленьку.
   Все на неё уставились. Мама перекрестилась - Заговорила, слава богу!
   Все сели за стол. Молча, смотрели, как я мечу всё подряд. Катенька сидела рядом, прижавшись к плечу, пододвигала тарелки. Когда наелся, опять в сон заклонило. Упал на диван и опять выключился.

   Проснулся вечером. Катюня лежит рядом, головка у меня на плече, ножка поперёк, ручкой обняла, животик на меня положила. С другой стороны мама прижалась, обняла. Охраняют.
   Тут я окончательно осознал, что всё кончилось и я дома. Внутренне расслабился, на душе потеплело, полегчало.
   Мама увидела, что я проснулся, чмокнула меня в щёку, встала, - Сейчас я котлеток… Я поймал её руку, поцеловал ладошку, приложился щекой. Она улыбнулась, погладила по голове и ушла.
   Я начал тихонько целовать Катино лицо, она заводила губами в ответ.
   Потом прошептала, - Я страшная…
   - Неправда. Ты красавица. Похудела сильно, но я тебя откормлю.
   Она грустно улыбнулась, - Как поросёнка?
   - Как принцессу.
   После, мы с ней не говорили о том, что произошло. Просто наслаждались близостью друг к другу. Первую неделю вообще не разлипались. Так в обнимку и жили. Жизнь - такая короткая штука. И такая непредсказуемая. Надо наслаждаться каждым мгновением душевного единения с любимым человеком, и вообще с близкими людьми.

   Мама рассказала, что через месяц, после того как меня забрали, Катя стала каждую ночь вскакивать и метаться по дому. Места не находила. Плакала, кричала, как с ума сходила. И так около часа. Потом успокаивалась - падала и засыпала. Это, значит, когда меня по ночам били. Выходит они и её тоже… Ну твари, погодите.
   А в то утро, когда я думал, что меня повезли расстреливать, Кате было совсем плохо. Она кричала, билась в истерике.  Она же "чувствовала" меня. Если она чувствовала, что там со мной происходит, то я представляю - каково ей пришлось.

* * *

   Первым делом необходимо было поправить Катенькино здоровье.
   Мы поехали в районную больницу, к Ирине Анатольевне, проверить Катино состояние. Я всю мотоциклетную коляску обложил овчинами и подушками. Вёз осторожно, потихоньку, боялся растрясти. Да и рука - одна. К РЦБ подъехал, смотрю, Катюша спит…
   Её проверили. Взяли анализы.
   Ирина Анатольевна знала, что произошло, и сокрушённо качала головой. Да весь район знал.
   Потом вывела мне Катюшу из кабинета и доложила. - Ну, товарищ Серый, у вашей жены всё хорошо. Несмотря на истощение, плод развивается нормально. У вас будет двойня.
   Я по глупости брякнул, - А как вы узнали?
   Она улыбнулась, - Там два сердечка бьются. Берегите её.
   Я схватил её за руку, - Спасибо, Ирина Анатольевна, спасибо.
   Она смеялась, - Мне-то за что?
   - За хорошую весть. Спасибо.
   Вот те раз! Была одна радость, стало две. Сдержался, не бросился Катю при всех обнимать. Потом уже, у мотоцикла оглаживал её, подсаживая в коляску, упаковывал, целовал ручки, щёчки, глазки и всё шептал ей, - Счастье ты моё неземное, радость моя. Я тебе так благодарен. Так благодарен…
   Она как-то виновато улыбалась, как будто оплошала в чём-то.

   Заехал к другу Паше. Он на работе, а Лена, жена, дома. Обрадовалась, посадила за стол, начала наставлять еды. Жалостливо смотрела на Катю и всё пододвигала ей вкусненькое.
   Похвастался - Двойня у нас…
   Лена похвалила - Ой ребята… Какие вы молодцы. Ну, теперь, всё будет хорошо. Теперь, всё переменится.
   Я оставил у них гостинцы для Лизочки, медсестры, в благодарность за мою руку. Попросил Лену, тихонько передать. Напрямую отдавать было рискованно. Перемениться-то, переменится, только бог его знает в какую сторону. А так, получит сумочку, там колбаска домашняя, сыр, грудинка, щучка копчёная, два отреза ткани на платья, ещё кое-чего. В конвертике тысяча рублей и записочка с благодарностью. Никто и знать не будет.
   А Борисычу оставил записку, обсказал как есть. Что он на заметке. Кто-то у него в райкоме в недругах. В подарок оставил тушку баранчика. Он баранинку уважал.
   
   Этим же вечером я повёл Катеньку в баню и мыл её, мою голубушку, всласть. На два раза. Худая она была страшно. Ребра и ключицы торчат, скулы обтянуты, ножки-ручки тоненькие. Но она млела под моей мыльной рукой, и я получал огромное, несравнимое ни с чем, удовольствие.
   Когда вытирал её, такое  родное, тело полотенчиком, она сказала - Вот теперь я окончательно поверила, что ты дома.

   Катюша с февраля месяца не преподавала. Сил не было. Жалела, что дети остались без учительницы. Теперь год пропустят. Скучала по школе.
   Я занимался Катей, её здоровьем. Кухарил с мамой. Прочитал в подшивках журналов, что полезно для беременных, что вредно. Контролировал «диету».
   Март, конец зимы, авитаминоз. Мы с мамой поставили на подоконники ящики из-под помидорной рассады и высеяли туда лук батун, укроп, петрушку. Через неделю уже пробилась свежая зелень. Рубили из неё салатики со сметанкой.
   Катя сильно любила рыбку. Жареную и в ухе. Мы сгоняли с дедом на Салтаим, всю ночь подноривали сети и привезли три ведра рыбы. Каждый день жарил карасиков. Они никогда не приедаются. Как семечки. Катенька целый день ими лакомилась. Походит, погуляет и опять. Сидит, аккуратненько косточки перебирает, обсасывает. Я около неё, с умилением смотрю, как она кушает.
   Павел Борисович прислал с оказией килограмма два райкомовских мандаринов, и Катюша ела их с удовольствием.
   Потом как-то раз захотелось ей орешков. Я закупил в сельпо килограммов пять грецких, и выгреб весь оставшийся фундук. Да заодно килограмм шоколаду взял, на всякий случай. И изюму, килограмма три.
   Катенька стала поправляться. Округлилась. Повеселела.
   Сам тоже начал отъедаться, обрастать мясцом.
   Беременным полезны прогулки и мы с ней гуляли. Не спеша. Выходили за деревню, заходили к Прохору на кузню. Ходили в клубную библиотеку. Гостили у деда с бабой Полей.
   К нам присоединялась Наташа. Она уже была на сносях и Андрей всё время был рядом, поддерживал. И морально и буквально. Иногда, просто - возьмёт на руки и несёт.
   Заглядывали на мехдвор. Там был уже другой начальник, Юрка Коробов, Костин родной брат. Он звал на работу, механики нужны. Но я не торопился. Я ещё ходил в тканевом корсете, берёг рёбра и подвязанная рука побаливала. С зубами тоже надо было что-то делать. Нос сломанный почему-то долго не заживал. Сморкнуться невозможно, болел, зараза. Так кривовато и сросся.
   Кате тяжело было носить большой живот, двойня таки. Он отвисал. И она пошила себе такой передничек со штанишками, на лямочках, который поддерживал её пузечко.
   По вечерам опять много читали и разговаривали. Мама сидела, слушала, иногда вставляла своё слово, простое, по крестьянский верное, жизненное, без философий.
   На ночь глядя, я легонько массажировал Катеньке не только спинку, но и ручки и ножки. Одной рукой. Разминал и разглаживал. Потом обцеловывал её кругленький животик.
   Она говорила - Чувствуют детки папку-то. Сразу брыкаться начинают. Тоже драчуны вырастут, в тебя.
   Обнимались, целовались нежно и засыпали. Утром на работу торопиться не надо было, поэтому спали до упора, иногда часов до десяти. Я отсыпался за зимние издевательства, и бессонные ночи, а Катеньке было полезно.

   Однажды вечером гостили у Нефёдовых. Уже попили чай и сидели, разговаривали за жизнь. Планы строили. Как дети будут расти, да куда пойдут учиться, да кем станут. Мечтали детский садик организовать. Чтобы все детишки были под присмотром, не так как сейчас.
   Внезапно Наташа спросила - Лёня, дед Петя сказал, что я тоже в списке была… - Сказала "ни к селу ни к городу", посреди другого разговора. Видать много думала про это. Наболело.
   - Да ладно Наташа, - отмахнулся я, - всё уже закончилось.
   - Нет, Лёня, ничего не закончилось. Они ведь заставляли тебя признать, что я "враг народа"? Так?
   - Наташа, власть сменилась. Может станет лучше.
   - Власть ещё не сменилась. А вот система - точно осталась. Я уж, грешным делом, подумывала подать заявление. Выйти из партии.
   - Зачем?
   - Чтобы шум поднялся. Чтобы наверху узнали - что тут творится.
   - Знаешь, что я тебе скажу, Ната… Тебе сейчас о ребёнке надо думать, а не о Коммунистической Партии. Нажить себе неприятностей ты сможешь в любое время. А сейчас самый неподходящий момент. Забудь-ка ты эту байду и живи дальше спокойно.
   - Не могу я спокойно… Над тобой там издевались, калечили тебя… Только потому, что ты не подставил меня. И других. Кто там ещё в списке был?
   - Вся партячейка. И, почему-то, Любаша Беликова.
   - Вот видишь. Ты за нас пострадал, а мы, вроде как в стороне. Мне, Лёня, сильно неудобно. За других говорить не стану, но я у тебя в большом долгу.
   - Ната, ты не понимаешь ситуации. То, что я тебя прикрывал, вовсе не отменило твой арест. Просто отсрочило. Тебя, и всех остальных, всё равно бы привлекли… Если бы "вождь народов" не дал дуба, тебя, сейчас бы, уже водили на допросы. Понятно?
   Андрюша побледнел. Смотрел растерянно - Так это, что! Наташу могут и арестовать?
   - Не знаю, Андрей. Не знаю… Только думаю - там, наверху, сейчас грызня идёт. Кто власть возьмёт - неизвестно.
   - А что делать, Серый? - Андрей был явно напуган.
   - Я же говорю - не знаю.
   Лично я, в то время, упаковал вещмешки для дальнего похода и для таёжного проживания. Соль, сахар, порох, леска, крючки, патроны, капканы. Одних спичек полсотни коробков прикупил. Сухарей наплющил. Ну и всё остальное.
   Думал так, - если снова придут арестовывать, убью всех. Заберу Катю с детьми и тех из родни, кого смогу уговорить, "конфискую" лошадей и уйду. Дед-то точно - со мной. Мы вместе помозговали на эту тему. Маму в известность не ставил раньше времени, но был абсолютно уверен, что и она не отстанет, не бросит нас. Поэтому и на неё рюкзачок припас.
   И исчезнем. Тут вплоть до Тары ни деревни ни хутора. А за Тарой и вовсе сплошь дикие места. Село от села за сотню километров. Найдётся тихий уголок. А тайга - дом родной. И укроет, и прокормит. Мы уже прикинули, с дедом Петей - где можно осесть.
   А если чекистов следом пошлют… Там, конечно, есть профессионалы. Только и я не пальцем деланный, умею "кое-что". Армию же не станут поднимать.

* * *

   В начале мая, когда рука окончательно зажила, и рёбра срослись, я задумался над всей этой историей и понял что надо что-то делать. Уйти, спрятаться, это проще-простого. Только это мой дом, моя земля, моя страна. Почему это именно я должен прятаться, а не эти твари.
   Этого нельзя так просто оставлять. Надо было отвадить гадов от произвола, чтобы такое больше не повторилось. Они ведь захотят снова. Им же нравится.

   С лейтенантом было просто. Шел он домой со службы. Уже под утро. Занятой человек, работа интересная, с людьми. Допросы, пытки, издевательства. Вот и задержался.
   Проходя мимо больничной котельной, поскользнулся на замёрзшей за ночь луже, упал и ударился головой о кусок шлака. Прямо виском. И насмерть. Вот ведь незадача.
   Похоронили с почестями.

   С капитаном Шохиным было сложнее. Мне нужна была информация.
   Уже потеплело, земля оттаяла. Как-то, вечерком, я собрался «на дело». Кате опять сказал, что на рыбалку.
   Захватил с собой длинное полотенце. Насыпал в ведёрко овса.  А у деда забрал уздечку и старое седло. Выехал за деревню, мотоцикл оставил в лесочке, в низинке, завалил на всякий случай хворостом, оставшимся после вырубки. Вернулся к деревне и на выгоне приманил в березнячок овсом конька, горелого. Этот меринок когда-то катался по земле и закатился в непотушенный как следует костёр. На крупе остались шрамы. Так и пошло - «горелый». Но конь был ходкий и выносливый. За три часа лёгкой рыси, и небыстрого галопца, лесами, я добрался до места. Как раз уже стемнело. И небо было, слава богу, пасмурное.
   Капитан жил на улице, где огороды примыкали к берегу озера. Я привязал в ивняке коня и пробрался к «объекту» в сарай. Шохин был мужик интеллигентный и топил печь углём. Вот за ним, за углём,  по темноте он и пришёл. Набрал ведёрко, бросил лопату, тут я ему ремешок на шею и накинул. Он поначалу, по дури, ухватился за ремень, пытался оттянуть. Потом сообразил и старался меня достать кулаком или пинком, но было поздно. Когда он подёргался и затих, я соорудил ему «бабочку» - связал-обмотал полотенцем руки за спиной, от кистей до локтя. Ткань мягкая, следов не оставит.
   Постоял, подождал, пока очнётся.
   Он очухался, замычал. Я ему сказал на ухо - Пикнешь, убью. Тем самым давая ему надежду. Якобы есть возможность и выжить.
   Шохин узнал меня сразу.
   - Серый ты?
   - Я, я, гражданин следователь.
   - Чего тебе надо, говори.
   Я его опять придавил до безсознания. Пощупал у него под фуфайкой - брюки с ремнём. Это хорошо. Вытащил его ремешок и заменил удавочку.
   Когда тот пришёл в себя, я ему объяснил, - Не надо так со мной разговаривать, Евгений Петрович. Не в том ты положении, чтобы мне указывать. А положение твоё - хреновое.
   - Лёня, не убивай. У меня дети. Трое.
   Я ему указал на серьёзность ситуации - У лейтенанта Сизова тоже трое. Только он был дурак. Может ты умнее?
   - Так это ты его… Серый, не надо, не бери грех на душу. Ты же живой. Я тебя отпустил... Семью мою пожалей.
   - Ну… Всё зависит от того, что ты мне сейчас скажешь.
   - Спрашивай, всё скажу, как на духу.
   - Вот это другой разговор.
   Сначала надо было проверить насколько он готов говорить правду.
   - Что у тебя на Павла Борисовича Коростелёва?
   - На него донос. Он пользовался служебным положением, организовал кулацкую свадьбу, твою, Лёня, свадьбу. Ещё саботировал решения партии и растратил партийные деньги. Купил много лишней бумаги для райкома. А себе лично купил авторучку, хоть мог обойтись и обычной, перьевой.
   - Кто на него донос написал?
   - Новый заведующий роно.
   - А почему он написал, а не кто-то другой?
   - Он секретный сотрудник. Да ещё Коростелёв ему по роже дал. Тот к его жене приставал...
   - В нашей деревне сексоты есть?
   - Нет, откуда. Там же одна темнота. Лёня, я все бумаги сожгу. Завтра же с утра сожгу. Клянусь.
   - Ясно. А на мою Катю что? - Задал я свой главный вопрос.
   - На жену твою? На неё - ничего.
   - А почему ты меня пугал, что на неё тоже есть донесение?
   - Так, Лёня… работа такая. Но на неё ничего нет, клянусь.
   - Вот и хорошо... А на меня, я так понимаю, Стёпочкин написал бумагу?
   - Он самый. Серый, отпусти, ты же верующий.
   - Вот тут ты не угадал. Нихрена я не верующий.
   Не профессионал он. Так… дилетант.
   Я придавил его снова, а потом повесил на балочке. Размотал полотенце, размял ему предплечья, пока тёплый. Опрокинул ведёрко, как будто капитан на него вставал, и ушёл. К утру уже был дома.

   Капитана похоронили. Правда, без почестей, "самоубийство" всё-таки. Собрались все партийные. Приехали начальники из области.
   Я тоже приехал, постоял в сторонке с горестным видом. Жена покойного, Антонина, проходя мимо меня, посмотрела зло, - Что? Радуешься?
   - А чему радоваться-то, - вздохнул я, - это был настоящий коммунист.
   Борисыч на меня глаза вылупил, охренел.
   Я ему сказал, - Ну что ты, Паша, смотришь? Не держу я на него зла. Он честно выполнял свою работу.
   Пока наши доблестные "чекисты", сраные рыцари плаща и кинжала, мне зубы щербили, меня-то из партии исключили. На всякий случай.
   Я стоял и приглядывался к собравшимся. Специально пришёл. Провоцировал. Возможно, кто-то тоже был "кандидатом".  Мне нужна была реакция "провожающих" на меня. Надо было понять - кто на очереди. Только никто на меня особого внимания не обращал. Уж я бы уловил. Ну и ладно. Значит, на этих двух хмырях, всё и закончилось.
   А пока суть да дело, похороны-поминки, под этот шумок, дядя Коля Немцов документы на меня изъял. Эти придурки их даже в сейф не спрятали. Мне отдал втихаря. Нихрена интересного. Заурядное, бездарно сляпанное дело. Я прочитал, запомнил и сжёг. В область-то эти "спецы" хреновы ничего не сообщили. Следов не осталось.

   А через неделю, вечерком, я пришёл к дому Стёпочкина, постучал.
   Он вышел, увидел меня, побледнел, испугался.
   - Лёнька, ты что? Ты того, не балуй! Если ты чего… Я на тебя управу найду!
   - Ох, Саня, - вздохнул я, усевшись на лавку - Если бы я «чего», так я бы ночью пришёл, тихонько, без шума. Сядь-ка на лавочку, поговорим.
   Он осторожно сел на краешек.
   - Ну, и что мы будем делать? - Спросил я его.
   - Ты про что?
   - Саша, не прикидывайся дураком, - рассердился я.
   Он вскочил - Ты что это?! Ты кто такой?! - Его трясло от страха. Я понял, что говорить с ним бесполезно.
   - Ладно... Значит так - вот тебе неделя, за это время ты должен съехать из села.
   - А куда же я?
   - А куда хочешь. Не желаю я об тебя руки марать. Но если не уедешь, тогда….
   Он глупо захорохорился, - Да не уеду я никуда! Ишь ты! - А губы белые, дрожат. Руки ходуном.
   - Ну, смотри. Я предупредил. - Встал и пошёл домой.
   Через пять дней он уехал. Куда-то к родне в Тюменскую область. Потом, через месяц,  вернулся с машиной и забрал семью, мебель, утварь. Ну и прочее, что в машину влезло. Скотину распродал за бесценок.
   Как уж он утряс вопрос с регистрацией, не знаю. Впрочем, это не моё дело.
   Вокруг стало чище.
   Когда он уехал, мама наедине тихонько у меня спросила - Лёня, это ведь ты Сашку выжил с деревни? Может, не надо было? У него дети.
   Я повернулся к ней спиной и задрал рубаху. Она ещё не видела. Охнула, запричитала со слезой - Господи, Лёнечка, сынок! Да что же это!
   Развернулся к ней и спросил горько - Мама, скажи мне - надо было, или нет? У меня ведь тоже дети.

   Люди советские. Что вы за существа такие? - Думал я.
   Меня учили обращаться так с врагами. А приходится применять эти знания к своим согражданам.
   Я, рискуя собственной жизнью и жизнью своих боевых товарищей, защищал это государство от врага, пришедшего на нашу землю. Потому, что это моя Родина, моя земля, моё отечество, моя обязанность. Теперь мне приходится так же жестоко защищаться от этого государства, от моего отечества, от его "уполномоченных представителей", мать бы их перетак. Я, в своей собственной стране, как диверсант, заброшенный во вражеский тыл.
   Что это? Что это за страна такая, и что это за власть, которая заставляет людей поступать так, как делаю я?
   Я ведь не прошу ничего сверхъестественного. Просто дайте мне спокойно прожить эту жизнь. Не лезьте, не вмешивайтесь, не указывайте и не принуждайте. Я взрослый, порядочный человек и понимаю - что хорошо, а что плохо. И не надо делать вид, что вы, власть-имущие, знаете это лучше меня.
   Почему, для того, чтобы просто жить, любить, рожать детей, честно трудиться, кормить свою страну, поднимать её из разрухи, я должен защищаться от тех, кто обязан защищать меня? Что за бред? Я не хочу этого делать... Я не хочу жить в состоянии постоянной войны.
   Я мирный человек. Я никому не причиняю зла и приношу пользу обществу. Зачем подстраивать мне и моим близким пакости и пытаться меня уничтожить. Кому я помешал?
   Почему людям не живётся спокойно, и они стремятся кого-то раздавить, растоптать, уничтожить? Ради чего? Деньги, карьера, власть, слава, самолюбие?... Ради чего надо калечить жизнь мне, Кате, маме?

   Что-то изменилось во мне. Я вдруг, здесь, дома, начал делить всех на своих и чужих... Раньше все вокруг меня были своими. Хорошими ли, плохими, но своими! Теперь нет.
   Своих, я собирался защищать не щадя живота своего. Чужих, я готов был уничтожать, пусть даже руки у меня станут по локоть в крови. Я снова превратился в солдата…
   Только это вам не война, где линия фронта чётко делит мир на тёмное и светлое. Это мирное время, где самая тяжёлая работа заключается вовсе не в том, чтобы выжить самому, защитить своих близких, уничтожить неприятеля. Самый тяжкий труд, это распознать противника.
   Люди перемешаны в кучу, свои и чужие. Чужие - маскируются. Говорят красивые слова. О добрых отношениях, о единстве народа, о любви к Родине, о патриотизме и великой цели.
   Но это - ложь. Говорят они правильно, только думают иначе. И это оскорбительно для нас - Людей. Под свои красивые речи, чужие калечат хозяйство, уничтожают лучших Людей, унижают народ.
   Друзья и враги живут рядом. И их надо как-то рассортировать. Ну что же, я был готов к этой работе…

* * *

   За май месяц мои женщины понашили пелёнок, распашонок, рубашечек, штанишечек на целый роддом хватило бы. Одеяльца на лето, одеяльца на зиму, шапочки на день, шапочки на ночь.
   Я отремонтировал старый кухонный стол, стоявший под навесом, ошкурил, покрасил, поставил в спальне - пелёнки менять. Одну кроватку-качалочку выстрогал, а дед резьбой покрыл. Вторую взял у Анечки.
   Ещё никто не родился, а паники полон дом. Ох ты, господи, а сосочки забыли купить! А бутылочки! А то! А сё!
   Я попросил Пашу, заходить иногда в магазин и как привезут коляски, купить три штуки. Две нам и одну Наташе.
   Он и купил. Только одну, больше не привезли. Мы её Наташе отдали.
   Коростелёвы приехали к нам. Погостили. За коляску деньги брать категорически отказались. Ну мы им мясом-салом, рыбой-птицей. В долгу не остались. Вроде и не оплата, а гостинец. Отказаться не могут…
   А нам колясочку сделал дед Петя. Нижняя рама деревянная, колёсики ажурные, резные, а всё остальное плетёное из тальника. Он долго ломал голову – как сделать, чтобы "не трясло". Тут я ему подсказал, напомнил, как он мне, пацану, лук со стрелами сделал. Вот по этой системе он и приладил амортизаторы. Красивая получилась штучка. Лёгкая, удобная, большая. Для двойни.
   Наталья родила в мае, девочку. Назвали красиво - "Яной". Немного подросла - порыжела, обконопатила. Вся в Андрея. Наташиного ничего нет. Андрюша был счастлив до невозможности. Первое время всё сиял, как масляный блин, гордый такой. И всё трясся над дочкой и женой. Квохтал как клуша.

   В июне, двадцать четвёртого числа, на свой день рождения, Катенька родила двойню. Подарочек себе сделала. Три двести и три четыреста.
   Родила дома, нормально, сама. Без разрывов, таз широкий. Катя даже не кричала, поохала только, да и родила. Принимали Наташа и дед. Мама и баба Поля "ассистировали".
   Два мальчика. Представляете!
   Не близнецы - разные.
   Когда меня пустили в спальню и показали детишек, я был просто в восторге. Они такие хорошенькие. Личики красненькие, сморщенные, глазки закрытые, кряхтят. Но сразу видно, что один - в Катю, другой в - меня.
   Катенька лежала бледная, вспотевшая, губы искусаны потрескались. Я целовал её вялую ручку и шептал, - Спасибо золотце, спасибо родненькая…
   Она слабо погладила меня по щеке, - Спать хочу.
   - Спи, конечно, моё сокровище, отдыхай.
   Сидели за столом, тихо переговаривались, обсуждали, пили чай. У деда вся борода в зелёнке.
   Часа через полтора мои мужики закричали, как сговорились, одновременно. Их отнесли Кате, и они присосались к грудям. Захлёбывались, кашляли, опять мотали головками с разинутыми ротиками, ловили сосок. Катенька полусидела на кровати, смотрела на наших орлов, улыбалась. Я был на седьмом небе от счастья.
   Катя назвала их сама. Того, который в меня, родившегося первым - Василием. А второго - Петром, как деда. Дед услышал, прослезился, ей богу.

   Дальше жизнь закрутилась вокруг этих двух малышей. Все мысли, все разговоры, все заботы только про них.
   Особых хлопот дети, правда, не доставляли. Спокойные такие, серьёзные, деловые мужики. Поели - спать. Проснулись, закряхтели - меняй пелёнки. Погунявили, пузыри попускали, захныкали - корми. Сиську пососали - спят. Круговорот веществ.
    Парни росли хорошо, быстро. У Катеньки грудь-то и раньше немаленькая была, а перед родами и вовсе набухла. Молока хватало на обоих, ещё и сцеживать приходилось.
   Ну, естественно - присыпочки, вазелинчики, тепленькие ванночки с марганцовочкой каждый день. Нормальные заботы.
   От Катюшки всё время пахло грудным молоком. Она округлилась, и всегда была слегка разморённая, немного недосыпала.
   Пелёнки понесу в баню стирать, пока мама доит наше "стадо", она мчится, - Дай я сама.
   - Да спи ты, спи. Неугомонная.
   - Лёня, я должна проконтролировать.
   - Ты что, мне пелёнки не доверяешь стирать?
   - Лёня, я мать, я должна быть уверена.
   Однажды аж поскандалили. Сгрёб её на руки, унёс в спальню, положил на кровать, - Вот тут твоё место. Лежи, корми, пеленай и спи.
   - Да что же я как корова дойная…
   - Не «дойная корова», а Кормящая Мать. Чувствуешь разницу? Мать!
   - Лёнь, ну я же растолстею. Ты меня любить не будешь.
   - То есть, как это не буду? Очень даже буду. Два раза в день, как договорились, - напомнил я ей давнишний разговор. - Вот как время придёт, поправишься, так и начну.
   Она смеётся - Вы, мужики, всё к одному сводите.
   Странная такая. А к чему же мы должны всё сводить.
   Мама тоже вокруг суетилась, всё подсказывала, показывала, инструктировала. Помогала. Тяжело Кате одной -то, двойня всё-таки. Как например гулять с ними? Двоих на руках особо-то не поносишь.
   А я уже на работу вышел. Трактористом. На ЧТЗ крутился по хозяйству, и в кузнице Прохору помогал.   
   Бегу с работы, а женщины с двумя колясками идут от Наташи к нам. Мама, Наташа и, посредине, Катенька. Я, догоняя, смотрю на неё, и что-то такое меня наполняет… Она стала кругленькая, ножки полненькие, пяточки в шлёпках розовенькие, попочка плавно двигается вправо-влево. Идёт, не спеша, плывёт, сокровище моё, о чём-то глубокомысленно разговаривает. И в колясочке ещё два моих сокровища домой катятся.
   Ребята, задохнулся от сентиментальности. Вот оно - блаженство. Дети, жена, семья. Можно сказать - кульминация человеческой жизни.

* * *

   Я написал заявление о восстановлении меня в Партии.
   Катя прочитала и спросила, - А может не надо, Лёнь? Стоит ли, унижаться?
   - Погоди, золотце моё, а причём тут унижение?
   - Они тебя предали. Они тебя не защищали, не отстаивали… Только подозрение - они сразу от тебя избавились.
   И произошел у нас серьёзный, "политический" разговор.
   - Катя, "они", это ещё не Партия.
   - Лёнечка, из "них", из коммунистов, партия и состоит. Понимаешь? Это же, не зверь какой, не отдельный человек. Все эти люди и есть - Партия коммунистов.
   - Мне кажется, ты ошибаешься. Вон, посмотри на селян. Каждый по отдельности - умный человек, соберутся в кучу - толпа дураков. Разве я не прав?
   - Ну вот и подумай сам. Если нормальные люди, кучей - дураки, то непорядочные люди, кучей - кто?
   - Катюнь, да мне, по большому счету, наплевать - кто там, в Партии, что за люди. Партия, это власть.
   Жена посмотрела на меня удивлённо, - А власть-то тебе зачем? Что ты с ней делать будешь?
   - Да не власть, сама по себе. Как ты не понимаешь... Вот смотри, простая история-  с этими дровами. Если бы не я, то и Люба, и Тамара, и Шура, одинокие женщины, вдовы, в прошлом году остались бы в зиму без дров. Нет, им конечно бы привезли, но только тогда, когда морозы в разгаре. А у них дети.
   Катя усмехнулась, - Так это же - ты. Партия-то тут причём?
   - А был бы я беспартийный, кто бы со мной разговаривал? Сказали бы - Кто ты такой? Пошёл вон. И всё…
   - Не сказали бы. Ты герой войны. У тебя награды.
   - Да плевать они хотели на награды. Вон Шохин мне на допросе сказал на полном серьёзе - "Это ещё надо посмотреть, как ты их заслужил".
   - Вот сволота кабинетная. Он-то, во время войны, где был?
   - В тылу был. Водку жрал, да девок портил.
   Катя криво усмехнулась - Отпортился, бедняга… Но всё равно, я бы никогда не прогнулась.
   - А я и не прогибаюсь. Вот сядь, послушай… У меня есть своя территория. Как у стаи волков. У каждой стаи - своя часть леса. Я должен поддерживать порядок на своей территории.
   Она улыбнулась - Волков, иногда, тоже "серыми" называют.
   - Воот!... Вот и я так. Слабым надо помогать, глупых - вразумить, наглых - приструнить, вредителей - уничтожить. Если я коммунист, значит я - власть. Пусть маленькая. Но это поможет мне лучше делать своё дело. Держать в порядке свою территорию. И, скажу больше, - расширять её. Я же не Семён.
   Катя посмеялась, - Ну Семён, тот вообще "коммуниииист".
   - Он всегда и был такой. Гонору - куча, а толку - ноль... А у меня дел много. Посмотри вокруг. Разве у нас в деревне всё идеально?
   - Лёня! Да почему ты-то должен об этом заботиться?!
   - А дети? Кать, нашим детям здесь жить. Я хочу, чтобы наши пацаны жили в хорошем месте. Чтобы чисто, красиво, уютно. Безопасно, в конце концов.
   - Чёрт, не подумала. - Катя поморщилась, - Лёнь, я глупая, да?
   - Да брось, Кать, вовсе ты не глупая. Только у меня своя жизненная позиция, у тебя своя. Я хочу перетянуть тебя на свою сторону.
   - Лёня, я и так, всегда на твоей стороне. Слушай, может, тогда и мне - в Партию?
   - Пока не надо. А попозже - обязательно... Пока что я побуду на передовой, а ты прикрывай.
   - Как на войне?
   - Жизнь, она и есть - война. По крайней мере, я не собираюсь жрать водку, сидеть на кухнях, и хаять советскую власть за промахи. Дело надо делать, а не лясы точить. А "власть", она никогда не бывает хорошей.
   Жена подняла левую бровку, прищурилась, подумала, кивнула, - Давай, Лёня… Вот смотрю я на нас… Мы всего три года вместе, а сколько отбиваться пришлось. Ничего, отбились ведь. А я тебе всегда, чем смогу - помогу. Если что, мы с тобой вдвоём…
   - Катюнь, ты и так помогаешь. Ты детей учишь. Ты их не просто учишь, а людей из них делаешь. С большой буквы. Людей... А наши мальчишки будут среди них жить. Среди людей, а не среди отребья и алкашей. Так что глядишь, помаленьку, полегоньку, всё и устроим так, как надо. Кого-то устраним, кого-то перевоспитаем.
   - А что! - С достоинством сказала Катя, - Вон как я Костю перевоспитала. Золотой, можно сказать, мужик.
   Я перевёл на шутку, - Да! Пошьём тебе милицейскую форму, купим блестящую сковородку. Будешь деревню патрулировать. Попочкой по-овиливать, сковородочкой по-омахивать.
   - Лёнька! Не смеши! Детей разбужу!...

   А мужики росли крепкие. Особенно Васенька. Вцепится в палец - не оторвёшь. Катенька детям ноготочки не обстригала, а обкусывала. (Мама научила. Не знаю почему). Так вот, если Вася не захочет ручку дать, то Катя с ним справиться не могла. Месяц ребёнку. Она его тогда начинала подщекатывать, и так, шуткой и игрой, справлялась.
   Петенька был спокойный мальчик. Катеньке доверял безоговорочно. Никогда не капризничал. Улыбается беззубым ротиком и смотрит такими умными глазками. Иногда неудобно становилось - я ему гули-гули, а он посмотрит так мудро, и так печально, что не по себе.
   Если бы было свободное время, я часами бы около них сидел, смотрел, разговаривал, поглаживал. Оба, просто лапочки. Нянчиться с ними - одно удовольствие.
 
* * *

   Однажды, в воскресенье, лепили вареники с творогом. Наделали штук двести. И, пока мы с Катей долепливали, мама поставила первую партию вариться, а сама пошла пригласить Аню с Федором, и деда с бабушкой.
   Последнюю порцию начинки я закатал в один сочень и получился здоровенный варенище. Катенька укорила - Лёня, надо было сделать два маленьких.
   Я усмехнулся - Да ладно. Этот я для себя, не для гостей.
   - Нет, Лёня, надо переделать, - протянулась к  гиганту. Я отодвинул её ручку, не дал забрать. Катюня шлёпнула меня по руке, сказала строго - Лёня. Не мешай.
   Я медленно повернулся к ней и пристально, прищурившись, глянул. Катя сразу поняла, что к чему. Глазки прибавила. А я, хищно ухмыляясь, приглядывался к её телу. Собирался немного "погрызть". Катя сильно боялась щекотки.
   Она отступала к уличной двери, - Лёня, не надо! Потом кинулась во двор, я за ней. Слетев с крыльца, жена заметалась в панике вправо-влево. Куда бежать! Рванула к дровянику, заскочила в него, закрыла дверку и держала её изнутри. Я, не спеша (куда она теперь денется), подошёл к "бастиону". Тихонько, медленно, чтобы случайно не ушибить супругу, отрыл дверь. Как уж она там не сопротивлялась.
   Когда зашёл в сумерки и посмотрел на слегка испуганную Катю, мне расхотелось её щекотать. Я шагнул вперёд, обнял и стал целовать её лицо. Она тоже обхватила мою шею, отвечала. Потом расходились и начали целоваться уже "серьёзно", неистово. Жадно припадали к губам друг друга, стукались зубами.
   Я гладил её спинку. Катенька всхлипнула, вздрогнула и прижалась ко мне что было сил. Большая грудь мешала притянуть её к себе как следует, почувствовать всё её тело. Я развернул жену, обнял, прислонил спиной к себе, водил рукой по животику, целовал шейку. Катюня прогнулась, запрокинула лицо, обхватила меня за голову и подставила губы для поцелуев. А я гладил Катю по ножкам, по попке.
   Она крутанулась, упёрлась руками и, туманно глядя, прошептала быстро, горячо, - Лёнечка, не надо. Не здесь. Сейчас мама придёт с гостями. Вареники варятся. Дети проснутся. Потерпи до вечера.
   Меня трясло. Почти год воздержания, это знаете-ли… Катенька, розовая, смущённая, поправила бельё, одёрнула подол, скомандовала - Пошли в дом. Взяла за руку и повела как маленького.
   Начали готовиться к гостям. Жена, накрывая на стол, время от времени розовела, улыбалась. И взглядывала на меня, как будто случилось что-то хорошее. Сказала - Я думала, ты меня разлюбил.
   Ошарашила, ей богу.
   - Да с чего ты взяла?
   - Ну… Ты ко мне не подходишь.
   - Катенька, ты же родила… Наверно ещё нельзя. Я тебя и не беспокою.
   - А я думала, что разонравилась. Я стала толстая. И пятна на лице и руках.
   У неё, и правда, на лбу, ближе к виску, появилось маленькое тёмное пятнышко. Если специально не приглядываться, так и не заметишь.
   Я посмеялся, - Кать, вот ты смешная. Ты же сама чувствуешь, как я тебя люблю… Чувствуешь?
   - Чувствую, конечно. Только думаю - а вдруг это мне только кажется.
   Обнял я её опять - Ничего тебе не кажется. Ты для меня такой дорогой, такой желанный человек… Что прямо сердце рвётся. - Взял её ручку и стал обцеловывать пальчики по одному. Катя смотрела на меня, слегка склонив головку набок.
Смотрела так… Господи. Ну как смотрит влюблённый человек на предмет обожания. Вот именно так и смотрела. - Лёнечка, мне можно. Уже можно. Покажи сегодня, как ты меня любишь. Я так по тебе соскучилась.
   На кухне зашипело, мы ахнули - Вареники! Метнулись в двери. Спасли.
   Продолжали расставлять тарелки с едой. И Катенька, в процессе приготовлений, говорила - Детей буду грудью кормить, пока сами не бросят. Пусть растут здоровенькими. А когда перестану, мы с тобой опять на Закут пойдём, а потом к роднику. Нам теперь две дочки нужны.
   - Кать, так ты думаешь - это там?...  Думаешь - ты там понесла?
   - Я не думаю, я знаю, - усмехнулась она - так что, готовься.

   Вечером, я уже разделся и лёг в постель, тут закряхтели мои мужички, захныкали. Я проверил пелёнки, пощупал попки - сухие. Приснилось что-то. Начал покачивать кроватки, напевать.
   Зашла Катя, спросила шёпотом - Проснулись?
   - Похныкали немного. Уже опять спят.
   Она прижалась к моей спине, - Ну, что… Давай.
   И мы дали.

* * *

   В августе Катя начала готовиться к новому учебному году.
   В пятьдесят третьем году учеников в классе стало больше. Двое мальчиков и девочка, Танечка пришли в первый класс. А тех двоих ребятишек, которые должны перейти в пятый, Катенька не отпустила. Я отвёз её в районо, она там договорилась, что за год с детьми осилит и четвертый, и пятый класс. Нельзя детей без подготовки перебрасывать через год, ломать интерес к учёбе. Они ведь ничего не поймут из нового материала, если не прошли предыдущий.
   Эти гэбисты сраные не только мне и Кате жизнь подпортили, они ещё и у детей год учёбы отняли.

   Жена рисовала какие-то плакатики. Чертила какие-то таблицы, схемы. Готовилась. Перебирала и сортировала карточки, большие, с тетрадный лист - буквы, слова, картинки. Сама делала.  В школе побелила стены. Я покрасил потолки и полы. Ребятня начала подтягиваться, не дожидаясь первого сентября. Помогали. Красили парты. Мыли окна.
   Я поинтересовался - Катенька, а как же наши дети?
   - Лёня, я после каждого урока, буду приходить домой, смотреть и кормить. Сделаю перемены подлиннее. А то, что они без меня плакать начнут, так наша мама для них как родная. Они наверно нас путают. Мама же постоянно с ними. Уж она и перепеленает, и поиграет с ними, и успокоит. Короче - я попробую, а там видно будет.
   Она обошла всех своих учеников и лично проверила наличие тетрадей ручек и прочего. Сгоняли с ней за учебниками в райцентр…

   Недели через две, после начала учебного года, Катюня пришла домой поздно, злая, дёрганая. Бросила сумку на табурет, пошла, посмотрела как там дети с мамой. Потом вышла в кухню, села на лавку.
   - Они что, Коробовы… Все такие?!
   Коробовых у нас было немного. Старики не в счёт. Костя, уже тоже. Значит, Юрка что-то напакостил.
   - Лёня, я ведь тебе всё-всё должна говорить?
   - Кать, ну мы же договорились… Что он там, засранец, сделал?
   - Кто, "он"?
   - Ну, кто-кто, Юрка.
   - А ты откуда знаешь?! - Потом махнула ручкой, - А-а. Ну да. Коробов…
   - Ну, так что он натворил? Какие меры воздействия применять?
   - Пришёл сына забирать из школы… И в коридоре меня… Погладил…
   - По попе?
   - Ну, да! У него, её богу, что-то с мозгами не то!
   Я посмеялся - А я его, Катя, понимаю. Ох, как понимаю… Не удержался, значит.
   - Как это ты его понимаешь? А?!
   - Я ведь и сам иногда не могу устоять.
   - Ты муж. Тебе можно. И даже положено. А он-то кто?!... Знаешь, как мне теперь перед Настей неудобно.
   Я засобирался, обул сапоги. Катя затревожилась - Ты куда это?
   - К Коробову.
   - Лёня, не надо. Я его уже наказала.
   Я тоже заволновался - Что ты с ним сделала, золотце моё? Не покалечила, случаем?
   - Я ему палец сломала… Кажется.
   - А-а. Ну, это пустяки. Воспитательным мерам не помешает.
   - Погоди, Лёнечка. Я ведь его уже наказала. Ну и достаточно.
   - Знаешь, Катя, если женщина защищает сама себя, то мужик  воспринимает это несерьёзно. Мол, можно и продолжать. Поломается и уступит. Они, мол, все так. А вот когда он получает по мозгам от "владельца" женщины, это сразу, знаешь-ли, дисциплинирует.
   - Так ты, значит, мой "владелец"? - Криво усмехнулась жена, - Нет, вы посмотрите на него.
   - Кать, это они так думают. Понимаешь?... Они же думают, что их жена - это их собственность. Вот и действуют сообразно. И мыслят соответствующе… Это у нас с тобой равноправие - всё по-товарищески, а оглянись-ка вокруг.
   - Так Лёнь, они же ещё и своих жён обвиняют.  Мне Наташа рассказывала.
   - В смысле - "обвиняют"?
   - Малахов к Наташе тоже приставать начал, а она Борьке-покойничку, не к ночи будь помянут, пожаловалась. Так он на неё же и наорал, и обозвал всяко.
   - Вооо. Они, наши ловеласы огородные, и надеются на то, что женщина побоится рассказать мужу. Тот приревнует, скандал закатит. Но тут Коробов оплошал, промахнулся.
   - А что ты с ним сделаешь?
   - Дам по морде разок... Не сильно.
   - Вот именно, Лёня. Чтобы "не сильно". Хорошо? А то я знаю…

   Подошёл к дому Коробова, погрохотал в калитку. Юрка вышел, посмотрел удивлённо.
   - Ты что, Серый?
   - Поговорить надо, - и тресь ему по физиономии. Он брык с копыт - валяется.
   Не кулаком, нет. Аккуратно. Джентльменская пощёчина.
   Из калитки вышла Настя с дочкой на руках. Посмотрела на меня, на Юрку, сразу всё поняла. Ох, она и умная девка. В школе отличницей была. Мы же с ней одногодки.
   - Серый, ты что его - ударил?
   Я "повинился" - Насть, не обижайся. Я ведь это… - за дело.
   Настёна свела брови, посмотрела строго на мужа.
   - Он что, сволота, к Кате полез?
   Я пожал плечами, развёл руки, - вот, мол…
   - На-ка, подержи Алёнку. - Подала мне дочку. Девочка хорошенькая, как куколка. Два годика. Легко, без капризов, пошла ко мне на руки. С любопытством смотрела в лицо, трогала мои пегие волосы.
   Настя шагнула к поднявшемуся мужу и с размаху треснула его кулачком в ухо. Тот опять брык - валяется.
   Соскочил - Вы что сегодня?! С ума посходили?! Настька! Смотри мне!
   - Достал ты меня уже, своими выходками, - спокойно сказала Настя и забрала дочку.
   Ребята, так не хотелось отпускать этого тёпленького ангелочка.
   Алёнка резко махнула ручкой…  Что доченька? - Спросила Настя.
   - Мама… Папу… Бия-бия.
   - За дело, доченька. За дело.
   Я сказал Коробову, - Ну-ка, покажи руку.
   - Зачем?
   - Покажи, не бойся. Не укушу.
   Он показал. Кисть разбарабанило, как надутую резиновую перчатку.
   - Пошли к деду Пете. Это дело так оставлять нельзя. 
   Дед распарил руку, поправил палец, наказал поберечь с недельку. Сустав оказался целым. Не сломала Катенька, просто сильно вывихнула.

   Перед сном я спросил жену. - Катенька, солнышко, почему ты так остро реагируешь? У тебя же прямо все нервы вразнос… Ну, поотломала ты ему всё что выступает, ну и ладно, ну и чёрт с ним… А ты так сильно переживаешь. Я, прямо, беспокоюсь.
   - Лёня! Это меня бесит! Не твоё - не тронь! Нет, он же лезет своими погаными ручонками! А если бы ты, Настю его так? Он обиделся бы, поди?!
   Помолчала, посопела зло. Немного успокоилась и спросила меня - Ты ведь так не делаешь?
   - Что не делаю? Не хватаю Настю за задницу?...  Нет, конечно.
   - А других?
   - Каких это - других?
   - Ну, мало ли…
   - Кать, вот ты как брякнешь, ей богу…
   - А почему ты так не делаешь?
   Я оторопел. Действительно - почему? Начал разводить ей философию о том, как я её люблю. Потом вдруг понял, какого ответа она ждала. Ну и выдал.
   - А ещё потому, что ты у меня самая лучшая. Понимаешь, золотце? Самая-самая... С тобой никто не сравнится. И попа у тебя самая красивая. Потому и липнут мужики.
   - Самое интересное, - она устраиваясь у меня на плече, чмокнула меня в щёку - что ты сейчас не польстил, от души сказал.
   Я пожал плечами - Кать, я ведь не могу тебе соврать. Это просто физически невозможно.

* * *

   Этот учебный год для жены был тяжёлым. Навёрстывала. Ей приходилось самой изучать материал пятого класса, а потом уже преподавать старшим деткам. Она разрывалась между школой и нашими детьми. Поначалу выматывалась. Недосыпала. Потом, как-то всё выровнялось, вошло в колею и, к концу ноября, опять пошла спокойная, размеренная жизнь.
   Но… Покой нам только снится. Тут как раз подошла очередь на машину. Я поехал в город и пригнал оттуда это, по тогдашним меркам, чудо. Ехал долго, осторожно, это вам не трактор. Прислушивался к двигателю, приноравливался к коробке передач. Москвич попался добрый, двигатель удачный, считай, двадцать лет мне отслужил без поломок. Спидометр четыре раза через ноль. Были, конечно, неисправности, но так, по мелочам.
   Неожиданно всё как-то получилось. Всю зиму он у меня на улице под навесом ютился. Только весной нормальный гараж смастрячил.
   Сейчас не знают, что такое "Москвич", так я опишу. Машина называлась "Москвич - 400". Темно-синего цвета. Литровый двигатель, двадцать три лошади. Четыре цилиндра. Рычаг передач на рулевой колонке, три скорости - вперёд, одна - назад. Откроешь заслонку капота, а там пусто. Маленький движок и аккумулятор, и всё.
   Катя залезала в салон, ёрзала на мягких сиденьях, трогала блестящие "приборы", отходила подальше - любовалась как машина сияет новенькой краской и хромированными деталями, садилась за руль и прямо верещала от восторга.
   Вы думаете, с машиной жить легче стало? Ничего подобного. Служил извозчиком для всего села. Иногда отказывался возить односельчан по их нуждам, так обижались. Я им объяснял, что я тоже человек, у меня работа, семья, дети, хозяйство…Всё равно обижались. Зазнался, мол, Серый, богато жить стал.
   А Катюня сразу, в первый же день появления машины, пристала - Поехали, будешь учить.
   - Кать, да я ещё сам не умею. Чему я тебя там научу. Потерпи, пока я разберусь.
   Она так огорчилась…
   Но я ей предложил пока теоретически… Книгу почитать. С машиной-то шла толстенная книга, с чертежами, разъяснениями, с описанием неисправностей и как их устранять.
   Через месяц я уже приноровился и уверенно водил. На тракторе конечно лучше - всё кругом видно. Передние колёса - вот они, перед тобой. А в машине сидишь как в танке, обзор никакой. Ну, ничего, притерпелся. Зато комфорт, зимой тепло.
   В январе начал вывозить Катю за деревню и давать ей порулить. Поначалу она так волновалась, что руки тряслись. Смешная, её богу.
   У меня на работе была обязанность - чистить дороги от снега. Уж я на "дэтэшнике" с лопатой старался - Катя по этим дорогам ездила.
   Потом смотрю, Катерина уже стала лучше меня с этим делом управляться. К весне уже вполне профессионально рулила. Реакция у неё мгновенная. Через год практики, Катя водила уже как заправский шофёр. Справлялась и с грязью и с гололёдом лучше чем я. У меня же, того… контузия. Только уставала сильно при тяжёлой дороге, поэтому в распутицу я сам.

* * *

   С этим арестом, мы запустили все наши с Катенькой училища. В январе надо было сдавать экзамены на диплом, а мы ещё в году ничего не сдали. Тут дети родились, какая учёба. Надо было что-то делать.
   Решили попробовать сдать экстерном. А что. Материал я знаю. А уж Катенька - тем более. Собрались и поехали в город. Москвич у Паши в ограде оставили и на автобусе рванули в "центра". Я же без прав.

   Сначала пришли в мой "Сельхоз". Пока мы у себя, в болотах, с жизнью бились, Агрономическую школу переименовали в "Сельскохозяйственный техникум". Там я поговорил со своим руководителем группы, преподавателем основ политэкономии, Валентиной Ивановной.
   Она мне втолковывала - Если сессии не сданы, то к экзаменам я не могу вас допустить. А почему вы столько много занятий пропустили?
   - Попал под репрессии.
   - Что-то вы радостно об этом сообщаете, не похоже.
   Я снял пиджак, положил на стул, повернулся спиной и задрал косоворотку.
   Валентина Ивановна охнула - Твою мать! Я повернулся, она сидела, закрыв лицо руками.
   - Всё я оделся. Можете смотреть. Теперь верите?
   - Да уж. Тут поверишь…
   Я ведь, крестьянин сраный, не стеснялся. Если есть возможность, я ей пользовался.
   - Я хочу экстерном сдать экзамены.
   - Ну, в принципе, это возможно. Такого у нас ещё не было, но закон позволяет.
   - Валентина Ивановна, я всем экзаменаторам компенсирую их потерянное время.
   - Товарищ Серый! Вы что, взятку предлагаете?!
   - Что вы, Валентина Ивановна. Взятка, это когда я даю денег, а мне ставят пятёрки. А здесь… Это ведь не запланированный экзамен. Значит люди будут собираться в своё свободное от работы время. Они же зарплату за это не получают. Я должен их как-то отблагодарить. Ну а уж спрашивать меня на экзаменах будете со всей строгостью.
   - Хм. Интересный подход. Ладно, я с директором поговорю, организую. Но только без взяток. Договорились?
   - Спасибо Валентина Ивановна.
   - Езжайте в вашу Тмутаракань. А когда определимся со сроками, я вам вызов вышлю. Хорошо?
   - Очень хорошо. Я буду вам сильно благодарен.
   - Серый! Опять!?
   - В сердце благодарен, Валентина Ивановна, в душе.
   Я взял её ручку и галантно поцеловал. Она помотала головой, посмеялась, - Ох и жук вы, товарищ Леонид Васильевич.
   А Катеньке - ради её красоты и простоты мужики многое прощали и позволяли. Она этим тоже воспользовалась.
Пока жена разговаривала со своей руководительницей курса, я сидел в коридоре. Потом они вдвоём вышли и пошли в кабинет директора педучилища.
   Катюня вышла, сияющая. Ну значит разрешили.

   В феврале, поехали, сдали экзамены. На машине. Я права получил-таки.
   Я-то, так себе сдал, четвёрошник. А Катенька все предметы сдала на отлично. Да что бы и не сдать. Она же не работала, она дышала этой педагогикой.
   Мы всем участникам этой истории наделали подарков. Продуктами. Рыбки вяленой, по трёхлитровой баночке жареных грибочков, (вот, где пригодились), колбаски домашней копчёной, ещё чего-то там… Короче, упёрли целый багажник и заваленное заднее сиденье. Получили дипломы, раздали презенты и довольнёхонькие вернулись домой. Я стал дипломированным специалистом по "Механизации сельского хозяйства". А Катюнчик мой "Преподаватель начальных классов".
   Теперь надо было в институты.
   Как мы поступали туда, это отдельная история. Смех и слёзы. Может и расскажу.

* * *

   Как-то раз вызвали Катеньку к заведующему отделом образования. Почти конец учебного года, а тут вышли какие-то новые требования. Методическая литература. Она хотела сама съездить, но дорога нелёгкая, снег таял, местами до земли. Так что я повёл машину.
   Апрельское солнце радостно пригревало, отражаясь в полуденных лужах. Настроение держалось весеннее, радостно-умиротворённое. Дышалось весело, полной грудью. По дороге болтали, смеялись. Катя иногда принималась меня тискать, подщекатывать. Несмотря на то, что я за рулём. А что… дорога пустая. Пожулькает, потискает, потрясёт, прижмётся к плечу, утихнет.
   Потом начала у меня руль отбирать, - Дай я порулю. Дай-дай-дай.
   - Ну так - на. Садись на моё место.
   - Я так хочу, отсюда - отталкивала мои руки от руля. Машина по дороге зигзагами. Она визжит от страха, но всё равно шкодит. Мне так нравилось, когда мы с ней устраивали возню.
   Я её спрашиваю, - Кать, ты что сегодня такая… Заигрываешь… Хулиганишь.
   - Весна, Лёнь. Душа раскрылась… Хорошо...

   Жена вышла из конторы какая-то встрёпанная, красная и злая. Села в машину, сердито захлопнула дверку.
   Я сразу понял, в чём дело. Вылез из-за руля, и пошёл не спеша к двери.
   Катя вслед сказала - Не надо, Лёня.
   - Надо, Катенька. Надо…
   - Нет, Лёня, уже не надо.
   Таак. Неожиданный поворот. Я вернулся к москвичу, спросил - Он там живой?
   - Когда уходила - ползал... Да что ему сделается! Поехали отсюда… Противно.
   - Кать, я пойду, посмотрю, а ты успокойся. Подыши поглубже. Хорошо?
   Зашел в кабинет заведующего. Полянский сидел за рабочим столом, положив красную, распухшую физиономию на стекло столешницы. Из разбитого носа сочилось.
   - Октябрь Сергеевич, - сказал я ему ласково, - я тебя трогать не буду, ты и так фиолетовый. Но если ещё раз ручки распустишь… Короче, побереги здоровье… А может быть и жизнь.
   - Пошел вон… Колхозник… - прошлёпал разбитыми губами Октябрь.
   - Ну, смотри. Моё дело - предупредить.
   Зачищать ничего не надо было, я завёл машину и поехали к Паше.
 
   Посидели в гостях за столом. Павел Борисович спросил, - Катя, а ты что такая расстроенная.
   Катюша нахмурилась, промолчала.
   - Да заврайоно к ней приставал.
   Лена всплеснула руками, - Вот сволота, никому проходу не даёт. Неймётся ему всё никак.
   Я усмехнулся, - Ты, Паша, тоже его приголубил, как я знаю.
   - А откуда знаешь?... Лена! Ты что-ли рассказала?
   - Нет, Паша, - пояснил я, - это мне капитан Шохин рассказал. Этот Октябрь, засранец, ловелас хренов, на тебя потом донос написал в ГБ.
   - Что это Шохин с тобой разоткровенничался?
   - Так я для него уже покойником был, что бы и не пооткровенничать.
   - Вот Октябрь! Вот сволота! А что он с тобой, Катенька, сделал?
   Катя покраснела, опустила глаза.
   Лена за неё ответила - Поди, под юбку полез! Зараза.
   Катя кивнула.
   - Ну, а ты что? Утёрся и ушёл? - спросил Паша.
   - Ага… Катя там сама управилась. - Не удержал я улыбку.
   Лена склонилась, посмотрела Катеньке в глаза, - Катя, ты его ударила?
   - Я его пнула… Между ног… А потом, когда он согнулся, ещё и по лицу… Не удержалась.
   Паша заржал, - Ой не могу!... Доигрался, Октябрь! Допрыгался, кобель!
   Лена тревожно сказала, - Смешного мало. Он мстить будет. Это злопамятная гнида.
   - Ну, если начнёт егозить… С ним, ведь, и несчастный случай может произойти… - Успокоил я.
   Паша, смеясь, замахал руками, - Да ладно вам. Какой из него мститель. Получил по роже, от женщины… Будет помалкивать.
   Павел Борисович ошибался.

   На половине пути домой Катюнька сказала, - Лёня, сверни-ка!
   Я свернул на первом же съезде с тракта в лес. Похрупывая настом отъехал подальше от дороги, остановился.
   - Ну, иди лапушка моя.
   - Куда?
   - Ты же… По маленькому хотела?
   - Аа… Ну, да. - Отошла к прутикам, -  Отвернись.
   Я тоже вышел из машины, стоял, щурился на солнце. Катя вернулась, опёрлась руками на капот и смотрела на меня молча. Ох, не нравилось мне, когда она так на меня смотрела. Сейчас начнёт душу ковырять.
   - Лёня, когда «тот» милиционер повесился, ты же на рыбалке был?
   - Ты имеешь в виду Шохина? Он не милиционер, Катя, он Гэбист.
   - Ну ладно - Гэбист. А перед этим ещё один умер… Ты тоже на рыбалке был?
   - Не знаю... Может - на рыбалке.
   - Лёня, ты без рыбы приехал… Ты не был на рыбалке. - Как-то, горько сказала жена.
   - Послушай, Кать, лапочка, я не помню - где я был тогда. Ты тоже не помнишь. Может я был дома. Вернее всего так оно и было. Просто ты дни попутала.
   Катя покачала головой, - Не обрабатывай меня, Лёня. Не надо. Я всё прекрасно понимаю. Но ты мне… Нет-нет не соврал... - поводила она пальцем, - ты мне не сказал всю правду. Я только сегодня у Паши это поняла... - Замолчала.
   - Что ты, золотце, поняла?
   - Это - ты их.
   Обошёл я машину, обнял её, - Не надо, жёнушка, про это. Есть вещи, которые лучше не знать. Опасная информация.
   - Ты что, думаешь - я кому-то скажу?
   - Да, Катюша, при определённых условиях, скажешь.
   Она печально и спокойно покачала головой - Нет, Лёня, ни под какими пытками…
   - Катенька, это тебе только кажется. Там, где я побывал, знаешь ли, "специалисты" хреновы сидят. Когда они тебе иголки под ногти загонять начнут, ты скажешь всё. Признаешься во всём. И даже в том, чего не делала.
   - Иголки?... - охнула Катя.
   - Ну, не обязательно. Может что и похуже... Тебе спину ещё раз показать?
   - Неужели они посмеют и с женщиной так?…
   - Они угрожали мне, мол, и тебя заберут. Рассказывали - что с тобой сделают. Подробно расписывали... Женщина… мужчина… для них нет разницы.
   Катя прижалась, как будто спрятаться старалась, её запотряхивало - Господи! Это же… Жить страшно. Лёня, ты же не мстительный. Это, выходит, из-за меня?
   Интересно, почему она решила, что "немстительный"? Я поднял её личико, посмотрел в глаза, - Да, Катюша, да… И из-за тебя, и из-за детей. Они грозились… Да и из-за себя тоже, - поморщился я, - из-за всех нас.
   - Тебе потом плохо было? Ты, как-то, ничем не показал… Что вот так.
   - Катюша, поехали домой. А?
   - Нет, погоди Лёня… Тебе было плохо?… Или ты что, ничего не почувствовал после?… После этого.
   - Я чувствовал, когда первый раз, в сорок третьем… А после второго десятка уже нормально. Это, Катя, чисто технический вопрос. Есть опасность. Вполне реальная опасность. Её надо устранить… Вот и всё... Гадко, конечно.
   - Я постоянно забываю, что у тебя война за плечами.
   Потом отлепилась и решительно рубанула, - Да, Лёня. Теперь я вспомнила. Ты тогда дома был.
   - Ну, вот видишь, всё само собой и решилось.
   Она погладила меня по голове, посмотрела печально - Вояка ты мой… Ладно. Поехали.
   Потом за куртку притянула меня к себе, поцеловала. Отстранилась, -  Э-э-э, Лёня! Не здесь. Дома…

   Октябрь написал заявление в прокуратуру. Наврал, сволота, что это я его избил. Вот мстительный паскудник. Главное, как тонко рассчитал - и Кате неприятности, и он, вроде бы, не от женщины пострадал, и я его теперь тронуть не могу, первое подозрение - на меня. Хитрый хорёк.
   Приехал милиционер на мотоцикле, сказал, что начальник РОВД вызывает.
   Завёл меня дядя Коля в кабинет, - Лёня, что же ты Полянского изувечил. Не мог поосторожней. У него рожа - сплошной синяк.
   - Дядя Коля, это не я его, это Катя. Я бы аккуратно. А она видишь как, - вспылила. Подай он заявление на Катеньку, его ведь засмеют. А так…
   - Вот ведь рожа поросячья! Он же официально всё оформил. У меня приказ - доставить. Я не отреагировать не могу.
   - Не подскажешь, дядь Коль, что делать? - Попросил я.
   Мне толковая идея не помешала бы. Ситуация несколько неожиданная.
   Он подумал, - Может через Партию его приструнить. Я так понимаю, в уголовное дело ты жену впутывать не хочешь?
   - Ну, естественно, - отвечаю.
   - Попробуй по партийной линии. А я его старые грехи подниму. Только ты будешь помалкивать о том, откуда информацию получил. Ты же понимаешь - он не простой человек. Он чей-то. Я тихонько постараюсь узнать - чей. А ты пока подпиши бумагу о невыезде. И из района - ни ногой. Понял?
   - Так точно. Понял.

   Дома рассказал жене. Она запсиховала, заметалась по комнате, - Паразит! Скотина! Убью гада!
   - Погоди Кать. Ну что ты так. Разберё-ёмся, не волнуйся.
   - Ещё один, на нашу голову! Я его лично удавлю!... Что за люди?!
   - Катенька, солнышко, нам не психовать, нам думать надо.
   Она села на кровать, потёрла лицо ладошками, успокоилась.
   - Да кто он такой? Что это он себе вообразил? Что он будет тискать меня между ног, а я буду спокойно стоять? Как корова?... Лёня, что делать-то?
   - Надо просчитать варианты. Пока мало информации. Мне обещали узнать - кто он такой и почему оказался здесь.
   Катя застучала по столу кулачком, - Если дело дойдёт до суда, я такое скажу… Я так дело представлю… Он у меня за изнасилование пойдёт…
   - Нет, Катя, до суда доводить не надо. Зачем мне судимость? Да и неизвестно как ещё там. На суде... У него могут оказаться и свидетели. Надо по умному.
   - Какие свидетели?! Какие… - И осеклась, - Ты что, серьёзно?
   Я пожал плечами.

   Через два дня поехал в райцентр. Приезжаю в РОВД, дядя Коля уже ждёт.
   - Я тебе вызов послал, на допрос, а ты сам. Ну ладно, слушай.
   И начал мне выкладывать.
   - Этот Полянский, человек первого секретаря. Областного. Но не любимчик. Нет, не любимчик. Так, дальний родственник. Муж племянницы. Здесь, как видишь, он живёт один, жена с ним не поехала.
   - А как он здесь оказался?
   - Воот. Вот это интересно… Там, в городе, он был директором школы. И произошла некрасивая история с одной молоденькой учительницей. Девочка попалась упёртая, и дело получило огласку. Здесь он, как бы, в ссылке. В виде наказания. Так что он, в опале. В случае если ты мирно с ним попробуешь решить, вот тебе аргумент: Баранова Татьяна Владимировна. Намекни, он сразу притихнет, гонору поубавится. Ну вот… дальше ты сам. Я в это дело встревать не стану - себе дороже. Да и то сказать, если бы не твой дед, я бы и пальцем не пошевелил.
   - Дядя Коля, я тебе и так по гроб жизни должен. Если что надо - только мигни.
   - А и мигу, Серый, мигну. Думаешь, постесняюсь? А теперь иди к Губину, он тебя допросит.

   На допросе выяснилось, как представлены факты "преступления".
   Полянский, якобы, спокойно поговорил с моей женой о работе. А потом, когда она вышла, я ворвался и начал его бить. Мотив - необоснованная ревность. Я от всего отказывался, и настаивал на том, что вообще к нему пальцем не прикоснулся.

   Дома, я посидел, порисовал нам бумажке расклад, подумал. Пришел к выводу, что да, действительно, надо писать заявление в райком. Надо чтобы здешние его подвиги выплыли на свет. Причём - официально. Настаивать на общем собрании, писать официальную бумагу. Обвинить засранца в домогательствах к моей жене. Не хотелось впутывать Катю, но дело серьёзное, нешуточное. Кроме того, в райкоме могут начать покрывать Октября и ставить палки в колёса. Например, не пустят Катю на собрание. Или откажутся собираться вообще. Главное, чтобы дело получило огласку, подняло волну.
   Позвал Катеньку, рассказал всё. Сказал, - Катюня, в случае чего, тебе придётся публично рассказать - как было дело.
   Жена рассердилась - Лёня! Ты меня не прячь! Понял?... Ты же сам сказал - как на войне... Продумаем всё вместе. И сделаем всё вместе.
   Продумали. Решили, что Кате тоже надо подать заявление в партию. Потому, что если она станет кандидатом, то будет иметь полное право присутствовать на партсобраниях.
   Катя на следующий день заявление и написала. Вся первичная ячейка, на собрании, за неё поручилась. Пять человек подписали её заявление. Потом поехали к Паше, он написал рекомендательное письмо, и в нём еще несколько человек расписались. Все фронтовики.
   В подробности никого не посвящали, скрытничали. Даже маме не говорили. На всякий случай. Решили так - я, пока поприкидываюсь деревенским дурачком, пусть Полянский расслабится, не слишком продумывает ходы. Катя прикинется слабой, беззащитной женщиной. С её миниатюрными размерами это не сложно. И тоже, не очень умной. 
   Как только Катенька получит кандидатское, тогда и провернём…

   А пока - допросы, очная ставка, освидетельствование, следственный эксперимент. Дурдом, мать иху. Разгар лета, сенокос заканчивать надо, А я хернёй занимаюсь. Тут, как раз, налог на коров и свиней отменили. Спасибо Маленкову, наверное умный был мужик. Теперь хотелось бы подворье расширить. Если скотину прятать не нужно - перевести её в хорошие условия. Поросяток сохранить на племя. Телочку прикупить на молочко. А то и две. А тут…
   Я про Катю молчал. И вообще прикидывался селёдкой. Октябрь вёл себя уверенно. Что-то у него было "припрятано в рукаве". Что-то серьёзное. Придерживает до суда, гадёныш.

   Через одиннадцать дней Катя получила кандидатскую книжечку. Выждали ещё три дня, и я отвёз заранее написанное заявление в райком. Как мы с Катей и предполагали, заявление принимать отказались. Разговор состоялся с помощником первого секретаря райкома. Я не стал спорить, не стал скандалить. Просто сказал - Ну хорошо. Тогда поеду писать письмо в обком.
   В те времена существовала строгая вертикаль власти. Поэтому каждый начальник боялся, что подчинённый сделает ошибку. По недомыслию, от излишнего рвения, или из карьерных соображений. А его, как начальника, за это дело строго накажут.
   И наказывали. Это была не только вертикаль власти, но и вертикаль страха.
   Поэтому схема укорота чиновника была проста. Пишешь "телегу" на имя его непосредственного начальника, при этом намекаешь, что пойдёшь выше. Без стеснения и излишней скромности. И все вопросы, в подавляющем большинстве случаев, решались.
   Это потом, уже при Брежневе, появилась такая вещь – "круговая порука". А в мои времена было строго.
   Помощник попросил посидеть, подождать и убежал. Через пять минут вернулся и, не глядя на меня, сказал - Ладно, давай заявление.
   - Витя, вот здесь, на копии, распишись.
   - Да нигде я расписываться не буду!
   - Тогда верни мне первый экземпляр. Да я пойду уже.
   Он покраснел - Куда это ты пойдёшь? В обком писать? Сутяга. Тебе не стыдно кляузничать.
   Нихрена себе! Это значит, Октябрь пишет в прокуратуру – нормально. А я защищаюсь – кляуза.
   Я сделал вид, что обиделся. Навис над ним со страшной рожей - Витя, крыса кабинетная, ты меня, фронтовика не стыди. Ты понял, что я тебе сказал?
   Он ещё больше покраснел, испугано забегал глазками, хлюпик поганый.
   Я ещё больше придвинулся и повторил-прорычал вопрос, - Ты понял?! Витя?! Что я тебе сказал?!
   Он наверно подумал, что я его сейчас начну бить, как Полянского - Давай заявление, - черканул роспись, - На. Иди отсюда.
   Собрание нам было гарантировано.

   Собрались через неделю. За два дня до праздника Победы. Я обошел всех знакомых коммунистов, и Паша тоже поговорил кое с кем. Да и многим просто было интересно, как эта история обернётся. Народу набился полный зал заседаний.
   Утвердили президиум, выбрали секретаря, объявили повестку дня, единственный вопрос – "Заявление члена партии Серого Л.В. о недостойном поведении члена партии Полянского О.С."
   Началась долгая и нудная официальная часть. Октябрь сидел спокойно, поглядывал насмешливо.
   После того, как я рассказал - как в действительности обстояли дела, поднялся Петелин, временно исполняющий обязанности заведующего РПС и объявил:
   - Ложь! Я сам, лично  видел как Серый бил Октября Сергеевича. Я как раз зашел к нему в кабинет по делу, и вижу - такое безобразие. Серый-то, как меня увидел, так сразу сбежал. А то бы я ему, мелкому, навалял.
   Потом повернулся ко мне, - Счастье твоё Лёнька, что ты смылся.
   То, что я против него мелкий, это действительно. Я и ростом на голову ниже Петелина, и в плечах поуже. Тот был здоровенный мужик. Теперь мне стала понятна самоуверенность Полянского. У него в запасе, действительно, был "свидетель"…
   Тут встала бухгалтер роно. Пожилая женщина. К сожалению, не помню фамилию. Но хорошо помню, что была она старым коммунистом. Не по возрасту, а по стажу в Компартии. Абсолютно принципиальный, суровый и бесстрашный человек. Во время боёв с Колчаком она служила в Красной Армии. В интендантской службе. К её мнению прислушивались, побаивались. Рассказывали, что однажды отряд колчаковцев прорвался в тылы и напал на обоз. Так эта женщина, организовала оборону и обоз не отдали. Сама лично из нагана несколько мужичков-колчаковцев пристрелила.
   Она, без дипломатий, сказала, - Анатолий Яковлевич, что ты врёшь? Ты же пришёл к нам тогда, когда Серые уже давно уехали. Я как раз покурить выходила.
   Петелин взвился - Я! Коммунист! Вру?! Да как ты смеешь?!… Это Серый врёт! Прячется за женской спиной! Глубоко непорядочно!... Да вы поглядите на его жену! Ну что она может сделать Полянскому?!... Что?!... Иди сюда Серая...
   Катя послушно и стеснительно вышла к президиуму. Смущённо смотрела в пол. Катенька к весне похудела, пришла в свой нормальный вес, и, рядом с круглым Полянским, она, действительно, выглядела маленькой и беспомощной. А рядом с Петелиным так и вовсе.
   - Ну, что ты ему сейчас сможешь сделать?! Встань, Октябрь Сергеевич! Ну, Серая, покажи всем, как ты его била! - Язвил Петелин, размахивая ручищами.
   Катенька скромно пожала плечиками, - Ну, как-как... Вот так, - резко повернулась и врезала ножкой Октябрю в пах. Быстро, как щелчок фотоаппарата.
   Тот побагровел, согнулся, засунув сложенные ладошками руки между ног.
   - Ты… Сука… Второй раз.
   Тишина, гробовая. Я встал, быстро подошёл к Кате. Не дай бог, кто замахнётся на жену - поубиваю ****ей.
   В тишине, из середины зала кто-то удивлённо спросил. - Так выходит в первый раз… тоже - она?... Не муж?
   Катюша покивала, покраснела, сконфужено крутила колечко на пальчике. Спросила Петелина - Я могу сесть? Тот вяло махнул, прошептал ошарашено - Садись.
   И тут кто-то начал смеяться. Всё громче и громче. Остальные тоже распробовали комизм ситуации. Через несколько секунд хохотали все. А Леночка Коростелёва встала и зааплодировала. И многие женщины тоже поднялись и стали хлопать. Видать не одну Лену он достал своими погаными лапками.
   
   Ехали домой в приподнятом настроении.
   - Ну, ты у меня молодец. Великая советская актриса. Как сыграла.
   Катюня смеялась - Ты смотри, какие аплодисменты сорвала. На гитаре играю, пою - не так принимают... Может мне номер с Полянским придумать.
   - Ага. Выводить Октября на верёвке и пинать его по яблокам. Народ толпами будет валить.
   Жена смеялась, развивала тему, - С гастролями поеду. В Москву.
   Хохотали до слёз, аж остановиться пришлось. Сидели обнявшись и смеялись.
   - Катенька, сегодня ты меня спасла. Ты понимаешь это? Ведь могли посадить.
   - Лёнь, - отвечала жена, -  если бы я не сорвалась в его кабинете, ничего бы и не было. Следовало-то, по роже дать и достаточно… А я ему всё хозяйство в лепёшку…Так что...   
   Я ей сказал - Знаешь чего я боюсь? Что у тебя молоко пропадёт. От переживаний.
   Она весело и небрежно ответила - Да куда оно денется. Почти год уже кормлю, а оно всё не убывает.
   Тяжело вздохнула, пожаловалась - У меня иногда поясница болит. То живот впереди себя с двойней таскала, а теперь эти… - она приподняла груди ладошками, - два арбуза.
   Потом спросила - Мы победили?
   - Думаю - да. Победили.
   - Лёня, а у нас вода есть?
   - Морс есть в сумке. Там, кстати, и котлетки.
   - А простая вода?
   - Да, есть. Целая канистра, на всякий случай.
   - А полотенце?
   - Есть Катенька. Два. Я ведь запасливый куркуль. Ты хочешь умыться?
   - Нет. Сверни-ка здесь подальше в лес, - указала пальчиком.
   Когда закатились по лесной дороге в березняк, Катенька открыла дверку и перебралась на заднее сиденье. Похлопала ладошкой рядом с собой - Иди сюда, быстренько. Я пересел к ней, взял её ручки и стал обцеловывать пальчики. Жена смотрела ласково, с хитринкой - Обожаю, когда ты так делаешь…
   Через секунду опрокинула меня, нависла - Лёнь, только ты не думай, что это похоть какая-то. Просто очень хочется почувствовать нас одним человеком.
   - Кать, ты что - оправдываешься? - посмеивался я.
   Она заткнула мне рот поцелуем…

   Сидели, уже одевшись, открыв дверку настежь. Катенька у меня на коленях, плотно прижавшись ко мне и телом и ногами. Я обнимал её и тоже старался почувствовать её всю.
   После близости, ощущение полного единства постепенно проходит, утекает. А терять его сильно не хочется. И если прижаться друг к другу вот так, как можно плотнее, то это чувство уходит медленнее. И не так болезненно. А то ведь, прямо, как человека надвое раздирают.
   Катя приподняла голову, насторожилась - Ты слышишь?
   - Что? - Забеспокоился я.
   - Прислушайся. Шум какой-то.
   Я прислушался. Сначала ничего, а потом понял - по всему лесу стоял лёгкий шорох. Было абсолютно безветренно, даже немного душно. Трава уже пробилась, зазеленела. А берёзы стояли голые, безлиственные. Веточки не шелохнутся. Ни ветерка, ни дуновения. Только солнышко припекает. А шум идёт по всему лесу.
   Мы встали, осматривались, пытаясь понять - откуда звук. Катя напряжённо слушала. - Лёня, это берёзы шуршат.
   Подошла к ближнему дереву и внимательно смотрела на веточки. Вдруг ахнула, - Иди сюда! Смотри!
   Я приблизился, глянул, не понимая. Жена показала пальчиками обеих рук на ветку, - Смотри внимательно.
   Я смотрел - ветка как ветка. И вдруг, с лёгким, почти неслышным щелчком, одна почка лопнула и стала раскрываться. Показалось нежно-зелёное нутро и крошечный листик высунул наружу язычок. А через секунду другая. Катя повернулась, глаза восторженно блестели, - Ну? Видел?
   - Видел, Катя. Никогда не думал…
   Катюня радостно огляделась вокруг, - Вот как, оказывается, весна-то приходит. Это надо же... Весенний шум.
   Стояли и слушали этот шёпот весеннего леса, как самую лучшую в мире музыку. Наше единство вдруг стало возвращаться. Мы шагнули друг к другу, обнялись, прижались. Что происходило - непонятно. Но было так хорошо...
   
   Приехали в свою деревню, зашли в дом, навстречу мама, - Ну как?
   Катя обняла её, - Мама, мы победили. Победили всех.
   - Слава тебе Господи! Какие вы у меня молодцы. - Потом разулыбалась, - Пойдемте, что-то покажу.
   Зашли в нашу спальню. Петя сидит на половике, перебирает игрушки, а Вася стоит у нашей кровати и держится за одеяло. Дети увидели папку с мамкой - заулыбались, залопотали.
   Мама встала на колени у качалки, протянула руки к Васе, - Васенька, внучек, иди к бабушке.
   Тот повернулся боком к кровати, держась одной рукой, и улыбался до ушей, зайчик мой белобрысенький. Сверху два зубика, снизу тоже два.
   Бабушка не унималась, - Где у Васеньки ножки?
   Сынулька, опустив голову, посмотрел на свои босые лапочки, пошевелил пальчиками.
   - Праавильно! Воот где у Васеньки ножки. А как Васенька пойдёт к бабушке? Ну-ка покажи маме с папой.
   И это чудо, отпускает покрывало и шлёпает в бабушкины протянутые руки. Тут конечно аншлаг. Все его тискают, целуют. Он верещит и что-то гугукает.
   Катенька взяла на ручки Петю и спросила, - Петенька, золотце моё, а ты когда пойдёшь ножками? Видишь - братик, уже. Вон, какой молодец. Давай-ка и ты... Догоняй.
   Этот маленький философ обнял мамочку, положил ей головушку на плечо. Потом посмотрел на меня, стоящего сзади, и улыбнулся так печально и так мудро. Я взял его ручку и стал целовать пухленькие пальчики. Сынок аккуратно отнял у меня ручонку и стеснительно спрятался за жену.
   А через день тоже пошёл. Причём так, как будто сделал нам одолжение. Чтобы не приставали. Продефилировал по спальне, встал, посмотрел на нас внимательно - что, мол, убедились. И снова сел мастерить что-то своё из дощечек и кубиков. А наши аплодисменты, и наши восторги - полностью игнорировал.
   Мама сказала, что Петенька точно такой, каким я был в детстве.
   Интересно получилось: Вася, внешне - копия меня, Петя - вылитая мать. А по характерам наоборот.
   Петенька спокойный, уравновешенный, рассудительный. Вспоминаю его в детстве, и без книжки припомнить не могу. Всегда он что-то читает. Говорит взвешенно и продуманно. Всё у него всегда - "намечено". Всё по плану.
   Васенька - шустрый, энергичный. Если где-то на селе ребятишки подрались, он обязательно в драке поучаствовал. Отстаивает, понимаете-ли, справедливость. Только что тут был, через секунду уже в другом конце деревни. Скоростной, как Катя.
   Вот такой генетический парадокс.

* * *

   Петелину влупили "строгача", с занесением в личное дело. Октябрь заявление отозвал. Его убрали из районного отдела образования и назначили директором школы дальней деревни, в одном из северных районов области.
   Я годом позже поинтересовался судьбой Октября. Он пропал. Говорят, пошёл в тайгу и пропал. Не нашли. Только я думаю так - чтобы Полянский пошёл по грибы-ягоды или на охоту? Да никогда в жизни. Не тот человек.
   Вернее всего опять ручки распустил. А на северах народ суровый. Закон - тайга, хозяин - медведь. Думаю - прибрали мужичка. Чтобы не сепетил, не путался под ногами.
   Вот такой случай. А доведи дело до суда, никто бы и не удосужился вызвать свидетелем бухгалтера роно. Так бы и навесили на меня всех собак.

   Немного позже, после всего, мы с Катей поговорили на эту тему. Она огорчалась -  Почему мы так живём? Беспокойно.
   А поводом для разговора стал один случай.
   Наташа попросила отвести одну женщину в райцентр, в больницу. Я сразу согласился. Если была серьёзная необходимость, я никогда не отказывал.
   Бывало ведь и так - приходят мужики. - Серый, давай, сгоняем с тобой в Толоконцево.
   - А что случилось?
   - Да там водку привезли, надо затариться.
   - Сейчас нахрен! Брошу всё и попрусь за водкой! Мозги-то есть?!
   Обиделись… Да и насрать. Гурманы хреновы… Ну пили бы самогон. Нет, водка, оказывается "скусней". Чего там вкусного-то?!...
   А тут дело серьёзное, человек заболел. Ну и поехали.
   По дороге, моя пассажирка стала со мной заигрывать, прижиматься. Честно сказать, меня это возмутило. Так вести себя со мной имела право только Катя. Вот эти подщекатывания, прижимания, сюсюканья, позволены только жене. Сама мысль о том, что от меня ждёт "благосклонности" чужая баба, шокировала и злила. И не подумайте, что я рисуюсь. Катя не просто любимая женщина, она подруга, она мой товарищ и мать моих детей. И, вот такое, беспардонное вторжение в нашу жизнь постороннего человека… Фактически, это попытка развалить мою семью.
   Я сдержанно попросил прекратить. Она не угомонилась. В конце-концов просто откровенно полезла в штаны.
   Я остановил машину и пообещал высадить на полдороги, если это безобразие будет продолжаться.
   Спутница обиделась до слёз. Мы с ней немного поговорили. Она, в принципе, неглупая баба. С Катей, конечно, не сравнить, куда там. Но… неглупая.
   Что меня поразило - она укорила. Выговаривала сквозь слёзы.
   - Почему всё Катьке? Я-то чем хуже? Вон вы как живёте. Радостно. Всё целуетесь, да милуетесь. Или это только на людях?
   - Нет, Рая, это и без людей так же.
   - Ну вот! Для неё всё. И домина вон какой, и машина, и на руках её носят. А я, от своего придурка, только тумаки и вижу. Почему ей так везёт?! Почему мне - нет?!
   - Не знаю, Рая. Может, ты что-то не так делаешь?
   - А что я должна делать?! Подскажи! Ты же умный мужик. Скажи - что мне делать, чтобы у меня было так же?
   Я прекрасно понимал, что ничем ей помочь не могу. Я понимал её обиду, её боль и всю безвыходность её ситуации. Только исправить положение было не в моих силах. Потому ушёл от ответа.
   - Не знаю, Рая. Не знаю... Не такой уж я и умный, чтобы советы давать. Ладно, поехали. Не обижайся.
   - А мне обидно! Вот и ты меня сейчас оттолкнул. Я что - уродина какая?
   - Что ты, Рая. Ты красивая женщина (тут нисколько не польстил). И умная. Вот только помочь я тебе не могу. Ты должна сама… Сама думать, сама решать. Единственное, чем я могу тебе помочь, это деньгами. И всё.
   - Да что деньги!... Мне, иногда, жить не хочется.
   - У тебя дети.
   Вот так и съездили.

   Вечером пошептались. Я рассказал всё Катеньке. Пожаловался - Мне, Катюнь, горько, что я ничем им помочь не могу. Ведь у них есть всё, чтобы жить нормально. А им не живётся.
   - Лёня, ты же свои мозги людям не вставишь. Рая, конечно, сука, двинуть бы ей в глаз. Но… Чего-то они не понимают. Взять женщин. Их дети у меня в школе. И я с ними разговариваю не только про учёбу, но и про жизнь… Они иногда такое говорят… Страшно становиться. А для них это норма. Понимаешь? Они считают, что это нормально. А на самом деле, их матерей унижают. Постоянно… Я, например, разговариваю с ребёнком и чётко вижу - какая у него семья, что у него за отец, что за мать. Дети, они как зеркало, они отражают своих родителей... И мне иногда страшно.
   - И ещё… Знаешь, Катя, нам завидуют. Сильно завидуют. И это плохо. От зависти могут и гадостей понаделать. Да уже и делали. Помнишь, гвозди кованные разбросали у ворот. Я проколол колёса. Кто-то, видно, сильно радовался.
   - Почему нам не дают спокойно жить? - Сетовала жена, - Мы же ничего плохого не делаем, никому не мешаем. Почему на меня постоянно нападают?
   Я заволновался, - Кто опять, Катюня?
   - Да я так… В общем смысле… То Гришка, то Степан, то Коробов. И Октябрь, свинья, туда же!... И с Андреем эта история… Почему так?
   - А ты что хотела, ясынько? Быть красивой женщиной, и чтобы к тебе мужики не приставали?
   - Ну, если так, я не хочу быть красивой. Я хочу спокойно жить, спокойно работать и рожать детей.
   - Теперь, после истории с Полянским, тебя трогать не будут. Весь район в курсе, что это опасно... Но по пьяни могут и попробовать. Показать свою смелость… Так что, Катенька, постарайся не оставаться одна. Давай завтра сядем и распишем день. Так, чтобы безопасно…
   - Лень, мне кажется - это чересчур. Что же мы, по ниточке должны ходить?
   Я вздохнул, придётся объяснять всё, до конца.
   - Катюня, дело не только в зависти. Или в кобелях-мужиках. Дело в том, что отношение к тебе не изменилось. Внешне вроде бы и нормально, но для половины деревни ты до сих пор "порченная"... В принципе - наплевать. Но тут есть ещё кое-что.
   Катя смотрела горько и обижено. Но мне пришлось продолжать.
   - Они считают, что тебе повезло. Поняла?
   Катя строго спросила - В чём повезло? Что я попала в твою семью? Да, мне повезло. Ну и что?
   - Нет. Ты не поняла. Они считают, что всё, что у тебя есть - твой ум, твоя школа, любовь ребятишек, талант играть на гитаре, умение вкусно готовить, ну и остальное… всё это тебе досталось случайно.
   - Ты хочешь сказать… Они что, думают, я сидела, ничего ни делала, и всё это на меня с неба свалилось?
   - Да, золотце, именно так они и думают. Мне, этот разговор с Раей, на многое глаза открыл. И, самое главное, они считают, что всё это, досталось тебе несправедливо. Что это у них должна быть такая жизнь… У них. А не у тебя, у "порченной"... Им кажется, что ты их обобрала. И они могут "отомстить". Вот, так вот…
   Катенька была в шоке. У неё слёзки на глазах навернулись. Она водила ладошками, пыталась что-то сказать... Посмотрела на меня жалобно - Лёня, может ты ошибаешься?
   Я вздохнул - Нет, Катюня. Это так. Ты немного подумаешь и поймёшь. Кстати, многое встанет на свои места. Но главное не это. Главное, ты должна понять, что для тебя опасны не только мужчины, твои "воздыхатели", но и женщины.
   Жена растерялась. Спросила - Наташа? Аня?
   - Что ты, Катя. Это же "наши". Им самим завидуют. И они тоже в опасности.
   - А Тамара, Любаша, Лена, Настя?
   - Они тебе тоже завидуют, но по-другому. По-хорошему. Ты же с ними дружишь. А тем, кто одинокие, мы с тобой ещё и помогаем. Так что твой "женский клуб" не опасен. Твои подружки… Они умные. Вы и собрались вместе потому, что похожи чем-то… Но есть такие, как Феня Копычева, или Вера Серая. Это, конечно, крайний случай. А сколько тех, кто открыто вражду не демонстрирует?
   - Они что, могут напасть?
   - Люди, от зависти, способны на бездумные поступки... Открыто в драку с тобой никто не рискнёт. А исподтишка… Сплетню пустить, по хозяйству напакостить, или в школе нагадить. "Поколдовать", прости господи. Раздраконить пьяного мужика и натравить на тебя. Да много чего… Так что давай-ка пересмотрим немного нашу жизнь.
   Катенька лежала на спинке, смотрела в потолок. Долго молчала. Думала. Потом медленно покивала, - Даа… Ты меня убил... Теперь мне многое стало понятно. Очень многое... Всё, Леня, больше ничего не говори. Остальное завтра. Мне надо подумать. Дай, я переварю всё это…
   Мда… Поговорили…

   Через минуту прошептала - Знаешь, я сейчас думаю о тебе…
   - Хорошо или плохо?
   - Не перебивай, - попросила Катя. - Тут запутано… Лёня, мне кажется, ты…Мне кажется, ты какой-то, без души…
   - Так, приехали… Катя, это серьёзное обвинение. Объясни.
   - Смотри: Тебя нельзя соблазнить. Ты ведь Райке не поддался. Думаю, и у других тоже не получится.
   Я не перебивал, ждал продолжения.
   - Тебя нельзя запугать. Тебя нельзя купить. Тебя нельзя подпоить, и заставить сделать по пьянке глупость… Тебя нельзя обмануть. По крайней мере, очень трудно... Тебя нельзя разозлить. Ты же, вместо того, чтобы злиться, сядешь думать. Анализировать. А потом ещё, упаси господи, пойдёшь и прибьёшь втихую. И тоже как-то… Без нервов… Лёня, у тебя нет слабых мест. У нормального человека так не бывает.
   - У меня есть слабые места…
   Она привстала, - Да? Какие?
   - Мои дети, моя жена, моя мама. Вся моя семья. У человека, который нормально относится к своей семье, есть слабое место… Хорошо, если "семья" это понимает и не суёт голову в задницу.
   Катенька даже обиделась, - Я поняла. Ты намекаешь на Полянского?... Или на Нефёдова?
   - Намёки, Катя, это тоже слабость. А я тебе описываю общие принципы. Если близкие люди не делают опасных глупостей, лидеру легче живётся. Впрочем, и всем остальным - тоже.
   - Но сейчас, ты говоришь о Полянском?…
   - Катюнь, ну дался тебе этот Полянский. Забудь ты про него. И про Нефедова тоже. Я не собираюсь тебя попрекать… Сейчас я говорю не о нас с тобой. Я говорю о принципах построения семьи. Клана.
   Так на этой строгой, серьёзной ноте и уснули.

    Весь следующий день у меня в голове крутились Катенькины слова. Выходит я настолько сильно, настолько заметно отличаюсь от остальных. Чем?
   Есть у меня, конечно, навыки и знания… скажем так - не совсем обычные. И я, с набором этих знаний и навыков попал в обычную деревенскую среду. Но я ведь стараюсь не выделяться. По мере возможности.
   Может я оказался не на месте. Может мне бы, куда нибудь в войска. Впрочем, нет - здоровье не позволяет. А тут, в обыденной жизни я чужой. Не из этого мира.
   Поэтому и относилсятся ко мне, как к "чужому". И сколько бы хорошего и доброго я не сотворил, всё равно для окружающих останусь "чужим". Ну, разумеется, кроме родни.
   Стало горько.
   Попереживал-попереживал, а потом успокоился. Ладно, пусть всё так и остаётся. Может это и к лучшему.
   Вечерком поговорил с женой. Облегчил душу. Она мне окончательно мозги на место поставила.
   - Лёнечка, ты ведь не хуже других. Ты лучше. Намного… Мне, конечно, завидуют, тут ты правильно сказал. Но не только потому, что я хорошо живу. Завидуют ещё и тому, что у меня есть ты, - заглянула в глаза, - Понял? И тут уж ничего не поделаешь.
   Потом усмехнулась криво, - Мужики тебе завидуют, потому, что у тебя есть я. Завидуют-завидуют, я же вижу. Бабы завидуют мне, потому, что у меня есть ты... Только вот что я скажу - им… тем, кого зависть ест, надо изменить свою жизнь. Это им надо пересмотреть... А мы с тобой меняться не собираемся. Нам и так хорошо.
   Судьба наградила меня мудрой супругой.

* * *

   Катенька закончила свои дела в школе к середине июня. Мы собрали все документы. Потом я сгонял на мотоцикле к Сергею Егорычу, к председателю колхоза, взял у него направление в город, на учёбу. И поехали поступать в ВУЗы. Провожали все. Вся семья. Как на спецзадание.
   А как же. Мы с Катей станем "образованными", пойдем вверх, потянем за собой всех своих.
   Да и просто радовались за нас, чисто по-человечески. Стояли у ограды, махали вслед машине.
   Катенька за рулём. Пока по деревенским дорогам. Это уже там, на большаке, я сел водителем. А пока жена выруливала. Она же у меня "безправная" была, только осенью пятьдесят пятого права получила. После того, как нам всем паспорта выдали.
   Перед нами стояли абсолютно ясные задачи. Катенька в педагогический институт, на преподавателя начальных классов. Я в сельхозинститут, на экономический факультет.

   Почему именно на экономический? А это Паша.
   Как-то мы у них гостевали. Вышли "покурить" на крылечко (Паша курил), и он прочёл мне небольшую, эмоциональную лекцию.
   - Лёня, вокруг меня дилетанты. Иногда, аж плохо становится. Взять нашего "первого". У него партшкола за плечами… И всё! А он диктует, приказывает. Иногда такое брякнет - никуда не натянешь. Начинаешь ему объяснять - он обижается… Лёня, ты же в ВУЗ пойдёшь? Давай на экономический, а... Мне же тут опереться не на кого. Одни неучи. А так… Я пойду вперёд, ты следом за мной… Дело не в карьере, дело в том, что я знаю - что и как надо делать. А мне не дают! Значит, надо выходить выше. Чем выше, тем больше простора для внедрения нормального хозяйствования. И нужны помощники. Единомышленники. Давай-ка, Серый, наляжь на экономику…
   - Паша, ты серьёзно?
   - Да куда уж серьёзней. Ты посмотри - что делается! Взять "Никиту"… Кое-что он, конечно, делает правильно, грех осуждать. Но, иногда, городит такое, что волосы на голове шевелятся. Чем больше будет образованных людей на местах… Экономически образованных… Тем легче станет смягчать… Уменьшать вред от неразумных приказов.
   Я несколько затормозил. О таком повороте дел я не задумывался.
   - Серый, - продолжал Паша, - ты же не собираешься всю жизнь на тракторе гонять. Ты начнёшь пробиваться в руководители. И если у тебя техническое образование, то выше главного инженера, или начальника МТС тебе подняться будет трудно. А с дипломом экономиста ты сможешь руководить любым объектом. Для тебя не будет разницы - командовать фермой или всем районом. Понял? Ты будешь знать принципы…
   - Пашь, так это мне все мозги надо перестроить. Я ведь думаю схемами. Передний мост - задний мост. И в жизни так же.
   - Вот и отличненько! Ты думаешь, - экономика, это как рисование, или литература. Да там сплошь схемы! Это как раз по твоим мозгам. Лёня, мужиков в экономике нет. Вот где беда! Что ни экономист - то баба. А в нашем деле нужны мужские головы. Подумай, Лёня. Я тебе плохого не посоветую…
   Если честно, о карьере я не думал. И не потому, что я не карьерист. У меня амбиции того… Есть они у меня. Но припоминая все предыдущие чистки, аресты и протчая… Семья дороже карьеры.
   Я так и сказал Пашуне.
   Он успокоил - Всё, Серый, о сталинских временах забудь. Ты думаешь, курс сменился, потому что Сталин накрылся? Нет, дорогой… Назрела историческая и экономическая необходимость. Понял? Все методы, которые применялись до сих пор, начали приносить не столько пользу, сколько вред. Поэтому репрессий больше не будет. Глупость будет, казнокрадство будет, самодурство тоже. От этого никуда не денешься. Но про репрессии забудь - это уже не повторится.
   И уговорил-таки.

   Я сдал документы в "Сельхоз", записал всю нужную информацию в тетрадочку. И поехали в "Пед".
   Зашли в вестибюль, там огромная информационная доска для абитуриентов. Вот тут, у этой доски, Катенька и стала в тупик…
   Она обнаружила, что существует музыкальный факультет. Не поверите - побледнела. Глаза растерянные, ручки места не находят, губка задрожала.
   - Катя… Ты что, сокровище моё? Что случилось?
   Она ткнула пальчиком. - Смотри.
   Я почитал - Ну? И что?
   Она со слезами, - Я не знаю, что мне делать!
   Вахтёрша на нас зашикала. Я взял Катеньку за руку и вывел на крылечко.
   - Катюня, ягодка, да что случилось-то, господи?
   - Лёнь, я настроилась на начальные классы. А теперь хочу на музыку.
   - Ну, так иди на музыку.
   - Я и на начальное образование хочу… А два курса я просто не вытяну.
   - Тебе никто и не позволит учиться на двух курсах.
   - Лёнь, - уткнулась мне в грудь, всхлипывает, - помоги. Что делать-то.
   Тут на крылечко поднимается милиционер. Настоящий, не то, что нынешние. Начищенные сапоги, галифе, портупея. Прошел мимо, потом вернулся, строго на меня посмотрел, - Всё в порядке?
   Я ему говорю, - Слушай, лейтенант, скажи сходу, куда жене поступать - первоклашек учить или музыку преподавать?
   Он не задумываясь, - Музыку.
   Я поинтересовался - А почему ты так решил?
   - Я музыку люблю, - и пошёл.
   - Катя, помнишь список дисциплин? История, философия, иностранный язык, психология, педагогика… Они же и там и там одинаковые. Правильно?
   Она покивала.
   Я продолжил, - Базовые знания по начальным классам у тебя есть. Училище, всё-таки…  Да они и не базовые. Про первоклашек ты можешь рассказать больше, чем педагоги в институте... А музыка… Ты же от природы музыкант. Ты же станешь великим преподавателем пения!
   - А моя школа?
   - Вот в школе и будешь учить. И "начальное", и пение. Ты зря расстраиваешься. Всё складывается - как нельзя лучше. Давай-ка, поступай на музыку.
   Она обняла, чмокнула, - Спасибо, ты меня спас! - И умчалась сдавать документы.
   Я вслед крикнул, - На баян подавай, Катя! Не на гитару, а на баян!
   Она оглянулась, всплеснула руками, - Точно!
   Вахтерша поморщилась, - Ох, какие вы шумные.

   Я сдал вступительные нормально. Математику даже на пятёрку.
   Катенька тоже прошла, без сучка, без задоринки. А когда специальная комиссия попросили её спеть, проверяя слух, она вышла, забрала у меня гитару, вернулась и спела. А потом сыграла, из классики. Я стоял у чуть-чуть приоткрытой двери и подслушивал. Тоже переживал.
   Кто-то, мне невидимый, из приёмной комиссии, мужским голосом сказал, - Эээ! Милая девушка! Так вам надо не сюда. Вам надо в музыкальное училище. Специализированное.
   А какая-то женщина уточнила, - Вы только дома занимались, без педагога?
   Катенька упавшим голосом спросила - Не примите?
   Все засмеялись, и тот же женский голос сказал, - Да, с распростёртыми объятиями, гений вы наш!
   Вышла жена с гитарой. Сияет. Схватила меня под руку, потащила на улицу к машине. По дороге восторженно заявила, - Лёнька, мне сказали, что я гений!
   - А я разве тебе этого не говорил?
   Она положила гитару на заднее сиденье, чмокнула мимоходом в скулу, - Ты у меня тоже - гений. Ну, всё, поехали быстренько домой. Дети ждут.

* * *

   К тому времени дядька Семён Бабушкин стал очень плох. Возраст. И почки начали отказывать.
   Ближе к середине июля он пришёл к деду. Точнее сказать - ко мне. А мы все в тот день собрались у Петра Фадеевича. Баба Поля и Катенька устроили пельменный день. Накрыли столы. Да не только пельменями. Тут и окрошечка, и сладкие вареники на любителя и детям. И жареная рыбка. Да много чего всякого. Сидим, кушаем, разговариваем. Тут заходит Семён. Катенька его сразу к столу, обсказала "меню", принесла рыбки. Бабушкин пожевал карасиков, повздыхал. Посмотрел на меня.
   - Я, Лёня, вообще-то, к тебе пришёл.
   - Что случилось, дядя Сёма? Помочь чем-то?
   - Мне-то уже ничем не поможешь… Старый стал. На погост пора.
   Все замахали руками, загомонили - Не выдумывай Сёма! Какой погост? Что это ты, собрался? А мы как - без тебя? - Льстят, конечно. Поддерживают мужика морально.
   Семён заблестел слезой, - Всё, ребята. Был Семён, да весь вышел. Видать пришло и моё время... Я вот что хотел… Надо, Лёня, тебе вместо меня управляющим.
   - Что, дядь Семён - всё так серьёзно?
   Дед спросил, - Семка, что у тебя болит-то, скажи. Может, я помогу.
   - Да всё у меня, Петя, болит. А особенно душа… Работать уже тяжело. Еле ноги таскаю. Отделение надо передавать… Я посидел, подумал… Кроме Лёньки, некому. Он и тверёзник записной, и в институтах, и в партии… Сам не украдёт и другим не даст.
   Оглядел тоскливо нашу компанию. - Он у вас паря молодой, но серьёзный. Так что… Вот… А я всё - уходился. Что скажешь, Лёнь?
   - Дядя Сёма, ты что, прямо завтра помирать собрался? Давай пойдём к Наташе, не опускай руки.
   - Нет, Лёня, я уже решил. Если ты согласен, я поеду, поговорю с Лаптевым. Буду двигать тебя в управляющие отделением. Сколько тебе дать времени, на мороку?
   Дед сказал, - Лёня, соглашайся сейчас. Кроме тебя в Михайловке кандидатуры нет. Берись, внучек, не увиливай от ответственности. Посмотри - Семёну видать, и правда, плохо.
   Вот, ёлки зелёные! Как было славно. Сидели, хорошие разговоры говорили, кушали пельмени. Душа отдыхала. И на тебе - "не увиливай от ответственности".
   Я посмотрел на Катю. Она посерьёзнела лицом - Дед правильно сказал. А мы тебе поможем.
   Все закивали как болванчики.
   Дед опять взял слово, - Лёня, ты же там, четыре года на хозяйстве, старшиной… Это же - какой опыт!
   - Деда, я "там" приказал - ребята сделали. А тут… Сплошные дипломатии с психологиями.
   Тут и мама вставила - Надо, Лёнечка. Кроме тебя - некому.
   Они не понимали, что у меня все планы наперекосяк. Всё заново перекраивать. И, самое главное…
   - Вы чего-то не понимаете. На МТС я деньги получаю. Деньги! А в нашем "Совете Ленина" что буду иметь? Трудодни и головную боль?
   Катя сказала - Лёня, это же "твоя территория". Помнишь, мы говорили о детях, как им тут жизнь обустроить…
   Никто не понял, о чём она, но опять закивали, задакали.
   Дед объявил Семёну - Он согласен, Сёма.
   Я развёл руками. Что творится! А!
   Семён положил мне руку на плечо, - Дело, Лёня, ответственное, тяжёлое. Но ты вытянешь. Я уверен.
   - Ладно, - сообразил я, - договорюсь, в случае чего, с Сергей Егорычем на совместительство. А там посмотрим. Но только, ребята, если почувствую, что не потяну - уйду. Не обижайтесь.

   А двадцать третьего июля я принял Михайловское отделение. В должности ВрИО управляющего. По совместительству.
   Оно работа-то - ничего... Если ничего не делать. Как Семён... У меня так не получалось. Ну и закрутился я, как белка в мясорубке.
   Кстати, про мясорубку. Знаете, почему наши сибирские пельмени вкуснее, чем городские? Мы фарш не на мясорубке крутим, а рубим острой, как бритва, сечкой в берёзовом корытце. Оттого и мясо сочнее.

* * *

   Что-то я опять про работу, про учёбу, про прозу жизни. А надо - "Про любовь".

   В это лето Катенька изобрела одну штучку. Ну, не изобрела, а так… спонтанно получилось, в первый раз.
   Мы поехали вдвоём в выходной за клубникой. Объехали несколько заветных полянок, нашли одну, нетронутую. Я уже настроился на сбор, а Катенька спросила, - Лёня, у нас вода есть?
   - Есть Катенька. И полотенца тоже есть, - усмехнулся я.
   Моя благоверная хитро сощурилась - Ух, какой ты у меня понятливый, - и забралась на заднее сиденье.
   Я перебрался к ней и тут же попал в кольцо её горячих рук. Мы целовались изощрённо, прочувствованно, зная - как доставить удовольствие поцелуями супругу. Внимательно исследовали губы друг-друга. Катенькины губки были такими мяконькими, такими сладкими, такими теплыми. Поплыла волна восторга от возникающего единения душ. Сердце распирало от предвкушения близости. Я чувствовал - Катюня тоже упивается процессом…
   И вдруг - стоп! Что-то разладилось. Катя рванулась от меня, оттолкнулась. Смотрела не мигая. Зрачки расширены, глаза злые, как у разъярённой кошки. Картинка ещё та.
   А губы улыбаются.
   Я потянулся к ней, она резко оттолкнула мои руки. Я растерялся, но попытался снова её обнять. И тут Катюнька хлестанула меня пощёчиной. Не сильно. Так - шлепок.
   Честно говоря, в первый раз я немного испугался - всё ли в порядке у жены с головой.
   Чувство единения не пропало, но маятник эмоций качнулся в другую сторону. Возникла настороженность. Какая-то антипатия. И это чувство начало постепенно нарастать. Взаимно.
   Как только боль от разлада, достигла высокой точки, Катенька кинулась ко мне. Обняла горячо, зацеловала мне лицо, схватила мою руку, положила себе на грудь, зашептала, - Лёнечка. Миленький мой. Ты мой миленький. Целуй меня, быстренько.
   Маятник эмоций пошёл в другую сторону. Снова захлестнуло взаимным теплом, добротой и лаской. И снова, я гладил её жадно, нескромно. Шептал, - Кошечка моя. Ласковая моя проказница.
   Вдруг опять! Катюнька оттолкнулась-отпрыгнула, и опять мне пощёчину. Надула обиженно губки. Я уже понял, что к чему. Потянулся к ней. Она отбивала мои ладони, не позволяя прикасаться к её прелестям. Это фехтование рук продолжалось около минуты. Дисгармония, диссонанс нарастали. Появились оттенки злости.
   И в самый критический момент, на самой грани настоящего скандала, Катенька вновь бросилась на меня, обхватила руками, прижалась грудью, животом, бёдрами.
   - Лёнечка. Любимый мой. Любимый. Трогай меня. Вот здесь… Да-да, вот здесь…
   Опять горячие, сумасшедшие поцелуи. Бесстыдное блуждание рук. Пуговицы, резинки, крючочки. Катюня уже тяжко, прерывисто дышала и крупно вздрагивала. Удовольствие от ласк подбиралось к высшей точке…
   Снова разлад! Катюня расхристанная, полуодетая, красная от возбуждения рванулась от меня. Я метнулся к её телу, к её губкам. И снова получил пощёчину. Борьба завязалась нешуточная. Машина раскачивалась.
   Я прочувствовал смысл этой игры. Амплитуда эмоционального маятника с каждым разом увеличивалась. Чем сильнее неприязнь, с одной стороны, тем острее вожделение на другом пике.
   Возня не прекращалась. Мы оба уже вспотели. Я выкручивал ей руки (осторожно, в четверть силы, это ведь только игра), пытался добраться до запретного. Приговаривал, ласково, но сквозь зубы - Катенька, пусти мою руку, солнышко. Не сопротивляйся. Я ведь всё равно… Она отбивалась, рычала - Нет. Не смей. Отстань от меня.
   Наши эмоции скатывались к краю, за которым начиналась бездна взаимной ненависти.
   Вновь почувствовав опасную границу, жёнушка метнулась, обхватила меня, прижала. Целовала, как расстреливала. Содрала с себя остатки одежды, разметалась по сиденью, запричитала - Лёнечка, золотой мой, давай!  Давай скорее, Лёнечка!
   И сразу же, в первый момент истинной близости, завизжала, забилась в конвульсиях, прижала за шею одной рукой так, что позвонки хрустнули. Заколотила меня другой ручкой по спине. Кулачком, что было силы. Выкрикнула - Мама!!
   И потеряла сознание.

   Такое с ней уже бывало. Сознание, во время "этого", она изредка теряла. Но чтобы ТАК...
   Я уложил её поудобней на сиденье, накрыл одеяльцем, положил под голову свёрнутую куртку. Через полминутки, Катенькины щёчки порозовели, она задышала ровно и глубоко. Уснула, золотая моя девочка. Я смотрел на её умиротворённое лицо, на бисеринки пота на её лобике и верхней губке. Млел. Какая женщина! Что вытворяет!   
   Потом задёрнул марлевую занавесочку, чтобы комары не залетали, опустил стекло для свежего воздуха. Сам осторожно вышел из машины, тихонько закрыл дверку и пошёл собирать ягоды. Изредка подходя и приглядывая за спящей жёнушкой.

   Часа через два, когда я наполовинил уже второе ведро, услышал, как солнышко моё зашевелилось. Сидя на корточках я ждал. Позовёт.
   - Лёня! А где мои… Всё-всё, нашла. Лёнечка, достань воду из багажника.
   Я вытащил канистру, два полотенца и большую литровую эмалированную кружку. Открыл с одной стороны обе дверки "Москвича", получился закрытый с трёх сторон уголок.
   - Катенька, тебе помочь?
   Жена обошла машину, на меня взглядывала  испуганно-смущённо. Явно была в смятении.
   Я опять спросил, - Помочь? Красавица моя.
   - Нет, Лёнечка, я сама. Я тебя позову, если что.
   Посмотрел я на неё, разлохмаченную, помятую, распаренную от сна, и такая нежность влилась в сердце. Подошёл, поцеловал осторожно в губки и пошел в сторонку. Чтобы не смущать супругу.

   Потом наскоро добрали второе ведро ягод и снова сидели в машине - обедали.
   Если у нас днём получалось… Ну, вот так вот… То у супруги сразу разыгрывался зверский аппетит.
   Я облупливал ей варёные яички, подливал молочка, подкладывал котлетки. И смотрел на неё совершенно новым взглядом. Жена открылась мне с неожиданной стороны.
   И ещё я понял одну вещь. Мы мало говорим. Последний год мы мало разговариваем.
   Жизнь идёт как по расписанию, схематично. Как прошёл Катин день, я знаю с точностью до минуты. Если не происходит ничего необычного, то рассказывать нечего. И у меня - та же картина.
   В начале нашей семьи мы разговаривали постоянно. Наверно обмениваясь не столько информацией, сколько эмоциями. Мне, например, нравилось слушать её голос.
   А последний год, как-то всё прекратилось. Вроде бы уже всё познано и сказано.
   Кроме того, нам достаточно переглянуться, чтобы знать мнение друг друга о прочитанном, сказанном или произошедшем. Катенька сделала движение - и я уже понимаю что ей надо. Сходил - принёс, подал, пододвинул. Соприкоснулись руками - сразу почувствовали настроение, радость, боль, всё душевное состояние своей половинки. Обнялись - и вовсе как один человек. Слова, вроде бы, и не нужны.
   Но именно в разговорах выявляются нюансы. Маленькие, но очень значительные тонкости. Важные мелочи души.
   Выходит - что-то я упустил. Недоглядел.
   Поставил в мозгах галочку - "Разговаривать".

   Катя прятала глазки, молчала.
   Потом вздохнув, опять же не глядя, спросила, - Лёня, ты не обижаешься на меня?
   - За что? - Я мог сдержать улыбку.
   - Ну, как… Я тебя ударила.
   - Эх, Катя. Да если так, то… Да лупи, хоть целый день, - смеялся я.
   - Лёнечка, я не знаю, что на меня нашло. Сама не своя. Вела себя глупо, как дура. Мне так стыдно…
   - Катенька, звёздочка моя ясная - я наклонился, поцеловал в щёчку, - Это такое… Слов нет… У нас ещё никогда такого не было. Мне понравилось. Да ты наверно и сама почувствовала… Ты нормально себя вела, умница моя.
   - Лёня, так ты не обижаешься?
   - Нет, солнышко. Я тебе благодарен, за такое приключение… Ты у меня удивительная. Не каждая так сумеет…
   Она успокоено вздохнула, забрала у меня кружечку с молоком и принялась за бабушкины Полины ватрушечки.
   - Расскажи мне, что ты чувствовала?
   - Ох, Лёня, больше так делать нельзя. Я чуть не умерла…
   Но, иногда, всё равно - делала. Когда одни в машине.

* * *

   Наша духовная близость, наша потребность быть рядом, постепенно росла. По капле, незаметно. Но если взглянуть на то, какими мы были, к примеру, год назад, то различие ощущалось.
   Сама мысль о том, что мы могли не встретиться, пройти мимо, не стать близкими людьми, повергала нас в шок…
   В выходной, в полдень, я мёл ограду. Мама с Катей хозяйничали на кухне. Дети игрались в зале в манежике.
   Катенька вышла на крыльцо, укорила, - Лёня, ну что же ты так сепаратор-то закручиваешь? Пойдём, помоги открутить.
   Я зашёл, открутил… А мама с Катей продолжали свой разговор. Вспоминали то время, когда мы только познакомились.
   - Так он у меня и спрашивает, - говорила мама, разбирая аппарат, - приму ли я тебя. А то, мол, ничего не могу поделать, только о ней и думаю.
   - И ты разрешила?
   - Кать, да разве я позволила бы ему, упустить такую девушку.
   - Мама, а если бы ты не разрешила?
   Потом обратилась ко мне - Что бы ты, Лёня, делал?
   - Не знаю, Катенька. Наверно потерпел бы с полгодика, а потом опять…
   - Выходит, всё могло получиться по-другому… И мы бы с тобой…
   У Катеньки вдруг побледнели щёчки, она села на табурет, прижала руку к груди и задышала прерывисто, как тяжело больной человек.
   Я подскочил, взял за плечики, заглянул в лицо, - Что, Катенька?!
   Она спокойно так, без паники, - Лёня, мне плохо. Сейчас упаду.
   Взял её на руки, отнёс в зал, положил на диван.  И когда нёс, до меня постепенно доходило, что её огорчило до такой степени.
   Шанс встретиться у нас был мизерный. Меня могли убить на войне. Или я мог остаться инвалидом, прикованным к кровати. Катенька могла умереть, когда её выбросили из вагона. Её могли выбросить в другом месте. Или она могла бы доехать до Казахстана и остаться там. Или я, встретил бы другую девушку и приехал домой уже с женой. Да мало ли что могло произойти. То, что мы вместе - это чудо.
   Тут и мне стало плохо. Аж затошнило.
   Мама хлопотала вокруг. Испугалась.
   - Доченька, что с тобой?... Господи, Лёня, а ты-то чего?!
   - Мама, принеси водички. - Я присел на диван рядом с Катей, откинулся, расслабился. Катя с трудом перевалилась набок и положила голову мне на колени. Дышала шумно, с надрывом. Я гладил её по плечикам.
   Мама принесла кружку воды. Катенька отпила немного, я тоже пригубил. Вроде полегчало.
   Мама паниковала, - Да что случилось, дети?!
   Катя по-детски беспомощно всхлипнула, и укорила - Я бы что, так и жила одна, без тебя? А ты бы что, женился бы на другой, да?
   - Мам, мы представили, что могли жить поврозь…
   Потом жене - Нет, солнышко моё, я, в любом случае, женился бы только на тебе. Уговорил бы маму. Да я бы тебя по всему союзу искал, всё равно бы нашёл…
   Мама испуганно смотрела на нас, молчала. Оторопела. Потом прошептала, - Ну я и дура. Нет бы - помолчать.
   Катя взяла себя в руки. Повернула голову, - Мама, ты правильно сделала. Я должна знать всё. Это пройдет.
   - Дети, - сказала мама, - то, что вы встретились, наперекор всему, это не просто так. Это вас, деточки, бог свёл. Это он вас…
   К вечеру у Кати поднялась температура. Она слегла. Я помчался к Наташе. А у неё Яночка приболела. Я попросил сказать, что делать, а там уж сам.
   Прилетел домой, взял ложечку, проверил у Кати горлышко. Прижался ухом к груди, послушал - нет, дыхание чистое. Потрогал гланды, лимфатические узлы подмышками, на пояснице, в паху. Всё нормально. Значит от нервов.
   Накапал ей валерианочки и Катя уснула.
   Поиграл с детьми, мама их покормила, а я уложил спать. Катеньку полночи обтирал влажным полотенцем, сбивал температуру.
   Испугался порядком, потому что она до этих пор не болела. Впрочем, так же как и я. Ну, прихворнём чуток, да и дальше. Никакая зараза нас не брала. А тут такое.

   Утром Катюня проснулась раньше меня. Я спал рядом, прямо в штанах и рубахе, поверх одеяла. Бегал ночью, полотенце намачивал. Дети побузили, пелёнки им менял, да укачивал, да компотиком попоил. Так и уснул.
   Я тоже очнулся, - Ну как ты, солнышко?
   Она прислушалась к себе, помолчала, - Да вроде - нормально.
   Потрогал её лобик, температура спала.
   - Давай-ка мы с тобой не будем думать о таком... Хорошо? - Попросила супруга. - А то мне страшно.
   - Конечно-конечно, Катенька.
   - Пооткровенничать хочу.
   Я повернулся набок, - Давай, золотце. Я слушаю.
   - Лёня, я ведь как первый раз тебя увидела, в том октябре, так сразу полюбила. Сама не своя была. Ночей не спала. Всё сердце изболелось. Прямо - бредила. Так бы к тебе по темну и ушла.
   - Кать, я ведь тоже… С первого взгляда. И тоже все ночи напролёт ворочался, всё думал - как к тебе приблизиться, чтобы ты не обиделась. Боялся, что ты меня оттолкнёшь. Но только я сразу понял, что ты моя половинка. Любовь на всю жизнь.
   - Если бы я тогда, знала тебя так, как сейчас... Да я бы сразу, после того похода в кино, вцепилась в тебя. Я бы в тот же вечер осталась с тобой. И в кровать с тобой пошла, и всё, что ты сказал бы, сделала… Всё-всё. Только я ведь думала, - зачем я тебе нужна, опозоренная. И когда ты начал ко мне ездить, я боялась, что ты просто так, поговорить. Что я тебя, как девушка, не интересую. А когда поняла, что тебе нравлюсь, ещё больше испугалась. А мне так хотелось к тебе прижаться. Ты такой большой, добрый, сильный.
   - Эх, Катя, - пожалел я, - сколько времени потеряли.
   Потом подумал-подумал, - А впрочем, нет. Вспомни-ка. Мы ведь хорошо с тобой, то время провели. Весело, интересно. Нет, правда, Катюня, хорошее же время было? И вообще, всё получилось удачно. Это судьба. Давай будем использовать этот подарок на всю катушку. - Обнял её, начал тихонько целовать её губки, погладил по груди.
- Лёнечка, ты что, только об одном и думаешь? Не надо - утро.
- Кать, да я не о постели. Нам надо быть ближе друг к другу. Говорить, прикасаться. Чтобы души сплетались, - показал ей сплетённые пальцы, - каждую секунду…
   Катя перевернула меня на спину, легла головой на плечо, прижалась, как приросла, потёрлась лицом о мою утреннюю щетину, - Нам повезло.

   А однажды Катя попросила меня представить, что вместо неё другая женщина. Я-то, с дури, послушался, представил… Чуть копыта не отбросил.
   Дело было так.
   Раненько утречком жена с Васенькой на руках стояла к зеркалу спиной, приподняв подол и оттянув резинку на штанишках.
   - Лень, ну-ка погляди - что у меня там.
   Я посмотрел. Вроде как комар укусил. Или, может быть, слепень. Пошёл, намочил ватку креплёным самогоном, вернулся, приложил тампончик к покрасневшему, натянул штанишки на место.
   Потом не удержался, чмокнул супругу в попку, в одну и другую щёчки.
   Она иронично улыбалась, - Интересно, что вас, мужиков, всё туда тянет? А?
   - Так Катенька, красивая она у тебя. Просто сил нет.
   - Она что - отдельно от меня красивая?
   - Да, птичка моя. А если принять во внимание всю остальную тебя… Так она ещё в тысячу раз красивее.

   Вечером, собираясь ложиться, сидел на кровати. Поздно, дети уже спали. Попарился в баньке, на душе свежо, хорошо.
   Зашла Катя, стала опять к зеркалу спиной, лампу поднесла - пятнышко рассматривать.
   - Что, Катенька - болит?
   - Нет, уже не болит. Так - чешется.
   - Дай-ка посмотрю.
   Катя приподняла левую бровку, хитро улыбнулась - Ты на комариный укус хочешь посмотреть, или…
   - И на то, и на другое.
   - Ну, тогда смотри. - Повернулась ко мне спиной, и, покачивая бёдрами, стала медленно поднимать подол халатика. Оглядывалась через плечо, усмехалась.
   Кровь застучала в висках. Я метнулся к ней, она отскочила, прижала пальчик к губам, - Тшш, тихо. Детей разбудишь… Сядь на кровать. Сядь-сядь, - подталкивала меня в грудь.
   Отступая, я повалился спиной на постель. Но не оплошал - успел сгрести Катюню, положить на себя.
   Она вырывалась, шептала - Да погоди ты! Спектакль ещё не окончен. - Возились в полумраке.
   Я попросил, - Кать, можно я в представлении поучаствую? Можно я тебя сам раздену?
   Жена иронично дёрнула бровкой, пожала плечиками, - Ну, давай... А сможешь?
   - Катенька, я постараюсь.
   - Да уж, постарайся, будь добр.

   Я сел на постели, подтянул жёнушку, прижал её спинкой к себе и начал нежно, воздушно гладить её тело.
   Сначала через халатик. При этом целовал её ушки, шейку. Осторожно дул на волосы и целовал затылок. Катюня посмеивалась и ёжилась от таких ласк.
   Я начал тихонько её разоблачать, потрагивал, поглаживал. В процессе освобождения от одежд, возникало множество нежных прикосновений, от которых Катенька тяжело вздыхала, постанывала, поохивала.
   Она всё пыталась сама… Ускорить. Но я останавливал, - Не спеши золотце, доверься мне.
   Катины глазки затуманились. Она толкалась назад, спинкой прижимаясь ко мне. Поворачивалась, изгибалась, подставляя тело для моих ласк. Поднимала ручки, приподнимала ножки, чтобы мне было удобно. Чтобы стать доступней для моих губ и рук. Сама запрокидывала голову и трогала меня губами. Смотрела ласково и ожидающе.
   А я всё нашёптывал ей амурные, нежные, ласковые, непристойности…

   Побулькавшись в тёплой бане, мы возвращались в дом. Я нёс Катеньку на руках по ночному двору, и она вдруг сказала, - Постой.
   Я остановился, замер.
   Она лежала у меня на руках, подняв лицо, и смотрела вверх. Ночь была тёплая - середина августа. Я в одних трусах, Катя в ночной рубашке. И она прошептала:
   - Ты такой тёплый, уютный… И небо… Как хорошо. И необычно.
   Её уют я чувствовал, а вот что необычно - непонятно.
   Она, иногда, говорила непонятные вещи. Её психика была настроена тоньше, чем моя. Часто Катя подмечала то, что мне недоступно. Подчас, после её слов, мне открывалось что-то новое, то, чего я раньше не замечал. Время от времени мне, через Катю, являлось такое, что дух захватывало.  А, иногда, так и не открывалось. Жалко. Столько хорошего не смогло проникнуть в мою кирзовую душу.

   Мы уже укачали захныкавших во сне ребятишек. Уже лежали на новой простынке, наслаждаясь теплом тел друг друга.
   - Лёнечка, ты мне сейчас столько сладких гадостей наговорил. Где ты их берёшь? Ты что, поэт?
   - Ах, ангел мой, когда к тебе прижимается такая женщина. Голенькая. И позволяет тебе всё. Слова сами приходят. Тут станешь и поэтом и композитором.
   Катя хихикнула - И писателем и художником?
   - О-о… Да кем угодно. Хоть балеруном. А ты, солнышко… Ты - моя муза.
   Катенька опять серебристо посмеялась - Ага… Я твоя муза, которой ты говоришь гадости... Такие сладкие - чмокнула меня в щёку, - такие горячие, - чмок, - такие приятные гадости. Нормальная-то баба от одних твоих слов бы забеременела.
   - Кать, ну ты опять. Ты нормальная. Ты не просто нормальная - твой организм мудрее, чем у остальных. Он делает всё вовремя. Смотри, как вовремя сыны родились. Только Сталин умер, они, сразу, тут как тут.
   - Нет, не сразу, - смеялась Катя, - они ещё подождали три месяца, для верности, и только тогда…
   - Воооо! Видишь! А ты заладила - "я ненормальная, я ненормальная". Таких нормальных ещё поискать.
   - Слушай, а если бы это была другая женщина? Ты бы тоже так нашёптывал.
   Я оторопел, - В смысле? Какая другая?
   - Ну, представь, что рядом с тобой другая женщина.
   - Да какая женщина? - Я недоумевал, зачем мне это представлять.
   - Например - Таня Малахова.
   Я замахал руками, - Нее, господи! Только не Малахова!
   - Ну ладно, хорошо… Ну, например Любаша Беликова. Представь. Что бы ты сказал?
   И я, как послушный муж, искренне попытался представить, что рядом со мной Люба Беликова.
   Такое впечатление, что меня по башке граблями навернули. Сразу, жуткий приступ головной боли, аж перед глазами потемнело. Я прижал виски, застонал, зашипел от иголок в черепушке - Чёрт!
   Катя испугалась, - Что, Лёня? Что с тобой?
   Я отдувался, - Ох ты... Ох… Кать, ты извини… Я не буду это представлять... Хорошо?
   - Хорошо-хорошо, Лёнечка. Не надо. - Испугано частила Катюша - Прости, миленький, я не думала… Что мне сделать? Тебе больно? Может к Наташе?
   Боль постепенно уходила, я расслабился, вытянулся на постели.
   - Уф… Не надо к Наташе. Вроде проходит... Всё, напредставлялся. Гаси лампу, спать будем.
   Полежали немного. Потом Катя, в темноте, спросила. - Я что, могу в тебе быть абсолютно уверена.
   - Конечно, абсолютно. А в чём уверена-то?
   - Ну… Что ты - налево… Не того.
   Я хмыкнул - Абсолютно, Катя. Какие могут быть "лево", когда я только о тебе и думаю… А я в тебе?
   - Серенький мой, - притулилась поплотнее Катя, - да на кой мне чёрт кто-то другой. Зачем мне искать какое-то счастье, если мне и этого за всю жизнь не выпить.
   Потом через паузу, - Я тебя люблю.
   - Я тебя тоже... Сильно…
   На этом и уснули.

   Процедура раздевания перед сном вошла в ритуал.
   Если я оказывался в спальне раньше жены, она брала одежду, выходила и потом входила уже облачённая в легкую, полупрозрачную рубашечку, под которой беленькое кружевное бельё.
   А если я заходил, когда она одевалась в "вечернее", то выгоняла меня, - Подожди за дверью, я сейчас…
   А немного погодя стала одевать чулочки. Весь день ходила с голыми ножками - лето, тепло. А перед сном одевала. Это значит, чтобы меня порадовать, умница моя, чтобы я подольше повозился. Ей и самой это очень нравилось.
   Во время этих раздеваний мы сделали много крошечных открытий. Маленьких, но таких приятных… Череде этих находок не было конца.

* * *

   Так и жили. В принципе-то, спокойно. Размеренно.
   Только весной пятьдесят пятого случилось одно происшествие.
   Мы поехали сдавать весеннюю сессию. А тут дожди зарядили. Доехали до Крутинки и поняли, что до города на машине не доберёмся. Я постоянно наш "москвич" то подталкивал, то вытягивал. На себе, практически, припёр.
   Решили ехать в Называевск, там технику оставить у бабы Полиного зятя, в ограде, а дальше на электричке или на поезде.
   В общем, так и сделали. С горем пополам добрались до железной дороги, оставили машину у Володи с Таней, а сами на вокзал.
   Купили билеты на ближайший проходящий поезд, и сели с баулами на лавочку на перроне. Дождь давно закончился, светило горячее солнышко. Всё мгновенно подсохло и воздух после дождя был чистым, сладким. Только просмолённые шпалы немного припахивали. Мы расслабленно ждали.

   Катя вдруг схватила меня за плечо. Глаза у неё широко раскрылись. Она напряженно смотрела в одну точку.
   Я посмотрел в том же направлении. На лавочке, метрах в двадцати, сидел парень. Уркаган. Я их сразу отличаю по лениво скользящему взгляду, по расслабленной, уверенной позе, по неспешным движениям. На чистых, ухоженных, нерабочих пальцах - наколки.
   Повернулся к Кате, она дрожала как от холода. Я понял. Я почувствовал её страх, её беспомощную панику.
   - Это он?
   - Это один из них.
   - Точно он? Приглядись внимательно. Не ошибаешься?
   - Он, Лёня... Он у них был главный.
   - Посиди здесь. Следи за вещами. Постарайся успокоиться. Дыши глубже.
   Я встал и зашёл в здание вокзала. Через минуту вышел, с дебильным вытянутым лицом и с бегающим растерянным взглядом. Сел рядом с этим.
   Он сразу клюнул, спросил участливо - Что стряслось, кореш?
   Они всегда такие участливые.
   Я, играя деревенского дурака, промямлил - Та вот… Эта… Билеты… Говорят - всё… Кончились… Ехать надо…
   Он уверенно хохотнул - Да не вопрос! Хрусты есть?
   - Какие хрусты?... Тупо спросил я.
   - Деньги-то у тебя есть? Деревня.
   - Да денег-та… Эта… Денег много… Билетов нет…
   - Билет я тебе достану. Заплатишь сверху пятьдесят и всё в ажуре.
   Я достал кошелёк  и показал ему всю пачку. Там было действительно - очень много. Парень внимательно осмотрелся и сказал, - Не здесь. Увидят - заметут. Тебе ведь неприятности не нужны? Пошли вон туда, за сараи. - И пошел расслабленной походочкой в тупик между сараями. Я чуть попозже за ним.
   Все они ведутся на деньги. А на большие деньги так и вовсе. Как дети, честное слово.
   Когда он дошёл до стены и повернулся, я уже снял маску дурака и смотрел на него внимательно.
   Он забегал глазами - Так ты - мусор?
   - Сам ты мусор, - ответил я и саданул кулаком ему под ребра, аж хрустнуло. Тот охнул, согнулся. Я ухватил его за подбородок и за затылок, крутанул головёнку. Он упал, забился, захрипел.
   Быстро пробежавшись по его карманам и не найдя ничего интересного, я, прикрываясь кустами и высокой крапивой, зашел за вокзальный туалет и вышел оттуда, якобы застёгивая ширинку. Пришёл к Катюше. Она сидела, откинувшись, прикрыв глаза.
   Тихо спросил, - Хочешь посмотреть?
   Она, не открывая глаз, помотала головой. Поинтересовалась - Нам надо уходить?
   - Нет, не надо. Будем ждать поезда.

   Примерно через полчаса его нашли. Женщина пошла по маленькому и наткнулась. Закричала. Забегали железнодорожники, примчалась милиция. Народ заволновался.
   Мимо прошла пара, один в гражданском, второй милиционер. Проходя мимо нас, гражданский говорил милиционеру - Вот ведь нелепый случай - упал и сломал шею. Не повезло парню!
   Приобняв Катю, я прошептал ей - Надо почаще выезжать на поезде. Так, глядишь, и всех найдём. Переловим.
   Она с трудом разлепила губы - Лёня… Мне страшно… Не надо было…
   - Сейчас подойдёт поезд, и мы уберёмся отсюда. Всё в порядке. Ничего не бойся. Я с тобой... Нас дети дома ждут. Думай о детях.
   - Лёня, меня тошнит. Водички.
   Я открыл фляжку с морсом. Попив, Катя немного успокоилась.
   - Ты знаешь, - шептала она, вздрагивая, - я ведь думала что увижу, порву своими руками. Глотку прокушу. Я же тренировалась. Готовилась… А испугалась, как заяц. До сих пор в себя прийти не могу.
   - А тебе не надо ничего делать. Глотки прокусывать - не женская работа… Тут ты правильно испугалась. Это тебе не Костя увалень, и не Степка колхозный придурок. Этот ножичек в бок сунет и глазом не моргнёт.
   - Может, не надо было, Лёня, его… Так…
   - А как ещё? Когда ты его увидела, что ты почувствовала?
   - Я всё вспомнила. Стыдно… Мне умереть захотелось. Меня как будто опять… Как в грязь окунули…
   - А теперь как?
   - Мне страшно… - Потом задумалась, удивилась, -  И… Вроде, всё.
   - Ну вот. Теперь, приезжая сюда, ты не будешь хотеть умереть. И не будешь бояться. Так что - надо было. Чище стало.
   - Может его вылечат?...
   Вот её богу, и смех и грех с ней. - Нет, радость моя. От этого не лечат.
   Засунув руку ей за спину, я тихонько разминал напряженные мускулы. Она расслабилась. Потом склонилась ко мне  на плечо, покачала головой, прошептала горько - Ох, что мы опять натворили…
   Тут и поезд подошёл.

   Почему я сейчас так откровенно рассказываю про свои давешние, тяжкие грехи? Потому что, думаю, времени прошло много. Срок давности. Да и кому я сейчас нужен, старый пень. "Дело" на меня уже не заведут. Я же не Пиночет, чтобы таскать меня с капельницей в суд.
   А так-то я до сих пор помалкивал.

* * *

   На этом и всё. Больше писать не о чем.   
   Наша с Катей жизнь сложилась не просто хорошо, а… удивительно. Это воспринималось нами как норма. Ни я, ни Катя не задумывались о том - правильно ли мы живём. Просто жили и наслаждались жизнью.
   Прожив столько в супружестве, мы всё ещё были увлечены друг другом. Да что там скромничать - влюблены.
   Однажды Анечка, тихонечко вошла в дом (полдень, дети спали) и застала нас с Катей, сидящими на диване и увлечённо целующимися. Она удивилась - Вы что, до сих пор целуетесь?
   Мы с Катей посмеялись, а Катюня спросила, - А что, придёт время, когда перестанем?
   - Нет, это я так. Целуйтесь на здоровье. - Потом грустно, - Мы-то с Федей уже и забыли когда последний раз…
   Мы тут же вдвоём накапали ей на мозги. Это, мол, она виновата. Если бы хотела… Если бы проявила инициативу… Если бы не пускала это дело на самотёк…
   Короче, Аня ушла от нас настроенная "решительно". О результатах, правда, не спрашивал…

   Да и как мне было не любить жену. Мою умницу. Мою красавицу. И вообще - восхитительную женщину.
   Катя тоже меня любила. То, как она ко мне относилась, нельзя было сыграть, или сымитировать. Я ведь её ещё и "чувствовал". Поэтому точно знаю.
   Как-то раз подслушал разговор. Случайно.
   Я всегда по дороге с работы заходил в школу. Если жена была ещё там, то шли домой вместе. Но чаще она уже была дома, с детьми, и тогда я шёл один.
   А тут, зашел в прихожую, а в классе Катя болтает с Леной Горюновой. Речь идёт обо мне. Я остановился и подслушал разговор.
   Лена говорила жене, - Тебе наверно тяжело с ним?
   - Почему же "тяжело"?
   - Ну… Он молчун какой-то. И смотрит на всех как-то… Глянет - лес вянет.
   - Не знаю… Мне кажется, он нормально глядит.
   - Ты с ним хоть разговариваешь?
   Катя сильно удивилась - Конечно, разговариваю.
   - Ага… И что он тебе говорит?
   Катенька засмеялась.
   Лена спросила, - Что смеёшься?
   - Ну… Он иногда такое говорит…
   - Какое - "такое"?
   Тут они зашептались, зашушукали.
   Потом Лена воскликнула - Да ты что!
   - Вот тебе и "что", - торжествующе сказала жена.
   - То-то ты на него смотришь, как на икону.
   Катя в ответ гордо - А что и не посмотреть. Он у меня красивый.
   Я зашумел, сделал вид, что только вошёл.
   Пришли с женой домой. Я подошел к зеркалу, глянул, - какую она там красоту нашла, непонятно. Ни рожи, ни фигуры. Даже не шимпанзе, а так, горилла.
   Женщины. Разве их поймёшь.

   Нам повезло ещё и в том, что и Катя, и я, мы оба были психически абсолютно здоровыми людьми. С ясным мышлением и трезвым взглядом на жизнь.
   А с другой стороны, мы, закоренелые крестьяне, не усложняли своё бытиё. Не строили фантазий. Воспринимали мир по-простому, таким, какой он есть. И потребности наши были по-крестьянски простыми. И любовь у нас была хоть и пламенной, одержимой и глубокой до чрезвычайности, но простой. Без закидонов.
   Ещё была у меня внутри некоторая самоотверженность, по отношению к жене. Да и у Катеньки тоже. Может потому и жили ладно, что без глупых претензий. Мы ничего не требовали друг от друга, наоборот - старались отдать.
   В Катюне никогда не было никакой стервозности. Даже намёка. Вся душа нараспашку. Иногда такое резанёт, что впору обидеться. Да только я понимал - всё, что сказано или сделано, это с открытой душой. Никаких задних мыслей. Вот, как она думала, так и выложила. И всегда - правильно.
   Она никогда не "мстила" мне за совершённое над ней надругательство. Как иные бабы своим мужьям. Взять Верку Серую. Её там по молодости "обидели", а она теперь над своим мужиком измывается. Ничего подобного у Кати. Она чётко разделяла тех негодяев и остальных мужчин. Не стригла всех под одну гребёнку. А тем более меня. Мне кажется она вообще воспринимала меня как часть себя. Как руку или ногу.
   Это была абсолютно нормальная женщина. Полностью здравомысленный человек. Она стремилась к добрым, дружеским отношениям со всеми. Редко злилась. И никогда не закатывала истерику.
   Может быть, это было следствием здоровой наследственности.
   Её отец, Тарас Осипович Пироженко, был верующим человеком. Он вёл здоровый образ жизни и никогда не пил и не курил. Её мама Ефросинья Яковлевна, тем более, не имела абсолютно никаких вредных привычек. У Катеньки была здоровая нервная система. Наверно это и помогло ей преодолеть все напасти, не став неврастеничкой.
   Если кто-то из её подружек переживал по поводу своей неустроенности или материального неблагополучия, она относилась к этому с большой иронией. Она вообще относилась к мелким жизненным неурядицам с иронией. И улыбалась чаще всего именно так - иронично. Немного кривовато.
   Мне она как-то сказала, не помню уж про кого, - Она многого не понимает… Она живёт, - это уже счастье. Нет же, сама себе жизнь портит. То того ей не хватает, то этого. Накаляет… Смешные, ей богу. Ну не в побрякушках же радость.
   - А в чём твоя радость, Катюнь?
   И она, не задумываясь - В детях. В моих мальчишках… Ещё в муже, в родне, в работе…

   А ещё, Катя была творцом.
   Я творцом не был. Я администратор, исполнитель, технарь, но только не творец. Поэтому я старался, насколько позволяли условия, создать для жены возможность творить.
   Старался изменить и сами условия. Наш дом, наше село, наше отделение колхоза. Всё, что её окружало.
   Передо мной стояла ясная (ну, может несколько наивная) цель: - Моя жена станет великим, по крайней мере, известным, педагогом. А я ей должен в этом помогать. Катя должна постепенно но упорно продвигаться в саморазвитии.
   Сначала училище - преподаватель начальных классов. Потом институт - музыкальное образование. Школа в деревне - её школа. Нарабатывание мастерства управления классом. Потом большая школа в центральной усадьбе - преподавание в начальных классах и преподавание музыки. Не забывать и художественную самодеятельность. Дальше - второе высшее педагогическое образование, какое - выберет сама. В конце-концов - директор школы. А дальше ей моя помощь уже не понадобится. Дальше всё будет так, как она захочет. Хоть в министры.
   То есть, у меня были четкие намерения относительно своей супруги. Учитывая её таланты, её круг интересов, я предполагал именно такой ход событий.
   Ведь она была для меня всем.
   Я видел в ней товарища. Лучшего друга. Который никогда не предаст и не обманет. Всегда поддержит и поможет.
   Я уважал её как мать. Потому что её доброта, её мудрость вызывали уважение. А её жертвенность, по отношению к детям и ко мне, была поразительной. Материнской, с большой буквы.
   Я видел в ней своего ребёнка. Её непосредственность, детская жажда познания, непредвзятый взгляд на окружающий мир - восхищали. А её женская хрупкость требовала моей поддержки и защиты.
   Но прежде всего я видел в ней удивительного человека, наделённого кучей талантов.
   Она хорошо играла на гитаре. А когда в институте ей стали преподавать баян, она его мгновенно освоила.
   Катя пробовала рисовать, и у неё получалось замечательно. Если она пела, то заслушаешься. Если писала стихи, то зачитаешься. Когда она впервые в жизни была приглашена на вальс, то сразу же стала танцевать так, как будто многие годы училась этому.
   Вот вам пример: Я читаю достаточно быстро. Проверял, подсчитывал с секундомером. Триста шестьдесят - триста девяносто слов в минуту. Но я этому учился. Тренировался. Причём, тренировался долго, два года.
   Катя читала быстрее меня раза в полтора. Безо всяких тренировок. Вот такой у неё был ум.

   Я знавал несколько человек, безусловно, талантливых. Музыкантов, педагогов, врачей. Почти все они рвались в город. В город, в город, в город. Мечта у людей такая.
   Моя же "классная дама" вцепилась в "свою" школу - клещами не отдерёшь. Ей предлагали перейти в Шипуновскую полную. Если бы она согласилась, то я бы перебрался вслед за ней, почему бы и нет. Куда там!
   - А на кого я тут всё брошу?
   Вот этот её патриотизм меня изумлял. За эту приверженность "своей" школе я её уважал безмерно.
   Мы говорили с ней на эту тему. Было дело. Она мне объяснила.
   - Лёня, я конечно понимаю - продвижение по службе и всё такое… Только я не хочу терять отношения. Допустим я уеду… Я перестану видеться с Анечкой, с Наташей, с Любашей, с остальными. Нет, конечно, я и там найду себе подруг, Да только этих я не хочу бросать. Зачем? Мне с ними хорошо, интересно…   А, кроме того, в моей школе - я сама себе хозяйка. Видел, какой у меня класс? Обжитой, удобный… Уютный. А там, в центральной усадьбе, видел? Воот. Казёнщина. Там всё по правилам, по нормам. А я так не хочу.
   Короче говоря, жена создала вокруг себя такую жизнь, которую хотела. И явно этим наслаждалась. Если ей приходило в голову что-то изменить, поправить, усовершенствовать, она это смело делала. Она знала что ей обязательно помогут.
   И я ей помогал. Если надо, мы ей все помогали. Даже баба Поля. Даром что человеку далеко за восемьдесят.

   В общем, мы с Катей работали, учились, нянчились с ребятишками.
   Я, будучи управляющим отделения, ещё стал и заведующим мехдвором. Всё же у меня специальное образование. А Юрка Коробов ушел в механизаторы. То ли с начальником поцапался, то ли с работой не справился. Но вот… Его убрали, попросили меня. Мол, временно.
   Коробов поначалу обижался. Я с ним поговорил, объяснил, что я не особо рвался на эту должность, мне и простым механизатором хорошо было. В деньгах, так я даже потерял. Ну и что обижаться-то? Он как барышня подулся ещё немного, потом успокоился. Да и получать он стал больше.
   Пользуясь сочетанием этих должностей, я старался облегчить колхозникам жизнь.
   Для деревенского личного скота выделил хорошие выпасы и поближе к селу. Это конечно было… Ну, не то что незаконно, а не положено. Могли и наказать. Но только те выпасы всё равно не использовались. А односельчане помалкивали.
   Однажды Кирюха Бабушкин с утра припёрся на планёрку пьяный. Утро! Он уже на рогах. Я ему строго выговорил и отправил домой. Так он пригрозил на меня донести, о том, что колхозные земли под выпасы личного скота отдаю. Только тут он прогадал, брякнул не подумав. Мужики его вытащили на крыльцо и так отметелили, что мне отбирать пришлось и вести в ФАП к Наташе. Мозги сотрясли засранцу.
   Картошку на личных огородах окучивали трактором. Я то знал, как это делается - учился ведь. А вот техники такой на селе не существовало. Только в учебниках. Мы с дядькой Прохором сварганили четырёхрядный окучник, и все село стало садить картошку рядами по колеям. Больше никто не горбатился с тяпкой. Только на дизельку сбрасывались, мне же отчитываться надо было.
   Фермы отремонтировал. Сначала мне прислали чеченскую бригаду строителей. Семь человек. Но чеченцы, они и есть чеченцы. Строить не умеют, ляпают как попало. А в воскресенье, на танцах, их молодёжь спровоцировала драку. Я отказался от их "услуг". Так эти "джигиты" давай мне угрожать, прямо напирают. Ну, я им объяснил… Короче - уехали.
   Потом нашёл белорусскую бригаду. Эти нормальные строители. Приехали семьёй, сделали всё как надо.
   Они в колхозе деньги получили и заявились ко мне.
   - Вот, - мол, - твоя доля.
   - Какая доля?
   - Ну так все делают. Так положено.
   Посмеялся я, - У меня так не делают. Езжайте с богом.
   Ребята потом всю жизнь приезжали строить. Когда я перебрался в другое хозяйство, они следом приехали, там начали подрабатывать. Их дети попереженились с нашими сибирскими крест-накрест.
   Ещё я у казахов коней хороших выменял на наших маштаков. Им всё равно на мясо. Колхозное стадо пасти стало удобней. А то до смешного - на лошади за коровами не поспевали.
   Да много чего в хозяйстве налаживать пришлось. И по крупному, и по мелочам. Односельчане были довольны.
   И про своё хозяйство не забывал. Расширялся. Хрущёв многое на селе изменил к лучшему. Были, конечно, закидоны, но в целом жизнь налаживалась.

   Катенька тоже своё "хозяйство" усовершенствовала. Простой пример - на сиденьях парт в классе были положены войлочные подушечки. Такие же накидывались на спинки лавочек. Дети сидели не на твердом.
   Палисадник перед школой стал вчетверо больше и превратился в миниатюрный парк. А рядом на пустыре сделали для детей небольшой стадион, с футбольным полем, с полосатыми воротами.
   Представляю, что она вытворяла с учебным процессом. Я в этом деле ничего не понимал, хоть она и объясняла. Рассказывала. Я внимательно слушал, хоть многие тонкости до меня не доходили. Но только в Шипуновской школе говорили, что её дети приходили в пятый класс удивительно подготовленными. Их уровень разительно отличался ото всех остальных учеников. И держались они там кучкой, вместе.
   Да что там говорить - летом, в каникулы, дети постоянно толклись в школе. Даже те, кто уже в ней давно не учился. Значит, им там нравилось.
   Когда Катенька уходила в отпуск, она каждый день выкраивала время и забегала в своё "царство". А если мы куда-то уезжали, то жена просила Любу или Тамару открывать класс и следить за детьми.
   Назначала дежурить старших ребятишек, составляли список работ. Представьте - огороды пололи всем гуртом по списку дворов. Тимуровцы, мелкие. Все такие деловые, комунна какая-то, ей богу. Маленький колхоз.
   Я как-то раз мимоходом зашёл в школу летом. Взрослых никого, одни дети. Сдвинули два стола, разложили какие-то бумаги, что-то пишут и рисуют. Следом заходит Клавдия, соседка, и с порога:
   - Колька, быстро пошли домой!
   Как он её пристрожил! - Мама! Ты видишь - я занят!
   Я развёл руками, - Извини, Клава, остынь. У мужика дела.

   Я, конечно, мог бы неделями напролёт говорить о своих сыновьях. О том, как они росли, какие они умные, сильные, талантливые. Думаю, это мог бы рассказать любой отец о своих детях.
   А тут я собрался рассказывать про свою жену, про Катеньку.
   У нас шла обычная жизнь. Всё как по накатанному. Вот так бы и прожить до старости. И умереть в один день. Да только не судьба…

   В конце августа пятьдесят седьмого года, перед самым началом учебного года Катенька что-то стала покашливать. Дед пришёл к нам, подозрительно посмотрел на Катю, приказал – Ну-ка заголи спину – послушаю.
   Катюня послушно вылезла из рукавов платья, сдвинула верх до пояса. Дед приложился ухом к спине, прищурился, потом велел одеться. Сказал мне – Давай-ка её в больницу. Не пойму я. Что-то там неладно.
   Пошли сначала к Наташе. Она тоже послушала, расширила глаза – Лёня, давай в больницу, быстро.
   Я повёз жену в райцентр. Точнее она меня повезла - сама за рулём.
   В больнице нас отправили делать рентген-снимок, а через час уже забегали вокруг, положили Катю на носилки и покатили в хирургию. Она удивлённо оглянулась на меня, пожала плечами.
   Я заметался. Никто ничего не говорит. Побежал к заведующему хирургическим отделением, к Олегу.
   Он меня принял сразу.
   Сказал – Садись Серый. Я должен тебе сказать тяжёлую вещь… Ты готов?
   - Олег, что случилось-то? Что все забегали?
   - Мужайся Лёня, у Екатерины Тарасовны рак. Рак печени, но метастазы уже по всему организму. Быстро прогрессирует… Жить ей осталось, максимум, месяц.
      До меня бесконечно медленно доходил весь ужас, весь кошмар случившегося. Не верилось. Какой к черту рак? Что за бред.
   - Как это месяц, Олег? Ты что такое говоришь?
   - Держись, Лёня. На самом деле - меньше месяца.
   Волосы на голове зашевелились. Разум отказывался принимать объяснения.
   Выходило, что эта, самая лучшая женщина на свете, будет мучиться, а потом умрёт? Через месяц? Как будто мало бед ей в жизни досталось. И я уже не смогу её защитить? Как же так? Так не бывает. Так не должно быть!
   Олег положил руку на плечо, спросил - Ты как?
   - Кате сказали правду?
   - Ей сказали, что это туберкулёз, и что через месяц она поправится. Этой версии и держись.
   Я всё ещё не понимал непоправимости случившегося.
   - Но ведь можно пересадку сделать. Какие органы нужны?
   - Печень, лёгкие. И уже сердце.
   - Мои подойдут?
   - Погоди Серый, как ты себе это представляешь. Я у тебя всё это вырежу и поставлю ей? То есть тебя прикончу? Да ты знаешь, что мне за это сделают?
   - Не суетись Олег Владимирович. Смотри - если я, например, вынесу себе мозги из ружья, то всё остальное будет пригодным? И ты тут будешь совершенно не причём. Главное сделать всё по грамотному. Чтобы оперативно. Надо это дело продумать.
   Он вскочил, забегал передо мной, закричал - Ты что, с ума сошел?! Продумать!! Ты послушай себя?! Что ты несёшь?!
   - Олег, сядь! Ты пойми - у нас дети. Детям нужна мать. Понимаешь? Помоги…
   - Вот-вот. Про детей подумай… Пойми Лёня - её уже не спасёшь. Поздно. Хотя бы, ну, месяц назад. Я бы рискнул… Может быть даже так, как ты предлагаешь... А сейчас поздно.
   - Почему?
   - Потому, что к тому времени, как появляются первые симптомы, уже пошли метастазы. Рак захватывает весь организм. Смерть, в этом случае - избавление.
   - Я ведь говорю о пересадке.
   Олег опять закричал - Да нельзя больному пересадить одновременно все внутренности! Никто этого не выдержит! Ни один человек!...
   Потом спокойней - Она у меня на столе умрёт. Ты и себя угробишь, и её не спасёшь. Смирись. Все мы смертны. Нам ли,  фронтовикам, этого не знать.
   - Шанс есть? Хоть маленький?
   Он сел на стул, опустил плечи, - Нет Лёня. Никакого. Если я буду пересаживать постепенно, например печень… Она до следующей операции не доживёт, у неё лёгкие откажут. И сердце. Леонид, это чисто технические вопросы, таких операций не бывает. Может лет через сто… Сейчас нет.
   - А что делать?
   - Смирись. Побудь с ней, поддержи. Я вам райкомовскую палату дам. Одни там будете.

   Вечером я пошёл к Олегу и спросил, - можно ли Катеньке дома побыть. Последние дни.
   Он мне объяснил, что если не колоть морфий, то у Кати начнутся сильные боли. А отдать морфий  мне, или передать его в ФАП фельдшеру, никто не имеет права. Запрещено. Придётся побыть здесь, в больнице.
   Я сидел перед ней до конца.
   - Лёнечка, почитай мне вот это. – Я читал.
   - Лёнечка, почему-то раков хочется. Как в детстве. – Я мчался на чёрную речку, ловил раков, варил их на больничной кухне, кормил.
   В райпо привезли фрукты – бежал закупал чернослив, груши, яблоки, мандарины.
   - На гитаре хочется поиграть. – Летел домой, через два часа привозил гитару.
   - Неудобно мне в этом больничном. – Мчался в Михайловку, набирал её одежды, чтобы могла менять платье каждый день.
   Два-три раза в неделю привозил сыновей. Они сидели немного с Катенькой, потом детям становилось скучно и Катя говорила, - ладно, Лёнечка, вези их к маме.  Я увозил их домой.
   Спали вместе. В райкомовской палате кровать широкая. Впрочем спала она, мне какой сон. Так, забывался ненадолго.
   Она заигрывала, щекотала меня перед сном - Лёнечка, ну давай, ну что ты. Мы же здесь одни.
   Я любил её осторожно, бережно, нежно. У неё не было сил на бурную реакцию. Стонала тихонько и улыбалась.
   Мыл её в ванной, она говорила, - У нас ванная-то получше, побольше. Вот приеду домой, отмокну.
   Что ещё я мог для неё сделать?! Что?! Жизнь свою бы отдал. Только оказывается, никому она не нужна, эта моя сраная жизнь.
   Приходили навестить родные. Мама, Аня с Федором, тётки, Наташа. Не плакали, крепились, не расстраивали Катюшу. Улыбались, шутили. Дед приезжал, привозил бабы Полины ватрушечки, тоже "играл" весёлого, потом выходил из палаты и долго сидел в коридоре, прежде чем уходить. Бабушке Полине не сообщали всю страшную правду, старый человек, чего уж… Она тоже раза два приезжала. Сидела с Катюней, что-то шептала.
   Мы с Катей говорили и говорили. Она обсуждала со мной проблемы, строила планы.  - Вот поправлюсь…
   Её держали на морфии. Жена угасала на глазах.

   Четырнадцатого сентября, в субботу, Катя внезапно села на кровати. - Леня, что-то мне полегчало. Наверно на поправку пойду. Налей мне стаканчик простой водички.
   Налил ей из графина воды. Она выпила. Легла, глубоко вздохнула. И перестала дышать.   
   Я закричал, позвал медсестру. Делал ей искусственное дыхание, рот в рот. Прибежала сестра, пришёл хирург. Констатировали смерть.
   Дальше всё было как во сне. Как будто я смотрел на самого себя со стороны.
   Олег Владимирович сказал - Вскрытие делать не будем. И так всё ясно. Подожди Серый, я справку напишу.
   Я поднял её на руки. Сестричка сказала, - Погодите, Леонид Васильевич, возьмите одеяло, потом привезёте.
   Завернул её в больничное клетчатое одеяло и понёс к больничному гаражу. Там у меня стоял мой драндулет. Положил её на заднее сиденье.  Следом прибежала сестричка, - Возьмите бумаги. Они обязательно нужны.
   Я вёз свой скорбный груз и не соображал, куда я еду. Мыслей не было никаких. Хотелось умереть.

   Заехал во двор. Закрыл ворота.
   Вышла мама, закрыла руками рот, так и стояла на крыльце, бледная. Плакала.
   Прибежала баба Поля, упала на колени перед Катюшей. Закричала страшно. Забилась о дверку, потом потеряла сознание. Дед пришёл следом, поднял её на руки, понёс в дом.
   Из собачьей клети вышел Мальчик. Подошёл настороженно, с опаской к открытой дверце москвича, принюхался. Потом сел запрокинул морду и завыл.
   Я вынул Катеньку из машины, внёс в зал и положил на диван.
   Примчалась Аня, забежала в зал, заплакала в голос, запричитала. Опустилась на колени у дивана.
   Пришла тетка Фрося, стояла, прислонившись к печке, вытирала слёзы.
   Из маминой спальни вышел дед, лицо серое, желваки ходят ходуном.
   Мама редко плакала, а тут не скрывалась. Сидела рядом с Катей, держала её за руку, качалась, и всё повторяла - Катенька-доченька, Катенька-доченька. - И слёзы катились у неё ручьём.
   Из маминой спальни вывалилась баба Поля. Она хваталась трясущимися руками за косяки, ноги подгибались.  Дед подхватил её подмышки. Голова у неё не держалась, она мотала ей и хрипела -  к Кате… к Кате меня…
   Дед подтащил её к дивану. Баба Полина, подвывая, при помощи деда, забралась на диван, через силу доползла до Катиного тела и легла на него. Затихла.
   - Мама, где дети? - Спросил я.
   Мама ничего не слышала, смотрела на меня непонимающе.
   Я повернул к себе Анюту, взял её лицо в ладони, - Анечка, сестричка, где дети? Где Вася с Петей?
   Она вытирала слёзы - У меня, с моими играют.
   - Анечка, - просил я, - проследи.  Не надо им это видеть. Пусть у тебя побудут. Присмотри, прошу тебя.
   - Хорошо Лёня, - Аня поднялась с колен и пошла на улицу.
   Подошла тетка Валя с Николаем. Подтянулся Фёдор. Во дворе собрались женщины.
   Прибежала Наташа. Тоже рухнула на колени перед диваном. Закричала-заголосила. - Катя, прости! Прости, Катенька! Не углядела! Не спасла!
   - Что делать? - Спросил я деда, - Я не знаю, как положено.
   Дед потер ладонями лицо, выдохнул.
   - Так…  Давай стол на середину. Второй из кухни принеси. Найди клеёнку. В кладовке я видел, есть новая.
   Мы поставили столы рядом, застелили клеёнкой. Потом я поднял Катю и положил её на это ложе.
   Дед вышел на крыльцо, спросил, - Бабы, кто омывать будет? Вызвались пара бабулек.
   Тетка Валя хотела помочь, но дед сказал, что родственникам нельзя. В доме остались только женщины.
   Дед повёл меня к себе домой и велел с чердака снять гроб. Добротный, кедровый.
   - Видишь как? - Сказал он горестно. - Для себя готовил…
   Мы принесли гроб в нашу ограду. Кто-то уже купил в сельпо кумачу. Федор с Николаем стали оббивать гроб красным.
   Через некоторое время Валентина вышла на крыльцо - Готово, папа, - Сказала она деду.

   Мы зашли. Мужики следом затащили гроб.
   Катя лежала на диване. Её одели в белое свадебное платье, белые туфельки, расчесали и подобрали волосы. И тут я, вроде бы, потерял сознание. Дальше плохо помню что было.

   На следующий день, ближе к полудню, хоронили. Собралась почти вся деревня. Все ученики пришли.
   Дед стоял у края могилы с молитвенником, пел "Упокой господи душу усопшей…". Бабулечки подпевали.
   Когда начали опускать на полотенцах гроб, поднялся такой вой...
   Тут прибежали мои дети.
   К Анюте, оказывается,  пришла соседка Зоя. Глупая баба.
   - Ты чего не на кладбище? Сейчас уже, поди, закапывают.
   Аня делала ей знаки. Дети были в соседней комнате. Она, тупое существо, не понимала. Тут выбежал Вася и спросил, - Кого закапывают на кладбище?
   - Да мамку вашу. (Прибил бы суку языкатую!)
   Через две минуты дети были на погосте. Петечка подбежал к маме (бабушке) и, обхватив её ноги, смотрел расширенными глазами на могилу. А Вася метнулся к яме. Его схватили, пытались оттащить. Взрослые люди не могли справиться с четырёхлетним малышом.
   Он кричал - Отпустите меня! Не закапывайте её! Отпустите! Я вас всех убью! Папа, скажи им, чтобы они маму не закапывали!
   Я сказал - Мужики, вытаскивайте.
   - Лёня - грех ведь.
   Дед рявкнул - Вытаскивайте!
   Я присел перед Васей - Сынок, сейчас мы маму отвезём в больницу, и там её будут долго и как следует лечить. А ты с Петей идите домой. Холодно тут.
   Прибежала Аня, с ободранными коленками. Упала по дороге. - Леня, прости, не уберегла! Прости Лёнечка!
   - Дети, идите с тётей Аней домой, не мёрзните. - Попросил я.
   Аня взяла их на руки и пошла в деревню. Петечка молчал. Он вообще был молчаливым и скромным мальчиком. А Вася говорил, всхлипывая - Я им сказал, чтобы они её не закапывали и они не будут её закапывать. Я им сказал…

   Мы пришли домой. Там уже накрыли поминальный стол. Я сел на кухне в углу на табуретку, прислонился к стене  и опять выключился. Очнулся, от того что мама, стоя рядом, прижимала мою голову к себе и говорила, - Лёнечка, надо поесть. Киселёк молочный, сладкий, как ты любишь. Поешь Лёня.
   Я пошевелился, мышцы затекли, сказал - Мама, что-то не хочется. Я сейчас пойду, к Кате ещё схожу, а потом уж…
   Мама заплакала, целовала меня в щёки - Лёнечка, сынок! Очнулся! Лёнечка, давай уже завтра. Завтра девять дней, все вместе и сходим. А сейчас поешь, хоть через силу.
   Семь суток выпали из жизни. Я так и просидел больше недели на табуретке. Говорят - как задеревенел.
Хотели в больницу. Наташа всё уговаривала скорую вызвать. Дед объяснил, что уже видел такое. "Окаменел от горя". Это само пройдёт. А врачи только напортят.
   Я спросил - Мама, дети у Ани?
   - Да Лёнечка. – Мама так и стояла рядом, держала меня. Наверно боялась, что упаду.
   - Пойду, посмотрю, как там.
   Кое-как встал. Проходя мимо зеркала, глянул на себя и не пошёл. Ни к чему детей пугать. Череп, обтянутый кожей, чёрные глазницы и белые, седые лохмы.

   На следующий день сходил к Катеньке на могилку. Состояние - хоть руки на себя накладывай. Нет мне места нигде. Без жены я никто, пустое место, не человек. Это она делала меня живым существом, без неё я полумертвец. Хоть закапывайся рядом.
   Посидел до полудня, мама около. Потом как толкнуло - встал, пошёл в деревню. Подошёл к околице - куда идти? Побрёл на выход из деревни, на росстань. Мама за мной, не отстаёт. Наверное боялась, что я что-нибудь с собой сделаю.
   Вышел я к росстани, к пяти берёзам. Ветер прохладный, резкий, пробирает сквозь косоворотку до костей. Посмотрел на деревья, некоторые веточки завиты венками. Иные зелёные. Иные засохли. Значит умер человек где-то в дороге. Тут я понял - зачем меня на развилку вынесло. Решительно пошёл к самой большой берёзке.
   Мама тоже поняла, сказала вслед. - Не надо, Лёня. Лёнечка, не надо, плохо будет. Её не вернёшь, а тебе жить.
   - Не жить мне без неё, мама, - ответил я. Выбрал ветку покрупнее и заплёл большой, самый большой венок. И пошёл домой. Женщины крайних домов вышли за ограды и испуганно смотрели…
   Через две недели умерла баба Поля. Не выдержало сердце. Похоронили рядом с Катей…

   Вот так всегда, ребята. Даст судьба, сучка, ненадолго счастья, побалует немного, а потом и заберёт. А мы не ценим. Не торопимся любить, баловать, нежить, холить и лелеять свою любимую. Мы ведь думаем - навечно. А вечного-то и не бывает…

   Четыре года спустя, после Катенькиной смерти, произошёл один странный случай.
   Я уже закончил институт. Колхозы переорганизовались в совхозы. Вся система сельского хозяйства укрупнялась и механизировалась.
   Я переехал в другое хозяйство и работал главным бухгалтером. Выстроил там большой рубленый дом. Сам спланировал, сам строил. В красивом месте, на самом краю села, с садом над рекой, у леса. Попросил деда выбрать участок. Он каким-то образом чувствовал, где земля лучше, поэтому к нему многие обращались.
   Скажет - строй здесь, и дом стоит долго, и тёплый, и ограда сухая, чистая. А кто не слушает, у того и земля не родит, и сруб покосился, и в ограде сырость, топит-топит печи, а в доме холодно.
   Перевёз я туда детей и маму. Потом перетянул всех. И деда, и Анюту с Федором, и тёток с мужьями. И даже Наташу с Андреем. Федя поставил дом рядом с моим, точно такой же, как и у меня. Как близнецы.
   Дольше всех упирался дед.
   Тогда я за своим домом поставил сруб, под двускатной крышей, с большими оконными проёмами и входом прямо из жилья. На высоком фундаменте. Провёл туда электричество. Помещение, раза в два больше дедовой мастерской в Михайловке. Дверь на улицу утеплённая, двойная, широкая, с тамбуром. Бочки выкатывать.
   Привёз Петра Фадеича, завёл, показал, - Вот, деда, тебе новая мастерская. Твоя задача - выстрогать рамы и вставить  окна на место. А ещё смотри, - и включил по очереди три лампочки под потолком вдоль всей мастерской.
   Он постоял, посмотрел, покивал, - Этт, я тебе так тут нужен, что ты ни трудов ни денег не пожалел?
   - Конечно дед. У меня же для тебя отдельная комната. Спальня. Я на тебя надеюсь. Как я без тебя?... Мне плохо… И дети по тебе скучают.
   Обнялись мы с ним, а утром поехали перевозить инструмент, станки, мебель и домашнюю утварь.

   В шестьдесят первом году дошла очередь переделки в совхоз и до нашего хозяйства. Совхозы создавались на базах МТС. Технику начали передавать на баланс новоиспечённой организации.
   Я, с комиссией - двумя женщинами-бухгалтерами и с несколькими конторскими работниками, отправился на территорию машино-тракторной станции проводить инвентаризацию. Принимать имущество. «Девчонки» стояли у конторки мастера, щелкали семечки и точили лясы с мужиками. Ждали начальника МТС. А я стоял у станочного участка и оглядывал хозяйство, прикидывал - откуда начинать, в какой последовательности переписывать оборудование. Гремели станки, в углу работала электросварка, стоял гул.
   Вдруг, из-за закрытой двери машинного зала, я услышал тревожный Катин голос - Лёняя! И через секунду опять, уже требовательно, с испугом и надрывом, в крик - Лёёняя!!
   Я метнулся в ту сторону. Пробежал всего-то пару шагов, как из патрона токарного станка, что метрах в пяти передо мной, вырвалась шестерня, килограмма в полтора весом. Она с грохотом ударилась в металлический шкаф. В дверке из трехмиллиметровой стали, в том самом месте, где только что была моя голова, получилась вмятина размером с кулак.
   Все всполошились, забегали, а мне было не до этого. Я влетел в машинный зал, дверь на пружине грохнула. Никого! Только разобранные тракторы. Я крикнул - Катя!! - Тишина. Выбежал на середину, огляделся - нет никого. Снова позвал - Катюша!! - Ничего. Нет ответа…
   Как в полусне вернулся в цех, отменил инвентаризацию и пошел домой. Все, наверное, думали, что я переживал  из-за того, что меня чуть не убило.
   Прибрёл в дом, никого нет. Встал посреди зала, обвешанного её портретами, тихо позвал - Катя. Катенька... Подумалось - господи, что я делаю. Неужто с ума схожу… Но нет же! Она только что спасла меня от смерти!
   Я упал на колени посреди комнаты, под двумя десятками её взглядов - Катенька… Солнышко моё… Голубка моя… Любовь моя… Мне так без тебя плохо… Если бы ты знала, как мне тебя не хватает…
   Просил кого-то там, - Заберите мою жизнь. Только дайте ещё раз услышать её голос... Катя! Катюша! Зачем мне всё без тебя… Зачем мне эта жизнь, если без тебя…
   И я услышал…
   Сначала возникло чувство единения двух душ, как когда-то при её жизни. Оно нарастало и в какой-то момент я… Нет, не услышал… Почувствовал… Не слова, а как бы мысли... Нет, неправильно. Не знаю, как объяснить… Как дуновение ветерка, как тепло солнечного луча:
    -  Лёня… Дети…
   Я заторопился, - Катенька, дети тебя любят. А я их - сильно люблю. Они - мой свет, я им всю жизнь посвятил. Выращу из них настоящих людей. Ты не волнуйся.
   Единство душ таяло, уплывало. Я пытался удержать
   - Катенька, у нас во всех комнатах твои портреты, я детям каждый день про тебя напоминаю. Они и сами тебя не забывают. Я тем более. Я тебя вечно буду любить. Вечно! До смерти! Катя!!...
   Всё исчезло. Осталась нерастраченная любовь, пустота и тоска. Я стоял на коленях, согнувшись, обхватив голову руками. Качался и горько плакал, как ребёнок.
   Потом упал на пол, без мыслей и без чувств. Одна боль. Потерял сознание. Мозг, спасаясь от безумия, выключился.
   Так и пролежал на коврике, пока мама с детьми из школы не пришла…

   Всю свою любовь, всю заботу, всё своё сердце я отдал детям. Сыновьям.
   Первые несколько лет, после смерти жены, дети думали, что их мама в больнице. Так уж вышло… Обманул я их.
   Днём они играли с Аниными, или с другими ребятишками, или просто вдвоём. Обычные, весёлые, здоровые дети. А как вечер, как спать ложиться, так "мама". В слёзы - "Где мама? Хочу к маме!", и всё тут.
   Уж я им и сказки, и стихи, и песни. Кое-кое как успокаивал. Три года, каждый вечер перед ними плясал, да пел. Хоть самому садись рядом и вой. Так, до самой школы, мы с ними и спали на одной кровати. Прижмутся ко мне с боков и сопят.
   Спасибо маме, она сильно помогала мне их растить и воспитывать. Да она считай всех внуков повынянчила. И Анины дети, и мои, постоянно были под её присмотром. И Яночка Нефедова, тоже постоянно находилась у нас, и называла маму "бабушкой", "бабулей", родных-то бабушек-дедушек у неё нет. Так что она и Наташину дочку тоже вырастила, и называла её "внучкой", не отделяла от своих. Все всегда накормленные, чистенькие, ухоженные, присмотренные. А мы же все днём на работе.
   Когда мои мальчишки пошли в школу, кто-то им там объяснил, что их мать умерла.
   Они пришли домой насупленные, нахохленные. Обиделись на меня. Не разговаривали.
   Уж я их и так, и эдак разговорить пытался. Что случилось - не пойму. Потом их прорвало, оба в слёзы, - Ты нас обманул!
   Я им объясняю, - Сыночки, вы же тогда были маленькими (сейчас-то, мол, уже "большие"). Как я вам всё это бы рассказал? Как объяснил? Вы бы и не поняли.
   Они у меня ещё месяца два поплакали по вечерам, а потом успокоились. Смирились. И спать начали в своих кроватках. Сначала Васенька, а потом и Петечка. Большие, мол, уже. Взрослые.

   Я постоянно рассказывал им про их маму. Какая она была красивая, умная и как она их любила. В Катином кабинетике, как в музее. Мамины платья, мамины книги, мамина швейная машинка, мамин стол. Всё, что связано с Катенькой, для нас было свято. На новом месте, в новом доме, я сделал специальную, небольшую комнатку, где было всё "мамино". "Катенькина" комната.
   Своим сыновьям я старался стать другом. Учил быть настоящими мужчинами и вырастил двух хороших, здоровенных, умных  парней. Ни тот ни другой не пьёт и не курит.

   Петенька, тихий, домашний  мальчик стал, как ни странно, военным лётчиком. Истребителем. Служил на Украине, там нашёл хорошую, красивую девушку. Там женился. Две свадьбы сыграли. Одну справили там, на Украине. Вторую здесь у нас дома. Когда я увидел его избранницу, обомлел - копия Кати. Зовут Викой, Викторией. Живут - душа в душу. Трое детей. Два мальчика и дочка, Катенька.  Петя теперь  уже давно на пенсии, но продолжает работать. Уехал с Викой на  Дальний Восток служит командиром части на военном аэродроме. Дети здесь, в Омске.
   Внучка, Катя, Екатерина Петровна - вылитая бабушка, все капельки собрала. Походка, голос, манеры. Лицо - один в один. Красавица.

   Вася стал врачом, хирургом. Он как-то мне сказал, что сделает так, чтобы никто от рака не умирал. Фантазии, конечно. Сейчас заведующий хирургическим отделением в большой клинике в городе. Много оперирует. Жена у него, Сашенька, работает там же, старшей медсестрой. Красавица и умница. Живут - душа в душу. Двое детей, мальчик и девочка, тоже Катенька.

   Вот так я и прожил жизнь. Без Неё. И всегда с Ней.
   До сих пор помню каждый её взгляд, каждое её слово, каждый миллиметр её тела.
   Как вытягиваются её губки, касаясь горячей ложечки. Как приподнимается её левая бровка, когда она удивляется. Как морщится её носик с улыбкой, если ей удаётся подшутить надо мной. Как вздрагивают её реснички, перед утренним пробуждением. Как собираются ласковые морщинки в уголках её глаз, когда она глядит на наших детей.
   Жизнь-то проходит, а память остаётся. И любовь остаётся. Мне до сих пор так её не хватает...

   Деревня «Михайловка» уже давно исчезла. Дома растащили на срубы, а то, что осталось - сгнило. Я каждый год, четырнадцатого сентября, езжу на могилку к своей любимой. А иногда и так, посреди года, как оказия подвернётся. Отчитываюсь. Рассказываю ей про детей, внуков и правнуков.
   Попросил Васю и Петю похоронить меня рядом с ней. Недолго уж осталось.
   Обещали.