Перекуры - рассказ

               
   Роберт Николаевич – мой тесть – жилистый, сухой, неприметный   мужичок с короткими, сильными, хваткими пальцами. На пенсию вышел в пятьдесят «по горячке» - пятнадцать лет в мартеновском, прокатном – и вот уже пятый год «пенсионирует».
   Да дом-то свой… Хозяйство – какое-никакое, а пригляд требует – корова, собаки, огород… Везде руки нужны – не заскучаешь.
   Да, лет девять назад, дом новый ставить задумал – надоело на одном месте жить. То ли тесно стало посреди улицы в окружении домов соседских, то ли ещё что, только выбрали участок на окраине, куда ни глянь – лес, поле; кладбище через низину, на пригорке белеет – простор. Выправили бумаги нужные и за работу. Да всё один, да всё сам! С «нуля» начинал… Сейчас уже живут, старый-то продали.
   В этом году мы с ним баню ставили. С отделкой, резную…
                ……………………………………………..
  В работе больше молчим. Изредка советом, да подсказкой перебросимся. Только «охи», да «кряки» - то молоток драчливый, то пальцы кривые, да толстые… Разогнёшь спину, а уже обедать пора или темнеть начинает… Для себя делали. Своё – усталости не знает. Но, уж если перекуриваем, то прочно, надёжно – «со вздохом»…
   … Сигарету батя закуривает не торопясь: разминает её тёмными потрескавшимися пальцами, вставляет в мундштук… Натруженные тяжёлые руки ломают одну, две, три тонких спички, прежде чем он затянется, выпуская дым вверх тонкой, длинной струйкой…
   - Глаза болят… Словно пелена какая стоит… Так и хочется сорвать эту пелену… Целофанистые глаза-то стали, мутные… Зато дёсны не ноют… А вчера сильно гудели – в рот ничего не взять… Старость…
  Он – смеётся. Молчим.  Шумно, со свистом затягивается и, подкашливая, двигает мохнатыми бровями, потирает лоб, вздыхает… Есть что-то в нём, по-хорошему, от животного. Корова – вот так же точно – тяжело и как-то глубинно вздыхает, пережёвывая сено, смотря куда-то, в - только ей ведомое…
   - Хотя что старость… Вон, отец мой – до восьмидесяти семи прожил – и хоть бы какая хворь…
   - Так он же ослеп. Совсем ничего не видел, даже в очках…
   - Так это уже в восемьдесят пять!.. А до этого ни-ни… Правда и не курил совсем – иногда одну, две сигаретки… Когда выпьет… И ведь не пил… Так-то уж… Стакан перед обедом пропустит, крякнет в кулак, засопит хлебом… Так это он для аппетиту… А чтоб пьяным напиваться – ни в жизнь… Этого я и не помню… Но и курил, правда, не то что мы – дорогие. Это ведь, - он приподнял руку, держащую жёлтый дымящийся окурок, - самая смерть! Астра, амбра, астма… - он замолчал, брови, нахмурясь, растопорщились; потом ухмыльнулся и засмеялся:
   - Астра – астма!.. Вот так… Или вон сосед – дед Перетонин… До восьмидесяти девяти годов… И всё со своими зубами! Жёлтые, крепкие… И ведь не чистил… Духом не знал – порошок там, пасту… Откуда здоровье берётся?
   Это он спросил у меня и вздохнул.
   Я пожал плечами и, не зная, что ответить, улыбнулся…
   Мы затоптали окурки, но он не вставал. Поднял с земли щепку и. вертя её в руках, продолжил:
   - И ведь калечный был…
   Я удивлённо посмотрел на него.
   - Перетонин-то… Кислоту на себя опрокинул. В ванну, в заводе, кислоту переливал, да на себя бутыль-то… тело и сжёг…  Так ведь вылечился, зажило… А одёжа расползлась вся. Кожа - ошмётками… Зажило… В гальваническом до самой пенсии работал и после – тридцать с лишним прожил – не знал что такое простуда там или кости ломит. А умер – враз… Хорошо умер, легко… Раз – и нет! Да… И откуда болезни берутся?!. Живут же люди…
                ………………………………………………
     Тамара Михайловна – моя тёща  - приходила с работы часов в шесть. Утром, уходя, наказывала:
   - Суп в сенках, картошка там, салат с помидор сделайте – в общем, что найдёте… Да - ешьте, скиснет же…
   Но, обычно, всё там и оставалось. Утром ещё что-то сделаем-пожуём, а в обед не хочется и всё… Так, чайком перебросимся…
   Любитель батя чаи гонять. Да покрепче, да с травкой… На покосе собирал. Цветы липы ли, корень шиповника, зверобой, мяту… Наберёт, насушит – «для скусу…»… Без травы-то и не пил.
   Чай получается тягучий, ароматный. И пахнет лесом, сенокосом… Хлебнул и сразу вспоминается…
   … На покос ездили, обычно, на мотоцикле, втроём. Я, мать и батя. За рулём – я. У бати руки болят. Набросался за пятнадцать лет металла-то. Оттянуло… Хотя «прав» у меня нет – всё некогда, но практика большая, да и кто в лесу «права» требовать будет… Поначалу-то мать боялась, но проехав раза два – успокоилась. «Вожу» я хорошо.
   Приезжаем, обязательно чайку. Посидим… А потом – в ряд… и только - «вжик», «вжик», «вжик»…
  Солнце утром тёплое, ласковое. Прохлада… Хорошо работается, легко.
   Росная зелёная трава ложится в валок ровно, плотно… Шаг – мах, шаг – мах… Намашешься…
   Мне с непривычки, городскому-то, поначалу тяжело было. Руки деревенели, поясницу ломило, но дня через два втягивался и батя уже «пятки мне не обрезал».
   - Давай, давай… Это тебе не на сцене –  деревянной махать. Пошевеливайся, а то солнце встанет… «Коси коса – пока роса» - так-то вот! Пошевеливайся… - поджимал он меня за спиной, иногда, обычно в конце рядка, останавливаясь и «поправляя» косу…
   Делал он это ловко! Красиво!
   Воткнёт заострённый конец черенка в землю – чуть наискосок, протрёт лезвие пучком скошенной травы. Потом  достанет из кармана «правилку» (обычный домашний брусок для заточки ножей),  плюнет на неё, прижмёт «пятку» к груди, левой рукой - за «носок» и не глядя – «дзинь-дзинь, дзинь-дзинь, дзинь-дзинь…»
   - Инструмент – он заботы требует. Острая коса траву – не рвёт, не жуёт – режет!
   Мы тоже, глядя на него, останавливаемся, и вот уже весёлый перезвон трёх кос поднимается над лесом.
   «Дзинь-дзинь, дзинь… дзинь… дзинь-дзинь, дзинь… дзинь…» - мелодичный, чистый, даже не «дзинь», а «дззззинь-нь-нь…» - протяжный звук наполняет ещё не жужжащий мошкой и слепнями, воздух.
   Обедаем здесь же, у костра, разложив взятые из дома припасы, заварив густой чай…
   Днём не косили, пережидая жару, разбредались по лесу, собирая грибы.
   М-м-м-м! Грибы!
   «Белые» - тугие, плотные с коричневой массивной шляпкой на коренастой, кряжистой, тучной ножке. Нашёл один – смотри рядом, вокруг – гриб семейный, по - одиночке не растёт.
   «Подберёзовики», «подосиновики» - стройные красавцы – далеко заметны своей яркостью. Красные, коричневые, аккуратные шляпки и длинные – словно точёные, пёстро-сероватые ножки…
   Конец июля. Грибов много – только умей собирать их, знай их «повадки»…
   Возвращаемся к «табору» часа в три. Мать остаётся разбирать «добычу», а мы, уже по холодку, снова косить…
   На покосе работы много: скосили – суши траву, переворачивай валки; потом – копнить, стоговать…
   Особенно мне нравилось стоговать… Вырубаешь «стожары» - длинные, метра по четыре, по пять, заострённые с толстого конца колья – вбиваешь их в землю, в ряд, через равные промежутки – полтора, два метра (смотря от «укоса»), выкладываешь жердями низ – чтоб от земли не сырело,  и только тогда начинаешь «метать».
   Это тоже искусство!
   Сено должно ложиться ровно, пластами: налегая друг на друга. «Промежки» - это пространство между двумя «стожарами», их в длинном зароде бывает пять, шесть, а при хорошей траве и восемь – десять!.. забиваются сеном плотно, утаптывая. Возьмёшь длинные деревянные вилы с расположенными треугольником концами – «трезубец», подцепишь, если половчей, целую копёшку и несёшь её пахучую, хрустящую от сухоты, над головой, вскидываешь наверх, а «верховой» уже растаскивает её – «пластует», утаптывает… Всё выше, выше… Потом граблями обдираются бока, закатываются…
   И вот зарод готов! –
   Высокий, длинный, плотный – похожий на дом с торчащими из крыши маленькими концами «стожаров». Если зарод закатан плотно, то можно съехать вниз, с самой верхотуры  - ни один клочочек не выпадет.
   Это – искусство!
                ………………………………………………………….
   … - Опять ничего не ели!.. – Мы и не заметили, когда Тамара Михайловна прибежала с работы… - Беда мне с вами… Неужто лень разогреть? Взрослые, а - дурные!.. Пропадёт же всё… кручусь, кручусь у печки… И - сами голодные, и…. Опять, поди, чай хлебали… - ворчит тёща и полусерьёзно добавляет, - ну, смотрите, помрёте – на глаза мои не показывайтесь – вот, чем есть в руках и зашибу…
   - Да нет, мать, ели… яичницу… - перемигиваемся мы, успокаивая её, - с колбасой, да чай с маслом… С вареньем! Вкусное у тебя смородиновое-то…
   Мать довольна. Любит выслушать похвалу, но всё ещё  продолжает ворчать… Не от злобы, а «…чтоб знали»…
   - Ладно, ладно… Ну, этот старый привык тут без меня голодниться, а ты-то что ж… Вернёшься домой – худой, скажут: «Тёща голодом заморила». Ты уж меня-то не подводи… Да и этого подкорми! – И тут же напускается на батю. – Ты-то чего ж? Зять в отпуск приехал… Сам худющий, высох – кожа, да кости – и его за собой…
   - Точно ели, мать… - Упорно вру я, стараясь переключить её внимание, зная, что если она «зацепилась» за батю – это надолго. – Жарили…
   Она убегает в сени.
   - Ой, и этот врать горазд…. Выгораживаешь… Яйца-то вон, все целы…
   - Да ты их что, считала, что ли?.. – отшучиваюсь я.
   - Не считала – «на глаз» вижу… Ох, мужики!..
    Пока идёт эта беззлобная перебранка – всё уже разогрето и поставлено на стол.
   - Мойте руки, да садитесь, гори вы мои…
   … Садимся. Едим…
       …Сытые, отяжелевшие выходим во двор, закуриваем…
   Тучи, сеявшие мелкий, как пыль, дождик, унесло. Солнце догорало, последними своими лучами багряня пасмурное небо.
   Разомлевшие молчим…
   Из-за забора, со стороны соседа, через улицу, доносятся голоса… .
   - Ты что делаешь, ты что делаешь?!. Подальше не мог отнести?.. Вырой канаву вдоль дома, да и лей – залейся… Вот люди!..
   Мы выглянули.
  Сосед вылил из ванны мыльную пену, видимо после стирки, и она, переливаясь на солнце пузырями, журча через дорогу, исчезала в нашем палисаднике.
   - Ну, люди… Ничего не понимают… Как нарочно делают… И ведь каждый день одно и то же… Не в ЖЭК же идти… Бессовестные… - увидев нас, мать заплакала. Пузыри, столпившись у гряды с георгинами, тихо, как бы виновато, лопались.
   Батя, молча, взял лопату и забросал серую мыльность землёй…
   - Ты-то, молчун несчастный, пошёл бы – да по-мужицки и сказал бы ему… Сами свиньи и других за свиней считают… Ладно – постирку, помой и те льют, - жалуется она мне.
   «Молчун несчастный» сидел на брёвнах и курил. Руки его дрожали…
   Молчим…
   Мать, всё ещё плачась, ушла в дом и загремела посудой.
   Снова засеял дождь. В конюшне мычала корова. «Жучка» с маленькой пузатой «Лапкой» с лаем гонялись за своими хвостами.
   На соседнем взгорье, через лог – копали картошку. Жужжали мотоциклы, пищали дети. Пахло палёной картофельной ботвой…
   - Да, люди… - тяжело вздохнул батя. Весь какой-то съёжившийся, постаревший он смотрел «в никуда», глубоко затягиваясь и подкашливая.
                ……………………………………………..
    Обидеть человека так просто! Вроде бы «ничего», вроде бы «пустяк», не подумал. А человек – ранен, подавлен чёрствостью, невнимательностью. Иной – закричит, потребует, укажет, а иной – промолчит, спрятав обиду, не выказывая своих чувств… Только что-то надломится! Раз, другой, третий… потом инфаркт, ранняя седина, болезнь.
   … Тонкое деревце клонится под легкими воздушными снежинками. Весело трепещет веточками-струнами. Клонится всё ниже и ниже, обсыпанное искристыми ажурными хлопьями, невесомость которых с каждым мгновением становится всё тяжелее и обременительнее… И вот оно уже во власти сугроба, плотным покрывалом окутавшим беспечную доверенность оголённой природы… Резкий треск, выкриком боли, обнажает влажную белизну разорванных тканей!..
   Обезображенное, куцее творение природы сиротливым засохшим пеньком торчит среди буйства жизни…
   И никто не остановится, не закроет эту рану, не согреет её теплотой чуткости и внимания. Некогда! – Всё окружающее занято жизнью!.. Остановиться, оглянуться, хотя бы – притормозить… Ну, да!..
   Хрустит под ногами прохожих веточка, бывшая некогда живительным стволом, тянувшимся к солнцу…
                ………………………………………………….
   Живут они тихо, незаметно, не обедняя себя. Чисто живут. Трудолюбиво. Хорошим вспоминая старину – «…порядку-то больше в народе было…» и, ворча на «сегодня» - «…не то, что нынешние…»
                ……………………………………………………
   - Да, люди… - вздохнул батя. – Крик, шум, толкотня, а дела-то нет. Одни разговоры… Мечутся все… Куда-то бегут, спешат, а чего спешить-то? Ты- сядь спокойно, да подумай… Да – сделай! Так сделай, чтоб сказали: «Вот это да! Это здорово!» Чтоб «фирма» была. Вот раньше – всё руками делали, без техники – до сих пор ходит, работает, стоит! А нынче? – С техникой, с машинами этими…. электрическими: рассчитают всё, а через неделю трещит!.. через месяц – ломается!.. через год – рушится!.. Почему? – потому, что скорей, скорей, больше, больше… А куда скорей? Кому – больше?.. Человеку что нужно – ложку, миску, штаны… Зачем мне три, пять, десять? – Мне одни нужны, но – хорошие, крепкие!..
    Руками-то всё хорошо сделаешь, потому что руки – это и есть самый лучший знак качества «мастера». Ты, своими руками сделанную вещь-то, постесняешься, кому-то, плохую-то показать – потому и делаешь с душой… как лучше умеешь… А, коли, все делают, да в одну кучу бросают, так тут и схалтурить можно… - вот и получается разврат души-то человеческой. С маленькой гнили, гнильцы – «заметят? Нет, не заметили!» - и дальше-то всё потянулось. Процент даём, а продукции нет… Брак один! А зарплату, всё одно – получаем. Хорошо работаешь – получаешь, плохо работаешь – получаешь!.. Вот и испортили народ, испоганили… Зачем «до поту» работать, когда все – одно получают! Зачем?.. Я – хорошо, он – плохо, мне – сто и ему – сто, я – «до поту», он – «шель-шевель»… Да пропадите вы! – и я – «шель-шевель»! И другой… и третий… и – поехало!..
   Сейчас вон, вроде, снова на сознание нажимать стали… Да ведь долго, народ-то, халтурить приучали… «Округляловка»-то долго была… Пока её из крови человеческой выгонишь!?. Мно-ого воды утечёт… Да и люди-то не те, другие какие-то…
   Вот, утром, иду с коровой – навстречу сосед: «Привет!» - …?! Что – «привет»? Куда – «привет»? – ни «добрый день», ни «здравствуйте», ни «как живёшь?» - «Привет»! – Всё равно ему, форма одна… Люди человеческое-то потеряли.  А «человеческое-то», это – общение! Уважение друг к другу, внимание! Когда радостью, бедой поделиться можешь – и тебе ответят, поймут, разделят!..
   В цехе у нас мастер был, так его все «Сача», да «Сача»… а чего – «Сача»?! Он – Александр Александрович. Мастер он! Я, однажды, сказал ему: «Зачем это так-то? Уважать надо человека, его труд, профессию. Вон, раньше-то в деревнях, даже по имени-отчеству, да  ещё и кланялись… Да и мастера – не иначе как по отчеству, если даже и без имени… Позволять-то нельзя этого. Что это – «Сача» - неуважение! Панибратство к тебе… Он и работу так сделает…»
   Ну, вот так и сказал ему. Так он после этого, мастер-то, меня все – «Николаичем» звать стал… А что? – правду я говорю. Раньше в деревнях уважение к людям, к труду-то было…
   Помню: лампочка – уж чего там сейчас, раз и всё – перегорела… Так ведь подойти боялись к ней. «Лектрика» - это тогда говорили так, «лектрика» звать надо… А их на всё село один ли, два было – механики. Ну, идёшь домой,  приглашаешь: «Лампочка не горит, посмотреть бы надо… Уж не посчитайте за труд…» Приезжие были. Так ведь идёт, день ли, вечер ли… И ведь работа не его… Вывернет старую, новую поставит – радости!.. Горит! Смотрим на неё – на чудо как! Ну, и ему, конечно, угощение… Сейчас бы ведь – накорми, напои, да ещё и денег дай – и ведь возьмёт, а тогда… Ещё и сам стесняется: «Спасибо, - говорит, - лишнее! Вам радость и мне радость…» Так и уважали, и почитали его.
  Или вон, радио, когда поставили, первое…
   У сельсовета на столбе висела – чёрная такая, «тарелками» потом их называть стали – да у нас дома провели… Отец-то в совете работал… Так помню, мне тогда лет десять-двенадцать было, ох, озорничали…
   Ну, соберутся вечером – пол-улицы – со своими табуретками приходили: «Здрассте, можно?.. Мир дому сему…» Сапоги-то в сенках снимали… И стоят – кто в портянках, их тогда наворачивали – как в носках было, ну, а кто позажиточнее, то и в настоящих… «Ой, да что вы, проходите, гостем будете, милости просим!..» Как на праздник приходили – что поновей одевали… Усядутся рядами. Тихо так между собой на ухо разговаривают, если не виделись или ещё что – дела какие… И садились-то как по ранжиру… Впереди, значит,  кто поуважительней в деревне, кого почитали, потом остальные все… Мы-то, ребятня, не дай бог – вперёд сунешься, такую подзатылину схлопочешь, - у порога, да по углам. Как воробьишки, молчком сядешь, только б не выгнали. Затаишься так, перед глазами-то не мельтешишь…
   Ну, отец, значит, подойдёт, когда соберутся все-то, и все примолкнут сразу, и, степенно так, осторожно, там посередине радио ручка такая была, повернёт её… Как телевизор сейчас, слушали-то, слова боялись пропустить…
   Батя встряхнул головой, усмехнулся, возвращаясь из своего детства, прочистил мундштук:
   - Чудно… Да, время было… А уходили-то все когда – разговоров! С отцом-то за руку, а матери с порога кланялись: «Дай бог вам здоровья! Завтра-то придём? Можно ли?..» Как на праздник приходили…
   Я молчу… Рассказывает он ярко, ёмко, объёмно. Как в кино проходят картинки того времени, и думается: «А действительно, люди-то чище жили, роднее друг другу, плотнее…»
   Вспоминаются сразу магазины, продавцы, учрежденские «чиновники» - иного слова и не подберёшь, нарицательным оно стало, вроде как – «бракоделы», а ведь раньше сословие было – уважаемое, почитаемое,..  Что же произошло? Почему такое разнопестрие в отношениях – недоброжелательность, доходящая до грубости?.. потеряли люди что-то очень важное в себе… Замкнутые стали, недоверчивые, озлоблённые какие-то…
   … - Ну, вы что, до утра сидеть будете?.. Ночь на дворе…
      Отблесками костров запоздалых картофельников в редких прогалинах хмурого неба блестели звёзды. Сырая земля белесым туманом поила воздух…
   Мы продрогли и пошли в дом.
   … Тёплая печка навевала дремоту; закипая, свистел чайник, дребезжа крышкой; программа «Время» полосилась экраном…
   «Завтра надо мастера пригласить, пусть посмотрит…» - подумал я и заснул, не дождавшись ужина. Завтра – суббота…
                ………………………………….
   … Работа «на бане» подходила к концу. Вчера «вывели» трубу и покрыли крышу железом. Оставалось отделать предбанник и – покраска… Но в воскресенье я улетал домой. Отпуск заканчивался. Уже выкуплены, заказанные за две недели, билеты, собраны чемоданы…
   - Сегодня пробу делать будем, надо ж тебе парком обдаться… Я попробовал возражать – мол, дескать, доведём уж до конца, осталось-то «всего-ничего», но мать и слушать не хотела…
   - И никаких! Считай месяц без выходных, до темна – не разогнувшись и – не попариться… Всю работу у нас всё равно не переделаешь. А покрасить – и сами покрасим, чай не топором махать. Сегодня – баня!..
  Я понял, что спорить бесполезно… Но надо было ещё провести свет.
                ……………………………….
    Вот ты – артист, на сцене выступаешь… Много жизней переиграл… А скажи – есть на этом свете Конец?
   - Не понял… Конец чего?
   - Ну, всего… Вот начинается всё с чего-то… а, может, не начинается, а – продолжается? А кончается ли?
   - Ну, ты батя, что-то уж очень философское загнул. С чего это тебя потянуло-то? Подай отвёртку…
   - Да так… Вообще… О жизни… Вот ты – продолжение, а правильно ты живёшь это продолжение?.. Может, это всё и не так было…
   - Чего? Ты – о чём? Не пойму тебя… Какое продолжение?
   - Ну, играешь ты… на сцене… жизни там всякие мужские…
   - Ну…
   - Вот мы с матерью смотрели тебя… Хорошо играешь. Мы даже плакали…
   - Это где?
   - Ну, сироту-то ты играл… Без отца который… Ну, мать-то там ещё в конце нашлась, артистка тоже…
   - А… Так это Островский… «Без вины виноватые». Ну, ты вспомнил… Это ж… лет десять назад было…
   - Я к чему… Вот ты тоже без матери, с отцом рос, с малолетства..А может у них-то, ну, которые виноватые без вины-то, может у них взаправду всё и не так было… может они и не встретились вовсе?!
   - Так это же драматург написал. Это же вымысел. Свободная фантазия. В жизни-то этого не было… Где у нас изолента синяя?
   - Э, нет! Жизнь она почище всякой фантазии! Это только –  фантастика, то, что после нас будет – это всё придумывают, а то что было… это – нет! Это – правда… Жизнь-то она мудрёней… и жёстче… Вон, Андрей Миронов умер… Раз и всё?.. А люди-то дальше живут… Природа там, солнце, небо – это же всё вечно…
   Я ввернул лампочку, надел плафон и вышел из бани…
   Празднично светившее солнце освещало последний день моего «гостевания». Бездонная синева неба обнимало позолоченную листвой землю,  нежно прикасаясь к ней бирюзовым поясом горизонта.
   - Вечность бесконечна, батя, - вдохнул я пахнущий заморозком воздух, - ведь конец это и есть продолжение… только в другой форме, в другом виде, в другом измерении… Мы с тобой не умрём! Смотри, какую баню отгрохали – сто лет стоять будет! И мы будем жить, батя, в благодарных воспоминаниях наших, любящих париться, детях, внуках, правнуках…
   - Это так… Да что-то глаза болят, а вчера поясницу ломило… Никак париться будем, - подхватывая шутку, смеётся батя.
   Мы идём в дом.
   - Мать, принимай работу, накрывай на стол, мужики оголодали!
                ………………………………………….
   … Вечером - распаренные, прихлёбывая горячий, пахнущий сенокосом чай, мы услышали:
   - Хорошо!.. В такой бане попаришься, и жить хочется! Долго-долго…
   Понравилась тёще баня-то. На славу вышла. И пар хороший, сухой.