КТО ТЫ И КАК ТВОЁ ИМЯ?
Думали ли Вы когда-нибудь над своим именем? Зачем оно и что собой представляет? Набор звуков ли это или, может быть, какой-то программный код, которому в дальнейшем должен следовать человек?
Я согласен, день зачатия, положение звёзд, влияние окружающего мира, гены отца и матери, момент появления на свет, молоко матери - всё это основные составляющие будущего человека, но вот всё это позади и теперь последний штрих – ИМЯ. Родители дают его интуитивно. Якобы! Но, что есть интуиция? Может быть это наш оберег, который вовремя подсказывает нам, что делать? Разве у Вас не было случая, когда бы Вы жалели о том, что не послушали внутренний голос, а поддались чувствам или уговорам. Я думаю, Имя и есть тот штрих-код к интуиции, который ведёт человека по жизни.
Одному моему другу очень нравилось имя Нюра. Так он звал свою жену, несмотря на то, что настоящее её имя было Наташа. Наташа не обижалась на него, очень любила и нежно звала его Юрка. С рождением дочери это имя переключилось на ребёнка, ибо крестили девочку Анной, а Наташа наконец сумела реабилитироваться в Наташи.
Своего младшего брата Юра называл Гансом, хотя их мама Аграфена Тихоновна звала его Володей. Почему «Ганс» никто не знает, так это и осталось тайной и ушло вместе с этими приятными людьми.
Или вот ещё.
Жена одного мужика звала его «Масик». Когда ему это надоело, он спросил её: « Что это такое? Объясни». Она удивилась и сказала:
«Ну, М-А-С-И-К, неужели не понятно?
Такие странности встречаются очень часто.
Я знаю одну замечательную женщину, которая предпочитает, чтобы её звали Люда, в то время как настоящее её имя Людмила.
Приятное звукосочетание и, как она уверяет, имеет какое-то значение, но мне больше нравится «Милая».
Впрочем, здесь-то, как раз нет ничего странного.
Моя мама с самого моего младенчества гладила нежно мою голову и приговаривала: « Ты мой милый, ты мой хороший! Ты мой! Ты мой! – при этом она, как бы в поцелуе, вытягивала губы, отчего получалось, - Ти май, Ти май.
Это ежедневное, ежечасное, ежеминутное «Ти май» не могло не отложиться хоть и в маленькой, но, как губка, впитывающей в себя голове, поэтому, когда меня спрашивали: «Радость наша, как тебя зовут?», я уверенно отвечал: «Тимай!»
- Тимай, это что же Тимофей что ли? – интересовались они.
- Ну, да! – говорила, смеясь, мама.
Потом «Тимай» потихоньку перекочевало в «Тиму», а иногда и «Тимошку», и я сжился с этим именем. Оно мне и сейчас очень нравится и ассоциируется с кем-то большим и добрым, например, с ручным медведем.
Учителя математики, который ставил мне нещадно двойки, я обожал за то, что его звали Тимофей Георгиевич, ну и за то, что всё же сумел меня чему-то научить. Я даже хотел назвать одного сына Тимофеем, но воспротивилась родня.
Нет ничего сильнее детских привязанностей.
Жили мы в то время с мамой и братом в городе Зуевка Кировской области, куда нас определили власти, как неблагонадёжных людей, выселив из обжитой, тёплой квартиры
в Марьиной Роще на улице Октябрьской. Отца сослали в город Киров. За что, никто не знал. Было предположение за то, что он присутствовал на собрании, где выступал Лев Троцкий, но ведь на собрании был весь завод. Просто выключили электричество, станки остановились, и всем приказали идти на собрание. Троцкий, а он тогда был председателем Революционного военного совета РСФСР, член политбюро ВКП(б), приехал, выступил с пламенной речью, за что-то проголосовали и он уехал. Все пошли опять работать. А через десять лет вон как оно аукнулось. Всё отняли, семью разорили, честь растоптали. Но правда, есть за что благодарить:
«Спасибо, что не расстреляли!»
Лес рубим, некогда со щепками разбираться, в костёр их всех.
Грянем, братцы, удалую…
А ведь, казалось бы, совсем недавно тот самый молодой рабочий Петров Сергей Павлович был направлен учиться, стал инженером, с молодой женой поехал строить сталинградский тракторный, затем московский автомобильный завод. В 1935 году с группой инженеров отправлен в США в город Детройт пройти стажировку на заводе Форда, а такое в то время решалось только на самом высоком уровне. И вот в тридцать седьмом, вдруг …
перетасовали колоду, пошла другая игра. Кому достался туз, кому - шестёрка. Страшно, когда твоя судьба и судьба твоих близких зависит от того, что кто-то где-то сделал неверный шаг.
Вся родня, а у отца было одиннадцать братьев и сестёр, тут же отстранилась от нас, как от чумных. Понятное дело – беда заразна.
И вот весь домашний скарб, нажитый и доставшийся по наследству, родители распихали, что конечно удалось, по соседям и друзьям, и уехали.
В Кирове отец работал на тракторном заводе, иногда приезжал в Зуевку, когда была возможность.
Мне было два года. Помню очень мало, всё больше со слов мамы. Жили мы в большом деревянном доме, хозяйка которого сдавала нам комнату. Отношение к нам было разное, кто сочувствовал, а кто звал каторжанами. Брат учился в школе, и вот когда всех его сверстников стали принимать в комсомол, его не приняли, он очень расстроился. Тяжело быть изгоем, а в пятнадцать лет особенно. Учительница по литературе ставила ему «неуды» только за то, что он не говорил по-вятски через «о», а по-московски «акал». Москвичей, как сейчас не любят, так не любили и раньше. Но потихоньку прижились, притёрлись, стали своими.
Мама по профессии была агроном, в своё время она закончила Тимирязевскую академию, но какой агроном с двумя детьми? Надо было как-то приспосабливаться. Выручило знание немецкого языка, на котором она говорила с малых лет.
Род Екатерины Петровны Матисен, бабушки моей мамы, происходил с острова Сааремаа, что в Балтийском море, но вся её близкая родня давно жила в Москве, занималась коммерцией, имела дом в Леонтьевском переулке, однако, говорили в своём кругу исключительно по-немецки, отчего сама она по-русски едва изъяснялась. Мама моя всегда с любовью рассказывала о ней, пытаясь копировать, получалось очень смешно.
У Екатерины Петровны был сын Леонид, который до семнадцатого года занимался аптекарским делом и сумел сохранить его и при Советах. Был он человек состоятельный и звал свою мать жить к нему, но та всегда отказывалась, понимая, что нужна в семье своей дочери Екатерины, рано овдовевшей с годовалой дочкой Зоей (моей мамой) на руках.
Удивительной особенностью моей прабабушки Екатерины Петровны была совершенная неспособность удивляться.
Если вдруг по городу распространялся слух, заинтриговавший всех москвичей, она спокойно говорила: «Ну, конечно, так оно и должно было быть».
Если все газеты писали о невероятных событиях, Екатерина Петровна комментировала их словами: « Я же об этом давно говорила».
Однажды Леонид решил подшутить над ней. Войдя в дом с перепуганными глазами, он сказал: «Представляешь, мама, Ивана Великого снесли!»
В то время колокольня на Ивановской площади в Кремле была самым высоким строением в Москве. Без тени возмущения или удивления она произнесла: «Что ж тут удивительного? То ли ещё будет!»
О своём двоюродном деде Леониде Николаевиче могу добавить немного, и всё со слов мамы.
Каждый год на Рождество в своём доме он устраивал праздник для детей, обязательно с подарками для всех. У меня хранится чайная серебряная ложечка с гравировкой «Ёлка1912г», которую маленькая Зоя получила в тот день.
Со временем, вырастив детей и овдовев, Леонид Николаевич, вдруг уехал куда-то в Среднюю Азию. Пробыв там довольно долгое время, вернулся в Москву с женой, молодой узбечкой, или может быть казашкой, но удивило всех не это, а то, что на голове его вместо привычной лысины, чернела кудрявая шевелюра.
Какой национальности были эти люди, для меня долгое время оставалось загадкой.
О, Великая штука Интернет! Всего навсего небольшая комбинация кнопок, и я узнаю, что мой далёкий пращур был большой любитель мороженого. Так, по крайней мере, гласит фамилия Матисен в переводе с норвежского.
Итак, что мне не могла объяснить моя мама, а ей её бабушка, прояснилось в несколько минут. Они были норвежцы с острова Сааремаа.
Бабушка моя - Екатерина Николаевна, дочь, уже известной Вам Екатерины Петровны, вышла замуж за Савельева Василия, моего деда естественно. Отец Василия был человек русский, а жену, как я подозреваю, отвоевал у горцев на Кавказе. Кто она была, то ли абхазка, то ли грузинка, сказать трудно. Сын их Василий на фото выглядит рыжим, кудрявым, со вздёрнутым носом, не определишь, кто такой. А вот дочь его и Екатерины Николаевны Зоя в молодые годы выглядела точно, как лицо кавказской национальности.
Василий, когда дочери исполнилось один год, уехал в Сухуми и пропал. Что там случилось, никому не известно. Вот так моя мама совсем малюткой осталась без отца.
Екатерина Николаевна была женщина образованная, весёлая и, в противоположность своей матери, умела удивляться и ещё больше удивлять. Несмотря на то, что вся родня её происходила с острова, сама она попала к морю только уже, будучи взрослой и красивой девушкой. И вот, впервые оказавшись у воды, она смело бросилась в волны и поплыла. Когда она после столь отважного купания вышла на берег, молодой человек, сопровождавший её, спросил: «Где Вы так хорошо научились плавать?»
На что Екатерина Николаевна удивлённо ответила: «Разве этому надо учиться?»
Она была уверена, что это даётся человеку с рождения.
Такая уверенность удивила и развеселила всех, но близкие, однако, не забыли поинтересоваться, что она думает о способности человека к полётам.
Благородная профессия врача была очень востребована в годы революции, но она её и погубила. Работая в тифозном бараке, Екатерина Николаевна заболела и умерла, оставив дочь шестнадцати лет и пожилую мать одних в бушующей революционными страстями стране.
О родне по линии отца ничего рассказать не могу.
Знаю только, что дед мой Павел Петров был простым рабочим на заводе и, занимая столь не высокий пост, мог содержать, (при царе) жену и двенадцать детей. Мама же моя при власти рабочих и крестьян, работая учителем в двух местах и имея одного ребёнка, еле сводила концы с концами.
Это я о необходимости социалистической революции, «о которой так много говорили большевики».
Мама не пришлась ко двору в рабочей семье свёкра. Сёстры и мать упрекали моего отца в том, что он женился на интеллигентке. (Кстати, «интеллигент» в те времена было очень неприличное слово, и им можно бы пригвоздить так, что уже не отмоешься никогда. В стране проживали Рабочие и Крестьяне, и ПРИМКНУВШАЯ к ним, интеллигенция).
Конечно, и мама не хотела идти на поклон, сказывалась кавказская кровь. Вот так и получилось, что при столь многочисленной родне у меня был только один старший брат Всеволод.
Я не могу судить, что и как там было. Да и вправе ли я? Это было их время и их жизнь.
Мама моя, Зоя Васильевна получила хорошее образование: сначала в гимназии, а затем на Высших Сельскохозяйственных курсах, как тогда называлась Академия. Но в ссылке ей пригодилось хорошее знание немецкого языка, и она смогла преподавать его в техникуме.
Имя хозяйки, которая сдавала нам просторную комнату, было Надежда. Примечательно, что соседку тоже звали Надежда, и когда у неё родилась дочь, муж назвал её в честь любимой жены Надей. Внучку они дружно нарекли Надюшкой в честь бабушки. Была у них ещё коза, которую хозяин окликал не иначе как Надя. Уже другого имени он представить себе не мог.
Так вот, когда он, сидя на крыльце, раскуривал самокрутку, и ему вдруг приходила в голову какая-то мысль он звал: «Надя!»
Если соседка была в огороде, то оторвавшись от грядки, кричала через забор: «Чего тебе, Иван?»
Выходила на крыльцо жена и спрашивала: - Ты звал меня, Ваня?
Тут же появлялась дочь: - Что, папа?
Прибегала внучка: - Я здесь, дедушка?
И, наконец, приходила коза и вопрошала: - Ме-е-е?
Сосед пускал дым и говорил: - Ну вот, все в сборе!
Видите, как это удобно одним словом собрать весь дом, а главное быть любимым в нём.
Хозяйка наша готовила замечательные пельмени и любила угощать ими. И сейчас у меня перед газами стоит тарелка её дымящихся пельменей и блюдечко с уксусом. Подцепишь пельмешку вилкой, макнёшь в блюдце и в рот. Непременно пельмени с уксусом, ничего вкуснее не бывает.
Ещё один случай. В том возрасте я был ужасный рёва. Нет, я не плакал, я орал. Орал, не переставая, часами, когда же, устав, замолкал, то не мог вспомнить, что же меня так сильно расстроило. Просто это была блажь, с которой никто не знал, как справиться. Все, конечно, устали от этого, но однажды, когда я в очередной раз начал свой неблагозвучный концерт, наша любезная хозяйка наполнила до краёв детскую металлическую ванну водой, быстро раздела меня и плюхнула в неё, кинув вдогонку мячик. Я мгновенно смолк. С тех пор этим приёмом пользовались всегда, пока дурь эта из меня не улетучилась.
Возле нашего дома проходила глубокая канава, по которой во время паводка мчались бурные весенние воды, смывая все нечистоты, собравшиеся за зиму в городе. Через канаву была налажена переправа в виде узкой дощечки. Этим, наверное, можно было обойтись, так как канава неширокая, и взрослому человеку достаточно одной ногой наступить на доску и перешагнуть.
Хотя мне это строго настрого запрещали, но я решил пройтись по дощечке. Два шага - и я оказался в канаве. К счастью, того стремительного потока уже не было, но осталась липкая вонючая жижа, как раз мне по пояс. Меня вовремя извлекли
оттуда и с охами и ахами отстирали, поливая из лейки.
Летом мы жили в селе Волчье, станция Ардаши, это недалеко от Зуевки. Село стояло, да и сейчас там стоит к моему удивлению, на высоком берегу реки Чепцы. Берег был крутой, под ним железная дорога, а уже за ней река. Удивительно приятное воспоминание, - солнечный день, блеск голубой реки и запах железной дороги. Река казалась мне широченной, а за ней луга, луга. Замечательная картина с высокого берега, забраться на который было нелегко.
Хозяин дома держал пчёл, которые сразу же меня невзлюбили. У меня же к ним не было никакого чувства: ни любви, ни ненависти. Может быть именно за это, клянусь, другого повода я не давал, однажды они атаковали меня численностью, по меньшей мере, в батальон.
Я шёл вдоль высокого забора, скрывающего сад и пасеку. Над забором склонилась огромная цветущая черёмуха, запах которой, возможно, нравился не только мне. Тут- то, всё и случилось. Сумел ли я убежать, или же кто-то прогнал пчёл, что вряд ли, сказать не могу, но помню, что жала из меня извлекали очень долго, и последующие два дня я производил на окружающих пугающее впечатление.
Лето, крутой изгиб реки, песчаный прохладный берег, поросший ракитником - вот мои самые яркие впечатления от раннего детства.
Я был двухлетний ссыльный мальчик, но хорошо, что я этого не понимал, и детство моё было голубое и безоблачное, как небо над Чепцой.
В 1939 году благодаря стараниям мамы нам удалось вырваться из ссылки, и втроём: мама, брат и я вернулись в Москву. Но это была не реабилитация, - так, жест доброй воли Хозяина. Отец остался в Кирове, а с началом войны его загнали в лагеря под Ижевском.
Радость возвращения была омрачена тем, что жить нам в Москве было негде, и нас приютила мамина школьная подруга Евгения Николаевна Меллер. Она и её замечательный муж Александр Иванович рисковали собой и двумя дочерями Ниной и Наташей, приютив таких опасных людей. Светлая им память.
После долгих мытарств по учреждениям и кабинетам, где в лучшем случае выслушивали, но старались быстро забыть (все боялись собственных теней) маме повезло: она встретила Булганина, и прямо на улице бросилась ему в ноги (в прямом смысле). Он внимательно выслушал, просил всё написать и обещал помочь.
Булганин Николай Александрович в то время был заместителем председателя Совнаркома СССР (Совет народных комиссаров, ныне Совет министров), второй человек в государстве.
И вскоре случилось чудо, мы вселились в комнату по адресу: улица Осипенко, дом 54, квартира 11.
Квартира находилось на втором этаже трёхэтажного дома, и было в ней три комнаты. В двух из них жили офицеры НКВД с семьями, третья стала нашей. Офицеры были в звании капитан и майор.
Капитана совсем не помню. Жена его Мария Дмитриевна имела особенность говорить в прошедшем несовершённом времени, например: «Мне надо было сходить на рынок и купить там картошки», - говаривала она. Поначалу я думал, что обстоятельства помешали её походу на рынок, но оказалось, что она там уже была и сумела приобрести столь необходимый для здоровья продукт. Это иногда создавало весёлую путаницу. У них была дочь, и с ними жила её горбатая сестра, очень добрая женщина.
В комнате ближе к входной двери жили майор Белинский Семён Михайлович, его жена Ася Григорьевна и дочь.
Семён Михайлович очень любил входить к нам в комнату без приглашения и стука, когда мы пили чай. Всю чайную церемонию он сидел молча и, как Будда, торжественно. Когда же мы совсем забывали о его присутствии, неожиданно изрекал в пространство: «Мне сообщили, что тигры совершают огромные прыжки». Как на это реагировать никто не знал. Семён же Михайлович спокойно допивал свой чай и удалялся.
Я уверен, у него было задание приглядывать за нами. Не удивляйтесь, тогда все друг за другом приглядывали.
Дом № 54 представлял собой настоящий замоскворецкий дворик. Акация, два вяза, сирень, которая буйно цвела, дурманя всех обитателей весенним ароматом. Под вязами вкопан в землю деревянный столик и две лавки. И хотя двор этот окружали три строения, квартир в них было только четырнадцать. Конечно, все их обитатели друг друга знали.
В задней части двора были сараи с дровами и всяким ненужным скарбом, а за ними сад с яблонями и грушами, который выходил на Водоотводной канал, в простонародье Канава. Посреди двора всегда гуляли куры и огромный белый петух, который держал в страхе всё население дома, особенно детей и женщин, имея обыкновение сначала атаковать с фронта, выпустив одно крыло, а потом щипать их за пятки. Принадлежали куры и воинственный петух рыжему мужику, но о нём расскажу как-нибудь отдельно.
По утрам мама работала, а брат учился в школе, и я был предоставлен самому себе. В то утро, сидя на корточках, я что-то рисовал на земле. Этот коварный петух подкрался ко мне, вскочил на голову и клюнул в лоб чуть выше глаза. Конечно, было крови и рёву, но тут, очень вовремя подоспела Ася Григорьевна, которая отвела меня сначала к врачу, а затем в милицию. В первом случае мне наложили на лоб швы, а во втором предписали Рыжему зарезать петуха.
Не могу сказать, вкусный ли был бульон из злодея, но весь дом, наконец-то вздохнул свободно.
Вы, дорогой читатель, наверно забыли, о чём рассказ? Я постараюсь напомнить.
В пять лет мама решила устроить меня в детский сад, вот тут-то впервые и возник конфликт с именем.
На следующий же день заведующая садом сказала ей строго:
- Ваш сын не реагирует на своё имя и говорит, что его зовут Тима. Что это Вы, мамаша, втемяшили сыну, что он Тимофей, хотя настоящее его имя Юрий? Это очень нехорошо, и со временем у него может появиться масса проблем.
Как сейчас помню, шли мы из садика по Комиссариатскому мосту, и мама внушала мне, что я не Тимофей, а Юрий. Я уже вышел из того возраста, когда впадал в истерику, но помню, что был очень расстроен. Оставалось только смириться. С этого момента я стал Юра, что мне очень не нравилось. Не нравится и сейчас, вот это:
- Йууууррррииий. Ну, каково? И кто это выдержит?
Впрочем, я не совсем откровенен. У меня есть знакомые и близкие, кто тоже носят это имя, и, вроде бы, оно им идёт.
Следовательно, дело не в имени, а в моём к нему отношении.
Надо над этим подумать.
Но, нет, нет! У меня никогда не было мысли поменять имя, так как, я полагаю, это равнозначно, что растревожить прах предков. Ведь это они дали мне его, родители – имя, родители родителей – отчество, а фамилия вообще уходит вглубь веков. Так что нести мне этот знак, как крест до конца дней.
А может это и не крест вовсе, а корона или нимб.
Вы то, что об это думаете?
Юрий Петров. Июнь 2013 год.