Молеты

Часть первая
               

   Все давно позади. Вспоминать о прошлом печально и незачем. Прошлого не вернуть. Всю свою сознательную жизнь Мендельсон помнит до мелочей. С возраста с семи-восьми лет, когда жил еще с родителями в еврейском местечке Молеты в Литве. Сколько времени прошло, сколько воды утекло, но в памяти его до сих пор вертится ржавый обруч детства. По пыльным дорогам, специально изогнутой проволокой, катил свое колесо кучерявый, худенький мальчик Додке.
   Молеты утопали среди зелени и серебряных озер. Только вокруг базарной площади находились три синагоги. В местечке проживало более трех тысяч евреев. Центральная улица протянулась от католического собора до местной электростанции, которая принадлежала Симону Мендельсону. С левой стороны улицы, находился небольшой спуск к узкой речке, которая впадала в зеркальное озеро. На горе возвышалось здание новой школы, где Додке закончил первый класс. На выпускном вечере он танцевал вприсядку в школьной самодеятельности. Это было первое его выступление, которое он запомнил на всю жизнь.
    Шел тысяча девятьсот тридцать девятый год. Жизнь местечка проходила обычным образом: молились в синагогах, устраивались веселые еврейские праздники. В доме семьи Мендельсон за праздничным столом собрались все родственники. Из Каунаса приехали родители Ноймы – матери Додки. Дед был одет в черный, длинный фрак, на котором выделялась большая, рыжая борода. Его голову покрывала бархатная шляпа. Из под которой, виднелись глубокие, задумчивые карие глаза, кучерявые пейсы вились по самые плечи. Он был невысокого роста, сутулый с круглой спиной; от постоянного покачивания в синагоге,во время молитв.
    – Эйзе мишпаха! – восхищаясь, на древнееврейском пропел, как молитву, Рав Мендель.
    – Только Додки нет, – заметила Нойма.
    – Где он шатается? – вмешался в разговор Симон. Он выглядел молодо, накануне Пейсаха ему исполнилось сорок лет. Отец четверых детей сидел во главе стола, важно поправляя шелковый талас.
    – Додке встретил меня у крыльца. Он был без кипы и чтобы я его не увидел, закрыл себе глаза и отвернулся, – улыбнувшись, сказал Мендель. Все стали смеяться, но громче всех хохотала Рухале. Она была самая маленькая в семье.
            – Я пойду, поищу Додку, – обращаясь к отцу, сказала Маша.
            – Он, наверное, катает свой ржавый обруч, сказала с ухмылкой Геня.
            Три сестры – красавицы – сидели за длинным столом и поглядывали друг на друга. Они были совершенно разные, не похожие одна на другую. Старшую сестру в семье называли “Машке”. Она была кучерявая брюнетка. Ее голубые глаза, как два озера сверкали из-под белого, невысокого лба. Маша, училась в пятом классе гимназии. Она любила, прихорашиваться у зеркала и частенько спрашивала Додку:
     – Ну, скажи, как я выгляжу? Ну, скажи...
     – Как обезьяна, – показывая язык, отвечал ей проказник-братишка.
  Геня – круглолицая, черноглазая с волосами, как смоль, сидела напротив Рухале и ждала, когда начнется церемония вечера.
  Нойма и бабушка Броня подавали к столу. На столе, покрытом белой скатертью, стояли графин с красным вином и несколько бутылок с напитками. В небольших количествах по всему столу были расставлены маца, картошка в мундире, хрен, крутые яйца – одним словом, все необходимое для пасхального седера.
    – Где же Додке? – громко спросила Геня, будто выражая озабоченность, но, на самом деле ей не терпелось – она не могла дождаться начала ужина.
   Вдруг с шумом распахнулась дверь и на пороге, появился Додке.
   – В Молетах пожар! – закричал он. – Все местечко горит!..
   Все ринулись к выходу. Симон снял талас, что-то екнуло в сердце, и он быстро выбежал на крыльцо. Там уже суетились домочадцы, каждый из которых гадал где и что горит...
   – Я думаю – гимназия, – сказала Маша, краснея от волнения.
   – Не может быть! Это горит наша почта, – крикнула Геня.
   – Это пылает электростанция, – уверенно, сказал отец семейства. Он быстро накинул на плечи пиджак и большими шагами двинулся в сторону своего детища.
   Симон Мендельсон был первым проводником электрической энергии и радио в местечке Молеты. Электростанция работала на соляре. Двое рабочих, вместе с Симоном регулярно обеспечивали нормальную работу в системе освещения поселения. Двое  менялись по сменам: один, работал с утра, другой – ночью.
   “О, Боже мой, что там с Сергеем? Он сегодня работает во второй смене”, – подумал  Симон, приближаясь к пылающей электростанции. Вечернее небо было застлано черными клубами дыма. Пахло гарью. Трудно было дышать.
   Додке еле поспевал за отцом. Он ехал на своем трехколесном велосипеде, и его маленькое сердце учащенно билось в детской груди.
   – Папа, папа, посмотри, пожарная машина и люди бегут со всех сторон.
   – Ты от меня никуда не уходи и не заглядывайся по сторонам.
   – Хорошо, папа.
  Они приблизились к самой электростанции, возле которой уже суетились пожарники.Они лили из брезентовых шлангов воду, таскали ведрами песок, но во внутрь помещения забраться, никак не удавалось. Там внутри бушевало огромное пламя. Потушить пожар так и не удалось.
Симон и Додке вернулись домой поздно вечером. Обгоревшее тело Сергея пожарники вытащили на улицу, он был мертв. На следующий день состоялись похороны. За гробом шла его жена и пятеро детей…
Людей было немного. На христианском кладбище хоронили быстро. Когда заколоченный гроб на веревках опускали в яму, жена покойного кинулась за ним. Её еле удержали. Дети плакали, вместе с ними плакал и Додке.
Симон шел, опустив голову, разные мысли не покидали его. Дорога от кладбища вела к невысокой горе. По двум сторонам ее раскинулись густые леса. Воздух был насыщен ароматным запахом хвои, дышать было легко, особенно, после вчерашнего вечера. “Все местечко осталось без света, а мы без электростанции, а самое страшное – погиб человек”, – думал Симон.
В июне состоялся суд. В качестве свидетеля был вызван Симон Мендельсон. Уездная судебная коллегия признала его невиновным.
– Папочка! Как хорошо, что ты уже вернулся, мы так волновались за тебя, – обнимая отца, сказал Додке.
– Слава Богу, все кончилось хорошо, только жаль, что Сергей погиб... Судья признал меня невиновным. Пожар произошел от искры или от непотушенной сигареты.
– А как будем жить без света? – спросила Нойма. Ее большие карие глаза в упор глядели на Симона.
– Завтра утром поедем в Каунас и купим генератор и заодно отвезем родителей.
– Ехать можно только в холомойд, а завтра – второй день Пейсах.
– Подождем еще день, никуда не убежит... “Тише едешь – дальше будешь” – любимая поговорка Симона.
В Каунас поехали только после праздника. Дед Мендель каждый день рвался в свою синагогу. В Молетах его знали все, но он чувствовал себя не в своей тарелке, ведь там, как ни как, – главный Ребе...
Нойма часто говорила родителям об их переезде на постоянное жительство в Молеты, но отец даже слушать не хотел. Для него всей жизнью была Синагога на левом берегу Немана: в ней он молился, спал и питался. Таким одержимым человеком он прожил всю свою жизнь – до семидесяти пяти лет.
В конце лета бабушка Броня одна переехала к единственной дочери. Ее старшая дочь Рухл, память ей вечная, скончалась ровно в сорок лет. Тяжелым камнем несла она в своем сердце горе матери. Оно, как в зеркале отразилось на ее бледном лице и глубоких морщинах, в вечно задумчивых, серых глазах.
Большой дом, в котором жила семья Мендельсон, возвышался на пригорке. Он был огорожен невысоким забором. С правой стороны парадного входа просматривались фруктовые деревья, на которых зрели вишни, черешни, яблоки и груши. С тыльной стороны – раскинулся просторный двор с сараем, покрытым жестью. Под домом находился глубокий, винный подвал. Крутые, холодные каменные ступени вели к черному входу. За широкой дверью расположилась просторная кухня, целый угол которой занимала огромная, русская печь. С левой стороны – столовая с широким, квадратным столом и стульями. Три невысокие ступеньки вели в длинный коридор, из которого можно было выйти через парадную дверь на улицу. Другая дверь налево открывала гостиную, обставленную новой мебелью. Стены, обклеенные обоями, украшали картины известных художников. В противоположном углу, на лакированном серванте, стоял новенький радиоприемник “Филипс”. В свободное время Симон слушал новости. Было напряженное время перед началом: Второй мировой войны. Надрывался в своих злобных речах Адольф Гитлер. В его выступлениях Симон чувствовал нотки антисемитизма. Он говорил Нойме:
– Кто пострадает больше всех?..
И сам отвечал: еврейский народ!..
– Что ты говоришь? Я тебя не понимаю.
– Не только ты, многие этого не понимают...
– Теперь, самое время, собрать чемоданы и отплыть в Америку к моему отцу.
– Так ты ему и нужен! Он живет в своей Филадельфии с тремя дочерьми, и давно забыл про тебя. Грудным ребенком бросил сына на произвол судьбы.
– Что это значит забыл?! Он же высылал нам вызов.
– Высылал, высылал... Когда это было? Куда еще с четырьмя детьми поедешь?! Мы останемся в Молетах вместе со всеми, что будет с ними – будет и с нами, – окончательно решила Нойма.
        Черная туча фашизма надвигалась над Европой. В самом начале сентября, когда Додке с ребятами бежали в школу, они вдруг услышали глухие взрывы.
– Это, наверное, взрывают скалы, – переходя с бега на медленный шаг, сказал Пиня.
– Какие там скалы, мой папа сказал, что немцы войну скоро начнут, наверное, уже начали?!
– Всегда твой папа все знает, – возразил Пиня,– он получал удовольствие от споров с Додкой и не раз, случалось, приходил домой с разбитым носом. Его мама Роза, встречая забияку, приговаривала на идиш:
– Ой, веезмир*! Кто тебя так изуродовал? – опять дрался с Додкой?
Только в школе ребята узнали истинную правду: Германия без объявления войны напала на Польшу.
Вильно, бывшая столица Литвы была передана литовцам. Это был самый большой “подарок” литовскому народу от советской власти
Правительство буржуазной Литвы возглавляемое, президентом Сметано, готовилось к переезду в свою столицу. Коммунисты устраивали демонстрации в поддержку Советов.
Весной тысяча девятьсот сорокового года семья Мендельсон поехала в Вильнюс, где проживали родственники Ноймы. Сколько радостей испытал Додке во время пребывания в этом красивом, древнем городе. Они всей семьей поднимались к замку “Гедемино” – крепость, построенная на самой высокой горе, с которой просматривался весь город. Она возвышалась над кафедральной Площадью, с правой стороны которой сверкал на солнце архитектурный соборный ансамбль, лепка была выполнена в древнегреческом стиле: ангелы и апостолы многочисленных икон венчали величественный труд и мышление известных скульпторов.
– Папочка, посмотри, какая широкая река! – воскликнул Дотке, дернув отца за рукав.
– Успокойся мой мальчик, успокойся – это река Нерис...
– А куда она впадает?
– В Неман, который протекает в Каунасе.
– А куда он втекает?
– В Балтийское море.
На этом географические вопросы закончились. По спиральной лестнице вся капелла двинулась вниз.
Круглый замок возвышался над городом. Из оконных амбразур просматривались улицы и переулки, как щупальца – расползались они от Кафедралки. Центральный проспект Гедемино зеленой линией акаций, по двум сторонам великолепных, архитектурных зданий, протянулся до горбатого моста, перекинутого через серебристую реку Нерис.
Река извилистой лентой окружала старинную столицу – “подарочек” русских соседей.
– В этом доме будет заседать литовское Правительство, показывая на четырехэтажное, золотисто-мраморное здание, – сказал Феликс. Он являлся главным сопровождающим. Додке питал к нему особое уважение: во первых, их сближал возраст – несколько лет разницы не имели большого значения. Феликсу шел тринадцатый год. Красивый, черноглазый подросток, двоюродный брат Додке, живо и умело рассказывал о своем родном городе.
– А что будет в этом доме? – задал наивный вопрос младший брат.
– В этом доме будем жить мы, – негромко, но уверенно сказала Геня и в упор посмотрела на горбоносого Феликса. Они, похожие друг на друга, – переглянулись... только Геня, была курносая.
– Ничего себе– захотела,- насмешливо сказала Машка.
– Может это когда-нибудь и свершится, – задумчиво сказал Симон.
– Мы все переедем в этот сказочный город?! – воскликнул Додке.
– Может быть, – спокойно сказала Нойма и ее глаза посветлели от улыбки. Все гурьбой шли по улице. Широкие тротуары вмещали множество прохожих. Люди прогуливались в два потока, уступали дорогу, переговаривались, улыбались, чувствовалась мирная, спокойная жизнь большего города.
В Вильнюсе, Симон с Ноймой заказали новую мебель, а самое главное – движок-генератор, которого не оказалось в каунасских магазинах.
Побыв несколько дней у родственников, вся семья возвратилась в родное местечко. Прошло  недели две до прибытия багажа. Двое рабочих устанавливали мебель, а Симон взялся за генератор.
– Сегодня у нас будет электричество, в доме станет светло, – радуясь, говорил Додке.
– Дело мастера боится, – сказала Нойма.
– Не спешите, дайте разобраться, – развернув перед собой схему, сказал главный энергетик.
Необходимо рассчитать, где поставить движок, чтобы меньше шума проникало в салон и спальни. “Самое подходящее место, установить его в бане”, – подумал Симон и обратился к рабочим: “ребята, – сказал он,- помогите, пожалуйста, занести генератор”. Двое сильных парней, не задумываясь, подняли движок и занесли в указанное место.
Симон начал его устанавливать. Подготовил площадку для заливки фундамента. Четыре винта с шайбами и гайками находились в комплекте. За это время, что Симон производил разметку, рабочие подготавливали бетон. Додке, постоянно находился рядом с отцом, следил за каждым его движением, выполнял подсобную работу.
– Ножницы и проволоку...
– Какие?
– Те, что режут арматуру.
Симон сидел на корточках и укреплял болты. Они должны точно совпадать с отверстиями движка. Когда все было установлено и проверено, рабочие приступили к заливке арматуры. Процедура длилась десять минут. Симон выравнивал бетонную подушку.
– Еще одно ведро и хватит, – скомандовал он.
– Папа, доска одна отходит...
– Никуда не уйдет, – сказал Симон и быстро подпер ее двумя кирпичами. Бетон схватывал быстро. Осталось подвести провода к динамо, установить движок и подключить их как положено. За этим дело не стало. Симон – специалист на все руки. Пришла Нойма и позвала всех завтракать.
– Мамочка, нам некогда, папа хочет сегодня подключить свет.
– Сегодня – не получится, фундамент должен укрепляться не менее суток.
– Тогда у вас достаточно времени, чтобы позавтракать.
– Приберем, помоем руки и придем, – согласился Симон.
На следующий день, движок был поставлен на фундамент и прикреплен гайками. Затем Симон подключил провода, и настала самая ответственная минута – завести динамо, но он решил отложить торжество на вечер, когда наступят сумерки. В Литве они надвигаются поздно. Додке вчера заметил: в одиннадцатом часу вечера мать зажигала свечи, а горизонт еще пылал от недавнего заката солнца.
– Будем ждать до ночи? – приставал он к отцу.
– А кому сейчас нужен свет, в доме и так светло...
– Папа, почему ты такой упрямый?
– Потому что рыжий. – Симон, действительно был рыжий и он не стеснялся говорить об этом. Его продолговато – круглая голова светилась созревшим подсолнухом.
Додке знал, что отца уговорить не удастся и, не теряя времени, пошел катать свой любимый обруч. Он за полчаса, не более, пробежал все улицы и переулки местечка. Уже надвигался закат солнца. Голодный, усталый и грязный, вернулся он домой. Бабушка Броня встретила его как всегда:
– Вус лойфсте азой? Ди бист ингерик? Гей ваш уп дис пунем**.
– Папочка! Ты уже заводишь?..
– Нет, нет, иди, умойся, покушай – успеем...
Надвигались сумерки. Додке спешил. Кушанье стояло на столе, он вытирал скуластое лицо и свои маленькие ручки большим махровым полотенцем.
Симон подошел к движку и включил его. Генератор бесшумно заработал. В доме стало светло и радостно. Додке бегал по комнатам, проверяя лампочки:
        – Папа, в кухне свет не загорелся. – Проверь, может, не включен выключатель?
– Папочка, ты прав. – Большая двестивольтовая лампа, ярким светом осветила кухню и столовую. Он, успокоившись, сел к столу и начал есть.
Додке не мог терпеть запах керосиновой лампы. Её желтоватый, слабый свет исчез – наступили новые времена...

*-Боль ты моя!(Перевод с идиш)
**- Что ты так бегаешь грязный и голодный? Иди помой свое лицо.(Перевод с идиш)