Внук ребе Менделя

     В Бийском детприемнике находилась большая группа беспризорников. Это были дети разных возрастов; мальчики и девочки. Давидка и Вася Чмутов попали вместе в среднюю группу. Ребята впервые столкнулись со строгим распорядком дня. В семь часов утра – подъем, физзарядка, умывание, заправка коек, завтрак. С утра до вечера день был расписан по минутам.
     Воспитатели знакомились с новичками. Заполняли новые анкеты по всем графам. Давидку больше всего волновал национальный вопрос, “а где же та анкета, что заполнил Иван Николаевич?” – думал он, – “почему снова заполняют?..” В его детском воображении стоял ребром национальный вопрос. “Евреи воюют в Ташкенте, гудело в его ушах, а может скрыть, что я еврей? – запишусь литовцем. Нет, этого никогда не будет!” И он с гордостью назвал себя:
     Давид Мендельсон, тысяча девятьсот тридцать третьего года рождения. Родился в Литве. По национальности – еврей. Он стыдился своих мыслей о предательстве, как могло прийти ему такое в голову, внуку Ребе Менделя? Но главным и не понятным в жизни одиннадцати летного мальчика были болезненные вопросы: “Почему нас не любят?” и “Разве мы хуже других?” Самые грязные анекдоты рассказывались про евреев. Позорная кличка “жид” сопровождала его повсюду: “жид по веревочке бежит,” “если в кране нет воды – значит, выпили жиды”.
     В то суровое время, Сибирь еще не знала о трагической гибели шести миллионов европейских евреев. Информбюро передавало сводки новостей: о великих сражениях под Москвой, на Орловско-Курской дуге. Знаменитый голос Левитана сообщил народу, об исторической битве под Сталинградом и только в конце войны стали просачиваться слухи о зверски замученных гражданах – “не только евреев”. Мир уже знал о лагерях смерти:в Освенциме и Майданеке, многих других лагерях и гетто.
     После трех недель пребывания в Бийском детприемнике, небольшая группа ребят была направлена в детский дом. В ней находились Вербицкий, Попович, Чмутов и Мендельсон.
Наступила весна сорок третьего года. Тяжелый, ноздреватый снег лежал на крышах бараков. Сосульки хрустально-угрожающими пиками свисали со всех сторон покрытий. В этих деревянных помещениях расположились общежития четвертого детского дома.
      Огромное село Плешково находилось в трех километрах от железнодорожной станции Уткуль. Сопровождающий вел ребят по мокрому снегу. Все молчали,словно подавленные. Вдруг первым, как обычно заикаясь, однотонно заговорил Чмутов:
    – В-в-в-в э-э-этом  попоселке ммы б-б-будем жить? – Спросил он сконфуженно, разводя руками – в-в-в этих ббараках?! – Продолжал, распрашиватьЧмутов.
    – Да, – коротко по военному, ответил воспитатель. – В этом селе ваш родной дом, школа и все условия жизни, – продолжал он. Когда группа новобранцев подошла к главному корпусу, на крыльцо высыпала стайка ребятишек.
    – Новеньких привели, новеньких!–галдели они.
В канцелярии директора сопровождающий передал папку документов. Детским домом заведовала полная женщина с седой прядью волос, с виду строгая, но ее большие серые глаза выдавали внутреннюю доброту.
    – Ребята, располагайтесь, как у себя дома; все вы направляетесь в среднюю группу. Ваша воспитательница Груша Самойловна. Прошу во всем ее слушать и уважать. Она выросла в нашем детском доме. Окончила школу с золотой медалью и вот второй год работает воспитательницей.
    – Оооткуда Грруша ссс кккаккого ддерева сссвалилась? – насмешливо спросил Васька Чмутов. Ребята – в один голос заржали, а Груша – покраснела, от чего ее овальное лицо стало еще красивее.
    – Груша Самойловна, примите ребят, – сказала директриса, строго посмотрев на Чмутова. Васька молчал, опустив буйную голову. А Груша – невинная, черноглазая, кучерявая красавица, незаметно приоткрыв маленький рот стояла в стороне секретарского стола и нежно улыбалась.
     Давидка почувствовал в этой черноглазой смуглянке что-то родное, он смотрел на нее, не отрывая глаз.