Глава 10. Саранча.
«Я дышу – и значит, я люблю.
Я люблю – и значит, я живу»
В. Высоцкий
Пока фараон отмщал неразумным гиксосам, как обычно однажды под вечер, Мусу пригласил к себе Батон. Уже смеркалось, когда храмовая дверь открылась и впустила номарха.
Когда Муса вошел в храм Атона, ему пришлось стоять у ворот. Но на этот раз к нему вышел не Шаратон, не прошло и пяти минут, как появился сам понтифик. Он был в превосходном настроении: едва завидев номарха, он расставил руки и запел вполголоса популярный тогда мотивчик:
«Шуршал папирус, Нил струился,
В кустах прибрежных ибис пел…»
Муса стоял, мялся, не зная как ему реагировать на вокал понтифика. Тот грянул во весь голос:
- Ах, милый, что же ты не смел?
Батон сиял, лоснился, был весел, от него как обычно за версту разило пивным духом.
- Ба! Кого я вижу? Не прошло и года, как ты снова посетил нас! - восклицая, он подошел, похлопал по плечу, улыбнулся еще шире, посмотрел добрым взглядом, лично провел в приемную, пригласил к столу, велел принести вина, а себе пива.
Пить Муса категорически отказался. Батон не настаивал и участливо осведомился о самочувствии.
На этот раз приемная была чисто убрана и приукрашена, радовала глаз новой пестрой циновкой. Белая с рисунком чистая скатерть покрывала стол, уставленный самыми разнообразными яствами. Во всем чувствовалась женская рука – по углам у входа стояли огромные букеты роз, источая тончайший аромат, который тут же был разбавлен тошнотворным запахом принесенного пива и вяленой рыбы. Появился Шаратон, поставил на стол кувшин и поднос с рыбой и занял свое место у входа.
Батон налил себе пиво, отхлебнул и сказал с ехидной усмешкой:
- Ну, что принимай поздравления.
- С чем? – удивился Муса.
- Как с чем? – загадочно улыбался понтифик. – Разве гонец еще не добрался до Фив? Ах, да! – спохватился он. - Гонец прискачет к утру. Если коня не загонит. Тем приятнее быть первым.
Батон протянул руку, Муса пожал ее.
- Поздравляю тебя с победой, – торжественно произнес понтифик. - Гиксосы разгромлены. Налетела хеттская конница. Твоя, номарх, конница. Триста гиксосов было изрублено, около четырехсот разбежались, а триста взяты в плен. Когда подоспел фараон с пехотой, дело уже было сделано. И немудрено, - издевательским тоном добавил он, - две тысячи только твоих отчаянных рубак против тысячи пьяных гиксосов. Они неделю напролет пили, вот и допились, - сочувственно хмыкнул понтифик и добавил: - Пленных фараон помиловал. Им вручили лопаты и мотыги и приказали строить канал. Для них похмелье будет нескончаемым. – Понтифик помедлил и добавил: - Там еще с ними бабы какие-то были, человек двести, все молодые, и их раздали пехоте. Несправедливо скажешь ты? Почему не коннице? Но ведь хетты сами отказались. Дескать, женаты все, - понтифик презрительно хмыкнул.
Муса прикусил губу. Хороша победа, ничего не скажешь. Но все равно, его ребята отличились, и это приятно. И бабами побрезговали, это их тоже красит. Хетты отличные воины и верные мужья.
Повисла пауза. Нарушил молчание понтифик.
- Теперь о фараоне. Знаю, знаю, можешь не утруждать себя рассказом. Фараон по-прежнему ослеплен гордостью. Правда, перед самым отъездом в нем, наконец, всплыло благоразумие, но только потому, что вина в нем было до краев и благоразумие переместилось от желудка к голове. И я боюсь, что когда он вернется и протрезвеет, он и не вспомнит…
- Я так понял, - хмуро заметил Муса, - что нас ожидают новые беды.
- Несомненно, - отрезал Батон и обрадовал: - но тебе не о чем беспокоится: тебя и твоих людей они не коснутся. Можешь объявить людям в своем номе. Скажи, дескать, Отец берет их под свою защиту, впредь беды будут обходить их стороной. Ну и от себя что-нибудь добавь подобающее, - усмехнулся понтифик.
- А нельзя… - нерешительно потянул Муса.
- Что? – спросил Батон.
- …обойтись одним фараоном? Народ ведь ни в чем не виноват, кроме того, что у него такой фараон…
- Увы… - Батон пожал плечами и разъяснил: - Решение о признании Атона главным богом должно исходить от фараона и быть востребовано всеми людьми. Иначе оно не будет иметь силы, встретит противодействие со стороны остальных жрецов, внесет раскол и принесет еще больше бед народу. В этом случае возможна даже гражданская война. А это похуже каких-то там мух или… - Батон вдруг умолк, понимая, что сболтнул лишнего, но, помедлив, договорил: - …например, нашествия жаб или змей, возможно даже ядовитых. Хотя… - помялся он, - скорее всего, прежде будет налет саранчи…
Муса едва сдержал предательскую улыбку: понтифик выболтал все.
- Что мне сказать фараону, когда он вернется? – осведомился он.
- Послезавтра к вечеру, когда он вернется, - усмехнулся понтифик, - передай ему следующее: Атон желает занять свое законное место, и что все сейчас в руках фараона. Добавь еще…. Ну, там как обычно: мы все молимся, упрашивая Атона пощадить людей и не посылать на них испытания, но пока что мы бессильны что-либо сделать… Атон по-прежнему разгневан…
- Послезавтра? – уточнил Муса.
- Думаю да, - ответил понтифик и встал, давая понять, что аудиенция окончена.
Муса поднялся, попрощался и в сопровождении Шаратона направился к выходу.
* * *
Вскоре в приемную понтифика вошли Веста с Нуматоном.
- Проходите, присаживайтесь, - пригласил их Батон.
Когда они устроились, понтифик уселся рядом на свое ложе и хлопнул в ладоши.
- Итак, на чем мы остановились? – осведомился он.
Молодые люди переглянулись.
- Понтифик, в прошлый раз ты остановился на бессмертии, - сказала Веста.
- Ах да! – спохватился понтифик. – Бессмертие. Когда мы говорим о бессмертии, подразумеваем непрерывную вечную жизнь. Не умереть в последний день жизни и когда-то воскреснуть, годами, столетиями ожидая в гробу чьей-то прихоти или милости, но жить, не зная смерти вовсе. Каждый из вас слышал много басен о загробной жизни. И каждый из вас знает, что нет ничего реальнее смерти. Нуматон не раз смотрел смерти в лицо, и он не даст соврать. И ты Веста отнюдь не глупая девочка. Любой человек жив, пока бьется его сердце и пока в его жилах течет кровь. Как только сердце перестает биться, кровь в жилах останавливается, любой человек умирает и отправляется в небытие. Он превращается в ничто, а его плоть становится прахом. И нет никакого подземного царства Аида и ничего подобного тоже нет. Мумиям никогда не воскреснуть. И никаких бестелесных потусторонних духов не существует. Нет плоти и крови, нет жизни. – Понтифик сверлил слушателей пронзительным взглядом.
Он отхлебнул пиво и продолжал:
- Вы оба дали клятву хранить тайны, которые вам откроются. И я знаю, вы никогда не нарушите клятвы. Ну, так внимайте.
Понтифик сделал паузу и заговорил снова:
- Веста, не иначе, я тебя шокирую, когда скажу вот что. Бессмертие, или вечную жизнь имеет только тот, кого питает плоть и кровь Атона. Но не пугайся, девочка. В этом нет ничего противоестественного, - поспешно добавил понтифик.
Веста обомлела, глаза ее округлились. Такого поворота она никак не ожидала. Как можно питаться плотью и кровью бога? Это неслыханное кощунство! Нуматон придвинулся к ней ближе, но был непроницаем. Сабиняне не знают страха. Съесть бога вместе с потрохами? Да хоть десяток. Надо будет, и не поморщится. Ради Весты он готов на все.
Понтифик невозмутимо продолжал:
- Вы уже собственными глазами видели, как выглядят тончайшие нити, которые, словно паутина, пронизывают все вокруг. И я вам сказал, что эти нити подобны виноградной лозе. И я открыл вам тайну: Атон подобен виноградной лозе. Но подобие отнюдь не в удивительном запутанном узоре. Хотя это, отчасти, тоже. Лоза, порою, переплетается удивительным образом. Но есть и иное подобие: лоза питает и несет влагу своим ветвям, ее сок дает им жизнь. Точно как жилы человека – они несут в себе кровь, питая тем самым нашу плоть. И человек способен обрести бессмертие лишь в одном случае: только если его будет питать кровь и плоть Атона, как бы замещая собой плоть и кровь человека. Подобно тому, как пуповина питает плод в чреве. Иного не дано. И вот когда человек будет в Атоне и Атон будет в нем, когда оба станут единым и неделимым целым, и плоть и кровь Атона будет его питать, даруя ему жизнь, тогда и человек не вкусит смерти вовек. И вот когда это случится, ты, Веста, и станешь бессмертной богиней. Это непросто, но это обязательно будет. По крайней мере, с тобой. Ну, и с Нуматоном, естественно. Как же ты без него. Вот и вся тайна, – улыбнулся понтифик и спросил: - Надеюсь, я понятно объяснил?
Веста морщила лоб.
- Но как это может быть? – спросила она.
- «Но как» - это еще одна тайна, - рассмеялся понтифик, посмотрел на звезды и добавил: - Ночь пришла. Самое время открыть вам ее. Заодно и посмотрим, как и чем живут боги. Вам это точно понравится. В последнее время вы заняты большей частью именно этим, - хмыкнул понтифик и расплылся в улыбке.
Веста вспыхнула румянцем, смутилась и отвела взгляд. Нуматон прижался к ней еще теснее. Повисла пауза.
- На самом деле обрести бессмертие не так уж и трудно, - нарушил молчание понтифик. – И я вам уже говорил, что для этого нужно. Хоть и не говорил для чего, но говорил, что нужно. Это всего лишь одно простое и знакомое вам чувство. И вы им переполнены. И имя этому чувству – любовь, - пояснил он и добавил: - Это и есть плата за бессмертие, - он помедлил и произнес раздельно: - Боги обречены любить.
Он встал и когда Веста и Нуматон последовали его примеру, он по-отечески обнял их, и они все вместе отправились в покои понтифика.
* * *
Как и предсказывал понтифик, фараон вернулся послезавтра к вечеру. Он был окрылен небывалой победой, - первой в его жизни. Он шествовал в носилках под вой труб, рокот барабанов и хвалебные вопли глашатаев.
На всех площадях кричали они долгожданную новость:
- Победа! Под мудрым командованием нашего славного фараона подлое нашествие гиксосов блестяще отражено! Тысячи врагов нашли свою смерть, десятки тысяч позорно бежали, а сотни теперь в страхе извиваются под его прославленной пятой.
На радостях фараон приказал вытесать из гранита памятную стелу в тридцать локтей высоты, а на ней живописать подробности героической «битвы при Танате », названной так за близость одноименного не дорытого канала, и объявил всенародное празднество.
И праздник начался! Музыка звенела и громыхала, ленты и флаги развивались на ветру, танцы радовали душу, вино и пиво лилось рекой, кругом курились благовония, возносились молитвы и приносились жертвы богам. Фараон успевал всюду, раздуваясь от славы, мозоля глаза окружающим своим напыщенным видом. Носилки его успели к этому времени отчистить и позолотить заново, корону тоже обновили. За ним плелась свита из придворных поэтов и главных устроителей победы - жрецов, которые как всегда приписали удачу содействию своих богов, а значит и своему рвению и молитвенному запалу. Выше всех нес голову Мутный Сбагор - на этот раз у него переклинило шею. Он шествовал, прямой как палка, очаровывая всех своим несгибаемым видом и туманным взором, рассказывая, что ему де снова накануне являлся Гор и твердо обещал помощь в ратном деле.
В то же время в Фивах в очередной раз были замечены миссионеры с Нубии. Их легко узнать – черные штаны, белоснежные рубахи, какие-то камзолы в цвет брюк, тонкие шарфики на шеях, улыбчивые все. Часто на камзолах можно видеть деревянные таблички с указанием имени и сана. Говаривали, будто это какая-то отколовшаяся толи от Исиды толи от Озириса каста жрецов. Если бы не они, пожалуй, праздник бы удался на славу. Пришлось отлавливать, грузить пачками на корабли и выпроваживать. Это внесло сумятицу и немного омрачило торжество. А ведь могли бы и повременить – курения у этих гастролеров были что надо. Сам Сбагор не брезгует, а ведь туда же – пришел в неистовство и лично проследил за погрузкой этих милых ребят. А все их нехитрые пожитки забрал себе.
Между тем предчувствие Батона оправдалось. Фараон, в сопровождении всей этой пестрой толпы, побывал везде, однако, храм Атона он по-прежнему обходил стороной, избегая даже смотреть в его сторону. О Мусе он тоже временно забыл.
Тем не менее, празднество продолжилось и плавно переросло в гулянья по случаю нового года, и вот тут-то налетела саранча.
Сначала с юга показалось темное облако, оно быстро приближалось, увеличиваясь, выросло до неба и накрыло все живой отвратительной желто-серой массой. Колосья только налились зерном, урожай обещал быть хорошим и вдруг, в одночасье, все пропало. Такой саранчи никто никогда и не видывал – она грызла все подряд, не разбирая, даже старые трухлявые пни. Исчезли с постаментов даже две мраморные статуи богинь Хатор и Мут, что стояли у храма Гора - когда саранча схлынула, на их местах осталось лишь несколько горстей мраморной крошки.
Больше всего снова пострадал дворец фараона. Саранча обглодала под корень все пальмы, съела все листья и траву вокруг, и принялась было точить деревянные части дворца, съела бы, наверное, и рыбу в пруду вместе с водой и водорослями, съела бы и фараона вместе с домочадцами, но вдруг, словно по команде отхлынула валом и убралась. Она свирепствовала три дня, потом так же неожиданно снялась, легко перемахнула через восточный хребет и понеслась в пустыню, где и сгинула.
Посевы хеттов остались нетронутыми – саранча их почему-то обошла стороной.
Храм Атона это бедствие тоже миновало.
Снова наступило тоскливое недоумение.
Народ валил толпой и смотрел как на чудо на колосящиеся поля хеттов, и возвращался к своим разоренным полям перепахивать и пересевать, с комом у горла, вслух кляня судьбу, а в помыслах нерадивых богов и строптивого фараона.
Слово «Атон» снова зазвучало повсюду сначала тихо и между собой, потом все громче и отчетливей.
У хеттов же слышалось другое слово: «Муса», оно перекликалось и сплеталось с «Атонаем», а чаще раздавалось шипящее, словно выдох: «Сущий», поскольку это слово не возбранялось произносить вслух.
Теперь достаточно одного звука или жеста номарха и народ пойдет за ним куда угодно, хоть даже умирать в пески за холмами, хоть дружно бросится с разбегу в Нил с обрыва или станет головой забивать сваи в нильские болота, стоит только приказать. Сладкое чувство охватило номарха, - говорят, жажда власти неутолима и делает своими рабами даже богов, - где ж тут устоять ему? К сладости примешивалась горечь: над ним все еще находились фараон и понтифик. Но терпеть их он уже не мог. Теперь он знал достаточно, чтобы действовать.
От власти фараона избавится легко: снятся всем номом и уйти, туда, в чудесную страну, а уж там…. Там бы им нашлось место под солнцем и у воды. Это действительно легко – и плевал он на фараона, пусть только посмеет препятствовать этому! Хетты это не горстка гиксосов, в крайнем случае, можно будет внезапно напасть на дворец и захватить фараона вместе с женой и ребенком в заложники. Для этого достаточно двух сотен смельчаков. План дворца, время смены и расположение охраны, их казармы, их боевые качества – все это ему знакомо. Главное тут поставить людям четкие и внятные задачи и все будет сделано в лучшем виде. Охрана дворца и половина гарнизона Фив будет вырезана, а фараон с женой и ребенком будет у хеттов. А потом можно будет уйти беспрепятственно. Никто не посмеет остановить их.
Этот план был хорош, но все опять-таки упиралось в непреодолимое последнее препятствие, и препятствием этим был понтифик. Во-первых, как сохранить приготовления в тайне? Уже одно это связывало по рукам и ногам. А во-вторых, даже если бы удалось уйти с заложниками, то Батону по большому счету наплевать на фараона. Это было бы даже на руку понтифику: не его ли гибели он добивается? Ну и как он использует бегство хеттов? Наверняка бы устроил показательный разгром. Руками хеттов фараон будет убран, и, покарав вероломных злодеев, Батон обретет неувядаемую славу спасителя Египта, что в итоге могло бы привести его на трон.
Что тут думать: вслед за хеттами немедленно бы выступила армия понтифика. А армия его не знает страха, границ, расстояний, преграды в виде стен для нее нипочем, она пролезет в любую щель. Его солдаты найдут везде и на любом отдалении. Против одной кобры или какого-нибудь ядовитого паука еще можно противостоять, хотя и трудно, – ведь никогда не знаешь, когда они нападут, повинуясь Батону, - а если их десять тысяч? А если против тебя ополчились гремучие змеи и пауки со всей пустыни? Страшно подумать, что будет.
Оставался единственный выход. Нужно любым способом заполучить синий камень и обязательно убрать понтифика. А иначе, он все равно будет преследовать. Ведь неизвестно, что еще имеется в его распоряжении, и что самое главное, - Муса не знает, как пользоваться оружием понтифика. Даже располагая одними жрецами, он оставался бы сильным противником, а без него жрецы ничего не стоят: во-первых, посвященный в тайну, скорее всего он один, ну может быть еще два-три человека, а во-вторых, если все удачно провести, то они так и не узнают, кто расправился с их понтификом. И, верно, будут думать на фараона.
Мысль понеслась, рисуя радужные картины одну лучше другой, где были покоренные города, целые народы, весь Египет у его ног, нарисовалось невиданных размеров государство под его, Мусы, руководством. Лишь усилием воли он оборвал полет мысли и заставил себя сосредоточиться на выполнении задуманного.
Как это осуществить? Легко сказать: заполучить камень и убрать понтифика. Но сделать…. Легче разгромить десять дворцов и захватить в заложники десять фараонов, чем одолеть один единственный храм. Напасть на храм? А толку? Камни будут спрятаны, а Муса потеряет половину своих людей. К тому же в тыл может ударить фараон со своей армией. Следить за порядком в стране его прямая обязанность. Разве может он допустить резню у себя под носом? Теперь уж фараон стяжает славу справедливого и мудрого правителя. Муса избавит Египет от Атона, а фараон избавит Египет от Мусы. Его голова будет торчать на базарной площади, укрепленная на острие копья.
Есть и другой способ: внезапно в одиночку напасть на понтифика и начальника стражи, убить их, схватить камень и скрыться. Только вот как далеко он уйдет? Не успеет он пройти и полдороги, как в спину ему вонзится стрела. Да и удастся ли провернуть это дело без шума? Даже если Муса успеет скрыться в номе, жрецы или нападут сами немедленно или призовут на помощь фараона. Что тут будет? А будет то же: на следующий день его голова будет торчать на площади. Ну, или жрецы сами нападут, поскольку захотят избежать огласки: теперь внезапность будет на их стороне. Да и захотят ли они избегать огласки? Ведь посвященных-то мало. Будет шум, и вслед за этим не избежать разбирательств и всплывет камень. Или не всплывет. Сообщит номарх перед казнью о камне фараону, тот обыщет храм, и что он там найдет? Мало ли там мест, где можно спрятать даже слона. Нужна внезапность, камень нужно брать в первую очередь и сразу. А потом уже все остальное. Но как? Нет, нападать в одиночку нет смысла. Ничего хорошего это не сулит, и в любом случае нападение надо тщательно готовить, и тут опять на пути встает вездесущий и всезнающий Батон. Замкнутый круг.
Одновременно напасть на храм и на дворец фараона и на казармы? Это невозможно. У него нет столько воинов. И опять – как все организовать? Нужна серьезная подготовка, а утаить ее нереально. Опять нет выхода.
Но почему нападение на храм должен готовить именно он? – мысль пронзила его как яркая вспышка. Еще несколько минут раздумий, и круг разодрало на куски. Теперь все его помыслы устремились к фараону.
* * *
Между тем после нашествия саранчи фараон вдруг снялся всем кагалом, оставив рабам восстанавливать ободранный дворец, забрал жену, сына и еще с десяток близких и отправился в Мемфис, якобы с целью вымолить защиту у Исиды, в могуществе которой, как и в святости ее верховного жреца, он пока еще не сомневался.
Верить в ее мощь было с чего. Главный египетский храм Исиды стоял в Мемфисе, а Мемфис беды обошли стороной, даже первая напасть проплыла по Нилу мимо. И, конечно, все это приписывалось покровительству Исиды. А кому же еще? Во всяком случае, об этом твердил понтифик Исиды – кое-что из его нескончаемого потока звуков, которые лишь отдаленно напоминали человеческую речь, удалось разобрать и кое-как истолковать. А чего было непонятного, так фараон домыслил сам. Утопая, он стал цепляться за любую соломинку, для чего снарядил свой соломенный, вернее папирусный флот, и ушел вниз по Нилу, в глушь, в Мемфис, молить Исиду. Якобы.
На самом деле фараона заклевала жена. Если нашествие мух она еще кое-как пережила, пересидев вместе с малолетним Рамсесом в темноте внутренних помещений дворца, то от саранчи у нее сделалась тошнота и истерика, она, трясясь, истошно вопила: «хочу к морю, в Мемфис, а свои гребаные Фивы засунь…» - тут она связно употребила с десяток непечатных выражений. Ей доводилось бывать в Мемфисе, она считала этот город лучшим на свете, а Фивы терпела только из-за мужа.
Несчастный фараон! Все можно стерпеть – и мух, и саранчу, и гнев богов, но если начинает грызть жена, то нет спасения! Обычно мужчины устраивают войну, чтобы хоть на время улизнуть с их ясных глаз и до боли знакомых лиц, но война закончилась недавно и досадно быстро, а с ней и закончилось у фараона спокойствие. Все войны в истории начинались из-за женщин. Либо ими хотели завладеть, - яркий пример тому Троя, где из-за прелестей златокудрой Елены десятилетиями продолжалась резня, либо было желание убраться от них как можно дальше. Правда, последнее, как правило, не афишируется. Никто не устоит перед женскими слезами, если конечно, этот кто-то – мужчина, но также никто и никогда в этом не признается.
Так и фараону пришлось временно уступить требованиям жены. Уезжать навсегда и переносить столицу в Мемфис он не собирался – это означало бы позорное бегство. А фараон не был трусливым. Кроме того, вышло бы, что столица переносится уже второй раз за столетие, что ставило бы Аменхотепа Тутанхамона на одну доску Эхнатоном. Этого он допустить не мог. Народу было объявлено, что как только Исида даст фараону знак своего благоволения, он вернется. Сам фараон все еще надеялся, что следующие одна за другой напасти лишь цепь случайностей и вот-вот все образуется. Он считал себя справедливым и богоугодным правителем, даже титул его говорил об этом и вполне обосновано: под его руководством Египет вновь воспрянул, людям стало жить легче и привычнее. Если б только не досадные природные катаклизмы – о другом объяснении он даже и не помышлял. Все эти россказни об Атоне он по-прежнему считал вздором – слишком наглядна была судьба его отца некогда поверившего им.
Думая так, фараон вместе с семьей благополучно доплыл до Мемфиса и обосновался во временной резиденции, считая, что тут ему нечего опасаться и что вскоре все образуется.
Фараон слинял, а вслед за ним расползлись из Фив под разными предлогами почти все высшие чиновники, кроме тех, кого оставил на месте своим приказом фараон.
Муса тоже остался в Фивах, хотя лично ему фараон на этот счет не отдавал никаких распоряжений.
Таким образом, он находился неотлучно в Фивах, в своем номе и напряженно ждал вестей из Мемфиса, содержание которых, как он считал, ему было заранее известно.
И вести не заставили себя долго ждать…
Продолжение http://www.proza.ru/2013/06/20/473