Я не помню толком, откуда она взялась. У нас вообще не принято было спрашивать особо, кто откуда взялся. Есть и есть – привет, чувак. Впрочем, изначально она возникла как девушка Шурика. Какая уж там по счету – вопрос второстепенный, он, кажется, сам не помнил, какая у него девушка была еще вчера и по какой именно причине сменил ее на очередную. Поэтому, когда Шурик однажды полез обниматься и целоваться ко мне - в умеренно романтической обстановке – я его отшила. Во-первых – не хотелось стать стопитнадцатой – и это только на этой неделе! А во-вторых - чего-то мне в нем не хватало. Шурик был такой очень симпатичный, и у него, казалось бы, все гармонировало – и лицо красивое, и фигура супер, и стихи какие-то писал, что по идее, свидетельствовало о наличии более-менее глубокого внутреннего мира. Но вот казалось, что не хватало чего-то. А сейчас я думаю, что еще было лишнее – слишком много любви к себе.
Так вот, с тех пор у нас с Шуриком отношения были сугубо дружеские. Что позволяло мне смотреть на всех этих его девушек свысока и иронически. Я даже их лиц не успевала запоминать. Хотя ее как-то сразу запомнила. Она представилась, как Ника. И, конечно, сразу же мне не понравилась. Во-первых, потому что все девушки Шурика (кроме позднее возникшей Ленки) для меня были априори низшими существами. Во-вторых, она была какая-то страшненькая. Девочка, как и все мы тогда, лет пятнадцати-шестнадцати, но сутулая, суетливая, с какими-то цепкими ручонками, с дурацкой манерой нервного хихиканья. Волосы бесцветные, сама вся никакая и вообще, на Голлума похожа.
С Шуриком они непрерывно сосались, вызывая у всех окружающих явственное отвращение и некоторую даже брезгливость. Губы у нее были неприятные, передние зубы торчали, как у крыски. А еще от нее пахло противно. Сначала просто какой-то сыростью и прелью, наводя на ассоциации с русалками и нечистью. А потом стало совсем плохо.
На мой день рождения я обычно никого не звала, но все равно все приходили. Так и в этот раз. Пришли человек пятнадцать-двадцать, причем некоторые из совершенно не сочетаемых социальных миров, и смотрели друг на друга, как инопланетяне. Ну, и Шурик пришел, конечно. И, что хуже, притащил с собой ее. Я открыла дверь – а там стоит эта красота. Улыбается. И протягивает мне плюшевого котенка. И поздравляет меня, зубы скалит. И голову как-то набок клонит – была у нее такая привычка – как будто слегка втягивать голову в плечи и пригибаться. Я аж содрогнулась и улыбнулась тоже искоса. Нервно.
А дальше стало хуже, потому что девочка пришла на день рождения к подруге и хотела дружеского теплого общения со всеми. И улыбалась всем такой заискивающей робкой улыбочкой, а иногда несла что-то разухабистое. И таскалась за всеми из комнаты в комнату, а все бегали от нее, как только она появлялась. Нет, вовсе не потому, что она была настолько плохая и страшная, или там, еще что-нибудь такое. А просто от нее воняло. Воняло от нее настолько жутко, что дышать рядом было невозможно. Моя мама побледнела и нервно глазела на происходящее.
На следующий день мама спросила, что это была за девочка.
- А, мам, это Ника.
- А кто она такая?
- Девушка Шурика.
- И ты с ней дружишь?
- Нет, мам, она стремная какая-то. И ноги у нее ужасно воняют.
- Это не ноги.
- Как не ноги? А что же?
- Это из другого места. Она явно чем-то больна по-женски. Сильно.
Потом было еще из подслушанного:
- Шур, ты хоть предохраняешься, когда с ней..?
- Зачем, она и так дает!
- Ну, ты и дебил!
Потом был какой-то очередной концерт в каком-то подвале, там все собирались заранее, пугая старушек, живущих в этом дворе. А на скамейке перед «клубом» сидела уже, кажется, одинокая в тот вечер Ника, в обнимку с другой какой-то малолетней шалавой, пьяные в дупель, но довольные! И радостно кричали хором:
- Я не ****ь, я честная давалка! – детскими писклявыми голосами.
Ника, как и всегда, клонила голову набок и слегка жмурилась. Будто постоянно боялась, что дадут подзатыльник.
А потом я не видела ее почти год, пока не пересеклась с Котом. В тусовке же много разных течений, а время от времени натыкаешься на кого-то в совершенно неожиданном месте, но обычно нифига этому не удивляешься, потому что это ж нормально. Так вот, Кот на самом деле был Витей. И помимо того, что песни сочинял, еще студент-медик. Был он странный. Какой-то «не от мира сего». Движения у него были плавные и широкие, речь медленная и образная. Никогда и никому он не сказал ничего плохого или грубого. Усы у него росли, странные такие, черные, тоненькие. Большой, добрый Котяра. Песни у него тоже были странные и красивые. Две строчки из одной песни до сих пор помню:
Ночь рассыпала мелким бисером
Черных воронов между звездами.
Специально переспросила, в духе «помедленнее, пожалуйста, я записую». Он мне и повторил, а я запомнила.
На этот раз Ника была его девушкой. И больше не воняла. Подлечил, наверное. И вообще, Котяра вел себя по отношению к Нике гораздо человечнее, чем Шурик.
Правда, потом женился на какой-то совершенно другой девушке из мединститута, но это я плохо помню, потому что на их медицинской свадьбе гостям наливали чистый медицинский спирт.
А потом прошел еще год или два. И совсем я забыла про всю эту тусовку, как-то в совершенно другие места меня унесло. А однажды встретила вдруг Нику в метро. Я бы не узнала ее, но она сама ко мне подошла. Ровненькая такая, почти не наклоняя голову. Ну, разве что совсем чуть-чуть. В сером костюмчике, с деловой сумочкой, на невысоких каблучках. Серьезная, с огромными глазами, тоже серыми. Спокойная, вполне симпатичная. Поздоровалась – и стала рассказывать о себе. Что тогда она, оказывается, сбежала из дома. Дом был в Николаеве, и там было совсем уж худо, так что аж до Харькова добежала. И даже школу не закончила. А сейчас вот – собирает документы, чтобы получить аттестат, все досдать, поступить в институт, планы, то, се.
Вообще тогда меня больше всего поразило, что она ко мне вот так – со всей душой. Ведь я вроде, никогда любви к ней не проявляла никакой. Ну, здоровалась вежливо, улыбалась, как это принято между людьми. Но ведь не интересовалась никогда ею, ее жизнью. Кто она, как она и чем живет.
А сейчас я думаю, что все мы дебилы были.
И надеюсь, что она все сдала, и поступила, и живет припеваючи, смотрит на мир своими глазищами – и в них небо отражается.
А плюшевый котенок до сих пор где-то валяется у мамы моей.