«Если друг оказался — вдруг,
И не друг, и не враг, а — так…»
В. Высоцкий
Когда муж Омы, Настоящий Индеец, ещё не был мужем Омы, а был просто Индейцем, он носил длинные волосы и играл на электрогитаре в подвально-гаражных группах. Так как у меня электрогитары не было, то я в таких группах не играл, а пил и пиво, и не пиво, курил сигареты, качественно ушивал джинсы на швейной машинке, мучительно распарывал слишком удачно ушитые джинсы вручную, носил кожаные и металлические «фенечки» на полруки, клетчатые рубашки навыпуск и «по пять футболок до колен», одна ниже другой. Компании мои не были ни хиппи, ни панками, ни рокерами, но в то же время — всем этим вместе, а также и по отдельности, в зависимости от ситуации, настроения и индивидуальных предпочтений. И, как и другие подобные неформальные компании, делали то, чего никто до нас, конечно же, никогда не делал. И в творчестве, и в жизни. Поехал Индеец помогать другу, такому же волосатому неформалу-гитаристу, делать ремонт. Заодно решили устроить фотосессию. Запечатлеть, так сказать, исторические моменты. На тех фотографиях, которые Индеец случайно забыл у меня дома, среди фоток с вёдрами, кисточками и обоями попались две совершенно «эксклюзивных». На одной фотографии два волосатых парня с оголёнными торсами целовались. На другой — эти же два парня засовывали друг другу в рот клубнику. Как ты нормальному человеку объяснишь, что это просто два неформала прикалываются и веселятся? Мне и не пришлось это нормальному обьяснять. «Папик-и-мамику» пришлось.
— А что это у тебя за фотографии такие?
— Какие?
— Те, что на подоконнике лежали!
— Не знаю, фотографии как фотографии… не мои… забыл кто-то…
— Ану, рассказывай, что это у тебя за друзья такие?
— Какие?
— Те, что к нам домой приходили. Этот, худой, волосатый, и тот, с которым вы недавно торт пекли!
«Худой, волосатый» — это Индеец. Как будто и не знают, что он — Индеец! А торт мы пекли с Гришей, тем самым, которому Индеец помогал делать ремонт.
— Друзья, как друзья.
— Нет! Это — не друзья! Это — пидоры! Пидоры, самые настоящие!!! Ты тоже там с ними трёшься, да?! Ездишь куда-то к ним, занимаешься там с ними этим пидорством! Отвечай, когда тебя спрашивают!!!
— Да ничем я не занимаюсь!
— Занимаешься!!! Значит, так — хоть ты там с ними занимаешься, хоть не занимаешься — но чтоб я этих пидоров в моём дворе больше не видел! И ты — чтоб с этими пидорами больше не тёрся! А если узнаю, что ты к ним ездишь — где они там трутся — пополам разорву! На одну ногу наступлю, а за вторую — подниму!
— Да нигде они не трутся!
— Я тебе — сказал, а ты — как хочешь! На одну ногу наступлю, а за вторую — подниму! И — как хочешь!
«Себе б ты, думаю, на одно — наступил бы, а за второе бы — поднял!» В общем, не друзья они нам, оказывается…
Я всю жизнь любил сладкое и из дома убегать. Не в том смысле убегать, чтобы меня с милицией искали, а просто дома находиться не любил. Любимый папин вопрос по этому поводу звучал так:
— Тебе что, — двор гамном воняет?!
Правду сказать было сложно, поэтому я и не говорил ничего. А сладкое от меня с детства прятали, потому что «все дети, как дети, а я — меры не знаю». Прятали на высоких антресолях, куда я не мог (не мог!) добраться, в шкафу — в каком-нибудь пакете среди вещей, в кастрюле с крупой, в духовке, за спинкой дивана, в летней кухне — зимой. Я считаю, что это правильно, потому что человек должен быть хозяином в своём доме. Захотел конфеты прятать — и ходит, прячет. Имеет полное право самостоятельно прятать конфеты. Понадобятся когда-нибудь — и вот они, пожалуйста. Поначалу я гордился собой когда находил «секретный склад», и не скрывал своей гордости перед родителями, — вот какой я молодец, сам нашёл! Но когда я понял, что гордиться — это невыгодно, я стал взрослее, и предметами моей гордости отныне могли считаться только полностью обезвреженные коробки, мешочки и пакеты с пустыми обёртками. Самое противное — коробки. Во-первых, они запечатанные. Но распечатанная коробка, в которой все конфеты нетронутые — это, в принципе, всё та же, ещё целая коробка, и даже более того — возможность продемонстрировать и доказать самому себе невиданную выдержку и самодисциплинированность. Ни разу не виданную. Потому что распечатанная коробка — это всё равно уже не новая, хотя всё ещё и полная. Но раз она уже распечатана, то какая в принципе разница — совсем она полная или почти полная, без какой нибудь одной конфетки? Без двух. Ну, ряд-то, всё равно уже начат, так можно уже и закончить его, «подравнять», чтобы всё было красиво. Можно конечно ещё одну, из второго ряда съесть. Ну и «подравнять» уже, по-традиции. А ничего, нормально так получается — «подравнивать!» Ну-ка… Полкоробки я конечно съел, но полкоробки — я же и оставил! Есть-таки во мне самостоятельность! Целых полкоробки самостоятельности во мне есть. Единица измерения такая для самостоятельности — «полкоробки». Водичкой надо запить, а коробку закрыть и положить на место. Пусть лежит, не зря ж её туда положили. Да, подобное притягивает подобное... а самостоятельности почему-то не хватает всегда. Особенно, когда её только половина. Требует организм самостоятельности, а к организму надо прислушиваться. Последний ряд оставлю родителям, они же тоже самостоятельности хотят — так пусть хоть попробуют. Одну из последнего ряда съем и закрою. Хорошая коробка — и закрывается легко, и открывается легко. Съеденное всё равно уже не вернёшь. Не оставлять же такие вкусные конфеты — неизвестно кому. Главное — аккуратно на место теперь засунуть, и всё сверху сложить как было, чтобы не заметили. Снаружи-то смотрится как новая, если в руки не брать, то и незаметно. А так как у неё на судьбе написано — в шкафу под одеялами лежать, то какая ей разница, полная она или пустая? Пустой даже ещё и легче лежать, и муравьи не заведутся.
Так росла и крепла моя любовь к самостоятельности. Когда я стал постарше, к этому прибавились угоны папиного мотоцикла из гаража. Велосипед без спросу брать запретили — пришлось мотоцикл брать, благо, что их у папика два! Только он на одном за ворота — я через пять минут на другом уже «скачу в пампасы» и «прерии» — в поля и балки за городом. А папик, уезжая, ещё и командует: «Ворота, мол, закроешь за мной!» Не только закрою, но и открою, и «перезакрою»! Закрываю ворота, как Санчо Панса, открываю, как Ковбой Мальборо. Мотоцикл стоит — под колёсами метки, чтобы поставить потом на место, с точностью до сантиметра; тряпки набросанные, поворот руля — «сфотографировал»; проволока какая-то на нём напутана, — распутаем и обратно заплетём. Перед гаражными воротами, в траве — тонкая сухая веточка — внимание, подозревают! Веточку — в сторону, потом надо не забыть положить обратно. На мокрую после дождя землю кладётся старая крышка от стола, чтобы не было следов от колёс. «Эээннн-эн-эннн!» Конь бежит — земля дрожит, поворот-наклон! Выпетлял за городскую окраину, а там уже поле — как море, главное, не вылететь с «фарватера». Счастья от часовой поездки хватает дня на три. Но пришло время, и «доктор сказал, что нельзя, но если очень хочется, то можно». Если организм требует езды — надо дать ему… Кх, кх… «Лупки» ему надо дать, — решил папа и взял в руки толстый прорезиненный кабель. Я считаю, что это правильно, потому что опасное это дело — на чужом мотоцикле без «прав» ездить. Могут и побить. С «правами».
Любовь к самостоятельности у меня получилась крепкая, но безответная.
Из дома я обычно убегал в подвалы-гаражи к друзьям и к сестре в гости. Сестра убежала из дома замуж. У неё-то я и научился всякие торты печь. «Хочешь торт — пеки!» — говорит! Я хотел и пёк. Самостоятельно. Гриша когда узнал — сразу обрадовался, тоже любит сладенького пожрать:
— Так что ж ты молчал, что ты торты умеешь печь, это ж классно! Давай я к тебе в гости приеду — торт испечём!
Гриша приехал, и начали мы печь торт. Мамик всё время крутилась вокруг нас, навязывая свою помощь и отнимая у нас нашу самостоятельность. Прогнать её никак не получалось, а смириться — удовольствие совсем не то. «Продукты — говорит — мои, так что не командуй!» Мамик, в принципе, печь умеет — пирожки, там, блины, такое всё. Но когда берётся за торт — то пригорит, то не «подойдет», то не сладко, то слиплось всё. Ладно бы ещё за свой торт бралась, но ей-то обязательно нужно взяться за мой — особенно при том, что я ж уже — «волокущий пацан в этом деле»! Чтобы не дать помочь испортить торт приходилось мне её всё время то отпихивать, то не подпускать. В общем, торт не пострадал, пострадал только сам процесс. Пока мы с Гришей возились с тортом, мамик методично и эмоционально метила территорию своей кухни вдоль и поперёк. И Гриша стал совсем не моим гостем, потому, что я стал совсем не хозяином. Кто в доме хозяин — того и гости. Торт получился обалденно вкусный. Называется «Пражский», но пекли мы его не по книжно-календарной рецептуре, а по фирменному рецепту моей сестры. «По фирменному рецепту» — это значит, что нельзя экономить сгущёнку, жареные орехи и прочие «термоядерные» компоненты, заменяя их чёрт знает чем. А по мамиковому глубокому убеждению, заменять и экономить — жизненно необходимо. Прибавил мне тот торт седых волос. Попили мы с Гришей чаю, съели по куску торта — под маминым присмотром — тут пришло время Грише и домой собираться. А дома у него — младшая сестра и мамик свой, тоже. И я уже забыл, что он не мой гость, ну и отрезаю ему, конечно, полторта. Самостоятельно отрезаю. При хозяйке кухни — её гостю отрезаю полторта, того, который почти полностью из её продуктов испечён. Я сам Грише сказал — сгущёнку привози, а остальное, мол, дома найдётся. И «остальное», конечно, «нашлось» — с толкотнёй, беготнёй в кладовку наперегонки с мамиком и выдиранием «остального» из рук!
— А что это ты отрезаешь?! Мы, между прочим, тоже торта хотим! Мы тоже, между прочим, тортики любим! — мамик у меня вообще сладкое не любит. А тут, вдруг — очень сильно залюбила, между прочим. Взяла ножик и разрезала Гришины полторта на два куска, самостоятельно. И один из них завернула Грише, чтобы он взял с собой. Я считаю, что это правильно, — хозяин сам должен решать, сколько торта своим гостям выделить. Между прочим.
Встретились мы с Индейцем и Гришей через несколько месяцев.
Рассказал им историю с фотографиями, — они так смеялись, чуть не уписялись. «А-а-а-а-а-а!!!» — вот так. Тоже мне… друзья… Гриша ещё и другое рассказал:
— А я к тебе ещё раз приезжал потом. Мы ж собирались ещё какой-нибудь торт испечь, думаю — заеду, узнаю. Приехал на велике, посвистел — выбегает маменька твоя из калитки, и смотрит на меня как-то странно. Я поздоровался, а она на меня смотрит, прищурившись, и сквозь зубы так: «Здрасте, здрасте!» Я спрашиваю: «Лёха — дома?» Говорит: «Нет» — и смотрит, как-будто не видела никогда!
— Конечно не видела, где бы она его видела — настоящего-то, тёртого?!
— Тёртый друг — лучше новых двух! — радуется Индеец.
— Вижу, — следом и папенька бежит, на ходу куртку натягивает, тоже торопится на пидора «живого» посмотреть! Прибежал — и тоже давай меня рассматривать. «А когда будет?» — спрашиваю. «Он на учёбу уехал, ему домой теперь некогда приезжать!» — и рассматривают меня вдвоём! А я стою и думаю — что такое — может со мной что-то не так? Теперь понятно, чего они повыскакивали — к ним же пидор на улицу приехал! Надо им было ещё и соседей позвать — пусть бы тоже посмотрели!
— Конечно, оно ж интересно — какой он вообще! Не каждый день такое увидишь!
— Так мне можно ещё и афиши расклеить, и деньги на этом зарабатывать!
— «Люди! Приходите на тёртого пидора смотреть!»
— И все фанаты меня будут спрашивать: «Нет, ну ты правда — настоящий?» — «Настоящий!» — скажу. «Тёртый?» — «Конечно тёртый, какой же ещё!»
— А я буду твоим продюсером! Продюсеры — они же много денег получают!
— Нет, давай тогда лучше я буду твоим продюсером!
— Что-то все резко захотели продюсерами быть, а как пидором — так что-то никто не хочет! Работать — некому, одни продюсеры кругом!
А Индеец стоит и кричит на нас страшным голосом:
— Ну, что вы, пииидорыы, — трёоотеесь?! Смотриите
же мне, — больше не триитеесь!!!
И ещё Индейцу было жалко фотографий, потому что плёнка не сохранилась. А тот «Пражский» торт был моим последним кондитерским шедевром. Наверное, поэтому он мне так хорошо и запомнился.