Охотники за бабочками

                А. Лухтанов, В. Лухтанов
               
                ОХОТНИКИ ЗА БАБОЧКАМИ
 (отрывки из одноименной книги, написанной совместно отцом и сыном Александром и Владимиром (энтомолог, генетик) Лухтановыми  о путешествиях 1980-1990 гг. и связанных с ними приключениях)

                СОДЕРЖАНИЕ
1. Гипонефеле Яссауи.
2. Погоня за желтушкой
3. За локсиусами на Сары-Джаз
4. Бабочка, живущая под камнями
5. Загадка Рюкбайля
6. Жемчужина Илийской долины
7. Дорогой басмачей
8. По пути Семенова Тян-Шанского.  (За патрициусами на перевал Кокпак)
9. Казни амударьинские
10. Белянка из каменного каньона
11. Желтушка Вискотта
12. Горы  Сарым-Сакты. Сидение на  Бурхате
13. Аргали. Убийство коня
14. В краю энеисов. Пляски в ночном небе



                Гипонефеле Яссауи.

Ботаники знают, как богата флора гор Каратау на юге Казахстана эндемичными растениями. А раз есть эндемики-растения, значит на них могут жить эндемичные и неизвестные науке бабочки. Так рассуждал Володя, решив как следует обследовать загадочные для него горы. Узкая полоска гор, глубоко вклинившаяся в пустынные пространства, изолированность от других горных систем, слабая изученность  фауны чешуекрылых – все это сулило интересные находки. И действительно, ранней весной, а точнее в  начале мая 1988 года Володя нашел там новый подвид лучистой голубянки агродиаетус (кентауензис), а позже, в июне – новый вид агродиаетуса (каратавикус). Тогда, в 1988 году мы вдвоем пересекли горы Каратау.  Обогнули хребет с севера и взошли на его высшую точку – гору Мынжилги высотой более 2000 метров, откуда потихоньку стали спускаться к городу Кентау. Далеко на юге виднелись знойные степные просторы, а прямо перед нами лежала горная долина с извивающейся по дну серебристой лентой реки Боялдыр. Отсюда она выглядела небольшим ручейком, прыгающим по ступеням белых отполированных скал. Сама же теснина казалась непроходимой, так угрожающе выглядели утесы, сжимающие реку. Зеленый лес, окаймляющий ее, был по-сказочному дремуч и густ. Как отдаленное эхо, волнами доносился шум горного потока.
Словно жаждущие овцы, почуявшие воду, помчались мы к реке. Разрушенные скалы были круты, но удобны для спуска. Здесь всюду известняки, шершавые, крепкие и надежные. Совсем рядом ревет река, она падает каскадами потоков, а потом кружится, замирая в зеленых омутах. Еще усилие, и мы у воды. Кажется, мы попали в рай: влажная прохлада и свежесть, зеленый полог ясеневого леса и пение птиц. В тени под кронами деревьев реяли золотисто-зеленые пандоры, гоняясь друг за другом, порхали многоцветницы и махаоны.
Володя пошел на разведку и вскоре вернулся:
– Предлагаю идти на рыбалку. Вот такие бугаи ходят!
И показал рыбешку граммов на триста. Я был рад такому предложению, хотя и очень удивился. Обычно сын не тратит время на подобные занятия.
Стаи рыб, среди которых были и довольно крупные, серыми тенями ходили в прозрачной воде. Подставляй сачок и бери! Однако все оказалось не так просто. Стоило нам залезть в воду, как вся рыба куда-то исчезла. Мы бродили от омута к омуту, но рыба непостижимым образом ускользала, прячась под корягами и камнями. Несколько раз Володя бросался с сачком, дергая его и вращая, пока не переломился обод.
– Вот черт! – досадовал незадачливый рыбак. – Очень уж напор силен.
Подержал бесполезную вещицу на весу, разглядывая, потом пробормотал успокоительную для себя фразу:
– Ничего, у тебя же запасной сачок есть.
А вокруг над водой реяли ярко-синие стрекозки, едва ли не самые изящные создания на свете, шумела река, человеческим голосом свистела какая-то птица, и мне все время казалось, что это сын подает мне сигналы.
Солнце уже зашло за гору, в ущелье опустилась тень.
В лагерь я пришел первым. Вскоре появился Володя. Вид у него был немного виноватый.
– Вот что значит отвлечься, поддаться азарту, – сказал он. – В результате полдня потеряно.
– Ботинки расползлись, сачок сломали, – поддакнул я.
– Сачок полбеды если есть запасной, – успокоил Володя, – а вот время не вернешь.
Он взял мой сачок в надежде поймать что-либо до конца дня. Я же принялся чистить рыбу. Всего наловили килограмма полтора. Брюшная полость у рыб оказалась выстлана черной пленкой. Значит, рыба наша была местной маринкой.
В этот вечер я успел еще починить и поломанный сачок. Спать легли под открытым небом, но под утро стало холодно, и я вставал, чтобы натянуть на себя запасную одежду.
Уже рассвело, когда я, открыв глаза, увидел, что небо затягивает хмарь.
– Дождик, – вдруг сказал Володя чуть позже, когда я уже опять спал. – Надо же, почти в пустыне!
Лениво стукнуло несколько капель. Каждый из нас подумал, что придется вставать и ставить палатку, но эти первые капли оказались и последними. Вместо дождя начался ветер, сопровождаемый грохотом листопада, да таким, что не уступил бы шуму камнепада. Тысячи пересохших, прожаренных на солнце лопухов катрана, каждый размером с хороший зонтик, как перекати-поле, катились по склонам с гор, падали со скалы на скалу, гремя не хуже жестяных листов. Время шло, но ветер и не собирался утихать. О ловле бабочек в такую погоду нечего было и думать.
Потом ветер все же улегся, и мы продолжили путь. Володя посетовал, вспоминая вчерашний день, что рыба далась нам дорогой ценой: сломался сачок, сели брюки и, самое главное, впустую прошел день. Возможно, остались не пойманными какие-то бабочки, а ведь мы именно из-за них сюда и приехали. С полюбившегося местечка уходили по тропе, вьющейся над рекой.
– Как на овринге, – заметил я, глядя, как под нами ревет Боялдыр, зажатый циклопическими обломками упавших скал.
Ясеневый лес остался внизу, между скал курчавились кустики эфедры, миндаля и древовидной полыни. Подушки цветущих акантолимона и зизифоры привлекали не только голубянок, но и других бабочек. На кустике пахучей зизифоры сидело сразу несколько голубянок и сатиров гипонефеле. Володя почти машинально завел сбоку сачок и взмахнул им, стараясь изловить побольше.
– И ничего не поймал, – съязвил я, глядя, как разлетелись бабочки.
– Нет, что-то есть, – спокойно ответил сын, – две голубянки и одна гипонефеле.
Потом добавил, рассматривая добычу:
– Не пойму, странная какая-то гипонефеле.
Я насторожился. Ожидание открытия не покидало меня.
– Знаешь, какая это бабочка? – наконец произнес Володя, держа пинцетом раскрытую бабочку темного, почти черного цвета.
– Какая?
– Гипонефеле каратавика.
– Ну и что?
– А то, что это новый вид или, по крайней мере, подвид.
– Ты уверен в этом?
– Да, почти, – ответил Володя. – Дело в том, что я перед отъездом как раз занимался этим родом. А эту гипонефеле нужно поймать еще. Здесь их должно быть много.
Он взмахнул сачком, поймав еще одну такую же темноватую бабочку.
– Давай я тоже подключусь, – с живостью подхватил я.
Мы снова спустились к речке, сбросили рюкзаки и разошлись по косогору. Но гипонефеле вдруг как-то сразу исчезли. Несколько раз видели похожих, но они тут же унеслись, будто поддразнивая. Как назло исчезла и цветущая зизифора. Ее здесь оказалось совсем немного.
Через полчаса бесплодных поисков мой энтомолог изрек с довольно унылым видом:
– Боюсь, что про этот вид будут писать: «Известен всего по двум экземплярам»
Потом, помолчав, добавил:
– Хорошо, что есть два экземпляра, а не один. Может спорный вопрос получиться, вдруг это гибрид. Такое тоже бывает, хотя и редко.
– Не может такого быть, чтобы больше не поймалась, – засомневался я. – Обязательно найдем еще.
Но незнакомка так больше и не попалась. Мы прочесали весь склон вдоль и поперек, и все безрезультатно. Гипонефеле разлетелись или где-то попрятались. Поиски вширь, по сторонам, тоже ни к чему не привели. Окружающий пейзаж быстро менялся, скалы расступились, уступая место щебеночным и травянистым склонам. Ущелье становилось шире, превращаясь в долину. Здесь уже был совсем другой биотоп. Скрепя сердце, мы отказались от поисков, продолжив свой путь вниз вдоль реки.
Близился вечер. Вдруг как-то неожиданно мы заметили, что шум реки, сопровождавший нас вот уже два дня, умолк. Боялдыр, чудесный Боялдыр – прозрачные водяные струи, скачущие по скалам и камням, дающие прохладу и свежесть, – исчез, спрятавшись под сухие камни русла. О том, что еще недавно здесь бежала река, напоминали сухой ил и тина, облепившие гальку русла.
Через два дня мы пришли в Кентау, и здесь нам предстояло разъехаться: Володе – на запад по железной дороге, в Ленинград, мне на автобусе – в Алма-Ату. Но еще нужно где-то переночевать. Можно пойти за город и в последний раз разбить лагерь, но у нас уже нет сил, да и время позднее.
– А почему бы вам не переночевать здесь в гостинице? – подсказал случайно подвернувшийся мужичок, видимо, проезжий шофер. – Гостиница вполне сносная.
С недоверием поднимаемся на второй этаж. Жарко, но есть душ, номер двухместный и можно вскипятить чай.
Пока Володя с блаженством плескался под душем, я открыл огромное, в полстены окно на улицу. Стало легче дышать, но на свет тучей полетели бабочки и жуки. Они громко стукались, падая на стол, подоконник и пол. Освежившись, мой охотник достал коробки с наловленными за время путешествия бабочками и стал просматривать их на ярком свету. Вдруг он с досадой чертыхнулся:
– Вот он, голубчик! Уже успел-таки забраться!
Он вытащил пинцетом жучка с матрасика и с ожесточением раздавил его.
– Кожеед проклятый. Наверное, уже успел и яички отложить. Выведутся личинки, пожрут всех бабочек.
После этого Володя подробно рассказал, как сделать дезинфекцию по приезде домой (сборы я забрал с собой).
Приехав через неделю в Зыряновск, я проверил матрасики и действительно обнаружил там личинок, о которых предупреждал сын. Они уже успели натворить бед, слопав брюшки у некоторых бабочек, в том числе попортили и один из двух экземпляров драгоценных гипонефеле. Все тщательно вычистив, я думал, что на этом все и кончилось, но через две недели опять обнаружил испорченных бабочек и трупики вредоносных личинок. Все остальное удалось сохранить.
Новую гипонефеле Володя назвал Яссауи в честь святого, похороненного в туркестанском мавзолее.
Двенадцать лет гипонефеле Яссауи в нашей коллекции существовала в двух экземплярах, и лишь в 2000 году после путешествия по северным отрогам Каратау нам удалось наловить ее в достаточном количестве.


                Погоня за желтушкой

Сергей Алфераки, известный русский лепидоптеролог происходил из знатной семьи. В доме его отца, самом богатом в Таганроге, проездом в Крым всегда останавливался русский царь (этот дом, больше похожий на дворец, сохранился и поныне). Но думал ли тогда озорной мальчишка, что через десяток лет он так сблизится с внуком царя (Николаем Михайловичем Романовым), что их будут объединять общая страсть и любовь к бабочкам! И не только страсть, но и общее дело. Но это было позже. А пока Алфераки, покачиваясь в седле, ехал во главе каравана  экспедиции, направлявшейся на Юлдуз в Китае. (Тогда Кульджинский край был в составе России, входя в Семиреченскую область.) Вокруг расстилалась пустыня, желтая, бесплодная, но по правую сторону стеной стояли горы Восточного Тянь-Шаня со сверкающими снегом вершинами. Там, по рассказам Н.М.Пржевальского, в горных долинах ключом била жизнь, среди буйной зелени бежали бурные реки и водились дикие звери и птицы и, конечно, летали бабочки. Но какие? Это предстояло узнать.
В начале лета 1879 года путешественники достигли благословенного Юлдуза, что в переводе означает «звезда». Здесь, на высоте 1500–2000 метров, расположено обширное плато, окруженное горами. Множество небольших озер, рассыпанных среди волнистых равнин, блестело на солнце, серебристые речки струились среди изумрудных лугов. Роскошная долина, прохлада, удачные находки – все располагало к прекрасному настроению. Молодой Алфераки был переполнен счастьем, радостью и восторгом от увиденного в пути, это хорошо чувствуется при чтении увлекательного рассказа о его путешествии («Кульджа и Тянь-Шань». Записки РГО, 1893).
Экспедиция была на редкость удачной. Было поймано много новых видов бабочек, еще неизвестных науке, и одной из них стала яркая и крупная желтушка. Вот как об этом пишет он сам:
«...Мы находились, так сказать, в царстве бабочек. Такого разнообразия, такого высокого интереса своей новизной и такого количества чешуекрылых я никак не мог ожидать встретить. Глаза разбегались по всем направлениям – так много летало разнообразных представителей того отряда насекомых, благодаря которым я заехал в этот далекий край. Когда из-за гор поднялось солнце и согрело ущелье, когда подсохла роса и все летучее население поднялось на воздух, картина получилась поистине необыкновенная, и я уверен, что и не энтомолог не мог бы остаться равнодушным при ее созерцании.
Число неделимых было так велико, что, бывало, желаешь поймать какой-нибудь выдающийся экземпляр, а в сетку кроме него попадает 5-6 других.
Мы постепенно поднялись с 900 м высоты, на которой находилось начало ущелья, до высоты 1500 м. Тут меня ожидала радость: были пойманы первые два самца нового вида из рода колиас, названного мною в честь известного лепидоптеролога Н.Г.Ершова – колиас Ершова. Но увы, кроме этих двух самцов мы других не нашли в этот день».
Потом желтушки попадались еще, и в течение лета Алфераки наловил их довольно много. Большая часть пойманных экземпляров попала в коллекцию Великого князя (позже переданы в Зоологический институт в Петербурге), незначительная часть поступила в зарубежные музеи и частные коллекции.
Казалось, что это обычная, почти банальная бабочка, однако шли годы, а других поступлений не было. Кульджу возвратили Китаю, а Китай становился все более закрытым государством, и новых энтомологических экспедиций туда не проводилось. Сейчас там и вовсе запрещен любой отлов чешуекрылых. И вышло так, что спустя 100 лет желтушка Ершова из-за своей недоступности стала самой редкой, почти легендарной бабочкой. Лишь несколько музеев в мире могли похвалиться, что имеют ее в своей коллекции, спрос же у частных коллекционеров на нее все возрастал. Неудивительно, что любители из Советского Союза бросились искать ее у себя, ведь найдена-то она в горах Тянь-Шаня, в каких-то 300 км от границы с Казахстаном и Киргизией. Много лет поиски не давали результата, но в начале 90-х годов прошел слух, будто бы ее нашли в горах Джунгарского Алатау близ Джаркента, поймали в Кунгее и якобы видели даже в Заилийском Алатау. Но нигде никаких публикаций, никаких вещественных доказательств. Их или не было, или их скрывали, держали в секрете.
В 1992 году к гонке за желтушкой подключились и мы с сыном. Первая попытка и неудача. У Джаркента ткнулись в горы и попали в ущелье Сарыбель. Любой желтушке нужны луговые поляны, а там узкое ущелье с крутыми лесистыми склонами.
– Попробуем в Кетмене, – решил Володя. – Там совсем рядом Китай и те же горы, что и на Юлдузе.
И мы едем в Кольжат. Это уйгурский поселок у самой границы с Китаем. По ущелью поднялись до елового леса. Здесь остепненное плато, окруженное лесистыми горами. Высота 1700 м, самое то, что нам нужно.
– Я думаю, – деловито говорит Володя, – вон на ту горку, что перед нами, поднимемся, а там и летают наши желтушки.
Сказал это и ушел совсем на другую гору. Я же поплелся на указанное сыном место. Откровенно говоря, в успех я не верил. Ну как это: пойти чуть ли не на первую попавшуюся горку в случайном ущелье и найти то, что не могут найти уже более ста лет! Настораживало и то, что совсем недавно в соседнем ущелье целый сезон провел очень опытный украинский энтомолог и любитель бабочек Игорь Плющ  и никакой желтушки Ершова не обнаружил. А уж он бы ее не пропустил!
Вот и вершинка. Восточный ее склон порос елями, мне он неинтересен: там водятся обычные лесные бабочки. А вот западный  совсем другое дело. Он степной, светлее, травы ниже и суше. Среди каменистых выступов подушки астрагалов: желтых, розовых, розово-фиолетовых, белых, тут же пахучая зизифора, дикая вишня и... эдельвейсы. Все чудесные растения!
Появились первые бабочки: горошковая и барбарисовая белянки, махаон. Пролетела обычная степная желтушка. Изловчился и поймал. Желтушек, как правило, ловить трудно. Даже самых обычных. Они очень быстры в полете и пугливы.
И вдруг появилась она! Я ее сразу узнал, хотя раньше никогда не видел. Большая, ярко-желтая, точно расплавленное золото. Она будто выплыла из-за горы и летела не очень быстро, а как-то величественно и грациозно. Было в ней какое-то благородство. Сразу видно, что бабочка не простая! Крадучись, чтобы не напугать, бегу к ней, а желтушка, словно играя, развернулась и направилась ко мне. Взмахнул сачком, и... мимо. Поторопился и не дотянулся. Золотистая красавица взмыла в воздух и умчалась за гору.
Эх, раззява, упустил! Но раз есть одна, значит, должны быть и другие!
А вот и аполлон. Белоснежная бабочка порхает меж скал. Погнался за ней, и вдруг опять появилась она. Желтушка! Как ни в чем не бывало, вывернулась из-за горы, пролетела над склоном и присела на цветок.
С замиранием сердца приближаюсь, стараясь не напугать. Бабочка вспорхнула, но опоздала. Я успел взмахнуть сачком и сразу почувствовал, что поймал. Через полотнище, через ручку сачка, словно импульс тока ощутил биение, трепыхание большой бабочки. Вот она, яркая, золотистая, с малиновой бахромой по контуру крыльев!
Дрожащими руками пожал грудку и, рассмотрев, положил на матрасик. Почин сделан! Главное, теперь будем знать, что желтушка здесь действительно есть.
Погромыхивает. Туча наползла, поглотив солнце, и вот-вот пойдет дождь. Значит, лова сегодня больше не будет. Прежде чем уйти, оглянулся. Да, это горная степь. Сухая степь на высоте 2000 метров. Необычное сочетание высокогорных, почти тундровых альпийцев и растительности сухой степи.
В конце дня пришел усталый Володя. Я решил разыграть его и о своей поимке пока молчал.
 – Как я и думал, ничего нет, – с досадой и сожалением сказал он, садясь на траву. – Места, вроде бы, подходящие, а желтушки нет. Поймал кое-каких интересных чернушек, парусников тяньшаникусов, и это все. Будем уезжать.
– Ты же сказал, что на этой горе должна быть, а сам на нее не пошел.
– Так ты же там был, значит, нет.
– А это?
Я, наконец-то, показал свою желтушку. Сын долго разглядывал ее, поворачивая и так и этак.
– Да, это Ершова, – признался он. – Значит, останемся. Ты четвертый человек в мире, ловивший эту желтушку.
– А мне и самому странно, – признался я, – за весь день видел не более полутора десятков бабочек, и одна из них оказалась колиас Ершова. И главное, удалось поймать.
Погода в горах стояла холодная и дождливая, и за 4 последующих дня мы поймали еще одну желтушку, то есть всего две. Но все равно это была большая удача. Значит, живет в наших горах самая редкая в мире желтушка!
На следующий год мы снова были в знакомых горах. Здесь все было так же: зелено, прохладно, а склон «нашей» горы расцвел астрагалами, растениями, на которых живут желтушки сразу четырех видов. Однако бабочек очень мало. «Нигде никаких желтушек», – с унынием подумал я, и тут из-за скалистой вершинки вылетела ярко-желтая красавица. Володя бросился за ней, но промазал. Помчался дальше, и вскоре я услышал его торжествующий крик: «Поймал!» Вот оно, счастье охотника, восторг искателя приключений! Нет, гораздо больше: радость исследователя-ученого.
На этот раз всего мы поймали пять редкостных желтушек. Немного, но главное-то не в этом. Расширен ареал вида, стерто еще одно белое пятно. А то, что мало, так это и говорит о том, что бабочка эта не простая, можно сказать, редкостный экзот. Это подтверждает и тот факт, что нигде более она нам не встретилась. А ведь мы осмотрели многие ущелья, горы и долины разных хребтов и отрогов Тянь-Шаня да и других гор Средней Азии и Казахстана.

                За локсиусами на Сары-Джаз

- Локсиус – бабочка легендарная, почти как автократор, - поучал Володя, глядя в окно, где виднелся Иссык-Куль. Мы миновали Каракол, как теперь называется Пржевальск, и мимо проплывали пейзажи Киргизии с пирамидальными тополями, садами, бесконечными поселками, над которыми нависала зубчатая стена гор. Мы ехали в Ташкару – известное среди всех любителей бабочек место, и сын рассказывал мне историю бабочки, которую нам предстояло увидеть и по возможности поймать.
- А поймал ее впервые еще в самом начале XX века Рюкбайль, - продолжал он. – И с тех пор лет 80, ее никто больше не ловил и, мало того, даже не знали, где ее искать. Как известно,  Рюкбайль был профессиональным сборщиком и работал на европейскую торговую фирму «Гомейер и Танкре», но почему-то почти все пойманные экземпляры локсиуса, а их было довольно много, около сотни штук, минуя Европу, попали в петербургский ЗИН. Рюкбайль не очень-то распространялся о местах поимки бабочек. Он был хорошим конспиратором и этикетки подписывал лаконично. На бирочке локсиуса стояла короткая надпись «Аксу». Аксу – это река в Западном Китае, но начинается она в Киргизии и, вытекает из-под самого Хан-Тенгри под именем Сары-Джаза. Вот А. Крейцберг (известный специалист по аполлонам) и решил искать его у нас в Киргизии на границе с Китаем. Он договорился с пограничниками и вертолетчиками и те, где-то в начале 80 годов высадили его на Сары-Джазе. Там он и нашел нашего парнассиуса, в урочище  Ташкары, на реке Каинды, притоке Сары-Джаза. С тех пор Ташкара стала местом паломничества сотен коллекционеров со всего Советского Союза. Вот туда-то мы и едем.
В это время нас остановил гаишник-киргиз и, видя неместный номер машины, стал с любопытством расспрашивать.
- Мы хотим проехать на Иныльчек, а дальше через Акшийрак на Барскаун, - доверительно пояснил Володя. – Как вы думаете, проедем?
У меня чуть волосы не встали дыбом. Мне он ничего не говорил об этом маршруте, а ведь трудно придумать более страшную дорогу, чем эта, впрочем, указанную в Атласе автомобильных дорог. Центральный и Внутренний Тянь-Шань! Там горы под 6000 метров, ужасные реки, каньоны, а едем-то на «Жигулях», на «копейке» двадцатилетней старости.
Однако, гаишник вовсе не лопнул и даже не подскочил от удивления.
- До Энгильчека доедете, - спокойно пояснил он, - а дальше дороги нет. До Акшийрака можно добраться только через перевал Барскаун. Это совсем с другой стороны.
- Все ясно, так и поедем, - сказал Володя и виновато посмотрел на меня.
Ну что тут скажешь! Будем ставить рекорды. Теперь-то я хоть знаю, где мы собираемся сломать себе шеи.
Дорога резко свернула вправо и пошла в горы. Ущелье Тургень Ак-Су одно из красивейших в Киргизии. Горная река, еловые леса, а вдали сверкающие снежные вершины.
Лес кончился, дорога свернула влево и пошла петлять серпантинами по рыже-зеленым холмам. По сторонам альпийские луга, юрты, пасущиеся стада баранов и лошадей, а над всем этим грозные пики снежно-скалистых гор.
Кончился асфальт, щебеночное шоссе нырнуло в снежное корыто. Бульдозеры разгребают дорогу, прокладывая ее через свалившуюся лавину. Мы на перевале Чон-Ашу высотой 3882 м. Стоят дома, какие-то мастерские, гаражи. А на пик, что замыкает ущелье, ведет тропа, и на макушке стоит антенна. Там станция радиорелейной связи, и там живут  люди.
Спускаемся вниз. С одной стороны нависают утесы, с другой – пропасть в глубокое ущелье. Вывернули из-за поворота скалы и… стоп! Впереди завал. Глыбы скал свалились на дорогу, и старенький бульдозер, натужно тарахтя, пытается свалить их в пропасть. Тракторист машет: «Езжай!» Мы вместе с машиной  букашки на склоне исполинских гор, грандиозные утесы готовы раздавить нас в любую минуту.
Навстречу поднимается грузовик с грубо сколоченной из жердей деревянной клеткой.
- Смотри, Володя, барсоловы едут!
- А где же еще им ездить! Самые места для барса.
Ночевали в устье реки Оттук. Спали, закутавшись с головой в спальные мешки, и этим и спаслись от холода. А мороз был нешуточный: на машине толстый слой изморози, вода в котелке замерзла. А утро ослепительное! Картаво перекликаясь, переговариваются красноносые альпийские галки-клушицы, щебечут вьюрки. Решили поискать парнассиусов боедромиусов, для чего поднялись опять под перевал. Аполлонов нет, а над травяными склонами летают чудесные, серебристо-черные да еще и с красным, чернушки  эребии кальмуки. Огромный сип, распластав крылья, плывет подо мной. Голова большая, белая, крылья широкие,  разлохмаченные на концах. Вертит башкой, высматривая падаль, ждет, когда кто свалится со скалы.
Опять катимся вниз. Валяются рога дикого козла. На склонах появились ярко-зеленые метелки какого-то растения. Они, как лисьи хвосты, торчат лохматыми свечками.
- Карагана юбата, - коротко пояснил Володя, - здесь уже другая растительность. Мы в бассейне китайской Аксу.
Неожиданно с левой стороны показалось ущелье с большой рекой. Это знаменитый Сары-Джаз.
Появились и елки. Но их здесь не узнать. Угнетенные сухостью, они чахлы и выглядят жалкими изгоями. Несмотря на высокогорье, тут все как в пустыне: желто-серые склоны, скудная растительность, и даже лес не очень оживляет склоны.
Все набирая силу, в узком каменном ложе ревет Сары-Джаз, и с каждым километром он все страшнее.
Дорога обогнула скалу, и с высокого берега открылся вид на долину Иныльчека.
Лет 25 назад название легендарного ледника  и одноименной реки, звучало лишь в  рассказах и отчетах альпинистов, штурмовавших поднебесные пики Хан-Тенгри и Победы. Тогда караваны из груженых лошадей с риском для жизни преодолевали опасные броды, а теперь здесь прекрасный мост и даже поселок на берегу с новенькими, только что отстроенными домами. Но даже отсюда, с большой высоты видно, что он брошен. А горы пошли мрачные, с безжизненными, розово-желтыми обнажениями недр, испещренные паутиной бесчисленных геологических канав, разрезов и дорог. Говорят, Москва собиралась добывать тут олово, ванадий и уран, но в один миг все рухнуло, и новенький, с иголочки, рудник и целый городок перестали быть нужными.
На улицах пусто. Наконец, встретилась молодая киргизка.
- В Ташкару? Проедете. Дорога хорошая, - обрадовала она нас.
За поселком дорога опять взбежала на горку. Все изрыто горными разработками. Отвалы, дамбы, закопушки. И вдруг дорога как-то сразу кончилась у ворот какого-то гаража. Двое русских, мужчина и женщина с недоумением уставились на нас.
- В Ташкару? Нет, вы не проедете, - уверенно сказала женщина. – На такой машине ни за что.
- Ну, если потихоньку, то может и проберетесь, - возразил мужчина. – Геологи ездили на грузовиках.
- А как вы живете в таком гиблом месте? – не удержался я. – Все брошено, все уехали, а вы здесь.
- Да вот так и живем, - обречено махнула рукой тетка, как видно бывшая рабочая, - деваться нам некуда. Ни работы, ни зарплаты. А вы, кстати, где думаете брать бензин? Здесь не найдете ни капли, бензиновые машины сюда таскают на буксире дизеля.
Верно, мы сами видели, как буксировали «ЗИЛа». Но мы не такие простаки, чтобы ехать на авось и бензин запасли еще в Караколе.
- Так где же дорога на Ташкару?
- Вы проехали развилок. На Ташкару дорога пошла прямо, а вы свернули направо.
- Так ведь там нет дороги, там обрыв в Сары-Джаз.
- Дорога опустится вниз, а потом опять поднимется. Вон же она виднеется!
Действительно, жалкий проселок, который трудно было назвать дорогой, круто поднимался в гору.
- А что за гора виднеется из поселка?
- Говорят, пик Нансена. Там еще озеро есть. Какого-то там Мерцбахера. Все ледяное, даже летом.
Мы выехали на подсказанную нам дорогу. Вся в кочках и рытвинах, усыпанная камнями, она круто пошла вниз. С одной стороны нависает белый обрыв из древних наносов, с другой – обрыв в воды Сары-Джаза. Видимо, здесь давно уже не ездили и все полотно дороги завалено обвалившимися глыбами. Володя вышел разбирать завалы, а я с озабоченностью смотрю на предстоящий отрезок пути. Сейчас-то мы спустимся, а как дальше выезжать на жуткий крутяк по такой ужасной дороге? Здесь все грандиозно, все гигантских масштабов: горы, река, отвесы каньонов и обрывов. Слева безобразной пастью зияет жуткая промоина и удивительно, как до сих пор не замыло дорогу. Хороший ливень, сель, и из этой трубы выпрет миллиончик кубометров грязи и от дороги не останется и следа.
Кое-как спустились, пошли на подъем, лавируя между булыгами. Черт с ним, что машину колотило и било, лишь бы вытянуть. Выскочили на бугор, и тут уж стало полегче. Пугающий меня каньон Сары-Джаза остался в стороне, а мы свернули в боковое ущелье. Река Каинды поменьше, хотя и не менее бурная. По берегам зеленеют деревья, дорога пошла получше, но впереди скалистый утес встал поперек ущелья, и по всему видно, что сейчас дорога упрется в реку.
Оглядываясь по сторонам, я забеспокоился:
- Как же мы проедем, когда моста нет?
- Да, тут бродом не перебраться, - согласился Володя.
И тут возник мостик, деревянный, чуть живой.
Однако проехали, хотя я засомневался, останется ли он целым к нашему возвращению.
- Сейчас приедем, а там тьма народу и все бабочники, - не совсем уверенно предположил Володя, почувствовав, что мы близки к цели.
Я возразил:
- Какие там бабочники, когда видно, что нынче сюда еще никто не проезжал. Вся дорога в завалах, да и вообще, глушь.
И вдруг видим, по дороге идут парень с девушкой и оба с сачками. Остановились рядом. Парень подошел, представившись:
- Из Черновцов.
- Ого, далеконько! – удивился я. – Сколько вас здесь, сборщиков?
- Да человек 20, наверное, будет.
- А что с тем прибалтом, про которого в прошлом году говорили, что пропал? Не разбился? – Не удержался Володя.
- Нашелся. Ничего он не разбивался и не пропадал. Просто уехал втихаря от всех. Они же все индивидуалисты, эти прибалты. От всех держатся особняком.
Последний подъем и перед нами живописная долина, заросшая березами. Вот почему и река называется Каинды, что значит Березовая. Вокруг скалы розового цвета, со всех сторон на страшную высоту уходят откосы жутких гор. Это и есть так называемая «Березовая роща» - база ловцов локсиусов.
Разноцветные палатки спрятались под сенью деревьев. Мы въехали в долину и остановились чуть дальше палаток, но тоже под березами. Оба мы поражены здешней экзотикой, необычностью места. Здесь многое удивляет, а особенно контрасты.
Открытая поляна заросла эдельвейсами, а на берегу вдоль ручья целые плантации ярких, розово-фиолетовых орхидей.
На стволах древних берез, называемых каменными, лоскутами шелушится береста нежно-розового цвета. По берегу реки, у самой воды кусты облепихи, ивы, по склонам таволга, шиповник.
Над поляной увалы желто-розовых глиняных холмов, над ними тоже розового цвета скалы. Откосы, заросшие чахлыми, светло-зелеными елями, непонятно каким образом оказавшимися здесь – в пустынном и, как видно, сухом месте.
И над всем этим снежный пик необыкновенной красоты.
А рядом катит мутные бело-черные водяные валы мощная Каинды. Подумать только: из-под самого пика Победы! Чудовищно ревет, накатываясь на огромные валуны, перехлестывая через них, наносит серый ил на берега. Страшно смотреть на эту бешеную воду, слушать ее рев. Мы поставили палатку совсем рядом с рекой, и меня все время берет сомнение: не выйдет ли она из берегов? Снесет утлый мостик, и тогда отсюда только вертолетом можно будет выбраться.
Вечером к нам подошли мужчина и женщина из Тольятти лет около 40. Мужик, вроде бы, поймал 4 локсиусов. Летают еще желтушки и немного боедромиусов.
- Вон до той горы надо идти. Высота 4000. Одна дорога занимает 4 часа. Там и летают над скалами. Но сейчас их почти нет. То ли переловили всех, то ли какой-то перерыв. Из наших никто сейчас туда не ходит. Пока все выжидают.
- Ого, значит та снежная гора будет под 5000 – резюмировал я для себя. – А как вы добирались сюда?
- А вот так и добирались. До Фрунзе самолетом, до Пржевальска автобусом, а дальше до Энгильчека такси нанимали. Последний отрезок от Пржевальска до места стал дороже,  чем самолетом от Москвы до Фрунзе.
Тетка помолчала и добавила:
- Вот прибалтов, тех пограничники на своей машине возят. То ли заплатили хорошо, то ли подход свой имеют. Они вообще другие люди.
Когда они ушли, Володя сказал:
- Чтобы приехать сюда двум человекам, нужно 20-25 тысяч рублей (был 1992 год). И ведь едут. Едут хорошо снаряженные и, видимо, питаются хорошо, не так как мы: хлеб, вода, похлебка из бумажных пакетов.
- Значит, ловцы имеют доход с бабочек.
- А что ж, я считаю это нормальным. И, между прочим, не скрывают своих занятий. Главное у всех, конечно, это увлечение, а то, что есть и бизнес – это честно и нет ничего плохого.
Да, бассейн Сары-Джаза и тем более Ташкара и уголок от нее на юг до границы – одно из самых интересных, но и недоступных мест в Союзе. Особенно это усугубилось с распадом страны.
Вечерний лет был хорошим. Летели незнакомые ночные бабочки – обитательницы высокогорья.
Луна взошла, но только краешком из-под снежного пика, и так и плыла над горой, едва не задевая скалистый гребень хребта, погруженного в черную тень. Зато обратный склон ущелья был весь освещен и светился, будто присыпанный свежевыпавшим снегом.
На следующее утро спозаранку Володя, наспех собравшись, побежал на гору. Я тоже не удержался от соблазна залезть на четырехтысячник и, бросив машину, поплелся следом. Заодно и посмотрю, что за бабочки там летают. К вершине со скальной башенкой на макушке ведет еле заметная тропинка, протоптанная ловцами бабочек. Крутовато, да и высота дает о себе знать. На полпути тропа кончилась, дальше пошли откосы, из-за крутизны ползущие вниз под собственным весом. Такого я еще не встречал: земляные пласты, двигаясь как ледник, на перегибах растрескались, покрывшись сеткой трещин. Идешь по ним, как по живому телу, колышущемуся под ногами. А выше нависли каменные валы морен, со склонов пика текут сыпучие осыпи.
Чем выше, тем все мрачнее, все больше камня и меньше зеленой травы. Вершина уже совсем рядом. Она торчит зубьями, расколотой на отдельные глыбы двадцатиметровой скалы. С тревожными криками оттуда взлетели сразу 4 улара и, распластав крылья, планируют вдоль склона горы. Можно взять правее и идти по осыпям, а я упрямо карабкаюсь по скалам, лезу «в лоб» к вершине. Видно, как между утесами вершинных скал кружат две белые бабочки. Парнассиусы? Нет, это банальные понтии каллидице. И где их только нет!  Настоящие бродяжки, причем, отчаянные.
Передо мной грандиозная картина гор. Со всех сторон, на севере, западе и востоке вздыбленные колоссальные горные хребты, пики и зазубренные гребни, кое-где с  нашлепками льда и снега. Каменное море, хаос из серых, черных, рыжеватых и совсем светлых скал и осыпей, образующих цепи вершин. Вид как из самолета на горные узлы Акшийрак, Куэлю, пик Нансена.
Река Каинды отсюда, с высоты кажется недвижной, бело-грязной лентой, что-то вроде полосы тягучего крема. А шум доносится волнами. То нет его, то опять шумит.
Вот и вершинные скалы. Откосы их гладки, и чтобы взобраться на них, нужно быть хорошим скалолазом. За вершиной гребень обрывается разрушенными скальными стенами, зато на юг идет осыпистым и очень пологим откосом. Хоть бегом беги. Везде виден козлиный помет. Кое-где островки зеленых (точнее, с прозеленью) лужаек. Меж трещин в скалах букетики чудных белых цветов. Цветов здесь вообще много, и чем выше, тем больше разнообразия и тем мельче растения.
На кусочке сырой земли вижу отпечатки ботинка. Значит, и здесь ходят люди. А может это Володя? Кстати, а где же он? Я его давно потерял из виду. Свищу, но никакого ответа.
А прямо передо мной снежная вершина во всей красе. Я ощущаю ее ледяное дыхание, чувствую даже влажность снега. У ее основания проступил засыпанный обломами скал обрывистый край висячего ледника. Он подтаивает, с грохотом падают камни, шуршат ползучие осыпи. «Живет» вся гора, и шум отдаленных камнепадов с ее ледяных и скалистых откосов почти не прекращается.
Где-то журчит вода. Я уже давно слышу это подземное бульканье струящего ручейка. Да вон же вода блестит на дне цирка – узкой долинке между мореной и осыпистым откосом гребня.
Опять  понтия каллидице – вечная странница мечется, пролетая над гребешком.
А вот и крохотный парнассиус. Он без красных пятен и очень мелкий. Летает совсем низко и медленно. Боедромиус! – догадался я. – Тот самый высокогорный аполлон, которого все время ищет Володя!
Крадусь за ним. А он отлетит метров на 3-5 и сядет. Сидит на камешке, ерзает, прижимаясь к нему. То ли греется, то ли прячется. И верно, вот залез под камень. Я подбежал и накрыл сачком. Вот он, я вижу его в сачке. Дрожа от нетерпения, дернул, а сетка зацепилась за камень. Боедромиус  в один миг выскочил, взмыл в воздух и исчез за гребнем. Эх, досадно, хоть плачь!
Спустился вниз. Жарко, Пить хочется. У меня есть кусочек хлеба и булочка. Сижу, блаженствуя, пью воду из ручейка. И вдруг вдалеке вижу Володю. Кричу ему, но он не слышит. Машу сачком. Заметил, идет. Как хорошо, что я не успел съесть булочку! Все же будет для него какая-то поддержка.
Услышав рассказ о не пойманном боедромиусе, сын огорчился еще больше, чем я. Ему не попалось ни одного, хотя, по его словам, здесь идеальное место для него: мелкая осыпь, хорошо прогреваемая солнцем.
Еще и еще раз пересекаем осыпистый склон. Боедромиусов нигде не видно. Только один актиус мечется меж скал. Обидно…
А погода изумительная! На небе ни облачка. Под снежной горой гигантское нагромождение морен. Вал за валом, тянется цепь каменных холмов. Кое-где видны зеленые лужайки, и мы пробираемся туда. Идти по навалам огромных камней необычайно трудно.
Озерко. Где-то внизу журчит вода. А вот и зеленая лужайка. Мы не зря сюда пробирались, над цветочками вертятся некрупные, но яркие желтушки Штаудингера. Ловим одну за другой, благо сидящую бабочку поймать нетрудно.
- Нет, надо все-таки посмотреть скалы, где водятся локсиусы, - говорит Володя, - правда или нет, что они не летают.
Он уходит в одну сторону, а я в другую. Меня беспокоит брошенная машина, да я и устал. Ноги подламываются, коленки трясутся.
Сел отдохнуть. Свистят сурки. Гортанно перекликаясь, в воздухе играют альпийские галки.
Спускаюсь вниз, а склон все круче и круче. Мягкие травяные кочки пружинят под ногами, на почве все чаще видны трещины и разрывы. Склон ползет под откос. Как бы и мне не свалиться под обрыв!
Вдруг замечаю человека с сачком и перебираюсь поближе к нему.
Зеленый склон здесь перешел в осыпистый. Летают парнассиусы, и их-то и ловит человек огромным сачком. Молодой, худощав, очень высок. Спрашиваю, можно ли спуститься.
- Берите правее, слева каньон, - коротко бросает он фразу и продолжает махать сачком.
Еле бреду по буеракам, прыгаю со ступеньки на ступеньку. Здесь все оползает, почва разбита на куски, все исковеркано и изломано. Упавшие елки, сучья, гнилые колоды. Карагана юбата ощетинилась множеством колючек и пребольно жжется.
Почти по обрыву кое-как спустился в лог, заваленный обломками. Ручей бежит по сцементированному глиной галечниковому желобу. Он, то появляется на поверхности, то уходит под землю, под осыпь.
Попил водички и, спотыкаясь, будто пьяный, вышел на дорогу. Нет, такая прогулка уже не по мне!
Пришел в лагерь, упал на траву в тени, не могу отлежаться.
А река ревет, бушует, охлаждая холодным веянием водяных бурунов. Только что было жарко, а уже надо одеваться.
Разжег костер, вскипятил воду, Уже и солнце зашло, а Володи нет. Если через полчаса не придет, значит, что-то случилось.
Он появился внезапно. Я начал было его корить, он коротко буркнул:
- Ловил, пока летали.
- Кого?
- Вот смотри.
Красивые, новые для меня парнассиусы.
- Это что?
- Как что, локсиусы!
А я как-то уже и забыл про них.
- А где же большие красные пятна, про которые ты говорил?
- Уж какие есть. А разве тебе не нравятся? Красавцы. Я их целых трех поймал.
- Надо же, а в лагере говорили, что нет. Может новые выводки появились?
- Это или ловкий ход или вправду не могут ловить.
- Ну, тогда сегодня надо приготовить праздничные макароны! – с воодушевлением воскликнул я.
- Я тоже так думал, пока шел, - откликнулся счастливый ловец. – Завтра обязательно пойду туда опять.
- Только никому не говори, а то прибегут мигом, все скалы облепят. Пронюхают очень быстро. Судя по всему, сборщики здесь опытные.
- Я тоже не самый плохой сборщик, - впервые позволил себе похвалиться Володя. – Когда-то должно повезти и нам.
Сегодня 13 июля, и с этого дня нам действительно стало везти. Во всяком случае, с погодой.  Установились райские, теплые деньки. Безоблачно и солнце. И мы здесь на берегу реки под сенью берез были бы как в саду Эдема, если бы не мухи. Утром и вечером их нет, но с 9 до 21 просто  казни египетские. Облепляют тучей.
Здесь страна парадоксов. Высокогорье (2500 метров) и – жара. Вечные снега, ледники и – пустыня. Эдельвейсы и орхидеи. Корявые березы и тяньшанские ели, лесная герань и астрагалы. Особую остроту этому месту придавало  близкое соседство с высочайшим горным  узлом с двумя великанами – пиками Хан-Тенгри и Победы.
Утром мы не торопимся. Скалы, где живут локсиусы, обращены на запад, и бабочки начинают летать, когда солнце обогреет камни, то есть после полудня. Поэтому Володя не спеша раскладывает вчерашние сборы, а я заполняю дневник. Подошла вчерашняя соседка. Я спросил ее:
- Не в одном же месте летают локсиусы?
- Да, конечно, - ответила она, - вот прибалты остановились за несколько километров отсюда и тоже ловят. Причем,  по вечерам. Но никто не знает, как у них идут дела. Они индивидуалисты, считают себя европейцами, а нас – азиатами.
Тропа к скалам локсиусов идет сначала по травянистому наклонному плато, потом начинается крутой землистый гребень, заросший кочками типчака и шерстистой караганой юбата. Я вышел позже сына часа на два и пришел на место к часу дня. Володя стоит, ждет меня на гребне. Недовольный: не поймал ни одной бабочки.
- Вот там, видишь, они и летают меж скал, - показал он себе под ноги. – Единственный способ ловли, это караулить, сидя на уступе.
- Да, тут не побегаешь, - охотно согласился я.
- Эти скалы называют московскими, - продолжал Володя. – Недавно здесь упал Гансон (известный московский коллекционер). Но еще дешево отделался, кажется, сломал то ли руку, то ли ногу.
Попили водички с аскорбиновой кислотой и полезли занимать исходную позицию. Наш гребень, пологий и травянистый с одной стороны, с другой обрывается ржаво-желтыми утесами. Скалы крутые и очень разрушенные; на первый взгляд они кажутся неприступными, но если присмотреться, можно обнаружить ступеньки, чтобы спуститься хотя бы до середины высоты. Мы так и сделали, каждый выбрав себе местечко по вкусу. Я на одном утесе, Володя на соседнем. Я его вижу, но обзор ограничен из-за выступов скал. Погода хорошая, скалы уютные, кое-где поросшие травкой. Из трещин выбились и торчат ярко-зелеными пучками жирные хохлатки с желтыми цветами. Бабочек действительно совсем немного, но они есть. Они парят между скалами, то поднимаясь до верха утеса, то опускаясь вниз. Иногда присаживаются на цветочки или просто на каменный выступ. Вот летит одна. Я кричу сыну:
- Будь внимателен, направляется к тебе. Смотри выше, правее.
- Есть! – отзывается мой напарник, а затем торжествующее: - Поймал!
Полет локсиусов не быстрый, плавный. Но они довольно осторожны и пугливы. Сделал чуть резкое движение и они уходят в сторону. Конечно, ловятся на все. Трое из четырех благополучно улетают, но, сделав круг, возвращаются снова.
Сидим, жаримся, как на сковородке. Солнце палит прямо в лоб, от скал идет жар, все вокруг раскалилось. Тут и высохнуть можно, но азарт заставляет вытерпеть любые неудобства и лишения, а уж когда лов успешный забудешь обо всем на свете.
До 5 часов вечера Володя поймал 4 штуки, а всего за день 5, из которых две самочки. Мне повезло меньше, да я, видимо, и устал, потерял точность движений. Было несколько возможностей, но упустил. Уже хотел уходить, когда подлетела случайно одна, и я, изловчившись, сумел подцепить ее сачком. Всего одна бабочка, зато какая: локсиус!
Вечером мимо нас проходил ловец-любитель. Тот самый, которого я встречал вчера. Худой, как гончая, но не заморенный.  Экипировка у него прекрасная (в отличие от нас, похожих на бродяг) Он в куртке защитного цвета, в кепи с длинным солнцезащитным козырьком. Несмотря на жару, не раздевается. Опасается радиации, которая здесь действительно сильна. В руках огромный сачок  из цветной кисеи с длинной бамбуковой ручкой. Пижонистый, не то, что у нас, простые, самодельные.
Сказал, что ходил ловить боедромиусов. Был там же, где и мы вчера искали.
- Было много, а поймал полтора.
В ответ на мое удивленное лицо, добавил:
- У одного крыло драное.
Кроме того, мы узнали, что «Там одна мелкая сыпуха, сверху сцементированная пылью и жесткая, как наждак. Ногу не держит. Сорвешься, и будешь скользить до самого низа. Обдерешься до ушей. Бабочки плохо поднимаются на крыло. Поэтому и взял только двух». Послушать непосвященному, можно подумать, что речь идет об охотничьей дичи, например, вальдшнепе или бекасе.
Кроме того, мы получали информацию, что «паралаз здесь как грязи, достаточно только вечером выйти на дорогу. Там они и летают, спустившись с гор». Володя сразу заторопился вниз, бросив на ходу, что эта бабочка южная, довольно редкая и надо обязательно ее поймать.
Я немного задержался в надежде поймать еще хотя бы одного локсиуса, но он, подразнив меня, исчез и больше так и не появился. Очевидно, отправился на ночлег.
Спустился вниз, а здесь Володя ходит по дороге. Ни одной паралазы он не видел. Завтра собирается идти за боедромиусами на вершину высоченного хребта, что за рекой ограничивает нас с севера.
В лагере все на месте. Но река разбухла до угрожающего уровня. Это видно по тому, как под волнами скрылись все валуны, с утра торчавшие над поверхностью воды. По цвету вода напоминает грязную пульпу, разбавленную песком или цементную жижу. Серая, почти черная. Даже Володя, человек спокойный, выразил опасение, не выйдет ли к ночи река из берегов. Я же в темноте близко к воде даже боюсь подходить. Жуть берет от этого громового рева страшного джина гор. Кажется, что дрожит земля, так грозно и мощно бьется река о берега и дно. Она мне представляется живым пульсом грозных гор.
Вечерний лов был плохим. Движок барахлил, на чахлый свет бабочки не хотели лететь, зато пришли почти все ловцы с поляны. Собралось человек 10 парней, а один из них сказал: «На свет бабочки не летят, зато идут бабочколовы».
14 июля. Володя встал и ушел чуть свет. А день сегодня неяркий, тусклый. В воздухе какая-то дымка или мгла. Скорее всего, это пришла пыль с востока, из Китая, вызванная сухой погодой.
Днем я бродил по окрестностям, практически ничего интересного не поймав, а в 6 вечера поехал к верхнему мосту встречать Володю. Попутно подвез украинских молодоженов. Оказывается, выше по дороге есть поселок геологов (он-то и называется Ташкары). Молодой человек трагическим голосом пожаловался, что его молодая жена уже неделю не ела мяса, поэтому они идут, чтобы подкупить продуктов. Поселок почти брошен, но остался магазин и там продается рыбный «завтрак туриста», поведал он мне. Я довез их до поселка и не пожалел. Во-первых, поймал паралазу гелиос, причем, только благодаря своему попутчику.
- Вон паралаза летает, - сказал он спокойно, даже равнодушно, и по его голосу я понял, что сам он давно уже наловил этих южанок.
Немедля выскочил и тут же стал обладателем прекрасной летуньи. Она шоколадно-коричневая, почти черная с ярко-желтой окаемочкой черного глазка. Во-вторых, я увидел удивительную горную панораму. Снежные вершины, скалы и ледники подступали здесь совсем близко, нависая с бортов ущелья прямо к окрестностям поселка.
- Вот там дальше, - махнул рукой мой молодой знакомый, - сидит англичанин, ловит локсов. Он нанял киргиза, и тот у него, как слуга,  шерп и носильщик. Таскает грузы, готовит еду. А двух чехов, - продолжал он, - пограничники возят. Они мотаются с места на место и за это платят долларами, а пограничникам тоже жить хочется, и, значит, нужна валюта.
По всему заметно было, что денежный вопрос у молодожена был больным и занимал его не меньше, чем кормление молодой жены.
- Сейчас самая дорогая бабочка патрициус, - продолжал он. – Стоит тысячу марок. Зато и летает она выше ледников и снежных вершин. Пока доберешься, ноги до колен сотрешь.
Магазин оказался закрытым, Володю я тоже не встретил. Вернулся в лагерь, а он уже здесь. Только что пришел. И как это мы разминулись, - просто удивительно. Весь день он лазал по гребню четырехкилометрового хребта. Прошел километров 35, зато вдоволь наловился боедромиусов, поймав целых тридцать штук. Вот это класс! Давно он о них мечтал и наконец-то отвел душу. А здешние ловцы с поляны ходят на одно и то же место, приносят по 1-2 в день, а никто не догадается слазить на соседнюю гору.
- Все решило три фактора, - очень довольный, заметил удачливый охотник, - знание биологии и стации, ноги и везение.
- И твоя настойчивость, - добавил я. – Это, пожалуй, главное.
- Знаешь, я тут прикинул, - продолжал Володя, - одни только боедромиусы могут окупить всю нашу поездку. Это ведь еще и коммерческая бабочка.
Быстренько собрались и уехали, не глядя на то, что уже девятый час вечера. Володя торопится в другие места, а меня беспокоит река и мост. И верно, когда переезжали, он весь трясся под напором воды, а волны чуть-чуть не захлестывали деревянный настил. Еще на полметра поднимется вода, и мост унесет, как щепку. Уехали, не распрощавшись с соседями по поляне. Все заперлись по палаткам, отдыхают. А беспокоить их мы не стали.


                Бабочка, живущая под камнями

10 июля 1993. Мы стоим на перевале Талдык, что на  Алайском хребте, и нас интересует парусник симониус талдыкус, один из самых мелких парнассиусов, живущий в высокогорье.
Этот перевал освоен Володей давно. Здесь он бывал не один раз, облазил все горы вокруг за исключением одной, той, что стоит ближе всех, прямо на север от перевала. Сам он так рассказал мне об этом: «Тогда, в 1990 году я вылез из машины и огляделся: ближе всех стоит горка, осыпистая, бесснежная, для симониуса вполне подходящая. Но кругом столько других гор, а у этой встать лагерем плохо: нет воды и от посторонних глаз не скроешься, будешь все время на виду. Поэтому и разбил лагерь с другой стороны у ручья. Тогда я обошел большинство горок вокруг перевала – симониуса нигде нет. А на ту, ближнюю так и не собрался – не дошли руки. И надо же было так случиться, что в следующем году сюда приехал один бабочник, сразу же полез на эту горку и открыл подвид симониуса, которого, естественно, назвали талдыкусом».
И вот ирония судьбы: в том же 1991 году мы проезжали здесь по пути на Восточный Памир и опять же не обратили внимания на злосчастную для нас гору! Неудача наша была тем обиднее, что с симониусом связана целая история. Открытая еще в 19 веке, эта бабочка не ловилась энтомологами более 100 лет. Корифей лепидоптерологии профессор Кузякин даже писал, что вот жила такая бабочка и полностью исчезла. Вымерла. А все дело в том, что искали ее совсем не там, где нужно. Живет она на высотах около 4000 м, куда ни любители, ни профессионалы долгое время не наведывались.
А тот бабочник, когда напал на клад, сидел на месте несколько дней. Наловил большое количество и теперь возит в Европу крохотными порциями, чтобы не сбить цену.  Вот этого талдыкуса нам и предстояло найти, хотя бы повторно.
Проблема еще в том, что в высокогорье редко бывает погода, а для лета бабочек нужно тепло. Вот и сейчас, вышли из машины, а здесь пронизывающий холод. Маленькая тучка на глазах разрослась и закрыла полнеба; тут же полетела снежная крупа.
Мой охотник все же ушел на гору и пришел часа через полтора:
- Эх, нам хотя бы полчаса погоды!
- А что, неужели что-то есть?
- Вот, смотри, - Володя, раскрыл коробочку. На матрасике лежало несколько беловато-прозрачных неказистых аполлонов. – Собрал на камнях осыпи. Солнышко показалось минут на пять, и они вылезли погреться. Подбирал чуть живых. В общем, будем здесь ночевать.
Чтобы согреться, решили съехать вниз, в долину. Скатились до самого поселка Сары-Таш. А там, только приоткрыли дверцу, ревет зверский, ледяной ветер. Э-э, нет, надо назад! Там и то лучше. Рванули снова наверх, там под самым перевалом есть каменный отщелок. Это даже не ущельице, а скорее  пазуха, с трех сторон окруженная скалами. И хотя шел то ли дождь, то ли снег, здесь было относительное затишье. Быстро, чтобы не промокнуть, поставили палатку, натянули на себя все, что было из теплой одежды.
Хорошо, когда есть крыша над головой и стены от ветра! Раскочегарили примус, развели сухое молоко. Снаружи собачий холод, а в палатке «Ташкент», сладкий суп дымится ароматным парком.
- Гляди-ка, вершина напротив уже белая, - удивился Володя, выглянув за полог, - да и рядом с нами склоны стали седоватыми. Пожалуй, сегодня ночного лова не будет.
- Да где уж там, - откликнулся я, - нет нынче  лета. Даже скот еще не пригнали на пастбище. Большая задержка с теплом. Зато хоть отоспимся.
Всю ночь на улице капало, шуршало, но сильного ветра не было. Проснувшись, я включил свой радиоприемничек «Олимпик», но ничего не услышал: батарейка села от холода. На улице трава покрылась заледенелым снегом. По небу ходят клочья разрозненных туч, а над Алайской долиной зависло плотное черное покрывало.
Пока не растает, выезжать опасно, - вынес я свой вердикт. – Очень круто, снесет на скалы.
Делать нечего, мы  легли досыпать.
В девять часов я почувствовал тепло и разбудил сына.
- Вставай, погода хорошая!
Он вскочил в ту же минуту.
- Не будем завтракать, скорее на гору!
Солнечные лучи брызнули из-за скалы, и сразу потекло с обледенелой крыши, а через несколько минут машина была уже сухая и даже успела нагреться.
Покидали в машину вещи и помчались на перевал. Я жал изо всех сил, и мы оба горько сожалели, что проспали. Гора, на которой живут симониусы, уже виднелась ярко освещенная солнцем, что бывает редко. Там,  наверняка, уже летают бабочки.
- Выходит, нужно идти на место лова, не глядя на дождь, а потом ждать погоду?
- Выходит, что так. Надо ловить момент, который  бывает очень коротким.
У перевала мы заехали на зеленую седловину, спрятавшись за бугром. Дальше до горы можно добраться по гребню только пешком. Мой охотник за симониусами лихорадочно быстро собрался и побежал к месту лова.
По небу уже тянулись рваные облака, в дыры просвечивало солнце, поэтому горы пестрели желтыми пятнами света. А над «нашей» горкой, будто зацепившись за макушку, висело небольшое черное облачко.
«Своими испарениями гора сама образует тучу,  а, значит, и свою собственную непогоду,- вспомнил я слова своего более опытного сына. – Теперь все будет зависеть от того, сумеет ли солнце ее разогнать».
Я взял пару лепешек, кусочек колбасы, закрыл машину и, не торопясь, поплелся следом за сыном.
Опять вышло солнце, горячими лучами сразу обогрев все вокруг. Со стороны поляны, сплошь заросшей диким луком, мелодично тянули улары, кувыркаясь в воздухе, звонкими голосами перекликались клушицы, громко и тревожно кричал сурок.
Минут через 25 подхожу к осыпи. Володя со скучающим видом прохаживается поперек склона.
- Почему не ловишь?
- Было бы что ловить.
Оказывается, солнце еще не успело прогреть  корумник, и бабочки пока не показывались. Солнышко то выглянет, то спрячется, а камни еще не успели просохнуть с ночи. Но вдруг мой охотник оживился и побежал, пригнув сачок к земле. Взмахнул и, кажется, поймал.
Я пригляделся к осыпи и увидел у себя под ногами распластавшуюся, прижавшуюся к камню матово-белую небольшую бабочку. Будто подземные жители, симониусы выползали из щелей и грелись на камнях, стараясь вобрать в себя солнечное тепло. Это совсем маленькие аполлоны с желтоватыми, мягкими крылышками и черными (без красных!) пятнышками.
Пока холодно и бабочка не разогрелась, она малоподвижна, и ее можно брать даже руками. А если и поднялась в воздух, то летит медленно и очень низко, будто стелется над камнями и почти сразу же садится. Тут надо подбежать и накрыть ее сачком, имея при этом в виду, что бабочка, подобно бегающему жуку или таракану, может быстро заползти под завалы камней и тогда ее не так просто достать. Получается, что симониус – вот чудо! – почти подземный житель, бабочка – обитатель осыпей!
И совсем другое дело, когда солнце разогревает воздух. Тогда быстро летящего симониуса бывает даже трудно разглядеть на фоне сверкающих осыпей. Как ни странно, очень низкий стелющийся полет тоже мешает лову, и сачок то и дело цепляется за камни. Пока охотишься, изобьешь весь обод в клочья!
Со стороны посмотришь: голая осыпь из одних некрупных камней и никакой почвы. Но если приглядеться, тут и там виднеются растения. Вот мелкий лучок с фиолетовыми шарами, вот толстянковое растеньице, изящная хохлатка, сине-фиолетовые, желтые фиалки.
А рядом, над засолонцованными, глинистыми проплешинами горы носятся яркие крупные парнассиусы инферналисы и Джекемонта. Тут же многоцветницы и крапивницы – целый букет из роскошных красавиц. Я бросился их ловить, но сын остудил мой пыл, сказав, что они не представляют для него интереса.
Вскоре крохотное облачко, зависшее над нами, разбухло и закрыло солнце. Лет сразу же прекратился. Я пожаловался на холод.
- Идя на симониуса, надевай  зимнюю одежду, - отозвался Володя. – А еще знай: если поднялся выше туч, добрался до осыпистой макушки горы выше трех тысяч, там и ищи эту бабочку.
После полудня тучи сгустились и стали совсем темными. Пошел дождь, а потом и град. А под черной тучей распластав крылья, парит бородач-ягнятник. Наперекор непогоде поднялся туда, и кажется, что он играет, используя грозные силы горной природы.
- Вот и весь лет, - сказал Володя, - всего 45 минут. Часа через два солнце, может быть, и выглянет, но  не больше, чем минут на 15, как было вчера. И так каждый день.
Какое-то время мы высматривали сидящих бабочек, даже пытались искать, разрывая камни, пару штук нашли, но все остальные симониусы заползли еще глубже, и мы поняли, что охота закончена.
Можно было бы еще и подождать, погода в горах изменчива, в какие-нибудь полчаса на смену холоду может прийти жара, но в матрасиках у нас уже лежало достаточное количество бабочек-малышек, и мы  пошли к машине.
Тучи клубились, спускаясь все ниже, и вскоре закрыли всю гору, где мы только что были. Рядом гремел гром, снежная крупа жестко секла лицо, наступала почти зима, но мы знали, что под камнями сидят маленькие симониусы и ждут своего часа, когда солнце снова прогреет их осыпь, и тогда произойдет чудо:  бесстрашные бабочки-малявки оживут, выползут из своих убежищ, и серая осыпь расцветет трепыханием прозрачно-белых крылышек.

                Загадка Рюкбайля

И занесло же нас на край света, в Аксай, дикие горы у самой границы с Китаем! Это высокогорный сырт за тридевять земель, у озера Чатыркуль. Места неприветливые, суровые как тундра и это немудрено: ведь высота здесь более 3000 м. А тут еще и погода хмурая, с запрятанным в тучах солнцем, и, может быть, от этого волнистое плоскогорье имело унылый, серый цвет. На юге стеной стоял грозный хребет Кокшаал-Тау с бастионами каменных башен, убеленных снегами, на севере торчат остроголовые  пики хребта Ат-Баши с выползающими меж гор ледниками. Посередине этой обширной долины течет река Аксу, она же Кокшаал, она же Тышкандарья, бегущая на восток и, прежде чем уйти  в Китай, прорезающая всю мощь грандиозного хребта Кокшаала.
Если бы не погранзаставы, кое-где приютившиеся  под горами, то места эти были бы совершенно безлюдны. Но летом сюда пригоняют отары овец, да иногда приезжают охотники. Аксай славится обилием горных козлов теков и архаров.
Володя то и дело останавливал машину и обследовал глинистые овраги, поросшие жесткой щеткой чахлых трав, но бабочки, за исключением одной-единственной голубянки феретиадес, не попадались.
А приехали мы сюда не случайно. Володя надеется найти здесь высокогорных парнассиусов симо и боедромиуса. Эти бабочки замечательны своей изменчивостью, и в каждой местности живет свой подвид. Боедромиусы встречаются на Тянь-Шане, а симо только на Памире и Кунь-Луне. Лишь однажды, более 100 лет назад знаменитый сборщик Рюкбайль ловил симо на Тянь-Шане вместе с боедромиусом. Этот тяньшанский симо оказался настолько необычным, что его описали как особый подвид, очень отличный от других. К сожалению, Рюкбайль не сообщил, где именно он ловил необычного симо, и никому из энтомологов, несмотря на многочисленные попытки, не удалось повторить его сборы.
Опять этот загадочный Рюкбайль! Володя рассказывал об этом профессиональном сборщике не один раз, но, к сожалению, известно о нем немного. И это очень странно и непонятно, ведь с Евгением  Рюкбайлем еще в конце XIX века дружил молодой тогда еще Г.Грумм-Гржимайло и даже помог ему в написании одной из статей. Сам он не оставил никаких дневников, нет и его архива (по крайней мере авторам они неизвестны), поэтому о его деятельности можно судить только по этикеткам сборов и отрывочным сведениям очевидцев, так или иначе соприкасавшимися с ним. Это был обрусевший немец, живший в Сарепте на окраине Царицына (теперь Волгоград) и зарабатывавший на жизнь сбором коллекций птиц, мелких зверей и насекомых для одной из европейских торговых фирм. Вместе с двумя своими сыновьями он совершал длительные поездки в отдаленные районы Центральной Азии, какое-то время он или его сыновья жили и стационарно в Катон-Карагае, Джаркенте и Пржевальске. Из Пржевальска  Рюкбайль делал поездки по всей Киргизии и даже в отдельные районы Западного Китая. До самой смерти Е. Рюкбайль оставался верен своему призванию, до последней минуты занимаясь любимым делом где-то в глухом уголке Китая. Лежащим мертвым в палатке, с записной книжкой в руках, его нашел помощник-киргиз, отлучавшийся на короткое время за провизией в ближайшую деревню.
О его маршрутах можно лишь догадываться, так как этикетки очень скупы и, возможно, даже засекречены из-за опасения конкуренции со стороны других сборщиков.
Удивительно, его упоминают многие орнитологи (например, П.Сушкин, В.Шнитников), но никто из его современников и коллег по ремеслу не оставил никаких воспоминаний об этом интересном человеке.
- Вот лежат у нас в ЗИНе (зоологический институт) бабочки симо с этикетками «в горах южнее Иссык-Куля», а теперь и догадывайся, где они пойманы, - заключил Володя после очередного рассказа о Рюкбайле. – Ясно, что их никто больше и не ловил, хотя прошло более ста лет.
- А что думает по этому поводу Крейцберг? – спросил я, зная, что этот специалист из Ташкента занимается именно парнассиусами.
- Крейцберг предполагает, что бабочки пойманы где-то в восточной части Ферганского хребта, и я с ним согласен. В общем, примерно туда мы и едем.
После полудня показалось солнце, и все вокруг заиграло цветами разных красок. И жизнь сразу стала веселей, и Аксайский сырт предстал совсем в ином, более светлом виде.
По длинному и очень старому деревянному мосту дорога перешла с одного берега реки на другой. «Слава богу, есть мосты», - подумал я. Нет ничего хуже в пути, нежели незнакомые броды через реки, тем более в горах. И тут же показался другой мост, как будто бы целый, но подъехали ближе и увидели, что не хватает одного пролета, как раз над рекой. Проезжающая навстречу грузовая автомашина мелькнула и исчезла. Это был вездеход «ГАЗ-66», и мне показалось, что шофер что-то крикнул, высунувшись из машины.
Эх, раз уж не заладилось с утра, так и не везло нам весь этот день! Не раздумывая, съехал я с берега в прозрачную воду и тут же засел в трясине. Каменистое русло, сложенное мелкой галькой, оказалось зыбучей болота. Часа два, если не больше,   пытались ваыбраться из трясины. Чего мы только не делали: поддомкрачивали, пытались отводить воду, машина снова и снова плавно оседала, все больше погружаясь в воду, а ласковая на вид речка струлась вокруг, вовсе не собираясь нас отпускать. Честно говоря, приключение не слишком угнетало нас, благо вода была довольно теплой, а день вовсю разыгрался солнечный и яркий. И кто знает, сколько бы нам здесь пришлось куковать, не покажись на берегу легкового «газика».
Из кабины высыпали военные в зеленых фуражках.
- Ну, вы и забрались! – удивился молодой русский майор, пожимая нам руки. – Никак из самого Ленинграда? (У нас ленинградские номера) Ну, и занесло же вас втакую глушь!
Пока Володя разговаривал с майором, я, не мешкая, зацепил трос, и «газик» без труда вытащил нас на берег.
Пограничники тут же умчались, а мы поехали вдоль берега в поисках другого брода, пока не уперлись в юрту. На земле растянуты бараньи шкуры, огромный  пес, дружески виляя лохматым хвостом, не торопясь, бежал нас приветствовать. Из юрты высыпали детишки, а вышедший старик уже кричит:
- Эй, водитель, айда в юрту! Отдохни, чай пить будем.  Мой брат приезжал нынче  на «Москвиче» и тоже застрял, - «обрадовал» он нас в ответ на рассказ о наших злоключениях. – Простоял в реке целые сутки, пока не вытащили.
- А как же мы, где-то же должен быть брод?
- Надо искать. Хорошо искать… Вы подождите, я  лошадь заседлаю, вас провожу.
И мы едем вдоль берега в сопровождении чабана и его верной собаки.
Река здесь разлилась широко, разбившись на рукава. Эх, была, не была! Ринулся на хорошей скорости, проскочил две, три протока и все же завяз, замочив свечи. Пока я сушил мотор, старик уже привязывал волосяной аркан и… дедка за репку, бабка за дедку, Володя толкал, старик погонял коня, выбрались мы на берег.
И сразу и жизнь стала хороша, и аксакала мы готовы были расцеловать. Есть же добрые люди на белом свете!
Давно кончилась линия электропередачи, сопровождавшая нас все время. Наверное, мы попали в самое удаленное от людей место, потому что всюду, группами и поодиночке столбиками стояли жирные сурки и провожали нас долгим и изумленным взглядом. Нигде до этого ни я, ни Володя не встречали сразу так много этих зверьков.  Уже гораздо позже попалась мне заметка об эпидемии чумы, случившейся именно здесь в самом начале века.
«Эпидемия началась 23 июля 1910 года в ауле стоявшего на летовке в высокогорной  Аксайской долине  киргиза Султанова, который здесь охотился на сурков и, повидимому, от них и заразился. Проболел он два дня, и его похоронили по мусульманскому обряду. Через пять дней умерла его сестра – жена киргиза Тюлеченева, который через семь дней умер сам, а на следующий день умерли мать его, сын и сноха. В этом же ауле 25 июля умер киргиз Токубаев, через три дня умерла его жена, а еще через день умер брат его Ахун и жена последнего с годовалым ребенком.  Стоявшие поблизости киргизы, увидев страшную смертность, откочевали с урочища, наняв проходивших кашгарских сартов похоронить умерших и сжечь их имущество, что сартами было исполнено. 25 июля на этом же урочище умерла жена киргиза Асанходжаева. Муж ее отвез труп в Атбашинскую долину и похоронил на киргизском кладбище, а сам вернулся обратно, но вскоре умер его старший сын с женой. Тогда Асанходжаев похоронил их в одежде, а сам с младшим сыном, женой последнего и тремя внучатами перекочевал в Атбашинскую долину. Дорогой умерла жена младшего сына, которую похоронили по пути. Прибыв на свою зимовку, Асанходжаев умер 10 августа, а 11 умерла его внучка.  Оставшийся в живых младший сын, положив труппы отца и дочери в промоину около зимовки и, сложив туда же юрту, сундуки и всю домашность, все это в ночь на 12 августа сжег, а сам бежал, как потом выяснилось, в Кашгар, бросив на произвол судьбы своих двух дочерей.
Получив от волостного управителя донесение о появившейся повальной болезни, Атбашинский участковый начальник немедленно вместе с участковым врачем прибыли на зимовку Асанходжаева, где нашли брошенных детей живыми и здоровыми, но сильно истощенными.  Немедленно зимовка Асанходжаева была продизенфицирована, а урочище и все пространство до летовки на Аксае оцеплено карантином. Все могилы и место стоянки вымершего аула обеззаражены. Установленные в течение месяца наблюдения и обследование не показали  новых случаев заболевания. Эпидемия ограничилась 17 смертями».
Такой ужас случился в этом краю, но сейчас ничто не напоминало о смертях. Сверкало солнце, и сурки искренне радовались хорошей погоде. Мы приближались к перевалу Торугарт, месту знаменательному и известному по караванному пути, ведущему в загадочный Кашгар.
За невысокой грядой мелькнула серебристая полоска воды, похожая на мираж (а их сегодня мы видели несколько раз). Озеро Чатыркуль было огромной светлой лужей, разлитой по серой поверхности плоскогорья у самого подножья  каменного массива гор Ат-Баши.
Показались строения с башенными кранами. На перевале Торугарт, рядом с глинобитными хижинами возводились двух и трехэтажные здания таможни, гостиницы и прочих служебных помещений. Дорога раздвоилась, и одна из них пошла на юг через узкий коридор из колючей проволоки. Часовой в будке проводил нас скучающим взглядом. Вереница автомашин – автобусы, грузовики, легковушки – столпились на площадке, ожидая своей очереди на проезд в Китай.
А чуть в стороне, сразу за «системой», но на нашей территории стоял совсем невысокий, будто игрушечный, горный хребет из цепи каменисто-сыпучих горок-сопок высотой не более 300 метров каждая. Мой Володя так и загорелся:
- Вот идеальное место для  боедромиуса и симо! Скорее всего, здесь их и ловил Рюкбайль. И сыпуха есть, и макушки гор, и высота подходящая. Все совпадает! Знаешь, в этикетках пойманных бабочек сказано: «в горах южнее Иссык-Куля», а также «в западной части Центрального Тянь-Шаня». А на некоторых есть упоминание о каких-то никому неизвестных горах Корумкичи и перевале Кызыл-Арт. Известно, что Рюкбайль много собирал  в Китае, а значит, где-то переходил границу Киргизии. Может быть, как раз здесь. А если это так, то он просто не мог пройти мимо этой заметной песчаной гряды горок. Они легко доступны и сразу видно, что удобны для обитания парнассиусов. И все это согласуется и с мнением Крейцберга, который предполагает, что поимка бабочек сделана где-то в восточной части Ферганского хребта. Сам Крейцберг здесь не был, иначе обязательно слазал бы на эти горки. Он мужик пробивной, и для него никакие проволочные заграждения не помеха. А сбегать туда – раз плюнуть. Не будь заграждения, хватило бы и часа.
Я поддержал его:
- А ведь, возможно, упомянутые горы Корумкичи, как раз и есть эти горки. В переводе с киргизского корум – это каменная осыпь, а «кичи» означает «малый» А значит и весь перевод: «маленькие сыпучие горки». Как оно на самом деле и есть. А «Кызыл-Арт» (Красный перевал) может быть и Торугартом. Смотри: кругом желтые, почти красные глины.
Мы проехали еще два-три километра, и чем дальше, тем привлекательней выглядела эта крошечная гряда будто игрушечных горок. Наконец Володя не выдержал:
- Надо возвращаться в Торугарт, просить разрешение у погранцов. Пускали же нас на Памире в «зону».
Едем назад на таможню, хотя надежд, что от этого будет толк, мало. А там столпотворение: автобусы из Бишкека, Ташкента, Оша, народу тьма: старики, дети, молодежь. Едут, кто к родственникам, кто за товаром.
Офицер пограничник сказал: «Езжайте на заставу, это в шести километрах по дороге».
Гоним туда. Застава - большое двухэтажное здание за бетонным забором. Начальник заставы молодой симпатичный лейтенант принял вежливо, но сразу отказал:
- Я не могу, за таким разрешением надо ехать в Нарын.
Ничего себе, ближний свет, гонять машину по ужасной дороге 600 верст по горам!
- Да нам хотя бы на полчаса, вот здесь рядом с заставой!
- Я бы с удовольствием, но не имею права. За той горкой уже Китай, могут увидеть вас и китайские пограничники. Скандал будет.
Упрямый попался  молодой начальник. Ну, какой Китай, когда «система» на нашей территории.
- И потом, кто вас знает, еще в Китай уйдете.
Ну, это уже совсем какая-то глупость, однако лейтенант уперся, Даже рассказал про каких-то киргизов, недавно ушедших за границу. Вот беда, ну и пусть уходят!
- Сами подумайте, зачем нам Китай?
- А вам какая разница, где ходить? Вон сколько гор кругом, зачем вам сдались эти горелые сопки?
С характером оказался начальник заставы. Непробиваемый. Ему не объяснишь про какого-то там симо и про Рюкбайля, который шатался где ему вздумается.
Мы вертелись и так и сяк. Заговаривали и с замполитом  - никакого толку. В заключение лейтенант сделал нам комплимент,  сказав:
- А вы отчаянные ребята, в такую даль забрались! У нас таких еще не бывало.
Но нам-то от этого не легче.
Поражение было полным. Гнать в такую даль, почти найти (как нам казалось) и все бестолку. Как говорится «близок локоток, да не укусишь».
Удрученные, опустошенные, мы ехали молча, каждый погруженный в свои думы. Все дальше уезжали мы от зачаровавших нас горок, а они все стояли у нас перед глазами – из розоватой мелкой осыпи, действительно, будто обгоревшие,  с небольшими черными скалками на вершине.
– А, знаешь, - наконец прервал я молчание, - похоже, не одних нас сбивали с толку эти сопки. В 1873 году году здесь проходила шпионско-разведывательная английская экспедиция, руководимая неким Форсайтом. И при нем был молодой геолог Столичка, судя по фамилии, видимо, чех. Так вот этот Столичка написал, что на перевале Торугарт видел потухшие вулканы или что-то в этом роде. Потом  Мушкетов специально приезжал сюда, чтобы проверить выводы Столички. Ты же знаешь, тогда еще никак не могли избавиться от теории Гумбольдта о вулканизме Центральной Азии. Конечно, никаких вулканов Мушкетов не обнаружил, и я думаю, что речь шла именно об этих горках.
 – Да, они действительно похожи на вулканчики, - согласился Володя. – Но сейчас бы и Мушкетова сюда не пустили.
Как продолжение той гряды, на юго-западе показались красивые скально-снежные вершины, явно восточное окончание Ферганского хребта. Высота их, судя по карте, была за пять тысяч метров, но так как мы находились на высоком плоскогорье, то и вершины казались совсем небольшими, даже игрушечными, хотя и с висящими на них ледниками.
Ко всем неприятностям сегодняшнего дня прибавилась ужасная гребенка на дороге. От тряски вылетела резиновая втулка на амортизаторе, и машина загремела, стуча железом об железо.
Кое-как заехали в ближайший расщелок. Он оказался сплошь каменным, почти без растительности. Володя молчал, потом в сердцах произнес:
- Теперь не хочется и бабочек ловить. Была еще надежда, что здесь хоть как-то будет похожее место на те горки, а здесь сплошные известняки. Никаких осыпей, одни гладкие бараньи лбы.
Уже поужинав, опять распаляли себя рассуждениями о поимке неуловимого симо, и сын, не выдержав, готов был завтра опять ехать к тому лейтенанту. «Буду просить, неужели не поймет! Ведь пускают же иностранцев охотиться на архаров. Сам же об этом сказал!» Да, но архары – это его заработок, а чужие бабочки ему не нужны.
Утром задул ледяной ветер, и, все усиливаясь, гудел, как в каменной трубе. Несмотря на непогоду, Володя собрался и ушел в горы. Мы стояли в западных предгорьях хребта Ат-Баши, где-то невдалеке от знаменитого караван-сарая Таш-Рабат, построенного еще в глубокой древности.
Весь день ветер раскачивал и тряс нашу железную колымагу, и за все это время я, не вылезая из машины,  видел всего лишь двух бабочек:  понтию каллидице, осмелившуюся вылететь в такую непогоду, да еще крохотную шашечницу, диким ветром вышвырнутую из колючего кустика. Вырываясь из-за выщербленных скальных зубьев, ветер свистел зловеще, будто рассерженная змея, и этому гулу не было ни конца, ни края.
Бедолага Володя вернулся в восьмом часу. Черный, как головешка, губы потрескались до крови. Прошел по гребню километров 30 и за весь день поймал всего лишь двух случайных боедромиусов и двух актиусов. Тем драгоценнее эти бабочки! Измотанный вконец (он не берет с собой ни воды и ничего съестного) о возвращении в Торугарт он уже не вспоминал. Да и бесполезно было бы ехать туда снова.
Так закончилась наша экспедиция за тянь-шаньским симо. Нам не удалось его найти, может быть, это сделает кто-то другой? В том, что это рано или поздно обязательно будет, сомнений нет, но вот когда? А пока тайна бабочки с этикеткой «горы южнее Иссык-Куля» так и осталась неразгаданной.

Жемчужина Илийской долины

В истории изучения бабочек есть отдельные эпизоды, оставившие яркий след в этой области науки и увлекательного занятия. Именно таким было путешествие за чешуекрылыми уже упомянутого энтомолога Сергея Алфераки в горы Западного Китая, которые он совершил в 1879 году. Маршрут той экспедиции был выбран вовсе не случайно. Его подсказал Н.М.Пржевальский, только что вернувшийся из своего лобнорского путешествия и сохранивший самые яркие впечатления о горных долинах Восточного Тянь-Шаня.
Алфераки – один из плодотворнейших наших лепидоптерологов, и как жаль, что  эта его экспедиция на Тянь-Шань была едва ли не единственной. Вскоре он поступил на службу к Великому князю Н.М.Романову – тоже большому любителю бабочек, но маршруты его дальнейших поездок не представляли интереса для науки.
Участники экспедиции торопились еще и потому, что Кульджинский край, в то время входивший в состав Российской империи, в ближайшее время должен был быть передан Китаю.
Маршрут проходил по долине реки Или. О том, что представляли собой илийские тугаи, можно судить по образному описанию художника В.В.Верещагина, побывавшего здесь всего за девять лет до Алфераки. Вот как он рассказывает о ночевке под открытым небом у казачьего пикета, близ нынешнего Хоргоса. Всю ночь лай хозяйских собак не давал ему уснуть.
 « Да уйми ты, братец, как-нибудь своих собак!
– Никак невозможно, их теперь ничем не унять, потому зверя близко чуют.
– Какого зверя?
– Тигра.
– Разве есть здесь тигры?
– И! Просто такое множество; по речке вот с гор, почитай, что каждую ночь приходят.
– А близко подходят к вам?
– Да к самой избе, вот где вы лежите».
Вот в этих краях, в пойме Или между пограничным Хоргосом и Кульджой, С.Алфераки поймал удивительную сенницу, резко отличающуюся от всех своих сородичей. Если почти все сенницы – представители одного рода ценонимф – мелки и довольно неказисты, то ценонимфа монголика, как назвал эту бабочку Алфераки, на редкость красива. Это крупная бабочка с удивительным сочетанием цветов от почти черного до желтого,  с темными разводами на исподе крылышек и серебристым, будто с напылением металла, верхом. Но что более всего удивляет в этой бабочке, так это ее необычайно узкий ареал, то есть область  распространения, место, где она живет. Оказалось, что она обитает только на небольшом участке среднего течения Или. И вот тут выяснилось, что с названием у Алфераки вышла неувязка, ведь ни в какой Монголии бабочка не живет. Скорее всего, монголикой он назвал ее потому, что в те времена почти весь Западный Китай отождествляли с Монголией.
Впервые прекрасную ценонимфу мы встретили в далеком 1978 году. Тогда местом находки оказался Мынбулак – зеленое урочище на правом берегу Или, там, где сейчас в Алтын-Эмельском национальном парке успешно разводятся куланы (а заодно и хозяйские лошади, вытоптавшие когда-то чудесное урочище).
С тех пор прошло много лет. Редкая бабочка встречалась нам по Или у поселка Басщи, в тугаях у Борохудзирского моста. Но мало, мало. Все в единичных экземплярах. Было совершенно очевидно, что это не ее биотоп. Но где же, если не в тугаях? Ведь уже сама область ее распространения – пойма Или – говорит о том, что она обитательница пойменных зарослей. Ни в горах, ни в степи или тем более в пустыне ее и в помине нет.
– Болотина ей нужна, – уверенно предполагает Володя, – не хватает сырого луга (это было в 1993 году).
И вот мы едем на ту обширную низину, что протянулась вдоль дороги от Борохудзирского моста через Или на Коктал. Здесь, сразу от обочины, по правую сторону от дороги тянутся зеленые заросли, и не поймешь, что это: то ли тугай на сыром солонце, то ли заросший кустарником засолонцованный луг. Однако нога не вязнет, сухо, ходить можно. Все заросло кустами тамариска, колючего чингила, куртинами тростника; мочалами торчат кусты чия, кое-где солянки, ковыль, белыми островами сверкают голые проплешины солонцов.
Володя залез в кусты, и тут же раздался его крик:
– Есть! Летают ценонимфы!
– И через некоторое время возбужденно:
-  Много!
В прогалинах меж кустов, протоптанных скотом, реют те самые серебристо-серые бабочки, что мы ищем уже столько времени. Изысканные неженки, здесь они держались вальяжно, летали с ленцой, можно сказать, порхали, и ловить их не составляло никакого труда. Так вот она какая, ценонимфа монголика, редчайшая бабочка Семиречья! Она и действительно жительница засолонцованных, сырых тугаев. В кустах бабочки прячутся, видимо, от жары и солнца. Самцы уже изрядно потрепаны, а самочки совершенно свеженькие. Они крупнее и гораздо ярче. Сквозь серебро отчетливо проступает золото. Золотистое серебро!
– Я думаю, – сказал Володя, – что ценонимфа монголика живет на чие. Все сатиры развиваются на злаках, а здесь это самое характерное растение. Но одного этого, конечно, мало, нужно сочетание многих условий. Здесь одновременно и пустыня и болото. Засолонцованная глинистая почва, определенная влажность. Вот тамариск, чингил – изнеженной бабочке, вероятно, нужна затененность. А в общем, – продолжал он, – все эти условия создались благодаря близости подпочвенных вод. Здесь Борохудзир спускается с гор и весь уходит под землю. Образовался уникальный биотоп: влажная, почти парная пустыня, заросшая густой злаковой растительностью, да еще и засолонцованная.
Я смотрю на порхающую неженку, и мне приходит в голову мысль, которая может показаться странной: менее чем в двухстах километрах отсюда находится огромный город Алма-Ата, мегаполис с более чем полутора миллионами человек, и ни один из них не догадывается, что совсем рядом обитает такой уникум природы, чудо Казахстана, бабочка, олицетворяющая Семиречье. Чем не символ, эмблема Алма-Аты! Конечно, мне могут возразить. Орнитолог (специалист по птицам) назовет своего претендента, какую-нибудь расписную синицу, а ботаник, допустим, горный эремурус. Царь-цветок, божья свеча! И все будут правы. Пусть будут символы во всех царствах природы, как практикуют во многих странах Европы, а среди бабочек, я не побоюсь сказать – это божественная ценонимфа.
А пока бабочка продолжает беззаботно купаться в воздушных струях, наслаждаясь полетом и не догадываясь, что вся ее популяция висит на волоске. Придет кому-то из могущественных воротил в голову идея использовать зеленую низину под сельское хозяйство, распашут ее – и прощай, родильный дом ценонимфы.
Уже позже мы искали монголику и по реке Чу в очень сходных с илийскими условиями; и в долине озера Алаколь – ее нигде больше нет. Да что говорить о других районах, когда и на самой Или на уровне Алма-Аты и ниже она тоже не живет. Ее популяция занимает узкую полоску протяженностью не более 250-300 км. Это критически мало. Надеяться на то, что она останется жить в Китае, тоже не приходится. Там все давно уже распахано и засеяно, а прежняя глиняная, с мазанками Кульджа превратилась в большой ультрасовременный город.
Странно, что эта бабочка не вошла в Красную книгу бывшего СССР. А как хотелось бы, чтобы всегда жила эта лунная бабочка, осыпанная блестками серебра. И чтобы никому не повадно было покушаться на зеленую низину, надо бы заповедать ее, на первых порах включив в состав Алтын-Эмельского национального парка.
PS. В 2009 году начато строительство железной дороги из Алматы в китайскую Кульджу. Проектировщики (или власти) молодцы, догадались не пустить ее по правому берегу Или. Тогда были бы погублены последние в мире роскошные тугаи Алтын-Эмельского нацпарка. Но будет сооружен мост через Или. По слухам, его проектируют километров 8 восточнее существующего Борохудзирского автомобильного моста. Если это действительно так, то есть надежда, что родильный дом редчайшей бабочки сохранится. Пока. Хотя угроза остается. Все больше объектов появляется в этом небольшом уголке. И как там сейчас обстоят дела, мы не знаем, так как  уже более десяти лет не бывали в тех местах.

                Дорогой басмачей
      
«... Вид с перевала заставил нас остановиться: перед нами открылась панорама исполинских снеговых гор.
...Массивный снеговой хребет, как стена, протянулся передо мной на расстоянии каких-нибудь 30 верст, ...перед нами была местность, едва известная под именем Алай, а что лежало за нею, было никому не известно».
Так описывал увиденное в 1871 году с перевала Тенгизбай молодой путешественник А.П.Федченко, впервые достигший пределов Алая и Памира. Мы же теперь наблюдали как раз обратную панораму: стоя у подножья Заалайского хребта в местечке Арам-Кунгей, в широком створе долины реки Алтын-Дары разглядывали Алайский хребет, протянувшийся перед нами высокой зубчатой стеной.
- Там Тенгизбай, - Володя махнул рукой в сторону Алая - Прямая дорога на Фергану.
- Ну да, дорога басмачей, - поддакнул я. - Тогда, в 30-е годы им было удобно по горным тропам делать набеги на Фергану, а потом прятаться в непроходимых памирских ущельях, в той же Мук-Су. Вон, кажется, и тропа виднеется.
И верно, под вершиной Алайского хребта была еле заметна горизонтальная паутинка, очевидно, тропа, пересекающая осыпистый склон.
- А теперь и нам предстоит там проехать, - продолжал сын. - Сократим дорогу километров на 500-600.
- Ты что, шутишь?
У меня чуть мороз по спине не пробежал.
- Там же нет никакой дороги. Вот и на карту взгляни. Это же Алай, пятитысячные вершины. С басмачами нам не сравниться, те на конях гоняли.
- И все же, говорят, есть. В Дараут-Кургане все уверяют, а что  карта, так она устарела. Все местные по этой дороге ездят, а мы что, хуже? Тем более, на «Ниве» чего бояться!
У меня нет основания не доверять сыну. Наверное, и на самом деле дорога есть. Но вот какая? Я примерно представляю, что такое местные, да еще и самодельные дороги. Иногда волосы дыбом становятся от вида узкой дорожки, вьющейся по краю бездны. Что-нибудь подобное и здесь. Однако пылить по кочковатой дороге через Алайскую долину в Ош тоже не сладко. А здесь Фергана рядом, сразу за горами, а мы торопимся в аэропорт, куда через три дня должна прилететь  Тоня - Володина жена.
Чтобы успокоить себя и убедиться в существовании сомнительной дороги я стал расспрашивать местных жителей при каждом удобном случае.
- Есть, есть, - подтвердил молодой киргиз, учитель из местной школы. - На Кызыл-Кию. Ее строили вскладчину все наши кишлаки. И сами работали, и технику нанимали. Деньги собирали, а у кого не было, баранов сдавали. А я вот строюсь, приехал за водой, - добавил он и умчался на грузовике с флягами в кузове.
18 июля 1993 года.  В пять вечера, закончив лов гипонефеле Мауэра в окрестностях Дараут-Кургана, наконец, выезжаем. Отчаянные ребята! У нас, как всегда, не хватает времени. Кончилась вся еда, на исходе бензин, а мы собираемся, купив все это в захолустном кишлаке, сегодня же выехать в сторону совершенно неизведанного и даже таинственного перевала.
Кинулись в магазины, а они все уже на замке. Поздно. Местные девушки, у которых мы пытались наводить справки, хихикали, глядя на нас, а особенно на Володю, обросшего и немытого, в истрепавшейся, бедной одежде. Вот тебе и европейцы в дикой стране!  Про бензин и говорить нечего, все государственные заправки давным-давно позаброшены, а частных еще нет. Что делать? Казалось, выхода не существует. «А мой знакомый школьный учитель! - вспомнил я. - Он живет где-то на выезде». Едем в конец поселка, выглядывая строящиеся дома. Их много, и все их делают из необожженного кирпича, попросту из глины. Уже вечер, и все копошатся как муравьи. Где же в этой массе людей найти моего знакомого? Но вот вижу, как высокий киргиз машет нам рукой. Он! Ну, и «богач»! Как и все, он строит свой «особняк» из земли, которую берет тут же из ямы рядом со стенами дома. Запыхавшись, объясняю ему свою обстановку.
- Да, да, - кивает головой наш друг, - я бы вас  пригласил попить чаю, но раз вы торопитесь, возьмите вот хоть пару лепешек. А бензин можете купить тут у частника рядом, за дорогой. Он, конечно, берет дороже, но другого здесь нет.
Добрый киргиз объясняет, как найти продавца бензина, и мы через 10 минут уже стучимся в дверь утлой лачуги. На наше счастье хозяин дома. Заходим в жилище только из любопытства, чтобы посмотреть, как живут нынешние, «освободившиеся» киргизы. Это глиняная хижина, небеленая даже внутри. Прихожая и комнатенка. Пол земляной, чердака нет. Тут же молодая жена и люлька с ребенком. Какие-то коврики на полу и стенах. Низенький стол, сундук и тумбочка с радиоприемником. Запах дыма смешивается с запахом кислого молока. Типичные ароматы скотоводов. Кривые деревянные балки выпирают из потолка.
- Вот так и живу, - словно оправдываясь, говорит молодой еще парень, - пока не разбогател.
Да, действительно, убого. Так же жили  и 100 лет тому назад. Бензин у него в ржавой фляге из-под молока. Но бог с ним, главное, что это все-таки горючее, пусть даже оно продается втридорога!
Итак, мы вышли из положения и можно отправляться в путь. Но уже вечер, и наши планы не распространяются дальше того, чтобы найти дорогу, отъехать за населенный пункт и встать на ночлег. Мы уже знаем, что путь на перевал идет из соседнего ущелья, из кишлака Кызыл-Эшме. Кишлак выдает себя большим кладбищем, примостившимся у дороги на склоне горы. Немного жутко от вида высоких шестов с развевающимися конскими хвостами, рогами теков и черепами животных.
Смеркается. Жители кишлака провожают нашу машину удивленными взглядами. Остановились рядом с молодым киргизом, чтобы окончательно уточнить дорогу.
- Ехать можно, - говорит он спокойно. - Я вчера там проезжал... на «Урале». 12 километров дорога хорошая, а потом будет похуже.
Через три километра ущелье расширилось, слева открылся боковой отщелок. Рядом ручей, родник и даже дорожка, ведущая в соседнее ущелье. Тут же пришло решение вставать на ночевку именно здесь. Тем более, что уже поздно, и темнота опустилась в ущелье. Сегодняшнюю программу мы выполнили, но вот поужинать не успели и опять остались даже без чая. Лишь завели движок, как тучей повалили ночные мотыльки. Наскоро перекусили лепешкой и за дело.
Ночь была тихая, ясная, безлунная. Свет нашей лампы разрывал черную тьму южной ночи, озаряя сразу три горы. Летели удивительные бабочки, а больше всего серые древоточцы с длинным хвостом и острым шильцем на конце. Были волнянки, бражники, много медведиц кайя. Сборы получались огромные, пожалуй, одни из самых больших за сезон. С трудом оторвавшись от счастливой охоты, лишь в три ночи улеглись спать,  подстелив под себя тент. Уже не как цыгане, а хуже, как измученные бродяги. Вставшее утро высветило новые прелести нашего ущелья и местечка, где мы остановились. Рядом огромная рыжая скала, испещренная выбоинами и лунками, а из-под нее струится чудесный прозрачный родник. Но любоваться красотами нам некогда. Володя засел за раскладку пойманных ночью бабочек, я же, увидев сидящих на берегу ручья паралаз (это оказались Роксаны), кинулся их ловить. Мелькнула огненно-оранжевая желтушка Романова, да какая яркая! И летает, как птица, не догнать. Услышав мои возгласы, сын бросил раскладку и присоединился ко мне. Вскоре мы стали обладателями четырех паралаз и двух желтушек. Хорошее начало!
Возбужденные удачей, радостными мы уезжали мы со стоянки. Вокруг теснились каменистые, крутые откосы гор. Они серо-розового цвета, заросшие арчой, эфедрой и колючей вишней. У их подножия и вдоль речки, бегущей по дну, зеленая кайма зарослей.
А по дороге тоже сочится крохотный ручеек. Светлые прозрачные струйки, растекаясь, смачивают полосу каменистой дорожки не менее чем на 300 метров длины. И вдоль этой сырой полоски сидят бабочки: темные паралазы, оранжевые желтушки, гипонефеле, голубянки.
- Райское местечко! - так и ахнул я. - Гонялись за двумя бабочками целых два часа, а здесь их десятки.
- Да, такое я вижу впервые, - признался Володя, - желтушки Романова сидят кучками, как это бывает у боярышниц.
Разморенные жарой, бабочки взлетали неохотно, к тому же, когда их много, они теряют обычную осторожность, а потому ловить их не составляло большого труда. Я подвожу сачок против головы сидящей бабочки, слегка шевелю ободом, заставляя ее взлететь, и тут же у земли подхватываю сеткой. Почти так же делает Володя, но делает это, не церемонясь. Взмахом сетки он вспугивает бабочек, а затем легким движением догоняет в полете. Вначале у нас были одиночные удачи, которым я шумно радовался, но потом дело пошло на поток и каждый раз вскрикивать от успеха уже  надоело. Но, кажется, никогда еще за эту поездку я не был счастлив так, как сейчас.
- Скажи кому, что одним взмахом сачка поймал сразу семь желтушек Романова, разве кто поверит! - воскликнул я после очередного особо удачного броска. - Разве это не рекорд!
Володя молчал. Приглядевшись, я  понял, что он увлекся ловлей одной из голубянок.
- Агродиаетус ифигенидес – очень интересная бабочка, - пояснил он. – Надо обязательно подловить.
Нас не покидало радостное чувство, что мы попали в край непуганых бабочек, в леса счастливой охоты. Казалось, эти места забыты людьми, природа девственна и никто не нарушает ее красоту и гармонию. Не насторожил нас и грузовик, промчавшийся мимо. Расставшись с заповедным ручейком ярких желтушек, за следующим поворотом мы обнаружили поляну орхидей, сплошь заросшую цветущим ятрышником. Но далее идиллия кончилась вместе с ущельем, которое замыкалось горным цирком с короной палево-желтых скал, венчающих гребень Алайского хребта. А у подошвы красноватых глинистых предгорий приютился целый поселок скотоводов с овцами, кошарами, юртами, хижинами и людьми.
Вся дорога впереди теперь просматривалась до самого вершинного гребня. Она извивалась по склону, делая серпантины, и перевал по всем признакам был совсем близко. У меня как камень с плеч свалился: долой страх перед Тенгизбаем, еще немного, и мы будем на вершине. Зато теперь возрастает мое нетерпение: сейчас взбежим, а там такое увидим!
Но Володя методически и не торопясь ходит и ходит среди чахлых кустиков редкой здесь растительности, и все машет, и машет сачком. Крупных и ярких бабочек пока не видно, но есть  крохотные и малоизвестные сартские червонцы.
Вброд переехали шумную речушку, бегущую из-под кирпичных вершинных скал. Здесь склоны заросли ярко-красным эспарцетом, начались серпантины. Сбоку стоят  несколько юрт, женщины, мужчины смотрят на нас. Вдруг видим, из зимовки снизу к нам бежит киргиз, машет руками, кричит,   просит остановиться.
- Иди, молока хоть попей! Отдохнешь.
- Некогда. Торопимся! - кричу я в ответ. - Спасибо!
- Стой, стой! Сказать надо.
Пришлось остановиться.
- Дети сейчас уехали на грузовике. Голодные. Торопились, еду не успели взять. Вот, передайте им.
Сует в  руки лепешки.
- А это вам гостинец. Два кусочка курта.
- Да мы, скорее всего, их не догоним. Мы по дороге останавливаемся и едем медленно.
- Обязательно догоните. Они еще тише едут.
Пришлось взять, хотя я был почти уверен, что мы никого не догоним. Но не хотелось обижать стариков.
Десять серпантинов и мы на перевале. Правда, перевал какой-то странный. Дорога от него, не снижаясь, тянется вдоль склона, опоясывает гору и под скальными башнями уходит далеко-далеко, в конце заворачивая за утес.
Навстречу едет грузовик с пьяными пассажирами в кузове.  Остановились рядом, машут руками:
- Айда с нами, выпьем!
Кое-как отстали, а Володя сказал, когда они уехали:
- В следующий раз не надо останавливаться в людных местах. Пьяные могут и  побить.
- Ничего себе людное место на высоте под 4000! Кто же знал, что они здесь появятся. Ты лучше скажи, это перевал или еще нет?
- Конечно, нет, До перевала еще далеко, километров десять.
- Да, да, понятно, - протянул я. - Теперь я понимаю, что тогда из Арам-Кунгея мы видели паутинку как раз этой дороги под вершиной.
- Да, здесь хитро обошли крутое, узкое ущелье, сделав удобный объезд из соседнего. Дорога хорошая,  не очень крутая, сухая и без оползней. Народ сам строил, а он соображает лучше любых проектировщиков.
Мы въехали в предвершинный каменный цирк. Сверху над нами нависали утесы, вниз уходил очень крутой осыпистый склон, на котором четко выделялась зигзагообразная змейка древней  тропы, ведущей из настоящего ущелья Тенгизбай. Ослепительное солнце било прямо в лоб, и окружающие нас скалы, несмотря на высоту в четыре с лишним тысячи метров, казалось, дышали жаром.
Мелькнула черная, как смоль, бабочка.
- Паралаза гадес! - воскликнул Володя и выскочил с сачком. - Не знаю бабочки чернее этой, -  сказал он, возвращаясь с добычей. - Ее всегда ловят поодиночке на скалах на высоте в 4000 метров.
Через минуту появилась вторая паралаза и тоже стала нашим трофеем.
Вскоре дорогу нам преградили каменные завалы. Были и каменюги размером с дом. Где объехав, а где расчистив  россыпь, по узеньким проходам-туннелям кое-как  протиснулись между огромных валунов.
Еще немного и за поворотом обозначился спуск. Это значит, что мы на самом гребне Алайского хребта. Справа все та же гигантская скалистая башня вершины, впереди спуск в долину Исфайрамсая, а на юг открывается грандиозная панорама гор  Памира, которая так поразила когда-то путешественника Федченко. Мы тоже, очарованные картиной горных исполинов, пытаемся найти видимые отсюда сразу  три семитысячника из четырех, имеющихся в Советском Союзе. На пик  Кауфмана, то есть на вершину Ленина, мы уже давно нагляделись, а вот прямо перед нами, выглядывая из-за гребня Заалая, торчит самый высокий острый пик. Видимо, это пик Евгении Корженевской, а рядом трапеция пика Сталина (Коммунизма).
Едва мы остановились, мой неугомонный спутник тут же отправился на гору, в надежде на поимку парнассиусов симониусов, а я остался один. Снизу послышался шум, и на двух мотоциклах подкатили четыре парня. В белых рубашечках, подвыпившие, трясущиеся от холода. Один сразу подскочил ко мне:
- Одежда есть? Плащ нужен. Видишь, замерзли.
Глаза злые, лезет к машине. Чувствую, что все они на грани того, чтобы в одну секунду превратиться в разбойников, поэтому отвечаю как можно мягче:
- Да нет у нас, ребята, плащей.
- А в чем же ты ездишь?
- Вот! - я взял себя за борт пиджака.
- А это что? - тычет в окно машины.
- Так это же рюкзак! - обрадованный тем, что наш плащ завален где-то на дне, отвечаю я и достаю пустой рюкзак.
Парни как-то сразу сникли, и разбойничий пыл у них погас. Я же попросту, что называется, стал заговаривать зубы, спросив, где живут, кто родители и предложил сфотографироваться.
Это подействовало,  агрессивность погасла, и молодые джигиты с удовольствием позировали, а потом долго диктовали свои адреса.
В общем, расстались мы мирно и даже пожелали друг другу счастливого пути.
Володя пришел, поймав лишь одного  парнассиуса инферналиса, и мы тут же начали спуск. По серпантинам съехали в типичную троговую долину. По плоской зеленой равнине, извиваясь, бежит большая горная река. Заболоченные берега, старицы, озерки. А вокруг каменные горы, из которых самая эффектная та, что рядом с перевалом. Здесь она еще более живописна: светлые, палевого цвета зубчатые гряды скал, между которых лежат остатки снежников. Вокруг чудные джайляу, и об этом напомнила кавалькада всадников, среди которых выделялся молодой киргиз в красивой национальной одежде и в белой чалме. Они молча проехали мимо, направляясь в сторону зеленой долины.
- Вот уже и  баи объявились, - прокомментировал я увиденное. - Едет не один, со свитой.
- Я думаю, что это даже не бай, а хан, - дополнил сын. - Камзол-то у него чуть ли не золотом расшит, а где-то на джайляу его ждет белая юрта.
А у меня страхи как рукой сняло. Перевал проскочили, осталось только спуститься, а это уже ерунда. Так, по крайней мере, мне казалось. Но не приехали и одного километра, как вся эта идиллия кончилась вместе с плоской долиной. Все горы вдруг расступились, образовав перед нами пустоту, и впереди наметился явный провал. Было полное впечатление, что мы стоим перед гигантской ступенькой. Обрыв, пропасть страшной глубины.
- Кажется, сейчас будет круто, - скромно заметил Володя. - Интересно, как же тут пройдет дорога?
- Слишком мало сказано, - поправил я его, - мне кажется, что  сейчас начнется обрыв, а река сорвется водопадом. Непонятно, как тут можно съехать, разве что спуститься на парашюте.
И верно, дорога сразу нырнула вниз и пошла серпантинами головокружительной крутизны по навалам крупных валунов.
- Морены, - определил Володя, - сюда их, как бульдозер, когда-то выталкивал ледник. А мы теперь едем по их откосам, а это сорок пять градусов крутизны.
Я не ответил, так  как было уже не до этого. Вцепившись в баранку, я впился глазами в бугристую полоску дороги перед капотом машины. Страшные нагромождения обломков скал нависали с одного бока и отвесно падали с другого. Мозг сверлила одна мысль: «Как это хорошая дорога вдруг превратилась в настоящий ад?» Это было как наказание за беспечность, только что я был счастлив, что все позади, и вдруг эта пропасть, свалившаяся, как снег на голову. Вместо ровного гравийного полотна под колесами теперь шла черновая выемка по навороченным булыгам, кочки и петли поворотов чередовались один за другим, к  тому же все это с большим уклоном.
Сбоку зияла пропасть, и в нее каскадом белопенных потоков падал Исфайрам. На мгновенье оторвавшись от полотна дороги, я увидел в клочья  изорванную белую ленту реки. Вид жутковатый и живописный, надо бы остановиться, сделать фотографию, а вместо этого я гнал, торопясь поскорее спуститься. Не дай бог, встречный транспорт, как с ним разъезжаться на узенькой дорожке? Теперь же как я жалею об этом!
С надеждой я пытался заглянуть с обочины дороги в глубину ущелья: там, далеко внизу,  в пойме реки, будто в яме гигантской глубины путеводной звездочкой зеленела полоска леса и сверкала река, кажущаяся с высоты совсем крошечной. Ах, как хотелось поскорее очутиться там, совсем в ином мире, где так уютно и нет страха!
Мы стремительно теряли высоту, так, что закладывало уши. Наконец появились первые арчевые кусты на склонах, а затем и целые деревья. Уже вечер, темнеет, надо думать о ночлеге, а серпантинам все нет конца. Напоследок дорога была особенно ужасной: сплошные ступеньки, торчащие глыбы, по которым ползли, скрежеща брюхом,  петли поворотов, где за один раз не развернуться, и надо пятиться, едва ли не свисая передними колесами в обрыв.
Уже почти в сумерках съехали в низину, явно на дно давно высохшего  озера. Настоящий каменнй мешок, со всех сторон окруженный скальными кручами.
Измученные, оглушенные от перепада высот, мы вышли из машины и были поражены теплом и сухостью, почти жарой, царящей на дне ущелья. Это и понятно, ведь, за какие-то 50 минут мы  спустились километра на полтора по вертикали. А тепло и духота говорили о том, что мы не только оказались гораздо ниже Алайской долины, но и стояли на пороге жаркой Ферганской страны.
Глухо ворочая камни, рядом ревела река, вокруг теснились, вздымаясь высоко вверх, черные утесы. Всюду лежали огромные глыбы скал, меж которыми росли древние тополя с узловатыми, корявыми стволами. Под ногами шуршала сухая листва (а ведь была только середина июля), в свете нашей лампы, зигзагами пересекая черный бархат неба, носились стаи летучих мышей.
И опять мы опоздали, да и слишком устали, чтобы готовить ужин. И  тут я вспомнил про лепешки, которые должны были передать киргизским ребятам. Как я и ожидал, никого мы не догнали, и переданные лепешки могли съесть сами. Заочно поблагодарив хозяйку, мы с удовольствием поужинали домашней выпечкой, показавшимися нам необычайно вкусной.
Наутро, уверенные, что все трудности позади, мы не торопились, ожидая встретить впереди легкую дорогу. Вчера проезжающий мимо на лошади киргиз сказал: «Дальше дорога будет лучше, надо только проехать бугор».
Что это за «бугор», мы узнали уже через полкилометра пути. Опять пошли серпантины, может быть, не такие страшные, как вчера, но, подобно оврингам, прилепленные, к отвесным откосам. Смотришь: впереди дороги нет, она упирается в вертикальную стену.  А подъехал и обнаруживается под стенкой крутой поворот. Дорога чуть ли не  прыгает со ступеньки и вьется дальше вниз, но уже в обратном направлении.
Кое-как  съехали с этого «бугра», и тут пошли один за другим полуразрушенные мосты. Деревянные, с шатающимися, полугнилыми бревнами  - настилом, с огромными дырами, через которые видна кипящая пена бешеной воды.
Ущелье расширилось, выположилось, дорога пошла наезженнее, ровнее. Не успели мы успокоиться, ожидая увидеть первые кишлаки и людей, как из бокового ущелья вырвался горный поток. Брод!  Плюхнулись в воду, весь передок захлестнуло, струи хлещут через  капот. Конечно, свеча и трамблер намокли, но мы уже выскочили на мелководье. Подсушились, и снова вперед. Последним испытанием был железный мост, вставший «на попа». Подмытая с берега, одна опора провалилась, и мост вздыбило под углом градусов в тридцать. Проехали и его. Вскоре горы расступились и начались сады. Впереди замаячили домики первого кишлака. Все, приехали!
Но не успели мы умилиться от вида обжитого края, как дорогу перегородил шлагбаум.
- Вы нарушили правила, проехав по запрещенной для эксплуатации дороге, - заявил нам деревенский гаишник, еле державшийся на ногах от перепоя.
Вот тебе и вознаграждение за все страхи от пройденной дороги! Но мог ли какой-то гаишник испортить нам радость от того, что мы переехали через Алайский хребет! 
      
                По пути Семенова Тян-Шанского
                (За патрициусами на перевал Кокпак)
   Эту поездку,  может быть самую  впечатляющую или, по крайней мере, не уступающую по драматизму и опасности переезду через перевал Тенгизбай, мы совершили, заканчивая сезон 1993 года и, можно сказать, совсем неожиданно.
Возвращаясь из путешествия по Западному Тянь-Шаню в Алма-Ату, я был абсолютно уверен, что на этом заканчиваю свой сезон и вдруг ультимативное предложение  Володи: надо обязательно съездить на перевал Кокпак под Нарынколом. Ничего себе: чуть ли не к подножью Хан-Тенгри, Повелителю Духов, в страшные горы, куда ходят лишь альпинисты, пробираясь по вьючным тропам. Куда же нам соваться на машине! Я пробовал, было протестовать, доказывать нереальность, даже абсурдность маршрута, но сын переломил меня и настоял на своем. А теперь, когда все позади, как я благодарен ему за это! Своими глазами я увидел картину грандиозного хребта во главе с Хан-Тенгри, о которой с восторгом писал знаменитый путешественник П. Семенов:
«...Часа  три я пробыл на перевале, чтобы полюбоваться таким величественным видом, подобным которому едва ли можно где-либо встретить в мире...»
И речь здесь шла именно о том перевале, куда нам предстояло ехать.
Конечно, в эти места Володя стремился не случайно. В 1990 году он уже побывал здесь, пройдя несколько десятков километров от Нарынкола по гребню хребта четырехкилометровой высоты. На вершинах и остром, как лезвие ножа, гребне встречался чуть ли не нос к носу с горными козлами.
- Стоим друг против друга в каком-то десятке метров и мне, и козерогам деваться некуда, - рассказывал Володя, - с обеих сторон почти непроходимые отвесы скал. Потом потихоньку, осторожно ступая, теки стали спускаться, обходя меня сбоку.
На перевале Кокпак он нашел очень интересного и красивого  парусника патрициуса из рода парнассиусов. Потом его знакомый любитель-энтомолог из Германии  профессор Розе описал его как новый подвид, назвав именем первооткрывателя. Вот эта бабочка и была главной целью экспедиции, но, конечно, не единственной.
Нас трое: Володя, Тоня - Володина жена, я, да еще собачка Робин. Смешной скотч-терьер служит у нас послом мира при  любой встрече, а особенно у юрт чабанов. Никто не может удержаться от доброй улыбки, глядя, как маленькая собачка на кривых ножках бесстрашно бежит знакомиться с огромными и очень злобными  чабанскими волкодавами.
Ранним утром, выехав из Алма-Аты, по Кульджинскому шоссе  мчимся прямо на восток. За Кегенем сворачиваем в ущелье Каркары. Оно меня неожиданно порадовало  хорошим лесом из тянь-шаньской ели. Удивительно, что на картах лес нигде не показан,  хотя Семенов упоминает о нем все время. Река бушует и пенится, разбиваясь об утесы и обломки гигантских скал, свалившихся в воду. Ущелье очень оживленно, то и дело встречались всадники: в верховьях реки много летних пастбищ-джайляу. Еще одна приятная неожиданность: хорошая гравийная дорога, бегущая по дну ущелья.
Поднимаясь на перевал, Семенов свернул в боковое ущелье реки Кокджар. Это не совсем понятно: ведь оно узкое, скалистое, в то время как основное ущелье, напротив, расширилось, превратившись в обширную плоскую долину, очень удобную для передвижения.
Мы тоже сунулись было по Кокджару, рискованно переехав вброд через Каркару, однако ужасная дорога (а скорее отсутствие ее) заставила повернуть назад. Отчаянные ребята! При нас на  броде застрял грузовой "ЗИЛ", а мы благополучно проползаем мимо, на прощанье помахав рукой бедолаге-шоферу.
Дороги мы не знаем, а чабаны, почти не говорящие по-русски, ничем не могут нам помочь. На всякий случай забираем левее (ведь Кокпак где-то к востоку от нас), благо дороги здесь веером расходятся во все стороны.
Видно, что мы уже в самых верховьях реки. Дорога по выемке стала взбираться на гору, и долина внизу как на ладони. Всюду овцы, лошади, люди, юрты. Человек шесть женщин катают шерстяной рулон - изготавливают войлок. У другой юрты режут барана. Струйки дыма поднимаются над юртами, над кострами. Вот где видишь настоящий Казахстан, страну скотоводов и чабанов!
А дорога все хуже. Теперь уже видно, что в этом году никто здесь не проезжал, так как вся она усыпана свалившимися обломками камней, и поэтому Володе то и дело приходится выскакивать из машины, чтобы расчищать проезд. Но вот препятствие гораздо сложнее: наш путь пересекает грохочущая по камням речка. Воды не так уж и много, но русло завалено гигантскими каменными глыбами. Здесь только на «Урале» ехать, да и то с опаской и осторожностью. Кое-как перебрались почти ползком. Не успели вздохнуть с облегчением, а чуть отъехали, опять такой же брод. Этот переезжали уже чуть ли не в сумерках, поэтому не было так страшно, в основном за днище машины, которое вполне мог пропороть острый валун.
Володя, как штурман, с анероидом в руках следит за набором высоты, отмечая каждые 100 метров подъема. Очень важно подняться как можно выше, тогда и пешком останется меньше добирать.
- Три сто! - отметил он в очередной раз. - До перевала осталось всего 400 метров.
Очень неплохо, я никак не ожидал, что по бездорожью на машине можно  забраться так высоко, почти на вершину Терскея.
Выехали в травянистый, почти болотистый предвершинный цирк. Колея вдруг исчезла, мы едем по косогору, заросшему низкорослыми альпийскими травами. В логу стоит юрта, мужики, женщины, овцы, все столпились, глядя на нас.
- Правильно ли на Кокпак едем?
На лицах отразилось еще большее удивление.
- Эк вы куда забрались! Кокпак совсем в другой стороне. Вы как раз на Мингтур попадете.
- А как же нам теперь быть?
- А ничего, так и езжайте, - вмешался пожилой киргиз. - Там на горе дорога есть, по ней и до Кокпака доберетесь.
Сразу отлегло, не зря корячились.
- Хорошо вам здесь на природе. Красота, свежий воздух...
- Да уж и хорошо! - иронически протянула молодуха. - Каждое утро лед в ведре намерзает в  палец толщиной. Вот переночуете, сами увидите.
Но это уже ерунда. Главное, высоту набрали. Еще усилие,  и мы уже почти в темноте вскарабкались на вершинный взлобок. Перед нами широкая  седловина, вся в травяных кочках, какие бывают на сазах, высокогорных болотах. За овальным плоскогорьем почти угадывалась огромная долина внизу, а за ней горный хребет весь в тучах. Дикое, заброшенное в горах место. И вдруг далеко внизу замерцали огоньки поселка.  Один огонек отделился и двинулся в нашу сторону. Из долины Сары-Джаза поднималась машина! Я сразу вспомнил узкую дорожку, поднимающуюся от реки Оттук в каменную теснину Сары-Джаза, которую видели когда ездили за локсиусами на Каинды. Вот она куда ведет!
Натужно гудя, на гору выполз трехосный «ЗИЛ» и проехал мимо нас прямо по вершинному плоскогорью.
Полностью стемнело. На небе зажглись звезды. Почти зимняя стужа, казалось, стекала с обледенелого хребта стоящего перед нами. Но настроение самое радостное. Еще бы! Мы забрались на перевал через Терскей! Даже Робин, чувствуя нашу радость, с задорным лаем бросился во тьму исследовать незнакомую территорию.
Превозмогая холод, быстро разожгли костер, поставили палатку и забрались внутрь, чтобы поужинать, погреться да и укладываться на ночь. Страшно было ложиться на сырую, кочковатую землю, которая, казалось, до сих пор еще не  оттаяла с зимы. Снаружи тянул пронизывающе промозглый ледяной ветерок.
- Эй, вы, лежебоки, выходите  полюбоваться панорамой, - донесся из-за палатки Володин голос. - Такого вы больше нигде не увидите.
Над горами стояла ночь. Небо полностью освободилось от туч, и взошедшая луна осветила заснеженный, мерцающий голубоватым блеском хребет напротив. Зазубренная стена из остроконечных пиков протянулась от края до края с запада на восток, а где-то ближе к левому краю, возвышаясь над всеми, острым клыком торчала трехгранная пирамида Хан-Тенгри. В глубокой бездне у наших ног лежала долина Сары-Джаза, чуть правее внизу мерцали огоньки культурного центра, чабанского поселка, отмеченного на карте. Да, чтобы увидеть эту панораму стоило перебороть в себе страх и преодолеть тот нелегкий путь, что мы проехали накануне! Можно понять радостное волнение путешественника П.П.Семенова, первого из европейцев, увидевшего в 1857 году эту картину:
«...Когда же мы добрались около часа пополудни к вершине горного прохода, то были ослеплены неожиданным зрелищем. Прямо на юг от нас возвышался самый величественный из когда-либо виденных мной горных  хребтов. Он весь, сверху донизу состоял из снежных исполинов, которых я направо и налево от себя мог  насчитать не менее  тридцати. Весь этот хребет, вместе со всеми промежутками между горными вершинами, был  покрыт нигде  не прерывающейся пеленой вечного снега. Как раз посредине этих исполинов возвышалась одна, резко между ними отделяющаяся по своей колоссальной высоте, белоснежная остроконечная пирамида, которая, казалось, с высоты перевала превосходящей высоту остальных вершин вдвое...
...Только когда погасли последние лучи, освещавшие своим розовым блеском величественного «Царя духов» (Хан-Тенгри), я удалился в свою палатку».
Вот и мы теперь любовались этой панорамой при неярком свете луны.
Ночью мы мерзли, донимал ледяной ветерок, да и бока отдавили жесткие кочки под пологом палатки. Уже на рассвете выгнал холод. На крыше палатки слоем белого снега лежал иней. Трава под ногами хрустела, как пересохшее сено. Как и говорила киргизка, остатки чая промерзли почти до дна.
Вершины заснеженной белой стены алели в розово-желтом пламени взошедшего солнца. Теперь мы могли как следует осмотреться. Мы на гребне  Терскей Ала-Тоо, как раз на водоразделе бассейнов рек Или и Аксу в Китае. Это очень широкий и пологий увал, заросший мелкой степной травкой, похожей на типчак и называемой здесь  кобрезией. Много мелких альпийских цветов, похожих на ромашку, но разноцветных: оранжевых, сиреневых, белых. Огромная долина Сары-Джаза - сплошное зеленое джайляу. Но сейчас оно пустынно, нигде не видно ни скота, ни юрт, ни людей. Стоянки есть ниже, в долине Турука (так называется верхняя часть реки Каркары) да в боковых ущельицах притоков Сары-Джаза, укрытых от холодных ветров.
Широкая спина Терскея, полого поднимаясь, вела на восток. Мы долго ехали по разъезженной, сырой дороге; миновали стойбище из нескольких юрт с приткнувшимся к ним вчерашним «ЗИЛом» и поравнялись с каменной горой, стоящей по левому боку.  Впереди был спуск, на этот раз очень ненадежный, крутой, затяжной, по землистому откосу, сочащемуся водой и уводящему в глубокую долину, за которой просматривались далекие вершины.
- Вот там и есть Кокпак, - узнал Володя. - Надо спуститься на дно этой впадины, а потом подняться вон на ту гору. Там и есть перевал, на котором я ловил патрициусов.
- Крутовато, - заметил я, с  недоверием разглядывая извилистую, разъезженную и с глубокими колеями дорогу, виляющую меж скалистых останцов, торчащих всюду по склону, - тем более, что весь откос взялся водой. Похоже, здесь еще ранняя весна, и снег стаял только вчера.
Но делать нечего, я осторожно тронулся, хрустя ночным ледком. Уклон все круче и все больше ручейков струится по нему. Вдруг задние колеса ухнули в яму, и машина остановилась, как вкопанная. Газанул - колеса прокрутились, и моя «Нива» плавно осела еще ниже.
- Я же говорил, теперь не выбраться, - заканючил я. - Засели по самое брюхо, как в болоте!
- Какое болото, когда всюду камень, - засомневался Володя.
- А ты посмотри: сплошь дробленка в воде. Настоящая трясина!
И верно, каменная топь да еще и на откосе. Ничего не придумаешь более парадоксального. Впервые в жизни такое встречаю.
- Блокировку! Включай блокировку, - подсказал сын.
Передвинул рычаг устройства, исключающего пробуксовку колес, с замиранием сердца отпустил сцепление, и машина послушно вылезла из цепкого капкана.
Здесь выбрались, но дальше дорога еще хуже,  сплошная хлябь и вся в воде, ручьи сочатся из-под каждого бугорка.
- Все, дальше ехать нельзя, - снова забрюзжал я, - если и спустимся, то назад не выбраться. В Каркару за 60 километров придется идти, трактор нанимать. В миллион прогулка обойдется.
Володя молчит, значит, в принципе согласен. Выехали назад на бугор. Что делать? Попытаться найти бабочку здесь? Но Володя возразил: «Патрициус бабочка такая, что на одной горе есть, а на соседней не найдешь. Лучше уж дойти до места пешком. Думаю, за три дня управимся: день туда, день обратно и одного дня хватит, чтобы половить».
Володя с Тоней быстро уложили вещи, благо в запасе была и маленькая палатка специально для  пешей экскурсии.
- Может быть, Робина оставите? - предложил я. - Зачем вам такая обуза? У него и ног-то нет, так, какие-то кривые культяпки.
Тоня не согласилась, и Робин весело заковылял рядом с ними. Совесть меня все-таки мучила. Может и проехал бы я до Кокпака? Туда добираться километров 16, а то и все 20. Но ведь такая глушь! Искушать судьбу было слишком опасно.
Собираясь в одиночестве куковать несколько дней, я отъехал от дороги и встал, спрятавшись за один из скальных останцов, рваными зубьями всюду торчащими по плоской поверхности зеленого, кочковатого сырта.
Поставил палатку, постель застелил всем, что у меня было, вплоть до тряпичных чехлов из машины, но только лег спать, как сразу почувствовал пронизывающий ветер, холодный сырой хиус, потянувший с востока на запад. Я наглухо застегнул палатку, но от этого мало что изменилось. Несильный, но дующий ровно и не ослабевающий ни на минуту, ветерок, как насос, вытягивал тепло не только из палатки, но даже из моего спального мешка. Потому и спалось неважно, было холодновато, неуютно и казалось, что я пребываю где-то в воздушном эфире, покоясь на струях ветра.
Зато утро встало ясное, солнечное. Перед глазами, чем бы ни занимался, куда бы ни шел, все та же роскошная панорама снежной стены. На первый взгляд кажется, что это один хребет. Именно так воспринимал его и Семенов, называя всю видимую цепь гор одним хребтом Тенгри-Таг. На самом деле здесь в одну панораму накладываются одна на другую сразу несколько цепей: Сары-Джаз, Адыртор, Иныльчек и собственно Тенгри-Таг, в котором и находится величайшая вершина Тянь-Шаня - Хан-Тенгри. В конце XIX, начале XX века разгадкой этого узла занималось много экспедиций разных путешественников  и более всего в этом преуспел немец Мерцбахер. Он и определил местоположение Хан-Тенгри.
В первый день я совершил прогулку на вершину ближней горы. Она скалистая, с полосами снега по кулуарам, у основания поросшая мелкой травкой, самым ярким цветком которой был желтый альпийский мак, на фоне темной зелени, полыхающий как огонек.
В затишье у скалок порхали чернушки (меланопс) - нежные, будто бархатные бабочки. Мелькая оранжевым исподом, мимо промчалась желтушка, наверное, Штаудингера.
Под ногами хрустела мелкая осыпь из жесткого, как наждак, известняка. Где по скалам, где по осыпям я поднялся на вершину. Отсюда был хороший обзор на пойму Сары-Джаза. Сейчас пустынная, она казалась суровой, даже мрачноватой. Бугристая, буровато-зеленая древняя морена, заросшая мелкой травой. Видно, как на нее выползают два ледника - Семенова и Мушкетова.
Над вершиной, состоящей из развалившихся на отдельные глыбы скал, вилась пара неутомимых белянок - понтий каллидиц. Стремительно пролетая меж скал, волками рыскали красные крапивницы. И тут же пронеслись две светлые бабочки, явно парнассиусы. Неужели  патрициусы? Но летуний уже и след простыл, и вопрос так и остался без ответа.
Слева от меня гора Аюсай с огромным осыпистым боком, исполосованным паутиной дорожек и троп. Легкий шорох скатившегося вдалеке камня заставил меня поднять голову. Под самой макушкой горы, вдоль вершинного гребня медленно пробиралось стадо горных козлов. Серые, на фоне таких же по цвету осыпей, они были почти не заметны, и лишь движение выдавало их присутствие. Они даже не шли, а вышагивали, осторожно и чутко ставя ноги, чтобы не уронить камня. Мне стала понятна их тактика. Идя по гребню, они бы отчетливо выделялись на фоне неба, а так, на фоне склона буквально растворялись, невидимые ни с одной, ни с другой стороны.
Я же спустился по снежному восточному склону и попал в чудесное местечко, в каменистую котловинку, где всюду журчали ручейки, обрамленные изумрудной зеленью. В замкнутом со всех сторон пространстве было тепло и тихо, даже душно. Тут во множестве резвились бабочки, среди которых выделялись крупные, черноватые дельфиусы. Сильные парнассиусы, они носились, как угорелые, но мне уже было не до них. Я устал так, что еле доплелся до лагеря.
«Сейчас упаду и буду долго отдыхать», - мечтал я, забираясь в палатку, но тут же выскочил назад из-за промозглой сырости, исходящей от земли. Обычно палатка, концентрируя солнечное тепло, днем нагревается до духоты, здесь же, в высокогорье в ней было холодно, как в погребе. «Нет, пожалуй, стоит перебраться в машину, - решил я, - там хоть не будет продувать».
Опять наступила ночь, и если бы не струи воздуха, то можно сказать, что было тихо. Легкие порывы ветра волнами доносили шум Сары-Джаза. Издалека он вовсе не казался грозным, а, наоборот, даже успокаивал. Я лежал в машине, а из окон во все стороны открывался вид на звездное небо. Не мигая, звезды светились ярко, будто умытые. Машину слегка покачивало ветром, словно толкая в бока.
Глубокой ночью я проснулся и обомлел. Прямо напротив, далеко-далеко на вершине Кокпака горел огонь, как раз там, куда ушли мои энтомологи. Неяркий, но совершенно отчетливо видный. «Сигнал бедствия! - первое, что пришло мне на ум. - Что-то случилось с Володей и Тоней, и они жгут костер. Чего еще ради им  подавать сигнал в два часа ночи?». Еще и еще раз всматривался я в красное пятнышко, нет, в багровую точку на краю небосвода, она мерцала ровно и не тухла. Может быть звезда? Но нет, она была гораздо ярче других, отличаясь цветом, почти кровавым на фоне других, светившихся золотистым блеском. Свет фары идущей машины? Спутник? Время шло, а огонь горел на одном и том же месте, хоть тут же и иди спасать. Я терялся в тревожных догадках, успокаивая себя, что это какой-то обман зрения. Была еще мысль, что путешественники замерзли и просто-напросто греются у костра.
На рассвете огонь погас, и я наблюдал, как вспыхивали оранжево-розовым светом макушки самых высоких гор, и прежде всего Хан-Тенгри. Цветной свет разливался по всей  цепи гор, я чувствовал, как искрился и мерцал обледеневший за ночь снег на гранях и склонах хребта. Постепенно цвет все более тускнел, из розового превращаясь в белый.
Огонек горел и в следующую ночь и точно в том же самом месте, но теперь, поразмыслив, я пришел к убеждению, что это яркая звезда,  по случайному совпадению восходящая прямо на макушке горы.
Скучно мне не было. Я,  то любовался панорамой, то ловил бабочек, то отдыхал, раздумывая о чем угодно. Погода стояла отличная, и лишь временами легкое облачко цеплялось за макушку Хан-Тенгри. Удивительно, но, обозревая раскинувшуюся передо мной панораму, мне стало казаться, что я вижу округлость земли. Впрочем, я уверен, что так оно и было, ведь замечаем мы это, глядя в иллюминатор высоко летящего самолета.
Людей я не видел, и лишь дважды пролетал вертолет, перевозивший альпинистов к вершине Повелителя Духов. Одиночество горной пустыни со мной делила краснобрюхая горихвостка, жившая где-то поблизости и то и дело подлетавшая к палатке, чтобы проверить, здесь ли я еще. Лишь изредка надо мной пролетал какой-то крупный хищник, пустельга тряслась в небе, да вдали кричали альпийские галки.
На третий день легкая дымка стала заволакивать небо, и я решил, что это пришла пыль из Центральной Азии, из пустынь Западного Китая. Но во второй  половине дня дымка превратилась в тучи, заморосил дождь, и временами даже сыпалась снежная крупа. Я уже не на шутку стал беспокоиться, причем не столько за своих путешественников, они-то выберутся из любого снежного плена, а вот с машиной можно застрять.
Смеркалось. Я уже собирался ложиться спать, как из-за ближайшего бугра, в наступающей темноте вдруг выросли две фигурки с рюкзаками на плечах. Пришли! И как ни странно, рядом семенил живой и здоровый и, даже как будто не очень уставший, Робин. Тоня чуть живая, даже говорить не может, а Володя вполне бодрый.
- Ну, и как вы там, живы, здоровы?
- Все нормально, дошли в первый же день. Там кругом джайляу, юрты. Угощали, даже приглашали ночевать. Бабочки были, но мало. Поймал штук 10 хороших, но самок не попалось ни одной.
- А костер не жгли?
- Мы вообще огня не разводили, пили ключевую воду. А пришли раньше, потому что боялись снегопада. Завалит - может лежать несколько дней.
- Была только одна проблема, - добавила Тоня, - Робин сбил ноги об острые камни, а так путешествие он перенес хорошо.
Всего десять бабочек, а сколько волнений, страхов и приключений! А машина, которую гоняли за четыреста километров по жуткой дороге! Стоят ли всего этого наши скромные  трофеи? Конечно, стоят! Чтобы увидеть эту потрясающую панораму гор Центральной Азии, можно пойти на любые жертвы.
На следующий день мы уезжали. В последний раз бросил я взгляд на вершину Повелителя Духов. Горную цепь затягивала пелена туч, но макушка  гордого пика острым клином высилась над морем облаков, будто плавая в безбрежном океане неба.


                Казни амударьинские

В Узбекистане отчетливо начинаешь понимать правоту знаменитого немецкого натуралиста Б.Гржимека, сказавшего горькие слова: «Для диких животных места нет».  Плотность населения здесь зачастую такова, что не только диким животным, уже и людям негде жить. Сплошные поселки тянутся без перерыва на сотни километров. По долинам рек уже всюду вырублены пойменные леса, и на их месте теперь живут люди, строят дома, разводят сады и огороды. Лишь вдоль Амударьи, где проходит граница с Афганистаном, за проволочным заграждением, так называемой «системой», построенной СССР, пока еще сохранился настоящий тугай, узкой полосой тянущийся вдоль реки.
Чтобы побывать там, мы приехали в Термез для получения разрешения на въезд в погранзону. Из советской литературы мы знали о существовании заповедников «Тигровая балка» и «Арал-Пайгамбар» на острове посередине Амударьи.
– Что вы! – воскликнул молодой замначальника погранвойск, выслушав нас. – Ни в коем случае. В «Тигровой балке» сейчас театр военных действий. Вы же смотрите телевизор, душманы все время лезут из-за границы (дело было в 1994 году), а «Арал-Пайгамбар» вообще разбомблен нашей авиацией. В 88-м году афганцы высадились там, вот и послали туда самолеты. Поезжайте-ка лучше на 10-ю погранзаставу, – посоветовал он, подписывая пропуск. – Там хорошие тугаи и начальник толковый. Сейчас я ему позвоню.
И вот мы на погранзаставе километрах в пятнадцати от Термеза. Она притулилась к желтой сопке с развалинами древней крепости на вершине. Аккуратные домики за забором, вышка с одиноким наблюдателем. Любопытные солдатики окружили нас. Им скучно в этой глуши, поэтому любого нового человека встречают с неподдельным интересом. Угощаем их сигаретами, купленными заранее специально для этой цели.
На заставах мы не впервые. В удаленных уголках, например, кое-где на Памире, встречают очень сердечно. Так вышло и здесь. Старший лейтенант, совсем еще юный, но с железными нотками в голосе, выслушав Володю, протянул руку и представился:
– Дима.
Тут же по рации четко приказал:
– Двух солдат с автоматами и рацией срочно ко мне!
И пояснил:
– Без охраны я вас не оставлю, это опасно.
Тут зазвонил телефон, начальник взял трубку, послушал и кому-то доложил:
– У нас все в порядке, если не считать, что на остров высадилось одиннадцать афганцев. Ведем за ними наблюдение.
Вскоре к нам подошли двое солдат в полном обмундировании и с «калашниковыми». Я в ужасе: один из солдат двухметрового роста. В «Ниву» втиснулись с большим трудом. Автоматы упираются в потолок. Открылись ворота, и мы проехали, оставив след колес на вспаханной полосе, в святая святых – на нейтральную полосу.
Солдатик-узбек, открывавший ворота, доверительно сказал нам:
– В тугаи не ходите без оружия, опасно.
– А что там опасного?
– Как что! Кабанов много, и змеи есть. Кобры. Злющие!
Наши провожатые, на вид степенные (хотя обоим всего-то по 19 лет) ташкентцы Вовян и Олежка. Уже через минуту мы были в курсе всех бытовых дел на заставе.
Узнали мы и о том, что на чужом берегу три кишлака (дома и глинобитные заборы были хорошо видны невооруженным глазом). В этом году засеяли 150 га наркоты. Другого им ничего не надо. Отправляют через нашу границу. Там у каждого человека есть автоматы, пулеметы, пушки и даже танки. Стреляют каждый день просто так, для забавы. Я вспомнил слова Димы: «Не знаю, чем будем отбиваться, если полезут на заставу, у нас ничего нет, кроме стрелкового оружия, а все афганцы вооружены до зубов. Стреляют без промаха».
– Сейчас воды в Амударье много, а вот спадет, тогда начнут к нам ходить в гости, – сказал Вова.
– Ну и что тогда?
– Ловим. Иногда отстреливаемся. Недавно на соседней заставе двух наших офицеров убили. После этого из Ташкента приказали послать авиацию. Бомбили их берег в отместку (это еще при Советском Союзе).
Мы ехали по песчаной дороге, усеянной кусками и целыми ворохами колючей проволоки. Рядом роскошный тугай,  развесистые туранги, цветущая джида, заросли эриантуса: что-то вроде камыша, но еще мощнее и выше и с мохнатой метелкой на верхушке. Восхитительный медовый аромат цветущей джиды обволакивал нас волнами.
Я выехал на голый бугор и остановился. С высоты открывался хороший обзор на афганский берег.
– А вот останавливаться здесь не стоит, – сказал Олег, – очень уж привлекательная мишень – ваша красная «Нива». Кто его знает, возьмет кто, да и пальнет с того берега.
Замечание было очень верное. И как я сам об этом не догадался!
В кустах летали голубянки Христофа и тугайные, а также жемчужные хвостатки. Гипермнестры гелиос, на которую рассчитывал Володя, не было.
Зайцы-толаи лениво пересекали дорогу. Длиннющие и причудливые палочники сидели на веточках кустарников. Узенькие тропки уходили в таинственную глубину тростниковых дебрей. Кое-где за ними блестела водная гладь Амударьи. Выход к реке нам строго-настрого запретил Дима. За ней – Афганистан, там тугая уже почти не осталось. По голому берегу бродит скот, ишаки ревут, петухи поют. Берег весь открытый, ни зарослей, ни кустов.
Мы встали у кромки леса и сварили аппетитный суп из тушенки. Потом долго и неторопливо пили душистый чай. Ребята остались довольны, однообразная солдатская еда давно надоела.
Через каждые полчаса Олежка включал рацию и докладывал обстановку. Толковые ребята, деловые, хотя по возрасту  мальчишки.
Наконец стемнело. Завели генератор, включили свет, и тут началось. Бабочки полетели сплошным потоком, закружились, завертелись в дикой пляске вокруг лампы, мелкие, крупные, огромные. По песку у ног суетились здоровенные, мохнатые, страшноватого вида мохнатые фаланги (пауки), медведки – несуразные создания, напоминающие большущих сверчков, с ревом носились гигантские жуки  скарабеи, носороги, жужелицы, водолюбы, скорпионы двух цветов: черные и желтые.
Отправляя нас, Дима приказал ни в коем случае в тугае не ночевать. Мы и не собирались этого делать, зато провели у лампы до трех часов ночи, после чего, довольные ловом, поехали спать на заставу.
Сборов было так много, что на их раскладку и упаковку ушел почти весь следующий день. Наши сборы пришел посмотреть и полковник, тот самый, что давал нам пропуск, приехавший на заставу с контрольной проверкой. Он долго с мальчишеской любознательностью разглядывал насекомых, удивлялся их многообразию и количеству. Потом признался, что в ближайшее время уезжает.
– Уже есть назначение, – сказал он, – в Карелию.
И добавил:
– Жалко уезжать, привык я здесь. Я же в Термезе вырос, здесь моя родина. И этих козявок, что вы собрали, мальчишкой тоже ловил.
А я подумал о том, сколько человеческих судеб поломано в эти последние три года.
На второй вечер мы решили ловить на другом месте. Встали на щебнистом склоне горы, поближе к Амударье. Сразу, как только включили свет, полезло несметное количество жуков. Их было так много, что в воздухе стоял едкий запах, и я не на шутку боялся отравиться – слегка подташнивало, и начинала кружиться голова.
И вдруг в глухой темноте совсем рядом послышалось несколько автоматных очередей. Наши ребята засуетились, по рации пытались связаться с заставой, но из-за горы слышимости не было. Полезли на гору и через несколько минут прибежали взволнованные.
– Объявлена тревога! Прорыв границы рядом с нами. Надо срочно возвращаться на заставу. Уже выслана группа на задержание.
В несколько секунд мы побросали вещи в машину. Страха никакого не было, но в голове стояла одна мысль: успеем ли удрать? Ведь наша лампа в темной безлунной ночи была слишком хорошей приманкой для душманов. Может быть, на этот яркий свет они и полезли!
– Скорее, скорее, – торопили ребята. – Прорыв совсем близко, всего в трех километрах от нас. Духи могут появиться в любую минуту. Возьмут в заложники.
Словно подтверждая их слова, со стороны заставы взвилась сигнальная ракета.
Фары включить не разрешили, я ехал вслед за Олегом, который бежал, освещая дорогу фонариком. Сюда ехали по свету с опаской. Очень уж страшной показалась крутая дорога по склону горы, а сейчас в темноте проехали и забыли обо всех страхах.
Все же мы благополучно добрались до ворот заставы. А здесь сюрприз: тревога ложная! Оказывается, в автомашине, развозившей наряд, кончился бензин, а рация отказала. Вот они и стали подавать сигналы бедствия стрельбой.
Мы вернулись, чтобы продолжить лов. Я ехал и думал о том, что в работе у пограничников много от детской игры в войну. Да и сами они все почти мальчишки, даже их командир Дима. Хотя ведь гибнут же вот совсем рядом, буквально на соседних заставах. Значит, это вовсе не игра, а суровое испытание.
Через три дня мы прощались с Димой, с ребятами, ставшими для нас почти родными.
– Как у вас с бензином? – спросил Дима. – Залейте все емкости, что у вас есть. Литров двести я могу дать.
А мы молчим, так как вчера ночью под покровом темноты солдаты тайно продали нам две канистры бензина. Других емкостей больше нет. От бутылки водки, что мы хотели подарить Диме от чистого сердца, он наотрез отказался, а мы как-то постеснялись настоять.
– Оставьте себе, – посоветовал он, – у вас путь еще длинный, вам эта бутылка понадобится самим. Мало ли что ждет вас в дороге.
Милый, добрый Дима! Он оказался не прав, и, забегая вперед, скажу, что из четырех бутылок, что выкупила жена дома по водочным талонам и по льготной цене и дала нам в дорогу, как разменную и безотказную в наших краях валюту, не пригодилась ни одна. Две мы просто потеряли, забыв где-то на бивуаке, остальные привезли назад домой. Спроса на них за три месяца путешествия не оказалось, хотя бензин мы выпрашивали и покупали у многих. В кишлаках дехкане не пьют.
Через два месяца, объехав почти весь Узбекистан, мы снова направились в Термез. За это время все бабочки сменились, и Володя рассчитывал ловить совсем другие виды.
На заставе тоже произошли изменения: Дима уехал, но сменивший его Руслан встретил нас как старых знакомых. Он сделал все, как и его предшественник: вызвал проводника, и мы поехали за проволочную ограду в «зону».
Стояла июльская жара, не то, что в прежний приезд, в мае. Но тугай был все тем же: зеленой стеной, стоящей вдоль реки.
Вечером, только включили свет, началось настоящее столпотворение. Мотыльки, всякие козявки, а более всего жуки и жучки полетели сплошной тучей. Стукаясь о машину, они тут же падали с шорохом осыпающегося песка, и вскоре мы почувствовали их на себе, на своем теле. Они осыпали нас сотнями, тысячами, лезли по лицу, под рубашками, щекотали, царапались, пребольно кусались, а самое главное, попадали в глаза. Есть такие хищные жуки-жужелицы со страшными клещами-кусачками. Как тяпнет такой неожиданно под рубашкой, так и закружишься, запляшешь, причитая и взвизгивая, будто ужаленный шершнем. Многие жуки выделяют специфический запах; на простыне, на которой мы их ловим, он сохраняется годами (непонятно, почему это свойство не используется в парфюмерии). Мне он кажется ароматным, приятным, хотя Володя и не разделяет этого мнения. Здесь жуков было так много, что в воздухе повисло едкое газовое облако. Газ разъедал глаза, слизистую оболочку носа и кожу лица. Мелкие жучки стафилины (размером с самого мелкого муравья), кроме того, что кусались, лезли в глаза, совершенно не давая возможности работать.
– Накомарники! – вспомнил я.
Мы плотно затянули тесемки накомарников, которые до сих пор еще ни разу не употребляли. Это немножко облегчило положение, но ненадолго.
– Я больше не могу, – отбежав в сторону, сдался Володя. – У меня горит все лицо, жжет шею и раздирает нос.
Такого с ним еще никогда не бывало, обычно терпение его не знает границ. На лице и шее появились красные пятна и волдыри, как от ожогов. Под лампой и у простыни росла гора из осыпавшихся мелких жучков. Она шевелилась и расползалась в стороны. От нее-то и исходил ядовитый газ.
– Так и самих нас может завалить, – невесело пошутил я, – похоронит вместе с машиной.
Тут сообразил Володя:
– Будем присыпать их песком. Доставай лопату.
Мы отгребали живую горку и присыпали песком. Дышать стало полегче, но через несколько минут куча опять вырастала, и все приходилось повторять. Машина, кусты вокруг, палатка – все обросло живым ворсом из насекомых: кузнечиков, кобылок, сверчков, ночных бабочек. Рядом пели соловьи и жабы, курлыкали лягухи, выли шакалы, да так близко, что заглушали шум движка. Мы всего этого не замечали, так как работали изо всех сил. Мимо прогрохотал шедший из Душанбе в Москву поезд (дорога  сразу за проволочным заграждением). Ни в одном из окон его не светилось ни одного огонька. Они были затемнены и закрыты шторами.
– Как в войну, – сказал я. – Граница-то рядом. Как трахнут с афганской стороны из пушки. Могут просто так, ради забавы. Чего с них спросишь!
Сами мы со своим ярким светом работаем под прикрытием турангового леса. Нас с афганской стороны не видно, хотя, очевидно, зарево все-таки есть.
Когда уже в 4 часа ночи, закончив лов, мы вернулись к палатке, наш охранник, похрапывая, спал без задних ног. Заряженный «калашников» валялся у входа.
– Вот пример, какую биомассу могут составлять насекомые, – сказал Володя, отпихивая  ногой автомат в сторону. – Из мельчайших жучков набираются тонны.
Весь день после этого мы ходили с распухшими руками и лицами. Залечивая раны от волдырей, мазались тавегиловой мазью, а потом купались в мутной и холодной воде Амударьи. В горах Памира усиленно таяли снега, и река шла полноводная, желтая от ила и песка. Держась за тальниковые прибрежные кусты, мы окунались в воду и со страхом посматривали на стремительные водовороты и бешеные воронки, которые крутила мощная река.
Дневных бабочек было совсем немного: голубянки Христофа, редкие гипермнестры да обычные степные желтушки. Пели соловьи, захлебываясь, кричали лягушки, с афганской стороны доносилось пение петухов и рев ишаков. Своего охранника Лешу мы покормили и отпустили на заставу с наказом больше не присылать нам телохранителей. Амударья так разлилась, что вряд ли душманы решились бы сейчас переплывать ее.
Следующей ночью, хотя мы и переменили позицию, все повторилось так же, если не сказать, что летело еще сильнее. Только включили свет, как сразу же началась свистопляска. И откуда только брались все эти жучки, мотыльки и моли! Но на этот раз мы придумали еще более хитрый способ, чтобы избавиться от несносных жучков. Мы автоматизировали процесс, выкопав наклонные канавки. Живая куча из насекомых поплыла от нас самотеком в заранее выкопанные в песке ямы глубиной не менее полуметра. У нас тоже текло... из носа, из глаз.
В самый разгар самоотверженного сражения со стафилинами, щелкунами, жужелицами и скакунами сквозь рев движка совсем рядом с нами, буквально за ближними кустами раздались истеричные вопли, стоны и плач. Наши старые знакомые – шакалы «приветствовали» нас своим излюбленным способом.
Так выдержали мы три дня «египетских казней». В последний день резко усилилась пальба на том берегу. Строчили пулеметы, и бухали пушки.
– Кажется, нам пора отсюда драпать, – решил Володя, – как бы не высадился десант на наш берег. А у нас даже охранника с оружием нет. Чего доброго, еще влипнешь в историю.
Уезжая, мы слушали радио. «Свобода» передавала, что в Афганистане идут упорные бои.



                Белянка из каменного каньона

Когда едешь из Бишкека в Нарын, то перед Долонским перевалом обращает на себя внимание дорога, ведущая на восток, в сердце высоких Киргизских гор. Вот уж глухомань, запрятанная в путанице горных хребтов, и как заманчиво было бы побывать в этом затерянном мире!
– Вы можете проехать туда и кружным путем добраться до того же Нарына, – посоветовал нам местный киргиз.
Однако прошел не один год, прежде чем в 1995 году наступила очередь посетить этот дальний уголок.
С нами опять дочь Володи – Оля, которой исполнилось тринадцать лет.
Перемахнув через два перевала, дорога привела нас в высокогорную долину реки Болгарт, ниже по течению, называемой Малым Нарыном. Слева вздымались кручи неведомого хребта Джетим – таинственного, загадочного, редко посещаемого. Вскоре появились низкорослые ели и аул на берегу реки. Это Орук-Там – поселок скотоводов.
Чуть отъехали от аула, и тут нас заманило зеленое ущелье. Чистая речка, речная терраса, сплошь заросшая колючей и очень живописной караганой юбата, цветущей сейчас белыми цветами. Заросли низкорослой ивы, тополя, рябины. Бордовые в крапинку цветы рябчика, ревень, а выше по склонам  ельники. Тоже низкорослые, чахлые, высокогорные, а в перспективе проглядывает гора с пятнами снега.
Володя, не тратя попусту время, тут же ушел вверх по ущелью, а я принялся искать под камнями синих жужелиц-карабусов. Оле же интересно все: она прогуливается, с одинаковым вниманием разглядывая бабочек, жуков, цветы.
Через несколько часов Володя вернулся сверхвозбужденный:
– Ни за что не догадаетесь, кого я сейчас нашел! Сам бы никогда не подумал, что здесь может летать новая белянка.
– Белянка? Неужели есть среди них еще неоткрытые?
Я весь внимание и взволнован не меньше сына.
– Давай показывай скорее!
Белянка очень крупная, похожая на капустницу, но с узорчатой темной каймой по краям крыльев.
– Бабочку поймал в каменном каньоне, где сыро, лежит снег и кругом холодные скалы. Совершенно необычный биотоп. Мы попали в загадочную, неизвестную до сего времени страну.
– Затерянный мир, – подтвердил я. – Наверняка тут никто не бывал, такие горы кругом!
– Да, все дело случая. Могли проехать мимо, я мог задержаться на 15 минут, зашло бы солнце, да мало ли что! И мы бы сюда больше никогда не попали.
– В общем, один шанс из тысячи, и ты его не упустил.
Я рад не меньше Володи. На этот раз нам повезло, а сколько было невезения, когда новый вид открывали другие. Голубянка Татьяна, симониус талдыкус... Конечно, будем здесь ночевать и вообще жить, сколько потребуется. Что значит одна бабочка, да еще и самка! Надо обязательно ловить еще.
А погода совсем испортилась. Тучи заволокли все небо и опустились, закрыв даже ели. Заморосил холодный дождь, как бывает глубокой осенью. Одно хорошо: дров навалом, не пропадем!
Володя с Олей приволокли целую кучу еловых сучьев и коряг. С костром мы как за каменной стеной.
Остаток дня пролежали в палатках, забравшись в спальники. А дождь не кончается, под монотонный шорох так и легли спать.
На следующий день все повторилось с той разницей, что перерыв между зарядами осадков был не более часа и мы успели лишь позавтракать. С девяти часов, как начался морос, так шел, не переставая, до пяти вечера. Получилось такое же сидение, как у желтушки Ершова. И там и здесь горы, холод и сырость. И бабочки такие, что стоят одна другой. И даже место похожее: елки, ядовитая зелень, высокогорье.
Мы лежали или сидели в палатке, наблюдая за своими соседями – парочкой соловьев-красношеек, гнездящихся в непроходимо густых кустах колючей караганы, да время от времени прилетающей в гости черногорлой завирушкой. Иногда мы слышали тревожно-требовательные голоса арчовых дубоносов, им вторили визгливые покрикивания сурков. Словом, несмотря на дождь, жизнь шла своим чередом.
Вечером небо расчистилось, и на ледяном небе засверкали звезды. Установилась холодная ночь, обещающая хорошую погоду. И верно, утро встало ясное, и даже с инеем. Но почти сразу же с восходом солнца стали подниматься клочья тумана. Выпавшая за несколько дней влага быстро испарялась, и в небе, набухая на глазах, росли тучки.
Спешно, пока не испортилась погода, Володя с Олей ушли вверх по ущелью. У Оли есть полиэтиленовая накидка, а Володе не привыкать мокнуть под дождем. Однако все обошлось, и оба вернулись после обеда, так и не дождавшись лета белых бабочек. Тем не менее оба веселые. У каньона жгли костер, чтобы согреться, катались на снежнике. Оля принесла большой рог тека. Правда, как она говорит, от него здорово несет козлом.
На следующий день Оля осталась в лагере. Володя ушел рано, я же, не удержавшись, договорился с внучкой, что отлучусь ненадолго, и быстрым шагом отправился следом. Хотелось взглянуть, что за удивительный биотоп у незнакомой белянки.
Тучка висит над горой, но солнце уже разогревает склоны. Хрустит ледок на промерзших за ночь ключах, ноги быстро промокли на сырой траве.
Почти все дно ущелья занимает галечниковое русло реки, по берегам желтеют лютики, дикий лук, чеснок. Да, здесь высота. Валяется череп тека. С него-то, видимо, и отвалился рог, который вчера принесла Оля.
Ущелье все уже, река вошла в скалистую теснину. Тут промозгло сыро, обледеневшие снежные поля наледей и нерастаявших лавин местами перекрывают реку, а скалы, несмотря на взошедшее солнце, все еще холодны как лед.
Володя уже стоит под скалой с сачком наготове.
– Еще пока рано, – пояснил он, – но скалы скоро согреются, и бабочки начнут летать.
И вдруг я вижу белую бабочку, мелькнувшую на темном фоне глубокой тени. Воспарив голубком, она тут же прилепилась к скале совсем невдалеке от сына. Кричу ему. Он карабкается по обломкам скал, а я издалека направляю его.
– Вижу, вижу! – слышу я его голос.
Вот он взмахнул сачком, и вспорхнувшая бабочка прервала свой полет.
– Есть! – радостно завопил он. – Самец! Как раз то, что надо! Без тебя бы не поймал.
Опять туча закрыла солнце. Мы лезем выше, карабкаемся по дну теснины. Ручей падает здесь каскадами, забит обломками скал, а местами и снегом, превратившимся в фирн и даже в натечный лед. Идти по нему совершенно невозможно, подошва скользит по гладкой, как стекло, поверхности. Всюду с бортов, по скалам, по каменным кулуарам сочится вода. Скалы мокрые, холодные, неприветливые. Они круто нависают над каньоном, того и гляди, сверху свалится скала или глыба льда. Я поднял вверх голову и увидел... дикую козу. Уставившись на нас немигающими глазами, она стояла на макушке утеса, как изваяние. Грязно-желтая шерсть, маленькие рожки, борода.
– Смотри, там за ней и другие, – прошептал Володя, – кажется, с козленком.
И верно, по гребню легкой походкой шла другая козлуха с семенящим за нею детенышем. Так мы и стояли, глядя друг на друга, после чего козы бесшумно, как привидения, скрылись за гребнем.
Карабкаясь, где по наваленным глыбам, где по вмерзшим в лед обломкам камней, мы выбрались из каньона. Впереди желтели овальные склоны гор, покрытые прошлогодней травой, с пятнами снежных полей и грядами торчащих скал. Свежей зелени тут совсем нет, снег только-только сошел, растаяв еще не везде. Может быть, именно эти травянистые склоны – биотоп нашей белянки? И правда, белые бабочки реют кое-где над едва просохшей мертвой травой. Я гонюсь за одной, ловлю... и обнаруживаю в сачке яркого и цветастого аполлона.
– Нет, нет, – подтверждает Володя. – Здесь летают одни дельфиусы. Нашей белянки здесь нет, она живет только в каньоне на скалах. Это уже проверено.
Подумать только: белянка – любительница высокогорья, сырости и холода!
– А я знаю, как ее назвать, – приходит вдруг мне мысль.
– Как?
– Пиерис каньона. Или пиерис петро – каменная белянка. Правда, хорошо?
– Надо еще доказать, что это новый вид.
– Это верно. Тебе не кажется, что она похожа на деоту?
– Очень похожа, но представляешь: Восточный Памир и север Киргизии. Расстояние огромное, и в этом промежутке никто никогда не ловил ничего подобного. К тому же биотоп другой. Та летает на сухих скалах, эта в сыром каньоне. Есть какие-то белянки в Гималаях, кто знает, может, эта из тех… В общем, надо разбираться. Возможно, это подвид деоты. Даже скорее всего.
– А можно еще пиерис Ольга. В честь Оли. Она все-таки вместе с нами открывала.
Явно я делил шкуру неубитого медведя.
– В честь Ольги уже есть бабочки. И даже растения.
– Ну и что, есть желтушки, а белянки-то нет!
Мы вернулись в теснину. Опять солнце осветило скалы, и тут же снова появилась роскошная белоснежная летунья. Балериной она порхала в проеме каньона неторопливо и величаво, точь-в-точь как парнассиус. Потом спустилась к речке и направилась прямо на меня. От волнения я взмахнул довольно неуклюже и постыдно промахнулся. Бабочка ускорила полет и, взмыв кверху, вдруг прицепилась к розовому цветочку под карнизом утеса. Я отчетливо разглядел ее, она сидела в каких-то пяти метрах надо мной. Она шевелила крылышками, ползала по цветку, потом вспорхнула и полетела вверх по крутому скальному кулуару. Сгоряча я полез следом. Бабочка все сидела, но где там: кулуар оказался мне не по зубам. Тогда не выдержал Володя и стал карабкаться сам. Из-под его ног сыпались камни, и один, срикошетив от скалы, пребольно ударил меня по ноге. Хорошо, что удар пришелся по грубому башмаку, он спас мне палец. Чтобы не отвлекать ловца, я не издал ни звука. И хорошо сделал: мой смелый охотник все-таки добрался до заветной скалы. Хлопнув сачком, мгновенным движением тут же перевернул его, и вторая бабочка в наших руках!
Третья бабочка налетела сама. Привлеченная белым сачком, она хотела на него присесть. Тут Володя из самого неудобного положения, прилепившись к отвесной скале, исхитрился быстро крутануть сачком, как ковшиком зацепив опрометчивую летунью.
Во второй половине дня солнце проглядывало все чаще. Нагрелись скалы, прогрелся воздух, и мы уже не мерзли. Да и бабочки появлялись все чаще. Они порхали, паря в теснине между утесами. Поднимаясь все выше, выискивали розовые и белые миниатюрные цветочки, торчащие из трещин каменных скал. Будто фарфоровые колокольчики, эти изящные цветы встречаются лишь в высоких горах, и всегда диву даешься, как вырастают они среди этих мрачных и угрюмых скал. Позже я пытался их определить, и, кажется, ближе всего к ним подходят названия дриады и куропаточьей травы – растений арктических тундр и суровой альпики.
Бегать здесь было немыслимо, поэтому мы сидели на своих неудобных приступках, поджидая, когда порхающие, будто лепестки белых цветов, летучие красавицы соизволят пролететь мимо. Чудно пахла какая-то травка, а прямо напротив трепетал краснокрылый стенолаз – редкая птица высокогорий, в полете похожая на огромную бабочку с мелькающей радужиной огненно-красных крыльев.
Это романтическое сидение на утесах каньона напомнило мне охоту на локсиусов – близких родственников автократора, за которыми мы ездили в Центральный Тянь-Шань, чуть ли не под пик Победы. Но даже и те роскошные аполлоны давались легче, чем эти изысканные аристократы арктических горных высот.
- Подумать только, – рассуждал вслух Володя. - Больше 100 лет ловят в Киргизии бабочек, а ведь никому не попалась эта белянка. Хотя какие-то слухи ходят. Не хуже, чем о снежном человеке.
Да, кто бы подумал, что в холодном скалистом ущелье у самых снегов летает неизвестная шикарная бабочка!
На следующий день Володя опять ходил в каньон, а я на склоне горы ловил чернушек (мета) и нежно-голубых голубянок (купидо буддиста). Рядом в еловой чаще хриплым басом рявкал козел косули, а над головой булькал ворон. Потом я увидел, что в лагерь на коне приехал джигит, и быстро спустился на подмогу к Оле.
Оказывается, это участковый милиционер в довольно затрапезном виде приехал проверить, кто мы такие. Но я от защиты перешел к нападению и сам стал выговаривать ему, причем делал это совершенно искренне. Я спросил строгим голосом:
- Скажите, а что это за порубки у вас тут производятся?
И показал на свежие пеньки из-под срубленных тянь-шаньских елей.
- Ведь это же  лес первой, особо охраняемой категории.
Он замялся, очевидно, не зная, что ответить.
- Кто у вас дает разрешение на порубки?
- Я, - пролепетал он и потупил взгляд.
- А кто вам дал такое право? Это же государственное преступление. 70 лет берегли лес, растили, а теперь уничтожаете? Тем более здесь он на грани выживания.
Он что-то забормотал, поверженный такой научной терминологией, перевел разговор на другую тему, а потом быстренько смылся, так и не проверив наши документы.
Когда я рассказал Володе об этом инциденте, он рассмеялся, но добавил:
- Ты смотри, сильно-то не пугай. А то еще приедет ночью ликвидировать свидетелей своих деяний.
Все-таки Орук-Там находился слишком близко от нас, поэтому сюда постоянно приезжали то за дровами, то просто из любопытства.
Вечером, когда я отдыхал в палатке, к нам подъехал молодой, крепко выпивший киргиз на коне и долго разговаривал с Володей. Я решил не выходить, притворившись спящим, а сам ждал, когда назойливый визитер отстанет от нас. Киргиз же, узнав, что в палатке спит старый отец, испуганно сказал шепотом:
- Ой-бой, не говори, что я выпивший! Меня мой отец за это плеткой бьет.
И быстренько ретировался, чему мы были очень рады.
Только он уехал, как тут же и дождь кончился, и мы решили начать ночной лов. Завели движок, повесили лампу и вдруг далеко внизу на дороге зажегся ответный огонек (Кстати, причина всех визитов в том, что мы видны с дороги). А время уже 11 ночи. Огонек мигал-мигал, ходил из стороны в сторону и вдруг вырос в… трактор «Беларусь» да еще и с груженой дровами тележкой. Вышли двое парней и встали, тупо на нас уставившись. Наконец стали спрашивать водку. Это же надо: ехать в темноте по страшным буеракам и валунам из-за желания выпить. Привязались и не отстают. А тут, как на грех, хорошо летят совки. Что делать? Мы выключили свет, побросали все в машину, сделав вид, что ложимся спать. Парни постояли-постояли, развернулись и поехали назад. Только огонек их скрылся за горой, мы быстренько все достали снова и продолжили лов.
В общей сложности прожили мы здесь 5 суток, и за это время лишь один день (да и то не весь) был без дождя. А белянок Володя поймал всего 10 штук, я – ни одной.
В следующем 1996 году мы опять путешествовали по Киргизии, намереваясь вновь посетить Восточный Памир. По дороге на Нарын проехали Долонский перевал, и я уже начал подумывать о ночлеге, и тут Володя довольно робко и не очень уверенно заявляет:
- А что если нам снова махнуть за той белянкой в Орук-Там? Риск большой, но ты ведь знаешь, какая туда дорога: сегодня есть, а завтра ее не будет и вряд ли когда восстановят. А сейчас есть шанс, возможно, последний.
Я заколебался. Стояла слишком неустойчивая погода. Там, в высокогорье  можно ожидать всего: от дождя, зарядившего на неделю, до нерастаявшего с зимы снега. Да и неизвестно, сохранилась ли туда дорога, а ведь крюк немалый: 70, а то и все 80 километров.
- Давай сделаем так, - предложил сын, - заночуем за Нарыном, а утром погода сама подскажет.
Лагерь мы разбили за стрелкой (место впадения Малого Нарына в Большой) выше аула Еки-Нарын.
Вечером стала быстро падать температура. Для нас это хороший признак, предвещающий погожий день. Полностью выведрило, и открылся вид на мощный Нарынский хребет с огромными бастионами заснеженных вершин.
Стемнело и над стоящей перед нами, закованной в лед стеной, зажглись звездочки, казавшиеся фонариками, горящими на вершинах гор. Трудно было оторваться от завораживающей картины, но стужа загнала нас в палатку.
Утро следующего дня встало по-зимнему холодным, с ясным, сверкающим небом без единого облачка и с обильной росой, почти  инеем на траве и машине. Сама судьба распорядилась: едем!
Мы специально встали пораньше, чтобы успеть проехать до Орук-Тама и в тот же день еще сбегать до каньона, где живет загадочная обитательница холодных скал.
Торопливо собираясь, мы поставили рекорд: за 40 минут разогрели суп, вскипятили чай, позавтракали и уложились. Теперь вперед!
Погода отличная, и нас ждет азартная и более чем экзотическая охота. Мчимся, невзирая на лужи и кочки. Дорога хорошая, недавно грейдированная, и на весь путь ушло не более часа. К 9 часам доехали до Орук-Тама и юркнули в знакомое ущелье.
Здесь еще ранняя весна. Листва на кустарнике только-только распустилась, карагана юббата в белом цвету. Глухая утренняя тень  держится под скалами и елями, травянистые склоны дымятся, просыхая под теплыми солнечными лучами.
Не более пяти минут сборов, и Володя уже в пути. Вернулся лишь к семи вечера. Сгорая от нетерпения, я вышел навстречу:
- Ну, как белянки?
- Были, но очень мало, - отвечал охотник. - Поймал четыре штуки, но и этому рад, могло и ничего не быть.
А мы-то мечтали «хапнуть» штук 30 за пару дней. Но чудес не бывает, тем более, что лето нынче запоздало.
Следующее утро опять одарило нас лучезарным сиянием. Сгорая от нетерпения, Володя убежал, возвратившись к пяти вечера. На этот раз удалось поймать целых семь штук. Будто провидение помогало ему и, когда всюду ходили тучи, над каньоном в просвете голубело небо и сверкало солнце. Все было, как и в прошлом году, и ловцу бабочек пришлось метаться между утесов и карабкаться по скалам за летуньями, порхающими от цветочка к цветочку, прилепившимся на неприступных утесах.
- Здесь хватит, пора посмотреть, что делается в других местах, - решил сын. - Переезжаем в соседнее ущелье.
А соседнее ущелье еще краше нашего: речка, еловый лес, арча, цветущая карагана, а в просвете скальные вершины с пятнами снега.
Окончив ночной лов, легли с надеждой на завтра, но на этот раз погода подвела. Проснулись при голубом небе, а через десять минут все заволокло тяжелыми тучами. Постояли в раздумье да и покатили назад в Нарын.
Итак, за два дня одиннадцать бабочек, из них половина драных. Но и бабочка не из таких, чтобы ловиться десятками: она одна из тех редкостей, что добываются поштучно. Словом, редкий раритет, два года подряд принесший нам несказанную радость и исследователя, и азартного охотника.
История с белянкой на этом не закончилась и имела продолжение.
Будучи очень осторожным в определении и описании новых видов, Володя некоторое время не делился известием о своей находке даже со своим немецким другом и нашим спонсором Эйчбергером, считающим себя едва ли не лучшим специалистом по белянкам. Это его обидело, и Володя, чтобы загладить промах, тут же принял решение назвать белянку его именем. Так и стала наша оруктамовская белянка пиерис Эйчбергера, а не пиерис каньона, не пиерис петро и не пиерис Ольга, как я предлагал тогда, сидя на каменных утесах холодного каньона.
Через пару лет два лепидоптеролога, один из которых был из Алма-Аты, а другой из Новосибирска, попытались повторить наш успех с белянкой. Они правильно вычислили место, поехали на автомобиле из Алма-Аты, но дорогу за это время успело размыть, и путь к бабочке оказался отрезанным. Белянка опять скрылась и стала недосягаемой. На какое время – неизвестно. Но, навряд ли, надолго. Теперь, когда она описана, обязательно найдутся любители, которые не побоятся пробраться за ней в любые дебри.





                Желтушка Вискотта
             
- Здесь хотя и Таджикистан, но живут исключительно горные киргизы, - предупредил меня Володя еще в первую поездку на Восточный Памир в 1991 году.
И пример тому кишлак Тохтамыш на реке Оксу. Глиняные  мазанки с  плоскими крышами прилеплены одна к другой, составляя длинную улицу поселка. Нигде ни кустика, ни зеленой травинки. Земляные крыши, такие же земляные полы.  Перед каждой хижиной глинобитная (или мазаная) площадка - двор, где сушат вещи, играют дети, хозяйки готовят еду. А со всех сторон теснятся бурые и серые громады гор, такие же по цвету, как мазанки в поселке. Приятный контраст составляет лишь зеленая пойма Оксу, Окс, как называли эту реку древние греки. На лужайках вдоль нее пасутся черные, обросшие густой шерстью яки, женщины стирают в реке белье и... цветастые ковры. А высокий, береговой обрыв на задворках кишлака завален костями и шкурами яков, накопившимися за не один десяток лет. По помойке видно, чем живут здесь люди: они выращивают яков - мохнатых быков с лошадиными хвостами. Второе занятие – охота, и об этом говорят архарьи и козлиные рога, всюду валяющиеся по склонам гор и, особенно по ручьям и галечникам рек.
- Охота здесь богатейшая, - рассказывал начальник погранзаставы Дункельдык, где мы прожили несколько дней. - Архары, козлы. Вот на горе, куда  Владимир Александрович вчера ходил, барс живет.
Тогда я живо откликнулся:
- Да, мы около Тохтамыша здоровенный капкан на барса видели.
- А в Тохтамыше почти все охотники. Там старик барсолов живет, кстати, бывший надзиратель и палач. Руки-ноги ломал, а потом расстреливал. Вы же знаете, в 30-е годы на озере Каракуль на острове концлагерь был. Зэки Памирский тракт строили. Когда стройку закончили, их там на острове и бросили. А оттуда не выберешься.
- Это легенда?
- Говорят, правда. Тот надзиратель, что в Тохтамыше, сейчас персональный пенсионер. Там и басмачи еще остались. Бывшие, конечно. Кого расстреляли, а кто до сих пор живет.
Вот такие рассказы в 1991 году ходили о кишлаке, куда мы приехали во второй раз в середине июля 1996 года. Кишлак сильно поредел, говорят, киргизы уезжают из Таджикистана к себе на родину, то есть в Киргизию. Хотя на самом деле родина у них и есть этот кишлак. Собственно говоря, то же самое происходит и с русскими во всех новых странах Средней Азии и в Казахстане.
Прямо из Тохтамыша знакомая нам дорога ведет на мост через реку Оксу.  Она тут широко разливается по галечниковой пойме, петляет, дробится на рукава, прозрачная вода сверкает хрустальными струями, искрится на солнце и зеленеет на глубине.
Через 2-3 километра дорога по галечнику привела нас к горе, такого черного цвета, будто насыпанной из угольного шлака, и, что совершенно не гармонировало, и крайне редко встречается на Памире, все она была усеяна яркими желтыми цветами, как оказалось… люцерны. Прямо-таки клумба на гигантской куче каменного угля или щебня.
Этот цветник так поразил нас, что сомнений не было: здесь стоило устроить лагерь, тем более что надвигался вечер.
Перед нами широкая панорама гор с долинами сразу двух рек: Оксу и  ее притока Истыка. На заднем плане узнаем знакомые очертания причудливых горных гребней у заставы Дункельдык. Пейзаж почти космический. Над серыми, голубыми, лиловыми контурами гор мрачное небо, затянутое фиолетово-черными тучами, кое-где прорываемыми лучами солнца. И солнце и тучи одновременно, и видно, как космы дождя в разных местах неба секут скопившиеся над горами облака.
Тут начинаешь понимать, как образовалась земля; она и сейчас еще первозданного вида и не прикрыта ни почвой, ни растительностью, и как на картинке видны все слои и структуры горных пород.
Сильными порывами ветер рвал палатку, глухо булькал пролетевший высоко в небе ворон, где-то «мяукали» снежные вьюрки, а на соседней горе, перекликаясь, квохтали улары. Рассыпаясь колокольцами, они пели флейтами и опять по-куриному кудахтали. Я водил биноклем по склонам, обшаривая все луга, но увидеть горных индюков мне так и не удалось.
Утро следующего дня было туманным, небо заволокла высокая облачность. Примерно до высоты 4300 метров горы вокруг припорошило свежевыпавшим снегом. Было очень тихо. Постепенно солнце пробилось сквозь тучи, и сразу по склонам разлилось тепло, и все расцветилось яркими красками.
После утреннего кофе Володя взобрался на откос цветущей горы и тут же радостно завопил:
- Поймал желтушку Вискотта! Кажется, их здесь навалом!
Это та бабочка, которую мы постоянно ловим вот уже много лет, но всегда в ограниченном числе и потому считаем ее очень редкой и ценной. Вот уж и  желтушек Романова, и Марко Поло, и даже Ершова наловили, а секрет желтушки Вискотта никак не можем раскрыть. Это для нас непонятная бабочка. В ущельях Кызыл-Эшме Алайского хребта и в Тамшуше на Гиссаре Володя специально поднимался в верховья, разыскивая  стацию этой желтушки, но она каждый раз ускользала. Честно говоря, я уже сомневался, что она может где-то летать в изобилии, и это особенность ее вида. Неужели тут нам повезло?
Пока сын бегал по заросшей люцерной горе, я приметил укромный ложок, большим оврагом рассекающий землистый, красноватый склон большого бугра. Дно его поросло довольно богатой растительностью, среди которой были астрагалы, кузинии, розовый лучок и необычная крупная люцерна. Валялись рога архаров и теков, клочья их шкур и шерсти (За неимением большого камня, старым архарьим рогом мы подперли колеса своей «Нивы», чтобы не укатилась). Но главное, здесь роились бабочки! Драгоценные, зеленоватого цвета желтушки тянулись вдоль лога да не одна, а много! Радостный, я набросился на них, и вскоре на матрасике у меня лежало целых 16 штук и почти все свеженькие. Вся охота заключалась в том, что я подкарауливал их у земляного выступа, а бабочки налетели сами, одна за другой появляясь из-за поворота.
Совсем близко, на горе опять запели улары. Вскоре и пришла разгадка, почему здесь все время держатся эти птицы. Всюду по ложку и склонам тянулись целые заросли мелкого дикого лука - любимой пищи горных петухов. Засолонцованная рыхлая почва вся была усеяна крестиками птичьих следов.
Подошел Володя. Я спросил его, удачна  ли была охота и сколько удалось поймать.
- Штук пять, - отвечал он, - их все-таки не так много, а главное, по горе тяжело бегать.
- А я за 15 минут срубил 16.
- Как это?
- А где, скажи, любят держаться бабочки?
- Ну, около воды, там, где цветов больше.
- А овраг забыл? Сай у подножья горы.   
- Я вчера там был и не видел ни одной.
– Наверное, погоды не было.
Не теряя времени, мы тут же вернулись в удачливую лощинку. Желтушки летали вяло, так как солнце то и дело пряталось за тучи, но это только облегчило их лов. Потом солнце скрылось окончательно, и лет бабочек прекратился. Но мы уже наловили их, и ажиотаж прошел. Сегодня явно был день желтушки Вискотта. И хотя хороших из них оказалось не более половины, а идеальных, по словам Володи, и всего-то штук 20, мы могли быть довольны, ведь, наконец-то, увидели стацию бабочки и, пожалуй, и кормовое растение. Скорее всего, это была люцерна.
Вылезли на верх бугра, а здесь дует холодный ветер. Всюду на пухлой засолонцованной почве следы теков и архаров. Торная звериная тропа уводила на вершину горы. Надо бы поискать парнассиусов, но где там: погода окончательно испортилась, солнце ушло за тучи, повеяло чуть ли не морозом, и мы спешно ретировались в лагерь.
К вечеру разыгралось ненастье. Все небо окончательно заволокли тяжелые тучи, и пошел дождик. Но на то он и Восточный Памир - одно из самых пустынных мест на земле, - дождь едва смочил землю и тут же и кончился. Вообще же здесь так сухо, что почти не бывает ни росы, ни инея;  спальники тут не отсыревают и нет необходимости их сушить. И земля, можно сказать, теплая, вовсе не мерзлота, что можно было ожидать в высокогорье. Совсем было бы комфортно, если бы не комары. Днем они свирепствовали, и спасение наступало лишь по вечерам и ночью, когда злодеев утихомиривал ветерок и холод.
Утром, лежа в палатке, я наблюдал, как все более золотилась передняя стенка палатки. Всходившее солнце предвещало хорошую погоду. После дождя небо действительно сияло, но облачка все же ходили. Ослепительно сверкая, серебрились многочисленные рукава и протоки устья, разлившейся по долине реки. Блестел свежий снежок на вершинах Сарыкольского хребта, передние и задние планы гор, накладываясь один на другой, составляли разноцветный узор с красками от синего и фиолетового до черного.
Опять, как и вчера, пели улары. Протяжно и грустно тянули, а потом рассыпались трелью. Наслаждаясь прозрачной тишиной, мы пили утренний кофе и ждали когда солнце обогреет землю. Вот над макушками травинок поднялась одна бабочка, за ней другая. Были среди них и мелитеи фергана и гипонефеле памира, которых не замечали вчера. Они торопливо облетывали кустики трав, особое внимание уделяя душистой, серебристой полынке и реже присаживаясь на цветы кузинии. На крохотных розово-белых цветочках акантолимонов, вжавшихся в красноватую глинистую почву, сидели ярко-красные, оранжевые червонцы Алфераки, и тут же летали желтушки. Но теперь мы  только любовались ими, оставив их в покое. Нам казалось, что мы пребываем в сказке, попав в райский сад, где порхают летающие цветы, причем редкостных видов.
На обратном пути мы снова проезжали глиняный кишлак Тохтамыш. У одного из домиков кружком сидели белобородые аксакалы и разделывали тушу яка.
- Не туда смотри, - окликнул меня Володя, - видишь, на помойке куча черных птиц?
- Да, вороны.
- В том то и дело, что не вороны, а вороны. Где еще увидишь сразу столько воронов, да еще и в поселке среди людей! Тут их с десяток, наверное, будет.
Верно, ворона я всегда считал птицей отшельником. Мы поравнялись с вещими птицами, и они нехотя взлетели.
Через несколько дней в Кызыл-Рабате мы встретились с нашим старым знакомым Л.Каабаком.
- Давно мечтаю попасть на левый берег Истыка, - поделился он. - Там должны летать кое-какие желтушки, да вот моста нет.
- Как нет! Прекрасный мост давным-давно  построили в Тохтамыше военные.
- Серьезно? Вот не знал, обязательно загляну.
А мы на обратном пути опять заезжали на Истык, с расчетом, что за это время вывелись самки Вискотта, которых почти не было в прошлый раз, но наши надежды не оправдались. Над подушками люцерны по-прежнему вальяжно дефилировали  одни самцы, тщетно ожидая подруг, которые никак не появлялись.  Не дождались их и мы. Зато дружная компания Каабака чуть позже  обнаружила тут… автократора и даже засняла весь процесс появления на свет роскошной красавицы.


   
                Горы  Сарым-Сакты. Сидение на  Бурхате

От северного побережья озера Зайсан до китайской границы тянется цепь алтайских горных хребтов. На юго-западе это Нарымский хребет, на уровне Катон-Карагая переходящий в горы Сарым-Сакты. Если Нарымский хребет почти лишен скальных и снежных вершин, его вершинные гребни  овальны и закруглены, то Сарым-Сакты имеет все формы альпийского рельефа. Гребни зазубрены, вершины красуются скалистыми пиками.  Самая высокая гора Беркутаул со снежниками и даже крохотными висячими ледничками достигает высоты в 3770 метров. Добраться туда сложно, но восточнее есть дорога на перевал Бурхат, по которой можно проехать до озера Маркаколь, по пути познакомившись с алтайским высокогорьем.  Туда мы и едем.
11 июля 1998 года. Мы стоим в горах за поселком Маймыр. Под утро по палатке шумел довольно сильный дождь. Хребет Сарым-Сакты, протянувшийся с юга зеленой стеной,   клубился  черными тучами. Со склонов,  густо заросших лесом, в долину сбегают лиственницы, ели, березы. Выше лесной зоны видны альпийские луга, сменяемые осыпями и скалистыми вершинами. Погода тоскливая и грустная. А тут еще со стороны зеленого, с  выходами скал склона горы, навевая уныние,  время от времени завывал одинокий  волк.
Утром проехали поселок Чингистай, когда-то бывший китайским пограничным пикетом. Перед нами крутой взлобок хребта без понижений гребня, зато и без скалистого гребня. Где-то здесь свороток на перевал Бурхат, но туда  уходит не одна дорожка, их много, и они веером расходятся по подошве горы. По какой ехать? Однако все они вскоре сошлись в одну дорогу, нырнувшую под лес.
 Щебнистая, даже как будто с покрытием дорога делает зигзаги и серпантинами взбирается по склону. Эту дорогу в 1916 году строили пленные австрийцы под руководством русских военных. Узкая полоска в одну-две колеи, дорога как коридор среди дебрей.  Вплотную подступают лиственницы, березы, ивы, рябины, выше появляется кедр.
Нигде ни ручейка, ни родника и потому дорога стоит вот уже более 80 лет, почти не требуя ремонта. Лишь в одном месте увидели мы след старой снежной оплывины: горы наваленных камней, леса, среди которых лежит и… машина. Дорога здесь подперта каменной кладкой, причем, без всякого скрепляющего раствора. С одной стороны все время видна долина Бухтармы, очень живописная, но слишком  заселенная, с многочисленными поселениями и паутинами дорог.
И вот впереди замаячила безлесная и круглая вершина хребта. Здесь уже альпика. Слева на зеленом плоскогорье, заросшим ковром карликовой березки, видно озерко. Лес остался внизу, но отдельные лиственницы и кедры, прикрываясь складками горы, полосами тянутся до самой макушки. Отсюда видна белая гряда Белухи и дали на север. Зеленые, поросшие грядами хвойных лесов по логам, гребням и складкам Листвяги и Холзуна. Тянет довольно сильный, холодный ветер.
– Нет, встанем в лесу, - решает Володя. - Там дрова, лес и должны быть интересные чернушки.  А сюда еще вернемся попозже.
И мы возвращаемся назад, спустившись метров на сто ниже. Бивуак мы разбили в удивительно красивом месте среди гигантских кедров и лиственниц. Вокруг цветут синие анемоны, черноголовка, желтые калужницы, фиолетовые акониты. Есть желтые альпийские маки, всюду поросль черники и брусники. Это явно  одна из самых комфортных и красивых стоянок.  Тень, прохлада, свежесть, но комары есть! Здоровенные, как лошади и надоедают изрядно.
Кедр – радостное дерево, светлое, с могучей кроной, будто кудрявой шевелюрой. Володя как-то проронил: « По красоте это почти тропическое дерево. Даже не верится, что оно растет в суровой Сибири».
Лиственница чем-то похожа на кедр. Но она не так густа, часто вообще очень чахла, почти гола. Зато силуэт ее аскетически строг и лаконичен.
Выбирая место для стоянки, мы всегда стараемся выбрать место, невидимое с дороги. Здесь это трудно было сделать, так как лес с густым подлеском стоял стеной, и наша красная машина все равно проглядывала сквозь деревья.
Развели большой костер, благо дров навалом. Ночью было пасмурно, временами начинал накрапывать дождь. Утром туман  подполз к самой палатке и заволок все вокруг. Ожидая погоды, мы жгли костер и слушали птиц. Тренькали синички, голосисто кричал поползень. Издали была слышна кедровка, бурундучок квохтал, вертясь у корней кедра. Иногда он взбрыкивал, дергая задранным хвостом. Но вот чуть посветлело, забрезжило солнышко и сразу же залетали бабочки, в том числе три вида чернушек, самая мелкая и ценная из которых чернушка Киндерманна. Были парнассиусы фебусы - мелкие аполлоны с маленьким красным пятнышком, разные белянки.
В 20-ти метрах, в овраге по ручью я набрел на останки марала. Куски серой шерсти и кожи. Что это олень, я  признал  по клочкам белой трубчатой шерсти. Хребтина и грудка еще воняли, значит, задрали нынче зимой. Кто убил, кто поживился? Ясно, что волки, а лисы, росомахи, хорьки  и горностаи потом растаскивали остатки.
 Ветер гудит в вершинах кедров. Кедровый лес разрежен и имел бы парковый вид, если бы не валежины. Мертвые, поверженные наземь великаны. Пожалуй, их столько же, сколько и живых. Они белеют своими гигантскими остовами, растопырили кривые лапы-сучья и не дают прохода. Зато как ловко бегают по их белооголенным спинам бурундучки! Впервые в жизни здесь я увидел цветы кедра: изящные розово-малиновые  шишечки на кончиках ветвей.  Смотрятся как  ювелирные украшения.
Оказывается, мы стоим почти на конной тропе. Вечером мимо проехали два молодых казаха, осведомив нас, что едут на свое пастбище-стоянку. Завтра будут гнать на свадьбу восемь баранов.
Вечер и ночь при ясном небе были очень холодны. Температура к утру упала до +4. Несмотря на это летело вполне сносно, и наловили даже больше, чем в предыдущую ночь.
13 июля. Вопреки надеждам, утро встало серое, пасмурное. Опять снизу, клубясь, поднимался туман. Мало того, стоило лишь нам позавтракать, как с 11 часов полил дождь и довольно сильный, с  громом. А после этого начался ветер. Он шумел, пытаясь раскачивать  кроны кедров, стало  холодно и сыро.  Забравшись в спальники, мы лежали в палатке, дожидаясь погоды. Чуть прояснялось, выскакивали с сачками наготове. Чернушки, несмотря на сырость, тут же взлетали, едва только лучик солнышка пробивался сквозь тучи. Низко-низко мельтеша над травой и мелким кустарником, они подскакивали, будто маленькие девочки прыгали в скакалку. Через 10-15 минут солнце скрывалось и бабочки исчезали, прячась в траву.
   Сидим на Бурхате крепко и упорно не уезжаем, несмотря на непогоду. Дело в том, что здесь дорога поднимается до 2100, а в Казахстанском Алтае редко где можно подняться до высоты альпики. Только здесь можно познакомиться с бабочками высокогорья Алтая, с которыми лепидоптерологи до сих пор еще порядком не разобрались.
Долина Бухтармы, лежащая под нами, просматривается сквозь кедры как голубое озеро или как провал, заполненный голубоватой дымкой. Машины, в основном грузовые, хотя и не часто, идут весь день. а иногда даже и ночью.
Обед я готовил под дождем, навалив в костер кучу отборных, сухих дров. А вот постель стала волглой, ледяной.
14 июля  Утром лежа в палатке, мы услышали  тревожные звуки непонятного существа.  Ур-р, Ур-р!  - с выдыхом скрипел и хрипел простуженный гнусавый голос. Хорек, куница, барсук? Белка! Но нет, этот зверь, судя по звукам, крупнее белки. Осторожно приподнимаюсь. Тональность звука усилилась и стала более тревожной. И тут я замечаю рябую куриную голову. Это копалуха (так здесь называют самку глухаря), вытянув шею, тревожно глядит на меня.  Рыже-пестрая птичья голова с большим черным глазом. А рядом подростки-птенцы. Уже крупные, тоже пестрые, рябые, с кирпично-рыжим налетом. Я высунулся. Глухарка побежала, а весь выводок довольно шустро взлетел, усевшись  на деревьях. Радостно, что тайга не пустая.
В девять двадцать тучами беспросветно затянуло все вокруг.  День прошел бесплодно. То дождь, то туман. Просидели у костра почти весь день, пытаясь сушить  отсыревшую постель. Я лег спать, а  Володя остался у лампы. В час ночи я встал, почувствовав холод под спиной. У Володи горел большой костер, а сам он сосредоточенно собирал с простыни мотыльков. Я подсел, прогрел свою волглую одежду и согрелся сам. Потом  мы напились горячего чая, я опять лег, но вскоре проснулся от негромких слов сына:
– Сейчас, кажется, уж  точно, придут к нам.
Говорит спокойно, а напротив нас на дороге стоит машина с зажженными фарами и  слышны  возбужденные голоса. Потом крики. Требовательные, настойчивые. Трудно разобрать, что кричат.
            – Свет! Свет! – бессвязно и бессмысленно.
Машина (грузовик) почему-то не может ехать. То ли сломались, то ли напились допьяна, бензин сожгли, вот и стоят. А кто-то из них все кричит, причем, зло:
– Свет! Эй, свет!
Мы не отвечаем, а Володя сосредоточенно продолжает работать. А крики все настойчивее. Но идти по лесу, видимо, боятся или не могут, до смерти пьяные.
А на улице туман и… очень хороший лет. Грех такой бросать. Ловили до четырех утра, после чего  потушили свет. Все тихо. Никто не пришел
15 июля. Встали в 8. Дорога пуста. Слава богу, значит, уехали. Сквозь белые тучи проглядывает голубое небо и солнце. Господи, кажется, дождались погоды! Тучи все больше расходились и  все чище становилось небо. С новыми надеждами позавтракали. Я развешивал постель для просушки, а  Володя предупредил:
– На пнях нельзя. Влаги натянет больше, чем от земли. Отсыреет  окончательно.
Солнце грело все лучше, разгоняя сырость и облака. Но что это? Кажется, в лесу задымили костры. А это запылил кедр. Подул ветерок, сдувая с цветков пыльцу, и она поплыла меж деревьев светлыми облачками.
 Поля белых ромашек, желтых маков, белого горца. А как пахнет медом белковка! Или наоборот,  мед пахнет белковкой?
Вова собрался и ушел в поход торопливо и поспешно. Нужно ловить момент, а он, кажется, наконец-то настал! Бабочек много и все необычные, высокогорные! И все неспешные, медленно летающие. Мельтешат неторопливо, едва поднявшись с земли. Мелитеи, чернушки, белянки. Даже крапивницы, обычно летающие с бешеной скоростью, на этот раз ловились легко.
Как хорошо здесь в солнечную погоду! Солнце не жжет, греет ласково, умеренно. Сухо, покойно, красиво, комфортно. Белуха вдалеке наконец-то почти оголилась от туч и сияла во всем своем великолепии.
Я разложил ночные сборы. Получилось 1070 бабочек, вместе с пяденицами. Пожалуй, нынче это рекорд. И это несмотря, на пугавшие нас ночные крики. 
Окончив работу, я взял сачок и отправился на охоту.  Ловились фебы, поймалась самка аполло.  Всюду над травой «плясали» чернушки Киндерманна, и ловить их было очень легко. Это нежная, неторопливая бабочка, летает низко, но и непродолжительно. Только поднимется над кустами, и уже намеревается  присесть.
Володя пришел в семь тридцать. Поднимался на гору 2500 м. Очень доволен. Поймал интересный вид – перламутровку фригидалис. Видел выводок куропаток и бекаса отшельника.
Я показал ему пойманную чернушку, похожую на сенницу и с белыми прожилками на крыльях.
 - Трифиза Дорна! – обрадованно удивился Володя. - Есть неизвестный доселе на Бухтарме элемент монгольской фауны.
После чая  он неожиданно объявил:  «План выполнили, переезжаем на перевал».
Торопливо собирались (время 8 вечера), запаслись водой из ручья и дровами и в путь.
С перевала по травяному   склону, забирая вправо, поднимаемся по пологому склону на гору. Здесь всюду море травы и березового  стланика. Ноги утопают, будто в мягкой перине. Можно сказать, болотистая, но крепко высохшая  тундра. Остановились, заехав за бугор. С дороги нас не видно, и разглядеть можно разве что из поселка, притом только в сильный бинокль.
Сумерничает. Легкий ветерок. Взлетела бабочка-сова. Поет соловей-варакушка и слегка донимают комары. Солнце ушло, а над горами светится розово-пепельный ореол. Господи, какая благодать!
Пока Володя устраивал точек для ночного лова, я устроился в машине очень комфортно. Ночью хриплым голосом кричала куропатка, утром перепелка. Спать было тепло, тем более, что постель просушена. Но высота дает о себе знать,  и я проснулся очень рано.
19 июля. Погода – чудо, на небе ни облачка. Прямо из окна напротив, как на ладони, долина Бухтармы с поселками, лесом и самой Бухтармой. В виде  цепей серых, осыпистых гребней видны  хребты Листвяги и Холзуна.  Где-то за ними Зыряновск, давно ставший мне второй родиной. И над всем этим парит Белуха. Володя уверяет, что по утрам Белуха белее обычного от утреннего инея.  Может и действительно, утренняя изморозь сверкает ярче?  Проходит час, другой,  гору заволакивает дымка, и где-то сбоку к ней приближается облачко. Днем  вершина ее в тучах, и виден только  пьедестал – основание великой горы, где любители оккультных  «наук» (в том числе К.Рерих) поместили пресловутую Шамболу. 
Выпрыгнув из машины, я вспугнул двух бекасов-отшельников, сидевших неподалеку. Они взлетели с гнусавым кряхтением и косо понеслись над лугом.
Летают бабочки, в основном чернушки каллиас с серебряным задним крылышком. Порхает такая  потихоньку над травой, а взмахнешь сачком, она шарахнется в сторону и опять неспешно шкандыляет. Здесь биотоп той самой черненькой, с белыми прожилками, трифизы, которую я вчера поймал в одном экземпляре. Здесь же их были сотни. 
По почве сквозь мощный слой мха пробиваются  травы и низкорослый стланик. Эти карликовые подобия кустарников покрывают большие пространства, на них можно лежать, но только не ходить – не продерешься.
 Вокруг роскошные пастбища, но нигде ни следа выпаса. Даже конских следов нет. Удивительно чисто, красиво и  приятно.
Не так уж велик Алтай в Казахстане, а вот всюду он разный, везде иная природа: климат, влажность, растительность. Да и что там говорить, когда с юга к нему примыкает Зайсанская пустыня, на севере склоны Холзуна покрывает влажная пихтовая тайга, а здесь как раз середина и есть элементы и юга и севера.
На следующий день мы уезжаем на юг, в сторону Каракабы. Наша цель пробиться к озеру Маркаколь, хотя мы уже знаем, что мост через бурную реку снесен. Колеса, будто по ворсистому, мягкому ковру  утопают в моховой и травяной  подушке.
Спустились, проехав не более, чем  километра три, когда меня остановил Володя.
– Стой! Фебы! Смотри, как их  много! А вон и просто аполло летает.
Мы встали напротив зеленого ложка. Над прогретыми солнечным теплом скалками реяли большие и мелкие белые бабочки парнассиусы.  Фебов действительно много, а аполлонов всего пара штук.
Дальше, на всем протяжении длинного спуска прямо по дороге бежал крохотный ручеек, и вдоль него всюду сидели  перламутровки ниоба. Их было много, сотни, а может, и тысячи.
По сторонам хвойное редколесье, а впереди живописная долина Каракабы с избушкой у подножья высоких гор. Это так называемое Верхнее Зимовье.
Скатились еще ниже. Справа зеленый склон со скалками и с роскошной травой и цветами и над ними всюду летают аполлоны. Много, очень много! Ловили часа два, поймали десятка два, а самки ни одной! Аполлон всюду внесен в Красную Книгу, запрещены лов, перевозка, продажа, а у нас на Алтае это самая обычная бабочка, причем, одна из самых многочисленных. И это несмотря на степные пожары прошлого года, очень повредившие не только аполло, но и  всей остальной живности и в первую очередь чешуекрылым.
Перекусили прямо у дороги, а тут и дождик начался. Делать нечего, спустившись в долину Каракабы, мы решили тут же поблизости заночевать.
Едем  вдоль речки Тарбагатайки.  Она скачет бешеным зверем, прыгая с уступа на уступ, и грозно шумит, вся в белой пене. Берега ее поросли лиственничным и еловым лесом. Есть кусты тала, а тополя нет совсем. В русле лежит глыба снега. Это не дотаяла зимняя наледь. Чувствуется смесь высокогорья и Сибири, альпики и тайги.
Рядом с грозной речкой, у ручья с кристально чистой водой мы и разбили лагерь. Огромными колодами лежат павшие лиственницы, всюду буйная трава.  Место – лучше не сыскать, хотя сыровато и  от реки несет зимним холодом. Много темно-фиолетовой фиалки (на ней живет перламутровка), малиновая, в пестрину герань, белая  кислянка, розовая гвоздика. Еще больше цветов на горе, где летают аполлоны, а особенно чабреца. Там южный, теплый склон, обращенный к солнцу. Он более степной, как раз то, что нужно парнассиусам..
Напротив нас ущелье реки Таутекели, поросшее очень густым лесом. Оно уходит в верховья, где  вздымаются каменные вершины со снежниками, осыпями и скалами. А ближе и выше всех гора Аксубас. Это скально-снежная вершина, будто гигантским бульдозером изъеденная ледниками, растаявшими и оставившими после себя пустые ложа - кары. Они как раны с бороздами кулуаров и изгрызанными скалами по бокам. 
Среди ночи нас разбудила гроза. В темноте слепили вспышки молний, а грозовые разряды сливались с  ревом реки. Казалось, что она совсем взбесилась и вот-вот выйдет из берегов. Но дождь ограничился небольшим ливнем, а затем перешел в осенний мелкий и тихий морос.
Утром трава была еще слегка мокрая, когда аполлоны уже начинали взлетать. Вскоре весь склон напоминал картину зимней пурги: куда ни кинь взгляд, всюду мельтешили ярко-белые самцы.  Нам они уже не нужны, а вот самок явно маловато. Более крупные и удивительно красивые, они взлетали неохотно, предпочитая отсиживаться в траве. Если же какая взлетала, то неслась даже стремительней  своих кавалеров. При этом летела как-то нелепо, вскоре падая забившись в траву. Все же мы поймали штук семь. 
– Пока хватит, - решил Володя, - тем более, что мы их ловим не первый раз.
Я  же, очарованный местностью, бродил вдоль реки. Живописная Тарбагатайка здесь бешено ревет, мечась среди огромных каменных глыб. А вокруг тайга, лиственнично-еловый лес, суровый, северный, холодный.
   В верховья, в сторону перевала Байберды, не окликнув и не поздоровавшись, проехали два конных всадника. С бравой выправкой, в камуфляжной форме и с карабинами за плечами. Явно на охоту за крупным зверем. Скорее всего, на марала, хотя есть тут и тау-теке – сибирские горные козлы.
У меня осталось впечатление, что красивее места, чем долина Каракабы я не видел даже в Киргизии. Впрочем, сравнивать невозможно, природа прекрасна везде.  Важно, чтобы человек не обезобразил ее своим вмешательством.



                Аргали. Убийство коня
      
Высокогорная и пустынная Чуйская степь интересна еще и тем, что в окружающих ее горах  растет лес.
- Надо осмотреть ту часть, которая примыкает к Туве, - решил Володя, когда мы объехали долину с запада и юга.
И мы поехали на восток, где за красными предгорьями выглядывало устье широкого ущелья, почти долины, уходящей в глубину гор.
Типично равнинная река Чуя течет здесь по болотцам, среди стариц и озер, заросших чием и кустами ивняка и цветущей караганы, местами настолько густыми, что заросли напоминают тугай. Вылетели две куропатки, прихрамывая, поскакал заяц толай.
- Место почти идеальное для монгольской сенницы, - полушутя-полувсерьез предположил Володя, - разве что солонцов не видно.
С полчаса побродили среди кустов и ничего не обнаружили, кроме комаров и бродяжки репейницы.
- Для монголики суховато, - сказал я, а Володя добавил:
- Мы забываем, что здесь Сибирь и высота  под две тысячи.
 Действительно, по меркам Алтая здесь должна быть высокогорная  тундра.
Проехали два казахских поселка и большое кладбище с надгробиями, своим видом напоминающими нефтяные вышки или геодезические пирамиды.
Прямо перед нами высокий хребет Чихачева с заснеженными вершинами, главная из которых Торгон-Ула высотой в 4029 метров находится уже в Монголии. Слева голые горы красного цвета, а под ними алтайский  аул Кокоря. Аккуратные деревянные дома, цветущая герань на подоконниках - все как в русской деревне.
Хорошо наезженная грунтовка привела нас в широкую межгорную котловину, заросшую степными травами и окруженную лесистыми горами. Перед нами небольшое ущельице с лиственничным лесом. Пасется маленький табунок лошадей, а под деревьями отдыхают два пастуха.
- Григорий, - представился старший, уже пожилой мужчина. - Зовите Гришкой. - И добавил для ясности: - Алтаец. Живу в Кокорях.
Оказывается, он хозяин табуна, а с ним его работник. Вместе они пасут коней, а главное, охраняют их от барымтачей.
- Мясо всем нужно, - пояснил он, - покупатели приезжают отовсюду, даже из Иркутска. Воруют - прямо беда! Вот и приходится неотлучно быть при стаде. Стыдно сказать: на ночь коней загоняем в стойло под замок. Он помолчал и добавил:
- Жаль, ружья вот нет. Мелкашку бы достать!
Дорога в ущелье оказалась очень короткой и кончилась буквально метров через 500. Вышли среди низеньких лиственниц рядом с ручьем. Невдалеке ферма Григория самого жалкого вида, и совсем близко, под северным склоном горы куски нерастаявшего снега. И главное, всюду видны бабочки! Соскучившись по такому обилию порхающих чешуекрылых, мы тут же схватились за сачки. Володя залез на безлесный южный склон, заросший кочками остролодочника и взволнованно кричит:
- Аргали! Поймал голубянку аргали!
Наконец-то я видел легендарную голубянку в местах, где 100 лет назад ее нашел англичанин  Элуез. Однако, их было не так уж много. Я тут же присоединился к сыну, и до вечера вдвоем мы поймали всего десять штук этих редких и в чем-то даже загадочных бабочек, не считая множества мелитей и желтушек монголик.
Я и раньше ловил аргали у Саурских гор близ Зайсана. Там эти изящные голубянки обитали на невысокой черной горке, поросшей подушками остролодок. Теперь, отыскивая ярко-синих миниатюрных голубяночек, я понял, что аргали нужны не только остролодки, но и щебнисто-каменистые остепененные склоны.
Здесь настоящее высокогорье, однако, альпика очень своеобразная. Обычно на Алтае, например, в более южной, казахстанской части, лес не поднимается выше отметки 1800 метров. Тут же лиственничный лес растет на высоте от 2200 до 2500, поэтому и деревья  низкорослы,  зачастую угнетены, а у верхней границы вершинки, как правило, отсохшие от морозов.
Григорий со своим помощником пас коней где-то невдалеке в горах, а вечером вместе с конями отправился ночевать на ферму.
На следующий день, когда Володя ушел далеко в горы, подъехал газик. По нарисованным на дверцах двуглавым орлам было понятно, что казенный. Выскочили четыре крепких молодца, один из них в форменной фуражке. Милицейские! Видно, что хорошо подпитые и не очень доброжелательные. Бесцеремонные, нагловатые, лица злые. Сразу кинулись ко мне:
- Кто такой? Откуда? Документы!
- Экспедиция из Петербурга, - отвечал я, подавая целую пачку бумаг, признаться, довольно робко. От таких можно ожидать чего угодно.
- Как из Петербурга, а почему номера казахстанские?
Здесь все умеют различать машины из Казахстана.
- Наняли поближе, чтобы не гонять издалека.
- Ладно, некогда с тобой, - вдруг резко бросил проверяющий, даже не посмотрев бумаги. - Где Гришка? Мы за мясом приехали.
-  Пасет коней.
Газик умчался, и через несколько минут началась пальба и крики. Незнакомцы были нетерпеливы и настроены решительно. Но выстрелы какие-то слабые, негромкие. Мне было не очень уютно, тем более одному в таком удаленном от людей месте.
С лошадиным топотом и визгами, подгоняя стадо, вскоре примчался Гришка с работником. Все сгрудились на поляне невдалеке от меня. Посовещавшись, бросились ловить коня. «Будут резать», - понял я, решив удалиться, чтобы не быть свидетелем неприятной сцены.
Шум мечущегося стада, топот копыт, крики загонщиков через полчаса сменились относительным молчанием, но жалобное ржание,  в котором слышался страх и ужас, никак не прекращалось. Не выдержав, я взглянул на место «казни». Уже полуободранная и без головы туша лежала на спине вверх белыми культями ног. Добры молодцы суетились вокруг, заканчивая съемку шкуры, а рядом, мечась на привязи, на эту страшную  сцену смотрел жеребенок и отчаянно кричал. Все до ужаса было ясно: убивали мать, а ее ребенка, чтобы не мешал, привязали рядом. Казалось, я видел отчаяние и смертную тоску в глазах лошадиного подростка, видевшего как убивают мать.
Наконец, как мне казалось, все было кончено. Тяжко вздохнув и подумав, как жесток человек, я взял фотоаппарат и машинально полез на землистую гору, где ловились аргали. Мне надо было  сделать фотографии биотопа с растительностью, но отсюда, с  высоты я с удивлением увидел, что бойня не закончилась. Дюжие мужики ловили  второго коня.
- Нельзя фотографировать! - вдруг резко выкрикнул один из ментов, хотя  я и не собирался этого делать.
Чтобы сэкономить время, на этот раз мужики не стали связывать и валить на землю коня, а решили сделать это на ходу, по-быстрому.
Окружив коня, который, хотя и был загнан, но все еще не хотел сдаваться, они стояли на некотором расстоянии, видимо, боясь лошадиных копыт. Вдруг один подскочил и, подпрыгнув, ударил коня ногой так, как это делают бойцы довольно неприятного вида спорта киксбоксинга. Другой делал не менее странные движения. Он подскакивал к лошади и тут же трусливо отпрыгивал назад. Издалека мне показалось, что он дергает лошадь за ухо.
«Хотят свалить», - подумал я и тут же понял, что ошибся. В руке человека сверкнул нож. Набрасываясь по-воровски, он бил ножом в шею, пытаясь рассечь горло.
«Волки!» - мелькнуло сравнение. Точно так делают серые хищники, окружив крупную добычу, которую побаиваются. Например, лося или того же коня. Режут горло. Там зубами, здесь ножом. Видно, люди были профессионалами и не раз занимались этим делом.
Через несколько мгновений  из распоротого горла хлынула кровь. Лошадь упала, в предсмертной агонии дергая ногами. Только что молодой, здоровый конь, радуясь жизни и своей силе, носился по горам, а теперь это огромное животное лежало кверху брюхом, и вокруг, молниеносно орудуя ножами, суетились люди.
Удивительно, как в легковой газик вместе с четырьмя здоровыми мужиками уместились туши двух коней! Газик умчался так же торопливо, как поспешно убивали лошадей, а над поляной уже закричало воронье. Через полчаса над ущельем с пронзительными визгами кружилась целая стая коршунов, а в голубом небе, с высоты оглядывая ристалище, парили грифы и стервятники. Жизнь на земле протекала по своим законам, когда один пожирает другого.
Вечером, гарцуя на коне, с ружьем за плечами к нам подъехал сияющий Гришка.
- Видели, менты приезжали? Вот, за коня выменял мелкашку!
И он выстрелил из старенькой, порядком разболтанной винтовки в воздух. Видно, много раз из рук чабанов к милиции и обратно переходило это браконьерское оружие.
«Вот и вся унылая проза жизни», - подумалось мне, и я побрел к себе в лагерь.
             
                В краю энеисов. Пляски в ночном небе
      
Через два дня мы покинули ущелье аргали, продолжив путь в глубину гор. Там высилась похожая на вулкан лилово-черная гора Талдуир. Над ее осыпистой макушкой, исполосованной остатками зимнего снега, громоздились фиолетово-синие тучи, а здесь, у подножья расстилалась роскошная степь, залитая солнцем, покрытая ковром густых трав. Все чаще встречались влажные участки, напоминающие сырой луг, степь становилась все зеленее, травы все выше. Мимо, резвясь в солнечных лучах, на большой скорости проносились желтушки тизои, монголики и тихе.
С правой стороны  стояли осыпистые горы, в нижней части заросшие густым низкорослым лиственичником, с серыми гольцами по верхам и черными каменными макушками, уходящими в свинцовые тучи. Где-то за этими хребтами лежала далекая Тува, и я думал, что дорога идет именно туда, но вместо этого она свернула в небольшое лесистое ущелье. Рассчитывая, что оно проходное, мы заехали в него, однако, дорога, перейдя через два рукава горной речушки, кончилась, и мы оказались в очаровательной долинке, заросшей нетронутыми травами и со всех сторон окруженной лиственничным лесом. Светлые, полупрозрачные бабочки вились меж деревьев, лишь изредка вылетая на солнечные поляны с тем, чтобы снова унестись под сень лиственниц.
- Это же энеисы! - догадался Володя. - Смотри, сколько их, причем здесь летают сразу два вида – норна и магна! Вот они где, голубчики! Наконец-то мы их нашли.
Я привык видеть подобных, прямо скажем, неброских на вид бабочек в сухой степи или среди скал в жарких горах, а эти порхали в лесу. Древесные энеисы! Но и тут энеисы оставались верны своим привычкам, главная из которых заключается в бешеной скорости и неугомонности полета. Здесь, под тенистым пологом леса они реяли, теряясь в пятнах рассеянного света. Солнце просвечивало сквозь редкое кружево лиственничных ветвей, и бабочки играли и веселились так же, как это бывает на цветущих солнечных полянах. Неяркие, рыжевато-блеклой и довольно неопределенной раскраски они носились призрачными  тенями, мелькая на солнце и тут же исчезая в кронах деревьев. Они ловко использовали свою блеклую и неяркую окраску и прятались, присаживаясь на такого же цвета стволы и ветви деревьев, что делало их совершенно невидимыми.
Мне никак не удавалось поймать ни одной из этих быстрых летуний, Володя же поймал около десятка.
- Похоже, это наш лучший бивуак в Горном Алтае, - сказал он, когда мы ставили палатку. - Солнечная поляна, лес, горы, полное уединение и, главное, столько необычных бабочек.
Я согласился с ним, от души  и даже с некоторым пафосом воскликнув:
- Будто в девственном лесу дикого Запада, когда туда пришли бледнолицые европейцы!
Тут настоящая субальпика с невысокой и мягкой, будто кошма, травой. Всюду типчак (на нем-то и живут энеисы!), на южных склонах гор принимающий форму кочек и подушек. Тут и там видны кусты цветущего желтыми цветами курильского чая, есть ивы и даже тополь, а от обилия белого, розового, красного астрагала кажется, что многие поляны заросли цветным клевером. Поля незабудок, будто голубые озера; бросались в глаза, таволга и желтые лютики. Такого же цвета высокогорные маки украшали все это травяное море.
Местное лето баловало нас теплой и сухой погодой, и это несмотря на то, что мы находились в Сибири да еще и на высоте 2300 м. По существу здесь суровое высокогорье, но оно ощущалось лишь временами, когда сгущались тучи и начинал накрапывать дождик.  Но вскоре  он прекращался, небо расчищалось и опять показывались макушки красноватых гор.
Весь следующий день Володя охотился в верховьях ущелья, а я исследовал окрестности лагеря и пытался ловить энеисов. В нашей долинке не было ни ручья, ни речки и, видимо, этим и объяснялась полная  уединенность и отсутствие скота. Родничок я все же нашел, небольшую мочажину среди моховых кочек у подошвы горы. Всюду в грязи были натыканы следы диких животных: кучки помета рябчиков и куропаток, «желуди» лося, «орешки» косули. А чуть в стороне развороченный и  разломанный в щепки старый, изъеденный древоточцами и муравьями полуистлевший лиственничный пень. «Ага, это работа медведя, - догадался я, - искал личинок и жуков», - и невольно оглянулся вокруг. Сидя на ветке рябины, на меня в упор глядел полосатый бурундук. Я пошевелился, и бурундук стрелой взвился на вершину лиственницы.
Родник обрадовал меня не столько тем, что теперь мы были обеспечены водой, сколько множеством роящихся тут бабочек,  среди которых было немало энеисов, тех самых, что никак не давались  мне, и именно здесь я понял, как их нужно ловить. А секрет этот очень прост и применим к большинству особенно осторожных бабочек. Заключается он в том, что  нельзя открывать своих  охотничьих намерений и не проявлять видимого интереса к объекту лова. Не делая лишних движений, надо стоять, ожидая когда бабочка подлетит сама и вот тогда-то, не зевая, ловить одним взмахом сачка. Гнаться за энеисом да еще и размахивать сачком, значит окончательно распугать всю стаю, которая улетит и потом не дождешься когда она возвратится снова. Эти бабочки так осторожны, что кажутся разумными существами, а потому к охоте на них надо относиться со всей серьезностью и уважением как к настоящей охотничьей дичи.
Энеисы аммон и норна держались подошвы северного склона, заваленного корумником и частично заросшего мхом и карликовой березкой, вплотную к которому примыкал пойменный лес  с топольником и зарослям кустарников. Здесь, на прогалине между холодным склоном горы и прогретым солнцем леса, над мочажиной, сочащейся влагой, они роились и играли, радостно танцуя в беззвучной пляске. Спускались сюда и чернушки Флетчера, биотоп которых находится гораздо выше границы  леса на голых осыпях холодных вершин.
Самый крупный из энеисов - магна - типично лесной обитатель. Он держится полузатемненных лесных прогалин, где неспешно летает, наслаждаясь прохладой, и с удовольствием присаживается на  пеньки и стволы лиственниц. Более мелкий энеис – скульда – чаще встречался на южных, более сухих травянистых склонах и более других напоминал обычных степных представителей семейства сатирид.
В конце дня с верховий вернулся Володя, тут же поделившись увиденным  Наше ущелье кончается горным цирком, с трех сторон окруженным осыпистыми  и довольно высокими горами. Добрался до вершины, достигающей высоты в 3000 метров и усеянной полосами снега. При нем с грохотом сошла снежная лавина. Ловил чернушек Флетчера, парнассиусов Феба и Эверсманна и  мелитей арцезий.
У нас же здесь лиственничный лес со свежераспустившейся хвоей просвечивал почти насквозь и казался ажурным. Цвет хвои теплого зеленого, салатного оттенков, будто написанный водяной акварелью. Почва под ним усыпана опавшей прошлогодней хвоей. Вся в травяных и моховых кочках с кое-где выступающей водой, мягкая, она пружинит под ногами и ходить по ней было одним удовольствием.  Идешь, будто по матрасу, проваливаясь по щиколотку, а то и по колено в мох.
Сделав несколько шагов в низкорослом, но довольно густом лиственничнике, я выпугнул незнакомую мне птицу. Гнусаво квакнув, она молнией вырвалась из-под моих ног, и, не успел я ничего и сообразить, как она, ловко лавируя между деревьев и ветвей, стремительно скрылась в лесу. Птица довольно крупная, короткое туловище, широкий хвост.  Явно, не куропатка, не голубь, не рябчик. Но кто же? Я долго ломал голову, пока не догадался, что это крупный кулик. В высокогорье Алтая живут два кулика: бекас-отшельник и азиатский бекас. Значит, кто-то из них.
Вечерело. За кромкой гор потухала заря. Стылое небо все больше приобретало лилово-сизый оттенок. С серых скалистых вершин потянуло зимним холодком. Закончили перебранку альпийские галки, умолк негромкий и немного таинственный голос глухой кукушки. В наступившей тишине было отчетливо слышно, как булькает и журчит в овраге ручей.
- Ке-ке-кекс! - раздался пронзительно громкий, даже визгливый крик, и я вижу, как из леса ракетой вылетела птица, тут же растворившись в фиолетовых сумерках. Некоторое время царила тишина, а потом откуда-то с небес послышалось странное шипение, похожее на далекий гул реактивного самолета. По нарастающему шуму я догадался, что это птица, пикируя с высоты, приближается к земле. Похоже токует  лесной дупель, но это явно не он. Я всматриваюсь в темнеющее небо, но лишь с большим трудом нахожу стремительно летящую птицу. Она держит  веером хвост и, покачивая неподвижными крыльями, косо несется к земле. Отчетливо слышно, как посвистывает, гудит ветер не только в перьях хвоста, но и в крыльях. Просвистело финальное «фс-ссиу!», кулик  громко вскрикнул и, трепеща крыльями, начал снова набирать высоту.
– Точно, пикирующий бомбардировщик, - поделился восхищенный Володя. 
– Да, но какое изящество, легкость и мастерство!
Мы оба были в восторге от всего: романтический вечер, местность -  чудесней нельзя и представить. Засуха, долго удручавшая нас, кончилась, бабочки – лучше и желать нечего, а тут еще нас и развлекают, давая почти колдовское представление.
Между тем к одной птице присоединились другие. С громкими, хотя и гнусавыми криками они  вылетали из леса, и вот уже целый хор жужжащих звуков сверлил, ставшее почти черным небо. Одни пикировали вниз, другие взмывали вверх. Настоящая воздушная карусель.
- Все ясно, - сказал я сыну, вместе со мной внимательно наблюдающему за лесным представлением. - Это азиатский бекас. Отшельник - птица-одиночка, а тут целый хор.
Блистая в ледяном небе, все ярче разгорались звезды. Темень такая, что видны лишь черные силуэты гор да зубчатая кромка леса. И в этой темноте со всех сторон несется шипение и гул бороздящих небо птиц. Настоящая  сказка алтайского леса!
- Ну вот, послушали вечерний концерт, пора и делом заняться, - сказал Володя, дернул ручку генератора, послышался шум движка, вспыхнул яркий свет, и мы очутились совсем в другом  мире, мире полупризрачных летающих сфинксов,  загадочных  ночных существ – прячущихся от дневного света бабочек.