ПРЕДИСЛОВИЕ
«История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она — следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она написана без тщеславного желания возбудить участие или удивление».
Михаил Лермонтов, «Герой нашего времени»
«Удача может прилететь вам прямо в руки. Важно не испугаться», — такой гороскоп мне (Раку) на эту неделю. Лежу. Жду удачу. Всё хорошо, кроме самого главного. Лежать — это приговор. Вынесен он мне врачом-травматологом. Перелом бедра…
Лежать мне, у которой не было свободной минуточки! А теперь столько свободного времени, что можно обдумать всю свою жизнь.
Лет двадцать назад, за обедом, после моих очередных поучений, внучка, которой тогда не было и пяти лет, неожиданно спросила:
— Бабушка, тебе нравится твоя жизнь?
— Хм-м! — протянула я, а дальше последовало крайне удивившее меня детское высказывание:
— Не надо портить чужие жизни.
Моя жизнь... Что же это такое в огромном, вечном, непонятном мире, окружающем нас? Каково моё предназначение в нём?
Родилась я в 1941 году и принадлежу к поколению с комплексом недоигранного детства, получившего статус «дети войны». Той Великой Отечественной войны, что искалечила жизнь миллионов людей. Со школьных лет запомнились рассуждения Печорина: «... и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе своей силы необъятные...». Вот и я, будучи уже в зрелом возрасте, всё ещё чувствую в себе нерастраченные силы. Может моё назначение именно в том, чтобы с высоты прожитых лет и как бы со стороны, дать оценку событий, рассказать о моих сверстниках, показать, какими мы были, почему мы так жили.
Свободное время есть! Вдохновение — на кончике пера...
Глава 1 СТАНОВЛЕНИЕ
«Играй, покуда над тобою
Еще безоблачна лазурь;
Играй с людьми, играй с судьбою,
Ты — жизнь, назначенная к бою,
Ты — сердце, жаждущее бурь…»
Федор Тютчев
1.
Как только мои сверстницы начинают сетовать на сложность нашего перестроечного времени, я сразу же останавливаю их:
— Побойтесь Бога! На долю наших матерей выпало куда больше испытаний: война, разруха... А уж на долю бабушек и того больше — революция, гражданская война, голод...
Дедушку своего я не застала в живых. Он происходил из богатой и родовитой семьи, был умён, талантлив, мог бы жить не хуже, если не лучше многих, но полюбил батрачку (мою бабушку) и тайно обвенчался с ней. За что был изгнан из родительского дома, лишён наследства и пособия на продолжение учёбы. Батрачил, затем стал рабочим в железнодорожных мастерских. В 1918 году его призвали в Красную Армию, но медицинская комиссия забраковала, обнаружив скрытую форму туберкулёза лёгких.
Бабушка — неграмотная, но очень мудрая женщина, обладавшая от природы проворством рук и смышлёностью, — прожила долгую жизнь. Похоронив в страшные тридцатые годы мужа и пятерых своих детей, последнюю дочь (мою мать) боготворила. Дала ей возможность окончить Ленинградский университет. Все тяготы жизни брала на себя.
Отец мой родом из Белоруссии. Учился в военном училище в Ленинграде. Там мои родители познакомились, полюбили друг друга и поженились. После окончания училища отец получил назначение служить в Орёл — один из самых коренных русских городов. Молодой семье предоставили просторную трёхкомнатную квартиру. Появился достаток.
Вспоминая молодые годы, мама особенно отмечала 1940 год. Цитировала Виссариона Белинского. Великий публицист загадывал за сто лет вперед: «Завидую внукам и правнукам нашим, которым суждено увидеть Россию в 1940 году». И не ошибся...
Я родилась летом 1941 года. Уже месяц шла война. Враг рвался к столице. Москву надёжно защищала противовоздушная оборона. Свой смертоносный груз вражеские бомбардировщики сбрасывали на подмосковные города и на Орёл тоже. Наш дом вскоре превратился в руины. Линия фронта стремительно приближалась. Оставаться в Орле становилось опасно. Эшелоны эвакуированных граждан двигались на восток. Отправилась в эвакуацию и наша семья в составе бабушки (а ей уже было за шестьдесят!), её дочери, едва оправившейся после тяжёлых родов, двухлетней внучки и меня, новорожденной внучки.
О тяготах военного времени я узнала уже в зрелом возрасте из письма моей матери к родственникам. Оно датировано 1944 годом, а мне передано спустя много лет из архива той семьи, которой и было адресовано. В письме мама сообщала, как в неотапливаемых вагонах товарных поездов, двигавшихся без расписания, порой теряя друг друга, никому не нужные, голодные, больные, мы колесили по стране и добрались аж до Алтая. Мои пелёнки мама и бабушка сушили на себе. Пропитание добывали с огромным трудом.
Страх, холод, голод — таково моё раннее военное детство...
Отец, служивший в пехотных войсках, с первых дней войны был на фронте. Несколько лет от него не приходило никаких весточек. Отыскался он в конце 1943 года в госпитале — получил тяжёлое ранение. Наладилась переписка. В 1944 году по его рекомендации мы перебрались из Алтайского края в Подмосковье.
Мои первые воспоминания относятся к трёхлетнему возрасту. В детской душе остаются больше всего события яркие, солнечные. Таким и был день первого в моей жизни пирожка. Жили мы в небольшом подмосковном поселке в одноэтажном доме с деревянным крыльцом. Бабушка развела около дома огород и вырастила картошку. Накопав клубней, пообещала сделать пирожки с картошкой. Что такое пирожки, я не знала, но бабушка так загадочно улыбалась...
Солнечным летним днём сижу я на крыльце дома, подперев кулачками подбородок, жду чего-то необыкновенного. Наблюдаю, как бабушка суетится у печки, сооруженной ею из камней здесь же во дворе. Мне так хочется подойти поближе, посмотреть, что там шипит и так хорошо пахнет, но бабушка не разрешает.
— Ну, где же пирожки? — нетерпеливо канючу я.
— Подожди, они должны прожариться, потом чуть остыть, отмякнуть…
И, наконец, бабушка командует:
— Быстро мыть руки! К столу! Пирожки готовы!
На столе появляется миска, накрытая полотенцем. Приподняв его, бабушка достаёт и протягивает мне теплый, пахучий комочек. Я откусываю от него и жмурюсь от удовольствия. Такой вкусноты я ещё не пробовала в своей жизни!
День чудесный! Светит солнце, улыбается бабушка!
— Ну, как? Вкусно?
Я киваю головой и... всхлипываю.
— Ну, что ты? Что? — успокаивает меня бабушка, утирая и свои слезы...
С той поры прошло много лет, а деревянное крыльцо, печка, бабушка с пирожками — все это так и стоит у меня перед глазами...
В мае 1945 года пришла долгожданная Победа. Ждали возвращения отца домой. Меня готовили к встрече с ним. Показывали довоенные фотографии, где был изображен мой папа — темноволосый улыбающийся молодой военный с лейтенантскими петлицами на вороте гимнастёрки. Спустя четыре года с войны прибыл совершенно седой мужчина — гвардии подполковник в брюках галифе, заправленных в сапоги, в кителе с погонами и наградами. Все эти новые для меня слова я узнала от папы.
В наградных документах он характеризовался как мужественный человек, принимающий огонь на себя, смело рвущийся в бой, ведущий бойцов за собой в атаку.
Отец не курил, поэтому вместо табачных изделий на паек получал американский шоколад. Вместе с отцом в наш дом вошел чарующий шоколадный запах. До сих пор помню эти американские круглые шоколадки в прозрачной обертке, аккуратно собранной складочками у центра и заклеенной золотистым кружочком…
Отец состоял в коммунистической партии. Много позже я узнала, что среди коммунистов встречались разные люди. Он же относился к тем, кто общественное ставил выше личного, не искал от членства в партии каких-либо привилегий. Эти убеждения он сохранил до конца своей жизни.
После войны отца направили служить в Орджоникидзе (ныне Владикавказ). Там мы прожили два года. Из этого периода мне запомнились поездки по горной Военно-Грузинской дороге, Казбек — белая гора с ледовой вершиной, с которой связано много легенд. По одной из них к горе прикован цепями титан Прометей, похитивший для людей огонь, и уже много веков по вечерам прилетает Орел Зевса, раздирает когтями тело титана и клюёт его внутренности; тогда в горах раздаётся стон...
Ещё будучи ребёнком, я почувствовала особую магию гор, притягивающую людей красотой и силой, вызывающую шквал положительных эмоций, которые описать невозможно, но они запоминаются на всю жизнь. Позже я ещё вернусь в горы, чтобы снова почувствовать дух, царящий в этом удивительном мире.
2.
Летом 1947 года отец демобилизовался и мы переехали в Краснодар. Здесь нашу семью поселили в коммунальной квартире на семь семей.
Город в руинах. Царит послевоенная разруха. Ещё не разобраны груды развалин даже на главной городской улице. Мама за два послевоенных года так и не отошла от нервных потрясений военного времени, страдает сердечным недугом. У бабушки мизерная пенсия. Отец, чтобы обеспечить семью, устраивается работать экспедитором с надбавкой к заработной плате за командировки. С продуктами туго. Их выдают по карточкам. Из этого периода в память врезался довольно грустный эпизод.
Начало декабря. Мороз. Раннее утро. Длинная очередь за хлебом. Мне уже шесть лет. Доверили хлебную карточку. Одеревеневшей от холода рукой в варежке я крепко держу её, а когда подошла моя очередь, карточки в руках... не оказалось. Наша семья оставалась без хлеба.
Хлеб — небольшой темный кирпичик, а сколько пролито слез!..
Спасение пришло неожиданно. Вскоре, а точнее, уже 14 декабря 1947 года, согласно постановлению Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б), карточная система на продовольственные товары отменялась! Это означало, как писали газеты и сообщало радио, ликвидацию жёсткого режима распределения продуктов питания и демонстрировало силу и выносливость советской экономики.
Постепенно жизнь налаживалась. В нашей семье появилась швейная машинка. Теперь мама шьёт, перешивает. Подготовила меня к школе. Пошила длинную (на вырост) школьную форму. Портфель смастерила из куска брезента.
С осени 1948 года началась моя школьная жизнь. Школа женская. В классе 36 девочек. Все в коричневой форме. Учительницы тоже в строгих форменных платьях с белыми воротничками. Регулярные обязательные проверки на вшивость. Головы для предупреждения этого болезненного явления вымыты керосином. Полы в целях гигиены смазаны чем-то чёрным, похожим на мазут, — «смерть упавшей тетрадке». Чернильницы, которые надо носить с собой в школу, называются непроливайки, а руки, тетради, учебники — всё перемазано чернилами...
С первого школьного дня я рьяно взялась за учёбу. На это были особые причины. Моя старшая сестра Светлана удалась в маму — женщину красивую, с изящной фигурой. Обе светло-русые, сероглазые, с правильными чертами лица. Я же пошла в отца — темноволосая, кареглазая. От отца я унаследовала черты характера и неуёмную энергию. В семье мне была уготована роль младшей, у которой проблемы не такие важные, как у старшей сестры, и которая должна знать своё младшее место. А мне так хотелось хоть в чём-то превзойти сестру! Я добросовестно выполняла домашние задания, на уроках постоянно тянула руку. Получила прозвище «выскочка». Ну, очень мне нужны были пятёрки! По тому времени — высший балл.
Грамоту за отличное окончание первого класса повесили дома в рамочке со стеклом на самом видном месте. Так, закабалив себя с первого дня учёбы, я и в последующие годы вынуждена была поддерживать образ отличницы. Если я приносила домой четвёрку, меня отчитывали: «Галина! Почему ты не постаралась? Ты же можешь учиться отлично!». И я старалась изо всех сил и последующие классы заканчивать на «отлично». Мои успехи ставили в пример старшей сестре. Это её злило. Будучи умнее меня, она не занималась зубрёжкой, а много читала, гуляла и время от времени отпускала мне тумаки. Оно и понятно, — вот уж от кого обидно терпеть поражение, так это от младшей сестры!
Тянуть на уроках руку меня отучил случившийся конфуз. Готовили нас для вступления в пионерскую организацию. Вожатая принесла в класс горн и спросила: «Кто будет горнистом?». Увидав мою поднятую руку, подошла ко мне и протянула инструмент. Набрав в себя воздуха, я выдохнула его в горн. Тот издал неприличный звук. Все дружно рассмеялись. Мне же было не до смеха. Оказалось, что «не все мне горы по плечо...»
Школьная жизнь мне нравилась. Постоянно в школе проводились интересные мероприятия, а летом во время школьных каникул в больших дворах (а таким был и наш двор) работали детские площадки. Утром нас будил горн бодрящей мелодией: «Вставай, вставай, постели заправляй!». Детвора выбегала во двор на гимнастику. Воспитательница выдавала настольные игры, организовывала походы, проводила конкурсы, руководила дворовым детским театром. В общем, послевоенное детство оказалось весёлым, занимательным, и я сознательно вместе с другими детьми скандировала на торжественных линейках: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!».
Росла я ребёнком слабым, болезненным. Внезапно температура тела поднималась под сорок градусов, и я впадала в беспамятство. Когда сознание возвращалось, видела заплаканную маму и молящуюся бабушку, не утратившую веру в Бога в наш атеистический век. Выходившие меня крошкой в военное лихолетье, они тряслись надо мной, боясь потерять в мирное время. Меня вылечивали, кутали, я снова простужалась и заболевала. Это был заколдованный круг. Своей болезненностью я даже гордилась, зная, что страх за меня усиливает внимание ко мне в семье. Как все болезненные дети, которые проводят много времени со взрослыми, я была не по возрасту развита и отличалась обострённой чувствительностью.
Так бежали дни, недели, месяцы. А жизнь на глазах становилась все краше и краше. Исчезали следы войны, следы разрухи. Город восстанавливался, строился заново. Благоустраивались парки, скверы. Уже в начале пятидесятых в гастрономах появилось много продуктов. Витрины прилавков украшали разные виды колбас. В эмалированных ванночках предлагалась красная и чёрная икра. Хлеб — без очереди! А какие вкусные слоеные булочки! Так приятно было раздирать их на тончайшие прозрачные слои и съедать с наслаждением. Портфели настоящие! Купить можно уже и красивые ткани. Мама к праздникам шила нам наряды. Обучала и меня портновскому мастерству.
3.
Я рано стала развиваться физически. В одиннадцать лет уже стояла на рубеже своего детства. И грудки начали набухать, как весенние почки, и природа заговорила о себе, страшно напугав меня, вызывая боли и стоны по ночам. Детство сменила юность — время для каждого удивительное, полное ощущения молодых сил, смелости, свободы и уверенности, что всё лучшее впереди.
В четырнадцать лет я уже почти на голову переросла свою старшую сестру. Была, как говорила бабушка, худю-ю-щая, но себе я нравилась — высокая стройная девушка с тёмно-русыми волосами, заплетёнными в две косы, с приятной улыбкой и ясным взором карих глаз. Я уже сама себе мастерила наряды, понимая, что они необходимы женскому счастью, как клумбе цветы. Часто вертелась перед зеркалом, рассматривая себя со всех сторон, напевая популярную в то время песню: «Не скажу, что я красива, просто симпатичная»...
Совсем воспрянула духом, услышав похвалу в свой адрес, когда с одноклассницами ходила проведать учительницу. Парень, сидевший у подъезда ее дома, заметил:
— Какие симпатичные девчонки! А последняя — лучше всех.
Последней шла я...
Четырнадцатая весна казалась мне такой особенной, каких ещё не было. Наша семья из коммуналки переехала в отдельную двухкомнатную квартиру! Весенняя чистота, свежесть и новизна всего: воздуха, травы, цветущих деревьев — создавали праздничное настроение. Меня приняли в комсомол! С осознанием своей юной чистоты, благородных побуждений, правдивости, повышенного душевного настроя как прирождённого, так и благоприобретённого, думалось о моём загадочном будущем, которое должно быть непременно счастливым. И вдруг...
Продолжение http://www.proza.ru/2013/06/18/494