Тихий омут

     П Р Е Д И С Л О В И Е

Действие романа «Тихий омут» происходит в далеком, тихом периферийном городке Дальнего Востока, куда все процессы преобразований государства и общества с большим опозданием,, неравномерными волнами докатываются, искажая действительность, словно эхо испорченного телефона 1998 года.   
Компрометирующие друг друга сообщения массовой информации с ложной, дутой рекламой порождала недоверие, предоставляя право каждому иметь и высказывать свое мнение и свой взгляд на происходящее, с надеждой на победу здравого ума и перемены к лучшему.
Главный герой романа, капитан Ватрушев, проработавший в правоохранительных органах более тридцати лет. В силу своего характера и жизненного опыта ,  спокойно принимал причуды зарвавшихся политиков, объявивших перестройку государства и общества, усиливающую разрушительный резонанс ветрами перемен, уносящий любой, самый маленький просвет на светлое будущее простого народа, ставя героя романа в рамки перестроечных отношений, не совместимых с жизнью.
После шокирующего, совершенного поступка в народе стали поговаривать о справедливости пословицы - «В тихом омуте черти водятся»,- имея в виду спокойный, уравновешенный характер доведенный, до эмоционального срыва, пугающего своей непредсказуемостью.
Находясь в затруднительном выборе навязываемого,  русского менталитета, с  меняющимися полюсами относительно добра и зла, народ все еще надеялся на победу чиновничьего разума. 
Выходя на митинги и перекрывая дороги, заставляли новую власть принимать решительные меры для предотвращения волнений путем «купирования», боясь раскачать в народе «Тихий омут», в корне пресекая возможность появления «коренных», способных повести за собой, отдавая дань бессмертным словам Бисмарка – «Русские долго запрягают свою тройку, но когда запрягут, ее не остановишь».


Тихий омут

Просторный кабинет начальника ОВД находился на втором этаже двухэтажного здания дореволюционной постройки, с подземными камерами и казематами, находившимися во власти старшины, хранившего там казенное имущество.
Первый этаж был выложен из грубого, неотесанного, сопочного камня, выступающего со стен кривобоким рельефом, разукрашенным мозаикой соединительных швов пепельного цвета, полукруглыми решетчатыми окнами и широкими сферическими дверями, поражающими своей оригинальностью кирпичной боковой кладки, толщиной и массивностью дубовой входной двери.
Всю основную часть помещения занимала дежурная часть, соединенная с камерами для подследственных и комнатами  задержанных.   
В левом крыле, за маршем лестницы на второй этаж, вела дверь в просторную комнату, бывшую Ленинскую, с многочисленными рядами стульев и плакатами на стенах с цитатами Дзержинского.
 Второй этаж был достроен из лиственницы, почерневшей от времени, с многочисленными узкими, продольными трещинами вдоль бруса,  подчеркивая серьезность этого мрачного заведения, с вековыми нерушимыми устоями в борьбе добра со злом - вечными земными спутниками.
Кабинет занимал одну треть здания и освещался двумя противоположными  окнами,  и двумя пятиламповыми люстрами, свисающими по метру с высокого потолка, с одинаковыми интервалами, смягчая силу света матовыми шарами.
С левой стороны, недалеко от окна, стоял добротный дубовый стол, со стеклом вместо скатерти, на котором стопками лежали кипы исписанных бумаг, юридических книг, откидной календарь, массивный чернильный прибор с шариковыми ручками и тонко подструганными цветными карандашами.
В центре стоял казенный графин с граненным стаканом.
Словно копируя букву Т, и являясь неотъемлемой частью первого стола, другой такой же массивный, но длинный стол, с протертым зеленым сукном и небольшими синими пятнами по краям, стоял приткнувшись к столу начальника торжественно и гордо ощетинясь спинками стульев по всему периметру.
      Над стенками кабинета, вплотную  друг к другу, стояли такие же стулья одинакового фасона. Сверху, сверкая никелированной отделкой, висел трехлопастной вентилятор, медленно вращая лопастями, смешивая застоявшийся воздух.
Оперативное совещание, проводимое начальником отдела внутренних дел капитаном милиции Бурцевым Петром Александровичем, затянулось.
Небольшого роста, широкоплечий крепыш, с васильковыми глазами и темным коротким волосом, располагал к себе окружающих открытым волевым взглядом и, не смотря на твердый характер, был справедлив и не мелочен, чем снискал уважение и любовь подчиненных.
 Городок был сравнительно небольшой, и обслуживали его, вместе с районом, двадцать восемь офицеров, не считая рядового и сержантского состава, числившихся по штатному расписанию вместе с медвытрезвителем, госпожнадзором, вневедомственной охраной и другими небольшими специфическими службами, не задействованными напрямую на раскрытие преступлений.
    Сегодня были собраны все свободные от дежурства офицеры различных служб и ведомств, для изучения оперативной обстановки перед закрытием квартала и полугодия и оказания посильной помощи в раскрытии «темных», неперспективных дел.
     За столом, покрытым потертым зеленым сукном, сидели начальники служб во главе с заместителем начальника отдела Боровым Василием Васильевичем.
     Это был чуткий, душевный, всегда улыбающийся, всеми уважаемый майор, на котором держалась вся оперативная работа. И если он давал какие-то указания, ни у кого не возникало даже мимолетного недоверия или недовольства.
     Выше среднего роста, с карими, всегда улыбающимися глазами, с чувством юмора, он зачитывал эпизоды нераскрытых преступлений, изредка поглядывая на сидевших офицеров, делающих пометки в своих записных книжках.
     Кража из магазина №7-он стал смотреть поверх очков, нагнув вниз лысоватую голову, поочередно разглядывая офицеров, сидевших вдоль стен, и остановил взгляд на начальнике уголовного розыска Миронове Николае Ивановиче.
Сорокалетний капитан, отсвечивая лысой головой, посмотрел в толстую тетрадь и проинформировал:
 -  Кража совершена путем взлома двери черного хода, взяты два костюма серого цвета сорок шестого и сорок восьмого размера, две беличьих шубы, три хрустальных набора, продукты и восемь бутылок водки. Занимался инспектор уголовного розыска Киреев.
Боровой повернулся к Кирееву. 
Подвижный,  симпатичный, чернявенький лейтенантик с готовностью встал со стула:
- Там явно работа военных. Следы сапог, масса пальчиков, но обкатать военнослужащих нам никто не позволит, а дело военная прокуратура не берет. Мало ли кто в солдатских сапогах ходит! Свидетелей нет.
– Ясно! -  Майор окинул взглядом присутствующих: - У кого будут какие предложения?
Тишина в кабинете свидетельствовала, что ни у кого дельных предложений нет.
– Необходимо еще раз внимательно изучить дело, поговорить с рядом живущими соседями, допросить сторожа и продавцов. Ведь прежде чем залезть, нужно в магазин зайти, присмотреть. В общем, бери в помощники инспектора ОБЭП Карпенко и за дело.
Василь Васильевич заглянул в тетрадку:
- Угон мотоцикла с коляской, - Миронов повернулся в сторону сидящих офицеров
–  Занимался инспектор по делам несовершеннолетних Логинов Виктор Васильевич.
Логинов встал, поправил рубашку:
– Мотоцикл был оставлен возле речки без присмотра и похищен путем свободного доступа. Охранники на мосту видели как, примерно в это же время, на похожем мотоцикле проехали через мост четверо мальчишек двенадцати-четырнадцати лет. Установить их личность, и обнаружить мотоцикл, пока не удалось.
– Плохо, плохо работаем. И зацепочка есть и четверо не один, кто-то должен проговориться, кто-то из посторонних наверняка видел знакомого. Рано это дело отложили в разряд неперспективных, бери старшего инспектора ДПС Полуяна и чтобы никаких уважительных причин.
Боровой сделал для себя пометку.
– Квартирная кража из многоэтажного дома. Что там?
В промежутке с 14 по 16 часов на пятом этаже, путем отжима дверей, произведено проникновение в квартиру. Похищены деньги, украшения из цветных металлов, видеомагнитофон. Занимался инспектор уголовного розыска Бородин.
Белокурый широкоплечий парень, с добрыми синими глазами, встал со смущенной улыбкой:
– Есть версия, что это мог сделать человек уже ранее побывавший в этой квартире, следовательно, либо знакомый, либо родственник. Объем работы есть, но не успеваю физически. На мне девять заявлений, требующих проверок, два уголовных дела и текущие вопросы.
– Понятно.
Майор обвел взглядом присутствующих и остановился на старшем лейтенанте вневедомственной охраны:
– Малышев! Поступаешь в распоряжение Бородина и по ходу ведешь профилактическую работу по предупреждению квартирных краж. Это, кстати, ваша прямая обязанность.
И он снова сделал какие-то пометки.
- Неопознанный труп мужчины на 342 километре.
Боровой оглядел присутствующих.
– Следователь Русакова вела дело. Сейчас дело в прокуратуре, а Русакова на отдыхе после ночного выезда – со знанием дела произнес Миронов.
- Заключение судмедэксперта не читал, но при визуальном осмотре видна черепно-мозговая травма и многочисленные телесные повреждения. Тело находилось в болоте, между кочек, в восьми метрах от дороги и было найдено благодаря собаке одного из рыбаков, сокращающего путь к озеру, и пролежало около недели. Вы можете себе представить, какой у него был вид?
– То, что дело в прокуратуре, понятно, но глухарек то будет висеть на нас!
Начальник отдела, не поднимаясь, внимательно, по очереди, оглядел присутствующих    
- Нам его раскрывать, а не прокуратуре и на раскрытие этого преступления не нужно жалеть ни времени, ни сил. Я знаю, что трудно, но кому легко в наше время? Один этот показатель потянет на низ проделанную работу всего отдела. Так что высказывайте свои соображения.
– Что высказывать? - с места произнес командир взвода ДПС лейтенант Кузнецов. - Сначала нужно ознакомиться с материалами, потом осмотреть место происшествия, для привязки и восстановления общей картины, а уж потом строить версии.
– Так! Один доброволец есть!  Василь Васильевич, улыбаясь, потирал руки, со значением глядя на Кузнецова, как на обреченного.
И только после этого взгляда Кузнецов понял истинное значение поговорки «Инициатива наказуема». Перед его сознанием всплыли материалы, требующие незамедлительного разрешения, отодвигаемые, пожирающей время, текучкой, но что-либо предпринимать было уже поздно.
– У тебя и машина и времени побольше, а для поддержки, вместе с тобой, будет работать опытный специалист, начальник разрешительной системы капитан Ватрушев Василий Григорьевич.
Боровой перевел взгляд на Ватрушева. Ватрушев – пожилой тучный мужчина среднего роста, прошедший войну в Афганистане и имеющий орден Красной Звезды и несколько медалей. Держался он всегда просто, но обособленно, никого ничем не обременяя, проявляя чувство товарищества только при необходимости, или выполняя просьбу, но и никого от себя не отталкивал, а все поручения выполнял скрупулезно и добросовестно.
Он встал, посмотрел на Кузнецова и сел на место рядом с инспектором пожарной охраны, Абрамовым.
– Повезло тебе – хихикнул Абрамов, и его в веснушках лицо сморщилось в довольной улыбке, что не ускользнуло от всевидящего Борового.
– Что у нас с пожаром в магазине? – Боровой из под очков в упор посмотрел  на Абрамова.
Смеющееся лицо Абрамова преобразилось, морщинки на миг расправились, а затем вновь собрались, другим узором выражая крайнюю озабоченность.
– Пока ничего нового, но может, на электропроводку спишем.
– Не может! А чтоб через три дня, либо с отказным материалом, либо с поджигателями придешь  ко мне в кабинет. Кроме этого, поработаешь с Киреевым по квартирной краже в том же районе.
Боровой сел и стал что – то искать в своей «амбарной» книге, о чем- то переговариваясь с начальником.
Начальник постучал по графину, пресекая нарастающий шум, и объявил:
- Все, кто получил задание, свободны.
Больше половины офицеров столпились у выхода.
Озабоченный Ватрушев, как ни старался быть поближе к Кузнецову, чтобы обсудить план действий, но его постоянно оттесняла молодежь, соскучившаяся по сигаретному дыму, и он вынужден был отступать, уступая место у двери то одному, то другому.
Когда вышел за дверь, Кузнецов уже находился внизу, на лестничной площадке первого этажа.
– Михалыч! Подожди! – Крикнул он, доставая сигареты, и не спеша стал спускаться вниз.
Возле окна дежурной части, жадно вдыхая сигаретный дым, поджидал его Кузнецов. Рядом толпилось несколько офицеров, о чем-то оживленно беседуя, разгоняя руками сизый дым, шлейфом тянущийся над головами в сторону уличной, открытой двери.
– С чего начнем? – спросил Ватрушев, подходя вплотную, чтобы их не оттерли друг от друга.
- Вам легче. Распорядок дня регистрации оружия сменил, обследование объектов перенес и свободен, а на мне три ДТП, техосмотр, заявления и текущие вопросы.
Старшего инспектора тоже по уголовщине задействовали, а госавтоинспектор, присланный сверху, ни рыба, ни мясо. Занимается своим благоустройством, прелюбодеянием, да водку пьет, как бык помои, и ничего ему не скажешь. 
Завтра, после одиннадцати, зайдете ко мне, я к этому времени кое - что успею сделать, и Русакова освободится. Надо с материалами ознакомиться, да и она подскажет что дельное.
Кузнецов был лет на двенадцать младше Ватрушева, но, принимая во внимание стаж, опыт и звание, уважительно называл его на Вы.
– Кстати, уже сейчас можем проехать на место происшествия, у Киреева дочь родилась. Мимо будем ехать, заедем, а потом посидим на природе, постреляем. Иванков цинк пистолетных патронов достал, надо же их использовать и руку набить.
Пистолетная стрельба Ватрушева не прельщала, возраст не тот, да и оружие порядком надоело за ежедневной работой, из спиртного он может выпить только рюмку сухого вина, и то по большим праздникам, а вот посмотреть на место происшествия можно, может за ночь в голове что и созреет.
– Вообще-то посмотреть можно. Вот только в магазин нужно заехать хлеба, сахару купить.
– Ну, с этим проблем не будет.
Кузнецов повернулся к группе офицеров:
– Степанович! – крикнул он Кирееву – Собирай всех, кто едет, и в машину.
Он подошел к окну дежурной части и проинформировал, сидевшего за пультом, дежурного по отделу, капитана Драченко.
– Сергеевич! Я на дне рождении, имей в виду и, если что, поднимай старшего инспектора.
– Понял! Драченко сделал отметку в журнале информаций и шутя попросил – За меня там чарку потяни!
– Потяну! – заверил его Кузнецов и вышел в открытую дверь к машине.
Возле машины, докуривая сигарету, топтался Ватрушев. Осмотрев его тучную фигуру, Кузнецов предложил ему сесть на переднее сидение, а сам сел за руль.
Просигналив двумя короткими гудками, он завел машину, включил заднюю передачу и, плавно отпуская педаль сцепления, стал отъезжать с места стоянки задним ходом. Не успела машина проехать определенную дистанцию, нужную для разворота, как к ней, с двух сторон, подбежали четыре офицера и, отталкивая друг друга, с диким хохотом и восторгом, пытались на ходу заскочить в машину, повиснув на дверках.
– Вы! Дикари! Двери пообрываете!
 Забеспокоился Кузнецов, наблюдая за борьбой. Но трое уже сидели на заднем сидении, с победным видом посматривая на суетившегося Иванкова.
– Ну, что дергаешься, ложись им на колени и поехали, - предложил Кузнецов и Иванков рыбкой нырнул в салон, подогнув длинные ноги.
Машина, плавно набирая ход выехала на дорогу. Проезжая через неровное полотно железнодорожного переезда машину затрясло, не смотря на небольшую скорость, и каждая неровность комментировалась сзади различными выкриками.
За переездом дорога была еще хуже. Маленькие и большие выбоины заставляли машину петлять по дороге, пропуская встречный транспорт, и объезжая по обочине, цепляя глушителем за отдельные камни.
– Надо же! – удивлялся Ватрушев, - центр города, а дорога в таком плачевном состоянии. Я – то все больше пешком. На автобусе не так чувствуется, а на грузовой, одно наказание.
– По этой дороге судят о хозяйственности мера города, – включился в разговор Кузнецов, – она так и называется его именем, но от этого лучше не становится. Низкое место. Его нужно до глины вырезать, а потом камнем забутить и укатать.
– Да вроде ничего, нормально – дурачился Иванков, лежа на коленях, задрав ноги выше двери.
– Ты, нормально! Замараешь ногами салон, приедем – мыть будешь, – прервал его Кузнецов. Через несколько метров машина свернула вправо и пошла по, относительно хорошей дороге в сторону выезда из города.
Красочные зазывные афиши, и различные цветные рекламные щиты, создавали вид цивилизованного, ухоженного городка и лишь в промежутках между ними виднелись небольшие убогие дома частного сектора, словно напоминание о реальном непростом бытие. Кузнецов остановил машину возле продуктового магазина с красочной вывеской и посмотрел на пассажиров. Первым вышел Ватрушев и, открыв заднюю дверку, помог выпутаться Иванкову.
– Что брать? – Иванков подобрал фуражку, из-за спинки заднего сидения и протянул в салон, чтобы собрать, заранее приготовленные, деньги.      
- Ты что, первый раз замужем? – удивленно спросил Киреев, намекая на, уже вошедшую в обязанность Иванкова, работу снабженца во всевозможных пикниках и юбилеях.
– Смотрите, чтоб потом разговора не было.
Иванков собрал деньги и пошел в магазин. Кормазов, сидевший с краю, тоже вышел из машины и, облокотившись на дверцу, стал смотреть на проезжающих.
- У Иванкова одна тактика, – ни к кому конкретно не обращаясь, проговорил он, - брать столько бутылок водки, на сколько хватит денег. Из оставшихся берет хлеб, в зависимости от количества людей, селедку, а на все остальные рыбный паштет.
Если у него денег хватает только на водку, или с малым остатком, угрожающим остаться без паштета, то приходится добавлять.
Первым из магазина вышел Иванков, с полным позвякивающим пакетом.
Кузнецов открыл багажник, вытащил из пакета бутылки и переложил их чистой ветошью, чтобы не бренчали и не побились.
Иванков полез было за сигаретами, в ожидании Ватрушева, но на него зашипели в три голоса. Подошедший Ватрушев, неприятно удивленный возросшими ценами, долго выражал недовольство, устраивая пакет на полике, возле своих ног.
– Зарплату по три месяца не выдают, а цены растут с каждым днем,  – он снял фуражку и провел по редким, тщательно зализанным, волосам.
– Взятки нужно брать! – пропел Иванков, ворочаясь, устраиваясь поудобней на коленях товарищей.
– Тогда мы будем отличаться от тех, кого преследуем, только формой. А обывателю каково? Он будет искать у нас защиты, а мы с него последнюю шкуру снимем. Да и шкуры-то у него уже давно нет.
– На вам муха, не на вам, а на мну, я и говорю на вам! – с выражением продекламировал Иванков свою присказку, чтобы изменить надоевшую тему разговора.
 – Что там у тебя в кармане? Пистолет там носишь, или зачехленный нож? -
Иванков заворочался на коленях у Кормазова.
– Буравчик там у него, - со смехом предположил Киреев.
– Тогда это не буравчик, тогда это бурав и, по моему, он готовую дырку ищет!
Иванков снова заерзал на коленях под общий хохот и недовольство Кормазова.
– Будешь вошкаться, на крыше поедешь.
– Понял.
Иванков замолчал, а Ватрушев повернулся назад, внимательно осмотрев лица позади сидящих, будто видел впервые.
Непроизвольно наблюдая за Ватрушевым, боковым зрением, Кузнецов удивлялся его переменам.
Будучи неплохим психологом, он умел читать по лицам состояние души и сдержанные эмоции.
По поведению Ватрушева было видно, что он долго не был в тесной компании, да еще с молодыми, жизнерадостными, юморными парнями.
Удрученный ежедневными проблемами и, по специфике, одиночной работой, он жил как - бы в другом измерении.
Сегодня для него открывался давно забытый, и плохо воспринимаемый, реальный мир. И он, с сожалением, предполагал, что ему трудно будет ориентироваться в их обществе.
Машина выехала за город и, повернув на перекрестке направо, поехала по хорошей асфальтной дороге.
С правой стороны, сквозь редкие вербные кусты заболоченной местности, просматривались строения города. 
С левой, насколько охватывал взгляд, виднелось сплошное рыжее болото, с огромными зеркальными озерами, изредка покрывающимися серебристой рябью, под воздействием загулявшего ветерка.
В некоторых местах озера подходили вплотную к дороге и из машины были видны концы длинных удилищ, скрывающихся, за высокой дорожной насыпью, рыбаков.
По озерной глади плавали непуганые дикие утки, выводя потомство в охраняемом, государством, заповеднике, а по краям, словно изваяние, застыли в напряженной позе охотников белые и серые цапли.
Где-то далеко на горизонте виднелась ниточка ровной железной дороги, по которой игрушечный тепловоз без труда тащил игрушечные вагоны порожняка.
Впереди показались небольшие сопки и, забравшись на одну из них, машина свернула на проселочную дорогу, ведущую к грунтовому карьеру.
В прошлые времена здесь работало два экскаватора, обслуживая строительство города и поддерживая дороги в надлежащем состоянии.
В настоящее время здесь устроили свалку и кучи всевозможного хлама, возвышаясь над землей, обращали на себя внимание ярким, беспорядочным разнообразием красок и отблесков солнечных лучей, играющих на стеклах разбитой посуды, то отражаясь стеклянными зайчиками, то переливаясь живой ртутью.
Машина проехала мимо карьера, забралась наверх по объездной дороге и остановилась на краю небольшой поляны, граничившей с обрывом и заросшей, по краям, прошлогодней, ржавой травой, пробитой густой щеткой молодой зелени.
Все вышли из машины и стали снимать форменные рубашки, аккуратно слаживая их на заднее сидение.
Глядя на голых, по пояс, ребят Ватрушев тоже снял галстук и принялся расстегивать рубашку.
Поддавшись общему настроению, он забыл о настоящей причине своей поездки и, увлекшись, c удовольствием наблюдал за живой природой.
Небольшая полянка, пяти метров в диаметре, была покрыта шелковистым густым клевером, с небольшими бутончиками белых, с розоватым оттенком, цветочков, по которым, не спеша, ползали пчелы, с жужжанием перелетая с цветка на цветок, соблазняясь желтыми, яркими цветами одуванчиков и, не доверяя друг другу, проверяли уже обследованные.
Груженные пергой они с тяжелым жужжанием поднимались вверх и летели к своим ульям по знакомым, только им, ориентирам.
Где-то недалеко куковала кукушка, отсчитывая кому-то остаток жизни, делая небольшие интервалы, чтобы начать новый отсчет другому, невидимому клиенту.
В высоком голубом небе, с легкой неподвижной рябью небольших перистых облаков, светило яркое солнце, одинаково для всех распространяя свое тепло над землей, радуя все живое наступающим летом.
Кузнецов достал накидку с заднего сидения и, встряхнув несколько раз в сторону карьера, разложил в центре поляны, предварительно отпугнув работающих пчел.
Иванков поднял крышку багажника, и копошился в нем, доставая припасы.
Трое спустились в карьер, разбредясь по свалке, в поисках подходящих бутылок, наполовину наполняя их дождевой водой из луж, образовавшихся в продавленной колее, расставляя на всех возвышенных местах, определяя сектор обстрела.
Голый по пояс Ватрушев, стоял облокотившись на крыло машины, с интересом наблюдая за происходящим, прищурив глаза от яркого, солнечного света.
– Ты же обещал место происшествия показать, – обратился он к Кузнецову, открывающему банки с паштетом.
– Так мы мимо проехали, а у меня это как-то из головы вылетело, – слукавил Кузнецов.
Он привозил на место происшествия оперативную группу и должен был быть ее участником, отрабатывая версию автодорожного происшествия, но уж слишком далеко лежал труп, от автодорожного полотна, и эта версия отпадала сама собой. Теперь нужно было ждать заключение молекулярной экспертизы одежды, которая проводилась в краевом центре. А на месте происшествия можно было увидеть только кочки, между которыми он воткнул палку для ориентира.
– Эй, вы там, на помойке! – крикнул Иванков – Кушать подано!
– Идем! - отозвался Киреев, и они наперегонки побежали к машине.
– Руки!- встретил их Иванков с бутылкой лимонада в руках.
Слив им на руки он поставил бутылку на «стол» и сел на удобное место.
– Проходите! - пригласил Киреев Ватрушева, все еще стоящего возле машины.
– Так! - Иванков оглядел присутствующих.
– У нас два стакана, один для водки, другой для воды и, чтобы не тянуться, каждый наливает сам себе по своему усмотрению, но не больше половины, меньше можно!
Подавая пример Иванков взял бутылку и налил граненный стакан чуть - ли не доверху.
– Ух, ты! – удивленно воскликнул он, оглядывая всех смеющимся взглядом.
– Первая имениннику  - за дочурку! – торжественно произнес он, после произведенного шокового впечатления, и все одобрительно зашумели.
– Дай Бог! Пусть растет! За здоровье!
Стакан пошел по рукам и «стол», сервированный хлебом, селедкой, паштетом и килькой в томатном соусе, заметно стал беднеть.
– Ну, от первой до второй промежуток небольшой, – произнес Иванков, как тамада, и стаканы пошли по второму кругу.
Каждый был занят сам собой и только после третьего круга Иванков изрек любимое выражение.
– На Вам муха! Ни на вам, а на мну! Я и говорю на Вам! - и полез за сигаретами.
Кузнецов продолжал с интересом наблюдать за Ватрушевым.
Первый раз он налил чуть меньше полстакана, два последних раза только чуть прикрыв донышко. Селедку не трогал совсем, а ел только бутерброды с паштетом и килькой в томате, купленной Иванковым вопреки предсказаниям Кормазова.
– Ну, что, постреляем?
Иванков и здесь взял на себя руководящее первенство.
– Ментовские патроны разряжай, стрелять будем военными.
Отделовские патроны медного цвета, а военные светлей, и пули имели металлическую окраску. При сдаче оружия в отделе такие патроны не принимались, а утраченные списывались только рапортом на чрезвычайные происшествия, с применением огнестрельного оружия.
Каждый занялся удалением патронов из своей обоймы, и заряжать другими, выданными по строгому счету Иванковым. 
Пистолета не оказалось только у Ватрушева и он с интересом наблюдал за происходящим со стороны.
– Лейтенант Киреев к стрельбе готов! – проинформировал Киреев, стоя на краю карьера с пистолетом, поднятым вверх над головой.
Все столпились, в метре от него, в ожидании результата.
– Ты хоть говори, в какую метишь, а то понаставили столько, что с закрытыми глазами стрелять можно,  в какую-нибудь да попадешь.
– Стреляю в крайнюю слева.
Киреев выбросил вперед правую руку с пистолетом, а левую завел за спину для поддержки туловища.
Бах! Бах! Раздалось восемь выстрелов, через определенные промежутки времени, но только одна крайняя бутылка была сбита предпоследним выстрелом.
– Хреновый из тебя стрелок, надо прямо доложить, - похлопал по плечу Киреева Иванков и стал на огневой рубеж.
– Крайние слева!
Бах! Бах! Бах! После восьми выстрелов все бутылки остались на месте.
-  Ха! Ха! Ха!
Пронесся над поляной короткий смех. Уже потом каждый подумал о себе, о своих возможных результатах.
Стрельбы в отделе проводятся один раз в год. 
Кормазов молча подошел к краю и, небрежно бросив:
– Крайние слева!
Начал стрелять.
– В белый свет, как в копеечку,  –  прокомментировал Иванков и на рубеж вышел Кирилов.
Бах! Бах! Две бутылки с подскоком отлетели в сторону. К краю подошел Кузнецов.
Ниже всех ростом он выглядел подростком, и пистолет в его руке казался больше чем у остальных.
Бах! Бах! Бах! Четыре крайние бутылки слетели со своих мест.
– Ничего, получается! – одобрил Иванков – Дашь пистолет пострелять?
– А ну-ка, дай мне свой, – попросил Ватрушев у Иванкова.
Зарядив обойму, он встал с краю и, выбросив руку вперед, почти не целясь, начал сбивать одну бутылку за другой, и только последний выстрел оказался неудачным.
– В восьмую я тоже попал, но она почему-то не упала.
– Брось, Григорьевич, семь штук это тоже рекорд.
– Да нет, я же говорю, что попал!
–  Один момент, - Иванков спрыгнул с обрыва и напрямик побежал к крайней бутылке.
– Точно попал! – крикнул он оттуда и, вместе с бутылкой, побежал назад обходным путем.
– Вообще-то у меня «Вальтер», с него у меня лучше  получается – проговорил Ватрушев наблюдая за Иванковым.
Иванков поднялся и, тяжело дыша, передал бутылку Ватрушеву: 
– Они ее кирпичами замуровали так, что только из гранатомета возьмешь.
 Отверстия в бутылке были смещены чуть в сторону и из них, при взбалтывании, вытекала вода.
– Ну что! Это дело надо обмыть!
Иванков сунул пистолет в карман и сел на свое место возле «стола».
– Может, хватит, ребята? – пытался отговорить Ватрушев.
– Григорьевич! Это только начало, все еще впереди, - успокоил его Иванков.
Григорьевич с неохотой опустился на свое место.
На середине стола стояла начатая бутылка водки. Вокруг нее, на разложенных газетах, лежало два ломтика хлеба, четыре кусочка селедки и начатая банка с килькой.
Иванков собрал оставшийся хлеб, перочинным ножом порезал на меткие кубики, а оставшиеся крошки пересыпал в банку с килькой, перемешав чистой палочкой.
– Ну не свинья ли? – произнес Кормазов, наблюдая за действиями Иванкова.
– Не хочешь, не ешь – другим больше достанется, – с достоинством ответил Иванков и налил себе половину стакана водки.
– Будем! – пообещал он и выпил до дна.
– Ты что, один?  Надо же немного и о других думать, – заметил Крачковский, потянувшись за полупустой бутылкой.
Иванков, не вставая, протянул руку в траву и, с видом фокусника, выхватил полную бутылку и поставил на середину.
- Во, дает! – Кормазов так и застыл с протянутой рукой - Там у тебя еще много?
– Последняя, – небрежно бросил Иванков и,  макнув кусочек хлеба в банку с килькой, отправил его в рот.
– Мужики! Я свежий анекдот слышал, – обратился ко всем Киреев.
– Значит так. Встречаются два пенсионера и один у другого спрашивает:
– Ты вчера телек смотрел?
– Ну, смотрел!
- А выступление депутата, баллотирующегося в меры, видел?
– Нет, не видел.
– А зря! Это тебе не мыльный сериал. Все знает. Так и чешет, так и чешет без бумажки. Сказал, что пенсионерам какое-то послабление даст и весь край лоббировать будет.
– А лоббировать – это как?
- Не знаю, но внук говорит, что это с каким-то сексом связано.
Громкий хохот вспугнул стайку птиц, и они, с шумом пролетев, сели недалеко от поляны.
Когда уже все отсмеялись, заулыбался и Ватрушев,  уловив суть  анекдота.
– А ведь правильно. Другой раз слушаешь выступление и ничего  понять не можешь. Говорят на каком-то жаргоне, вставляя мудреные слова, которых нет ни в энциклопедии,  ни в словаре русского языка. Они и друг друга понимает с трудом.
Киреев посмотрел в сторону солнца, зависшего над горизонтом, играя живым пламенем в ореоле ярко-красного заката, плавно переходящего на оранжевый, желтый и светло-голубой круг.
– Ветрено завтра будет - опре¬делил он по закату.
– Ну, что, постреляем еще?- все головы повернулись к Иванкову.
– Патрон – рубль, -  делая серьезное лицо, определил он таксу.
–  Будешь много говорить, оружие отберем,  - пошутил Крачковский, доставая пистолет и вынимая пустую обойму.
– Тогда сами берите.
Иванков подошел  к багажнику, взял картонную коробочку пистолетных патронов, из оцинкованного ящика, и отошел в сторону.
–Только не наглеть! – крикнул он,  сбившимся в кучу,  товарищам.
В стороне, облокотившись на крыло машины, наблюдал за происходящим Ватрушев, с шумом выдыхая табачный дым, ощущая себя  взрослым дядей в кругу мальчишек, большинству из которых было за тридцать,  и, по сути, он не ушел далеко от их возраста.
Сознанием он чувствовал  себя в одной компании, но его успевшая зачерстветь душа с трудом воспринимала яркие краски окружающего мира,  и он чувствовал себя как моряк, попавший с корабля на бал, потерявший ориентацию.
–  Давайте все вместе!- предложил Иванков.  Он убрал с покрывала стаканы, нож, выбросил остатки пищи и мусора в обрыв, вместе с газетами, и, встряхнув, расстелил возле обрыва. Все поняли его замысел и стали улаживаться рядом друг с другом.
– Крайнему – крайняя  бутылка и так далее. Разобрались? Огонь!
Сплошной треск раздался над карьером и пустые гильзы сплошным потоком, со шмелиным свистом, отлетали в сторону, на миг, отражаясь золотистыми зайчиками под солнечными лучами, прячась в густой траве.
Через минуту все пистолетные стволы были оголены, означая отсутствие газов, передергивающих затвор, а значит и отсутствие патронов.
Бутылок восемь было сбито на этот раз, но кто именно отличился, трудно было назвать, да это и не важно.
Все были довольны проведенным шоу коллективного специфического мероприятия, не заботясь о его конечном результате, ограничиваясь произведен¬ным шумовым эффектом.
Кузнецов стал стряхивать покрывало, что означало  конец пикника, и все потянулись за рубашками, довольные отдыхом, заряжаю¬щим на неделю ненормированных рабочих дней.
Проезжая мимо места происшествия Кузнецов приостановился и посмотрел на Ватрушева.
– Может не стоит сегодня?- спросил он.
– Ладно, поехали, – махнул рукой Ватрушев, довольный выездом на природу и свежим, чистым воздухом.
В последнее время он чувствовал внутренний дискомфорт, неуверенность в себе, неуверенность в завтрашнем дне.
Все вопросы он привык решать самостоятельно, и до этого у него все получалось, а в последнее время потребность стала преобладать над возможностью, и он упорно искал выход из создавшегося положения.
Сыну Сергею нужно отослать в армию, на Сахалин, хотя бы на сигареты, дочь Светлана желает поступить в педагогический, у жены день рождения, а  получку задерживают.
Но с этим он справится, лишь бы было здоровье, а оно у него начало пошаливать.
То под сердцем заколет, то голова заболит - просто спасу нет, а душа так и ноет, так и болит день и ночь, словно предчувству¬ет недоброе.  Если что с ним случится, семья не выживет.
Жена с первого дня свадьбы не работает, домохозяйничает, хотя имеет высшее образование. Но куда она пойдет? Все, что знала - забыла, да и обидеть могут. О детях,  что и говорить, у них еще и перьев нет.
Озабоченный своими мыслями он и не заметил, как машина остановилась возле центрального универмага, вырулив на стоянку. Они вышли из машины, закурили из одной пачки Киреева и дымили, сбившись в кучку, не желая расходиться.
Все,  кроме Кузнецова и Иванкова,  жили в центре, недалеко друг от друга, лишь им нужно было добираться в рабочий поселок, за двенадцать километров от города.
Солнце уже скрылось за горизонтом, и  виднелась лишь небольшая, бледно-голубая полоска.
Серый полумрак окутал город и наступил такой период, когда надвигающиеся сумерки скрадывали свет, и он рассеивался в пространстве, обозначая лишь круглые фары источников, медленно движущихся в общем потоке машин, похожих на светящихся гусениц, ползущих в разные стороны.
Вклинившись в этот поток, ехали и Кузнецов с Иванковым.
Иванков жил в двухэтажном доме в двухкомнатной квартире с женой и двумя дочками погодками, а Кузнецов приобрел небольшой, недостроенный домик и потихоньку достраивал своими силами, по мере возможности.
Служебная машина постоянно находилась при нем, на случай происшествия или поднятия по тревоге, когда он должен собрать всех сотрудников, проживающих в поселке, и доставить в отдел, в течение полу¬часа.
Жена его, небольшого роста с большими голубыми глазами, круглым  лицом с симпатичными ямочками на щеках, работала поваром в школе и за девять лет совместной жизни появились дочь и сын.
К беспокойной  работе мужа она привыкла, и ее не удивляло его долговременное отсутствие  и вызова в любое время суток.

Кормазов вместе со всеми  вышел из машины,  и закуривая,  проводив взглядом уходящих друзей,  решал сложную, для себя,  задачу
        - Идти домой к жене и пятилетней  дочери или завернуть к кому-нибудь на огонек.
       Его внешние данные способствовали проявлению интереса со стороны слабого пола.
       Высокого роста, с карими,  чуть навыкат глазами, и узковатым, клиновидным лицом, портившем, его при улыбке, а особенно при смехе, похожим на старческое покашливание,   с прикрывающимися глазами,  с поразительном сходством делали  похожим на физиономию летучей  мыши, висящей  на дереве в ожидании захода солнца. 
     Во всем его облике чувствовалось что-то настораживающее – вампирское, завораживающее женщин загадочностью.
      Его отец, всю жизнь проработавший в КГБ, учил пользоваться слабостями других,  потихоньку подталкивая их к краю,  чтобы можно было в любое время столкнуть,  и  вовремя остановиться самому,   чтобы  не угодить в про¬пасть.
– Запомни! Друг - это твой будущий враг. И только с этих позиций ты должен его рассматривать, – говорил он, наблюдая за жизнью сына, который с успехом усваивал его уроки.
После окончания мореходного училища Кормазов пришел работать в милицию,  получая вовремя очередные звания и должности, дослужившись до начальника инспекции по профилактике.
Особо не загруженный,  он всегда держал руку на пульсе работы отдела, с успехом маневрируя,  при случае, своим подчиненным Иванковым.
С первых же дней  работы у него возник бурный роман с начальником инспекции по делам несовершеннолетних - Чалой Любовью Игнатьевной,  одинокой женщиной средних лет,  живущей недалеко от отдела.
Их многолетний роман, ничем не обязывающий друг друга, помогал скрасить серые будни и прочно вошел в ее нелегкую жизнь.
Понимая это, Кормазов уже давно искал возможность избавиться от ее опеки и зависимости, имея многочисленные флирты на стороне, боясь огласки. И вот появилась Ткачева.
Молодая, пышногрудая, красноречивая красавица, закончившая педагогический институт, пришедшая работать под начало Чалой.
Они с первых дней приглянулись друг  другу, но, Кормазов никак не мог найти способ,  чтобы убрать  Чалую, стоявшую у них на пути.
Многообещающие взгляды Ткачевой заставляли бурлить душу и  туманить сознание,  но рисковать карьерой, ради влечения, было не в его характере.
Сегодня, при стрельбах, ему в голову пришла мысль простая, как и все гениальное. 
Чалую нужно убрать совсем, а на ее место рекомендовать Ткачеву.
Молодая,  образованная,  перспективная. Одержимый этой мыслью он все еще стоял в нерешительности, обдумывая детали созревшей операции и, приняв окончательное решение, быстрым шагом направился к Чалой.
Люба слов¬но ждала и сразу открыла дверь после первого звонка, хотя условились на двух коротких.
Она стояла в  простом ситцевом платье,  свободно облегающем полноватое тело и распущенным, слегка вьющимся волосом,  золотистым потоком, спадающим на плечи, переливаясь   при свете лампочки    от светло-золотистого, выгоревшего на солнце, до ярко-огненного цвета.
Всегда приветливое лицо было озарено счастливой улыбкой, выставляя напоказ многочисленные веснушки, придающие лицу трогательную привлекательность, подчеркивая белиз¬ну зубов.
Забыв о настоящей причине своего прихода,  Кормазов с нежностью обнял  Любу, целуя в голову,  лоб, щеки, пока они вместе не слились в одном поцелуе, заставляющим учащенно забиться сердца, обуянные  общим порывом  страсти.
Не отрываясь от поцелуя, он стал потихоньку подталкивать ее к кровати, на ходу снимая обувь и одной рукой расстегивая пуговицы на брюках.
Металлическая сетка  недолго скрипела в такт движения тел и, обессиленные оргазмом, они долго лежали без движения.   
–Тебе домой надо? – спросила Люба, направляясь в ванную.
– Конечно! Моя знает, что я на родинах. У тебя выпить есть?
 Люба вышла из ванны, кивнув головой.
–Ты пока приведи себя в порядок, а я что-нибудь приготовлю.
Кормазов быстро зашел в ванную, плеснул несколько раз водой  и пошел в комнату к телевизорной тумбочке, где лежали фотографии.
Он любил  фотографировать, выхватив какую-нибудь комическую позу или сценку, но сам в объектив старался не попадать.
Порывшись в альбоме, он достал несколько Любиных фотографий, сделанных на природе, и сунул их в задний карман брюк. Пройдя на кухню сел за стол, и стал наблюдать за Любой, готовящей глазунью.
– Ты сильно не суетись, мы на природе поели, - сказал он, ощущая некоторую неловкость. 
– Знаю чем вас Иванков кормил, наверняка своим  фирменным блюдом.
В отделе все знали политику Иванкова в отношении закусок, но если кто и делал ему замечание, то только в шутливой форме, поскольку водки всегда не хватало,  а закуска иногда  оставалась. 
Люба поставила на стол яичницу на сковороде, достала из буфета графинчик с водкой, а из  холодильника тарелку с  нарезанной колбасой.
– У тебя лук есть? А то дыхну дома яичницей, а она в меню у Иванкова не предусмотрена.
Они выпили, поели и Кормазов засобирался домой.
– Пойду  в отдел, может, на дежурке домой подбросят, - сказал он, вставая из-за стола. Они обнялись на дорожку, и он вышел из квартиры, спустился со второго этажа на улицу, растворившись во всепоглощающей темноте.
– Ну,  как там Чалая,0 живая? -  смеясь  спросил дежурный  по отделу.
– Живее всех живых, отшутился Кормазов.
– До дому подбросишь?
– Иди в машину,  сейчас водитель за ужином поедет, -  довезет.
Сидя  в машине  Кормазов обдумывал детали созревшего плана, заранее предугадывая его исход. Ему жалко было Любу, но она свое  дело сделала и теперь была только обузой.
Машина подвезла его к подъезду и он, негромко хлопнув дверкой, пошел домой.

Ночью прошел небольшой дождик,   и умытые  деревья весело шевелили зеленой листвой, В воздухе стоял устоявшийся запах сирени, заслоняющий почти каждое окно небольших, приземистых домиков, тянувшихся вдоль дороги.
Лужи, наполненные дождевой водой, скрывали асфальтные выбоины, которые давали о себе знать сильной встряской, отдающейся в голове головной болью.
Кузнецов поставил машину возле отдела и зашел в дежурную часть проверить книгу происшествий.
– Для тебя ночь прошла спокойно, и автодорожных происшествий не было, - доложил дежурный, собирая журналы для доклада на пятиминутке.
Так назывались ежедневные, утренние офицерские совещания, для обмена информацией и знакомства с прошествиями и преступлениями за прошедшие сутки. 
Пятиминутки проходили либо у начальника в кабинете, либо в бывшей  «Ленинской» комнате, в стенах которой десятки тысяч  раз, за  70 лет, обращали внимание присутствующих на появление высшего начальственного состава, словами:
- «Товарищи, офицеры!»,  – при которых, в знак уважения, все присутствующие вставали по стойке смирно. 
Теперь офицеры стали господами и с появлением нового сословия стали  новые требования к исполнению служебного долга, трактуя  один закон, но с разной установкой знаков препинания, в зависимости  от финансового положения заинтересованного лица.
Новые слова «Господа», «Проблема» стали стеной между государством - то есть народом, и исполнительной властью, олицетворяющей государство, защищая чиновничьи интересы, не жалея ни сил, ни средств.
Общество расслоилось, и каждая прослойка вынуждена была сама решать свои проблемы, нарастающие снежным комом, потеряв всякий интерес к чужим бедам и неприятностям.
– Господа офицеры! – воскликнул кто-то, и все присутствующие встали по стойке смирно, наблюдая за вошедшим начальством. 
Начальник милиции с, заместителем Боровым подошли к столу.
– Господа офицеры! – негромко проговорил начальник, и все опустились на  свои стулья. Пятиминутка, затянувшаяся на полчаса, прошла спокойно.
– Господа офицеры! – проговорил Боровой, и личный состав, встав по стойке смирно, проводил начальство  к выходу.
Кузнецов подождал Русакову, и вместе с ней вошел в ее кабинет.
Ватрушев на пятиминутку не пришел.
– Ну, что? -  Наталья бросила тетрадь на стол и показала на стул, стоящий возле стола.
– Присаживайся! Жажда мучит?
–  Да нет!
Кузнецов выжидательно посмотрел на нее
–  С утра Кормазов бегал, «колосники» тушил, а вы же с ним в одной компании были.
Русакова зашла и села по другую сторону стола. 
– Знаю, слышала, по трупу вместе работать будем, но вот только зацепочки нет. Труп около недели пролежал под солнцем. Вот сам взгляни на фотографии.
– Да я же был на месте, видел.
Но все же Кузнецов взял тонкую папку дела и стал  перелистывать.
 Схема места происшествия, протокол осмотра, заключение судмедэксперта, фотографии. Примерный возраст от восемнадцати до двадцати лет.
 Лежал в шести метрах семидесяти сантиметрах от дорожного полотна. Высота дорожной  насыпи один метр шестьдесят пять сантиметров. Привязка сделана к километровому столбу.
Расстояние  до ближайшего перекрестка к городу примерно три километра, в другую сторону, до ближайшего селения, примерно столько же. Диагноз:  перелом основания черепа, перелом  третьего и четвертого ребер справа, множественные ушибы тела. Примерное время происшествия.
– Да, здесь определенно  висячкой  пахнет, – проговорил  Кузнецов, закрывая папку.
– Ватрушев на  место происшествия хочет посмотреть.
– Так свози его, пусть посмотрит. Каждую инициативу нужно поощрять, да у него и глаз свежий, вдруг мы чего не доглядели.
Наталья взяла дело, положила в шкаф на среднюю полку. Кузнецов налил из графина воды в пробку, сделанную в форме рюмки,  и не спеша, выпил.
– Пойду свои отказные печатать, - проговорил он вставай со стула  –  Кстати, пропавших ты сама будешь на контроле держать или нам подключить¬ся?
– С этим проблем нет, - и она кивнула на телефон, - если что, позвонят.
Кузнецов вышел и направился в свой кабинет печатать материалы об отказе в возбуждении уголовного дела по дорожно-транспортным происшествиям. В  одиннадцать подошел Ватрушев.
– Я  у Русаковой был, - проинформировал он, присаживаясь на стул, -  действительно зацепиться не за что. 
Он подождал пока Кузнецов кончит печатать, встал со стула и проговорил, - как о решенном:
– Поехали!
Пока ехали по городу, Кузнецов дважды останавливал машину, наказывая води¬телей джипов, припарковавшихся на газоне.
– Второй раз штрафую, а им  хоть бы что. Называю сумму штрафа,  он спрашивает в долларах или в рублях? Вот и пройми таких.
Ватрушев посмотрел на Кузнецова 
– Легкие деньги портят человека. Время справедливости прошло, наступило  время темных сил, как при любой другой революции.
Чувствуя безнаказанность, все дерьмо наверх всплывает и еще долго будет болтаться, пока придет новое поколение разумных людей, душой болеющих за свою страну. Дай Бог, нашим детям  дожить до таких дней, а нам с тобой  эту грязь не очистить,  просто будим мусолить  сверху, зглаживая шероховатости.
Ватрушев уже давно ни с  кем посторонним не общался на отвлеченные темы, считая этой занятие пустой тратой времени, да и говорить  было собственно не с кем. 
Он еще раз внимательно посмотрел на Кузнецова и подумал, что это правильный человек, ни чета Кормазову, любителю  помахать дубинкой.
Было время, когда голод и нищета  заставили людей объединиться и, в знак протеста, чтобы обратить внимание правительства, перекрыли железную дорогу в районе переезда.
Тогда Ватрушев принципиально, вплоть до увольнения, отказался участвовать в разгоне  бастующих и лишь со стороны наблюдал за действиями Кормазова, возглавлявшего эту операцию.
Людям не выдавали заработную плату в течении шести месяцев, наживаясь накруткой банковских процентов, на собственных счетах, и оборотом капитала, толкая на преступления или вымирание, в рамках Чубаевских  тридцати процентов, но, вместо справедливого  решения по существу, почувствовали силу ударов милицейских дубинок.
Можно ли после этого остаться  благоразумным и не открутить бронзовый кран в подвале собственного дома, чтобы  сдать китайцам и купить булку хлеба, заранее зная, что нарушает систему отопления.
Но, если он не украдет этот кран, он сможет не дожить до зимы и он ему не понадобится, так чья здесь большая вина содеянного – причины или следствия? Плохо то, что это никого не заботит.
На перекрестке выезда из города машина повернула вправо, и Ватрушев залюбовался панорамной картиной, раскинувшейся с левой стороны.
Как  и вчера в озерах плавали дикие утки, около десятка белых и серых  цапель, словно в декорации, неподвижно застыли по краям озер, карауля зазевавшихся лягушек, и игрушечный тепловоз легко тащил вагоны по линии горизонта.
После дождя молодая трава заметно поднялась и стала преобладать перед рыжим цветом прошлогодней отавы, отдавая зеленью.
Вписавшись в небольшой поворот, машина остановилась у обочины.
Выйдя из машины, Ватрушев пошел вслед за Кузнецовым, который сошел с дороги и остановился возле сухой палки, воткнутой в землю.
– Лежал здесь, между кочек. Вот здесь была голова, -  Кузнецов вытащил палку из земли и стал ею показывать расположение тела, - здесь  ноги. Лежал на животе, слегка привалившись на правый бок.
Ватрушев присел, разглядывая примятую траву.
Особенно внимательно осмотрел в районе  головы, осторожно раздвигая стебельки руками, затем вынул из заднего кармана большую лупу и через нее  стал рассматривать растительность.
- У тебя есть что-нибудь остренькое? -  Кузнецов  пошел к машине и вернулся с оперативным чемоданчиком. Ватрушев  достал из чемодана  ножницы и принялся резать траву под корень, внимательно разглядывая через лупу районы  среза.
Кузнецову было неловко за то, что ему самому не пришла в голову, такая простая и важная мысль, как определение места убийства. Чтобы не мешать ему, он  отошел в сторону,  с интересом ожидая результатов.
- Если он был убит на этом месте, значит должна быть кровь, если крови не будет, следовательно, труп перенесен из другого места.
 – Ты не стой на месте. Походи вокруг, посмотри, может и найдешь что интересное. Кузнецова задела за живое подсказка капитана, но он, не подавая  вида обиды, стал ходить по болоту, вокруг места, все расширяя круг поисков.
– Что может быть интересного на таком расстоянии, – рассуждал он, пока не наткнулся на изломанный велосипед, лежащий между кочками, скрытый  лохматым мочалом прошлогодней  травы.
Заднее колесо было вмято до самой оси. Оторванная, верхняя часть седла откинута вперед, ощетинясь  пружинами.
Передняя часть, вместе с  рулем, с трудом просматривалась сквозь траву и выступающие кочки.
Кузнецов прикинул расстояние до места происшествия, и у него запершило в горле от представленной картины.
Велосипед, место  происшествия  и изгиб дороги находились на одной прямой.
Присев на кочку он вынул сигарету и, машинально разминая ее пальцами, представил себе картину происшедшего - как машина на большой скорости врезается  в велосипед и отбрасывает его далеко вперед.
Так и не прикурив, он подошел к Ватрушеву, аккуратно упаковывая землю в целлофановый пакет. Рядом лежал  пакет с нарезанной травой.
- Кончай ковырять, - тихо проговорил он. Ватрушев  в недоумении поднял голову и определил по лицу, что произошло что-то неординарное. Он выпрямился и вопросительно посмотрел на Кузнецова
– Пошли, – сказал  Кузнецов и повел к велосипеду.
Ватрушев обошел вокруг велосипеда, прикинул направление и сел на кочку рядом с Кузнецовым.
 – Подведем мы Русакову.  Выговор схлопочет, как пить дать, но что делать?  Надо ее вызывать, криминалиста.
Он снял фуражку и провел рукой по лысой голове.
– Ты, наверное, езжай, а я здесь побуду.
– Ну, капитан, ты даешь! Когда я их соберу? Ты что, собираешься полтора часа торчать на этом болоте?  - спросил Кузнецов, уверенный в своей  правоте, о зря потерянном времени.
– Ты езжай! Нужно будет, я до утра здесь останусь, – произнес Ватрушев, подавая оперативный чемоданчик.
Кузнецов  круто развернулся за один прием и, включив сигнальные огни, с места набрал большую скорость. Посмотрев на часы, он определил, что сейчас время обеда и вряд ли он кого-то застанет в отделе.
Штатный  дежурный по отделу в отпуске, а кого из офицеров назначали, он не интересовался
Дежурство по отделу, для офицеров  других служб, было равносильно наказанию.
После дежурства штатный отдыхал два дня, а назначенный только день, да и то не всегда, поскольку его работу никто другой  не выполнит. Задумавшись Кузнецов вспомнил  одно из свих первых дежурств, еще при Советской власти.
Дело было осенью.
Утром он заступил  на дежурство и, как-то в общей суете дня, время незаметно подошло к обеду. Все сотрудники разошлись по домам, и в дежурке стало непривычно тихо. Иногда на пульте зазвонит звонок вызова или муха залетит в помещение, на радость  бдительного помощника дежурного, сержанта Бредня, который  не выпускал из рук хлопушку, даже  разговаривая по телефону.
– Михалыч! Тебя замполит! – пропел  он, зажимая ладонью трубку.
– Кузнецов у телефона!
– Слушай, Кузнецов! Это замполит! У тебя есть кто в отделе из работников?
– Никак нет! Все на обеде.
– Срочно  бери автомат, дежурную машину и езжай в Грушевое. Там молдаване  председателя убивают. Задача ясна?
– Так придется на автозаке тридцать километров трястись? 
–  Значит, понял!  Действуй и быстро!
– Бредня! Найди водителя и быстро на выезд.
Кузнецов вошел в оружейную комнату, взял автомат, зарядил рожок тридцатью патронами,  подумал немного и, зарядив  еще один, вышел с оружием и опечатал оружейную комнату.
Выбежав из отдела, он сел  в подъехавший автозак и бросил обалдевшему водителю
– В Грушевое!
– Ну, Михалыч, ты даешь! Судя по снаряжению, задача предстоит не простая и не мешало бы оперативную группу прихватить,  - рассуждал милиционер - водитель, не первый год работавший в милиции.
– Не так страшен черт, как его малюют, справимся, –  уверенно ответил Кузнецов, прислушиваясь к скрипу старенькой  зарешетчатой  будки.
– Машина до Грушевого не рассыплется? 
–  Доедет! – не слишком  уверенно обнадежил водитель, выжимая предельную скорость - до шестидесяти  километров.
За гордом машина пошла веселей.
Грушевое  - село плодоводческого  колхоза. Большие сады раскинулись на десятки гектар по холмистой  местности.
Груши, сливы, яблони, абрикосы, вишня, смородина, клубника всех сортов, - давали хорошую прибыль.
Примечательно было и то, что находилось оно в девяти километрах от основной, и до него можно было добраться  по единственной дороге, проложенной через топкое болото, заросшее травой на высоких кочках. 
Одна треть садов граничила с государственной границей, на радость пограничникам, помогающим в охране сада, и на горе городским  мальчишкам, чудом пробиравшихся на его территорию.
При въезде в село дорогу  перегораживал полосатый, красно-белый шлагбаум, представляющий собой длинную, толстую, полосатую трубу, перегораживающую всю дорогу от кювета до кювета, и  объехать его можно было только на танке.
Рядом стояла небольшая  будка,  с тремя окошками, покрытая несколькими слоями, торчавшего, во все стороны, рубероида.
Еще шустрый дед, в длинном плаще, с плоской,  матерчатой кепочкой на голове  и одноствольным ружьем за плечами, не спеша, с достоинством вышел из будки, отвязал веревку и стал постепенно отпускать ее,  наблюдая за поднимающимся  шлагбаумом.
Кузнецов впервые приехал в село, и ему еще дважды приходилось спрашивать дорогу, прежде чем он нашел правление.
Длинный барак, больше похожий на ухоженный сарай с большими зарешетчатыми окнами, был украшен вывеской над входом в двухстворчатую, дубовую дверь, на которой большими печатными буквами было написано КОНТОРА.
Ниже, более мелкими буквами, выведено какая именно контора, но прочитать ее было сложно из-за потрескавшейся, и местами отшелушившейся, краски.
Машина  подъехала к правлению и остановилась.
–  Автомат пусть будет в кабине, из машины не  выходи, - распорядился Кузнецов и подошел к правлению.
На крыльце конторы  стояло трое мужчин, похожих на цыган, и несколько таких же женщин, державших за руки любопытных малышей.
– Товарищ начальник!   –  разом заговорили они, перебивая друг друга, пытаясь реализовать свое красноречие  и убедительно доказать свою правоту.
Бессвязная непонятная речь слышалась со всех сторон, и лишь русские  отборные маты,  и выражения злых лиц, говорили лучше всякого красноречия об их гневе, означая крайнее недовольство.
 – Тихо! – прокричал Кузнецов, и все затихли.
- Кто старший?
 – Я за старшего! - выделился один их них  с густой черной бородой и  редким, седым волосом.
– Так в чем дело? -  спросил у него Кузнецов, отводя в  сторону.
– Мы с  колхозом заключили договор на выращивание бахчи, посадили, вырастили, а они ее запахивать начали.
– Как запахивать? – не понял Кузнецов
–  Пустили трактора с плугами прямо по нашей бахче.
– Ладно,  разберемся! А где председатель?
– В конторе закрылся и нас не пускает. 
– Вы здесь подождете, пока я с ним разберусь, а потом и с вами поговорим. И не волнуйтесь,  все  будет в порядке. 
Кузнецов подошел к двери конторы, и она сразу  же открылась, пропуская его во внутрь.
Как только он зашел в помещение,  испуганный мужчина сразу же закрыл дверь и накинул крючок.
–  Чуть не убили, еле убежал, - проговорил он,  приглашая за собой.
Им оказался сам председатель.
Небольшого роста, лысоватый, в хорошо подогнанном  костюме он был сильно напуган и нервными движениями то ослаблял,  то  затягивал галстук дрожащими пальцами.
Зайдя за стол,  он сел на свое  место и стал ворошить бумаги, стараясь взять себя в руки.
– Выпейте воды,  успокойтесь  и рассказывайте, - попросил его Кузнецов, присаживаясь за стол.
–  Значит так! –  председатель сделал несколько глотков из стакана и поставил его на бумаги.
 - Чтобы перенять мастерство и обрести кое-какой опыт, весной колхоз заключил договор с молдаванами о посадке и выращивании бахчи.
Оплата по конечному результату, в пределах сорока процентов от реализации.  Все пункты договора ими были выполнены.
Сегодня, с утра, в городе состоялся районный пленум, на котором был поставлен вопрос о некоторых хозяйствах, свернувших с коммунистического пути, пользуясь наемной рабочей силой, что не допустимо, в сфере социалистического строя и  идет в разрез с политикой партии и  народа.
У одного  из председателей даже изъяли партийный билет.
Стараясь исправить положение, и предупредить нездоровые разговоры, я приказал запахать бахчевое поле.
Разгневанные этим  молдаване избили двух трактористов, изломали два трактора и гнались за мной до самой машины. Я готов написать заявление об их хулиганских действиях, только вы увезите их из села.
 –  Договор заключен настоящий?
 – Да! Все оформили, как положено, и копия осталась у  молдаван.
 – Арбузы уже поспели?
 – Уже подготовили  одну партию для реализации.
 – Значит так, чтобы не становиться на путь капитализма, не разжигать национальную рознь и не стать  на путь вредительства, при выполнении продовольственной программы, колхоз должен сполна рассчитаться с наемниками так, чтобы у них не было никаких жалоб и реализовать выращенную бахчу, на колхозном рынке, своими силами.  Согласен?
Председатель  подождал пока  до него  дойдет смысл услышанного и энергично закивал головой.
 – Пожалуй – это будет идеальный вариант  в этой ситуации.
– Теперь ты сам договоришься с молдаванами, но в моем присутствии. Да смотри не мелочись и забудь про трактора  и трактористов, поскольку сам спровоцировал хулиганство. 
Председатель пошел открывать двери, приглашая молдаван, а Кузнецов сел в уголке, наблюдая за процедурой.
Разошлись все довольные, без шума и крика. Председателя  как подменили. Он стал выглядеть  более серьезным и сосредоточенным.
– Ну что, все? –  спросил Кузнецов, подходя к нему.
– Все, спасибо! Кстати, зайдете  на склад и возьмите шесть ящиков груш. Небось,  у каждого дети есть. Он написал что-то на бумаге и передал Кузнецову. –  Склад рядом, в пятнадцати метрах от конторы.
Кузнецов вышел, окинул взглядом бело-стенные домики, стоящие по-над дорогой с невысокими заборами, опутанными вьющимся плющом и чередой, за которыми виднелись разноцветные головки цветущих георгин.
Подъехав к складу, он передал бумажку кладовщику и, вместе с ним, погрузил в машину шесть ящиков. Кладовщик передал помеченную бумажку Кузнецову, и он сел в машину.
– По два ящика заработали честно, - весело сказал он водителю, - и автомат не потребовался. А ты хотел оперативную группу брать. Мы б весь колхоз разорили, - шутил Кузнецов, пока машина ни подъехала к шлагбауму.
Сторож, в  том же одеянии и ружьем за плечом, подошел к водительской дверке
– Чего везем? – спросил он, глядя на водителя снизу вверх.
– Шесть ящиков груш, дедушка! – крикнул ему через водителя Кузнецов.
– Бумажка есть? - Есть, возьмите.
Кузнецов передал ему бумажку.  Даже не посмотрев на нее, старик пошел к будки автозака.
– Давай посмотрим, – негромко проговорил он, и Кузнецову пришлось выходить и открывать двери. 
Заглянув в будку, сторож посмотрел в бумажку и пошел к шлагбауму.
– Служба! – сказал  он с растяжкой, не спеша отвязывая веревку,  потихоньку отпуская, наблюдая за поднимающимся шлагбаумом.
По-видимому, эта процедура занимала его больше всего.
– Во дает старик, даже ментам не верит!  - весело проговорил водитель, довольный, что все прошло благополучно и не заняло много времени.
– Так он же правильно сказал – Служба!
Этот выезд в книгу происшествий  Кузнецов не зарегистрировал за малозначительностью. 
Тогда и предположить никто не мог, что гигантской колос социализма стоит на глиняных ногах.

Вопреки ожиданиям, Русакова находилась у себя в кабинете и, по мере рассказа Кузнецова о найденном велосипеде, алый румянец выступал не ее  щеках.
Около десяти лет она работает в следствии, дослужившись до звания  капитана, и выслушивать свои пробелы в работе, от лейтенанта, ей было  неприятно.  Кузнецов хорошо понимал это и щадя ее самолюбие предложил: 
– По, моему, нам криминалист не нужен.  Соскоб ты сама сделаешь, по любому его в край на экспертизу отправлять, а все остальное в нашей компетенции.  Схему дорисуем, протокол осмотра места происшествия допишем и ничего в материалах переделывать не нужно.
– Все этот так. Но я даже не о велосипеде думаю. Кровь возле его головы мне покоя не дает. Знаешь, при визуальном осмотре ничего такого, что заслуживало бы внимания, видно не было.  По - видимому дождь сделал свое дело, а мне как-то не пришло в голову сделать анализ почвы на предмет скопления и кристаллизации крови.
У нас  тогда хоть какая-то зацепочка была бы и велосипед отыскался.
Я больше  склонялась к тому, что труп привозной, и, исходя из этого, составляла все материалы. Все  в общем, как говорит Боровой, - сработанно не здорово.
– Да ладно тебе самоедством заниматься,  собирайся, бери инструмент и поехали. Ватрушеву уже солнце голову напекло, он там без фуражки на солнце сидит, и проезжающие машины  считает от безделья – пошутил Кузнецов, поторапливая Русакову
– Пакет под соскреб не забудь!
– Издеваешься? – Русакова открыла дверку шкафа, достала оперативный чемоданчик и пошла к двери, жестом руки приглашая на выход Кузнецова.
Когда Кузнецов, лихо развернув машину, уехал, скрипнув резиной по асфальту, Ватрушев еще раз  обошел вокруг велосипеда и, пристроившись к задней части, стал изучать смятое колесо, крыло и сидение. 
В центре деформации  колеса, на вмятине обода, с двух параллельных сторон, виднелась небольшая черная  наслойка на никелированной поверхности. Больше ничего существенного обнаружить не удалось.
Устроившись на кочке. Ватрушев огляделся вокруг, но ничего интересного, для себя, не нашел.
В этом месте когда-то топкое болото высохло и лишь высокие, зеленые кочки, с коричневым просветом сухой травы, помнили былые времена еще чистых озер.
Тогда еще не было этой автомобильной дороги, не было железнодорожной насыпи, пересекающейся с автомобильной, образуя общую дамбу.
Когда все это было возведено, рядом  устроили городскую свалку, чадящую вечным дымом, собирающую большие стаи каркающих ворон, не успевающих управляться со своими прямыми обязанностями санитаров природы.
Свалка   перегородила оставшийся живой уголок соединяющихся озер, и они обмелели, зарас¬тая тиной и камышом, а затем и совсем высохли.
– Срезать бы эти кочки и было бы  хорошее сенокосное угодье, - подумалось Ватрушеву, - но кому это теперь нужно? Готовое развалили, а новое созидать еще некому. Дождется ли Россия когда-нибудь настоящего хозяина?
Ватрушев вспомнил о сыне, которому еще год служить в армии, о дочери, которую нужно свозить в кра¬евой город для поступления в институт.
Она хоть и без золотой медали школу кончила, но без единой тройки.
О жене - самом дорогом и близком человеке, ближе которого у него никогда никого не было.
Он не помнит  своих родителей, погибших во время войны, и всю свою любовь и ласку передал ей и своим детям.
Даже все хозяйственные дела он решал сам, взвалив на себя бремя ежедневных семейных забот, вплоть до хождения по магазинам.
За всю свою жизнь в больницу он ходил только на медицинскую комиссию и  к зубному врачу, когда ему выбили два зуба при задержании преступников.
О своем здоровье он никогда раньше не задумывался и считал его само собой разумеющимся.  И только в последнее время до него стал доходить истинный смысл народной поговорки
– «О здоровье и счастье узнаешь только тогда, когда его теряешь».
Резкие перемены в стране и обществе, неуверенность  в будущем витало в его сознании, обвевая душу холодком страха за свою семью, если, не дай Бог, с ним что-нибудь случится, они не выживут в нашей  бессердечной  стране. 
Он стал придирчиво относиться к своему здоровью, болезненно реагируя на простое покалывание в груди и незначительные боли в суставах, на которые никогда раньше не обращал внимания.
Любой сбой в организме вызывал у него настороженность, и он упорно искал причину его возникновения, тщательно отбирая продукты питания, ориентируясь на российское производство.  А в последнее время стала одолевать бессонница, доводящая до рези в глазах, и хотя ее последствия были не значительны,   его тревожил сам факт  происходящего.
От нелегких мыслей его отвлек приближающийся вой милицейской сирены.   Кузнецов дурачится -  с теплым чувством подумал он, одевая фуражку. 
Подъехавший Кузнецов поставил машину на прежнее место, галантно помог Русаковой выйти из машины, принимая из ее рук оперативный чемоданчик и они вдвоем подошли к Ватрушеву, который поднялся встречая их. 
Русакова сразу увидела детали велосипеда, торчащие из кочек и высокой травы, и склонилась над ними.
– Я его  осмотрел, но кроме вот этих мест, - Ватрушев показал на обод, - ничего интересного не нашел.   
Русакова присела, взяла из рук услужливого Ватрушева лупу и стала рассматривать следы деформации задней части.
Кузнецов достал двадцатиметровую рулетку, чистый лист бумаги и,  набросав схему расположения предметов, вместе с Ватрушевым  стал замерять  расстояние  велосипеда к трупу, а затем к километровому столбу и еще раз от велосипеда к краю проезжей части, делая измерения под прямым углом, записывая данные в оживающую схему.
Покончив с этим,  Кузнецов вынул  бланк протокола осмотра транспорта и, положив его на планшетку, стал заполнять, руководствуясь визуальным осмотром, пользуясь подсказками Ватрушева и Русаковой. После перечисления дефектов приписал: 
Осмотр  произведен такого-то  числа, в такое-то время,  при ясной погоде, при естественном  освещении. Протокол осмотра составил ком. взвода л-нт Кузнецов.
Русакова  заглянула через плечо Кузнецова и небрежно бросила:
– Неправильно!
– Что неправильно? - спросил Кузнецов, перечитывая написанное в поисках неточности.
– Не лейтенант, а старший лейтенант – улыбаясь, пояснила Русакова,  глядя на обоих удивленных мужиков.
– Приказ сегодня пришел, - и она протянула  руку для пожатия – Поздравляю!
Ватрушев тоже с чувством пожал руку Кузнецову и пожелал дослужиться до генерала.
– Спасибо, но обмывать будем на  «День  чекиста»,  - сразу уточнил Кузнецов.
Днем чекиста в милиции называли день получки, которую иногда задерживали по несколько месяцев.
– Проблем нет, подождем! - успокоил его Ватрушев,  освобождая велосипед из травяного плена.
Вдвоем с Кузнецовым они вытащили велосипед на дорогу и загрузили в грузовой автомобиль, идущий в попутном направлении, для доставки в отдел.
В нагретом салоне автомобиля стояла спертая духота и, чтоб проветрить,   Кузнецов открыл все четыре дверки машины, устраивая небольшой сквозняк.
– И так, что мы имеем?
Ватрушев положил фуражку на полку заднего сидения и посмотрел на Русакову.
– Картина преступления ясна.
Судя по расстоянию находившегося трупа и велосипеда, удар имел большую силу, значит, транспорт шел со скоростью, не менее ста километров в час.
Учитывая особенности дороги и принимая во внимание, что ни одна российская машина не в состоянии выйти из такого виража на такой скорости, по технической характеристике, остается предположить, что это была иномарка.
Всю проезжую часть, обочину и кювет мы внимательно осмотрели, но ничего, кроме мелких осколков велосипедного катафота, обнаружить не удалось.
Значит, это была не легковая машина, не имеющая передней защиты.
Но, если судить  о характере и высоте имеющихся повреждений на велосипеде и телес-ные повреждения  трупе, то и не грузовая, которая подмяла бы под себя велосипед вместе с велосипедистом.
Это означает, что  нужно искать джип. На это указывает и оторванное седло, расположенное довольно высоко,  на котором не осталось никакого  следа механической силы, отделившей его от крепления.
Этим инструментом может быть передняя, никелированная дуга жесткости,  имеющаяся впереди большинства джипов.
Краска на ободе колеса указывает на цвет машины. Следовательно, нужно искать джип, у которого имеется дуга жесткости и повреждение переднего бампера черного цвета, с правой стороны.
– Логично, – произнесла Русакова, рассматривая схему и протокол осмотра  велосипеда.
– Нужно будет дать ориентировку всему личному составу, но  проводить осмотр скрытно, не вызывая подозрений  водителей,  заинтересованных в уничтожении  следов, хотя машина может быть и не из нашего района. Дорога – то федерального значения и по ней проезжают десятки джипов за сутки, но чем черт не шутит, когда  Бог спит. Будем надеяться!
– Ну, что? Домой, на обед, или в отдел?
– Кончено, на обед!
Ватрушев и Русакова  жили в одном доме, но в разных подъездах. Кузнецов подвез их к дому, а сам решил поехать на обед ближайшей дорогой.
Солнце уже склонилось к западу, с удвоенной силой  припекая землю в надежде исправить ночной каприз природы, высушивая до основания  глубокие дождевые лужи.
Полупрозрачный  колеблющийся воздух миражем проплывал над размякшим асфальтом, путаясь в придорожной траве.
Сквозь опущенное стекло водительской дверки слышался монотонный шелест резины, отрывающейся  от клейкого дорожного  полотна и оставляющий, сзади, четкий след  протектора, постепенно затягивающегося, принимая свою первоначальную форму.
Сразу за многоэтажными домами пошли не оконченные стройки, замороженные перестройкой, с потерей хозяина.
С правой стороны, с разбитым шифером и частоколам чернеющих стропил, виднелся двухэтажный комплекс детского комбината, а с левой – высокий фундамент, спрятанный под перекрытием планируемого, пятиэтажного дома.  За ними пошел частный сектор небольших домиков, утопающих в  сиреневом цвету и зелени.
Здесь дорога была хуже и приходилось тащиться на второй – третьей скорости, объезжая выбоины и ухабы.
Перед выездом из города, навстречу машине, шла похоронная  процессия.
Передние, несущие венки, уже подошли к перекрестку и повернули на дорогу, ведущую  к  кладбищу.
Печальная, траурная музыка то затихала, то резко повышала звук до надрывного плача и стона, вызывающего сострадание  и боль утраты, собирая на перекрестке  толпу любопытных зевак, делящихся своими познаниями о покойном и его окружении.
Отдельной стайкой порхала ребятня разного возраста, тусуясь и меняя окраску, созданного ими, живого клубка, катящегося следом, с интересом поглядывая на его машину.
Кузнецов подъехал ближе и стал  наблюдать за происходящим, пропуская процессию.
Его внимание привлек парнишка лет четырнадцати в зеленой армейской рубашке, на подобную которой давали ориентировку работники мостовой охраны, при угоне  мотоцикла. 
Кузнецов вышел из  машины и поманил  любопытного мальчишку, пальцем подзывая к себе. Мальчишка сначала огляделся по сторонам, потом  не спеша, как бы боком, подошел и стал, опираясь на машину. Его голубые глаза  выражали  настороженность, а небольшое личико, с курносым носиком, усеянным мелкими веснушками, выдавало задиристый, любопытный характер.
– Ну, че? Произнес он с распевом, в упор рассматривая милиционера синими брызгами.
– Ты в какой школе учишься? – небрежно спросил он мальчика, стараясь не спугнуть, а  заинтересовать беседой.
– В третей.
– А в каком классе?
–  В восьмом.
–  Ты с кем на мотоцикле катался три недели назад? Вы так лихо, да еще с песнями,  проехали по мосту вчетвером, что на вас обратила внимание охрана мостовиков. Кстати, чей мотоцикл - то был?
Кузнецов говорил доверительным голосом, выражающим восхищение.
– Да не катался я ни на каком мотоцикле! Это Кислый с Гошкой, и  еще двое с Чапаевой, мотоцикл угнали и спалили возле речки. Они там по поляне катались, пока бензин не кончился.
– А где этот Кислый живет?
– Да вон дом с желтыми ставнями, а через дорогу, в первой квартире двухквартирного дома, Гошка живет. А те двое на Чапаевой - он повернулся и махнул рукой в сторону города.
– Ладно, иди, гуляй, да не говори никому о нашем разговоре, лады?
– Лады, - буркнул мальчик и, не спеша, в развалку пошел в сторону ребят.
Кузнецов подождал, пока закончится траурное шествие, пропустил уходящих зевак и поехал домой.
Кислого с Гошей он решил брать рано утром, когда они наверняка будут дома с родителями, чтобы потом не было лишних хлопот и недоразумений в отношении несовершеннолетних.
Возвращаясь с обеда этой же дорогой, он еще раз осмотрел ука¬занные дома, чтобы не ошибиться утром и найти их в любую погоду.
В госавтоинспекции его уже поджидал Ватрушев, с готовой ориентировкой на розыск  автомашины с указанными особыми приметами. Кузнецов повесил ориентировку в кабинете инспекторов ДПС, чтобы на еженедельном совещании каждый отчитался о проделанной работе, в этом направлении, с предоставлением списков с номерами проверенных машин и фамилиями владельцев.
В недавние времена для подобных целей привлека¬лись широкие массы общественности, в лице добровольных народных дружин, но тогда милиция пользовалась авторитетом и работала на благо народа, защищая его интересы.
Тогда бытовало такое выражение: «Моя мили¬ция меня бережет». И если раньше милиционер был товарищем, то теперь стал  господином.
В настоящее время на милицию возложены карательные функции, для защиты нарождающегося класса «Новых русских», сумевших всплыть на поверхность мутного омута перестройки, с помощью ранее полученных навыков криминального прошлого и настоящего.
Основная  масса русского народа оказалась между наковальней «новых русских» и молотом правоохранительных органов, где тридцать процентов незащищенного населения обречено на вымирание, распространяя идеи нового общества, живущего по законам джун¬глей, где сильный поедает слабого, наращивая силы для зарождения новой «Российской» нации – Россиян.
Кузнецов подошел к шкафу, занимающему одну сторону стены небольшого кабинета, взял несколько бланков карточек учета происшествий и, усевшись за большой, письменный стол, стал заполнять бланки, пересматривая материалы дорожно-транспортных происшествий произошедших на этой неделе.
Увлекшись работой, просидел до наступления  сумерек  и, взглянув на часы, засуетился, собираясь домой.
Разложив материалы и надев форменную фуражку, он подошел к двери, обернулся,  окинув напоследок взглядом помещение, проверяя все ли в порядке, и только хотел выйти из кабинета, как раздался телефонный звонок. Пришлось вернуться и взять трубку.
– Кузнецов  у телефона!
– Говорит дежурный по отделу Носов. Записывай! На 397 километре  дороги дорожно-транспортное происшествие. Иномарка столкнулась с грузовой машиной. Жертв нет. Записал? Да, с тобой хочет поехать Кормазов, ты как, не против?
– Конечно, нет. Вдвоем веселей!
–  Тогда заедешь за ним.
Кузнецов закрыл кабинет, спустился со второго этажа и вышел из здания ГАИ, которое находилось недалеко от отдела.
К машине, не торопясь, уже подходил высокий Крачковский, с довольным видом,  знающего себе цену человека, он небрежно сунул руку для пожатия, бросив, как бы мимоходом
– Поехали!
Рядом с ним Кузнецов казался низкорослым пигмеем. Они сели в машину и Кормазов развалился на переднем сидении.
– Люблю на машине кататься, но только не за рулем  и не с дилетантом.
– Значит, доверяешь мне? – спросил Кузнецов, поглядывая на него  со стороны.
– Сильно нос не задирай, но лучшего водителя еще не встречал.
– Ты так больше не говори, а то у меня от гордости спина покраснела, – пошутил Кузнецов, включая  проблесковый маячок.
На месте происшествия собралась колонна, и толпа любопытных стояла на обочине возле, стоявших в кювете, столкнувшихся машин.
Солнце уже скрылось за горизонтом, темнота обещала подойти вплотную уже через  небольшой промежуток времени и, чтобы успеть составить необходимый  материал при естественном освещении, нужно было поторапливаться.
Набежавшие черные тучи дали о себе знать освежающим ветерком, разгоняя любопытствующих  зевак по машинам.
Кузнецов подошел к самосвалу.
– Кто водитель?
 Из-за машины вышел плотный мужчина лет сорока и нетвердой походкой подошел к Кузнецову.
– Ваши документы?
Водитель вынул из внутреннего кармана документы и передал Кузнецову.
– Кто водитель иномарки?
К нему подошел высокий, испуганный мужчина с взъерошенными волосами.
Дрожащими  руками он подал документы и сбивчивым голосом пытался объяснить происшедшее.
– Я ехал с сопочки, вон с той стороны, – показал он рукой в направлении подъема дороги, – самосвал стоял в кювете, а от него, к лесовозу, был прицеплен натянутый трос. Я хотел затормозить, но в моей машине лопнул тормозной шланг, и тормозов  не было. Моя машина зацепилась за трос, заскользила по нему и ударилась в стоящий в кювете самосвал.
– Все ясно! – проговорил Кузнецов и стал составлять схему места происшествия, надеясь успеть до темноты.
Вынув двадцатиметровую рулетку, он нашел двух добровольцев, сделал нужные замеры, составил схему, с привязкой к номерному телеграфному столбу, и взял руководство по вытаскиванию машин из кювета.
Иномарку выкатили на руках, а самосвал  пришлось снова цеплять за лесовоз, выставляя посты с обеих сторон с зажженными фонариками и жезлами.
Круговыми движениями фонарика, привлекали  внимание проезжающих водителей, а жезлом показывали  знак и место   остановки. При  буксировке самосвала Кузнецов сам находился за его управлением.
Когда машину вытащили из кювета, Кузнецов развернул ее в нужном  направлении и вышел из машины, к нему подошел водитель самосвала с просьбой отдать водительские документы, пришлось пояснить, что документы будут возвращены только после комиссии. 
С наступлением полной темноты пошел мелкий моросящий дождик, подгоняя участников происшествия, заставляя принимать неординарные меры. Кузнецов подошел к водителю иномарки: 
– Ручник держит?
– Да держал немного – водитель подергал за рычаг то опуская, то поднимая вверх.
– Почему ты им до этого не пользовался?
– Растерялся я. Все случилось  так неожиданно,- водитель пожал плечами, высказывая свое недоумение.
– В общем так! На случай отказа ручного тормоза включи первую скорость и держи ногу на выжатом сцеплении. Если будешь догонять мою машину с горки,  притормозишь скоростью. Ехать будешь на ближнем свете с приоткрытыми окнами передних дверок, чтоб не запотевало лобовое стекло. При непредвиденных ситуациях моргай светом, переключая с ближнего, на дальний. Вопросы?
– У меня двое пассажиров - водитель иномарки показал на двоих мужчин, помогавших делать измерения.
– Водитель среди вас есть?
– Я водитель, -  вызвался один из них, вынимая из кармана водительское удостоверение.
Кузнецов посмотрел его и вернул хозяину:
– Следом за нами погонишь самосвал и прихватишь еще одного пассажира, дистанция сто пятьдесят метров. В случае чего непредвиденного, моргай фарами.
Кузнецов повернулся к водителю самосвала:
– Вы поедете в моей машине.
–Ты, мент, совсем обнаглел! Ты, отдай мои документы и я поеду на своей машине туда, куда мне нужно. А с этим ублюдком, который в кювете в стоячего врезался, разбирайся сам.
– Во-первых, Вы пьяны, во-вторых,  мне нужно оформить протокол осмотра Вашего транспорта, на который Вы, кстати, не имеете регистрационных документов.   
Пока шел разговор пассажир, назначенный водителем самосвала, направился к машине, увидев это,  водитель самосвала схватил его за руку и с силой дернул на себя.
Не удержавшись на ногах, они оба упали на мокрую дорогу и стали перекатываться, уцепившись друг в друга, покрывая нецензурной бранью с упоминанием их ближайших родственников.
Кузнецову с трудом удалось поймать за руку водителя самосвала и с помощью болевого приема усадить на дорогу. Надеть  на него наручники помог подбежавший на шум Комазов.
С большим трудом затолкали упирающегося водителя самосвала в милицейскую машину. Кузнецов еще раз проинструктировал водителей колонны, из четырех машин, где замыкающим шел груженый лесовоз.
Включив проблесковый маячок, он тронул с места свою машину, и поехал, наблюдая в зеркало заднего вида за тронувшейся колонной, которая, двигаясь со скоростью 25-30 километров в час, медленно продвигалась к городу.
Кормазов, не довольный тем, что ему пришлось пересесть на заднее сидение, сидел обозлившись на себя за легкомысленный поступок рядом с неспокойным, пьяным водителем.
Без лишних слов он приоткрыл боковое окошко соседа и повернул его голову в сторону образовавшейся щели. Но ветер, завихряя, стал задувать в машину, разнося перегарный запах алкоголя по всему салону, и окно пришлось прикрыть.
Успокоившись пассажир, держа перед собой руки в наручниках, прижался к двери и отвернувшись делал вид, будто его клонит в сон.
Кормазов закурил, приоткрыв свое окно, и сизый дым, покрутившись вверху салона, тоненькой струйкой потянулся к темной щели приоткрытого окна, образуя полоску дыма, исчезающего в темноте.
Мелкие капельки дождя, залетая в машину, раздражали своим прикосновением, попадая на голое тело, и он вынужден был  выбросить недокуренную сигарету и закрыть окно.
Все это время его не покидала навязчивая идея реализации, казалось бы, хорошо продуманного плана устранения Чалой. Но перестроечные шараханья то  в одну, то в другую сторону, регламентирующие работу милиции, не давали четкого представления  морального облика милицейского господина, отличающегося от других господ, переступивших черту вседозволенности.
За отказ выполнения поставленной задачи, в прошедшие времена, грозило однозначным увольнением, а в настоящее время его рапорт на Ватрушева остался без внимания и, если он подаст  рапорт на Чалую, его могут посчитать  мелким доносчиком,  спустить  все на тормозах и больше не реагировать на его сигналы. А это непременно повлияет на его служебную карьеру.
При коммунистах все делалось проще. Каждый год необходимо было «съедать» по сотруднику, а то и по два, в зависимости  от процента раскрываемости, для годового отчета по борьбе с пьянством, нарушением соцзаконности или потерей морального  облика, создавая видимость работы по очищению и оздоровлению сплоченных милицейских рядов, готовых выполнить любую задачу партии и народа.  И только от него зависела следующая кандидатура «козла отпущения»  и он вел досье на всех сотрудников милиции, не исключая самого начальника.
В его  кабинете стояло прослушивающее устройство, подаренное отцом, и все  неосторожные высказывания о нем, в его отсутствии, скрупулезно фиксировались до определенного срока.
Когда кандидатура определялась, все остальное было  делом техники, подготовить и подтасовать факты не составляло большого труда. Но вот уже два года план выполняется без его вмешательства, когда стали увольнять за взятки и неправомерное применение оружия, не  интересуясь мнением начальника профилактики.
Теперь  и он может оказаться  скомпрометированным, а стукачество может стоить ему  не только погон.
К большому сожалению, Чалая к таким критериям не подходит и поневоле придется давить на моральную распущенность, заручившись чьей-то  поддержкой сверху.
 Мысли о проблемах с Чалой перескочили на Ткачеву, и  приятное тепло разошлось по всему телу.
Ему нравились все ее движения,  манера говорить, взмахивая руками в такт сказанным словам, привычка держать голову, слегка склоненную влево и большими, понимающими глазами смущать собеседника.
Ее полноватая фигура и большая, туго обтянутая грудь не давала покоя его утонченной душе и их молчаливые, взаимно - понимающие взгляды говорили больше чем слова. 
Он понимал, что так долго продолжаться не может и он, как можно быстрей, должен избавиться от Чалой, создавая условия для ее увольнения, или она уволит его.
Люба может просто не вынести  этого и пойти на крайнюю меру, а это бумерангом ударит и по нему, ведь все в отделе знают об их отношениях.
По существу, три года, он жил у нее. Жена  ему совершенно наскучила и, если бы не пятилетняя дочь, он бы домой совсем не приходил.
И так, при малейшей возможности,  старается отодвинуть  время встречи с семьёй и по этой причине сидит сейчас рядом с алкашом, вдыхая перегар винных паров, всматриваясь в ночную тьму.
– Тебе как, в отдел или возле дома остановить?- спросил Кузнецов, поворачиваясь  к нему 
– Вези в отдел, потом вместе домой поедем.
– Смотри, а то у меня еще дел много.
– Поехали, может  помогу чем, - проговорил Кормазов,  отлично понимая, что в его делах он не компетентен и помочь ничем не сможет,  кроме как физически,  при определении алкоголика.
Чем ближе подъезжали к городу, тем сильнее расходился дождь и при подъезде к отделу уже  монотонно барабанил по крыше машины, захватывая пронизывающим пучком света косые нитки падающих капель. Кузнецов остановил машину и пошел  по колонне,  отдавая дальнейшие распоряжения, а Кормазов  вывел водителя  самосвала на дождь и, держа за вороник, повел в здание отдела.
– Принимай! - приказал он Носову и толкнул водителя в проем двери дежурной части.
– В  медвытрезвитель позвони - пусть забирают, да не выпускают без меня утром,  – проговорил подошедший Кузнецов, снимая наручники с задержанного, передавая его помощнику дежурного для проведения личного досмотра.
– Две машины ставлю на арестплощадку, документы будут у меня. Кстати, дай фонарик, в моем батарейки совсем сели - обратился он к дежурному.
Носов подал ему мощный, трех батареечный, отделовский  фонарик и Кузнецов вышел на  улицу, где его ожидали участники происшествия, устроившись в кабине иномарки.
Общими  усилиями они осмотрели обе машины, запоминая разбитые и деформированные части, и  Кузнецов пригласил всех в «Ленинскую» комнату для оформления нужных документов.
Заслушав всех по очереди и обобщив рассказанное, он восстановил картину происшедшего.
– Значит так! Водитель самосвала,  находясь в нетрезвом состоянии, превысил скорость, не справился с рулевым управлением и совершил съезд в кювет. Не в состоянии выехать без посторонней помощи,  он остановил проезжающий  лесовоз, в котором находилось двое пассажиров.
При оказании помощи, согласно правил дорожного движения, водитель лесовоза вручил своим пассажирам по лоскуту красной материи и отправил в разные концы дороги для предупреждения подъезжающих  водителей об опасности на дороге.
Водитель иномарки, управляя технически неисправным автомобилем, видел показываемые знаки остановки, но из-за отсутствия тормозов остановить машину не смог. А  поскольку машина катилась с горки, она набрала большую скорость и, ударив в трос,  натянутый поперек дороги для буксировки автомобиля, заскользила по нему и совершила столкновение  со стоящим, в кювете, самосвалом, причинив, при этом, значительные повреждения. 
Оформив все это документально, он отдал водительское удостоверения водителю иномарки,  предоставляя свободу действий, объяснив, что по факту принятых решений заинтересованные лица будут уведомлены дополнительно. Подойдя в дежурную часть, выяснил, что Кормазова в отделе уже нет и, по догадке  Носова, он ушел в гости к Чалой.
– Ну, дает!
Носов сидел  напротив пульта, положив ногу на ногу, дымя сигаретой, как в заправском ковбойском фильме. 
– Ни одной бабы не пропустит. И что они липнут к нему, как мухи на клейкую ленту. В отделе всех женщин «перетрахал» и теперь на новенькую глаз положил. Но за нее Любка ему глаза повыцарапывает.
– А может не ему, а ей -  предположил Кузнецов,
– Нет! Любка баба умная, она все хорошо пони¬мает. На все его флирты, вне отдела, она смотрит сквозь пальцы, а здесь все в одной упряжке и гарем разводить ему не дадут.
Любит она его и замуж из-за него не выходит, хотя для ее возраста это рискованно.
Резкий звонок прервал его рассуждения, и он потянулся к телефонной трубке
– Милиция, дежурный по отделу Носов слушает!
Покончив с формальностями, уже во втором часу ночи, Кузнецов поехал домой.

Около шести часов утра из динамика стали доноситься какие-то шипящие звуки медленной, тихой музыки и, чтобы не разбудить детей последующим за ним гимном, Кузнецов отключил радио, привел себя  в порядок и вышел на улицу.
Уже серело и приро¬да, готовясь к  началу нового дня, окрасила горизонт востока ярким алым пятном, плавно  переходящим в оранжевый и светло-синий оттенок, уходящий в светлеющую темноту высокого неба, с редкими, подмигивающими звездочками.
От небольшого сада, разбитого под окнами дома, исходил пряный аромат черной смо-родины и сирени.
Гараж он еще не построил, и машина стояла в саду, под открытым небом, прячась за кусты смородины, укрываясь ветками раскидистых груш и чернослива.
Кузнецов выехал из сада, закрыл ворота и поехал по неухоженной улице, объезжая широкие лужи.
 Дом с желтыми ставнями он нашел сразу и по отсутствию света, в окнах, понял, что хозяева отдыхают,  не обремененные хозяйскими заботами.
На окраине города, в это время, уже закипает жизнь. Народ встает  с первыми петухами в любую погоду, чтобы управиться с хозяйством,  подоить корову и проводить ее за околицу в  стадо, доверяя кормилицу опытным пастухам.
При нынешней массовой безработице это одна из реальных надежд на выживание.
Неприхотливые, но ценные животные уживались на окраинах в частном секторе, до середины шестидесятых, пока волна очередного экспериментального ветра не пронеслась над Россией.
Под лозунгом "Даешь чистоту городским улицам", запретили вид на жительство буренок и коммунисты, как всегда рьяно взявшись за дело по выполнению директив партии, создавали условия для искоренения животноводческого поголовья, лишая сенокосных  угодий и мест выпаса.
Как всегда они пришли к победе и отучили городских людей от тяжелого крестьянского труда, передаваемого из поколения в поколение.
Конечно, легче лишний час понежиться в постели, чем махать вилами или дергать за дойки.
Кузнецов прилег на руль и незаметно задремал.  Проснувшись от лая собак, он увидел, что из-за горизонта уже стал показываться переливчатый огненный краюшек солнца, с ореолом ярких радужных красок.
В домах, как по велению волшебной палочки, стал загораться свет,  освещая окна синим, зеленым, желтым цветом окрашивающих штор и абажуров.
 Над небольшими кирпичными трубами вяло поднимался седоватый дымок,  развеваясь под легким, свежим ветерком.
Почти во всех домах раздавался низкий голос небольших собачек и лишь из отдельных дворов слышался солидный, громкий лай.
Это сторожевые псы заканчивали свою рабочую ночь,  передавая смену хозяевам и, вместе с редким криком запоздалых петухов, извещали о начале нового дня. 
Преодолевая сладостную лень,  Кузнецов вышел из машины и, уверенной походкой человека представляющего власть, подо¬шел к калитке.
Небольшой, пухленький щеночек,  только что выпущенный из теплой квартиры, залился веселым безостановочным лаем, изредка оглядываясь на закрытую дверь. Дверь бесшумно открылась и из ее проема показалась дородная, простоволосая женщина, но, увидев милиционера,  быстро юркнула обратно и захлопнула дверь. 
Ничего не понявший щеночек прекратил лаять и завилял хвостиком, поглядывая на  Кузнецова, не прочь и  ему услужить ненавязчивой щенячьей лаской, а из дверей вышел высокий мужчина в клетчатой рубашке, брюках на выпуск и тапочках на босу ногу.
 – Здравствуйте! – поздоровался он, оглядывая Кузнецова настороженным взглядом – Вам собственно кого?
Кузнецов показал ему свое удостоверение.
– Мне бы с вашим сыном поговорить. И я его, пожалуй, заберу ненадолго. Вы не волнуйтесь, в школу он успеет.
– А что он натворил?
– Его видели с тремя мальчишками, с которыми он катался на угнанном мотоцикле и мне необходимо узнать подробности. Если хотите, Вы можете поехать вместе с нами.
– Да нет! Если ничего серьезного, то  уж лучше на работу пойду, а Вы, если нужно, заезжайте.
Он подобрал щенка и вошел в дом, а Кузнецов остался поджидать у калитки.
Минут через десять из дома вышел вихрастый мальчишка, лет четырнадцати, с блуждающим взглядом небольших серых глаз. Все его тело было напряжено, как перед стартом, а подвижное лицо выражало то тревогу, то любопытство.
– Пальцем то в нос не лазь, сломаешь, – шутя проговорил Кузнецов,  открывая ему калитку. Мальчишка фыркнул смешком и пошел к машине.
– А че,  я один? Федьку тоже брать надо.
 – Ну, что ж ложи в машину портфель и иди за Федькой. 
Мальчишка положил портфель на заднее сидение и побежал в дом напротив. Через несколько минут они уже  вдвоем устраивались на заднем сидении.
– Федьку знаю, а тебя как звать?-  спросил Кузнецов освоившегося мальчишку
– Вовкой его зовут – проинформировал Федька и спросил - А за остальными заезжать будем?
– Заедем! Вы только дорогу показывайте.
Собравшись вчетвером на заднем сидении они чирикали, как воробьи, не умокая ни на минуту.
На переднее сиденье никто садиться не захотел. 
В салонное зер¬кало заднего вида Кузнецов наблюдал, как они бросали на него настораживающие взгляды, тут же меняющиеся на насмешливые, при обращении друг к другу.
В  Госавтоинспекции он усадил всех в кабинет инспекторов и, вызывая по одному, начал опрос.
Он не боялся, что они сговорятся, отказав-шись от угона, поскольку все происшедшее они воспринимали, как  продолжение интересной, хотя и опасной, игры. 
Вместе они чувствовали себя героями дня и с удовольствием вдавались в  подробности происшедшего,  но оставшись один на один, с милиционером, замыкались и со страхом наблюдали за его действиями, по-видимому, боясь насилия, и потому, как они усаживались, можно было с уверенностью определить лидера этой группы.
Небольшого роста с русым волосом, зачесанным назад,  и внимательными глазами, выражающими тревогу, Гоша первый вошел в кабинет и, усевшись последним, с любопытством осматривал мебель, с большим железным сейфом в углу и двумя белыми портупеями, с кобурами, лежащими на подоконнике.
Рядом лежали две милицейских дубинки и полосатый жезл. Эти предметы магнитом притягивали взоры ребят и не давали расслабиться.
Кузнецов открыл сейф и сложил в него оставленные атрибуты инспекторов ДПС.
– Ну, кто первый? – спросил он, дружелюбно поглядывая на ребят.
Те переглянулись и уставились на Гошу.
– Не воровали мы, - тихо начал он голосом, полным отчаяния. - Шли с рыбалки, увидели в грязи мотоцикл стоит, ну мы вытащили и решили, что он брошенный.
– А сжигать зачем?- Кузнецов закурил и подошел к окну.
– Он сам загорелся! Вон Федька даже ногу обжег и брюки припалил.- Федька с готовностью задрал штанину,  показывая застарелый ожег.
– Интересно!  Ну что  ж, давайте все по порядку.
Кузнецов сел за стол, взял  листок бумаги и ручку, но, уловив настороженные взгляды, отложил их в сторону.
– Тебя почему Кислым зовут? Кличка такая?
– Кислицын моя фамилия, - нисколько не смущаясь, проговорил Кислый.
– Ну, вот  и давай Кислицын, расскажи все по прядку, когда, куда ходили на рыбалку, по какой дороге возвращались,  как нашли мотоцикл и все остальное?
  Кислицын посмотрел на ребят и негромко начал:
 – На гнилом озере три сетки ставили.   Черемуха начала цвести, карась гулять стал.
– У вас что, лодка там?
– Нет, мы с собой две камеры притащили и спрятали на болоте. Назад шли протокой,  рыбные места высматривали. В конце речку нам надо было через мост перейти, и мы пошли к нему напрямик.
Не доходя до дороги, недалеко от моста, увидели мотоцикл стоящий в грязи. Он был весь грязный, но целый.
– Грязь какая, свежая была?
– В  том то и дело, что засохшая, старая. – Кислицын посмотрел на Федьку.  – Федька еще сказал, смотри, целый мотоцикл кто-то   выбросил!
 – Там-то и дороги нет, грязь сплошная, -  добавил Федька.
 - Мы его завели, кое - как вытащили, а потом вывели на дорогу. Четыре раза пытались  подняться по высокому склону, один раз он чуть нас не подавил, когда стал назад съезжать, еле удержали.
– За рулем кто был?
– Сразу Гошка, а  потом, когда переехали через мост и выехали на поляну, по очереди катались.
– А спалили зачем?
– Никто его не палил, он сам загорелся, – убеждённо стал заверять Кислицын,  поглядывая на товарищей, ища  у них поддержки. – Федька за рулем был, я сзади, а эти двое в коляске.
 Я сначала не понял, почему Федька с мотоцикла на ходу спрыгнул, а здесь еще руль резко вывернулся в сторону,  и мотоцикл стал Федьку догонять, тот оглянулся, увидел, и деру от него в другую сторону, как заяц через кусты перепрыгивает и по ноге рукой хлопает. Меня смех разобрал, но в это время и мою правую ногу огонь, словно кипятком ошпарил,  и я соскочил с мотоцикла, а Вовка с Гошей еще два раза по кругу проехали,  пока и их огонь не достал. 
– А от чего он загорелся?- не удержался Кузнецов.
– Все Федька! - Гошка неприязненно посмотрел в его сторону - Каскадер! Сам первый раз за  рулем и нет, чтобы потихоньку ехать, давай между кустов гонять. Шланг с бочка сорвало веткой,  провод со свечи соскочил и поджег разливающийся бензин. Все одно к одному.
 Я хотел краник перекрыть, да разве к такому огню подступишься. К тому же боялись, что бачек взорвется.
– А что, он не взорвался?
– Нет, но мотоцикл сгорел так, что двигатель оплавился. Мы  его потом в кусты затащили и бросили.
По рассказу предъявителя заявления все сходилось.
Хозяин мотоцикла, после ночной рыбалки, решил сократить путь к дому, поехал по бездорожью и застрял недалеко от дороги в глухом месте.
Решив, что ему одному с мотоциклом не справиться, и к тому же место безлюдное, он оставил его со спокойной совестью и пришел за ним только вечером, обнаружив пропажу.
Кузнецов записал показания, и, взглянув на часы,  позвонил Боровому, проинформировав  о вынужденном опоздании.
– Так ты говоришь угонщики у тебя?
– У меня все четверо.
– Забирай их и к Миронову.
Кузнецов сложил объяснение и повел мальчишек в отдел.
Доверившись ему, они всю дорогу кружили вокруг, то забегая вперед, то пристраиваясь сбоку,  засыпая вопросами, куда они идут, кто хозяин мотоцикла и что им за это будет? Возле своего кабинета их уже поджидал начальник уголовного розыска, радостно встречая с веселой улыбкой.
– Ты в школу позвони, что задержатся, а то неудобно, я обещал, что они в школу не опоздают.
– Не бери в голову! Я им повестки выпишу.
Он взял протянутое Кузнецовым объяснение, тут же порвал его и выбросил в урну.
– Ни объяснения собирать, а допрашивать нужно! Дело то возбуждено, – пояснил он,  приглашая ребят зайти в открытую дверь.
Развернувшись уходить,  Кузнецов столкнулся с инспектором по делам несовершеннолетних Логиновым.
– Привел? – спросил он,  пропуская Кузнецова.
– Сидят! – бросил на ходу, спеша в медвытрезвитель за проспавшимся водителем самосвала.
Голова его была уже занята запланированными, на день, делами.
На этот раз пятиминутка не продлилась больше пяти минут  и освободившиеся офицеры вышли на улицу покурить, пообщаться и обсудить последние новости.
Кормазов, прислушиваясь, подходил то к одной, то к другой кучке, в надежде узнать, у кого есть какая знаменательная дата, чтобы стать организатором пикника и весело провести день.
Раньше у него был список дней рождения всех офицеров и их детей, но потом он куда-то запропастился, а другой составлять лень.
Не обремененный функциональными обязанностями, он  томился  от безделья  и его рабочий день тянулся  долго и скучно. Только с приходом Ткачевой ситуация немного  изменилась и он всю свою энергию направил на достижение поставленной цели поэтапного действия.
Вчера  он решил  подать заявление на развод,   и теперь перед ним стоял квартирный вопрос.
К Чалой он,  естественно, жить  не пойдет, а  пробить комнату в общежитии будет не трудно, но хлопотно.
У него было два золотых правила - не спешить и не злиться. – «От спешки слепыми рождаются, а на злых воду возят», - наставительно говорил он и  настолько обленился, что любое безотлагательное дело вызывало антипатию и раздражение.
Эту ночь он провел с Чалой, но нужно сделать все, чтобы  она стала последней, тем более, что решено с разводом и никаких надежд подавать ей не следует.
 Увидев Кузнецова,  он обрадовался.
– По телефону называешься старшим лейтенантом, а погоны носишь лейтенантские? Несоответствие! Когда обмывать будем?
– Если денег займешь, то сегодня, - непринужденно ответил Кузнецов,  посматривая на транспорт, стоящий на арестплощадке, во дворе отдела.
– Попробую достать, – пообещал Кормазов, прокручивая в голове варианты и способы добывания нужной суммы.
Несколько раз они с Полуяном практиковали проведение рейда по незаконной вывозке древесины из соседнего района.
Тогда было составлено около десятка  прото¬колов и осело в карманах по семьсот долларов за услуги, выраженные в понимании о некоторых несоответствиях  в нужных бумагах, а то и вовсе их отсутствие. Но это было зимой.
В распутицу лес возить прекратили, но  в настоящее время вывозка возобновилась и пора возобновить милицейские рейды.
После закрытия полугодия нужно поставить этот вопрос перед руководством отдела и администрацией, хотя она сама  не прочь погреть руки на этом доходном деле.
Занятый  уже созревшим планом, он  зашел в свой кабинет и стал названивать по телефону в поисках Полуяна.
Прикрывшись работой по раскрытию преступлений, в отделе он не появлялся, а прожигал время по  многочисленным друзьям, расслабляясь в офисах и модных саунах «новых русских».
Зная примерное местонахождение, он нашел его в биллиардной общего друга, наладившего производство мебели, на базе обанкротившейся мебельной фабрики, в которой и раньше работал начальником цеха.
Услышав голос Кормазова, Полуян  повеселел, но, не подавая виду, спокойно спросил
– Чё надо?
–  Ты там не чёкай! Опохмелился небось?
– Конечно! Приходи и тебе хватит!
– Как насчет поработать?
– Я не против, – понял его Полунян с полуслова.
 – Через часик машину найду, перезвоню.
У Полуяна был служебный мотоцикл, но он ездил на нем только на рыбалку.
– Хорошо! Договорились!
Кормазов повесил трубку и стал писать заявление на развод. Жене об этом, раньше времени, говорить не хотел. Потом поставит перед фактом.

Поговорив по телефону,  Полуян взял кий и стал натирать его конец мелом, поглядывая на биллиардный стол, обтянутый зеленым сукном, оценивая расстановку шаров в поисках выгодной позиции.
Крепкого сложения, чуть выше среднего роста, с русым волосом, зачесанным на левую сторону, с серыми глазами и большим толстым носом, он имел спокойный характер и простоватый, добродушный вид.
 - Не торопи события - любил поговаривать он и твердо жил по этому принципу, никогда не проявляя собственной инициативы,  если она не затрагивала его собственные интересы. Но как только чувствовал свою выгоду,  развивал бурную деятельность, нажимая на нужные рычаги,  подключая нужных людей, и никакая сила не могла остановить от задуманного.
За двенадцать лет дослужился да старшего инспектора ДПС и старшего лейтенанта милиции, хотя его больше знали как милицейского снабженца и неофициального адвоката.
Большой любитель выпивки, он  начинал свой рабочий день с телефонных звонков, названивая многочисленным друзьям, в поисках холявного похмелья, и если за день удавалось «сбить шару», независимо какого происхождения, день приравнивался к удачному.
Сделав неверный удар,  он уступил место, у биллиардного стола, напарнику и согнулся, повиснув  на кий, засунув обрубок большого пальца левой руки в левую ноздрю, подчиняясь многолетней привычке, шокирующей несведущих, поражающихся, - как может такой большой палец, без остатка, поместиться в носу,- обдумывал поступившее предложение  на возможность пополнить семей¬ный бюджет.
Найти машину не составляет особого труда, но вот какая лучше подойдет к намеченному мероприятию.
Российская - не заслушивает уважения. Джип - роскошная для поборов, а вот «Королла»,  пожалуй,  подойдет.
Неброская,  она не будет привлекать внимание, и по скорости приемлема. Номера со списанной машины у него есть, а перестановка не займет много времени.
Он понаблюдал за неудачным ударом партнера, работающего мастером в цеху по сборке мебели, обошел вокруг стола и обрадовался, заметив подставку.
– Ты только такие и можешь забивать  – пробурчал недовольный мастер,  наблюдая за Полуяном.
– Суета и трудность не главное, главное результат. Ты все рабочее время вокруг бильярда ходишь, а кроме как делать подставки, ничему не научился.
Полуян тихонько стукнул по шару, тот толкнул другой шар, который упал в лузу, а сам остановился возле нее «свесив ноги». Еще один несильный удар и еще один шар оказался  в лузе,  а другой остановился возле нее, словно ожидая своей очереди. После забитого третьего шара, игра закончилась со счетом  шесть – восемь.
Недовольный мастер стал собирать шары для новой партии, а Полуян подошел к письменному столу, стоявшему у окна, налил полстакана водки и долго цедил сквозь зубы, то ли смакуя, по привычке играя на публику, то ли проталкивая горькую жидкость, игнорируя сопротивление организма.
Закончив процедуру и в доказательство, что это было на публику, он перевернул стакан и чмокнул его в донышко.
– Силен! – оценил его мастерство мастер и вышел из помещения  заниматься своими прямыми обязанностями, которые успевал исполнять в промежутках между играми, развлекая гостей в отсутствии начальства.
Полуян выловил маринованный огурец, из стеклянной двухлитровой банки, откусил половину, брызнув огуречным рассолом во все стороны, и смачно чавкая подошел к телефону.
Набрав номер, и услышав голос автоответчика, он на минутку задумался, засунув обрубок пальца в нос, а затем снова стал накручивать диск,  пока ни услышал знакомый голос.
– Коля! У тебя машина не занята? Это Полуян звонит
– Да нет!
– Дашь на денек покататься?
– Бери, только с бензином определись. Машина на территории, ключи у меня.
– Понял. Жди.
Полуян повесил трубку, положил остатки огурца в рот и пошел на выход.

Кормазов долго сидел над чистым бланком заявления, обдумывая текст уважительной причины, для развода семилетнего брака, мысленно прокручивая хорошее и плохое, при совместной жизни.
Выходило, что хорошего было больше, и повода для развода, как бы и не было.
Раньше он думал об этом как о далеком будущем, что придавало ему силы и уверенность в своей жизненной правоте мужской свободы, а сейчас, когда дело дошло до реальности, за этим листом бумаги стояла отпугивающая пустота.
Он не думал ни о дочери, ни о жене, он думал о собственном благополучии, но рука просто не поднималась изложить на бумаге ложную причину, круто меняющую  его собственную жизнь.
Он представил себе жену, получившую уведомление о расторжении брака, и его довольное лицо приняло выражение летучей мыши, а из груди вырвался троекратный звук, означающий смех.
Гы – гы – гы – засмеялся он, прикрывая глаза при каждом рыке, и предчувствие восторга, за хорошо проделанную подлость, наполняло его душу теплом, а сознание величием.
Слова, словно сами собой стали слаживаться в предложения, и вскоре нужная бумага была оформлена по всей форме.
Сложив заявление, и положив его в нагрудной карман, он подошел к телефону и,  только протянул руку, как тот зазвонил резко и требовательно, заставив вздрогнуть от неожиданности. Звонил дежурный по отделу, передавая приказ начальника о срочной явке  к нему в кабинет.
Кормазов, как всегда перед вызовом начальства, прокрутил в память все свои дела и поступки за последнее время и уверенно вошел в кабинет.
Бурцев сидел за письменным столом, с кем – то разговаривая по телефону и, взглянув на вошедшего махнул рукой приглашая присесть, показывая на стулья, расставленные вдоль стен.
– Готовься, завтра поедешь в командировку, в управление, за новыми бланками отчетности. Там тебе все покажут и расскажут – проговорил он прилаживая телефонную трубку на аппарат.
– Понял. Разрешите идти.
– Идите.
Кормазов вышел из кабинета и остановился в раздумье.
Эта командировка была для него как никогда кстати. Там он встретился с друзьями по Высшей школе милиции.
Некоторые из них занимают высокие должности, и имеют большие полномочия.
Работая в разных структурах правоохранительных органов, они могут сказать свое веское слово в нужном месте, в нужное время.
Пять лет учебы не прошли даром и теперь он имеет влиятельных друзей не только в своем Управлении, а по всей России.
Особо не обременяя себя учебой, считая, что до красного  диплома ему не дотянуть, а на тройку всегда можно ответить, все сессии пятилетнего заочного обучения  он проводил весело, в кругу друзей и подруг, от которых не было отбоя.
Благодаря его внешним данным, широкой натуре и выдержке, тройку он мог получить всегда, а оценки в дипломе не выставляются.
Все складывалось более чем удачно и теперь нужно поторопить  Полуяна  и обзавестись  наличными для конструктивной беседы с приятелями.
В старые времена без застолья не обходилось, а в настоящее время сам Бог велел.
Кормазов зашел  к себе в кабинет и позвонил дежурному с просьбой разыскать Полуяна.
–  Ну, вы даете! Ищете друг друга сидя по своим кабинета и боитесь задницу от стула оторвать. Только что он звонил, тебя искал – недовольным голосом проговорил, чем-то встревоженный дежурный, давая понять, что ему не до них.
Кормазов позвонил Полуяну и по его тихому голосу определил, что тот в своем репертуаре.  Договорившись встретиться,  он вышел из кабинета и подошел в дежурную часть.
– Если кто меня будет искать, я в командировке.
Зайдя в бухгалтерию, он взял приготовленные командировочные  и пошел к зданию ГАИ, где его поджидал Полуян.
Усевшись в комфортабельную иномарку на заднее сидение, он свободно вздохнул и посмотрел в  осоловевшие глаза.   
– Ты не перебрал?
Полуян повернулся, устраиваясь поудобней  и, набрав в грудь  побольше воздуха, с шумом выдохнул в лицо Кормазова, обдавая суррогатным  смрадом черемши, с квашенной капустой, приправленных спиртными парами.
– Будешь? - Полуян сунул в руки Кормазова пару коричневатых, сморщенных листочка, похожих на лавровый,  - проверенное средство от запаха, – уверенно произнес он, наблюдая за реакцией Кормазова.
– Ты сначала налей, а потом средство предлагай. Хотя тебе оно уже не поможет. У тебя уже глаза, как у зайца, в разные стороны разошлись.
– Пять сек! Пока доедем, буду в норме!
Полуян завел машину и уверенно направил ее на выезд из города.

Яркое солнце,  переливаясь золотистой ртутью, слепящей глаза, горячими  лучами согревало весеннюю землю и радовало  душу зеленью оживающей природы.
На южных склонах гор мелькали желтоватые головки неброских подснежников с небольшими плантациями сиреневых незабудок, над которыми кружили одинокие осы, поражая своей осиной талией.
Димка  разделся по пояс и с удовольствием растянулся  на крыше кабины своего «Урала», подставляя свое белое тело ласковым солнечным лучам.
В  городе уже черемуха отцвела, а в горах весна только начала вступать  в свою силу, не переставая удивлять контрастом перепада температур.
На полях, и низменных местах  болотистой местности, молодая зеленая трава ровной щетиной покрывала землю, пряча старую, рыжую, сгорбившуюся под тяжестью  весеннего липкого снега, с прозрачными  льдинками ночных заморозков, да так  и не сумевшую разогнуться,  лишенная жизненной силы, уступая место молодым побегам.
В горах весна с трудом  уступала лету, стараясь как можно дольше удержать свои  позиции, удерживая снег на вершинах гор, пугая ночными морозами.
Но как только  солнце поднималось над горизонтом, окрашивая скалы кровавыми красками расцветшего багульника, ртутный столбик термометра перепрыгивал через минусовую отметку, упорно поднимаясь вверх все выше и выше, заставляя тускнеть белую шапку снега, превращая его в мутные ручейки, проворно сбегающие вниз, радуясь новой форме жизни.
Зазевавшиеся насекомые, попав в струю, плыли, барахтаясь на поверхности прибывающей воды, преодолевая водопады и наносные заторы, пока не оказывались в горной реке.
Там их уже поджидали, скрывающиеся в мутных водах, ленки, хариусы и гольяны,  сами представляя собой лакомство, поднимающегося следом за ними вверх по реке, налима, играющего на перекатах, одуревшего от обильной пищи.
Разморенный теплом Димка лениво переворачивался с одного бока на другой, «поджаривая» свое тело на солнце равномерным загаром.
Где-то совсем недалеко заработала «Дружба», играя звуками,  злясь на полученную нагрузку и весело звеня на холостых оборотах, перекатами проходила по  всему лесу, отражаясь от склонов,  действуя на нервы зубной болью.
Понежившись еще немного, он сел и задумчиво огляделся по сторонам.
Лесорубов видно не было. Рядом стоял «КАМАЗ», машина напарника, который  пошел бродить по лесу в поисках ландышей.
Димка третий год возит лес, но ландышей в этих местах не встречал. Знает одно местечко недалеко от города, как  раз по пути, и надо будет уговорить Николая остановиться и нарвать  по букету.
Работа в паре, с одной стороны обременительна, с другой -  необходима.
Тайга есть тайга, тем более, что наши таежные   дороги непредсказуемы, также как и наши «менты».
Благо еще не сезон и они находятся в положении мартовских котов, зато земля растаяла достаточно, чтобы с высокой вероятностью повиснуть на мостах.
В «Урале» посадка повыше, а вот с «КАМАЗом» - беда. Его частенько приходится таскать на  «шворке».
По жиже придавленной колеи и «Урал» не всегда с этим справляется. Бывает и такое, что около суток приходится ждать трактор  из ближайшей лесосеки.
Нужно как-то решить вопрос с хозяином о повышении тарифа и замены «КАМАЗА»  «Уралом». Слишком много времени тратится впустую, а ему нужно поднакопить деньжат на однокомнатную квартиру.
 Жена с родителями жить отказывается, да и сын подрастает.
Не дай Бог, прикроют лавочку с воровством  леса, а честно нигде не заработаешь даже на прожиточный минимум. В этом он на себе убедился, работая на различных работах после армии.
Такие мысли уже давно не давали ему покоя.
На склоне сопки послышался звук ломающегося сушняка и шорох прошлогодней листвы. Дмитрий слез с кабины, обошел вокруг, груженного лесом, «Урала», постучал ногой по колесам, заглянул под машину, визуально проверяя крепление штанг, карданных валов.  Проверил натяжку троса стягивающей лебедки и  вышел на дорогу, на встречу  с Михаилом.
– Ну что, дозвонился?
– Да, все проверено, можно ехать, - проговорил Михаил и пошел в вагончик к лесорубам, шаркая по листве длинными ногами.
– Ну, что, мужики! - донесся оттуда его веселый голос - Готовьтесь к ночным работам. Через недельку-другую дадут официальное разрешение на вывозку древесины, а значит, активизируются "менты", "тигры" и прочие твари, живу¬щие придорожным кормом. Но, как говорит наш шеф, на то и щука, чтоб карась не дремал.
Михаил был связным колонны и отвечал за своевременное прохождение отдельных участков дороги, постоянно поддерживая связь с авангардной машиной разведки, идущей впереди, четко выполняя все указания.
Вся дорога была разделена на несколько отрезков, с замаскированными заездами, в которых отсиживались до проверки следующего участка, чтобы сделать следующий марш-бросок.
Все это делалось на предельной скорости, учитывая мобильность подвижных контрольных пунктов, пока ситуация находилась под контролем.
При задержании колонны Михаил брал всю ответственность на себя,  пытаясь любыми способами откупиться, и только в крайнем случае предъявлял  документы, разрешающие и контролирующие вывоз, если таковые имелись.
Сколько тысяч долларов стоит один, нелегально вывезенный "борт", знает только шеф, но у каждого работающего в фирме, от этого зависела  величина заработной платы, а следовательно, появлялась прямая заинтересованность в нелегальном бизнесе.
Надрывно урча мотором, переваливаясь с боку на бок, машина тихо ползла по наезженной колее, скрытой вязкой, черной жижей, разбрызгивающейся по сторонам.
За руль можно не беспокоится.  Даже при желании выехать из глубокой, метровой колеи, удавалось с трудом.
В метрах пятидесяти шел груженый «КАМАЗ», мелькая и теряясь в зеркале заднего вида.
Дорога петляла между вековыми кедрами, отжившими свой срок и не представ¬ляющими интереса даже для мелких браконьеров, промышляющих недалеко от дороги.
Привычно вписываясь в крутой поворот, машина заурчала веселей, высвободив колеса из липкой топи, чувствуя под собой твердую скальную породу, но обнаружив за поворотом крутой подъем, стала задыхаться, сбавляя обороты, требуя пониженной передачи.
Теперь дорога пошла по гористой местности, петляя чтобы сгладить крутизну и не угодить в про¬пасть.
По бокам все чаще стали попадаться разработанные карьеры, из которых брался сопочный камень для строительства дороги, которая, при переделке собственности, осталась без хозяина, утратив былую ухоженность.   
С трудом верилось, что три-четыре года назад по ней свободно проходили  легковые автомобили,  снабжая необходимым многочисленные  пасеки, приютившиеся возле дороги, в ожидании цветения липы.
В  настоящее время эту породу деревьев, вывели начисто, а цветами эта местность и раньше не славилась.
Выбравшись на одну из возвышенных участков дороги, впереди раскрылась широкая панорама низменной местности.
Многочисленнее поля, четкими геометрическими фигурами, вырисовывались до самого горизонта, скрывая холмы и мелкие сопки с невысокой порослью кустарников, обозначивая извилистую змейку реки кудрявыми макуш¬ками серебристой ивы.
Вдалеке, у подножья небольшой сопочки, просматривались строения вымирающей деревушки, изрезанной прямыми линиями грунтовых дорог.
Машина сделала последний вздох, въезжая на высоту и с легкостью покатилась вниз с воющим двигателем, работающем  на пониженной передаче, притормаживая тяжело груженный автомобиль.
Спустившись, она снова ткнулась бампером в липкую жижу, сглаживая местами середину дороги, утопая колесами в продавленной колее.
Не доезжая двух километров до села, машины привычно свернули с дороги и остановились на краю поля, скрытые лесозащитной полосой. Михаил вынул мобильный телефон и, нажав нужные кнопки, доложил о благополучном прибытии.
Теперь нужно подождать минут тридцать, пока авангардная разведка ни "пробьет" следующий участок пути и даст указание на следующий марш-бросок.
Рядом хлопнула дверка «КАМАЗа» и Николай, предварительно очистив сапоги от налипшей грязи, забрался в кабину «Урала».
– Разда¬вай! – бросил он потеснившемуся Михаилу, достающему из "бардачка" игральные карты.
Сыграв несколько раз в подкидного, они услышали переливчатую трель мобильного и, после короткого «Поехали!», Николай пошел к своей машине.
Тяжело урча, машины въехали на ровную, грунтовую, сельскую дорогу, присыпанную небольшим слоем гравия, перемешанного с глиной в местах перехода скота, и на предельной скорости пошли в сторону государственной трассы.
Монотонность работы двигателя и мягкое покачивание машины успокаивающе подействовали на Михаила, и он уснул, прижавшись к спинке сидения, опустив голову на грудь, периодически поклевывая носом, упираясь длинными ногами в полик кабины. Внезапно машина скрипнула тормозами, Михаила кач¬нуло и он инстинктивно выставив руки вперед, удержался за панель вглядываясь на дорогу, окончательно разогнав остатки сна.
– Менты - пояснил Димка.
Михаил и сам увидел стоящую у обочины иномарку и подходящего чело¬века в милицейской форме. Дима открыл дверь в ожидании, но из машины не выходил,  предоставляя Михаилу свободу действий,   поскольку это была  сфера его деятельности.
– Старший лейтенант милиции – представился Полуян, лениво поднося руку к, съехавшей козырьком  в сторону, фуражке – Прошу Ваши доку¬менты.
Дима достал права, путевой лист и передал, старшему лейтенанту.
Михаил спрыгнул с машины и пружинистой походкой, разминая затекшие ноги, подошел к милиционеру.
Съехавшая на бок фуражка, тяжелый запах при выдохе   и затуманенный взгляд, красноречиво говорили о состоянии стража правопорядка, действуя успокаивающе на Михаила.
Он уже прикидывал, сколько ему дать, чтобы не переплатить и не обидеть.
В прошлом году он сталкивался с этим старлеем, о котором шла недобрая молва.
Есть менты которые берут, и есть которые  не берут. В том и другом случае знаешь как, с кем себя вести.
А этот может пару раз взять,  а на третий сдать, да еще и припомнить те два раза, при которых он, якобы, предупреждал, напрочь забывая размеры гонорара сделанных предупреждений.
Михаил мельком взглянул на легковую машину и заметил там еще одного человека, надевающего милицейскую фуражку. 
Теперь ему стало понятно, почему впередсмотрящий проехал мимо, дав добро на выезд.
На гражданскую машину просто не обратили внимания, а менты сидели в машине без фуражек.
Он подошел к Полуяну, пытающемуся разобраться в сливающихся буквах водительского  удостоверения, и, тронув его за плечо проговорил:
– Добрый день! Я здесь за старшего, может наедине поговорим?
Полуян посмотрел на него и, увидев знакомое лицо, сунул обрубок большого пальца  в ноздрю, вспоминая, при каких обстоятельствах они встречались.
– В прошлом году виделись на этом месте  - весело подсказал Михаил, настраивая его на дружелюбный лад.
–  Точно! Полуян вытащил из ноздри палец, снял фуражку и, бросив в нее документы, медленно пошел в хвост колонны, увлекая за собой Михаила.
Они отошли за вторую машину и остановились в хвосте, прикрытые лесом от посторонних глаз.
Опытные водители из машины не выходили.
– Сколько? – без  предисловий спросил  Михаил.
Полуян снова пристроил обрубок пальца в ноздрю, соображая, сколько можно взять с двух машин, с учетом прошлогоднего тарифа и нарастающей инфляции.
– Был бы я один,  - занудно  начал набивать цену, - в машине еще капитан сидит, а мы с ним эту тему не обсуждали и я не знаю, как он к этому отнесется?
– Двести хватит? 
– Мне  бы  может и хватило, но капитан.
– Триста пятьдесят? 
– Давая четыреста и по машинам.
Полуян сунул Михаилу фуражку с документами и, отвернувшись, стал расстегивать ширинку на брюках, долго вылавливая ускользающий пенис, боковым зрением  наблюдая за ним.
Михаил принял фуражку, забрал документы, небрежно сунув их в карман брюк, достал из внутреннего кармана пачку долларов, отсчитал нужную сумму и положил в фуражку в место документов.
Полуян наконец справился со своей задачей и тугая струя мочи с силой ударила по дороге, разлетаясь брызгами, источая специфический запах.
Не оборачиваясь, он протянул правую руку назад, взял из его рук фуражку и ловкими движениями надел ее на голову, не уронив не одной бумажки. 
Михаил сунул в руку Полуяна фуражку с деньгами и пошел к передней машине.
– Поехали! – сказал он Дмитрию с довольным видом – по минимальной разошлись. Побольше бы таких ментов. Сами живут и нам дают, не то что такие идейные, как Кузнецов, ни себе ни людям. Его даже как-то заказать хотели, но потом передумали. Он и так наказан. Жена у него шлюха и пока он наводит порядки на дорогах, она ему рога наставляет с его же начальством.
Вообще-то, если подойти с другой стороны, то в милиции то же нужен порядок, иначе беспредел будет гулять по всей России, люди превратятся в животных, не веря ни в Бога, ни в черта, ни себе, ни другим.
Раньше менты и преступники стояли по обе стороны баррикад, ни у кого не вызывая сомнений, а теперь кто на чьей стороне не понятно. Все  определяется наличием звания.
До капитана «мышкуют» по малому, с майора «крышевать» начинают по большому. И  зависит это не только от размера заработной платы,  а и от обычной жадности. Что уж говорить о простых рядовых.
У кого, много есть, тому больше хочется!
Димка с интересом посмотрел на Михаила.
–  Ты бы лучше позвонил впередсмотрящему и доложил о происшествии.
Михаил  спохватился,  быстро достал телефон и стал набирать номер.

Полуян постоял немного, ожидая пока машины отойдут подальше, и не спеша пошел к своей, сняв фуражку, приятно шелестя зелеными, сторублевыми купюрами.
- Сколько? – Не выдержал ожидавший его Кормазов.
- Четыреста зелененьких! Ну как?
– Двенадцать тысяч за полтора часа – это совсем не плохо, я бы сказал даже хорошо. А то мне  показалась, что ты знакомого встретил.
- Да, морда знакомая, доил  его в прошлом году.
- Не боишься залететь?
- Кто не рискует, тот не пьет шампанского – процитировал Полуян вошедшую в моду поговорку.
- Представь себе следственный эксперимент: Стоит легковая машина, в которой находится капитан милиции – это ты. Две машины с лесом на обочине дороги. В хвосте машины старший лейтенант мочится на дорогу, а какой-то субъект пытается, в это время, дать ему взятку.
Ты бы в это поверил? Вот и я не верю, и никто не поверит, тем более, что и свидетелей нет.
Довольный Полуян уверенно вел машину раскручивая тему подстраховки.
- В лесу можно на дерево забраться, и, свесившись вниз головой, принимать деньги, мурлыкая какой ни будь напев. Ни один из следователей не возьмет такое заявление, считая заявителя сумасшедшим.
Кормазов слушал бредовую Полуяновскую болтовню и думал, что пора с ним кончать. Рано или поздно его обезяньи  выходки анекдотом разойдутся среди водителей и дойдут до ушей руководств. Надо будет что-то придумать, исключая факты взяток, а то, не ровен час, залетишь вместе с ним.
Он нащупал в кармане скользящие долларовые бумажки, и на душе у него стало тепло и радостно.
Все складывалось как нельзя лучше – командировка, деньги, Любашины фотографии, развод, встреча со старыми друзьями и он такой умный, талантливый, красивый и везучий.
От нахлынувших эмоций он прикрыл глаза и его довольное лицо, постепенно деформируясь, стало принимать очертания физиономии летучей мыши, висящей на дереве в ожидании темной ночи.

Для Ватрушева сегодняшний день прошел удачно. При обыске, у одного из подследственных, было изъято кое-какое оружие и боеприпасы, среди которых находились патроны соответствующего калибра для «Вальтера», с которым он не расставался с первых дней демобилизации.
Его покорил небольшой, легкий изящный пистолет, с хорошей убойной силой и меткостью.
За много лет он «сросся» с его рукой  и за пятьдесят метров, навскидку, поражал мишени точно в десятку.
В последнее время с боеприпасами стало тяжелей, и он уже  долгое время не пользовался им, приберегая патроны. Теперь его боеприпасы пополнились и можно смело возобновить тренировки «набивая руку» на личных мишенях. Он уже списал их на уничтожение и сейчас, сидя в кабинете, перебирал, чистил и смазывал, так называемые в преступном мире, «маслята».
Перезарядив магазин и опробовав в затворе, убедившись, что они легко выходят при передергивании, он собрал их и убрал в массивный сейф, закрыв  его на три оборота двухсторонним, фигурным ключом и опечатал личной печатью, привычно придавив ею небольшой кусочек приклеенного пластилина.
Все, что требовалось по инструкции, с годами отработалось до автоматизма  и делалось скорее по привычке, чем осознанно.
Выйдя на улицу, он зажмурился от яркого света, постоял некоторое время,  привыкая к нему, и не торопясь пошел к виадуку, прокинутому через железнодорожные пути, ведущему к цен¬тру города.
Не меняя ежедневный маршрут, зашел в гастроном и,  убедившись, что цены остались прежними, стал закупать необходимые продукты, складывая в специально сшитую нейлоновую сумку, помнящую  еще застойные времена.
Пройдясь по отделам, в поисках чего-то необычного из рекламируемых товаров,  вышел из магазина и не спеша направился к своему дому с хорошим настроением удачно сложившегося дня.
Поднимаясь по ступенькам третьего этажа он внезапно почувствовал острую боль, в левой стороне груди и остановился, прислушиваясь к организму, но боль так же быстро прошла, как и появилась, оставив неприятный осадок на душе. Его мысли снова переключились на здоровье.
Раньше он ел много и с охотой, в настоящее время намного меньше и хотя это никак не отразилось на его самочувствии, он, как и бессонницу, принял за недобрый знак.
Уже несколько дней он расспрашивает сотрудников кто сколько ест, выбирая мужиков похожего телосложения, так Драченко такого наговорил, что его рацион и в молодые годы был наполовину меньше. Шутил, наверное.  Он открыл дверь своим ключом, переобулся и в тапочках пошел на кухню выкладывать продукты.
Из открытой двери зала слышался негромкий разговор и он, из любопытства, вошел в зал,  расстегивая на ходу форменный галстук.
– Добрый день! – Проговорил он, увидев сидящую, за письменным столом, репетитора английского языка, Марию Николаевну, занимающуюся со Светланой.
– А где мать?
– Ушла в библиотеку, скоро придет - отозвалась Света. Мария Нико¬лаевна встала из-за стола, сложила принесенные с собой учебники и, назна¬чив следующей день занятий, вышла из комнаты.
Проводив ее, Ватрушев закрыл дверь на  ключ и вернулся на кухню.
Он любил поколдовать там, создавая фантастические  блюда из обычных продуктов, тем более, что време¬ни до ужина еще достаточно.
По давно заведенному правилу, к ужину, в восемнадцать тридцать,  должна собираться за столом вся семья, и только более  чем уважительная  причина могла составить исключение.
Уже второй год они садятся ужинать, обедать завтракать без Сергея, но обязательно вспоминая его за столом.
Как всегда неожиданно зазвонил телефон.
Ватрушев поднял трубку
– Квартира, Ватрушев у телефона -  привычным казенным голосом проговорил Ватрушев.
– А Свету можно? послышался грубоватый юношеский голос.
Ватрушев повернулся к двери.
– Светлана! Тебя к телефону!
 Подождал пока она подойдет к спаренному, в зале, телефону и положил трубку.
Вот и дети выросли, почему-то с тоской подумалось ему.
Один в армии, другая  - на выданье.
Сам то еще вроде как и не жил, а времечко пролетело.
Давно ли он встретил свою Аннушку, а уж больше двадцати годков прошло. Светка - вылетая мать. На фотографиях, где обоим по семнадцатый лет, не  отличишь.
Он механически засыпал в кастрюлю  крупу, думая о прошедшем, и  картины воспоминаний медленно проплывали у него перед глазами.
Самый  незабываемый день их знакомства до сих пор  волшебной сказкой ласкал воображение и картинки, одна лучше другой, проносились в памяти, задерживаясь на отдельных эпизодах приятных мгновений.

Далекие юношеские годы! После службы в армии его, как участника военных действий, выполнявшего интернациональный  долг в дружественной стране, направили на учебу в среднюю школу МВД и, после распределения,  он попал на работу в  этот небольшой городок, славившийся мебельной промышленностью.
После немногих лет работы в разрешительной системе его перевели в уголовный розыск, а перед пенсией вновь предложили работу начальника разрешительной системы, кем он и работает до настоящего времени, четко  выполняя свои функциональные обязанности, о чем свидетельствуют три  медали «За безупречную службу», в добавок к двум первым,  «3а боевые заслуги».
В том незабываемом году, семидесятых, Дед Мороз творил чудеса, меняя ночные трескучие морозы на дневные оттепели и счастливая ребятня,  пользуясь свободном временем рождественских каникул, с веселым визгом и смехом съезжали с горок, протирая до дыр старенькие пальто и катали большие шары из липкого снега, сооружая огромных, снежных баб, красующихся красными носами обязательной морковки.
Из одного далекого, таежного села пришло заявление о взломе школьной оружейной комнаты, с похищением мелкокалиберной винтовки и двух воздушных.
На это сообщение срочно выехала оперативная группа, в которую входил и Ватрушев, как специалист по оружию и надзору  за его хранением. В те времена, в отделе, официально числилось две машины - дежурная и оперативная.
Дежурная -  находилась в распоряжении дежурной части, оперативная -  в распоряжении начальника, который использовал ее в своих служебных целях,  изредка   направляя для  работы по назначению.
Остальные службы перебивались с транспортом, кто как мог, и, как всегда, в таких случаях, выручал старенький Москвич ГАИ, списанный более десяти лет назад.
Госавтоинспектор,  пожилой тучный капитан, всегда рад был услужить службе уголовного розыска и с удовольствием выезжал в села, попутно выполняя свою работу по профилактике дорожно-транспортных происшествий, проверяя автохозяйства  предприятий, колхозов  и совхозов на предмет исправности автотранспорта и наличия наглядной агитации, по безопасности  дорожного движения, в отдельных гаражах и специально  оборудованных "уголках".
Не смотря на свой возраст машина весело бежала по скользкой ,накатанной дороге, все дальше отдаляясь от города, мимо заснеженных полей и огородов, проезжая равнинные села, специализирующиеся на выращивании крупного рогатого скота, выполняя производственные планы по сдаче мяса и молока государству.
Не смотря, на раннее время,  во многих домах  горел свет  и бледно-голубой дымок, от добротных сухих дров, слегка извивающейся змейкой уходил из труб ввысь, к мерцающим, затухающим звездам, обещая хорошую погоду.
Ночь постепенно уступала место дню,  вырисовывая горизонты с белыми шапками заснеженных гор, на фоне светлеющего, темно-синего неба.
Машина частенько наезжала на замерзшие катыши конского помета, слегка притрушенного соломой, растерянной при перевозке, и четко реагируя на все неровности, резво подпрыгивала, словно брыкаясь то одним, то другим колесом, встряхивая пассажиров, внося разнообразие в монотонность движения, разгоняя утреннюю сонливость.
И  хотя каждый был занят своими мыслями, настроение  у всех было приподнятое, как  и всегда при поездке в отдаленные села района.
Давно забытое, родное, сельская местность магнитом притягивала к себе, как напоминание о детстве.
Даже запрет на курение не повлиял на хорошее настроение.
По мере наступающего рассвета, и скорости машины, горизонт поднимался все выше и выше, расступаясь перед величием горных хребтов и впадин. Вскоре машина запела тонким извиняющимся голоском проявляющейся слабости и, перейдя на бас, после переключения на низшую передачу, уверенно потянула в гору.
Поднявшись на затяжной подъем высокой сопки, все были ослеплены ярким светом взошедшего солнца.
Утренние солнечные лучи, отражаясь алмазными бликами снежного покрывала, болью отдавались в глазах, заставляя отворачиваться и зажмурившись долго привыкать к искрящемуся изобилию чистого снега, переливающегося всеми цветами радуги.
Опытный Букаренко сразу же надел защитные, солнечные очки, опустил солнцезащитные козырьки машины и, не останавливаясь на перевале, пустил машину на спуск, отключив двигатель, экономя бензин.
Так переваливаясь  из одной сопки на другую, петляя между вершинами и опускаясь к подножью, выехали на низменное место междуречья, вглубь дремучего, таежного леса, окутанного легким, белым тума¬ном, поднимающимся от незамерзающих ключей и топких болот.
От испарения влаги, и перепада температур, все вокруг покрылось белым цветом.
Гибкие ветки высоких деревьев, согнувшись под тяжестью застывшего инея, сплелись в  дружественных объятиях, образовав естественную тоннель накатан¬ной, снежной дороги, повторяющей все изгибы реки, местами перекрывая ее примитивными, деревянными мостами,  усиливающими впечатление сказки от чернеющих провалов.
Возле одного такого моста пришлось остановиться, чтобы поправить сдвинувшийся настил.
Ватрушев помнит, как вышел из машины, и  голо¬ва его  закружилась от смены впечатлений красавицы русской зимы.  Затекшие ноги не хотели подчиняться, а жадно вдыхаемый табачный дым хмелем ударил  в голову.
Все четверо подошли к мосту, удивляясь чистой, родниковой воде, текущей в хрустальных заберегах, покрытых легким туманом.
Букаренко зашел на настил и долго смотрел на снующих,  в воде, мальков, переминаясь с ноги на ногу, затем перешел на другой берег, рассматривая многочисленные следы на снегу, уходящие вглубь тайги, поковырял их палочкой и определил:
– Рано утром на это место, на водопой, приходило стадо диких свиней,  и секач, точа клыки об настил, расслабил скобы на  крайних лагах, сдвинув их со своих мест. 
Желуди и орехи снегом покрытые  вот они и опускаются с гор на низменные места воды попить, и хвощем покормиться.   
Все перешли на другую строну посмотреть на утоптанный снег и отдельные, глубокие следы уходящие в лес.
– А речка - то совсем маленькая, - не удержался Ватрушев.
– Это не речка, это один из многочисленных ключей, которые впадают в речку. А река с левой стороны от нас, в метрах пятидесяти. В это время она уже льдом скована. Летом здесь отличная рыбалка, да и зимой, на  ямках, можно ленка или тайменя на блесну выхватить.
Бухаренко подошел к мосту и стал возиться с лагами, пристраивая их на старые места, забивая скобы, принесенным из машины, молотком,  нарушая тишину громким раскатистым эхом.
Тихоныч - пожилой инспектор уголовного розыска, вернулся к машине, достал «тормозок», и разложив газету на багажнике,  стал выкладывать захваченные из дома продукты.
Подошедшие, Букаренко и криминалист добавили свой паек, украсив середину стола бутылкой Московской. Только Ватрушеву нечего выкладывать. 
Самый, молодой в отделе, он питался в общепите или из магазина,  не запасаясь впрок продуктами из - за недолгого хранение, а позаботиться о нем было некому.
Все это на себе испытали старые "изюбры", как  любили  называть себя старые офицеры, и поэтому рады были угостить молодого сослуживца,  предлагая ему вкусную, домашнюю еду и лучшие куски дикого мяса.
Букаренко был заядлым охотником,  и оно у него не переводилось.
Когда завтрак  подошел к концу криминалист предложил спортивное упражнение в стрельбе из пистолета, с корыстной целью пополнения спиртных запасов к ужину. Вынув из спортивного чемоданчика  мишени, передал их Ватрушеву, как самому молодому, чтобы он развесил в метрах тридцати на придорожных кустах, а сам стал заряжать мелкокалиберными патронами массивный пистолет Марголина с удлиненным стволом.
Подшучивая над товарищем,  Букаренко написал на обрывках газеты цифры, скатал их в трубочку и побросал в шапку, предлагая по очереди вытащить, для определения очередности стрельбы.
Первому выпало стре¬лять Букаренко.
Он взял в руки пистолет, повертел его, признаваясь, что держит такой впервые, прицелился, и пять четких хлопков, один за другим,  оборвали тишину, многократно повторяемые эхом.
Белыми облачками осыпался снег, оголяя ветки кустарника над одной из мишеней. Все разом повернулись к Ватрушеву, который сразу понял, что от него требуется и, скользя по дороге, быстро принес простреленную мишень.
 – Тридцать семь из пятидесяти - подсчитал Ватрушев, отдавая ее Бухаренко.
 – Нет, так дело не пойдет. Сначала нужно пристреляться, а потом устраивать соревнование. Да и боек у него подпиленный.
– Нет! Договор дороже денег! Условия одни для всех,  - проговорил криминалист, забирая пистолет.
Вскинув небрежно руку, он выстрелил пять раз подряд и стал  поджидать  Ватрушева.
– Сорок одно, – подсчитал Ватрушев, отдавая мишень  и забирая пистолет у криминалиста.
Припоминая слова Букаренко, насчет спиленного бойка, он тщательно прицелился, плавно нажимая на  спусковой крючок, и не встретив никаких усилий свободного хода, со стороны боевой пружины, пистолет выстрелил как бы сам по себе.
Так и ногу  можно прострелить, неприязненно  подумал Ватрушев.
Обычно перед стрельбой, он проверял свободный ход спускового механизма, чтоб не передержать руку, и стоя на огневом рубеже несколько раз нажимал на спусковой механизм, до упора предохранителя. В настоящее время его спасло то, что на это просто не хватило времени, подгоняемый нетерпеливым очередником, его волновал лишь промах.
Окрыленный приобретенным опытом, он выстрелил еще четыре раза и побежал к мишеням. Все пули легли точно в десятку. Последним стрелял Тихоныч.
Он, не торопясь, спокойно стал на рубеж  и выстрелил пять раз с одинаковыми интервалами.
– Все пятьдесят! – восторженно прокричал Ватрушев, махая мишенью.
Подойдя к Тихоновичу, он обменял пистолет на мишень. Аккуратно осмотрел его со всех сторон, вынул затвор и стал тщательно осматривать.
 – Не ищи! Номера спилены. Он попал ко мне по наследству и мне жалко с ним расставаться.
Номеров никаких нет, предохранитель тоже не работает, но мы же не на задержание идем, а просто по мишеням  пострелять, экономя боевые патроны. 
Ватрушев еще раз осмотрел пистолет, вынул носовой платок и не спеша стал протирать наружные части до зеркального  блеска, затем взял его за кончик дула и с силой забросил в строну болота.
Длинный ствол с рукояткой, бумерангом описывая  круги вокруг своей  оси, летел над кустами, сшибая снег с заснеженных веток, пока не скрылся в лесу. В другую сторону, рассекая воздух, со свистом пролетел затвор. От удара Ватрушева ботинка пружина возвратного механизма долго скользила по дороге, вращаясь и скалывая кусочки, прихваченных морозцем, льдинок, меняя направление движения до следующей льдинки, вихрем несясь до ближайшего поворота, где будет остановлена рыхлым снегом белеющего барьера обочины.
На все эти его действия все смотрели как на продолжение шоу,  с интересом наблюдая за дальнейшими событиями, не выплескивая никаких эмоций. Первым заговорил криминалист.
– Что мне в нем  нравится, так это светлая голова – он подошел к Ватрушеву и положил руку на плечо. Даже  в такой ситуации не забыл об отпечатках,  его еще пять лет назад нужно было уничтожить, да рука не поднималась. Стрелял ведь!
– Вы бы лучше  Букаренко карабин взяли. И польза была, и ружье пристреляли.
Ватрушев повернулся к Букаренко за одобрением его дельной мысли.
Букаренко повернулся к нему. Посмотрел, словно увидел впервые, и, отвернувшись, медленно проговорил
– Жену, собаку и ружье в чужие руки не даю и тебе не советую.
– Ну что, едем? 
Все стали садиться на свои места, а у Ватрушева все еще не выходили  из головы Букаренкины убеждения. – Ладно, жена, ружье, а собаку – то  можно одолжить, – неприязненно думал он, глядя  в маячивший впереди затылок. - Такому трудно довериться  в серьезной обстановке.
И только через много лет, испытавший истинную собачью дружбу и бескорыстную любовь, вспоминал слова умудренного опытом человека и не делал скоропалительных выводов. А Букаренко оказался отличным человеком и хорошим товарищем, не раз выручавшим в трудную минуту.
Дальше ехали молча, отыскивая на обочине старые следы  диких зверюшек или задерживаясь взглядом на красном янтаре  замороженной калины или барбариса, присыпанных крупинками снега.
Букаренко говорил, что именно сейчас они имеют удивительный,  специфический вкус, но желающих проверить, барахтаясь по пояс в снегу, не нашлось.
Впереди, изредка, стали показываться просветы и дорога, круто повернув вправо, вывела из естественного белого тоннеля на широкие просторы, освещенные зимним, улыбающимся солнцем.
Словно взмахом правой, щедрой руки, природа приглашала  в гости к хлебосольному хозяину, заснеженную равнину  к гостеприимным, серым скалам таежных, Сихотэ - Алинских хребтов.
На обочине  дороги, с правой стороны, стоял указатель, на котором белым по синему было написано «ПОЛЯНЫ». 
Сами Поляны начинались в километре от столба низкими, приземистыми домиками, разбросанными в беспорядке, словно застывшие в капонирах танки, держащие на прицеле дорогу, и вьющиеся из труб дымки, смотрелись  серьезным предупреждением.
По мере приближения, скалы понемногу  стали отступать, выделяя достаточную площадь для цивилизованной  жизнедеятельности людей, облагораживающих вековые просторы необозримой тайги.  И уже с левой стороны стало появляться небольшое  свободное плато, засаженное ровными рядами сосновых деревьев, с различными видами геометрических фигур, в зависимости от размеров и маскировки государственных, специфических зданий.
Сельский Совет расположился рядом с дорогой и, имея квадратную форму земельного участка, засаженного вечнозелеными растениями, из которых выделялись две серебристые  елочки, дозором стоящие по обе стороны крыльца, словно специально загораживая название  поникшим флагом.
Только штакетник, выкрашенный в строгий голубой цвет, подчеркивал серьезность данного заведения.
Рядом, по ходу дороги, стоял  большой типовой сельский клуб, с высоким крыльцом и большим парком различных  деревьев, с преобладающими  березками.
На всем этом фоне  сиротой смотрелся магазин, стоящий на отшибе в тридцати метрах от дороги и ста пятидесяти – от Сельсовета.
 Вся площадь, вокруг него была, вытоптана  и лишь  один вековой кедр, уткнувшись в дальний угол магазина, гордо смотрелся на фоне недалеких скал, величественно  поднимаясь  над пышной нерукотворной зеленью, ища себе замену.
Его длинные иголки, реагируя на тепло, выходящее из трубы, шаловливо разгоняли дым в разные стороны, обескураживая сельчан при определении направления ветра.
Букаренко подвел машину к зданию поселкового Совета и открыл дверку. Сразу же раскрылись и остальные и из машины стали  выходить  пассажиры. 
Потоптавшись немного, они гуськом последовали в здание, предупредительно придерживая пружинистую калитку. Лишь Ватрушев не спеша, оглядываясь по сторонам, разминал туго набитую папиросу.
Приученный с шестнадцати лет к Беломору, он ни разу не изменил своей привычке и курил только Ленинградский, хотя  тот  был сыроватым, туго набитым, грубым табаком, часто прорывавшим папиросную бумагу. Зато ароматный, чуть горьковатый дым был истинным наслаждением, лаская горло заядлого курильщика, выдыхающего струю слабого,  наркотического зелья.
Глубоко затянувшись и медленно выпуская дым, он бессмысленным взором скользил по сельской местности, прислушиваясь к отдельным звукам завывающей бензиновой пилы и сочувствуя кабанчику, издающему предсмертные звуки, предвещающие веселое застолье продолжающихся праздников.
Морозец был не из слабых и с интересом стал пробовать Ватрушевы пятки, пытаясь уравнять температуру дорожного покрытия, игнорируя подошвы форменных ботинок.
Гарцуя то на одной,  то на другой ноге, он  хотел уже капитулировать и гордо уйти к спасительному теплу, как увидел девушку, вышедшую на дорогу из сказки «Морозко» и по всему было заметно, что это падчерица. 
Пушистый серый платок, окутывая голову, свободно ложился на воротник искусственной коричневой шубы свободного покроя, из-под которой периодически показывался то один, то другой кончик черного валенка, отталкивающего неподатливые полы с  закрученными уголками. 
Воротник и края рукавов были подшиты мехом  местных, таежных рукодельниц и тускло поблескивая на солнце, переливаясь, сказочно смотрелись на общем фоне.
Красные варежки  то и дело, поочередно поднимались вверх, до уровня плеч, пытаясь сбалансировать, выравнивая центр тяжести, а кончики черных валенок чаще молотили по краям неподатливой шубы, переходя на более мелкий  шаг, вызывая восторг девичьей красоты и грации.
Ватрушев даже рот раскрыл от умиления,  наблюдая за ее движениями, готовый помочь в любую минуту, и поддержал бы, если бы она была рядом.
– Наверное, в магазин торопится, – ласково подумал он, забыв о морозе. Но девушка перешла поворот на магазин и стала подходить к нему, обходя  машину со стороны обочины и, приблизившись к Ватрушеву, взглянула  на него чистыми, васильковыми глазами.
– Вы, наверное, в школу приехали по поводу пропавшего ружья?
Чем еще больше  смутила Ватрушева, давно позабывшего о цели приезда. Она еще что-то говорила, но до него с трудом доходил смысл услышанного, а когда доходил, нужно было отвечать уже на другой вопрос. 
– Да у Вас ноги замерзли, – догадалась она. – Пошли в школу. Сейчас хоть  и каникулы, но тетя Маша все равно каждое утро протапливает, чтобы стены не промерзли.
Она тронула Ватрушева за рукав, приглашая идти за  собой.
–  Я ведь в школе и учитель, и директор, и хозяйственник – говорила она, сбоку поглядывая на Ватрушева, пытаясь понять как он оценит ее слова.
– Вот с  оружием у меня плоховато – стрелять не умею. Отец обещал прошлым летом научить, да все как-то недосуг было. То одно, то другое. А теперь  вот еще и пропало, - как бы приглашала  она Ватрушева к сочувствию.
До Ватрушева  вдруг дошел весь смысл сказанного.
– Я сейчас! – на ходу бросил он и заспешил в здание, застучав по крыльцу замерзшими ботинками.
Открыв дверь, он попал в прихожую, которая разделяла две смежных комнаты.
Возле задней  стены, ровно по середине, стояла круглая печка  - голландка, обшитая железом, покрашенным блестящим кусбаслаком,  над которым вибрировал теплый воздух, приглашая под свои бока.
Возле печки лежал аккуратно сложенный оберемок  ясеневых дров, а из неплотно приоткрытой дверки, временами, вырывались оранжевые блики гудевшего, яростного огня.
С левой стороны, за дверью, стучала печатная машинка, и слышались негромкие  женские голоса, из правой двери, оббитой черным дерматином, густой бас рассказывал какую-то  занятную историю, изредка прерываемую восклицаниями.
Ватрушев открыл правую дверь и увидел довольно приличное помещение с развешанными, по стенам, портретами работников политбюро и несколько рядов скамеек с откидными сиденьями, на которых устроились его товарищи, а широкоплечий незнакомый мужчина, сидя возле трибуны на столе, с кумачовой скатертью,  посмотрел на него с недовольным видом.
– Я буду в школе – предупредил Ватрушев, пресекая  возможные вопросы, сразу же плотно закрывая дверь.
Приятная истома пахнула на него приятным теплом, но Ватрушев лишь  взглянув на печь,  решительно открыл дверь на улицу,  выпустив в помещение туманные клубы  холодного воздуха, прорвавшегося между его ног.
Девушка так и стояла на прежнем месте, варежкой вырисовывая фигуры на переднем капоте машины, сама не замечая  этого, внимательно наблюдая за вышедшим Ватрушевым.
Рядом  трусцой  пробежала лошадь, запряженная в широкие розвальни с  быстряком, скользящим на поворотах с одного конца саней на другой, доставляя беспокойную радость вознице.
Лошаденка, повернув голову в строну, и кося  левым глазом, лениво перебирала узду, роняя белые шматья пены и периодически выпуская клубы пара из обеих ноздрей, ритмично цокала по накатанной дороге, оставляя еле заметный след железных подков.
Возница, мальчишка лет двенадцати, одетый в телогрейку, подпоясанную ремнем, в перешитых ватных брюках и великоватых валенки, ухарски  стоял в санях, правя вожжами, лихо подскакивая, увертываясь от скользящего быстряка, часто поправляя, съезжающую, на глаза, шапку. 
– Добрый день, Анна Владимировна,  - поздоровался он, проезжая мимо, очередной раз прикасаясь к шапке, словно беря под козырек.
– Здравствуй, Костенька! – проговорила она, пропуская Ватрушева к машине, не обращая внимания на  проезжающие сани.
– Мы пешком пойдем, здесь рядом – проговорила она на случай, если вдруг Ватрушеву захочется поехать на машине.
Ватрушев пытался взять ее под руку, чтобы поддерживать на скользкой дороге, но она ловко увернувшись, негромко проговорила.
– А вот этого не надо. Село ведь, здесь все люди на виду и завтра могут любые нездоровые разговоры пойти и пересуды.
Ватрушев отошел, но тут же   поскользнувшись, при сходе с дороги, нелепо  взмахнув руками, инстинктивно пытаясь зацепиться за что-нибудь, чтобы предотвратить  падение, вцепился в Анушкину шубу и повалил  ее на себя.
Ни на шутку испугавшись, что она примет это за мальчишескую,  недостойную выходку, он растерялся и стал отталкивать ее руками.
Взглянув на него, она все поняла, и громкий переливчатый смех разбудил спящих собак даже  в далеких избах.
Лежа на снегу, смотря на испуганные, квадратные  глаза Ватрушева, держащегося  обеими руками за шапку, она не могла остановиться и переваливаясь с бока на бок, заливаясь новыми приступами смеха.
Кое как справившись с обуявшим  ее весельем, она подошла к Ватрушеву, все еще сидевшему на снегу, и подала ему руку. 
– Первый раз  вижу блюстителя порядка в таком положении – смеясь,  произнесла она, уже не выпуская его руки.
Его ботинки  и на самом  деле были скользкими и часто разъезжались в разные стороны, сталкиваясь  с более устойчивыми  валенками.
 Скользя по наезженной  тропе, разбитой санками,  шутливо поддерживая друг друга разговорами, они прошли через зимний парк дома культуры и стали подходить к школьным лесопосадкам,  заслоняющим большую  половину школьного здания. Напряжение,  в общении, улетучилось, и им было  легко и весело  от незатейливой толкотни.
Школа оказалась обыкновенным  типовым двухквартирным домом, обсаженным со всех сторон ровными рядами вечнозеленых деревьев.
Кедры, елки, сосны были украшены многочисленными скворечниками, удовлетворяющими различные фантазии детворы по форме  и в размерах.
Каждую весну они с трепетом встречали своих пернатых друзей, подкармливая и наблюдая за их семейной жизнью. Кормушки, висевшие пониже,  тоже были скрытые зеленью.
- Теперь все это стало достоянием аборигенов, которых, судя по следам,  тоже не обижали, а вот синички и снегири, скворцы у нас в особом почете, со знанием, и особой заботой  рассказывала Анна Владимировна, - когда  они прилетают, я разрешаю детям наблюдать за ними из окон школы  и кормить из рук. Иногда это удается и дети  ликуют от счастья, подержать  на руке крохотное, живое, птичье создание, летающее на десятки тысяч километров, чтобы создать свою семью и поставить на крыло своих маленьких птенцов.
Над широкой  застекленной верандой висела вывеска из строгих прямых букв «ШКОЛА», а чуть пониже, на узкой красной материи, школьными буквами, наискосок, было написано «Добро пожаловать».  Белые буквы слились с белым снегом и догадаться, что за надпись, можно было лишь по заведенной традиции доброжелательности.
Анна обошла веранду, на ходу доставая ключ из кошелька и, подойдя к двери, стала возиться с замком.
 Подошедший  Ватрушев  долго стоял рядом, не решаясь  предложить свою помощь, но увидев все усиливающуюся дрожь в руках, неуверенно попросил
 – Можно я попробую? Анна вынула ключ из замка, передала его Ватрушеву и, сунув руки в рукава шубы, как в муфту, отошла в сторону, уже с интересом наблюдая за ним.
Теперь ее интересовало все. Рост, цвет глаз, выражение лица, фигура, манера держать голову.
За несколько минут их знакомства он для нее стал ближе тех, с которыми она общалась каждый день, исключая, конечно, родных.
Молоденький офицер, в простых ботиночках, вызывал в ней не только сочувствие, а почти сострадание и, казалось, она сама чувствовала его ледяные ноги.
После недолгих усилий, Ватрушев открыл  замок и распахнул  дверь, пропуская ее вперед. Она первой вошла в помещение,  уверенно направляясь к двери с надписью «УЧИТЕЛЬСКАЯ» и скрылась за ней.
Следом, оглядывая помещение, зашел Ватрушев, на ходу расстегивая шинель.
В школе было относительно тепло и,  прижавшись к черной печи голландки, большей частью утопленной вглубь невидимого помещения, убедившись, что она почти горяча, прислонился к ней в ожидании желаемого тепла, которое постепенно нагревало одежду, согревая тело. Рядом негромко хлопнула дверь. Ватрушев оглянулся, да так и застыл, прижатый к печи, с поднятыми вверх руками и открытым ртом. 
Из учительской вышла совершенно незнакомая женщина.
Словно точеные ноги, в черных чулках, были обуты в черные туфли на высоком каблуке. Черная  юбка, опущенная чуть ниже колен колокольчиком, сходилась к осиной талии, скрытой складками сиреневого свитерка, на плечи был накинут платок, пепельного цвета, а верх головы украшала толстая коса, уложенная кольцами в несколько раз.
Ее правильное, красивое лицо выражало озабоченность, а грустные, васильковые глаза задумчиво перебегали с предмета на предмет. С собой она вынесла стул и, держа его за спинку, с трудом несла к Ватрушеву.
Увидев его позу, глаза ее, слегка сузившись, засветились лукавым блеском, а на щеках появились привлекательные ямочки, словно улыбающиеся сами собой.
 – Понравилась Вам наша печь? Вы так ее обняли, словно родную.   Снимайте ботинки и грейте ноги.
Ватрушев, подчиняясь, сел на стул, а она не дожидаясь его действий, присела и стала расшнуровывать его ботинки.
– Ну, выдумали! Я сам! – слабо отбивался он, но ботинки уже сняты, и он  с удовольствием уперся ногами в стену печи, не чувствуя ее тепла.
– Разве можно  в горах ходить в такой обуви? Вы же без ног останетесь! И в машине у вас, я думаю, не слишком жарко.
Ватрушев не стал говорить, что в машине  он ехал совсем без ботинок, сидя на собственных ногах, согревая их теплом  своего тела.
Слабая москвичевская печка работала лишь на обдув лобового стекла.
Но молодость брала свое, и уже через несколько минут он стоял обутый и согретый, держа шинель и шапку  на полусогнутой руке. 
Зайдя в учительскую, он сложил вещи на принесенный стул и повернулся к Анне Владимировне, перебиравшей стопки тетрадей.
– Так кто, откуда, что взял?  - спросил он, словно речь шла о ворованных пирожках.
Анна Владимировна подошла к учительскому дивану, с трудом приподняла сиденье и заглянула в открывшийся ящик.
– Вот здесь все лежало, - огорченно проговорила она, бросив сиденье на место.
Ватрушев подошел, с трудом поднял сиденье и заглянул в открывшийся ящик, который был чист, по всему было видно, что в нем недавно навели порядок.
Опустив сиденье, он присел на него, огляделся, и спросил:
– А залезли как?
– Вот через это маленькое окошко.
Анна встала, подошла к окну и показала на  небольшую,  нижнюю шипку.
– Гвоздики  с той стороны отогнули, стекло вынули и залезли.
– А кто обнаружил пропажу?
– Тетя Маша - уборщица наша. Пришла протопить печь и увидела, что сиденье дивана приподнято и стоит на подставленном стуле. Заглянула в ящик, а там один мусор. В этот же день она мне все рассказала, а  я  уже рассказала председателю Сельского  Совета.
– Заявление никто не писал?
– Не знаю. В крайнем случае, я не писала, – с испугом сказала Анна Владимировна, озабоченно смотря на Ватрушева.
Ему жалко стало испуганную Анну, и он решил разрядить обстановку.
– А можно классы посмотреть?
– А что, в этом есть необходимость? – спросила Анна, готовая показать все, что интересует.
– Надо же  посмотреть, как сельские  ребятишки учатся, – весело проговорил он, – а  то был на селе, а представления никакого.
Они вышли из учительской и подошли к двери, находящейся  рядом с печкой, которая обогревала теплом Ватрушева. Анна открыла незапертую дверь, и они вошли в класс, с тремя рядами парт, окрашенных черной краской.
На  крышке каждой парты был рисунок,  изображающий  различные породы деревьев во время цветения и плодоношения.
Два больших окна выходили во двор, с оборудованной детской площадкой, с бревном и турниками.
Недостачу света, в пасмурную погоду, компенсировали три небольших люстры, висевшие под низким потолком.
Две высоких березки, сваренных из двухдюймовых труб, держали горшочки различной величины снизу доверху, в которых плелись живые, плетущиеся гирлянды, украшающие сплошную стену, с выпуклой черной печью.
Несколько портретов знаменитых ученых и писателей были убраны живыми листочками. 
Распущенные,  неброские цветочки отдавали теплотой лета, скрашивая долгие,  холодные, зимние дни.  Недалеко от двери стоял стол со стулом, а на стене  висела черная, школьная доска, ожидавшая начало интересных, школьных уроков.
– Я здесь работаю  третий год, – словно извиняясь, начала Анна Владимировна, – до этого здесь работали двое учителей – мужчина и женщина. Мужчина как раз и вел занятия по стрельбе. Живем-то  в медвежьем углу.   У нас в поселке, в каждом доме ружье, а то и два.
– И что, каждый оружие хранит под диваном?
– Вот этого я не знаю.
– А у отца  твоего есть?
– Было и у отца, да года два  назад попросили на охоту, да так и не вернули,  сказали медведь разбил. Ружье хорошее было, видно позарились, но компенсацию выплатили.
– Я смотрю парт немного – окинул взглядом помещение Ватрушев.
– Учеников то всего семнадцать человек. В две смены учимся, - третий и четвертый в первую смену, а малыши – во вторую.
– А в одну смену учить  - парт не хватает или класс не позволяет?
– Учитель не позволяет. Не могу я одна вести программу сразу четырех классов, а больше учителей нет.
Ватрушеву стало неловко за свой бестактный вопрос.
– Вы уж извините, ляпнул, не подумавши.
– И часто вы так ляпаете? - со смешком спросила Анна, глядя ему в глаза.
– Честно скажу, не помню, но извиняюсь первый раз.
– Тогда, на первый раз, прощаю.
– Может, на ты перейдем? – предложил Ватрушев, - учеников нет, возраст, примерно, одинаков.
– Согласна, но только  после того, как вы скажете, откуда  узнали, как меня зовут!
До этого мы с Вами нигде не встречались, в Сельсовете Вы были лишь три секунды, я Вам не представлялась, хотя и думала, как лучше это сделать. А Вы, после того как упали, сразу меня по имени и  отчеству, а я, кстати,  и сейчас не знаю как Вас зовут.
– Василий, – галантно произнес Ватрушев, подавая правую руку.
– А отчество?
–  А разве обязательно?
–  Пока не откроете свою тайну – обязательно. Так откуда узнали?
– Все дело в том, Анна Владимировна,  что специфика моей работы такова, что вся нужная   информация стекается ко мне сама собой, как магнит отыскивает в куче всевозможных  информаций, и нужную, предоставляет мне различными способами.
Мне представляется, что у вас в школе есть семь мальчиков и десять девочек. Что сегодня Генка Малышев принесет оружие, которое унес со школы, а Вас я видел во сне и Вы мне еще много кое - чего рассказали с учетом того, чтоб я все держал в строжайшей тайне.
Если Вы мне еще что-нибудь доверите, обещаю, что все содержу в секрете, как Вы этого захотите.
– Я хочу, чтоб Вы  рассказали мне сон, и чтоб между нами не было никаких производственных секретов.
– Боюсь, что это невозможно. У нас такое производство, что сплошь одни секреты. Вот, если мы будем делиться личными секретами, тогда, другое дело. 
- Ну, хватит! Вы прекрасно знаете, о чем я хотела сказать. И скажите, откуда узнали мое имя.
Где-то вдалеке послышалось негромкая, но требовательная трель звонка.
– Это телефон, - пояснила Анна и быстро вышла из класса.
Оглядев уютный класс, Ватрушев еще раз посмотрел график дежурных по классу, листочек с погодой прошедших дней, карикатуры с рисунками учеников и услышал голос учительницы:
– Григорьевич!  Вас к телефону!
Григорьевич не спеша вошел в учительскую и взял телефонную трубку:
– Слушаю! Так Вы сегодня хотите?  За меня не волнуйтесь, я в школе переночую, но у меня к вам два дела. Объявить, по возможности, всему мужскому населению о сегодняшней лекции на тему приобретения регистрации и хранения огнестрельного оружия. А так же обсуждения договора на приобретение лицензии на следующий год. Да. В двадцать часов, перед фильмом. И еще, найдите Малышева Геннадия, и пусть он сам принесет  взятое, на прокат, оружие к четырнадцати часам. Хорошо. Понял. За вас я волноваться не буду,  и вы меня сами найдете. Все.
Ватрушев положил трубку  и посмотрел на учительницу.
– Вот так, теперь я Ваш квартирант и предмет, обусловленный идеальным хранением оружия, послужит мне мягкой постелью, если, конечно, Вы не возражаете.
– Нет, конечно, и  будем особы благодарны, если Вы, на время, подмените тетю Машу и истопите хотя бы одну печь.
– Это меня устроит. С детства по детским домам, так что никакой труд не отяготит.
А Вам, наверное, сложно работать  одной с четырьмя классами?
– Особой сложности нет, но  в школе нужна мужская рука. Девочек я еще занимаю шитьем, поделками, природой в субботние дни, а мальчикам нужна живая, творческая работа, приносящая пользу и увлечение.
Бывший учитель был мастер своего дела. Стрельбы, лыжные прогулки, чтение следов, настройка капканов, катание с крутых горок на лыжах и санках прививали любовь к труду, к школе и знаниям.
У нас в школе ни одной тройки нет, ни потому, что я их не ставлю, а потому, что все хорошо усваивают предметы. Да и классы начальные - легко учить и детей немного.
– Еще бы плохо учиться у такой учительницы, – с уважением  и нежностью подумал Ватрушев, глядя на красавицу.
Анна чувствовала, что Ватрушев увлечен ею, но вида не подавала, она привыкла к таким обращениям еще со студенческой скамьи.
Поклонников, у нее всегда хватало, но она не обращала на них внимания, уделяя  все время учебе и заботе одиноким родителям.
– А как ты в такую глушь попала? –  с нескрываемым любопытством спросил Ватрушев.
– У меня родители старенькие здесь живут, а я у них одна. Вот и пришлось взять направление в родное село. Вообще - то здесь хорошо, особенно летом. Мужики, правда, больше зиму любят, вот только детишкам дальше учится негде, да и трудоспособному населению  работы немного. В основном пчеловоды и пенсионеры живут, снабжая городских детей медом, да и дарами тайги. 
С улицы послышался какой-то непонятный шум, у входной двери школы, и Анна  вышла из учительской.
– Ну, здрасте! Их давно уже ждут, а они только сейчас решили появиться.
–  Да ты их сильно не ругай, они хоть и заработали взбучку, но доброе дело сделали – послышался незнакомый женский голос.
– Тетя Маша пришла – догадался Ватрушев.
– Ну, идите в учительскую, вас там давно милиционер дожидается – послышался ее осуждающийся голос.
Ватрушев удивился материнскому отношению тети Маши к школьникам.
От негодования учителя защитила, а перед правосудием выставила.
В открытую дверь кабинета вошли сразу три мальчугана с ружьями за плечами. Следом, закрыв сразу весь проем, втиснулась тетя Маша.
Тетя Маша поздоровалась и сразу же плюхнулась на диван. Учительница осталась у двери, а Ватрушев сел  за учительский стол.
Получилось так, что охотники оказались в окружении и эта обстановка заботила  их больше, чем сам факт преступления.   
Они озирались по сторонам, ища  защиты или сочувствия, но вокруг были серьезные лица, а с чего начать свои объяснения они не знали.
Ватрушев с интересом изучал всех троих, стараясь распознать по фамилиям,  согласно дежурного расписания, и молчаливая пауза несколько затянулась.
– Так, Григорий, ты как самый старший, собери  оружие и положи на стул, - предложил он, наблюдая за мальчишкой лет десяти, у которого  за плечом висела мелкокалиберная винтовка.
Стоявший в середине мальчик ниже всех ростом, собрал сначала ружья у своих соседей, положил  на стул, а за тем сверху положил свое и встал на прежнее место.
Обманутый своей  профессиональной проницательностью, Ватрушев взглянул на Анну Владимировну и понял, что она догадалась о его душевном смятении, но не подала вида, а улыбаясь, строила свои разоблачительные планы, насчет интуиции и магнетизма. 
Мальчишки быстро  уловили перемену обстановки и смело переглянулись между собой.
– Можно, я скажу? – поднял руку мальчик,  поглядывая  то на милиционера, то на учительницу.
– Говори Костенька, – разрешила Анна Владимировна, глаза ее расширились, что-то припоминая, и вдруг она разразилась  громким заразительным смехом, прикрывая рот накинутым платком, и, не сумев совладать собой, выбежала из кабинета.
Разоблаченный Ватрушев, только сейчас узнавший в Костеньке лихого наездника лошади, запряженной  в розвальни, отвернувшись и спрятав лицо руками, смеялся долгим, всхлипывающим смехом, не в силах остановиться.
Ничего не понимающая тетя Маша уставилась на ребят, а те, в свою очередь, так и застыли, как стояли, боясь пошевелиться.
Кое как совладав с собой, на некоторое время, Ватрушев вытянул вперед руку и больше промычал, чем сказал:
– Домой. Завтра  - с родителями.
Насмеявшись досыта, они сошлись в учительской и наперебой рассказывали тете Маше о профессиональных заморочках некоторых сотрудников и доверчивых учителей.
Теперь смеялась одна тетя Маша, у Ватрушева и у Анны  сил для смеха уже не было. 
– Главное Костенька уже поздоровался  и проехал, а уж потом Василий вышел на дорогу, и я не подумала, что он мог что-то слышать и все голову ломаю, откуда он меня мог знать?
- А почему к стрелкам такая снисходительность с Вашей стороны?
–  Не утерпел Ватрушев, обращаясь к тете Маше.
– Не порядок это, конечно, но они на благое дело оружие одолжили, а получается, что украли, да еще и шипку выставили в государственном учреждении. Наказать их, конечно, надо, да и перед школой выставить за позорный  факт самовольства, но не сильно, а так, для науки. Я - то у них все вызнала.
Приметили они,  что в нашем парке снег уж больно перьями притрушен, а самих птичек не видно.
 Стали они следить за лесом, чтобы это могло быть? В кормушках никаких следов, кроме мелкой птицы, на снегу тоже ничего не видно.
А утром Костик идет через парк к Филиппычу за молоком, своя-то корова стельная, слышит, как вроде чирикнул кто и перышки воробьиные с дерева посыпались, кружатся в воздухе, а вокруг тихо, даже ветка не шелохнется.
Притаился он, смотрит и ничего не может понять, а потом уже собрался уходить, а с дерева как обрушится филин и на другое дерево. Все тогда стало понятно. 
Воробьи-то квартируют в теплых скворечниках до прихода весны, а филин, прилетевший из тайги, подкарауливает их перед домиками.
Костик, конечно, сразу к ребятам, отыскали они его, а взять ничем не могут. И палками в него кидали и снежками, а он даже не взлетает, а только маскируется получше. Совсем обнаглел, жирует на мелкой пташке. Вот и решили взять оружие, чтоб прогнать хищника в тайгу. Пусть мышкует себе как положено, а  нечего птичкам век укорачивать.
Ребятишки-то все, кто раньше еще учился, знали про  оружие.
Бывало Никанорыч поднимет сиденье дивана, а они вытаскивают. Вот и удумали разбойника наказать и все  сразу на место положить.  За день-то они не управились, а тут меня черти принесли печку топить.  Увидела поднятое сиденье дивана и в караул. Так-то в школе брать нечего.
На следующий день я их с ружьями увидела. Разгуливают по парку, смотрят на деревья, а председатель уже в милицию сообщил. 
Я на них, конечно, сразу ураганом налетела, а потом, когда поняла, что к чему,  вместе с ними стала охотиться.
Хитрый он, однако. Сидит и не шелохнется, пока  какую пичужку не цапнет.  Там и синичкины перышки ветерком  пошевеливало и снегирька достал.  Жалко птичек, вот я и дала добро на охоту, самой - то некогда, а мужика какого послать ума не хватило.
Да и не мужицкое это дело птичек отпугивать.  А что они могут с этих двух пукалок? Спугнуть только. К винтовке зарядов нету.
Их  и в старые времена Никонорыч из дома приносил, а в наше -  поди, достань!   
Тетя Маша, раскрасневшаяся от тепла, и дважды пережитой истории, как исполнителя и как рассказчика, сидя на доброй половине дивана, с выставленными в бока руками, укутанная серым пуховым платком, под цвет оперения, сама была похожа на обиженного филина.
Большие роговые очки, метавшиеся  между Ватрушевым и Аннушкой, зло сверкали толстой, выпуклой частью, а тощий волосяной хвостик, на голове, перевязанный черной тряпицей, словно хохолок, болтался в такт поворота головы, защищая шею, отпугивая невидимого врага.
– Долго бы еще ребята бегали с пукалками, но Костя решил достать хоть один патрон к мелкокалиберной винтовке, чтобы сразить наглеца.  Закопали они свои ружья в снег, возле школьной веранды, и пошли искать патроны. Да где их найдешь? – тетя Маша небрежно махнула правой рукой, заодно поправляя волосы на голове, -  Никонорыча давно нет, а у остальных ружья серьезные, с большим калибером. Ну, может у кого завалялся, думали.
Походили они по поселку, поспрашивали, ни у кого не нашли, а когда стали подходить к школе, услышали такой птичий шум, что решились  бегом бежать, чтобы захватить представление.
Большая стая сорок кружилась над одной из верхушек сосны, образовав большой замкнутый круг, как самолеты  в кино с немцами, по очереди пикировали на притаившегося, на макушке дерева, филина. Каждая старалась клюнуть и попасть в голову.
Около десятка птиц сидело на ближних ветках, неугомонно что-то стрекоча с возмущением.
Уставшие от полетов птицы садились на ветки деревьев поблизости, а почувствовавший отдушину свободы, избитый филин, взлетел с верхушки дерева и быстро полетел к таежному лесу.
Сразу же кто-то из  сорок поднял сигнал тревоги, и они с новой силой, всей целой стаей накинулись на хищника.
Незащищенный в воздухе он сделал несколько резких обманных движений, но, не достигнув желаемого результата, вновь вынужден был сесть на ближайшее дерево, забравшись под ветки с густыми, пушистыми, зелеными иголками.
Но сороки и там стали доставать его снизу, заставляя подниматься все выше и выше, на более открытое место и, определившись такой же каруселью,  стали кружить над филином, гадя на него сверху пометом, который имеет склеивающее свойство не только  в теплое лето, но и на морозе если попадет на что, не сразу от него избавишься. 
Почувствовав это, хищник вновь вырвался на свободу и низом пролетел несколько десятков метров, увлекая за собой черно-белый клубок, облепивший его со всех сторон, заставляя снова и снова выписывать кривые зигзаги, загоняя на ближайшее дерево, чтобы вновь дать ему почувствовать коллективную силу ненависти, чтобы вновь живая карусель заработала в полную силу.
Только потом мальчишки поняли, за что филин попал в немилость миролюбивым сорокам, когда нашли одну из них мертвой, с исклеванной головой, недалеко от своего тайника с оружием.
Видно сплетница доверилась ему еще по памяти добрых соседских  отношений, в большом лесу, где они спокойно жили своей повседневной, размеренной жизнью, не обращая друг на друга особого внимания.
Любопытная от природы она решила мило поболтать с соседом и жизнью расплатилась за свою доверчивость.
 – Вообще-то филины – таежные ночные охотники, - заметила Анна, внимательно выслушивая тетю Машу, - только сильный голод мог заставить его прилететь так близко к человеческому жилью. Значит что-то с ним  не в порядке.
– Если бы он раненный был, он бы так не летал – задумчиво проговорила тетя Маша, - наверное, он был уже в годах и не мог выполнять  те обязанности, которые позволяли прокормиться привычным способом. Вот он и прилетел в наш лес. Здесь и потеплей, и птица не пугана, хотя он, в основном, на мышах живет, а попробуй их сейчас из-под снега достань, старому.
Говоря это, тетя Маша сняла очки и стала протирать их   кончиками платка, накинутого на шею, смотря на зимний лес через панораму, чуть подморозившего окна, и в ее голосе уже чувствовалось сочувствие старому филину, дожившему до преклонных лет, когда не можешь постоять  за себя и прокормиться.
Теперь она была похожа на печальную, старую квочку, у  которой забрали цыплят и, думая о чем-то своем, она тихо покачивая головой, незаметно для себя вытирала кончиком  платка накатившуюся слезу.
Ватрушев решительно пододвинул к себе телефонный аппарат и стал накручивать диск.
– Алло, отдел? Мне дежурного. Это ты, Носов? Посмотри, пожалуйста, в книге происшествий случай кражи оружия в поселке «Поляны». Не зарегистрирован? Тогда и не регистрируй! Кража не подтвердилась. Мальчишки с воздушками  в школьном парке филина  погоняли, а винтовка нигде по документам не числится.
Есть в селе одна, но она частного владельца.
Начальнику передай, что мы задержимся по работе и приедем только завтра. Всего!
Ватрушев положил трубку и посмотрел на большие настенные часы с массивным, позолоченным, блестящим маятником, переведя взгляд на окно.
Морозец стал усиливаться и уже успел выгравировать дремучий, фантастический лес, с разлапистыми ветками и листьями, заняв своими произведениями большую часть окна, а тени деревьев удлинились и стали сплошными, в междурядье сосен.
– Спешим куда-то? – спросила Анна, наблюдая за ним.
– Спешить мне некуда, а вот филина жалко, не отпустят его сороки. Хотя, может, это и к лучшему.
По закону тайги слабый  должен уступить или умереть.
Он встал из-за стола и все сразу засуетились, у каждого  появились неотложные дела.
– Я в печку подброшу и до утра, пожалуй, хватит, но если будет прохладно, ты уж, Григорич, сам за собой поухаживаешь.
Тетя Маша вышла из учительской подкладывать в печку  дрова,  Анна Владимировна  стала наводить порядок на полках с книгами и журналами, а Ватрушев задумался над оружием.
– Так ты говоришь, у твоего отца ружья нет?
– Нет, а что?
Ватрушев подошел к сложенному оружию, взял легенькую мелкокалиберную винтовку – промысловку, осмотрел, вынул затвор, проверил ствол, и заглянув в дуло, направленное в окошко.
Даже не почищенная, после двухдневного гулянья, она выглядела идеально для своих лет.
– Хороша винтовка. Затвор и патронник как новенькие. Жалко такое на распыл пускать. В хороших руках она еще долго будет служить по назначению. Хочу твоему отцу подарок сделать. Белковать с ним одно удовольствие.
Он положил винтовку рядом с другими, взял со стула три пачки пулек, для воздушек, и подал их Анне.
– Спрячь  куда-нибудь, по своему усмотрению.
Затем поднял сиденье дивана,  сложил в его коробку воздушные ружья, опустил сиденье на место и занялся винтовкой.
– У тебя найдется чем обернуть – обратился он к Анне.
– Тетя Маша! – позвала Анна – У Вас найдется читая ветошь? Григорьевич просит.
Из коридора  послышалось громыханье пустой, металлической  посуды  и в учительскую вошла тетя Маша с цветным, старым платьем.
– Сгодится? 
– Пойдет – согласился Ватрушев, прикидывая размеры.
Оторвав от платья несколько крепких ленточек, он завернул в него винтовку, змейкой обернул ленточкой и завязал на узел.
– А вы что, оружие снова под диван закинули? –  в недоумении спросила тетя Маша.
– А что их на стенку вешать? Сейфа то у вас нет, а ребят стрелковому делу учить нужно. Я поговорю в Леспромхозе, чтоб шефство над вашей школой взяли, да толкового парня направили.
– Есть у нас такой толковый, все пороги поотбивал за Анной Владимировной, вот  пусть и займется мальчишками – пробурчала тетя Маша.
При этих словах лицо Аннушки вспыхнуло пламенем, и она отвернулась в сторону.
Ватрушев заметил эту перемену, и в груди у него появилось щемящее чувство ревности и зависти, но, по специфике работы, он привык сдерживать свои эмоции и ни одним движением не выдал своего волнения.
Естественно, Анна понравилась ему с первого взгляда, а над тем, что у нее кто-то есть или нет, он просто не задумывался, обуславливая встречу кратковременным, рабочим визитом повседневной жизни.
Успокаивая себя тем, что завтра уедет, он усилием воли подавил в себе щемящее чувство ревности. Наивно было бы полагать, что такую красавицу оставят без внимания.
После услышанных тети Машиных слов о Лешке, Анна, сама не зная почему, смутилась, ведь в поселке все знали об их отношениях и считали идеальной парой.
Алексей – высокий, плечистый парень с густым черным чубом, всегда выглядывающим из-под головного убора, зимой – из-под шапки, летом – из-под кепки, был насмешливым и задиристым парнем, чем слегка отталкивал  мягкую и покладистую Анну.
Работал он бригадиром в Леспромхозе. Зимой валил лес,  весной сплавлял по реке, до определенного участка, где передавал эстафету сплавной конторе, высаживал саженцы ценных, хвойных пород и до глубокой осени занимался сбором дикоросов, планируемых государством.
 Анну он знал с детства еще по интернату, не выделяя особо среди сверстниц, и только после приезда из пединститута заметил распустившийся, яркий цветок и лишился сна и покоя. 
Но репутация первого парня на деревне льстила его самолюбию, заставляя отодвигать на второй план серьезные намерения, относительно дальнейшей жизни.
Жениться он не спешил, желая как можно дольше оставаться свободным и со всей полнотой пользоваться эликсиром молодости, тем более, что конкурентов на Анну у него не было.
Но встретить возле школы или проводить домой, по окончанию мероприятий поселкового клуба, считал своей обязанностью.
– Мне  бы поговорить с заведующей  клубом – обратился Ватрушев к Анне – хочу минут на десять, до вечернего сеанса, лекцию местным охотникам прочитать.
– Вечерний сеанс  в восемь, а сейчас и пяти нету, – взглянула на часы тетя Маша –  Я в клубе убирать буду, так подскажу заведующей, чтоб она стол на сцене поставила или трибуну.
– Не нужно ни стола, ни трибуны, просто дать знать киномеханику, что начало сеанса задержится на несколько минут.
– Да может, я и сам схожу, что мне в школе до этого времени делать? Похожу по поселку, посмотрю.
– Чево смотреть-то, солнце уже горизонт задело. Через полчаса  темно будет, месяц–то молодой, - она  подошла к вешалке и без труда сняла необъятную, цигейковую шубу.
Одеваясь, просунув  правую руку в рукав, она завертелась на месте, пытаясь поймать левый, который  опустился до самого пола, рискуя быть затоптанным. Ватрушев помог ей справиться  с шубой и еще раз напомнил о лекции.
Когда дверь за тетей Машей закрылась,  засобиралась и Анна.
По ее неторопливым движениям в сборах, и постоянными отвлекающими делами, то книги подравняет, то в выдвижном ящике что-то проверит, Ватрушев понял, что ей уходить не хочется, а предлога, чтобы остаться, нет, и Ватрушеву ничего дельного в голову не приходило.
Набиться в провожатые  тоже неудобно, светло еще. Так он и простоял в раздумье, глядя в разрисованное, морозом, окно, пока одевалась Анна.
Анна оделась, застегнула шубу на все пуговицы, и тут обнаружилось, что стоит в туфлях. Расстегнув шубу, она присела на диван, переобулась  и вновь занялась шубой, застегивая привычными движениями.
Какая-то непонятная грусть накатила на нее волной и не хотела отпускать.
– Вот Вам ключ от школы – проговорила она с какой-то натяжкой в голосе – будете уезжать, оставите в Сельсовете, а мальчишек я все - таки накажу.
Ватрушев повернулся к ней, взглянул в ее голубые глаза и сердце застучало все прибавляя и прибавляя  обороты.
Непонятная туманная нежность овладела не только сознанием, но и телом. Боясь чего-то непредвиденного, он отвел взгляд и увидел на стуле, завернутую в ткань, винтовку.
– Ружье не забудьте – почему-то и у него получилось на Вы.
– Кстати, мне нужны паспортные данные Вашего отца, чтоб я мог оформить на него оружие и выписать официальное разрешение. А охотничий  билет без труда и в Леспромхозе выдадут.
Он поднял винтовку  и протянул ее Анне.
– Вы что? Разве так подарки дарятся?  А еще  образованный человек, и даже офицер! Хотите сделать подарок – дарите сами, от души, а если я домой принесу, то это будет похоже на какую-то взятку или одолжение. Так что одевайтесь и пойдем делать подарок. Я думаю, отец будет доволен.
Ватрушев быстро оделся  и, прихватив сверток с оружием, первым вышел из школы.
Из-за деревьев парка и здания школы горизонт не просматривался, но по небольшой  полусфере светло-голубого неба можно было предположить, что солнце еще не зашло, но уже и не светит в полную силу.
Где-то далеко слышался пронзительный визг бензиновой пилы, с посаженной, тупой цепью, которую насиловал нерадивый хозяин, заставляя вгрызаться в неподдающуюся древесину.
Недалеко, на верхушках деревьев, сидело несколько ворон, распустивших перья и пух, став похожими на черные  шарики, готовясь к сильному, ночному морозу. 
Ватрушева сразу же  слегка прихватило морозцем и он, одев перчатки, поправил шарфик на шее защищая горло. Анна закрыла школу на висячий замок и махнула рукой, показывая направление:
– Пойдем по сокращенке.
И пошла по тропе, ведущей от школы  к лесу по огородам, стоящих  невдалеке домов.
      Тропинка хоть и была  шириной около метра, но идти рядом оказалась невозможно из-за боковых скатов, с которых съезжали ботинки Ватрушева, досаждая идущим рядом валенкам.
     Сделав несколько неудачных попыток Ватрушев бросил эту затею и пошел позади Анны, которая «катилась» впереди, мелко перебирая чуть видневшимися из под шубы черными валенками, к которым так и хотелось прикоснуться  Васильевым ботинкам.
     Настроение было отличное и его так и подмывало подурачиться и поваляться в снегу. 
     Несколько раз он подходил близко к Анне, с намерением шутя поставить подножку, но не решился, боясь быть неправильно понятым, и страх риска одерживал верх.
       Сокрщенка, на самом деле оказалась короткой и минут через двадцать они подошли к большому, красивому дому, с различными надворными постройками.
Вся прилегающая территория к дому была огорожена забором из штакетника и только в стороне, почти у подножья самой сопки, был сделан небольшой загон из осиновых жердей, в середине которого стоял не начатый стог сена, укрытый сверху большой снежной шапкой.
Возле дома у калитки, стоял пожилой мужчина среднего роста, одетый в телогрейку и кожаную шапку-ушанку, с завязанными, на затылке, клапанами, прикрывающими уши.
Яркий разгорающийся и потухающий огонек, светящийся в его руке, мог быть только от закрутки самосада, когда при затяжке сгорают сухие листочки, передающие огонь мелко нарезанным стебелькам табака.
– А  у нас гость! – не доходя, предупредила Анна.
Мужичок отворил калитку, пропуская Анну и Ватрушева во двор. Тут же, откуда-то сбоку, появилась большая овчарка, спокойно подходившая к хозяину.
– Свой! – сказал он и почесал собаку за ухом.
Потершись о его ногу, собака так же спокойно отошла в тень.
– Василий – подал руку Ватрушев хозяину дома.
– Владимир Сергеевич, можно просто Сергеевич – проговорил мужичок и пошел в дом, пропуская впереди себя гостя.
Дом оказался большой и теплый. Начинался из вместительной кухни с большой, оббитой  оцинкованным железом, печкой, с двумя большими плитами, вырезанными из толстого металла.
От самой печки исходил приятный запах пригорелой тыквы и какой-то пряной травы. Анна уже разделась и, на правах хозяйки, помогла раздеться Ватрушеву, повесив шинель и шапку на самодельную вешалку, оборудованную рядом с дверью.
– Проходи в зал – предложила она, увлекая его за собой.
– Подожди, дай разуться.
Он снял ботинки, аккуратно поставил их в уголке и в носках пошел по домотканым дорожкам, устилавшим все комнаты, в которой вся  мебель состояла из комода, платяного шкафа и полок, занимающих всю стену с пола  до потолка, сплошь забитыми книгами.
Столько книг Ватрушев видел  только в библиотеке.
Возле окна  стоял письменный стол, с различными  школьными принадлежностями, чуть дальше  - раздвижной круглый стол, а в углу, блестя лакированными боками, красовалась прялка с висевшим, поблескивающим веретеном.
– Овец держим, пряжу  прядем и для себя носки и свитера вяжем – пояснила  она, увидев его заинтересованный взгляд.
На кухне тихонечко хлопнула входная дверь, и небольшой клубок морозного пара прогулялся по комнатам. 
– Алексеевна! Сегодня у нас праздничный ужин, гость пришел!
– Сейчас молочко процежу, а ты пока сходи пельменей набери в кладовке.  Добрый вечер, – произнесла она, заглядывая в зал, удивленно смотря на офицерские погоны.
– Здравствуйте – ответил Ватрушев и почему-то смутился.
 Это, видно,  понравилось  Алексеевне и она, с загадочной улыбкой,  принялась  переливать  молоко из доенки в ведро, процеживая через многослойную, белую марлю.
Молоденький офицер ей понравился.
- Без гонору, видать вежливый, ишь, засмущался, увидев меня, видно схожесть смутила.
В девках я была такая же как Анна, теперь, конечно,  подобрела, но косметикой как и тогда не пользовалась, так и сейчас - своего румянца хватает. А вот против Лешки слабоват будет лейтенантик. Тот и ростом повыше и в плечах пошире. Хотя ладно, что это я уже к сватовству готовлюсь. Приехал человек, переночует и дальше поедет, - но в душе какой-то внутренний голос подсказывал, что не спроста все это.
Сергеевич тоже пройдет мимо, нет-нет, да и глянет на шинель на вешалке.
- Может к добру, - думал он – сам хоть и хорошо прожил, грех жаловаться, но кроме тайги ничего не видел. Не хотел он такой жизни своей дочери.
Она образованная, ей в свет выходить нужно, а не за коровьи сиськи дергать в глухом поселке, где можно среди белого дня с медведем встретиться.
Он открыл дверку печи, закрыл поддувало, чтоб не коптило, и долго смотрел на мерцающие угли, пышущие жаром.
– Как скоротечна жизнь, – подумалось ему, - вроде недавно только женился, а уже о дочкиной свадьбе думаю. Потом внуки пойдут, и кончился век, уступая место новому поколению, чтобы повторить все сначала. Сами-то они прожили в согласии и радости.
- Корова отелилась  - радость, чушка опоросилась – радость, курей покормил, тоже в радость. Как жизни не радоваться, если нет причины для печали. И Аннушку приучили, чтобы она ощущала радость от каждого прожитого дня.
Он подложил несколько осиновых поленьев в печь и пошел в кладовку за салом и пельменями.
Аннушка с Ватрушевым перебирали книги, и получалось, что начитанны они примерно одинаково, только Ватрушева больше занимали детективы, а Аннушка  отдавала предпочтение классике и романтизму. По поводу Анны Карениной у них возникли разногласия, а на счет Павлика Морозова решили одинаково – своих родителей предавать нельзя.
В зал вошла Светлана Алексеевна
– Ну что, молодежь, раздвигайте стол, ужинать будем.
Ужин и вправду оказался праздничным. Нарезанное тонкими ломтиками  прослоенное сало отдавало тонким чесночным запахом, а из тарелок поднимался завораживающий парок русских, домашних пельменей, с обязательным куском парившего мяса.
Помидоры, огурцы и квашенная капуста были украшением стола, отражаясь на боках двух  графинчиков с калиновой и рябиновой настойками.
– Ну, за знакомство! – преложил Сергеевич  и, чокнувшись по русскому обычаю, принялись за дегустацию.
Настойка была горьковато-пряной и придавала хороший аппетит. От второй  рюмки Ватрушев отказался.
– У меня еще дела есть, да и вообще я больше ста грамм не пью. Не люблю, когда голова кружится и  сознание туманит.
– Так вы еще  куда-то собираетесь? –  спросила Алексеевна, в явно приподнятом настроении.
– В клуб сходим, Василию лекцию прочитать нужно, а за одно и кино посмотрим.
Фильм какой-то интересный, приключенческий – объяснила Анна за Ватрушева. – Кстати, кто-то подарок собирался подарить? – лукаво проговорила Анна, и Ватрушев смутился  за свою забывчивость.
Пройдя на кухню, он взял сверток, размотал упаковку и, неся все это в зал, проговорил:
– Анна говорила, что у Вас ружья нет. А в тайге жить без ружья никак нельзя, вот я и решил подарить Вам эту винтовку. По моей оценке, очень хорошая вещь и еще долго служить будет.
Расстроенный таким вниманием и подарком, Сергеевич взял в руки винтовку, поклацал затвором, оглядел со всех сторон и, наконец, проговорил:
– Доброе ружье, спасибо, дорогой, век не забуду. Оно хоть и не на охоту, а дома завсегда сгодится.
В позапрошлом году в Китае голод был, так оттуда медведя так наперло! По селу свободно ходили, с рыбаками вместе рыбу ловили, а сараи, с домашней живностью, так вообще за свои считали.
Сколько же их поубивали  - не счесть, а дело было по осени,  куда их девать? Желчь вырезали и в воду, на прокорм рыбам, да и тем же медведям.
Наш Полкан тогда добрую службу отслужил, ни одного не допустил к дому, а то непременно бы нашкодничали.
А в прошлом году Харитона тигр загубил. Пошел он за елкой перед Новым годом в посадки, здесь недалеко, километра два будет, а его тигр и выследил.
Нашли его на следующий день в ключе, с выеденным нутром. По следам определили, что не сразу взял он его.
Сначала на дерево загнал, но дерево оказалось малорослое, так он с него унты стянул, а потом самого, но срезу есть не стал, а отволок к ключу, чтобы водицей запивать и трапезничать. Так с города к нам много начальства понаехало. Все спорили убивать или не убивать.
Когда застрелили, выяснилось, что тигрица настолько стара, что у нее во рту и зубов-то нет, одни пеньки торчат, вот ей и пришлось человека промышлять. Жить хочешь – не хочешь, а надо, природа требует свое. А к этому ружьецу еще усиленные патрончики, цены ему  не будет.
– Патрончиками я Вас обеспечу – пообещал Ватрушев и, взглянув на часы,  посмотрел на Анну – Не пора ли идти?
Анна кивнула головой и пошла на кухню.
– Я сама со стола уберу,  - объявила Алексеевна, увидев, что она занялась посудой.
Ватрушев не стал дожидаться Анну, а по-солдатски  быстро оделся и вышел на улицу.
С яркого света глаза не сразу привыкли  к окружающей темноте и, вынув папиросу, он долго разминал ее пальцами, прежде чем прикурить.
     Над всем куполом бездонной Вселенной ярко мерцали холодные звезды, а Млечный путь, туманом путаясь, и паря между ними, уходил в необъятную высь.
Постепенно  глаза привыкли к темноте, и стало относительно светло от окружающего,  белого снега.
Призрачно стал вырисовываться стог сена и склон темной сопки, оплетенный полуживыми ветками деревьев, ожидавших прихода весны.
Осматриваясь и визуально знакомясь с местностью, он боялся сделать лишний шаг, чтобы не провоцировать Полкана на добросовестную службу.
Так он стоял и ждал Анну, выкуривая вторую папиросу.
Ему-то что собираться – ноги в ботинки, а все остальное как бы уже само по себе на тебе, без каких либо хлопот.  Это женщинам нужно время, чтобы выглядеть согласно выбранной легенде, на данное время – легкомысленной, деловой, осторожной, но всегда безупречно красивой.
Услышав тихий скрип двери за спиной, он прислушался, но ничего не услышал, а почувствовал легкое прикосновение к своей руке 
- Ну что, пошли?
Она легко сбежала с крыльца, и Ватрушев последовал за ней.
Одета она была в ту же одежду, только на голове был не серый, а белый пушистый платок, выделяющийся даже на снегу белым пятном.
– У тебя, наверное, уже ноги подмерзли – поинтересовалась она, повернувшись к нему, идя задом наперед.
Затем развернувшись, легко пробежала по обочине, оглядываясь на Ватрушева. Но не смотря на то, что он на самом деле слегка промерз, он не хотел торопить время уединения и, выбирая скользкие места, где дорога не была притрушена примерзшими клочками сена, скользил на ботинках, размахивая руками, имитируя потерю равновесия и Анна, замерев на месте с легким испугом, наблюдала за его акробатическими действиями, прижав руки в цветных варежках к окрашенному, морозцем, лицу.
– Да, ну тебя! – наконец-то не выдержала она, – еще  ногу подвернешь и меня обвинишь, давай я тебя держать буду.
– Нет уж! Ты меня будешь держать тогда, когда я мужем твоим  буду, а пока я тебя держать обязан, – шутя, проговорил он, беря ее под руку.
– А что, это возможно?
– Вполне! Вообще-то, далековато клуб от вашего дома, – прикинул Ватрушев.
– А это хорошо или плохо? –  с легкой заинтересованностью спросила Анна.
– Конечно, хорошо! Меньше народа – больше кислорода.
– И только? – Анна нагнулась и почерпнув горсть снега хотела слепить снежок, но у нее ничего не получилось.
Снег рассыпался по варежке и скатывался на дорогу. Тогда она высвободила вторую руку, сняла варежки и, зачерпнув  большую горсть снега, стала сжимать ее, увлажняя влагой своих рук, пока снежок не обрел устойчивую форму, полируя свою поверхность ее теплом. Когда снежок показался ей  достаточно крепким, она передала его Ватрушеву
– Какой горячий, правда?
Ватрушев взял ее под руку и стал уплотнять переданный снежок свободной рукой.
Его шерстяная перчатка промокла насквозь, сглаживая края, пока не получился идеально круглый  ледяной шарик.
Когда они прошли поссовет и стали подходить к клубу, Аннушка спросила, протянув ладонь
– Согрел руки? 
Ватрушев передал ей круглый комочек оставшейся льдинки. Аннушка взяла его, немного подержала в руках, потом приложила к правой и левой щеке, с озорством поглядывая на него и, бросив через плечо, побежала к клубу.  Оставшись один, Ватрушев закурил и стал посматривать на проходивших людей.
Сегодня фильм хороший, людей будет много и он хоть здесь, пользуясь случаем, доведет новое Постановление министра до населения этого поселка. А вообще, ему необходимо довести до сведения людей всего района.
В городе проще. Собрал в определенное время нужных людей, довел до сведения, установил сроки и контролируй. А в этакую глухомань попробуй, доберись, если транспорта не имеешь.
Ватрушев бросил под ноги окурок папиросы и затоптал его.
Все клубы, в любой сельской местности, были построены по одному типовому проекту, были похожи как близнецы, и покрашены одной красно-коричневой краской.
Внутреннее расположение  тоже было одинаковым, и найти администратора не составляло труда.
– Ольга Иосифовна – представилась заведующая клубом. – Слышала, Вы минут на десять выступить хотите?  Нет проблем, пойдемте! – не дала она даже рта раскрыть Ватрушеву, – люди уже в зале.
Вы будете раздеваться или так пойдете?
– Раздеваться не буду, вроде не жарко.
– Тогда пошли.
Они подошли к двери, ведущей с холла на сцену, и здесь она спросила:
– Вас то как величать?
– Ватрушев Василий Григорьевич.
– А по должности?
– Начальник разрешительной системы.
Она тронула его за рукав и вместе с ним взошла на сцену.
– Товарищи! – громко начала она, - сейчас перед вами выступит начальник разрешительной системы, лейтенант милиции Ватрушев Василий Григорьевич! Прошу Вас – показала она рукой на трибуну, стоявшую на середине сцены.
Ватрушев подошел к трибуне, снял шапку и посмотрел  в зал, наполненный на одну треть, ища глазами Анну. Для такого поселка это хорошо, – подумал он.
– Здравствуйте, товарищи! – начал он несколько смущенно, - я  вас долго  не задержу, лишь доведу до  вашего сведения Постановление Министерства внутренних дел о порядке приобретения, оформления и хранения любого огнестрельного оружия индивидуального пользования.
Поселок таежный и оно является,  у вас, в перечне предметов первой необходимости.
Раньше, как вы знаете, гладкоствольное  оружие  продавалось свободно,  и основным документом являлся охотничий билет.
В настоящее  время, согласно новому законодательству, чтобы приобрести  любой вид оружия необходимо пройти медицинскую комиссию, взять характеристику с места работы и заполнить заявление установленного образца в инспекции разрешительной системы, - то есть в милиции.
Но, кроме этого, заявление не будет подписано, пока не будет предъявлен контейнер для хранения оружия.
Контейнер изготавливается из стали,  толщиной не менее 1,5 миллиметра, по размеру оружия, с откидной дверкой, запирающейся на внутренний замок.
Сам контейнер должен быть намертво прикреплен к полу или стене, во избежание его  неконтролируемого перемещения. Какие будут вопросы? 
– А от матери  справку нужно? – выкрикнул Алексей, сидящий рядом с Анной.
– Нет, несовершеннолетним оружие не продается.
– А что, этот контейнер нужно в город вести?
– Если по одиночке, то да, а если изготовит большинство, и заявит об этом в инспекцию, то я могу приехать и осмотреть на месте.
– А у вас что, подчиненных нет?
– В моем подчинении находятся все охотники и охотничьи хозяйства.
– А лицензии выдавать кто будет? С лицензиями изменений нет. 
– Хватит! Кино давай! – крикнул кто-то из задних рядов.
Ватрушев постоял немного, отыскивая глазами  Анну, но так и не найдя, отнес трибуну в сторону и поставил к стене.
В зале погас свет, и мощный луч кинопроектора взметнулся с противоположной стены и, больно ударив по глазам, остановился на белом экране.
Ватрушев прислонился к стене и, в таком неудобном положении, вынужден  был простоять, пока глаза хоть немного привыкнут к темноте.
Пока Ватрушев стоял на сцене, все внимание зала было приковано к нему как к лучшему кадру из кинофильма.
Милиция вообще-то не баловала поселок своим вниманием, и каждый ее приезд был сенсацией. А здесь вот он – весь на виду.
Кто-то сочувствовал его ситуации, кто-то за что-то осуждал, а кто-то злобно смотрел на милицейскую форму, готовый хоть сейчас всадить пару леток из проверенной двустволки.
Алексей, вольготно обнимающий Анну за талию, громко хрустнул кедровым орехом и, сглаживая неловкость, негромко прошипел
– Какая прекрасная композиция будущего цыпленка табака! Особенно удался красный цвет.
Все, кто слышал его шутку, потихоньку, незлобно, а кто и со злобой, смеялись, прикрывая рот шапками и платками.
Уж очень комичным было положение Ватрушева на огромном пространстве слабо освещаемой сцены, стоявшим прижавшись к стене, прикрывая руками глаза.
Ватрушев постоял немного, подождал, пока глаза хоть немного привыкнут к ослепляющему лучу, и по памяти, на ощупь, нашел ступеньки, спустился, придерживаясь стены, прошел в зал и сел на ближайшее свободное место.

Фильм был интересный, захватывающий и вскоре о Ватрушеве никто не вспоминал. Только  он все время вертел головой в поисках Анны, которая сидела с Алексеем сзади, наблюдая за его беспокойством.
Теперь ухаживания Алексея не доставляли ей удовольствия, хотя обнимающая ее рука по привычке лежала на ее талии.
Анна смотрела на экран, внимательно прислушиваясь  к словам, но ловила себя на том, что ничего не понимает и все ее мысли поневоле обращены к Василию.
– Слушай, Леша! Ты не обижайся, но к нам приехал гость и нехорошо оставлять его одного.
Она уже давно наблюдала за Ватрушевым и, освободившись от Лешкиной руки, пригибаясь,  быстро прошла  в его сторону.
– Подвинься, Барон Мюнхаузен,  - пошутила она и села на его место.
Теперь фильм обрел смысл, и она не отнимала своей руки из рук Ватрушева, сжимающего, при острых сюжетах, ее руку, увеличивая ритм сердца, заставляющего румянить лицо.

Оставшись один, Алексей был зол, как тысяча чертей.
В селе Новый год начинали праздновать по новому стилю, а кончали по старому, иногда дотягивая до масленицы.
 Село  небольшое и все, по очереди, ходили друг к другу в гости, радуясь изобилию стола своего труда, дарами тайги и собственной изобретательности.
Медовуха тоже была в почете и, по сведениям старожилов, ее, не экономя, должно хватить до первого облета пчел, хотя все начиналось с Московской, как в добрых порядочных семьях.
Алексея, как видного жениха и начальника, затаскали по домам.
Одни в надежде удачно выставить дочку в лучшем виде, другие чисто из товарищеских чувств и дружбой по работе, кто-то в корыстных целях, используя его начальственное положение, но особо рады были ему  вдовушки, не боящиеся сельских разговоров
– Не бойсь! Не сотрется – говорили они сильно уж любопытным и правильным.
Последний раз он три дня не ночевал дома, а когда пришел, мать выложила новость:
– Ходишь, кобель, по чужим бабам, а у тебя из-под носа Анку уводят.
Сегодня с каким-то милиционером в снежки играла, а потом по снегу валялись, как дети. Знать – весело было! Заберет он ее в город, и пойдешь к своей Надьке. У тебя семь классов, да у нее восемь, вот и будете делить одно высшее образование на двоих. Что та – дура, что ты – дурак, – в сердцах ворчала Матреновна на сына.
Уж больно полюбилась ей Анна своей обходительностью и ученостью.
– Даром, что здоровый, шапку-то какого размера носишь!- три соболя надо, чтобы пошить, а под шапкой пусто –  нету мозгов. Может какие и были, так и те давно заспиртованы, не шевелятся.
В общем, так! Сегодня же делаешь предложение Анне, иначе упорхнет птичка, чует мое сердце.
С трудом соображая, но чувствуя что-то не ладное, Алексей влил в себя стакан самогону и, вытащив из чугунка здоровенный кусок мяса, стал его грызть острыми зубами, словно не ел несколько дней.
Постепенно до него стал доходить смысл сказанного, и богатое воображение рисовало одну картинку лучше другой.
 – Ну, нет, Анну он никому не отдаст, а менту тем более. В крайнем случае обоих придушу.
Он с яростью бросил кость обратно в чугунок и направился к двери.
– Ты смотри, не натвори чего спьяну, да повежливей будь. Люди-то образованные – напутствовала она сына, перекрестив на дорогу.
Алексей всю дорогу накручивал себя, как пружину, зверем ворвался в клуб. Но в клубе после детского сеанса,  в помещении было пусто. На его гулкие шаги в пустом зале из своего кабинета выглянула заведующая.
– Оля! – без всяких предисловий обратился к ней Алексей. – Что здесь происходит? Какие менты приехали и зачем?
– Ну, ты даешь! Загулял видно не на шутку.
Оля уже давно положила глаз на Алексея, и ждала удобного момента для совращения, считая свое мероприятие вполне выполнимым.
– Мальчишки ружья со школы утащили. А наши тревогу подняли, вот менты и рыщут по всему селу. Одного здесь оставили, а двое  - по бракам искать  поехали. Если не найдут, то директору влетит по первое число, даже посадить могут – высказала она предположение бабки Степаниды, которая ожидала прихода тети Маши для уточнения новостей.

Степанида в поселке слыла «средством массовой информации» и только у нее работал ламповый приемник, подаренный внуком, а про телевизор в этом медвежьем углу и не слышали. 
Радио по проводам давно не работает, а если и пройдет какой сигнал, то без переводчика не понять, вот Степанида и переводит.
Да и рассказывает она поинтересней, не так как  диктор.
 – Вода ушла! А вот куда она ушла, в какое место, отразится это на сплаве леса и будет ли нынешний сенокос лучше прежнего – Здесь без Степаниды никуда. А уже если кто с кем переночевал или на кого глаз положил, здесь Степаниде – цены нет. Это она словами не объясняет, чисто мимикой, поскольку давно уже усвоила цену лишнего слова. 
Говорят, какой-то подобный жанр в цирке есть, так она в нем полностью преуспела.
Прослушав последние новости рассказанные Олей, Алексей понял, что не так страшен черт, как его малюют, и мамаша слегка сгустила краски. Но когда Аннушка пересела к милиционеру, на душе стало  мерзопакостно. Ревность  требовала немедленного действия.
 – Ладно, думал он – сегодня трохи попугаю, больше не заявится. Да и смотреть не на что. Ни росту, ни рожи, хоть бы не убить по запарке.
Теперь ему было не до кино.
- Водки бы стакан,- подумал он, и потихоньку стал продвигаться к выходу.
На улице было свежо и на его закаленную грудь, медленно кружась, падали снежинки, путаясь на груди в курчавых волосах, и никого видно не было, все в кино.
Оглядевшись по кругу, он вспомнил, что в клубе не видел Костю и, проклиная всех и все, пошел к его дому.
Костя спал безмятежным сном и его храп был слышен еще возле калитки. Бело-черная, красивая лайка, со стоячими ушами, лениво подошла к Алексею и начала обнюхивать, путаясь под ногами.
– Вот, дает! – подумал Алексей о Косте и вошел в дом. В доме, кроме спящего Кости никого не было.
Осмотрев неубранный стол, он вошел в спальню, где при полном параде, лежа поперек кровати, высвистывал серенады открытым ртом Костя, изредка  подергивая пушистым усом.
– Вставай, хватит дрыхнуть, - потряс его Алексей за плечо.
Костя открыл глаза, непонимающе посмотрел на него и, отделив сон от яви, понимающе улыбнулся:
– Вздремнул немного, ночка-то была веселая, довольно заулыбался он, вспомнив прошедшую ночь, от чего на правой щеке появилась девичья ямочка, делая его лицо по-женски привлекательным.
– Выпить есть?  - спросил Алексей, проходя на кухню.
– А я знаю? Давай поищем!
Он встал, подошел к посудному шкафу и вынул бутылку самогонки.
– Сгодится?
– А бы горело. – безразлично бросил Алексей, присаживаясь к столу.
– Я сейчас быстренько шурпу разогрею. Позавчера, пока вы развлекались,  под утро на сопочку сбегал, подсвиночка подстрелил, ни кости, а хрящики, - суетился он возле плиты. Алексей пододвинул к себе пару стаканов, промыл, плеснув по глотку самогонки, и наполнил оба почти наполовину.
– Хочешь посмотреть, как я мента метелить буду?
– Ты что, Бог с тобой, за мента срок приклеют  и к Степаниде не ходи.
– А я  его не как мента, а как подлеца. Он у меня Анку хочет увести.
– Тогда другое дело, но если ты приложишься, то и порешить можешь.
– Могу, только не буду, пусть живет себе в городе, но без  Анки.
Если я вдруг в азарт войду и увлекусь, то ты меня пужнешь, чтоб не до смерти, и Анку близко не подпускай, а то зацеплю ненароком.
Костя поставил  на стол шипящую сковородку молодого, дикого, скворчащего мяса, плавающего  в собственном жиру, и благотворный запах жаренного, с пряными приправами, наполнил весь дом. Они выпили, закусили, еще раз выпили и по-крестьянски  очистили сковородку кусочками хлеба.
– Спасибо за ужин, – поблагодарил Алексей и встал из-за стола, давая понять, что пора собираться.
– Пошли, кино-то скоро кончится, а нам еще определиться нужно, вдруг у него ноги длинные окажутся.

Фильм кончился, люди повставали со своих мест и вереницей потянулись к выходу.
Ватрушев вставать не спешил. Он подождал, пока встала Анна, поправила на себе одежду и застегнулась на все пуговицы.
 - Обиделся Алексей – подумала она – может и драку затеять. Бугай здоровый, ударом кулака быка на колени ставит, а Василия махом сметет. Да, ладно, я не дам, а если что, то и пистолетом отпугнуть можно.
– Василий! Если Алексей приревнует и драку учинит, ты в него не стреляй, в воздух пали из пистолета. Он, конечно, понаглей тебя будет, но в общем парень неплохой.- Ухаживает он за мной, а у нас в поселке обычай такой дурацкий, за девчат парням силу и удаль свою показать, покрасоваться значит, и соперника отвадить.
– Понял, не дурак. - пошутил Ватрушев  – Сильно я его бить не буду, так, что можешь не переживать, но если их будет  больше трех, – тогда за себя не ручаюсь, следить некогда будет.
И он внутренне начал готовиться к схватке, как  к учебному бою, привычно сортируя в карманах вещи, распределяя по своим местам, чтоб не мешали, предвкушая отличную тренировку.
Это одна из причин, почему он никогда не пил и был ярый противник спиртного.
Трезвая оценка ситуации, собранность и ясная голова не раз выручала в переделках в Афганистане. Так, там  обученные воины, а здесь, по существу, мальчишки, но ножичком ткнуть могут. А то, что безвыходных положений нет - это он усвоил с детских лет.
Выйдя из клуба, он закурил, половил руками редко мелькавший снежок и потихонечку начал спускаться с крыльца, поджидая затерявшуюся Анну.

После ухода детей,   дед с бабкой, как всегда, занялись хозяйством, чтобы скоротать длинный, зимний вечер.
Дед занес в кухню большую оцинкованную ванну, высыпал два тазика  кочанной кукурузы, разделся и, пристроившись  на привычном маленьком стульчике, начал чистить кукурузу птицам на завтра, перетирая один кочан  об другой.
Алексеевна  заправила в кудель клок  овечьей шерсти и, пристроившись рядом с мужем, начала  потихоньку вертеть веретено, скручивая пряжу и думая о своем.
– Как тебе офицерик? - поинтересовалась она, чтобы начать нескончаемый разговор о  счастье дочери.
Одну ее дал им Бог и они делали все, чтобы она ни в чем не нуждалась, труда не боялась и от трудностей не бегала. Слава Богу выучилась, все сама делает и им помогает.
– Офицерик что надо! Понравился он мне, даром, что ростом не вышел, но крепыш, по моим плечам в два раза шире будет, да и росточком чуть повыше меня в молодости.
– Ну, ты уж, старый, перехватил чуток.
– Нисколько, придет – смеряемся. Главное душа у него есть и чести  не растерял. Я бы нашу Анку, не задумываясь, отдал бы за него, а не за этого обормота, Лексея.
– Да Лешка-то что, - вступилась за него Алексеевна, -  пообмелится, пооботрется, детьми обзаведется и тоже добрым мужиком станет. Сколь годков  ему-то? Пожалуй, двадцать восемь будет, а жениться еще не надумал. Чем ему Аннушка не жена?
– На что ему жениться? Он и так ни одной избы  не пропускает. Мужа в лес, а сам к его бабе. Такому попробуй, откажи, когда он как медом намазанный, да и боятся его.
– Ты бы, старый, про такие дела как Степанида, мимикой рассказывал бы, смешнее бы было. Собака лает – ветер носит. Пока молодой бегает, а женится – остепенится.
– Да уж, знаю я таких и баб и мужиков, которым раз в неделю шлея под хвост попадает. С перчиком им, видишь – ли, хочется.
– Как это с перчиком? – не поняла Алексеевна.
– Да так, чтоб с риском было, хоть свою бабу, но под чужим забором отодрать с оглядкой.
– Ну, удумал! А интересно, как они сегодня с Анкой поладят?  Если Алексей пьяный, то обязательно  драку  затеет на потеху, а ведь и убить может.  У него кулачища, что гири.
– Глупая ты, Алексеевна, гири они есть гири. Они совсем  для другой работы приспособлены и в драке могут только помехой быть. К примеру, поломал топорище, топор целый,  а к работе непригодный. 
– Да я тоже за офицерика. И человек хороший и умом ближе к Анне, и в город увезет, подальше от этой глухомани. Внуки в городских школах учиться будут, а мы к ним в гости  будем ездить, театр смотреть, концерты разные. В больших городах, говорят, уже какие-то телевизоры придумали, дома любое кино глядят, а у нас свет только до двенадцати.
– А тебе-то свет зачем?
–  Мало ли с коровой что, да и холодильник  летом не помешал бы.
– Ладно тебе, размечталась.
– А все - таки, интересно, кто кого побьет – Лексей своим здоровьем или офицерик  самбом. В милиции, говорят, самбом драться учат.
– А самбом – это как?
– Да не знаю я, какая-то самооборона. Анна придет, расскажет – и оба, как по команде, взглянули на часы.
– Надо бы свести часы в город, пусть кукушку подремонтируют, а то так удачно было – занимаешься каким делом и забываешь про время, а она тебе «ку-ку», все значит понятно.
– Да я показывал Федоровичу, так он говорит какую-то пружинку заменить нужно.
–А время-то как тянется, всего десятый час. Вот так бы всю жизнь тянулось, а то все спешит, спешит. Вроде бы с тобой только жить начали, а уже помирать  налаживать надо.
- Старые люди говорят зла на земле много, вот оно и уплотняется незаметно для ходиков. Секундочка теряет свою частичку, а за целый  год, от этой потери, новая морщинка на лице появляется.
- Ну, что-то уж секундочка сильно сжалась. Жить-то, совсем мало осталось, жизнь на земле становится скоротечной, а для обитателей укороченной. Хоть дочку пристроить, да внучат на руках подержать. Летят года, как ласточки. Календарь-то недавно купили, а уж новый  повесили. 
Сергеевич собрал очищенные от зерен кукурузные кочаны, аккуратно сложил в ведро и поставил возле печки.
Пододвинув оставшиеся   поближе к себе, чтоб удобней было работать, взял два кукурузных початка, один побольше, другой поменьше, чтоб сподручней было, и начал тереть их  друг о друга, крутя в жилистых, узловатых руках, вышелушивая сухие, твердые зерна,  осыпающиеся в ванну. Ему не терпелось встретить молодых, и он все чаще посматривал на часы.

Ватрушев уже выкурил папиросу, когда к нему подбежала Анна.
– Тетю Машу искала, предупредить хотела, что ты  у нас ночуешь, – слукавила она.
Но на самом деле, она искала Алексея, желая предупредить неприятное предчувствие надвигающейся беды.
 – Пошли! – предложил Ватрушев, – я бы и в школу пошел, но уже твоих предупредил,  -  неудобно.
– Еще чего. – Анна взяла Ватрушева под руку и повела к дороге, вливаясь  в толпу жителей, возвращающихся по дамам.
– А у вас что, по вечерам танцев нет?
– Кому танцевать? Бывает по праздникам, после торжественной части, и то ненадолго.
Танцам учить некому, да и не хотят учиться, а просто пол топтать да руками размахивать, только под хорошим хмельком заставишь.
Есть двое ребят, которые на флоте служили, так те яблочко хорошо танцуют, а вальс только девчата, и то, когда на каникулы приезжают.
Молодых  у нас мало. Работы женской нет, они и уезжают в город, замуж там выходят и с детьми обратно в поселок. Кто в гости, кто насовсем. Солнышко светит всем одинаково, а греет по-разному.
– А ты что замуж не идешь, сама красавица и года подходящие?
– Не берет никто! – с наигранным вздохом пожаловалась Анна.
– Ну, это ты заливаешь. Вон, двое уже стоят, тебя встречают.
– Нет, не меня. Это, скорее всего, тебя.
В стороне, в метрах пятидесяти от дороги, куда нужно было свернуть им от перекрестка, маячили  две мужские фигуры, подманивающие к себе двумя светлячками мигающих сигарет. Увидев их, Аннушка крепче ухватилась  за руку Василия, не зная, что предпринять.
–  Ты что, боишься? – спросил Ватрушев – ничего страшного! Сделаем обычную тактическую тренировку и только.
–  А у тебя пистолет при себе?
– Зачем? Я его вместе с планшеткой у вас дома  оставил. Да он только мешал бы. Когда ближе подходить будем, ты меня-то отпусти, а то  будешь держать пока  они мне фонарей понавешают, и еще чего неприятного сделают.
Аннушка сразу же высвободила руку и пошла рядом.
Подойдя ближе, Анна словно обрадовалась парням.
– Здравствуйте, мальчики! Вы что, в гости к нам направились, да одни зайти не решаетесь? Пошли вместе, приглашаю – весело и непринужденно, но с чувством тревоги в голосе, произнесла она, решив разрядить обстановку.
– Да не, мне бы с ментиком погутарить, да узнать як цей хлопче попав сюды? Мабудь яка дивка приласкала? Чи ни она? 
Лешка  небрежным движением правой руки слегка толкнул Анну в плечо и тут же согнулся  пополам от нестерпимой боли в груди и остановки дыхания.
Никто и не заметил, как  Ватрушев, тремя пальцами правой руки, ткнул Алексея в солнечное сплетение и убрал руку.
Не заметил этого и Алексей, стойко перенося адскую боль в груди.
Костя, на всякий случай, согласно Алексеевого  инструктажа, стал поближе к Анне, чтоб в случае чего вовремя попридержать ее и дать возможность Алексею показать свою удаль.
Постепенно выпрямляясь и смотря на Ватрушева злыми, налитыми кровью, глазами, Алексей сделал левой рукой обманное движение и, вложив всю силу в правую руку, резко выбросил сжатый кулак, целясь в ненавистную челюсть Ватрушева.
Ватрушев, как волшебник, не сходя  с места, лишь качнулся в сторону и взмахнул рукой, от чего Алексей, перевернувшись в воздухе, упал в снег недалеко от дороги. 
Решив воспользоваться ситуацией, находясь рядом с Ватрушевым, отвлеченным Алексеем, Костя размахнулся для удара в ухо, по колхозному, и только успел выбросить вперед руку, как оказался рядом с Алексеем.
–  Может вы, хлопцы, прежде между собой погутарите, да примите  какое-нибудь правильное решение, а потом уж согласуете со мной. Мне, вообще-то, торопиться некуда, но если вы подолгу будете думать, сидя в снегу,  я могу превратиться в Деда Мороза, а это меня не устраивает. Нужен буду, позовете, пошли, Анна! 
Удивленная Анна, механически взяв под руку Ватрушева, долго оглядывалась на униженных, лучших парней поселка.
– Ты что им сделал?
– Совсем ничего. Ты же видела, я даже с места не сдвинулся. Может они выпили лишнего, а может нашли что-то ценное возле дороги. Утром надо будет посмотреть.
–  Да, ну тебя! Ты им ничего не сломал?
– Целехоньки, как были, даже целее. Если к утру ничего не отморозят, завтра сватов жди.
– Васька, если будешь так со мной разговаривать, разозлюсь, – не на шутку вспылила она, впервые назвав его в таком тоне. 
У калитки их уже поджидали старики.
– А мы вот воздухом решили подышать перед сном, да вас встретить.
– Что-то вы меня никогда раньше не встречали. Это, наверное, вам Василий  понравился?
– А как же, понравился, чтоб ему не понравиться, парень молодой, красивый.
– Может, спать рядом положите?
–  Ты девка, говори да не заговаривайся. Ишь, сроду так с родителями не разговаривала, а тут, как гулящая заговорила.
– Ладно, уж, извините. Василий завтра уедет  и нет его, а Лешке он морду набил. Обидится, и буду я снова одна  домой из школы ходить по темноте. Хоть патроны бы к ружью достал.
Только теперь дошла до стариков девичья печаль. Любит, не любит, а одну тростиночку любой заломать может.
Ватрушев вышел из туалета.
В тихую звездную ночь, на морозном воздухе любой шорох слышен, а слова, хоть и произнесены шепотом, далеко расходятся.
Аннушкина душевная боль передалась ему еще большей болью.
Теперь у него появился дорогой, любимый человек, ради которого он готов  на все. Постоянное одиночество кончилось, и он обрел любовь, сделавшую его счастливым, и в то же время несчастным.
За ней он хоть куда, хоть сейчас, но кому-то может показаться  странным сделанное предложение, ограниченное семичасовым знакомством.
- Принесет тыкву по больше, и прощай любовь с первого взгляда. Такие дела с бухты-барахты  не делаются. А с другой стороны, времени совсем нет, уедет завтра и привет.
Он подошел к калитке и стал рядом с Сергеевичем.
– Хороша ночь, ветра нет, месяц только зародился, звездочки подмигивают, словно переговариваются.
 Такую ночь звери любят и все на кормежку повылазят со своих нор и укрытий.
Травоядные на низину пойдут, а хищники на хребтах их караулить будут. У вас в городе таких ночей нет, да и воздух тяжелый. Анна как приедет на каникулы, так уж дышит, дышит. А ты службу свою справил и завтра едешь?
– Да, завтра должны товарищи подъехать за мной, здесь-то, по существу, делать больше нечего.
– Ты про патроны-то не забудь!
–Обижаете, Сергеевич! При первой же возможности передам, если сам не приеду.
– А че приезжать тебе сюды, коли работы нету? 
–Обязательно приеду, – неожиданно для самого себя пообещал Ватрушев, – к вам в гости приеду, не прогоните?
– Да по мне, хоть и не уезжай, живи сколь хошь и Алексеевна против не будет. Нашенский ты парень, душевный. Смотрю, приглянулась тебе Аннушка, так ты от своего не отступай.  Поскребыш она у нас, поздно родилась, но красавица, а мы уже старые, свой век уже прожили, о внуках мечтаем. Ты там не сильно Лешку-то побил, а то Анна говорила, драка промеж вас была?
–  Да нет,  рука с недельку поболит и пройдет. Ломать не стал, вывих у него.
– А что и сломать мог?
– Мог – запросто ответил Ватрушев, чем еще больше удивил Сергеевича.
Он  представил Лешкину руку и с сомнением покачал головой, поглядывая на Ватрушева.

Аннушка  вошла в дом, сняла шубу и, войдя в зал, прижалась спиной к теплому обогревателю. Спустя некоторое время, к ней присоединилась Алексеевна.
– Ты говоришь, Васька побил Лешку то? Недаром отец говорил, что их какой-то самбе учат, чтоб ловчее драться было.
– Специальность  у него какая? – Народ защищать! А если он за себя постоять не может, то какая от него защита?   
- Так сильно побил то?
– Ой, мама, хоть ты душу не трави. Завтра весь поселок языками чесать станет.
– А что, народу много было?
– Да нет, Костю он к себе в помощники взял.
– Ну, а Костя что?
– Василий и Костю усадил в снег, рядом с Алексеем, да завтра Степанида мимикой все покажет.
– Мудрый офицерик, рука легкая, а все может. С таким жить как за каменной стеной. Я тебе  в детской постелила, а он в зале на диване переспит. Ты не знаешь во сколько его будить?
– А куда его будить? Как встанет, так встанет. Как подумаю, что скоро вставать рано, так и ложиться не хочется.
– А ты спи завтра, отсыпайся.
В коридоре звонко звякнул запорный накидной крючок, дверь отварилась, и в кухню вошли мужики, отдавая морозцем и крепким запахом табака.
– Ну, накурились, – проворчала  Алексеевна, - хоть по конфетке возьмите, чтоб табачище перебить, дышать невозможно.
Для Василия ночь прошла, как одно мгновенье. Разные звуки и шорохи разбудили лишь ненадолго, пока  не понял, что растапливается печь, и он снова погрузился в сон, не обращая внимания ни  на какие помехи.
– Ну и здоров поспать, – стоял перед ним Сергеевич – Я уже две  закрутки скурил.
Ватрушев взглянул на часы  и ужаснулся, времени было около десяти. Быстренько  одевшись, он умылся, утерявшись хозяйским полотенцем, поскольку свое оставил в машине, в «тревожном чемоданчике» и, накинув  шинель, вышел  на улицу.
Солнце  не спешило подниматься, а зависло над горизонтом, лениво играя лучами на пару с  морозцем, искря кристалликами снега, просматривающегося через легкий, прозрачный туман, стелящийся понизу. 
Из хлева слышалось зовущее мычание коровы, а в километре надрывно работал трактор, напоминая о рабочем времени.
Тысячи воробьев то садились, то взлетали с обжитой территории двора, садясь на ветки ближайших деревьев, делая их сказочно-пушистыми и живыми. Ватрушев затянулся последний раз  «Беломором», жадно вдыхая папиросный дым, и зашел в дом.
– Чи завтракать, чи сразу обедать будем? – спросила Алексеевна.
– Да я, собственно, кушать не хочу,  -  проговорил он, не зная как себя вести, и что ему предлагают. А может, он уже должен уйти?
Анны, как посредника, видно не было.
– Анна зараз придет, в лавку ушла, а дед по хозяйству управляется, - сразу на двух языках пояснила Алексеевна.
Поджидая Анну, Ватрушев занялся книгами. Сразу столько много хороших книг, в частной коллекции, видел впервые.
Он не был сентиментальным, мечтательным человеком, но стремление к собственной семье, любви, благополучию, торжеству добра над  злом и получаемые новые знания, сделали его большим любителем книг.
Он брал то одну, то другую знакомую книгу, перелистывая их, вспоминая содержание с отдельными интересными сюжетами. «Алые паруса», взял он в руки детскую книжку.
 – А что? Я, по существу, уже приплыл к берегу своей мечты, к чему стремился всю жизнь. Ни лучше, ни хуже мне не нужна, мне нужна только она -  Анна и, если я уеду просто так, она не поверит в мое возвращение,   и я навсегда могу ее потерять.
Он стоял, не в силах справиться с навязчивыми мыслями, механически перелистывая книгу с хорошим концом.
- Может я для нее и есть приплывший под алыми парусами.
В висках у него застучало, он положил книгу на место и приложил руки к вискам, прижимая часто пульсирующую жилку. Два длинных гудка, с тремя короткими, гулом отдавались в голове.
– Ты что стоишь, уши заткнув, за тобой приехали – с сожалением произнесла Алексеевна,  прислушиваясь не раздадутся ли легкие шаги Анны.
– Ты хоть молочка на дорожку попей, а не то нехай все в избу идут, да за одно пообедаем. Ватрушев оделся и, на ходу застегивая пуговицы, вышел на улицу. На дороге стоял милицейский  «Москвич», а рядом Сергеевич мирно беседовал с водителем и пассажирами, не выходящими из машины.
– Ты что там застрял? Или прижиться успел? Минут пять сигналим, а он не слышит. Ну как дела? – дружеским тоном поинтересовался  Букаренко.
– Все нормально, даже отказного материала делать не нужно, а у вас?
– У нас все тип-топ – весело пошутил Антонович – Можем хоть сейчас ехать в город.
Из дома вышла Алексеевна, держа в руках двухлитровый кувшин с молоком.
– Ты что, так и поедешь голодным? На, попей на дорожку – и она, почти насильно, передала кувшин Ватрушеву.
Ватрушев, не отрываясь, выпил больше половины и хотел вернуть кувшин Алексеевне, но та отодвинулась от него руками:
– Передай хлопцам, пусть попробуют. Молоко жирное, свое, в городе такого не найдешь.
Букаренко приложился к кувшину, а Ватрушев стал прощаться:
– Спасибо большое вам за все! Аннушке большой привет и лучшие пожелания.
Крепко пожав руку Сергеевичу, он пообещал скоро приехать и втиснулся в машину на заднее сидение.
Просигналив пару раз, в виде приветствия, Бухаренко плавно тронул с места, и они поехали по селу, проезжая мимо редких домов, почерневших от времени и дождей.
Ватрушев еще надеялся встретить Аннушку на пути, напрасно всматриваясь в прохожих на улицах, но вот машина повернула направо и пошла на выезд, в сторону города.
Проезжая дорожный знак с названием села, Ватрушев почувствовал душевный дискомфорт, словно оставил за ним частичку себя.
В машине было  сравнительно тепло и, он расстегнув  шинель, облокотился на спинку пассажирского  сидения.
– Ну, как охота?
– Отлично! Парочку кабанчиков взяли, так что будем тебя откармливать.
– А у меня беда! – неожиданно  для себя разоткровенничался Ватрушев.
– Уж больно дивчина понравилась, а у нее жених видный, из сельских, заберет!
– Это не на учительницу школы глаз положил?
– На нее.
– Это дело серьезное и требует обдуманных решений, – произнес Букаренко и остановил машину.
Каждый стал думать, что предпринять. Все ж таки  двести километров не двадцать, пешком на свидание не набегаешься, а рядом перспективный малый, с неплохими данными и определенными намерениями.
– Вернуться в поселок и сделать предложение – решительно высказался криминалист Тюрин, - все сразу станет на свои места.
– Да нет. Это раньше, так только деревенских девок сватали, а здесь дело тонкое, не отпугнуть бы – рассудительно заметил Антонович.
Ватрушев был такого же мнения. Тем  более, что Анна может обидеться  за вчерашний инцидент, приняв его за оскорбление местных парней, и предвзятое отношение к себе, с его стороны.
Ведь  высказала сожаление по этому поводу, хотя и знала, что вины Ватрушева в этом нет.
– В общем – решил Ватрушев – теперь ничего не решишь. Пусть сама  делает выбор, а я, со своей стороны, сделаю все возможное, чтобы заслужить ее внимание.
– Сильно не переживай. Ты ей тоже понравился,  и к бабке не ходи. Вот если бы у нее что-то такое было, чтоб напоминало о тебе каждый день, шансы у тебя бы возросли.
– Так оставил я планшетку на вешалке, чтоб заметней была.
– Ну вот, - ментовская твоя душа, - обрадовался Антонович, резко, с пробуксовкой трогая машину с места  - Не зря тебя пять лет учили  этике,  эстетике, психологии, хоть здесь на пользу пошло. Наш ты парень оказывается, а мы, по правде сказать, несколько иного мнения были.
Некомпанейский ты какой-то и водку не пьешь, а значит и намусорить можешь.
– Да нет. Насчет водки у меня и своей дури в голове хватает, а насчет компании  - трудно я с людьми схожусь, не могу спорить по любому поводу, да и красноречия не хватает, вот и происходит какое - то отчуждение.
Ватрушев откинулся на спинку сидения, мысленно представляя Анну в доме.
Вот она снимет планшетку, разворачивает ее  и, видит пристегнутый пистолет.
Конечно, сразу пугается, но потом читает на рукоятке наградную надпись и успокаивается, не казенное оружие – личное. А Сергеевич научит с ним обращаться, хотя там всего  две обоймы.
После школы с ним смело можно идти домой любой дорогой.
А может она и близко не подойдет к  планшетке или  завесит чем-нибудь, не обратив внимания.
Ватрушев заволновался и попросил Антоновича остановиться возле почты любого, проезжаемого мимо, села.
Звонить он решил в сельсовет. В школе никого не будет, а в Лесхозе  телефон может не работать.
Найдя номер  в абонентской книге, Ватрушев прислушался к позывным гудкам и, услышав голос, уточнил
–Сельсовет?  Это Ватрушев говорит – милиционер, квартировавший в доме учительницы!
Передайте кому-нибудь из них, что я кое-что оставил. Пусть не пугаются, а Сергеевич пусть научит Анну Владимировну стрелковому ремеслу. Скажите, скоро приеду экзамены принимать.
Довольный звонком и своей находчивостью, Ватрушев развалился на заднем сидении и не проронил ни слова до самого города.

Анна тоже проснулась поздно, и мать попросила сходить в магазин за сахаром и хлебом.
Посмотрев  на спящего Ватрушева, она оделась и не спеша  пошла по поселку.
Из магазина тоже не спешила уходить, поскольку там можно узнать последние поселковые новости.
– Лешка-то с опухшей  рукой дома сидит, говорит поскользнулся.  И у Кости рука на привязи. Чего они не поделили? А может и правда поскользнулись, дорога-то вон какая, и в валенках ни в раз пройдешь – говорила пожилая продавщица, взвешивая сахар.
– А этот лейтенантик хорош! – похвалила она Ватрушева, вгоняя в краску Аннушку.
После магазина Анну потянуло в клуб, потом в школу и, уже идя домой по сокращенке, увидела отъезжающую от дома машину.
Теперь она поняла, что подсознательно боялась прощания с Василием.
Вроде  и знались считанные часы, а душа почему-то тоскует, даже дом опустел, и идти не хочется. Хорошо, что каникулы на исходе, за работой постепенно все забудется.

Машина въехала в черту города, когда солнце зашло за полдень. Небольшой  морозец пощипывал слега щеки, а тихая безветренная  погода  напоминала Ватрушеву скорее осенний день, чем середину зимы.
По просьбе Ватрушева, машина остановилась на окраине города,  и теперь  он стоял возле длинного, одноэтажного деревянного барака, обсаженного тремя рядами зеленых, стройных сосен, защищающих от летней пыли и  зимних ветров конторских работников лесного хозяйства.
В самом начале, утопающего в зелени  здания, виднелась пристройка из красного кирпича, с большой металлической дверью и двумя зарешетчатыми окнами, покрытыми белым замысловатым узором.
Ватрушев не спеша открыл двойную дверь охотничьего магазина и оказался в центре внимания десятка глаз, внимательно и гордо следящих за посетителем со стен, и грациозно паривших в воздухе, чучел.
Вся передняя стена, за прилавком, была  обвешана оружием и охотничьими ножами различного размера, а за стеклом прилавка разместились предметы охотничьего обихода,  от свистка до пороха.
– Сколько лет, сколько зим! – вышел из-за прилавка Савелич, широко раскинув руки на встречу Ватрушеву.
– С проверкой или по делу? – справился он, предлагая пройти за прилавок.
– Да  как сказать? Одно другому не мешает.
Ватрушев  остановился, любуясь новыми и старыми чучелами, на которые  Савелич приложил все свое мастерство.
С боковой стороны, на уровне окна, из-за стены смотрела огромная тигриная голова на могучей короткой шее. Умные  проницательные  глаза, с красноватым оттенком, смотрели грозно и настороженно.  Острые зубы, ощетинясь в зверином  оскале, передавали непростой тигриный характер. 
– Хороша! – любовался Савелич вместе с Ватрушевым, отойдя  несколько шагов назад. -   Дожила до преклонных лет. Двух мужиков порвала. Когда отстрелили – удивились, зубов-то нет, охотиться не может, вот и пришлось ей горемычной людей промышлять. Нутро выедала, а остальное другому зверю доставалось. Вставил  я ей кабаньи и она как молодая стала. Целый  год с ней провозился.
– Документация у тебя в порядке? – спросил Ватрушев, переходя  к другому экспонату.
– Обижаешь, Григорьевич. Не первый год работаю. Все по науке. Да вот, сам  смотри, выложил он на стол свой бухгалтерский учет. Ватрушев полистал журнал, окинул взглядом окна и двери, расписался в журнале и отдал продавцу.
– Ты мне усиленных мелкокалиберных патрончиков найди пачек пять. Может в этом году удастся на белку вырваться.
– Что значит, найди? – удивленно  проговорил Савелич – для таких людей у меня всегда все есть.
Он достал  из-за прилавка боеприпасы и завернул их в плотную, оберточную бумагу.  Ватрушев в этот же день передал посылку тестю, с водителем  автобуса, делающим по этому маршруту три рейса в неделю.

– Папа! Ты что, не слышишь? В дверь звонят уже несколько раз – упрекнула его Светлана и пошла открывать.
– Извини, дочка, задумался. Светлана  щелкнула английским замком и в квартиру вошла Анна.
– А кого я сейчас встретила!?  - загадочно произнесла она, лукаво посматривая на Светлану.
– Знаю. Павла. Он недавно звонил, и мы условились встретиться. А ты мама совсем не стареешь.
Светлана взяла мать за руку  и прижалась, положив голову на плечо.
– Ну, вот ты и выросла – ласково погладила по волосам Анна, отстраняя  Светлану.
– А Павел почему не заходит? Стесняется или боится? Раньше было, из квартиры не выгонишь, а теперь  и не показывается.
– Папа, у него столько дел! Он уже завтра уезжает, а ему еще собраться нужно. На путину уходит на все три месяца.
За учебу платить надо, да и одеться тоже. Тети Катиных денег только  на уплату квартиры хватает, а помочь некому.
Светлана сняла с вешалки свой легкий шарфик и, непринужденно помахивая им, легкой походкой пошла в свою комнату.
– Мне, почему-то, в последнее время молодость вспоминается. Первые годы нашей совместной жизни, знакомство.
– Стареем мы с тобой, Вася. Меня тоже ностальгия посещает. Вон Светлана, уже повыше меня ростом будет. А Сережка вообще самостоятельный.
Кстати, я на работу устроилась в библиотеку. Пока полы мыть буду, а потом место освободится, в штат возьмут.  В школе мест нет. Там по две-три ставки учителя берут. Зарплата-то мизерная,  а жить нужно.
У Калмыковых электричество отключили за неуплату, а у них  трое маленьких детей. Смешные детские и те не выплачивают, а что одно пособие по безработице? Да и платят всего ничего. Страшно жить становится.
Аннушкина озабоченность передалась Василию. Он встал, прошелся по залу.
Различные мысли стайками, мгновенно появляясь, тут же быстро исчезали под натиском новых, никак не связанных между собой.
Домашние заботы, неопределенность в выборе жизненных приоритетов, с вытекающими последствиями в отношении работы, и подкрадывающаяся старость, тоскливо кружили в туманном хороводе подсознания, представляясь одинаково серыми, расплывчатыми картинами.
Не желая сосредотачиваться на какой-то одной, он взял лежащую на столе книгу и стал бесцельно перелистывать страницы, наблюдая, как буквы сливаются  в строки, образуя ровные, четкие прерывистые линии на белых, чуть выцветших, листах. В груди стала появляться ноющая боль, передающая слабость всему телу и неосознанный, тревожный страх, за будущее, все больше овладевал им. 
Озабоченный своим мерзопакостным  состоянием, ему показалось, что подобное он уже где-то ощущал и  испытывал.
Перебирая в памяти прошлое, ему вспомнился этот момент, когда перед ним возник огромный бурый медведь, вставший на дыбки прямо перед его лицом, раскрыв громадную, зубастую пасть, дыхнув звериным, тяжелым запахом.

Волна воспоминаний вновь захлестнула его и перенесла на много лет назад, когда Сереженька был совсем маленьким и нуждался  не только в родительской ласке, но и  в опытных, умелых руках.
Анна, на это время, переехала к родителям и Ватрушев, по мере возможности, все свободное от работы время проводил в поселке, рядом с семьей, увлекаясь рыбалкой и охотой, помогая родственникам по хозяйству.
Тесть не мог нарадоваться хозяйственному, работящему зятю и с удовольствием передавал свой опыт охотника и рыбака, таская за собой по горам и горным речкам.
В тот год стояла чудесная осень. В огромном высоком, голубом небе изредка проплывали чисто-белые,  объемистые облака, похожие на причудливых  сказочных зверюшек, на которые можно было смотреть часами, впитывая в себя живые природные пейзажи. 
Старенький автобус, поскрипывая проржавевшим салоном, осторожно съехал с дорожного  полотна и остановился рядом с магазином. Взревевший, на мгновенье, двигатель затих  и водитель открыл единственную дверь, привычным, небрежным жестом потянув на себя никелированную рукоятку металлического запора.
– Конечная, – объявил он, и двое мальчишек в синих формах учащихся строительных училищ, нетерпеливо топтавшихся возле двери, птицами выпорхнули из автобуса  и разлетелись в разные стороны.
Поймав себя на том, что и сам не против выпорхнуть вслед, Ватрушев улыбнулся, неторопливо поднял хозяйственную сумку, с пустыми  стеклянными банками, подхватил в другую руку карабин, в потертом брезентовом чехле, и осторожно, позвякивая стеклянной тарой, вышел из автобуса.
Чистый воздух, наполненный испарением, слегка колебался от легкого ветерка, перенося  большие и маленькие паутинки – воздушные кораблики путешествующих паучков, а в каждом дворе небольших домиков яркими красками горели осенние цветы георгин, приветливо и грациозно покачивая красными, розовыми и желтыми бутонами, возвышаясь  над резными астрами и непритязательными хризантемами.
Видневшиеся невдалеке горы тоже оделись в праздничный, осенний наряд, полыхая разными контрастами индивидуальных красок всех цветов радуги, желая оставить приятное впечатление  перед общим стриптизом глубокой осени.
Все это хмелем кружило голову, наполняя душу радостью жизни. Все вокруг было замечательно и чудесно, и довольная, доброжелательная улыбка не сходила с его лица.
Подойдя к дому,  от избытка чувств, он по мальчишески  взмахнул руками пугая кур, копошившихся  вокруг стога сена, которые с кудахтаньем разлетелись в разные стороны, с удивлением оглядываясь на возмутителя спокойствия.
– Курей-то не пугай, а то будут где попало нестись – услышал он голос тестя, стоящего в загоне с вилами в руках.
С силой воткнув вилы в навозную кучу, он не торопясь прошелся по загону, откинул запор, удерживающий ворота, потянув на себя одну из створок, прислушиваясь  к скрипу заржавевших петель и, выйдя  к Ватрушеву, протянул руку, предварительно обтерев об штанину суконных штанов.
– Ну, здорово! Как доехал? 
Ватрушев поставил сумку с позвякивающими банками,
– Спасибо. Хорошо – проговорил несколько смущенный своей выходкой.
– Ладно, иди в дом, а то бабы уж заждались.  Все выглядывали на дорогу, а теперь, ишь, притаились. Мальчонка спит – дай Бог ему здоровья. Чудный малый. А это у тебя что за ружье?
–  Карабин. Мне удалось лицензию на кабанчика выкупить.
Ватрушев расстегнул застежки чехла и вынул полуразобранный карабин, вручая его тестю.
Тот повертел в руках отдельные части, соображая что к чему, ловко прилаживая по местам со звонкими щелчками фиксации. Передернув затвор, и щелкнув боевой пружиной, он еще раз осмотрел карабин с довольным видом:
– Доброе ружье. У наших егерей такие же. Да ты иди в хату пока я с ружьецом разберусь. Ватрушев вошел в дом и остановился  возле порога.
Из спальни сразу же  вышла Анна,  со счастливой улыбкой на миг прильнув к груди, уступая место вышедшей из зала матери.
– Ладно, налюбитесь еще, - проворчала Алексеевна, троекратно целуя зятя. – Заждалась она тебя за две недели.
Ватрушев, не разуваясь, прошел в спальню и склонился над спящим сыном,  лежащим на спине, держа руки  под головой.  Это была любимая поза сна у Ватрушева в детстве.
- Моя кровь, моя смена – с чувством гордости подумал он, отходя от кровати, напрочь забыв, что когда-то страстно желал дочь, умудренный жизненным опытом, насмотревшись «Черных тюльпанов», улетавших на родину из Афганистана.
- А дочь, какая б она ни была, всегда при родителях,- думал он, когда его спрашивали: «Кого ждем?» 
После ужина мужики вышли во двор и сели на лавочку, возле летней кухни.
Теплый осенний день подходил к концу.
Легкие перистые облака застыли на горизонте, небольшой ласковый ветерок едва покачивал бутоны разноцветных георгин, ограничивающих рамки двора, по краям которого в строгом порядке, как солдатики, стояли низкорослые, темно-красные чернобривцы, привлекая белокрылых бабочек, которые, не успев присесть, тут же улетали прочь, гонимые  запахом и поднимаясь в высоту, преодолевая высокий цветочный барьер, отыскивая сочные листья белокочанной капусты, чтобы отложить свои яйца для продолжения рода. 
Тесть, не торопясь, вынул из бокового кармана круглую металлическую,  коробку из под лампасе, расписанную большими, красными маками. Взял, прикрывающую самосад, газету, сложенную в определенный формат для самокрутки, оторвал листочек и, с видом самого полезного дела на земле, не спеша, с удовольствием бросив щепотку душистого табака, стал привычным движением сворачивать самокрутку.
– Так, говоришь, на кабанчика лицензия – проговорил он, посмотрев в сторону молчаливого Ватрушева.
– Намедни, гутарили мужики, стадо объявилось возле Гнилой балки. Нынче корму много. Желудь пошел, орех, так он далеко ходить не будет, но и погоняться за ним придется. За двое  суток-то управимся, да и Полкан поможет.
Услышав свою кличку, Полкан медленно вылез из будки, посмотрел в сторону людей, гавкнул, полакал воды из деревянного корытца и неторопливо, с достоинством, полез обратно, негромко позвякивая цепью.
– Успеть нужно пока лист держится. Потом, по шороху-то, близко не скрадешься, придется снега ждать.
Сергеевич чиркнул спичкой и приятный табачный дым, с примесью мяты и душицы, пахнул на Ватрушева пряным запахом.
– Сегодня соберемся из расчета на три дня, а завтра по утру и пойдем. До зорьки на месте должны быть.

Легкий осенний ветерок ласково трепал Алексееву бороду, теребя края,  выпущенной по верх брюк, тельняшки с желтыми разводами под мышками и на спине. 
Небольшая, но объемистая тучка набежала на солнце, бросив прохладную  тень на землю, пройдясь по голым рукам и шее, словно окатила ключевой водой. Начиналась самая прекрасная пора осени.
Не омраченные гнусом, солнечные дни стояли по летнему теплыми, а ночи становились прохладными, выгоняющими таежников из холодных палаток, заставляя протапливать печи в лесных избушках и зимовьях.
Алексей масляной ветошью протер автоматный стволик, проточенный по диаметру, вложил его в один из стволов своего ружья шестнадцатого калибра и, переломив несколько раз, удостоверился в его исправности.
– Так, ты говоришь,  с ружьем мент приехал? – переспросил он Костю, одевавшего поверх тельняшки легкий свитерок.
– Ну, если в ружейном  чехле не скрипка, значит ружье. Наверняка собрался на выходные поохотиться. По селу  мужики болтают, что вроде как  большое стадо свиней тигр в Гнилую балку загнал, так что он, скорее всего, туда и пойдет. Хотя вряд ли Сергеевич его одного отпустит.
Представляя себе дебри Гнилой балки, Алексей хищно улыбнулся, вертя в руках автоматные  патроны, принесенные Костей.

Прошло боле двух лет, а он не может простить себе потерю Анны  и унижение, причиненное Василием, после которого с ним что-то произошло, что-то внутри сломалось, и его твердый характер стал давать слабину.
После той памятной ночи, он несколько раз пытался поговорить с Анной по хорошему, а когда не получилось, решил взять силой.
Нет, тогда он не испугался лязгнувшего,  передернутым затвором, пистолета, ткнувшегося дулом ему в грудь. Его поразил решительный блеск Аннушкиных глаз, выражающих решительность и крайнее презрение, не оставляющие надежды.

Алексей вставил патрон в патронник, подобрал осколок разбитого зеркальца, валявшегося под ногами возле умывальника, и отнес метров на пятьдесят, пристроив в развилку дерева.
– Ну что, слабо? – подмигнул он Косте, наблюдавшему за его действиями.
Небрежно  перекинув двустволку из руки в руку, Алексей быстро  прицелился и глухой, хлесткий, короткий звук резанул слух. Со стороны дерева каскад зеркального стекла, солнечными зайчиками брызнул во все стороны.
– Доброе ружье, - проговорил Костя, подходя к Алексею, - только патроны - то зачем портить.
– Ну, уж и пожалел сразу – Алексей переломал ружье и вытащил дымящуюся гильзу.
Автоматные патроны доставал  Костин свояк, служивший где-то на аэродроме, из расчета пятнадцать штук на год. Они с Костей редко превышали  лимит, бережно относясь к каждому патрону.
– Я, пожалуй, завтра тоже пойду на охоту, а за одно зайду на наши женьшеневые посадки возле Гнилой балки, а ты пока вверху ключа покоренюешь.
Если за день не управлюсь, возле костра заночую, а если понадобится помощь, то как всегда, два выстрела подряд.
Алексей разобрал ружье и понес его в схрон к большому, трухлявому пню.

Осенний молчаливый лес, скованный ночной прохладой, расступался перед разбитой лесовозной дорогой, петляющей по хребтам и низинам,  удивляя глубиной продавленной колеи.
Внимательно всматриваясь в дорогу, освещая  небольшим лучиком карманного фонарика, Ватрушев не спеша шел впереди, изредка поджидая  тестя  и вглядываясь в светлеющий горизонт на востоке.
По мере прояснения,  лес потихонечку оживал, и каждая порода деревьев, одетая в свой индивидуальный  наряд, красовалась друг перед другом, соединяясь ветками как руками.
Когда свернули на боковую таежную тропу, отпала нужда  в фонариках, а из леса стали пробиваться первые, робкие птичьи голоса.
Вышедший вперед тесть остановился и подождал Ватрушева.
– Наверное зря Полкана не взяли. Днем он нам еще как бы пригодился. Теперь - то уж чего. 
Он осмотрелся вокруг,  оглядывая знакомые контуры сопок, и определился.
– Нам нужно просмотреть эту сопочку – махнул он рукой впереди себя – Ты обойдешь ее  с правой стороны, а я зайду с левой. Вполне возможно, что они наверху хребта ожидают рассвета.  Я их пугану, а ты уж не зевая. Засаду где-то на середине выбери и жди. 
Он раздвинул ветки кустарника и скрылся в чаще.
Ватрушев прислушался к лесным шорохам, повернул вправо, осторожно поднимаясь на середину склона, увеличивая кругозор.
Когда обогнул сопочку, солнце уже зависало над горизонтом, согревая холодный осенний воздух, оживляя, усиливающимся трепетом, ранимые, осиновые листочки.
Дальше  он решил не идти и присел  за большую замшелую валежину, предварительно намечая секторы обстрела, в зависимости от просмотра местности и чистоты леса.
На его взгляд место засады было выбрано удачно, и он спокойно стал ожидать дальнейших событий, настраивая карабин, прицеливаясь поочередно в те места, откуда должна появиться цель.
Солнышко, обогнув кроны деревьев,  резко пахнуло на него силой своего тепла, которое почувствовалось сразу же, словно тело погрузилось в приятную теплую воду. Расслабившись, он повернулся к нему лицом и, почувствовав нежное прикосновение солнечных лучей, от удовольствия прикрыл глаза.
Какие-то  непонятные усиливающиеся шорохи стали окружать его со всех сторон, нарушая привычную тишину,  и он с ленцой, медленно открыл глаза  и повернулся к источнику беспокойства.
Маленькие, забавные поросята-полосатики  пробегали возле его ног, опустив  пятачки, и тут же исчезали в пожелтевшей траве.
Дальше, огибая валежину, так же не суетливо, показались контуры взрослых самцов и самок, спокойно пересекающих открытые места, исчезая в кустарнике.
Опомнившись, Ватрушев с лихорадочной быстротой схватил карабин, передернул затвор, от чего из  патронника выпорхнул патрон, блеснув золотым зайчиком у него перед глазами, спеша затеряться в, похожей по цвету, траве.
От резкого затворного  звука шум на мгновенье прекратился, затем усилился на секунду и все стихло.
Ватрушев в оцепенении посмотрел в след ушедшему стаду, миражом  растворившемуся в тайге, словно его  и не было.
Находясь еще под впечатлением неожиданности, он прислушивался, в надежде на повторение чуда, уже готовый  к любой ситуации, но, кроме редкой переклички пичужек и монотонному постукиванию дятла, ничего не услышал.
Понимая, что  на сегодня охота закончена, он забрался на валежину и прокричал в сторону появившегося стада, подавая сигнал тестю.
– Ого!
 – Ого - го! -  услышал он ответ недалеко от себя и присел в ожидании.
– Ты чиво не стрелял?  - недоуменно спросил  тесть, пробираясь сквозь заросли кустарника – С ружьем че или сам оплошал? 
– Не поверите, Сергеевич, проспал.  Нашло на меня какое-то наваждение.  Рядом пробежали, а я сделать ничего не смог. И сейчас еще не могу прийти в себя. Кому расскажешь – не поверят. Об мои сапоги поросята терлись, а я стоял, как идиот.
Тесть внимательно посмотрел в глаза Ватрушеву и, увидев глубокое раскаяние, негромко успокоил 
– Ладно уж, сильно не убивайся, бывает и хуже.
Он присел рядом, достал табакерку. Оторвал форматный листочек газеты, отсыпал нужную порцию табака, разравнивая  большим пальцем правой руки, и принялся сворачивать самокрутку.
– Они-то  далеко не уйдут – махнул он рукой в сторону убежавшего стада  -  да я уже стар за ними гоняться, а ты заплутать можешь.  И следов почти не видно, неопытному глазу не разобрать.
Тесть посмотрел на поникшего Ватрушева
– Да не  журись ты, никуда они не денутся, завтра добудем. Можно было бы  и сегодня в дубовой роще посмотреть и к хвощу спуститься, жаль Полкана нет, но нам еще  избушку посмотреть надо. Не ровен час кто займет, а ночевать возле костра – здоровья нет.
Избушку займем, а там видно будет.
Сергеевич по стариковски  сполз с валежины, повернулся лицом к Ватрушеву, обдавая ароматным табачным дымом.
– Ученые ее поставили.  Два года в тайге жили, флору, фауну изучали. Двое их было. Оба высокие, с бородами. С самой Москвы приехали, а избушку срубили правильную и печурку из камня  сложили – камином называется. На этой  печурке не приготовишь. Зато тепло и уютно. Вроде как у костра сидишь, а крыша над головой, стены, и прилечь есть на что.
Сергеевич затянулся в последний раз, выбил каблуком сапога небольшую ямку и, бросив в нее окурок, тщательно растоптал.
Избушка стояла в хвойном лесу на самом краю глубокого отвесного обрыва, срубленная из осиновых бревен, в ласточкин хвост, с выпуском по полметра  в каждую сторону, создавая легкий  и изящный вид.
Из каменного фундамента, держащего деревянное строение, кое-где осыпалась штукатурка, смотрясь старой незаживающей, рваной раной.
Дверь  избушки, смещенная в одну сторону, открывалась во внутрь.
С другой стороны, из крыши, торчала высокая, металлическая труба.
Двухскатная крыша, покрытая осиновой  щепой, похожей на  пластинчатую чешую доисторического динозавра, местами  прикрылась кедровой корой, успевшей покрыться изумрудно-бархатным мхом.
Внутри помещение  оказалось довольно - таки просторным, но не светлым, оснащенным единственным, широким окном, смотревшим на юго-запад в сторону ущелья.
Ничем не ограниченный свет проникал через грязное стекло  и освещал помещение  большую часть светового дня, отражаясь перемещающим, светлым пятном от двери к камину.
Сам камин, хотя и был переделанным,  судя по широкой воронке вытяжной трубы, но находился в рабочем состоянии.
На всю ширину избушки были сбиты нары, а возле камина стоял небольшой деревянный столик, на котором лежало несколько старых игральных карт.
Тряпье, разбросанное по нарам, прикрытое  небольшим слоем пыли и плесени, показывало, что в избушке довольно долго никто не жил и помещение не проветривалось.
Ватрушеву все это было в диковинку, а тесть, убедившись, что помещение не занято, пошел на кострище разводить костер для приготовления обеда, выбирая из сложенной поленницы  сухие дрова твердой породы.
Ватрушев вошел в избушку, обследовал камин и, пристроив карабин рядом, прилег на широкие просторные нары.
Легкий сквознячок слегка пошевеливал тряпье на нарах, а медленно перемещающееся светлое пятно, на противоположной стороне стены, подходило к середине.
Прикрыв глаза, Ватрушев со стыдом, и в то же время с удовольствием  вспоминал те мгновения, когда маленькие поросята – полосатики, маленькими пятачками тыкались в его сапоги.
Он и сейчас ощущал эти прикосновения, и то  неожиданное удивление сменилось на душевную, нежную ласку к маленьким несмышленышам.
– Ну, ты и здоров поспать! – услышал он голос тестя и открыл глаза. – Как только где приткнется – там и спит. Ты хоть на ходу-то не засыпай. Сейчас пообедаем да кореневать пойдем. Чего время зазря переводить. Места здесь сплошь кореневые.
Он подошел к громадной чурке, поставленной на «попа», служившей столиком с незапамятных времен.
– Я здесь по красному хорошо взял – продолжал он, накладывая кашу по алюминиевым чашкам.
– Чайку не будет, - водичкой обойдемся – без переходов объявил он – котелок-то один. Чево на два дня столько посуды таскать. Вечером почаевничаем.
Пока обедали, в котелке  нагрелась вода для мытья посуды. Ватрушев собрал чашки, с ложками и зашкрябал по дну котелка, очищая от пригорелой каши.
Тесть зашел в избушку и, выйдя с ворохом различного тряпья, бросил его на землю, затем слегка стряхнув мусор, принялся развешивать по ветвям деревьев для  выветривания  и просушки. 
Почти одновременно покончив с хозяйственными делами, они уселись возле «стола». Ватрушев достал беломорину, а тесть, не спеша, предвкушая удовольствие, достал из кармана табакерку и занялся самокруткой, вдыхая запах ароматного табака.   
– На северняк пойдем – проинформировал он, разравнивая  табак равномерным слоем, ловко скручивая самокрутку. – Остальные склоны по красному вытоптаны, а на северняке еще с ягодой найти можно. Там такие заросли – не приведи Господь! Солнца меньше попадает, посему и созревает позже. По желтому там в самый раз ходить.
Он, не спеша, прошелся за строение и вышел с двумя палками одинакового размера.
– Какую возьмешь? – выставил он их перед  Ватрушевым. 
– Да любую – Ватрушев взял ближайшую палку и стал рассматривать, вертя  в руках.
– Добрая панцуйка – одобрил тесть – Хоть и сухая, но крепкая. Видишь двенадцать насечек, - то ж я с ней двенадцать корешков нашел в этом году. А эта панцуйка кума Митрофаныча. Ему, нынче, больше  моего подфартило. Шестнадцать  насечек нацарапал, а один на семьдесят два грамма поднял.
Тесть отработанными движениями затушил окурок, подобрал оба вещмешка, лежавших на валежине, и занес их в избушку, положив с краю, обозначая занятые места.
– Ты карабин как, с собой будешь брать или здесь схоронишь? – спросил он, выходя с карабином.
– С собой возьму – Ватрушев принял у  него карабин, небрежно перекинув через плечо.
– А я свое оставлю. Накладно две палки таскать в моем возрасте.
Тесть  сунул свое ружье под валежину, поправил зачехленный  охотничий нож, на поясе, приткнул за  пояс маленький топорик, перекинул кореньевую сумку, через плечо, и взял в руки панцуйку, показывая всем своим видом, что готов в дорогу.
– Пойдем по одному склону. Ты помоложе, низ до середины пробивать будешь, а я, по стариковски, верхами пойду. Да покрикивай! А то будешь, как в прошлый раз, в молчанку играть. Вон по тому склону пойдем – махнул он панцуйкой на восток.
Подойдя к намеченному склону Ватрушев спустился до середины, пробираясь через густой, низкорослый кустарник, сбросивший лист, переплетенный сухой,  пожелтевшей травой и пошел вдоль склона, то поднимаясь  вверх, то опускаясь, частенько отвлекаясь от маршрута,  привлеченный лимонным цветом листьев ореха или бусинками  красной ягоды горного ландыша.
Изредка растительность менялась и переходила в обширные  поляны травянистых растений.
Резные листья папоротника, лишь слегка тронутые  желтизной по краям, стояли еще зелеными в ожидании первого морозца, под ударами которого яркая зелень превратится в  темно-коричневый, отталкивающий цвет, на фоне которого будет отчетливо просматриваться желтеющая ботва женьшеня.
На краю поляны привлекали ягоды кишмиша. Еще  не успевшие пожелтеть, они срывались с веток при малейшем прикосновении, усыпая землю красивыми, бочковидными плодами.
Ватрушев подобрал около двух  десятков и приторно-сладкий, медовый вкус изюма свел рот отталкивающим, сладкотворным  изобилием.
В двух метрах, с шумным фырканьем,  поднялся большой выводок рябчиков, усевшихся не далеко на деревьях, с любопытством уставившись на него, определяя реальный источник беспокойства.
Ватрушев снял карабин и стал  прицеливаться  то в одного, то в другого, потом взмахнул им, с удовольствием наблюдая за взлетевшими птицами.
Пролетев метров десять, рябчики облюбовали высокий кряжистый дуб и уселись на него, словно елочные украшения.
– Панцуй! – услышал он далекий крик вверху и, не теряя времени, стол подниматься  по диагонали, сокращая путь, ориентируясь по редким стукам топора. 
Увидев Ватрушева, тесть перестал копать и, стоя на коленях, кивком головы  показал в сторону куртки, лежащей в двух метрах от копки.
– Добрая упия будет!  Все день не даром прошел.
Ватрушев поднял бледно-лимонную ботву женьшеня, любуясь ее  толстым стеблем и широким зонтом пятипалых листьев.
В середине  большой темно-красной розетки, венчающей грациозную стрелку, выделялись две засохших, недоразвитых ягодки.
– Копать тяжело – пожаловался тесть, – устроился  между толстых корней, да еще  рядом с кедрой. Управиться бы за сегодня – проговорил он, не спеша, скручивая самокрутку.
– Может я помогу? – вызвался Ватрушев.
– Да нет. Судя по ботве, корень уж очень хорош, жалко будет попортить. Если что, то я на себя грех возьму, а ты пока пройдись середкой, а верхом возвернешься.
Он еще километра три  тянуться будет. Отрогов нет, так что не  блуднешь. Да покрикивай, если что, не стесняйся.
Тесть затянулся в последний раз, затушил окурок и принялся колдовать над ямой. Ватрушев еще немного потоптался возле него, раскуривая потухшую папиросу, осмотрел склон, определился в направлении и стал спускаться, всматриваясь впереди себя и по бокам, насколько охватывал глаз и позволяла растительность.
Кое где попадались цветы пиона, и он почти бежал на красный цвет, захваченный азартом кореневки.
Небольшие, красные, плотные кисточки вьющегося лимонника призывно свешивались с ветвей различных кустов и деревьев,  и от их горьковатого вкуса связывало во рту. Осень щедро одаривала дикоросами в этом году.
Подойдя к подножью одинокой большой  скалы, идущей с вершины хребта, он попал в дикие заросли винограда, занимающего большую площадь, переплетенную лианами, подходившими вплотную к отвесному камню загораживая проход.
Большие и маленькие кисти крупного  и мелкого винограда отовсюду свисали, играя на солнце черными, с седоватым налетом, ягодами.
Сладкий вкус перезрелых ягод не набивал оскому, а все больше притягивал к себе, нагоняя аппетит.  Благо не надо далеко ходить – вот они, рядом, стоит только протянуть руку.
Мелкий виноград оказался слаще крупного, хотя на вид был невзрачный и неброско выглядел на фоне крупного, с кислинкой.
– Надо будет тестю показать это место – думал Ватрушев, стоя в зарослях, обрывая в жменю ягоду, разом набивая рот, смакуя не приторным, виноградным соком.
Потянувшись за очередной приглянувшейся кисточкой, он не сразу заметил, как она медленно удаляется от него вместе с лозой, пригибаясь все ниже и ниже.
Принимая ее движение за свою неустойчивость, он беззаботно подхватил лозу, подтягивая к себе, и вдруг увидел огромную лохматую морду, с маленькими, глубоко посажанными глазками, глядевшие прямо в его глаза.
Загипнотизированные  неожиданной встречей, они несколько секунд удивленно смотрели друг на друга, затем огромная коричневая масса стала подниматься, возвышаясь над Ватрушевым, огромная пасть раскрылась, обнажив два ряда крепких, медвежьих клыков, пахнув омерзительным, звериным запахом.
Ватрушев  отступил на шаг, сдергивая  с плеча карабин, пройдясь большим пальцем правой руки по предохранителю, дважды успел нажать на спуск, удивляясь, почему нет выстрела.
Огромная сила  вырвала карабин из его рук, притягивая к себе, приводя в реальность.
Привычно выхватив нож, он с силой воткнул его в маячившую перед ним  шерсть, налегая обеими руками на рукоятку, падая вниз.
Громкий звериный  рев слился с сухим звуком выстрела, подстегнув страхом запутавшегося в лианах Ватрушева, старающегося разорвать гибкую, крепкую лозу, повсюду  оказывающуюся у него на пути.
 Второй сухой звук выстрела оборвал звериный рык и лес наполнился густой, гнетущей тяжелой тишиной.
Ничего не понимая, Ватрушев с тревогой огляделся вокруг, ожидая какого-то нового подвоха, и увидел человека, стоящего на скале с ружьем в руках.
Еще не совсем сознавая все  происшедшее, он облегченно вздохнул и сел на землю, уставившись на то место, откуда приполз.
В горячке он сумел отползти метра три, стягивая с деревьев  виноградную лозу, пропахивая коленями верхний слой опавших листьев, обнажая черную, влажную землю двумя бороздами.
Дальше, из-за стянутых в одну кучу лиан, прикрытых зелеными, коричневыми и красными  виноградными листьями, никого и ничего видно не  было. Вся земля вокруг сплошь была усеяна черной ягодой.
 Жгучая боль в плече окончательно привела его в чувство. Через  пальцы левой руки, зажимающей рану на правом плече, пульсирующими струйками  вытекала кровь, стекая по рукаву на землю, окрашивая алым цветом прошлогоднюю,  рыжую листву.
Со стороны скалы послышался треск ломающегося, под ногами, сушняка и шум раздвигаемых веток.
– Ну что, жив? – Алексей подошел к Ватрушеву, прислушиваясь к тишине и огладываясь по сторонам.
Пройдя дальше, он  осторожно подкрался к клубку лозы, вглядываясь в медвежью тушу.
Медведь лежал на боку головой вниз. Из распоротого живота бесформенной массой свисали порезанные  кишки, над которыми поднимался, едва заметный, полупрозрачный парок, разнося по округе специфический звериный запах крови.
– Зацепил таки, – проговорил  он, подойдя к Ватрушеву и осматривая  рваную рану,  – можно сказать, легко  отделался, могло быть  и хуже. А вообще, молодец, не растерялся, кишки медведю выпустил.
Небрежным, привычным движением он вынул охотничий,  широкий нож, вспорол рукав куртки вместе с рубашкой и осмотрел залитое кровью плечо.
– Кровь нужно остановить, а то с тебя натекло больше, чем с медведя.
Сбросив с себя крутку, он снял тельняшку, порвал ее на широкие ленты, подрезая ножом,  и застыл в нерешительности, уставившись на не совсем стерильный, перевязочный материал, неделю не покидавший его бренное тело.
 – У тебя чистое что-нибудь есть? –  спросил он, держа наготове одну из лент.
– Возьми в кармане брюк, жена чистый носовой платок положила.
При упоминании о жене, Ватрушев заметил,  как дрогнули у Алексея руки,  и взгляд сделался жестким, недобрым. Однако он залез Ватрушеву в карман, вынул носовой платок, зачем-то  покомкал его в руках, расправил и наложил на рану, туго перебинтовав широкой лентой, смешивая запах потного своего тела, с запахом Васильевой крови.
– В рубашке родился – задумчиво проговорил Алексей, смотря в сторону. – Вел я тебя с того  самого места, где Сергеевич корень нашел. В тебя целил, когда медведь на дыбки встал. Взял  бы грех на душу, да уж видно не судьба. 
Он повернулся и пристально посмотрел на бледное Васильево  лицо.
– Ничего! Лист женьшеня приложишь, заживет как на собаке, – и, прихватив двустволку, не  торопясь пошел к клубку стянутых лиан.
На всю жизнь запомнил эту сценку Ватрушев, никого  не посвящая в тайную Алексееву исповедь.

-  Ты о чем опять задумался? – Анна положила руку на плечо Ватрушева, с тревогой поглядывая ему в глаза.
– Опять волна ностальгии накатила. Медведя вспомнил. И сейчас еще спину холодком обдает. Старею.
– Ну, до старости тебе еще далеко. Просто Светка заневестилась, вот и лезут в голову разные мысли. Нам еще внуков на ноги подымать, а ты про старость.
На журнальном столике настойчиво зазвенел телефон. Аннушка,  не спеша, сняла трубку и глаза ее молнией сверкнули на Ватрушева.
– Тревога! Срочно в отдел!
Вот уже  около двадцати лет, как она замужем за милиционером, а никак не может привыкнуть к специфике его работы, особенно в ситуациях повышенной опасности.
Теперь беспокойство не покинет ее, и ночи покажутся  бесконечно долгими, пока ни увидит мужа. 
С щемящей тоской в душе она наблюдала, как Ватрушев достал, всегда собранный «тревожный» чемоданчик и, на ходу одевая форменную фуражку, быстро вышел из квартиры.
Тревоги в милиции  были редкостью и означали чрезвычайное происшествие, выходящее за рамки повседневной работы всего отдела.

Оперативный штаб во главе с начальником милиции, работал четко и слаженно.
Произошел побег из-под стражи. В бега ушло пять подследственных.
Уголовные  дела с фотографиями лежали на столе для обязательного ознакомления. Получив задание и оружие, сотрудники тут же исчезали, уступая место другим.
 – Возьмешь автомат  и вместе с Кузнецовым на перекрытие главной дороги с юго-западной стороны – без лишних объяснений приказал начальник и тут же переключился на другого.
Довольный таким назначением, Ватрушев принял у дежурного автомат и вышел из отдела. 
- Так как все случилось? – спросил он Кузнецова, поджидавшего за рулем.
Кузнецов завел машину и лихо развернувшись повел на выезд из города, выключив проблесковые маячки.
– Один из подследственных попросил таблетку от головной боли, а когда помощник дежурного открыл дверь камеры, засыпал его глаза мусором, открыл остальные  камеры  и скрылся, прихватив его пистолет. С ним еще  четверо ушло.  Все местные.
В дежурной части, в это время, никого не было и пока Бредня проморгался, и поднял тревогу, времени прошло достаточно, чтобы выйти из отдела. А по улице мало ли кто бегает.

В камере было душно и темновато. Небольшая, закрытая металлической сеткой, лампочка излучала слабый, бледно-матовый свет, с трудом пробивающийся  сквозь налет пыли и сизое облако табачного дыма, колеблющегося под потолком, втягивалось в небольшое, зарешетчатое окошко в ожидании сквозняка, когда откроется дверь или окно кормушки и он, дружно вытянувшись в длинный шлейф, уйдет на свободу. 
В камере, рассчитанной на четырех человек, находилось двое.
Высокий, непоседливый мальчишка лет шестнадцати то вставал с нар, расхаживаясь по короткому, в четыре шага, маршруту, то садился на нары, складывая мундштук папиросы в гармошку, работая им как мехами, увеличивая облако на потолке, периодически затягиваясь и пуская дым кольцами.
Пожилой  мужичек, на вид лет под шестьдесят, убивал скуку тем, что наблюдая за его шалостями, сам раскуривая сигарету и, снисходительно посмеиваясь, изредка пускал аккуратные кольца, наблюдая, как они расширяются, увеличиваясь в размерах,  расплываются по потолку.
– Так ты говоришь, пером пописал? – обратился он  к молодому, чтобы хоть как-то развеять скуку.
– Не пером – ножичком ткнул.
Мальчишка задумчиво опустил голову.
– Не хотел я. Вышло как-то по-дурацки. Выпивали мы в детском саду под вечер.
Костя где-то бутылку спирта раздобыл, а я баночкой шпрот и хлебом разжился. Сидим, балдеем. Смотрю, он косяк набивает. Я ему говорю 
      - Костя! Или спирт или косяк, вместе они не катят! А он мне
       – Заткнись, придурок, - а сам половину стакана потянул  и дурью попыхивает. Я выпил, к баночке приложился, а он хоть бы хлебом макнул.
     После второго стакана мне захорошело и я решил до конца крышку  на банке срезать, чтоб вместо ложки использовать. Глянул на него – и хмель куда ушла.
     Глазища покрасневшие прищурил, уставился на меня, как будто впервые видит. А ручища у него поболее моих  будут и к глотке к моей тянутся.  Обомлел я от страха и ткнул ножичком в живот. Как убежал до сих пор не помню. Домой только на третий день пришел, а там меня уже ждут.
     Потом узнал, что рана была пустяковая, хотя и порезал несколько кишок, но ему неудачно сделали операцию и он умер от внутреннего кровоизлияния. Так мама  на свидании передала.
– Не повезло тебе.
Дежурнов  встал с нар, прошелся к параше и тугая струя, ударившись об ведро, издала  звонкий, дребезжащий звук, а потом забулькала, распространяя едкий запах мочи, с застоявшимися фекалиями.
– За двоих тянуть  будешь. За себя и за хирурга.
Он потрусил пенисом над ведром и пошел к нарам, на ходу застегивая  брюки.
– Тебе полагается проникающее с тяжкими телесными повреждениями, а получишь неумышленное убийство. Это разные статьи, с разными сроками. И, что характерно, ты один раз ткнув ножичком, на нары попал, а хирург каждый день тычет, и Костя у него не первый, а ему почет и уважение. Как ты думаешь, справедливо это?
Говорят, в развитых странах за это статья предусмотрена, но нам до этого далеко. Хорошего адвоката и ты вообще отмазаться можешь, но судя по шпротам, тебе это не грозит. Отец кем работает? 
– Нет отца. Мне шесть было, когда его в тайге лесиной привалило. Мать на трех работах уборщицей работает, а тряпку какую купит и на хлеб не хватает. За квартиру, за свет отдаст и вроде как не работала.
При упоминании  о матери, Слава сел на нары и задумчиво уставился на единственное светлое пятнышко  зарешетчатого окна.
– Без меня ей полегче будет. Меньше  за квартиру платить, на продукты больше останется. Да и одежда горит на мне, как на огне. Все расту  и расту, а где шмоток-то наберешь. Ты не думай, она у меня грамотная. Они с отцом горный институт закончили, вот только работы по специальности  не нашли.
У меня тоже только две тройки в аттестате, но мама говорит, ей меня не поднять.
Хорошо еще, что сюда попал. Все ж таки кормят как-никак    и с одеждой сколько-то лет проблем не будет. А потом расти перестану,  годков побольше будет – работу найду и все образуется.
– Ну и дурак же ты! Три ходки сделал, одиннадцать лет оттянул, а такого дурака вижу впервые.
У меня мать, отец, брат родным домом тюрьму считали, но не до такой же степени. Ладно уж  - от тюрьмы и от сумы, но чтоб для выживания променять свободу на  решетку – это уж слишком.
Слава смотрел на Дежурного непонимающим взглядом. Вроде ничего удивительного не сказал, чего он так взъерошился.
– А как Вы попали? – спросил он, чтоб поменять тему разговора.
– Первый раз или последний? – с насмешкой спросил Дежурнов, все еще находясь под впечатлением Славкиных желаний. Даже при нынешней жизни ему такого в голову  не могло прийти.
Ему вспомнилась своя первая ходка, когда все было в диковинку и даже само мрачное заведение навевало неодолимую тоску по свободе и все казалось не простым, волшебным, как в злой сказке – страшилке. 
Тяжелая дубовая старинная дверь на малейшее движение отзывалась болезненным, жестким скрипом, переходящим в невыносимый стон.
Три высоких бетонных ступеньки вели вниз, в узкий высокий коридор с многочисленными дверями по обе стороны, с окнами – кормушками по середине.
Любой звук эхом повторялся несколько раз, отражаясь от стен к потолку, надеясь пробиться  в закрытые двери.
 Казенные слова: «На выход! К стене! Пошел!» Гулко повторяясь, вливались в металлический скрип и скрежет дверей и запоров, создавая игру своеобразного  оркестра, от музыки которого сдавливало виски и холодком обдавало сердце.
Сейчас все это уже не волнует. За годы отсидки  столько пройдено  и пережито, что те первые ощущения кажутся детской игрой.

– Первый раз залетел примерно в твоем возрасте. За гоп - стоп взяли. Тогда шмотки, часы командирские в моде были. Сначала с финкой ходил. Потом почувствовал, что возьмут, с подсолнуха вырезал что-то вроде ножа, обтесал с двух сторон, чтобы блеск от луны был, и на дорогу.
– А зачем, с подсолнуха – Славка с любопытством  уставился на Дежурнова.
– Видишь!  Молодо – зелено! – у  Дежурнова с озорством блеснули глаза
– Статья совсем другая в уголовном кодексе. За одно и то же дело разный срок светит. С ножом я бы в два раза больший срок схлопотал. Везде нужно держать ушки на макушке, старших слушать, самому мозгами раскинуть, прежде чем  что-то сделать.
 Мне тогда три года дали да на два в  зоне раскрутился. На голову вертухаю самовар одел.
Ты бы видел, какой концерт был!
При этом воспоминании  глаза  Дежурного молодо блеснули и осветились  довольной улыбкой, собирая в гармошку небритое лицо.
– В то время за чифирок строго спрашивали, к наркоте приравнивали. Пачка чая  за валюту шла.
Братан в курсах был – две ходки до меня сделал.
В общем,  отоварил он меня неслабо. Прикуркулил   я чай и пользовался  по возможности. Делиться вроде бы как и не с кем было.
Так вот, пристроился я в сортире.
Самоварчик у меня знатный был. Банку из под горшка приспособил. Металл тонкий – одной газеты для запарки хватало.
Ну, значит,  развел я костерчик, подождал, пока вода закипит, и сыпанул полпачки чая. Еще с полминутки и чифирчик запарится.
 От нетерпенья у меня слюни потекли, а здесь, как на грех, виртухай заходит. Увидел меня, ногой по самовару шарах, аж брызги полетели.  Я самовар подобрал, одной рукой фуражку сбил, а другой остатки чифира ему на голову вывалил. Вот, комедия была.
Ментовская фуражка в говне валяется, глаза у мента по пятаку, уши, как вареники, а с них чайные нифеля  свешиваются.
Взревел он похуже медведя и пулей из сортира вылетел. Пришлось другой чифир запаривать. Благо, полпачки чая осталось и бумагой впрок запасся.
К вечеру меня в карцер наладили, но это пустяки, главное, чифирком попользовался и вертухая наказал. Мы, казаки, за себя постоять можем.
Залетевшая через окошко муха, громко жужжа, медленно покрутилась под потолком и уселась на край параши, прикрытой рванной, старой, цветной рубашкой. Славик соскочил с нар, на цыпочках подкрался к параше  и, взмахнув над ней рукой, со счастливой улыбкой, торжественно поднес к уху.
–  Попалась, голубушка, - ласково произнес  он  и, размахнувшись, со всей силы, бросил муху  на бетонный  пол,  шаркнув по ней ногой.
С чувством хорошо выполненной работы  вновь лег на нары, непринужденно подогнув колени, закинув нога за ногу, взглянув на наблюдавшего, за ним, Дежурнова.
Дежурнов тоже прилег, мечтательно уставившись на днище нар второго яруса. 
     - Мои прадеды присягали на верность царю батюшке, первого губернатора Дальнего Востока Муравьева видели, а с Геннадием Ивановичем Невельским в походы ходили Дальний восток осваивать.
     Границу русскую  с Маньчжурией и торговлю с Китаем налаживали. По Амуру  до Сахалина добрались. Заставы по Уссури и Сунгачу  возводили. В Приморье Рыбы, дичи было не меряно. Дед любил рассказывать про китайцев.
     Дежурнов закрыл глаза, вспоминая рассказы деда, перебирая в памяти старые, пожелтевшие  от времени, дедовы фотографии, где он запечатлен в полной казачьей форме,  с крестами  и саблей на боку. Была и прадедовская  фотография, но она не сохранилась.
– Где-то у моей сестры фотографии должны быть. С нашего рода она одна осталась, если меня не считать. Остальные – кто расстрелян, кто по  тюрьмам запропастился, кто просто умер, не дожив до старости.
Отцу с матерью чуть за пятьдесят было, когда они к Богу наладили, а Славка - братан, до  сорока не дотянул, - отравился стеклоочистительной жидкостью, когда закон о трезвой жизни вышел. Тогда тебя еще не было. 
Дежурнов приподнял голову и внимательно,  будто видя в первый раз, посмотрел на Славу.
– Вот время летит, а!  Вроде еще не жил, а уже четвертую ходку распечатываю.
 Дед мой у Колчака служил. Сотенным был. Говорят, лихой рубака. Отец тоже – чуть выпьет и за шашку. Соседнего борова с одного раза надвое развалил. А матери боялся.
Бывало выйдет во двор, шашку из ножен выхватит и давай рубить что ни попадя. Забор и калитку по два раза в месяц чинили, а мать выйдет на крыльцо, по имени назовет, сразу телком становится. Шашку в ножны и на сеновал. Тогда его лучше не трогать.
Так вот! После того как большевики Колчака разбили, дед собрал оставшихся казаков, забрали они своих жен и детей, прихватили некоторое имущество и ушли в тайгу.
Тогда в тайге привольно было. Обстроились, обжились. Перероднились между собой за столько лет жизни   вдалеке  от людей. А когда молодое поколение подросло, за образованием в город поехало, по ним и вычислили станицу.
Деда, и еще пять человек, в ГПУ расстреляли. Кого-то на каторгу сослали, а остальные так и остались в своем поселении.
Когда война с немцами началась, Сталин приказал выслать подальше всех неблагонадежных.
Древних старух и стариков оставили на месте, а остальных на Дальний Восток, который мой прадед осваивал. Раскидали кого куда, а мы как держались одной станицей,  так и поселились в трех километрах от города, на острове в междуречье.   Местечко Каменушкой названо было – слышал?  -  Дежурнов повернулся к Славику – В нашем же городе.
Потом - то город разросся и залив, отделяющий Каменушку, пересох, а тогда это было чудненькое местечко, в  пять квадратных километра.  Возле берега десятка три домиков и длиннющий барак для малосемейных.
Потом даже двухклассную школу и магазин построили. Мы в городе королями ходили.
Дежурнов поднялся, окидывая камеру загадочным, счастливым взглядом, с умиротворяющей улыбкой.
– Все боялись нас. Я то рожден здесь, на Каменушке, но казак, он всегда и везде казак. Хохлам нигде проходу не давали. Возле залива, или возле речки, встретишь, за руки, за ноги и в воду с крутого бережка. Выплывет – жить будет, не выплывет – царство ему небесное.
Наших, как самых отчаянных, на сплав леса определили. Не каждому под силу в резиновых сапогах, с багром,  по плывущим бревнам прыгать.  Смелостью, сноровкой, удалью и бесшабашностью должен обладать сплавщик.
Чуть не удержался, потерял равновесие на середине реки или перед заломом, - пошел рыбам на корм. Редко кому удавалось выплыть.
До нас на этой работе только бывшие зеки работали. Работа сезонная,  хорошо оплачиваемая. После зоны здесь можно было хорошо заработать и на ноги подняться для серьезного дела.
Когда я, после первой ходки откинулся, тоже на сплав подался.
После зоны, как на свет народился. Красота! Кругом просторы.
Гладь водяная серебром переливается, вдали скалы полыхают алым пламенем расцветшего багульника.
Над рекой белыми пушистыми котиками  верба принарядилась. У черемухи первые листочки стали появляться, прикрывая кисточки с набухшими почками, готовыми брызнуть белым цветом.
На северняке еще снег не сошел, а мы уже сок березовый пьем. А потом, как лес начнет одеваться, - дыши - не надышишься. Запахи такие – с ума сойти можно.  Вот, где настоящая свобода!
Дежурнов сел на нары, вынул из пачки сигарету и долго крутил ее, пальцами разминая табак.
– По ночам работали, чтоб вовремя  на пикет выйти, а там нас ящик водки поджидает.
Это такой стимул был, чтобы с весенней,  большой водой успеть весь заготовленный лес сплавить.
Ни водки, ни закуски не жалели. Сутки отдохнем и до следующего пикета.  Я три пикета прошел. На четвертом, по пьянке, с Красавчиком  повздорили. - Вместе на зоне тянули.
Красивый был, высокий парень с девичьим лицом. Как начнет волноваться, на щеках румянец появляется. Чисто баба! Но вор знатный  и себя в обиду не давал. Чуть что – за нож.   
Уже не помню, из-за чего все началось, но ткнул я его пикой в бок, чтоб не повадно было к казакам приставать.
Нас  на одном катере в город доставили. Его в больницу, меня  в милицию. На второй ходке мне семерик вкатили. Три года просидел, а потом власть  сменилась, амнистировали. Вышел на свободу, приехал в родной город и удивился. Жизнь совсем другой стала.
Казаки от хохлов отделились. Вновь  появились казачьи сотни во главе с атаманами.   
За один  стол хохла с казаком не посадишь, и это все при полной государственной поддержке, чтобы недовольное, русско – хохляцское быдло в узде держать.
Нагайки, кнуты, дубинки сабли, даже огнестрельное оружие разрешили, абы толпы недовольных было кому разгонять па правительственном уровне.
Смотрю, казаки по рынку с нагайками ходят, вроде как за порядком следят. Сообразил я,  и тоже решил повыпендриваться.
Мне – то их коллективизм ни к чему, я сам по себе.
Достал ментовскую фуражку, кокарды пооткручивал, пружину выдрал, козырек перешил,- вот тебе и казачий головной убор, сапоги кирзовые обул, цветную рубаху поверх брюк выпустил, ремешком перевязался и хожу как петух в курятнике с нагайкой по рынку,  мзду собираю.
Сначала роптали, так я, для отрастки, двоим в лоб кнутовищем щелкнул, сразу притихли.
Месяца два куражился, пока боевики-физкультурники власть ни перехватили.
Казаки на что крутые, а они покруче оказались.
Им что человеку, что цыпленку голову отвернуть - раз плюнуть. Много тогда народу полегло при переделе территориального влияния, потом и физкультурников как куропаток перещелкали.
Шальные деньги кровушку любят и в одних руках не задерживаются.
Дежурнов чиркнул спичкой и, пыхтя принялся раскуривать отсыревшую сигарету.
-Тогда и я под разборку попал, - на третий срок раскрутился.
– А сейчас  за что замели? -  заинтересованно спросил Славка, ожидая интересный рассказ, осваивая тюремный жаргон.
Дежурнов задумался, затем улыбнулся каким-то своим  мыслям и проговорил,  глядя на Славу.
– Сам себя перехитрил. Думал шибко умный и вляпался, как кур во щи.
Ты должен знать стеклянный магазин напротив парикмахерской. В нем когда-то Универмаг был. Славик закивал головой
– Знаю!
– Богатый магазин. А главное на первом  этаже золото.
Месяц присматривался к нему. И так и этак, и вокруг обойду. Для гоп - стопа староват стал, да и рецидив.
- Как где-то, что-то подобное – сразу ко мне.  Вот и решил сменить специальность, тем более, что она самая модная в настоящее время.
Воры в законе страной правят!
В общем, долго вокруг него болтался, пока созрел кое какой план.
Навела на мысль наружная, входная дверь, поставленная еще при Совдепе, с толстыми  стеклянными филенками, утыканными датчиками сигнализации.
На вид  была довольна прочная и надежная, но одно стекло отошло от металлического каркаса и при движении свободно позвякивало. Я прикинул, и решил увеличить  свободный ход. 
Два раза в день, потихонечку, отколупывал цементированную  замазку стальным приспособлением, расклинивая филенку деревянным клинышком.
Чем больше уходило времени на подготовку, тем увлекательней и интересней становилось жить, и уже не конечный результат, а даже сам процесс будоражил кровь.
Дежурнов встал и прошелся по камере, возбужденный воспоминаниями и довольный тем, что у него есть внимательный слушатель, который может по достоинству оценить его находчивый и изворотливый ум.
–То рыжъе, которое находилось в магазине, я уже считал приватизированным и на каждого покупателя золотых изделий смотрел как на собственного грабителя. 
Дежурнов  прикурил от искуренной сигареты и, метко бросив бычок  к параше, увлеченно продолжил.
– Чтобы  не раздражать не себя ни других, два дня, перед делом, в магазине не показывался.
За день, до назначенного срока, с рогатки разбил фонарь, над входной дверью, чтобы не слишком выделяться на свету, надеясь на нерадивого хозяйственника.
В последствии оказалось, что я был прав и дверь была освещена  только слабым светом из помещения.
Теперь начиналось самое интересное. – Дежурнов  привычным движением ловко стрельнул сигаретой в сторону параши и улегся на нары, заложив руки за голову.
–  Ночка  выдалась  как по заказу – темненькая. Тучки  звездочки  заслонили и они лишь изредка, то тут, то там заискрятся тусклым светом  и снова темно, как у негра…
Добрался я потихонечку до двери, вынул расклинивающий клинышек, прикрепил нитку жвачкой к металлической  планке двери с таким расчетом, чтобы тяжелая гайка, выкрученная с рельсы железнодорожного полотна, привязанная к нитке, находилась как раз против датчика сигнализации, а нитку от гайки протянул  через дорогу, к стоящему напротив дому.
Оттянешь гайку от филенки, а потом  резко нитку отпустишь, гайка бьет по вибрирующему стеклу, передовая тревожный резонанс датчику.
Только после четвертого удара сработала  сигнализация, звонкой, призывной трелью нарушая тишину, раздвигая мрак неосвещенных улиц и поглощаясь темнотой.
Как только послышался звон, я за нитку потянул посильней, она отклеилась от жвачки, и я всю свою механику подтянул к себе.
Минуты через две угрожающий вой сирены разбудил спящий город и к магазину, вплотную, подъехала милицейская «Волга», украшая себя, и близлежащую местность, разноцветными бликами  меняющихся  огней.
Я с удовольствием наблюдал за их суетой, как они обследовали все подступы к магазину и сам магазин. Слышал, как они по рации, переговариваясь, высказывали мнение о неполадке с электричеством.
Все разыгрывалось как по нотам. Как только с пульта отключили сигнализацию и менты уехали за хозяином, я огляделся вокруг, подождал минуты две, с трудом сдерживая себя, перешел дорогу в метрах двадцати от магазина, еще раз прислушался  и подошел к двери.
Сильным ударом молотка с первого раза разбил стеклянную филенку первой двери, затем другую во второй, забежал в магазин, разбил три витрины с рыжъем, собирая в кучу драгоценный металл, улаживая в пакет.
Все это заняло не более трех минут и происходило словно во сне.
Так же, не суетясь, вышел из магазина и растворился в темноте.
Славка восторженно слушал Дежурнова и чистые, ясные глаза выражали все оттенки состояния души - ожидание, тревогу, удивление, восхищение.
В это время Дежурнов для него был примером для подражания, и он не задумывался  о том, что в то время сам мог  стать его клиентом при гоп-стопе, без какой либо уверенности о материале изготовленного ножа, грозившего безопасности жизни.
Он смотрел на него с восхищением юнца, представшего перед мастером.
 – Это ж надо все предвидеть, рассчитать. А вдруг бы они кого-то оставили?
– Не оставят. У них за смену от двух до десяти сработок, на каждую ставить – ментов не хватит.
Да в зоне тебя всему обучат. Через три года будешь знать не только тонкости ментовской работы, но и весь уголовный Кодекс, как таблицу умножения, но  этим нужно уметь пользоваться, а то мы привыкли – тяп-ляп, вот нас и метут.
Дежурнов сел на нары и задумчиво уставился на Славку.
– И ростом вышел и лицом, как говорил Высоцкий, но у каждого своя судьба и ее ни обойдешь и ни объедешь. По малолетке тебе много не дадут, но  ты мог  и этого не получить, если бы не наши волчьи законы.
 – А Вы-то как попались? То есть, как замели?  - поправился Славка, впитывая в себя уголовный жаргон.
– Как всегда – по глупости. Пальчики  на планке каркаса двери оставил и жвачку. А в милиции на меня три детективных дела заведено, вот и вычислили.
Дежурнов встал, подошел к проему двери и принялся ерзать спиной по косяку, расчесывая спину.
– В баньку бы сходить, да чифирочком побаловаться. Два месяца толком не умывался, а ведь у меня и сейчас хаза есть, в которую менты не въезжают. Там и чифирок и водочка. Погулять что ли напоследок. Лет шесть мне светит, а в моих годах, с моим туберкулезом, это равносильно пожизненному заключению.
– А сколько Вам лет? -  спросил Славка, прикидывая возраст сокамерника, выглядевшего на шестьдесят.
– Через неделю сорок пять будет – подсчитал Дежурнов, удивляясь своему открытию.
– Однако дата круглая и надо бы отметить.
Пришедшая идея  хмелем ударила в голову. Разные мысли, и планы проносились со скоростью света, обрастая комом реальных возможностей, сопоставляясь со степенью риска.
Его отсутствующий взгляд смотрел сквозь сидящего Славика и, сосредоточившись на безграничном пространстве, искал предметы заслуживающие внимание, отбрасывая в бездонную пропасть воображения все ненужное.
Вскоре у него созрел ясный и простой план побега. Нужно только выбрать подходящее время, когда в отделе будет меньше народа, а один из дежурных, как всегда, уедет на ужин.
Обдумывая детали, он нервно заходил по камере, прислушиваясь к настороженной тишине. Падающий из окна свет привлек его внимание.
Подтянувшись за прутья решетки, он выглянул в окно  и по тени, падающей от угла здания, определил примерное время, сопоставляя  с расписанием работы отдела, согласно дням недели. Сегодня пятница, значит, как всегда по пятницам ментов после обеда в отделе не будет, а  соберутся только  в девятнадцать часов на инструктаж проведения рейда, по линии одной из каких-либо служб.
Следовательно, самое идеальное время побега с  семнадцати, до восемнадцати тридцати, когда большинство сотрудников занято личными заботами. Значит, время еще есть. 
Дежурнов сел, уставившись  на притихшего Славика.
– Меня ж понятым на собственную кражу взяли – продолжил он свой рассказ. -  Много ли в третьем часу ночи людей  на улице, а здесь я канаю.
Я то, как увидел свет фар, сумку с рыжъем сбросил, а менты мне так вежливо – Пожалуйста, будьте добры, проедем с нами,  понятым будете, мы Вас потом куда угодно довезем.
 Сначала я, конечно, сдрейфил, а потом самому интересно стало.
Привезли меня обратно в универмаг. Хожу по магазину, наблюдаю, прислушиваюсь, о чем говорят, смотрю, что делают.
 Жвачку мою нашли и в пакетик сколупнули, а вот насчет стукалочки не догадались.
Когда список похищенного составили, так я настолько прибурел, что чуть было копию не попросил.
Через неделю меня взяли за нарушение режима проживания.
Я под надзором и после двадцати двух часов из дома выходить нельзя – подписку давал,  а здесь в три часа ночи по городу шастаю.
И пальчики мои нашли там, где не положено, но я на кражу не колюсь – был понятым, может где и наследил. Только это все временно. Следак  жвачку на экспертизу в краевой центр отправил, -  это он говорил, когда я документы подписывал, а как только экспертиза придет – мне крышка, по максимуму пойду.
Дежурнов достал из-под нар тощую, тряпичную сумку, называемую в преступном мире  майданом, вытрусил на нары содержимое, попробовал на разрыв сменные трусы, отложив их в строну, вынул из носков спичечный коробок и выложил из него несколько больших и малых таблеток.
–  Так вот, глядишь,   и чахотка полезную  службу сослужит, – с невеселой усмешкой  проговорил он, растирая таблетки алюминиевой ложкой, ссыпая полученный порошок на разложенные трусы.
 – Пожалуй,  маловато будет, может у тебя какие колеса завалялись? -  спросил он, поглядывая на Славу.
– Да нет! Они мне, как-то, ни к чему.
Дежурнов оценивающим взглядом посмотрел на кучку и стал осматриваться по сторонам.
Все стены камеры были отделаны под «шубу» - это когда штукатур смешал цементный раствор с крупным кварцевым песком, и мастерком, как попало, наляпал на стены и забыл разровнять.
Так все стены и остались в буграх и ямах, на которых ничего не напишешь, не нарисуешь, не соскоблишь.
– Славик! Ты, по-молодецки, нацарапай с потолка  побольше пыли -  передал Дежурнов ложку Славику, а сам занялся майданом.
Славик с энтузиастом стал шкрябать ложкой по потолку,
Набрав  жменю нашкрябанной штукатурки, он перемешал ее с лекарственным порошком, сложил образовавшуюся смесь на краю нар и, обратившись весь в слух, принял позу хищного животного.
В помещении, и на улице, стояла идеальная тишина.
Теперь Дежурнова было не узнать.
Из маленького, сморщенного безобидного старичка он превратился в хищного, злого лешего.
Все его тело было сконцентрировано, словно сжатая пружина. В глазах стоял отталкивающий, недобрый блеск.
Словно механическая, заводная кукла, он  медленно оторвал нижнюю полоску рубашки, ссучил ее в веревочку и,  протолкнув в шнуровое отверстие ботинок, накрепко завязал в двух местах. Затем,  проверяя надежность обуви,  несколько раз приседая, прошелся по камере, порылся в своем майдане и, переложив из него что-то в карман, посмотрел на Славика:
– Все! Теперь можно. А ну-ка, встань – попросил он Славика и, подойдя поближе, похлопал его несколько раз по плечу, оценивающее прикинув снизу вверх.
– Так! Бредня примерно твоего роста, значит,  будет находиться примерно здесь, – протянул он руку  к косяку двери, а затем сильно, ногой стал стучать в дверь.
 – Начальник! Дай что-нибудь от живота, а то кишки выворачиваются и в голове боль адская.
Прислушиваясь в тишину, он вновь забарабанил в дверь, повторяя просьбу несколько раз, пока не услышал жесткий скрип открывающейся двери.
– У кого что болит? -  спросил помощник дежурного, оставшийся один в дежурной комнате.
– В третью камеру подойди – крикнул Дежурнов.
Бредня, не закрывая дверь, неохотно вернулся в дежурку и открыл полупустую аптечку со стоящими пузырьками йода, марганцовки, нашатырного спирта.
В углу, отдельно, лежало две упаковки с бинтами и длинный резиновый жгут, на котором сверху покоилась  пустая упаковка из-под аспирина, таблетки которого являлись универсальным лекарством от всех болезней подследственных.
– Заколебал этот Дежурнов – чертыхался Бредня, переворачивая аптечку  – Все знают, что туберкулезник, так еще и мальца в камеру подсадили.
Наконец,  он нашел какую-то таблетку, закатившуюся  за пузырьки, разломал ее пополам, чтоб было  от живота и от головы, и понес в камеру.
Равномерные  шаги, гулко отдаваясь в пустом коридоре, заканчивались  металлическим, жестким скрежетом отпирающихся запоров и жалобным скрипом открывающейся двери.
Бредня  только приоткрыл дверь и протянул руку, как в его глаза вонзились  тысячи осколков  мелкого хлама, острой резью распространяя  боль по всей  голове, до самого затылка.
Вокруг что-то хлопало, шумело. Кто-то сбил его с ног, и наступила  пугающая тишина, от которой еще больше зарезало в глазах.
На ощупь, медленно передвигаясь по стенке, он вошел в помещение дежурной части, включил тумблер тревоги и, под тревожное завывание сирены, набрал на диске телефона – 03.


Прошелестев травой по обочине, машина остановилась перед крутым подъемом, ограничивающим видимость спереди и изгибом дороги, заслоненным  сооружением путепровода, сзади.
Это было одно из  идеальных мест, при контролировании въезда и выезда автотранспорта из города, а также при перекрытии трассы федерального значения, при оперативной работе.
Кузнецов вышел из машины, достал с заднего сидения бронежилет, накинув его на себя привычным движением, а сверху одел легкую, милицейскую куртку с лейтенантскими погонами.
Вынув пистолет из кобуры, передернув затвор, загоняя патрон в патронник, он поставил его на предохранитель и сунул под ремень, за спину, поскольку при задержании рука преступника, или правонарушителя, самопроизвольно тянется к кобуре.
– Прикрывать будешь, Григорьевич! – бросил он, выходя на дорогу, останавливая машину, идущую со стороны города.
Ватрушев, окинув взглядом сектор обстрела, откинул приклад десантного автомата, громко лязгнув металлом затвора, принял положение для стрельбы стоя, укрывшись за машиной с проблесковыми маячками, наблюдая как уверенно, по-хозяйски, Кузнецов требовательным жестом милицейского жезла останавливает автотранспорт, проверяет водительские документы и содержимое багажника. 
Ближе  к вечеру, кроме транзитных, на дорогу выехали любители,  и вскоре на обочине скопилось около десятка машин и Кузнецову пришлось ограничиваться лишь визуальным наблюдением за салоном и багажником, проверяя кузова грузовых автомобилей.
Постепенно, вместе с надвигающимися сумерками, поток машин стал уменьшаться до одиночных и Кузнецов, прохаживаясь вдоль дороги, отгонял веточкой назойливый гнус, стремившийся попасть на слизистую оболочку глаза, и когда это удавалось, к глазам словно прилаживались раскаленным прутом, и потом долго приходилось растирать их руками до появления слез, выполняющих роль примочек.
Стоя возле машины, Ватрушев ощущал тот же дискомфорт, шлепая себя  по лицу и другим открытым участком тела.
Нестройный  комариный писк стоял над  головой, облюбовав  открытые уши и резкий, завывающий звон, уходящий в темноту, означал очередную неудачную попытку попробовать вкус крови, действовал  на натянутые нервы. Кузнецов подошел к машине.
– Темнеет. Пока луна не взойдет, будешь возле меня держаться, чтобы вовремя реагировать на ситуацию.  Все таки их четверо, и при оружии.
Кстати, ты машину водить умеешь? 
– Знаешь, как то не довелось. Во времена молодости не нужно было, а теперь и подавно.
Ватрушев достал беломорину, а Кузнецов включил рацию.
– Тюльпан один, я тюльпан три, прошу на связь!
–  Я тюльпан один - слушаю.
– На пост номер четыре требуется бронежилет, как поняли – прием!
– Понял! Требуется бронежилет  - ждите.
– До связи!
Из-за поворота, брызнув светом фар, выскочила легковая машина, в миг, осветив спешащего через дорогу с поднятым жезлом Кузнецова, словно нарисованного на картинке с пейзажем, выхваченного светом автодорожного  полотна.
Ватрушев, бросив недокуренную папиросу, принял стойку для ведения огня. Машина, взвизгнув тормозами, остановилась в десяти метрах, вывернув на обочину, словно проверяя выдержку и реакцию милиционеров.
Осторожно, готовый к любой неожиданности, переложив жезл в левую руку, Кузнецов подошел к водительской дверке, взяв руку под козырек
– Старший лейтенант Кузнецов, ваши документы!
– Вольно,  Кузнецов, не напрягайся, – шутя,  проговорил Боровой, выходя из машины.
– Как обстановка?
–  Приближенная к боевой, но пока все тихо.
– Да! Комариков у вас здесь хватает, – проговорил Боровой, хлопая себя по шее.
– Так болото и озеро рядом, есть где плодиться,– бодро проинформировал  Кузнецов, довольный посещением.
Боровой был одним из самых уважаемых, из руководства.
Всё происходящее он воспринимал с юмором, никогда не повышал голоса и принимал чужые проблемы как свои собственные. Ему платили тем же и все его просьбы исполнялись безукоризненно, в назначенные сроки, имея силу приказа, а любое замечание воспринималось на уровне строгого выговора.
– Ну что Ватрушев - живой?
– Так точно товарищ майор!
Боровой подал руку Ватрушеву, осмотрел позицию.
– Ты Кузнецов хоть и командир взвода ДПС, но в этой ситуации твоя задача преследовать преступника на машине, а не махать жезлом.
А ты капитан, на дорогу сильно не выходи, держись ближе к обочине. Я думаю останавливаться у преступников, особого резона нет. Не для того они убегали, чтобы добровольно сдаться, хотя чем черт не шутит, когда Бог спит. Нужно быть готовым ко всему. Я вам ещё человечка, для подкрепления, подошлю.
Махая перед собой руками, отгоняя кровожадных насекомых, Боровой сел в машину.
– Сильно не геройствуйте, но и будьте осмотрительны. В случае обнаружения стреляйте на поражение.
Все четверо рецидивисты и малолетних, среди них нет, водителей тоже.
– Всё ясно товарищ майор!
Дверь закрылась и машина, развернувшись по милицейски за один приём, ушла по направлению к городу.
– Меняемся ролями?
Кузнецов снял бронежилет и передал его Ватрушеву, принимая его автомат.
– Документы проверять не будем, ограничиваясь осмотром салона и багажника.
На небе всё ярче разгорались звёзды и выглянувший, из-за горизонта, краешек луны разрисовал дорогу поперечными тенями стоящих, на обочине деревьев. Кузнецов с Ватрушевым, спрятавшись в салоне машины от назойливых насекомых, поглядывали в зеркало заднего вида.
– Непонятно, о чем люди думают когда бегут? В городе не спрячешься, в тайге даже осенью не прокормишься, не говоря о начале лета. Если продать себя в рабство дикой бригаде по заготовке леса,- характером не подойдут, перережутся по дури.
Кузнецов достал из-за спины пистолет и стал пристраивать в жёсткую, кожаную кобуру.
– Выходит, если поедут, то с заложником?
– Выходит так. Хотя в наше время водить автомобиль учат с детства, а чему научился в детстве - это навсегда.
Ватрушеву вспомнился один из эпизодов своего детства в детском доме, когда один из старших мальчишек научил броску через себя, и этот единственный приём очень помог ему в жизни.
Потом он усвоил приемы самбо и карате, но этот приём у него самый коронный.
- Пожалуй ты прав.
В это время зеркало заднего вида полыхнуло светом и, Ватрушев быстро открыв дверь, выбежал на дорогу. Следом за ним вышел Кузнецов, держа на уровне пояса свисавший автомат, снятый с предохранителя, готовый в любое мгновение открыть огонь.
Водитель не стал играть на натянутых нервах и автомобиль, шурша резиной по гравийной бровке, остановившись возле Ватрушева, потушил фары.
Наблюдение со стороны Кузнецова затруднялось тем, что в иномарке водитель находился с правой стороны, и выходило так, что Ватрушев, заслоненный автомобилем, находился вне зоны видимости.
– Придётся к машине подходить вдвоём – прикинул Кузнецов, выходя на дорогу.
Постояв некоторое время, обдав едким дымом, автомобиль, развернулся в сторону города и проехал мимо Кузнецова, выхватив из темноты две фигуры в милицейской форме, стоящих у обочины.
Щёлкнув предохранителем Кузнецов пошел навстречу.
– Привет Михалыч! – услышал он голос Синенко Виталия, подходившего с автоматом в руках, вместе с Ватрушевым.
Симпатичный, выше среднего роста, всегда с доброжелательной улыбкой, инспектор уголовного розыска, капитан милиции Синенко был душой всего отдела.
Сам писал стихи, сочинял музыку и, играя на гитаре, исполнял свои песни в тесном кругу друзей, стесняясь показать свой талант более широкой аудитории.
При случае рассказывал о своей службе во Вьетнаме, с огорчением вспоминая назначение «Черных тюльпанов» и потерянных друзей.
За двадцать лет работы в Уголовном розыске, на его участке, контролируемом тремя сельскими участковыми, до перестройки была постоянная стопроцентная раскрываемость.
– Мент от Бога – так называли его не только сотрудники милиции, но и преступники, отдавая дань его высокому профессионализму и порядочности.
Позже, когда преступный мир  расширил свои границы, охватывая большую часть населения, разделенного на две категории – господствовать и выживать, показатель сошел до минимума.
– Вместе комариков покормим, – продолжал он, протягивая руку для пожатия, другой рукой хлопая себя по шее, успевая придерживать висящий, на груди, автомат.
– Куда денешься! – с удовольствием пожимая руку, проговорил Кузнецов, радуясь представленной возможности общения.
– Как там обстановка в отделе?
– Работают. Проверяют по всем возможным адресам, явкам, притонам, оставляют засады на квартирах, блокируют вокзалы.
Поставили в известность всю коммерческую, городскую охрану, передали в городских новостях приметы. В общем, обложили по полной программе.
Я сразу в оперативной группе был, потом в резервной, а теперь вот, к вам направили. 
– Как ты думаешь? – обратился Ватрушев к Виталию, открывая дверку машины, – они будут вместе держаться или разбегутся? 
– Дежурнов  волк – одиночка и ему вряд ли подойдет компания. А вот остальные, скорее всего будут держаться вместе.  По одному делу проходили, и держали их в разные камерах, так они наверняка соскучились.
– Двери открытыми не держите – возмутился Кузнецов, садясь в машину. – За ночь еще успеете комариков покормить.
Он взял, привезенный  Виталием, бронежилет и одел поверх куртки.
– Главное, живот защитить, - шутя проговорил он, вынимая сигареты.
– А кто у помощника пистолет похитил?
– А кто знает? –  Виталий устроился на заднем сидении, положив автомат на колени.   
- Дежурнову он как бы и не нужен,  а у тех троих и своего достаточно в тайниках.
Помнишь, в прошлом году в селе, прямо на крыльце своего дома расстреляли коммерческого директора.
– Это  того, который два вагона зерна дважды продал?
– Да нет! Бывший директор откормочного, племенного совхоза, приватизировавший  племенных бычков, сбывая их где-то на стороне, помимо заключенных договоров. Да ты, Михалыч, был на месте происшествия.
– Это который сам весом под два центнера?
– Точно!
– Помню! На белой иномарке приехали и тридцати патронов не пожалели, в упор весь автоматный рожок всадили.
– Так такого борова завалить и этого мало. Скорая приехала – еще живой был.
–  Вот по этому делу они и проходят. С ними только работать начали, а они в бега – проинформировал Синенко.
Зеркало заднего вида, брызнув ярким светом, осветило лица сидящих на заднем сидении и в туже  секунду захлопали дверки машины,  выпуская Синенко с Ватрушевым на ожившую дорогу. Через пару минут они возвращались назад, делясь впечатлениями.
– И откуда у людей такие деньги?  Я всю жизнь на государство проработал, до капитана дослужился, а концы с концами свести не могу, а ведь кому-то  нужна была эта самая перестройка?   Какие были сбережения, все отобрали. Как начал Горбачев, со своими  денежными реформами, - помнишь курьез с пятидесятками, так волнующий резонанс не может остановиться до настоящего времени. Что-нибудь да придумают, чтоб последнюю копейку отобрать. 
     Все дерьмо повсплывало при этой «Бархатной революции», прибирая к рукам все государственные ценности. Инфляция  рубль раздула до тысячи, заставляя лопаться  приватизированные  банки, как мыльные пузыри, загоняя народ в нищету.
     Еще при Советской власти мне удалось скопить восемнадцать тысяч, на которую можно было «Волгу» купить, так этих денег хватило на пять булок перестроечного хлеба. О чем государство думает – не понять?
– Григорьевич! По моему ты заговариваться стал. Ты про какое государство говоришь? Если про то, что ограничено рамками  кремлевской стены, то такие как мы там не предусмотрены, а другого государства попросту  не существует.
Вся русская земля, со всеми ее недрами и  национальными достояниями, разделена на куски и отдана  на откуп предприимчивым бизнесменам. И заметь – ни русским, а россиянам! 
Ты только прислушайся! – Чубайс! Мавроди! Черномырдин! Березовский!  Абрамович! – это только те, которые каждый день на слуху, а сколько их всего, подпитывающих русский чиновничий аппарат, идущий у них на поводу?
Они, в этой насквозь прогнившей стране своих детей не держат,  они их в цивилизованных странах воспитывают и приватизированные электростанции, рудники, нефтяные вышки передадут по наследству, заставляя работать уцелевшее, необразованное, опущенное русское быдло, присваивая себе высокие дворянские, русские титулы.
– Русский принц Абрамович! – Звучит?
– Господа офицеры! Прошу в машину, – позвал их заскучавший Кузнецов,  – хватит комаров кормить.
Ватрушев бросил под ноги искуренную папиросу и, тщательно растерев ногой, втиснулся в машину вслед за Синенко.
- А вы новость слыхали? – проговорил  Виталий – Чалую с Полуяном в кадры вызвали и посоветовали паспорта прихватить.
– Значит, контракт расторгнут  досрочно, – задумчиво проговорил Ватрушев. – Полуян пристроится, а вот Чалую жалко. Чем она кому-то не угодила?
– Григорьевич! Здесь как раз все ясно. У Чалой педагогическое образование и годков ей за сорок, а у Ткачевой юридическое и она наполовину младше, значит перспективней.
Вы думаете, Кормазов просто так в Управлении полторы недели ума набирается? Наверняка какую-то подлянку Чалой подложил, чтоб одним выстрелом двух зайцев убить   
- Чалую убрать  и Ткачеву приблизить.
Они оба, друг на друга, не ровно дышат, а Чалая, как бельмо на глазу, – что на работе, что в быту. Да и язычок у Ткачевой подвешан, дай Бог каждому, ее  только слегка подтолкнуть, а дальше она сама пойдет  и Кормазову еще фору даст.
Очередной проблеск  света выплеснул Ватрушева и Синенко из машины, навстречу ослепительно-яркому свету. Через минуту они уже усаживались на свои места.
– Если до утра не выловим, придется в Управление докладывать, а им по инстанции в Москву. Жалко начальника с Боровым. Отличные люди. Таких, в наше время, по служебной лестнице не продвигают, а здесь еще побег из-под стражи, – с сожалением проговорил Ватрушев.
– Я краем уха слышал, что нашего министра меняют, а новая метла по новому метет. Как бы под нее не угодили.
– Зарплату третий месяц не получаем, а за милицию, как утопающий за соломинку, держимся, – усмехнулся Кузнецов.
– Так мы ж менты в законе! На нас вся Россия держится, – убежденно выговаривал Ватрушев.
С левой  стороны ударил по машине, и пропал, яркий луч света, затем другого и, скрепя  тормозными колодками, со спуска, в сторону города, одна за другой  шли три машины с лесом.
Поравнявшись с милицейской, дизеля, словно просыпаясь от спячки, взревев, набирая полную  силу, уносились в лунную ночь к спящему городу.
– Ничего, Михалыч! Прорвемся!  Доживем до нового столетия, а там легче будет, – успокоил Синенко, прислоняясь к дверке и закрывая глаза.
– Небось рады, что обошлось, – посмотрел в сторону ушедших машин Кузнецов.
 – Растаскивают Россию, кто как может, а простому  русскому мужику никогда не везло из-за инертности и терпимости. Во все времена его учили смирению. Даже по религии – ударили по правой щеке, подставляй и левую, а на том свете сочтемся, должен думать он, полагаясь на Бога, очищая душу исповедью, пока не получил новый удар
– НЕТ БОГА! Оказывается нужно самому на этом свете построить новую жизнь, ведущую к светлому коммунизму, где он получит все по потребности, а трудиться будет по способности, нужно только какое-то время хорошо поработать и все перетерпеть.
И снова перед  ним замерцал свет в конце тоннеля. Вот он, почти рядом! А его хлоп по шее – дурачина ты, простофиля! Этот призрак коммунизма всего лишь мираж, и тоннель этот ведет в никуда!
Забрали  у него все, что было нажито посильным трудом, ободрали как липку и пустили по миру, как больную, ненужную собаку, выброшенную хозяином на произвол судьбы.
Помыкался он бедолага и снова пошел к Богу, находя утешение  и обретая смысл жизни на этой грешной земле. 
Белые придут  - грабят! Красные придут – грабят! А теперь еще бело-красно-голубые появились, совсем житья не стало. 
Стоим на пороге нового тысячелетия, а погрязли во лжи и нищете! Единицы кровососов разбухают от нашей крови, и когда они уже ее напьются? 
Не зря они пытаются протащить в  Думе закон о строительстве  собственной тюрьмы с последующим  пользованием. Чувствуют, что за все придется ответить, когда страной станет править государственный человек, а не чиновничий ставленник, с большими полномочиями и нулевой ответственностью. Дожить бы нам до этих дней!
– Ну, Михалыч! Тебе в пору сказки писать  - пошутил Ватрушев. - У меня тоже на эту тему рассказик имеется – начал он, чтобы скоротать время  и побороть одолевавшую дремоту:
 – Еще в начале пятидесятых годов Сталин  издал негласный уках партийным чиновникам, о содействии трудоустройством всех нуждающихся народов Союзных республик на территории России, с предоставлением  льготных условий.
В основном это касалось армян и грузин, большей частью практикующих на Дальнем Востоке.
Создавая бригады по 4-8  человек, они приезжали в Россию и через Райисполком  распределялись по совхозам и колхозам, обязывая председателей в добровольно-принудительном порядке обеспечивать работой.
В начале восьмидесятых годов, при строительстве колхозного гаража, в одной из бригад произошла ссора и одному из работников, единогласным голосованием, указали на  дверь.
Тот, не долго думая, назвался  бригадиром армянской строительной бригады и составил трудовое соглашение аккордной работы, по строительству свинарника в соседнем селе.
Поколесив по району, набрал бригаду из трех русских плотников, заключив с ними свой трудовой договор:
– Он, как бригадир, отвечает за все строительство в целом, включая обеспечение необходимыми строительными материалами, обеспечивает питанием и выплачивает по триста рублей,  в неделю, каждому.
Они же, проживая по месту работы, не отлучаясь ни по каким причинам, должны срубить свинарник за три недели.
Если уложатся в срок, - сверху каждому, по триста рублей  и ящик водки.
Довольные таким соглашением, мужики рьяно взялись за дело.
В то время рубль был дороже доллара   и для них это были огромные деньги.
В совхозе самый большой заработок сто двадцать рублей. А если кому удавалось заработать больше, – сразу приглашали нормировщика – расценки снижали, норму повышали.
Городскому, самому квалифицированному рабочему, разрешалось зарабатывать  до трехсот рублей в месяц, в противном случае его постигала та же участь с нормированием.
В общем, окрыленные большими деньгами, плотники уложились вовремя, выполнив объем работы за три недели.
На время приемки строительства заказчиком, бригадир попросил рабочих удалиться с объекта, чтобы не нервировать приемную комиссию, а когда они вернулись, увидели накрытый, шикарный стол с обещанным ящиком водки.
Бригадир искренне поблагодарил за отлично выполненную работу, высказав глубокое сожаление, что не сможет принять участие  в заключительном банкете, поскольку у него уже куплены билеты на родину, где его ждет большая, дружная семья.
Получив по триста рублей премиальных, они с благодарностью проводили его до дверей, заявляя, что  и впредь готовы работать под его руководством.
Два дня мужики «гудели» довольные заработком, а когда стали собираться по домам, нашли бригадирскую тетрадку учета, в которой были отмечены все расходы, связанные с работой и с затратами на банкет. Там было учтено все: -
Рублевые чаевые водителю, за своевременный подвоз материалов, затраты на питание, их заработок с премиальными.
 В конце каждого дня и каждой недели был подведен итог. В конце  записей стояло – итого расходов 4262 руб. Затем какая-то непонятная цифра 9082 отнимала цифру расходов и полученная сумма  - 4820 была обведена жирным, четким следом химического карандаша.
Они долго всматривались в эти непонятные, большие цифры, сознательно не желая верить, что их так сильно могли надуть. 
Надеясь, что в этих цифрах, все ж таки, кроется что-то другое, непонятное, они пошли в правление и убедились, что Агонесян – выплачено 45% от сметы строительства свинарника, в сумме 9082 рубля.
Куда только ни ходили потом  «русские армяне» за справедливостью, пытаясь обвинить бригадира в мошенничестве, но безрезультатно. 
Потом уже, чтобы унять нездоровые разговоры и домыслы, в верхах разрешили работу «русских армян» с аккордной платой 15-20% от сметы.  Тогда и сложилось определение русской символике Советского Герба:
- Всем богат Советский Герб  - есть и молот, есть и серп, хочешь жни, а хочешь куй, все равно получишь хрен!
– Что ты, Григорьевич, застеснялся! Начал, так и руби с плеча! – засмеялся Кузнецов.
– Хотя мы многого не знали, многого не понимали. Правильно говорят – о счастье и о здоровье  узнаешь тогда, когда его теряешь.
Как ни плохо жили, а о жилье, коммунальных услугах, электроэнергии, трудоустройстве, отдыхе, медицине, образовании, культуре, нищете - вопрос не вставал так остро. Простой народ за «быдло» никто не считал и контраст белого с черным не нарушался.
Кузнецов включил свет в салоне, снял фуражку, присматриваясь к прикрепленному к ней орлу.
– По всему видать, птица гордая, дворянских кровей. Ишь, как гордо головы держит, хотя еще не совсем оперилась. Всем хороша. Только вместо того, чтобы смотреть вперед, одна голова  смотрит налево, другая направо и, главное, обе в ожидании.
- Пройдет ли  очередная авантюрная уловка не популистского решения правительства, очередного побора?  И как сделать незаметно повышение цен на нефтепродукты при посевной, чтобы не расслаблять фермеров и сельскохозяйственных предпринимателей?
Бей своих, чтобы чужие боялись! 
 - Основной девиз этого хищника в настоящее время и, если он его не изменит, - пощипают ему перышки.
Воробей на что мал,  но и он защищается, не говоря уже о сороках – те мало того что заклюют, да еще и обгадят. 
Ждут люди Минина  и Пожарского, которые, опираясь на народ, сумеют победить великую Смуту Бархатной  революции, вернуть государству «прихватизированные» национальные  богатства  Земли Русской, веру православную и, опираясь на русскую культуру, дадут достойную жизнь всему многонациональному народу нашей, Русской страны. Другого не дано. Иначе нас превратят в необразованное, постепенно вымирающее, в липких «Чубаевских щупальцах», быдло.
Кузнецов одел милицейскую фуражку и выключил свет.
Мгновенный мрак, окутавший салон, быстро расходился, еще больше вырисовывая звездную, лунную ночь, тишину которой нарушал ритмичный  стук колес железнодорожных вагонов длиннющего  порожняка, проходившего через равные промежутки времени, глухо повторяясь в пустотах путепровода.
Яркий неоновый свет луны лишь только склонился к западу, а горизонт востока уже зазолотился светлым пятном.
Легкий, незаметный ветерок пригонял матовые, полупрозрачные облака тумана из ближайших озер и они лениво, словно нехотя, переползали через дорогу, цепляясь за асфальт, клубясь в придорожном кустарнике, расплываясь по лесу сказочным миражом.
Говорить уже ни о чем не хотелось. Сладкая дремота медленно одолевала всем телом и, вскоре до Кузнецова стало  доноситься легкое похрапывание.
- Ну вот, – подумал он о Ватрушеве, наблюдая за ним в зеркало заднего вида. – Жалуется на  бессонницу, а сам, откинув голову, сопит как младенец.
Чтобы не уснуть самому, он стал обдумывать свои нерешенные проблемы, загоняющие его в долги, отыскивая  выход из создавшегося положения.
Постепенно веки наливались свинцом, и тяжелая голова все ниже и ниже склонялась к рулевому колесу.
Стукнувшись лбом, он открыл глаза, оглядел спящих товарищей и потихоньку вышел из машины, легко прикрыв за собой дверь.
Побродив по колено в тумане, махая руками и ногами, закурил, разгоняя остатки навязчивого сна. 
Со стороны города  послышался звук работающего двигателя приближающейся машины.
– Русская идет – удовлетворенно подумал он, осторожно открывая дверку, привычно, на ощупь, включая сигналы проблескового маячка.
Вооружившись светящимся жезлом,  перешел на другую сторону дороги, навстречу выплывающей, из тумана, машине.
Меняющийся,   красно-голубой мерцающий свет выхватывал  Кузнецова в милицейской форме, с поднятым светящимся жезлом, похожего на статую сказочного Щелкунчика, стоящего в тумане  с поднятой саблей.
Пораженная необычной картиной, машина взревела, набирая обороты, поднимаясь на подъем, подминая под себя стелющийся туман, стремясь как можно быстрее проскочить опасный участок, не обращая внимания на усиленные сигналы остановки.
Не теряя времени, Кузнецов бросился к машине.
– Тревога – крикнул он, усаживаясь за управление, на ощупь отыскивая замок зажигания, медленно прокручивая  маршрут неподчинившегося автомобиля.
В конце подъема есть одна полевая дорога, примыкающая справа, ведущая к дачным участкам, которая может осложнить преследование. Преследуемый УАЗ 469 легко уйдет по бездорожью.
Зарычав на нерадивого водителя непрогретым двигателем, машина нырнула в туман, освещая  дорогу желтыми, противотуманными фарами, прорезающими ватную белизну двумя столбами матового света.
Выскочив на подъем и увидев удаляющийся свет машины, Кузнецов облегченно вздохнул.
– Приготовиться к бою! – дал он команду и без нее  готовым ко всему офицерам.
Расстояние  между автомобилями быстро сокращалось, и они, друг за другом вынырнув из туманной зоны, четко предстали на проезжей части, имеющей небольшую ширину однорядного, двухстороннего движения.
Переключающийся свет фар с ближнего на дальний, завывающий вой сирены и мерцающий, бьющий по глазам красно-голубой свет маячка, ошеломляюще действовал на водителя впереди идущей машины. 
От отчаянья, чтобы не дать обгона, он бросал свой автомобиль из стороны  в сторону, загораживая дорогу, пытаясь сбросить милицейскую машину с полотна проезжей части.
Как только Кузнецов выворачивал влево, с правой стороны открытого окна вел автоматный огонь Синенко,  успевающий расстреливать по 2-3 патрона, как только выворачивал вправо,  стрелял Ватрушев, осыпая  гильзами крышу своей машины.
– Берегите патроны! -  прокричал им Кузнецов, боясь, что такими темпами погони, они вскоре окажутся без оружия.
Наконец, впередиидущая машина  резко сбавила скорость, ткнулась бампером в кювет и остановилась.
Кузнецов, пристроившись рядом, остановил машину и пока вынимал ключи зажигания, выключал сигнализацию, открывал дверку, на ходу  расстегивая кобуру, вынимая пистолет, Синенко с Ватрушевым уже кричали где-то в стороне от дороги, сопровождая слова хлесткими, автоматными  очередями.
Кузнецов обошел брошенный автомобиль, ткнул ногой простреленное переднее колесо, заглянул под днище машины и открыл переднюю водительскую дверку.
– Дяденька! Не стреляйте! – услышал он испуганный, почти детский голос, исходящий из бесформенной, серой кучи внизу, возле  водительского сидения.
– Выходи! – приказал  Кузнецов.
Куча зашевелилась, принимая облик юноши в солдатской форме, с перекошенным от страха лицом. 
– Ты как сюда попал? – спросил удивленный  Кузнецов, не ожидавший такого превращения.
Солдатик стоял, озираясь по сторонам, потеряв дар речи, словно затравленный зверек, неожиданно попавший в западню. Кузнецов  завел ему руки за спину и одел наручники.
– Присядь пока – качнул он дулом пистолета в строну обочины.
Солдатик присел на обочину кювета, не отводя глаз от завораживающего оружия, способного выстрелить в любое время и причинить массу неприятностей. Кузнецов присел рядом с задержанным, в ожидании товарищей, обращая взор на восток, откуда еще недавно доносились звуки стрельбы.
Показавшийся краешек солнышка полыхнул ореолом радужной зори, извещающей о начале нового, чудесного, земного дня, потушив все звездочки на небе, заставляя померкнуть нерасторопную луну, не успевшую вовремя спрятаться за горизонт.
– Ты кто? – первое, что пришло на ум, спросил Кузнецов. 
– Солдат – обреченно проговорил мальчишка, косясь на пистолет.
Кузнецов, проследив за его взглядом, убрал оружие в кобуру. 
– Куда ехали?
– В часть.
– Зачем убегали?
– Машину угнали, боялись, что поймаете.
– И сколько вас?
– Не знаю – умоляюще прошептал он, отведя взгляд.
Недалеко послышались покрикивающие  голоса и, пробираясь сквозь придорожный кустарник, на дорогу вышли два здоровенных парня в наручниках, одетых в солдатскую форму.
Позади, неторопливо, шли милиционеры.
– Что за маскарад? – недоуменно спросил Кузнецов, подходя к ним.
– Сейчас узнаем!
Синенко  с Ватрушевым произвели обыск у своих подопечных, вынув из внутренних карманов документы.
– В расставленные силки залетели чужие птички – проговорил Синенко, рассматривая военные билеты.
– А номера на машине гражданские.
– Так, говорит, угнали – Кузнецов кивнул в сторону солдатика.
– Бугаи здоровые, кровь с молоком, вот и решили, не обманывая природу, воспользоваться услугами городских шлюх.
Их воинская часть стоит отдельно, в восемнадцати километрах от города, так они еще с собой водителя берут, чтоб возвращаться было удобней.
– И сколько раз вы проделывали такие трюки? – спросил Кузнецов, поглядывая на военных.
Поднявшееся, над горизонтом, солнышко, послало на землю свежий ветерок, заставляя зябко пожимать плечами легко одетых солдат, присевших на обочину, тесно прижавшихся друг к другу, пытаясь согреться общим теплом.
Не отвечая, они усиленно тряслись, изображая холод, соображая, что можно сделать в этой ситуации, чтобы выйти с минимальными потерями.
Чтобы  не тратить времени Ватрушев пошел останавливать подъезжающую машину. Синенко вынул из планшетки Кузнецова лист бумаги и,  пристроившись возле солдат, стал записывать объяснения.
Кузнецов, подсчитывая сколько эпизодов нераскрытых угонов уйдет в военную прокуратуру, подошел  к своей машине и включил рацию.
– Тюльпан один, я тюльпан три, прошу  на связь!
– Тюльпан один слушает!
– Есть три места. Нужен транспорт. Нужен водитель. Как поняли? – Прием.
– Понял! Транспорт на три места. Водитель. До связи!
Через полчаса, гремя рассохшейся  деревянной будкой, оббитой листовым железом, подъехал автозак с инспектором ДПС – старшиной милиции Синяковым.
– Угнанную технику надо отогнать в отдел – показал на угнанную машину Кузнецов.
Синяков обошел машину, постучал по спущенному колесу.
– Разрешите поруководить, товарищ старший лейтенант?! – обратился Синяков у Кузнецову
– Руководи – разрешил он.
– Кто из вас водитель?  - спросил Синяков, подходя к солдатам.
– Я водитель – неуверенно проговорил один из  них.
- Встать, когда с вами старшина разговаривает! – прорычал Синяков, нагоняя страху.
Солдатик встал, покачиваясь на неровной почве, балансируя связанными, за спиной, руками.
– Кругом!
Солдат повернулся кругом, Синяков достал ключ и снял с него наручники.
– Замерз – посочувствовал  он ему.
– Так точно!
– Есть шанс согреться. Заменишь пробитое колесо. Да не дури!  Любое подозрительное движение будет расцениваться как попытка к побегу. Стреляю без предупреждения. Первый выстрел в тебя, второй вверх – понятно? 
– Так точно, товарищ старшина!
– Тогда действуй.
Солдатик, разминая затекшие руки, полез в машину за инструментом, а Синяков подошел к офицерам.
– Хотите хорошую новость? Троих  беглецов взяли в гараже, куда они пришли за оружием, закопанным в подвале.
Изъяли  три пистолета Макарова, автомат, патроны, несколько гранат. Все трое уже сидят по камерам и хотя Дежурнова не нашли, все наружные посты снимаются.
Всем сменившимся предоставляется отдых до пятнадцати  часов. В пятнадцать совещание в кабинете начальника. Прийти с готовыми рапортами о проделанной работе.
– Василий Григорьевич! – обратился Кузнецов к Ватрушеву – Как старший группы напишешь один рапорт на всех, чтоб не повторяться.
– Естественно – проговорил Ватрушев, вставляя любимое слово начальника отдела.
–Тогда, что мы стоим, теряя свое личное,  драгоценное время.
Кузнецов подошел к Синякову:
 – Тебе помощь нужна? 
– Какая здесь помощь, запаску поставим без проблем.
– Ты долго еще копаться будешь? – накинулся он на солдатика, с ужасом взирающего на  прикрученное, сзади, запасное колесо.
Уловив в его взгляде животный страх, Синяков посмотрел в сторону  запаски и у него под фуражкой зашевелились волосы.
Запасное колесо было прострелено в девяти местах.
Металлическая, задняя дверь вентилировалась семью аккуратными отверстиями от автоматных пуль. В верхнем натянутом брезенте тоже виднелось несколько аккуратных отметин.
– Ну-ка, ребята, подойдите ко мне – позвал он солдат, отрешенно наблюдавших за происходящим.
Подойдя, они долго смотрели на пробоины, мысленно сопоставляя их со своим местонахождением в машине, все больше меняясь в лице, временами обмениваясь многозначительными взглядами.
– Хорошо смотрите и делайте выводы – наставительно выговаривал Кузнецов – стоит ли рисковать жизнью за одну хорошо проведенную ночь? 
Окончив осмотр в шоковом состоянии, они безропотно залезли в кузов автозака.
– Повезло парням. Стреляли на поражение и, если б не запасное колесо, не дождались бы матери своих сыновей, да и у нас бы появились лишние проблемы.
Синенко отсоединил магазин, передернул затвор, вышелушивая патрон из патронника.
– Из тридцати  два осталось – прикинул он, подбирая выпавший, на асфальт, патрон.
Ватрушев тоже разрядил автомат, вставил рожок, щелкнув предохранителем. Все трое сели в машину, оставив Синякова на месте происшествия присматривать за автомобилем в ожидании камеры. Запаска, естественно, оказалась пустой.

В кабинете начальника стояла тишина. Полусонные офицеры, так и не удосужившиеся отдохнуть после суетливой ночи, молчаливо ожидали, пока начальство разберет нужные бумаги и вынесет свой вердикт о прошедшей  операции.
Начальник милиции Бурцев поднялся  со своего места и, привлекая внимание  задремавших офицеров, постучал карандашом по графину:
– Внимание! Прошу всех встать! – выждав время, пока офицеры поднимутся со своих мест, оглядев каждого по отдельности, отчетливо произнес:
– За хорошо выполненную операцию, по задержанию особо опасных преступников, бежавших из-под стражи нашего отдела, и добросовестное отношение к порученному делу, объявляю всем благодарность. Всем начальникам служб  подготовить проект приказа о поощрении  отличившегося личного состава и представить его к семнадцати часам. Прошу сесть.
Офицеры с шумом и шутками усаживались на свои места. Боровой, пошептавшись о чем-то с начальником,  поднялся со стула.
– О том, что у нас произошло, как и почему, будет разбираться комиссия из УВД, со всеми вытекающими, из этого, последствиями.
Конечно, все это не здорово, но что сделано,  то сделано.
 Я же хочу отметить грамотную, слаженную работу всего личного состава и проинформировать, что в процессе  операции задержано два преступника, находящихся во всесоюзном розыске, выявлено два притона наркодельцов, три притона сексуальных услуг, с взятием сутенера, предотвращен угон автомобиля с тремя угонщиками и перспективой  передать четыре уголовных дела, по угону, военной прокуратуре.  Доставлено в нетрезвом состоянии восемь человек, осуждено по Указу, за мелкое хулиганство – шесть.
За десять часов тридцать пять минут, в результате оперативной работы, задержано трое беглецов.
В бегах остался один Дежурнов, проходящий по краже золота из магазина. Скорее всего, он залег на дно, и через определенное  время попытается покинуть пределы города. Им будет заниматься отдельная группа, остальным приступить к работе, согласно намеченных планов.
– Господа офицеры! Все свободны!

Боровой был прав. Дежурнов еще полтора месяца скрывался в доме своего друга детства и юности, с которым немало похулиганил в отношении славян, но не  переступившего черту закона.
Работая проводником рефрижераторного вагона он свободно продавал золотой лом зубным врачам, воспроизводимый Дежурновым из  краденных драгоценностей, которых хватило пожить «широкой натурой», в пределах возможного, около двух месяцев.
Дежурнов отрастил усы и, став похожим на Александра, с его паспортом еще около двух лет гастролировал по стране, с ржавой заточкой в рукаве, привязанной на резинку, и бутафорским ножом в кармане, занимаясь гоп - стопом, грабя прохожих в лунные  ночи, когда блестящий, бутафорский нож производил шоковый эффект и неизгладимые впечатления.
Когда застарелая прогрессирующая болезнь стала совсем донимать, собрал небольшой капитал, поселился в глухом селе и умер тяжелой, мучительной смертью от туберкулеза, положив конец старинному, гордому  казачьему роду, в старой, заброшенной крестьянской избе.
Похоронив его, сельчане насыпали небольшой бугорок земли и отметили место деревянным, грубо сколоченным крестом.

После происшествия отдел по старому  занимался текущими делами спокойного провинциального, неперспективного городка, с вымирающими селами  района. 
Через десять дней пришла копия постановления проверки с последующим приказом:
1. Высший состав отдела отозвать в распоряжение кадров УВД, для решения вопроса о возможности дальнейшей работы в МВД, с понижением в должности.
        2. Штатного дежурного, капитана милиции Носова, за недобросовестное выполнение функциональных обязанностей и нарушении инструкции, по содержанию изолятора временного содержания, а также инспектора профилактики Иванкова, за халатное отношение к своим обязанностям, в следствии которого поднадзорный Дежурнов совершил кражу в поднадзорное время и устроил  побег из-под стражи, - уволить из  Органов Внутренних Дел без начисления выходного пособия и пенсии.
3. За нарушение Устава Внутренней службы сержанту милиции Бредня объявить строгий выговор с занесением в личное дело.

Пассажирский поезд прибыл на конечную станцию без опоздания. Одетые пассажиры с чемоданами, сумками, рюкзаками, столпившись в проходе, медленно продвигались к выходу из вагонов, попадая в промозглый, серый туман хмурого, неприветливого утра.
На перроне отовсюду слышались радостные голоса встречающих и редкие, утомленные, приехавших, еще не отошедших от ритмичного стука колес и равномерного покачивания вагонов, привыкая к новому статусу горожан большого города.
Узкая длинная, вереница людей медленно втягивалась в виадук, расплываясь в конце, смешиваясь с толпой, словно вода, разбрызгивающаяся из шланга, растворяется в большом водоеме.
Выброшенный плотной толпой озабоченного народа,  Кормазов  поправил фуражку и по привычке  пошел к месту разворота трамваев, где прячась в неприметных строениях привокзальных помещений, находилась  железнодорожная, рабочая столовая с приемлемыми ценами. 
Пристроившись в очередь, прикидывая по скорости движения, сколько времени займет процедура завтрака, увидел впереди форменную фуражку, похожую на свою.
Не выпуская ее из вида, он довольно быстро продвинулся к кассе и подошел к столику, где уже сидел немолодой лейтенант с грустным лицом, лениво пережевывая, равнодушно посматривая на посетителей, тыкал вилкой в скользкие макароны. 
– Не занято? – спросил Кормазов, выставляя тарелки перед свободным стулом.
– Можно, – разрешил лейтенант, не прекращая своего занятия.
– На семинар? – равнодушно поинтересовался он, отдавая дань этикету, и не ожидая ответа, пояснил
– Я тоже.
– Кормазов! – по милицейской привычке назвался по фамилии Николай, подавая руку.
– Симочков!  - назвался сосед по столу, отложив вилку и, вытерев об салфетку, протянул руку для пожатия.
Через минуту они уже разговаривали как старые знакомые, озабоченные одними и теми же проблемами.
– Тоже из профилактики?
–  Да! Инспектор! Начальник на учебе.
– Недавно в милиции? – кивнул на погоны Кормазов.
– Девятый год. Сержантом начинал.
– Понятно!
– Не знаешь, по какому поводу сборы?
– Не знаю. Слышал, что министра сменили, может в связи  с этим событием.
– Что-то они меняют их как перчатки, не успеешь к одной фамилии привыкнуть, как другую нужно ставить в отчете.
– Так  перестройка! Ставят методом тыка и отбора, чтоб соответствовал образу, времени и управляемости. Милиция – это ни хухры-мухры, - оружие имеет, а оно, как правило, стреляет туда, куда направлено.
Выйдя из столовой, они направились к трамвайной остановке, высматривая нужный номер трамвая. 
Огромное пятиэтажное здание,   с высокими цилиндрическими колоннами,  было выкрашено в бледно-желтый цвет  детской неожиданности.
Поставленное по типу городского дворца культуры, оно сбивало с толку простого мещанина со стандартным воображением.
Лишь буквы, выгравированные на большой, мраморной доске, перед входом высоких, наборных дверей и периодическое появление людей в красно-голубых одеждах, не суливших ничего хорошего, заставляли прибавлять ритм работы сердца и  увеличивать шаг. 
- После введения дубинок и масок время с определением – «Моя милиция меня бережет», прошло,  перевоплотившись в бездушный карательный орган, который в пору в полицию переименовывать,  прикармливая для защиты власть имущих от простого народа, - поделился своими наблюдениями Симочков. 
Так переговариваясь, Кормазов с Симочковым  покурили у входа и не спеша  вошли в здание, оказавшись в просторном помещении дежурного по УВД, майором милиции, который сделав соответствующую отметку в объемистом журнале, предложил воспользоваться услугами вешалок, занимающих больше половины стены, с левой стороны, и пройти в лекционный зал второго этажа. 
Избавившись от плащей и фуражек, они поднялись на второй этаж и вошли в зал, наполненный мерцающими звездочками, выделяющимися, еле заметными бугорками на золотых пагонах  парадной формы, отсвечивая зайчиками свет люминесцентных ламп.
Зал был наполнен лишь наполовину, и они с удовольствием влились в золотой поток.
Знакомые и незнакомые офицеры, объединенные ожиданием неизвестного, строили догадки насчет формы одежды, высказывая острожные предположения  предстоящего праздника.
– Товарищи офицеры!
Слово «товарищ» резануло по слуху Кормазова, и он с удивлением отметил, что в Управлении почему-то, отказались от высокопарного «господа», перейдя на устаревшее «товарищ».
Все стали по стойке смирно, встречая и провожая глазами высший офицерский состав.
– Вольно, – буднично подал команду немолодой, высокий красавец-полковник Василенко – душа и гордость всего офицерского состава.
Соответствуя должности начальника кадров УВД, весь офицерский состав прошел через его руки и, обладая феноменальной памятью, он помнил каждого офицера и его продвижение по службе.
Поднявшись на сцену, он оглядел весь зал, на каждом останавливая свой взгляд, словно хотел сказать, что понимает проблемы каждого, сочувствует и воспринимает как свои.
Обольщенная таким вниманием душа каждого офицера наполнялась гордостью и величием  сознания важности выполняемых обязанностей.
Кормазов, сидящий в заднем ряду, с иронией поглядывал на своих сослуживцев, отмечая, про себя, малейшие перемены.
Он знал почти каждого, и, учитывая особенности характера, мог довольно точно, по его мнению, определить настоящую, и дальнейшую судьбу каждого из них, что занимало его больше всего.
Вот и теперь, не слушая выступающих, отыскивал взглядом  знакомого, пытаясь по осанке, одежде, званию и выражению лица, определить его материальное положение, моральное и душевное состояние и, обобщая данные, делать соответствующие выводы, прогнозируя настоящее и будущее.
- Самое главное попасть в струю и, по течению времени, держать нос по ветру – следовал он раз и навсегда усвоенным урокам жизни и тайно исходил ненавистью к непредсказуемым, одержимым, неподдающимся никаким прогнозированиям, готовых  идти до конца за призрачной идеей.
Увлекшись своим занятием, он перевел взгляд на сцену  и,  увидев молодого, незнакомого полковника, прислушался  к его увлеченному разговору.
– Все вы знаете, что в прошлом году по инициативе Президента, его первыми заместителями назначены молодые реформаторы, – Чубайс и Немцов, которые в поддержку гайдаровской  шоковой терапии, приняли за основу Чилийскую, антикоммунистическую революцию, в процессе которой Пиночет избавился от балласта пожилых людей, с устаревшими взглядами, омолодив страну до 37 лет и, за короткий срок, вывел  на одно из первых мест в мире, по основным показателям.
Учитывая специфику нашей страны, с ее 120 миллионным населением и обширной территорией, 30% процентов людей, со старым мировоззрением,   не способных войти в рыночную экономику, и этим обреченных на выживание, со всеми вытекающими последствиями.
Это, примерно, 36  миллионов заброшенных людей, в три раза больше всего населения Чили.
Обстановка в нашей стране сложилась непростая.
Развал  сельского хозяйства, промышленности, разгул инфляции, нижайший уровень жизни может взорвать страну и еще больше усугубить  положение.
Предотвращение нежелательных проявлений, тяжким бременем ложиться на плечи правоохранительных органов.
В связи с этим штат милиции увеличивается почти вдвое, что, естественно, увеличит на порядок потолок званий по должностям.
– Капитанская должность  перейдет в майорскую и т.д. Кроме этого, милиция перевооружается новым, современным видом оружия, новыми средствами защиты, связи, мобильности.
 Для поддержания и защиты принятой конституции, для подавления мятежей и несанкционированных  митингов, будут создаваться новые отряды милиции особого назначения, с соответствующей физической  и моральной подготовкой.
Все это, более подробно, также как и ряд новых секретных нововведений и приказов, будут доведены и изучены в течение десятидневного семинара. У меня все!
Молодой полковник еще раз оглядел зал, на предмет возможных вопросов, и сел на свое место.
– На сегодня все свободны – объявил Василенко, поднимаясь со своего  места.
– Места в гостинице для вас забронированы, так что обустраивайтесь,  а завтра сбор в девять часов в этом же зале.
– Товарищи офицеры!
Все поднялись со своих мест, став по стойке смирно, провожая полковников, и как только за ними закрылась дверь, зал наполнился стуком откидных сидений и шумом,  отражающимся от высокого потолка, удивительно похожего на шум в моечном зале общего отделения бани.
Кормазов встал и по привычке потянулся за папиросами.
– У тебя какие планы? – Спросил он у Симочкова, копирующего его поведение.
-  В гостиницу нужно устроиться, а там видно будет.
– Ты там на меня место займи и вот тебе сто рублей, – возьмешь что-нибудь, чтоб приезд отметить, а я еще здесь по делам задержусь.
Кормазов передал ему сто рублей и вышел из зала.
Длинный, неширокий коридор второго этажа был отделан под цвет красного дерева.
По всей длине стены, с правой стороны, висели портреты сотрудников милиции, погибших при исполнении служебных обязанностей.
Темные, строгие, траурные  тона рамок обязывали к дани уважения и преклонения. 
Помимо своей воли  тайного ликования души собственного благополучия, он отметил, насколько портретов увеличилась галерея,  с момента его последнего посещения и, не обращая внимания на сидящих, в ожидании людей, прошел в кабинет старшего инспектора отдела кадров.
Майор Виняк, перебирающий картотеку личного состава, обернувшись на открываемую,  без стука, дверь, обрадовался его появлению:
– Каким ветром? – доброжелательно произнес он, поднимаясь на встречу, широко распахнув руки.
Обнявшись по – братски, он предложил  Кормазову присесть, забрасывая вопросами о здоровье, семье, работе, реагируя одинаково сочувственно на хорошие и плохие новости.
– Надо бы встретиться, отдохнуть, почирикать о жизни, студенческие годы вспомнить.
Подумать только – пять лет прошло, как один день.  Оглянешься назад, и страшно становится   как жизнь коротка. У тебя ко  мне вопросы по работе есть?   
Как бы  между прочим, напрямую, спросил он, не прочь поставить друга в зависимость и пошиковать за его счет.
– Есть. Пару человечков убрать нужно.
– Компромат? – Театрально протянул правую руку к Кормазову Виняк.
Кормазов раскрыл портфель, вынул подготовленные документы и передал Виняку.
Разложив их на столе, Виняк внимательно пересмотрел  годами собранные бумаги, раскладывая их по кучкам.
Раскрыв веером фотографии полуголой Чалой, отдыхающей на природе, небрежно бросил.
– Фотографии можешь забрать. Время аморалки прошло, частная жизнь стала неприкосновенной и то, что на полуголое тело накинут китель с капитанскими погонами, ничего не говорит.
Может она этим специально вызывает сексуальный аппетит. Вот если бы на нее поступил рапорт о половой связи с поднадзорными, тогда другой разговор.
– Какие проблемы?  – проговорил Кормазов, вынимая чистый лист  и ручку, с воодушевлением марая бумагу красивым, ровным почерком.
– А Полуян чем тебе не угодил? – спросил Виняк, вспоминая добродушного лейтенанта, через которого он доставал мебель, обустраивая квартиру.
– Полуян наглеть начал, на поборах засветился и на служебном расследовании потянет за собой немалый клубочек, а этого допустить нельзя.
– Логично!
Виняк порылся в картотеке, вынул две карточки, заполняя нужные, для увольнения, бумаги, приобщив написанный, Кормазовым, рапорт к бумагам Чалой.
– Дня через три считай их уволенными – буднично проговорил он, наводя на столе порядок.
– У меня еще один интернационалист есть – неуверенно начал Кормазов.
– Афганца только на пенсию! – Решительно проговорил Виняк, предупреждая его желание.
– Ты когда освободишься?  –  Кормазов встал  со  стула, застегивая портфель.
– Хоть сейчас. Ты меня подожди минут десять, подпишу бумаги и можем молодость вспомнить.
Виняк сложил в папку подготовленные документы и они вышли из кабинета.
– С этого еврея и копейки не выдавишь – неприязненно  думал Кормазов, провожая взглядом Виняка, прикидывая масштабы необходимого банкета, соизмеряя со своими возможностями, с учетом десятидневной командировки.
- Он и студентом любил на дурачках прокатиться. В одно время в милицию устроились, так ему до подполковника недалеко, а я все еще в капитанах. Хотя, как только увеличат штаты, ему незамедлительно присвоят майора.
Он прикинул, как будет выглядеть в погонах с двумя просветами, и остался доволен воспроизведенной картинкой.

Выйдя из здания УВД, Симочков побродил по городу, глазея на зазывающие витрины, зашел в гастроном, купил две бутылки водки, сыру, колбасы. Подумав немного, прикидывая скромные возможности, прикупил килограмм яблок и пару  бутылок минеральной воды.
Когда, на перекладном транспорте, добрался до гостиницы, все многокоечные номера были разобраны и оставались лишь двухместные, обещавшие скучное времяпровождение однотонных, командировочных вечеров с одной стороны, и спокойный, принудительный отдых от повседневных проблем и жизненных забот, с другой.
Поднявшись на третий этаж, он вошел в гостиничный номер с окрашенными голубыми панелями, с большим светлым окном, занавешенным подсиненным, кружевным тюлем, украшенным по бокам светло-голубыми шторами.
По над стенами, с обеих сторон, стояло по кровати, заправленных солдатскими одеялами, с пикантным видом взбитых подушек, поставленных на угол в изголовье.
Вафельное  полотенце, перекинутое через спинку кровати, давно утратило первоначальное назначение, приведя в уныние непрактичного Симочкова.
Две прикроватные тумбочки, два стула с гнутыми ножками и простой письменный стол, покрытый цветной клеенкой, должны были создавать вид меблированного помещения, а дежурный, граненый графин с такой же стекляной пробкой и двумя гранеными стаканами, с трудом справлялись с ролью посуды.
Подвешенный под потолком динамик, несмотря на то, что был подключен к радиоточке, не реагировал ни на какие изощренные регулировки и, по видимому,  потерял дар речи еще в те далекие времена, когда гостиница называлась «Колхозной», принимая первых предвестников заграждающегося рынка.
Симочков выложил на стол принесенные продукты и комната сразу преобразилась в живое, загадочное помещение хрущевских времен.
Не хватало лишь вазочки с двумя-тремя привядшими ромашками и настольной книжки – памятки, заставляющей не забывать ученье  Дарвина и к утру принимать человеческий облик.
Симочков прошелся несколько раз по комнате, обживая доставшееся помещение,  и остановился в нерешительности перед естественной привилегией выбора кровати.
Обе они находилась в одинаковых условиях и по отношению окна, и по отношению искусственного освещения, и положения к входной двери. Оставалось  определить натяжку панцирной сетки и состояние постельного белья, но в эту  минуту раздался настойчивый стук в дверь и в комнату вошел Кормазов, вместе со знакомым майором.
– Анатолий Сергеевич – представился майор, смутно припоминая знакомое лицо.
Напрягая профессиональную память, он вспомнил, как несколько лет тому назад вручал этому человеку погоны младшего лейтенанта.
Посмотрев на него, уже как на крестника, он от души, крепко пожал  ему руку, с неподдельным интересом спрашивая о работе.
Заручившись обоюдной симпатией, они дружно занялись подготовкой к банкету, переставляя стол ближе к одной из кроватей, застилая  клеенку чистыми газетами.
Отлучившийся, на минутку, майор принес несколько комплектов разовой посуды и вскоре красиво сервированный стол красовался изобилием холодных блюд, овощей и фруктов, тесно соседствуя с батареей многообещающих бутылок.
–  Своих я предупредил, о возможной задержке,  номер по соседству снял, на всякий случай, так что можно свободно позволить себе расслабиться в кругу друзей, – проговорил довольный Виняк, присаживаясь за стол, пододвигая к себе тарелку с разовой, пластмассовой вилкой.
Кормазов, благодаря родителей за удавшийся рост, вольготно устроился на кровати, Симочков на стуле, против Виняка, довольный отвлекающей панорамой вида из окна.
Кормазов потянулся за бутылкой и демонстративно поставил ее перед майором, предоставляя ему право тамады.
Польщенный таким вниманием Сергеевич лихо откупорил бутылку и прозрачная, живительная жидкость забулькала из горлышка, наполняя разовые, пластмассовые стаканчики.
–  За ментов, погибших при исполнении и просто не выживших в наше смутное время!
Он встал, держа стакан на весу, посматривая на Симочкова, следующего его примеру, подождал, пока выпутает длинные ноги из-под стола Кормазов и, сделав небольшую минутную выдержку, все разом выпили до дна, с шумом усаживаясь на свои места, наполняя свои тарелки, из общей посуды, приглянувшейся закуской.
– Не вовремя выпитая вторая, напрочь загубленная первая. – Поучительно произнес Сергеевич, наливая по второму кругу.
– За здоровье хороших людей, которых, к сожалению, становится все меньше и меньше.
Он поднял  свой стакан, поджидая неторопливых товарищей,  предлагая чокнуться по русскому обычаю.
– А знаете ли вы смысл этого древнего ритуала соединения посуды  с увеселительной жидкостью, снимающей напряжение и стресс?
Он внимательно, с лукавством посмотрел на офицеров.
– При соединении посуды, с этим уникальным изобретением, происходит положительный контакт соприкосновения  ауры всех участников и обмен индивидуальной энергетики, объединяющей души. Так выпьем за хороших людей и взаимопонимание!
Они с таким энтузиазмом  соединили свою непрочную посуду, что содержимое трех стаканчиков, с возмущением поднялось вверх, выплескиваясь через край.
После выпитой второй, напряжение  спало, настроение  заметно улучшилось, разрушив все субординационные барьеры, уступая место легкому, непринужденному поведению.
В комнате стало душновато. Сергеевич снял китель, повесил на спинку стула и открыл створку окна.
Специфический  городской шум наполнил комнату хаотическими звуками повседневной городской жизни.
Симочков подошел к окну, вынимая сигареты:
–  Вот за что я не люблю большие города. Шум, гам, пыль, смрад, вечная толкотня, спешка. То ли дело  периферийные, тихие городки, а еще лучше  села – спокойствие и благодать.
Я ведь в селе родился. Мать, сестра и сейчас там живут.
– Ну и как там сейчас? – поинтересовался  Виняк.
– Сейчас никак. Вымирают села. Все что было хорошего, вместе с плохим под корень извели.
Совхозы разогнали, скот порезали, технику растащили. От засолочного и бондарного цеха камня на камне не оставили. Поля бурьяном позарастали.
Безработица, беспросветность жизни губит людей похуже чумы.
Обобрали народ до нитки, выжали, как лимон и бросили, как кость для выживания – мелкий и средний бизнес. А какой из русского крестьянина купец? Это привилегия южных народов – армян, таджиков, корейцев. А он, всю свою сознательную жизнь, землю пахал из поколения в поколение.
Даже при желании, для открытия бизнеса нужно иметь какой-то первоначальный капитал, а где его взять? Честным трудом в России больших денег не заработаешь, а чтобы украсть, тоже талант нужен.
Мужики от безысходности вонючим, картофельным самогоном нужду заливают. Молодые, которые в город не перебрались в поисках работы, потихоньку лес воруют и конопельку, в тихую, выращивают и продают -  жить-то надо. 
Я перед отъездом в село заехал и ужаснулся. Около половины домов стоят с забитыми окнами. Несколько  домов успело сгореть и черные головешки, с полуразрушенными печками, то тут, то там  торчат из травы. От ферм одни полуразрушенные скелеты маячат и все  это затянуто серой пеленой дыма горящих торфяников, -  памятников старых реформ былой  мелиорации.
Отличные кадры для хроники прифронтовых сел 1941 года.
Сельчане снова переходят на гужевую тягу. Нефтепродукты  с каждой весной в цене поднимаются – не угонишься.
– Хватит вам ныть! К любому строю можно приспособиться и жить в свое удовольствие, – вмешался Кормазов.
– Посмотрите на наш великолепный стол, выгляните в окошко. Машины идут в два ряда нескончаемым потоком. Рынки продуктами завалены, магазины скоро друг на друга будут ставить. Изобилие во всем! Радоваться нужно, а не скулить голодным псом в подворотне.
Сегодня прожили и завтра, даст Бог, проживем.
– Я балдею с таких русских.
Вот она, вся философия русского обывателя – ткнул морду в свое корыто и абы день до вечера, – проговорил Виняк, с грустью смотря в окно.
– Я по национальности еврей, хотя родился в России и по паспорту россиянин, но я с детства знал от родителей, от людей близких  к нашей культуре, вере, обычаев, традиций, что где-то есть страна Израиль, где живет мой родной, по крови, народ.
 Я может быть не увижу эту землю и умру в России, но я никогда не стану предателем своей земли, горсточка которой, как семейная реликвия, передается по наследству из поколения в поколение,  и если понадобится все сделаю для ее защиты.
У вас же кучка  проходимцев и предателей, придя к власти обманным путем, подтасовала законы под себя, поделила между собой все стратегические ресурсы, якобы купленные у народа за пресловутый «Ваучер», и пухнут, раздуваясь от выпитой, народной крови.
Вся эта нечесть заняла круговую оборону и сидит на метлах, держа награбленное добро в чужих, а может и в своих, других странах, боясь  заслуженной кары народного гнева, надеясь на таких инертных как Кормазов, которые живут по принципу. - «После меня, хоть потоп». И если мы, офицеры, не будим дорожить своей страной, в которой живем, то что говорить о мещанах.
Вообще, по моему мнению, все дело в огромной Российской территории с ее земными и водными ресурсами, которые, кому-то из развитых перенаселенных стран, не дают покоя.  А наш Президент и его команда – марионетки в большой игре, ставка которой – наша земля. 
Не зря  они избрали недалекого Ельцина. Выкупали в Москве-реке  перед телевизионными камерами, поднял рейтинг – вот вам и новый президент, укололи пару раз  допингом, дали сто пятьдесят, гопака перед камерами сбацал – переизбрали на второй срок. И о каком полноценном государстве можно говорить?
Есть один человек, способный спасти Россию, вернуть государству все государственные земные ценности – нефть, энэргетику, полезные ископаемые и направить полученные средства ни в частный карман, а в бюджет страны, на культуру, здравоохранения, образование, армию, на достойную жизнь своего народа.
Только тогда страна примет цивилизованный вид и наберет достойную силу.
 – Что-то с трудом верится мне в  эти сказки – с нотками надежды проговорил Симочков.
– Есть такой человек, и довольно скоро о нем услышим. У него своя команда, свои силы, способные решить эту задачу и вытащить народ из позорной, грязной ямы, порожденной ложью и лицемерием.
Ведь не приняли программу Явлинского, вывести страну из кризиса за 500 дней.
Не пошли по китайскому пути развития, где государственная экономика уживается с рыночной, и дает возможность жить миллиардному народу на сравнительно небольшой территории.
Слишком  прозрачен и простой путь для корыстных чиновников, стесняющий широкомасштабные маневры собственного обогащения. Легче загубить тридцать процентов населения.
– Господа! Вам не кажется, что пора спуститься с политических высот и продолжить более приятное времяпровождение, – прервал Виняка Кормозов, усаживаясь за стол.
Прикрытое окно уняло шум и в наступивший  тишине казалось неприлично громкое бульканье из бутылки.
-  За хороших людей подающих надежды!
Все соединились стаканчиками, смешивая и даря друг другу свою земную и космическую энергетику, выпили до дна не оставляя слез, с удовольствием пользуясь услугами обильно накрытого стола.
– За наш многострадальный русский народ – произнес тост Симочков, раскрасневшийся от выпитого, - поддержали и его.
В комнате стало душно. Симачков ослабил галстук и снял милицейский китель.
– И к чему эта парадная одежда? Серую рубашку под светлые погоны не оденешь, а белую каждый вечер стирать нужно.
– Так вам предстоит быть почетным авангардом встречи и награждения отличившихся, сводного батальона отряда милиции особого назначения, возвращающего из трехмесячной командировки Чечни.
Семь цинковых гробов уже привезли – проинформировал Виняк.
– И когда состоится эта процедура?
– Дня через два – три. Точно никто не знает.
–Вот это по нашему, – не утерпел Симочков – никто ничего толком не знает. Десять дней семинара в одной рубашке, которую постирать негде. Придется застирывать холодной водой и к концу это будет уже не воротник, а лохмотья.
– Ну, нашел о чем печалится, - невозмутимо поддел его Кормазов, - и гостиница, и парадная форма, все предусмотрено к тому, что просто необходимо знакомится с хорошенькой, чужой  теткой. Глядишь, приглянется, твоей будет!
– А своих  детей куда?
– Мало ли их по вокзалам обитает? - одним меньше, одним больше, – не унимался Кормазов.
– Сейчас по России бродит ни кому не нужная, беспризорная ребятня. Хоть бы детских домов понаделали, Суворовских училищ пооткрывали. Смотришь – сердце кровью обливается – с болью в голосе высказался Симочков.
– Опускают людей на самое дно, а здесь еще эта Чечня. Губят молодых на корню. Только за одно это Ельцина с Грачевым нужно повесить за одно место на кремлевских воротах.
Вы слышали, как Ельцин выступал на первом канале?
- Ну, виноват я, пойдя войной на Чечню, но куда же народ смотрел? - Поняли, кого он в этом винит?
Во всем народ виноват, как первогодок в армии – пишешь письма домой – пять банок за перегрузку почты! Не пишешь - пять банок за непочтение к родителям. Сейчас подыскивают какие-то оправдания – нефть, нефтепровод. Ерунда все это. Много ли они ею попользовалась?
Сговорились с Грачевым, по пьяной лавочке, набить морду неугодному  Дудаеву и породили войну да террор, разросшийся по всей России.
Сколько лет  прошло, а просвету еще не видать.
За окном начало заметно сереть и высокий, жилой дом, стоящий напротив, стал постепенно исчезать в темноте, зажигая окна разноцветным цветом опущенных штор. Виняк открыл окошко, впуская в комнату вечернюю прохладу и выпуская, шлейфом потянувшегося облака сигаретного дыма.
– Сергеевич! Так что у нас на завтра по плану? – спросил Кормазов подойдя к окну.
– Понятия не имею. Скорее всего, вами займется Симоненко Иван Трофимович.
– Это кто? Молодой полковник?
– Да! Тридцать семь лет, а уже в звании полковника. Далеко пойдет. Из Москвы приехал карьеру делать.
Штаты по всему МВД увеличивают, потолки в звании поднимают, так его на генеральскую должность рекомендуют.
Сейчас пока не у дел, вот и будет заниматься с вами.
– Наверное, академию кончал, – предположил Симочков.
– Чеченскую академию, – уточнил Виняк.
– Теперь не обязательно годами в академии париться, достаточно три месяца в Чечне покрутиться, стрельнуть несколько раз, для документов об участии в боевых действиях и шагай смело по служебной лестнице.
Скоро офицерские погоны совсем обесценятся, и полковников будет больше, чем капитанов.
– Выше знание – выше оклад, – мечтательно произнес Кормазов. – Кстати, ты про какого – то Илью Муромца недавно соизволил вспомнить.
– Не Илью Муромца, а боевого генерала Льва Рохлина, который всю Чеченскую компанию исправлял ошибки бездарного, генеральского штаба во главе с Грачевым, и дорожил каждой солдатской жизнью.
Батяня – так ласково называли его солдаты и даже написали, в его честь, несколько песен. Это настоящий патриот нашей страны.
Он на отрез отказался от высокого звания и награды -  Героя России, считая позорным любое награждение, за уничтожение собственного народа, при котором предприимчивые предприниматели отмывают свои грязные деньги и наживаются на людском горе.
Да, вам Симоненко расскажет о нем более подробно. Они вместе воевали.
- Да, жалко Рохлина – со скорбным чувством проговорил Кормазов.
 – Ты это о чем? – с подозрением спросил Виняк.
 – Таким людям в России отпущен короткий век. Зло прочно заняло все приобретенные высоты и раздавит любое доброе начинание.
Тот, кто стоит у истоков большого капитала, зубами будет держаться за свое место и любому перегрызет глотку за свое благополучие.
– Все это так, но доверенные люди Рохлина тоже реально оценивают свое положение и примут необходимые меры.
– Дай Бог! – произнес Кормазов, - но у коррумпированного  Российского правительства большие уши и длинные руки, которые вряд ли останутся без движения, чувствуя угрозу.
Виняк прикрыл окно, подошел к выключателю и тусклый неоновый свет, вспыхнув под потолком, осветил полупустой стол.
– Давай за Рохлина – дай Бог ему здоровья, и чтобы во всем сопутствовала удача! Глядишь, страна вдохнет свободно и мы по человечески заживем. Они выпили, неохотно поковырялись в салате. Ни пить, ни есть, ни разговаривать уже не хотелось.
– Поеду - ка я домой, пока трамваи ходят, – то ли пошутил, то ли высказал свою мысль Виняк.
Он встал из – за стола, одел галстук, снял со стула китель и небрежно накинул на плечи.
– Давай на посошок! - уверено и навязчиво предложил Кормазов, разливая водку.
– Что б дома не журились! – произнес он, вставая и поднимая стаканчик.
Все встали и, соединившись посудой, выпили стоя, молча, выдерживая паузу, как и при первой, выпитой – за погибших при исполнении.

Десять дней пролетело незаметно, словно на скачках. Все бытовые неудобства, трудно разрешимые на первый взгляд, разрешались легко и быстро.
Маркие воротнички белых рубашек упаковали в целлофан, удерживая в чистоте все десять дней.
Пользуясь кипятильником, выходили из трудного положения с горячей водой.
Его привез один из предусмотрительных  офицеров, и кипятильник переходит из комнаты в комнату, обслуживая весь личный состав.
Недалеко от Управления нашли  недорогую рабочую столовую и, договорившись с администрацией, питались сразу все, в определенное время.

Вопреки ожиданиям, со сложившимся первым впечатлениям карьериста и выскочки, Симоненко оказался честным, эрудированным старшим офицером, прослужившим в милиции семнадцать лет на различных должностях, прошедший Чечню вместе с Рохлиным, всецело разделяя его взгляды.
Во время отчетных выступлений, перед коллективами обслуживаемой территории, в Советское время, у него проявился ораторский талант, способность заинтересовать аудиторию, повести за ходом своих мыслей, интересно и ненавязчиво довести до каждого слушателя тему разговора или лекции.
С ним было интересно, легко и просто. На все вопросы отвечал однозначно, прямо и определенно, ссылаясь на исторические и другие доступные, общеобразовательные знания,  свободно оперируя  статистическими и другими общеизвестными, но непринятыми во внимание, цифрами.
Его неординарное мышление камня на камне не оставляли от привычных, стереотипных взглядов, заставляя по-новому относится к старым проблемам, решая их на новом уровне.
Даже Кормазов, скептически относящийся ко всем родам занятий, пропустил лишь одну лекцию, во избежание встречи с Чалой и Нолуяном, приехавшим за увольнением, и теперь, сидя в вагоне, за бутылкой пива, в которой раз переспрашивал Симочкова об интересном высказывании Симоненко в отношении народа и государства.
- Народного государства, как такового, у нас в стране нет. Есть государство чиновников, которые вспоминают про народ в двух случаях – когда нужно отобрать, заброшенных ими, наших детей, призывая в армию для защиты своих интересов, и когда нужно народ поиметь, или заручиться голосом. В остальных случаях - это быдло не заслуживающее внимания.
Даже удивительно, как такая, просто сформулированная аксиома до этого не могла прийти в голову. По - больше бы таких офицеров,- пожелал Симочков, наливая пиво в стакан, смотря из плацкартного вагона в полуоткрытое окно, – совсем другая жизнь была бы.
– Тебе то,  что печалится - усмехнулся Кормазов, – работа есть, деньги начисляют, живи сегодняшним днем и избавься от головной боли за себя и за ближнего.
Конечно, Симоненко говорит все правильно, но собака лает – караван идет.
Если Рохлину удастся, подобно солнышку обогреть весь русский народ, являющийся изгоем в своей собственной стране, я за него двумя руками.
Вагон,  внезапно дернулся в зад - вперед, расплескивая из стакана налитое пиво, окропляя порезанную селедку, и остановился, пугая прохожих громким шипением ожившего состава. 
Кормазов, привыкший пить пиво с горлышка, потянулся за бутылкой, сделал несколько глотков, блаженно прикрывая глаза.
– Из любого положения есть выход. Нужно только его найти и использовать с максимальной, для себя, пользой – нравоучительной произнес он, ставя бутылку на стол.
– А ты даже пиво умудрился разлить на ровном столе.
 – Так кто ж знал, что вагон дергнится? – оправдывался Симочков.
– Но я тоже не знал, - засмеялся Кормазов, беря кусочек селедки – просто соображать надо.
Ты думаешь Симоненко дадут развернуться со своими идеями о народном государстве? Лично мне в это с трудом верится.
До генерала может и успеет дослужиться, но по любому ему грозит автомобильная катастрофа.
В наше время одна человеческая жизнь, если ты не вор в законе, даже генеральская, ничего не стоит.
Российская мафия крепчает и сверху ее уже не достать. Здесь нужен ни генерал, а Стенька Разин, способный колыхнуть простой народ. Вот тогда его ничем не остановишь.
Смоет всех новоявленных миллиардеров и их пособников, не успевших сесть на метлу или спрятаться в темной комнате. И не помогут ни какие дешевые законы, ограничения временем. 
Многие из них позавидует Пиночету, сумевшему уйти от ответственности за геноцид своего народа.
Симачков с удивлением  слушал красноречивого Кормазова.
– Вот видишь, и тебе в душу запало. Значит не зря Симоненко читал свои лекции, оставил след в сознании.
Кормазов приложился к бутылке и, запрокинув голову, долго пил двигая выступающим кадыком. Потом, плотно прикрутив пробку, поставил ее на стол.
– Я и без него это все  знаю, но зачем раньше времени дразнить гусей. А с головой при любой власти прожить можно.
Вагон дернулся, качнулся, медленно набирая ход, двинулся оставляя перрон, на котором кто – то включил музыку и звуки старого, давно забытого марша «Прощание Славянки», тоской сжимали сердце, растревоженного ностальгией далекого прошлого.
– Но вот и все! – подумалось Кормазову, -  десять дней пролетело как одно мгновение, а сколько, за это время, перемен!
Через Виняка он был в курсе всех отделовских событий, а о последствиях побега был информирован даже лучше самого начальника отдела.
Пользуясь предоставленной возможностью, руководство Управления решило поменять весь начальствующий состав,   заменив молодыми, перспективными работниками, настроенными на поддержку реформаторского движения, давая понять вышестоящим, что и они состоят на передовой позиции и идут в ногу со временем.
Он знал все проекты приказов по этому делу.
– Заместителя по воспитательной работе перевести в другой город на должность инспектора уголовного розыска, Борового отправить на заслуженный отдых, начальнику отдела милиции Бурцеву предложена работа участкового инспектора в отдаленном районе сельской местности.
Дежурного Носова и инспектора по надзору Иванкова уволить из Органов Внутренних Дел без выходного пособия и пенсии. Помощнику дежурного, сержанту Бредня, объявить строгий выговор.
Все эти события и перемены должны произойти в ближайшее время и, чтобы не попасть в неприятную струю перемен, он решил отсидеться в стороне, выправив командировку на четыре дня  вперед.
Все свои задуманные планы он реализовывал и по праву заслужил кратковременный отдых.
– Господа офицеры!
Привлекла к себе внимание проводница в форменной одежде с убранным, под пилотку, русым, курчавым волосом:
– Чай, кофе?
– Спасибо. Мы пиво – кивнул на полупустые бутылки Кормазов, умиленный затуманенным, томным взглядом голубых глаз.
– У офицеров в кармане только вошь на аркане - пошутил Симочков после ее ухода.
Проводница напоминала Кормазову Ткачеву, и он весь отдался воспоминаниям.

С Ткачевой он каждый день разговаривал по телефону из кабинета Виняка.
– Знаешь, Коля – жаловался одна ему – в нашем отделе появился подонок, который оклеветал Любовь Игнатьевну и теперь мне приходится исполнять ее обязанности. Как ты думаешь, кто это мог быть?
Такового оборота дела, на свой рапорт, не ожидал даже Кормазов.
Он помолчал несколько минут, усиленно перерабатывая полученную информацию, ища выхода из создавшегося положения.
– Я точно не знаю кто это мог быть, но по моему, это Ватрушев.   
Скромный, тихий, услужливый,  а в тихом болоте все черти водятся.
Все правильным показаться хочет, вот и выслуживается. Мне он никогда не нравился.
– Знаешь!  А я о нем даже никогда не подумала бы, – заглотила наживку – Ткачева.
Вспоминая этот эпизод, довольный Кормазов расплылся в улыбке, делая лицо похожим на летучую мышь.
– Кхы, кхы – непроизвольно вырвался его блаженный смех, и он прикрыл глаза, представляя близкую, с ней, встречу, с четырьмя медовыми сутками.
Теперь она Начальник Инспекции по делам несовершеннолетних и, по новым временам, на должности подполковника.
За окном заметно потемнело и наступающий мрак, медленно поглощая линию горизонта, наступал на ближайший жиденький лес, пряча под себя небольшие домики вымирающих деревушек и полустанков. То с левой, то с правой стороны появятся загадочные огоньки и, мелькнув на мгновенье, резво убегают назад, уступая дорогу мощному тепловозу.
– Маловато пива взяли – прикинул Симочков выцеживая, по примеру Кормазова, бутылку из горлышка.
– Нет проблем. Ресторан через три вагона, были бы деньги.
Но ни у Кормазова, ни у Симочкова денег не было.
За десять дней билеты подорожали настолько, что оставшихся средств едва хватило на их покупку, двух бутылок пива и селедки.
- Однако поиздержался я, – подумал Кормазов и вспомнил о Полуяне.
Он никогда не жалел о том, что уже сделано, но необходимость найти ему замену была очевидна.
На одну зарплату не проживешь, а сам он мог быть только организатором.
Как он ни напрягал память, а кандидатуры, для исполнения рискованных дел, в отделе не просматривалось.
- Все в начальника! Такие правильные, что и на хрен некого послать, - думал он, перебирая в памяти дела давно минувших дней, пока не восполнил одну из встреч с бывшим капитаном милиции Спиридоновым, уволенным несколько лет назад за изнасилование.
Этот наглый, хитрый, беспринципный подонок с удовольствием брался за любые грязные дела внутри отдела и он ни раз пользовался его услугами.

В связи с одним из полученных заданий сверху, - уволить, или найти причину для увольнения  одного из участковых инспекторов, который кому-то не угодил или перешел дорогу, Свиридонова повысили в звании и в должности.
Выполняя обязанности начальника участковой службы, он стал иметь доступ ко всем литерным делам и оперируя полученной секретной информацией настраивал участковых друг против друга, создавая обстановку нетерпимости, избавляясь от тех, кто его знал с негативной стороны, добиваясь их перевода на другую службу.
 В уголовный мир потоком полилась секретная информация, подготавливая пищу для разборок, с уничтожением рассекреченных доверенных лиц, бросая тень на добросовестных сотрудников.
На «опального» участкового дважды были сфабрикованы материалы для возбуждения уголовного дела и, когда он понял, что его не оставят в покое, решил уволиться из органов по собственному желанию.
Такое положение не устраивало высших заинтересованных лиц, и Спиридонову дано было конкретное указание
– Найти  или сфабриковать  компромат для возбуждения уголовного дела.
Заручившись поддержкой высокопоставленных лиц, он упорно искал предлог и причину для криминала, и  очень сожалел, что не может обвинить в наркоторговле, поскольку это было шито белыми нитками, а другого ничего в голову не приходило.
Опальный участковый, подав рапорт на увольнение, не стал дожидаться результата, а устроился на завод работать  мастером.
Являясь неплохим дипломированным специалистом и имея богатый опыт работы с людьми, он вскоре заслужил доверие руководства и его повысили в должности, определив к работе старшим мастером по ремонту оборудования деревообрабатывающих цехов.
Это еще более насторожило его оппонентов, призывая Спиридонова к решительным действиям.
Загрустивший Сиридонов стал срочно готовить операцию по выявлению и задержанию «опасного преступника», с привлечением молодого участкового Косаногова и двух доверенных лиц.
Косаногову отводилась главная роль – изъятия боеприпасов из кармана бывшего сотрудника, которые он сам должен был подбросить. Понятым зафиксировать этот факт юридически, а Спиридонов  определить меру пресечения – взятие под стражу.
Вся это тщательно подготовленная операция дважды проваливалась из-за неудачно выбранной позиции, для засады, и лишь на третий раз, проведя предварительную  разведку, решили брать на строительстве кооперативного гаража.
На этот раз, приехав заблаговременно они поставили машину так, чтобы, не засвечиваясь держать в поле зрения все доступы к гаражам и дорогам.
- В начале, выйдем мы с Косаноговым, а потом, когда я вас позову, выйдете вы и внимательно наблюдайте за нашими действиями - инструктировал Свиридов, исключая возможные недоразумения с понятыми.
– Без моей команды никаких действий – говорил он тоном повышенной опасности и ответственности.
Впереди,  в метрах ста пятидесяти показалась знакомая фигура.
Подпустив метров на двадцать, Спиридонов  вышел из машины.
– Один идет. – Удовлетворенно подумал он, изображая на лице радость встречи.
Вышедший из машины Косаногов заставил посветлеть лицом и Михалыча, еще не успевшего отойти от десятилетних забот ментовской службы, радуясь встречи с бывшим коллегой, от которого можно было узнать много нового.
– Привет! – протянул он руку Косаногову и почувствовал, как кто-то с силой заломил ему руки за спину, пытаясь удержать в таком положении.
– Наручники давай! – брызнул слюной Спиридонов, пожирая глазами Косаногова, который опешил от происходящего и, напрочь позабыв об инструктаже, перекатывал в кармане патроны, взятые из сейфа Михалыча, с его отпечатками пальцев, оставляя свои.
 Пользуясь заминкой, Михалыч без труда освободил свои руки и, повернувшись к Спиридонову, поймал его большой палец правой руки своей левой, беря его на излом, заставил Спиридонова медленно садиться на землю.
Со стороны никаких действий видно не было, и все казалось мирной беседой двух человек.
– Я знал, что ты гавно, но чтобы так вонять, и предположить не мог.
– Запомни!  Следующая твоя попытка, для тебя будет последней. А ты меня знаешь, я слов на ветер не бросаю.- Он с силой сжал правой рукой нижнюю челюсть Свиридова, а потом похлопал по щеке – живи подонок и запомни, за такое морду бьют в светлое время. И, даже не посмотрев на Косаногова, пошел к своим гаражам.
Не желая больше служить под началом Спиридонова, после этого случая, Косаногов в этот же день подал рапорт на увольнение и уволился из милиции.
Спиридонов, стараясь всеми силами оправдать свое назначение, искал в литерном деле, сильно правильного участкового, хоть какую-нибудь зацепку нарушения рассмотрения материалов, пускай не в криминальном, а хотя бы в моральном плане, для показательного осуждения. 
Изучая каждую строчку, каждое слово,  ему на глаза  попалось странное заявление  гражданки Сидоровой, жалующейся, что по ночам кто- то трясет угол ее дома.
Прикинув, что это необычное заявление может иметь необычный конец, решил сам провести расследование. 
Не откладывая, в этот же день после семнадцати, он сел в свою машину и поехал по указанному адресу.
После обеденного дождя летнее солнце пригревало так, что лужи на асфальте,  испарялись на глазах, обозначивая глубокие выбоины.
Объезжая их, то с левой, то справой стороны, петляя по дороге как преследуемый заяц, он подъехал к смешанному магазину микрорайона, где решил оставить автомобиль, чтоб не марать в грязи грунтовых дорог частного сектора.
Прихватив с собой папку с чистыми бланками и бумагой, он пошел на поиски нужного адреса, обходя лужи и грязь, взбитую проезжающим транспортом, придерживаясь ближе к палисадникам ухоженных и заброшенных домов.
С зеленых садов приусадебных участков доносился переливчатый птичий гомон, а над головой, то поднимаясь высоко в небо, превращаясь в еле заметную точку, то пикируя вниз до самой земли, показывали фигуры высшего пилотажа элегантные ласточки и быстрые, проносящие со свистом, стрижи. День выдался чудесный, и на душе было легко и радостно.
 Дом отыскался сразу.
Стоял он на углу двух улиц, на значительном расстоянии от других домов.
Полуповаленный забор, подпертый в нескольких местах кольями, и калитка на одном навесе требовали хозяйской руки, а во дворе, на разбитых клумбах, были посажены цветы разных сортов. 
Розовые и белые пионы,  вперемежку с огненно – красными веснушчатыми лилиями отдавая дань заботливой хозяйке, радовали глаз. Дом был небольшой, на пять окон.
Свиридов, опасливо озираясь по сторонам, озабоченный на предмет собаки, осторожно подошел и постучал в дверь.
- Кто там? – послышался девичий голос.
– Милиция! Дверь открылась и на пороге показалась симпатичная девчонка невысокого роста, с большими карими глазами и толстой,  черной косой, спускавшейся ниже пояса.
– Проходите! – гостеприимно пригласила, она в дом, с интересом рассматривая капитана милиции.
Спиридонов зашел в дом, оглядывая бедновато обставленное жилое помещение.
– Я к вам по поводу вашего заявления о неполадке с домом.
– Это, наверное, которая мама писала. Да вы проходите, – позвала она его за собой, кокетливо играя вполне сложившимся девичьим телом.
– Мама с сестренкой за хворостом ушли и придут только через полчаса. - Она подвинула  стул, стоящий возле стола, а сама устроилась на диване.
– Если вы не торопитесь, то можете подождать, – продолжала она, – но у нас уже был участковый, расспрашивал, писал что – то, книжечку подарил с мудреным названием «Сейсмические зоны земли», или что – то в этом роде. Еще сказал, если в доме есть икона, то нечистой силы быть не должно. У нас кладбище рядом, так, мы, на всякий случай, дом окропили святой водой.
Спиридонов только сейчас обратил внимание на образ святой Девы Марии, строго следивший за ним со своего угла,  убранного расписным полотенцем  и искрящейся всеми цветами радуги, помятой, разноцветной фольги.
– К нам раньше участковый часто заходил, а в последнее время  что – то долго его не было, -  с сожалением в голосе  произнесла  девушка, что насторожило Спиридонова.
 – А тебя как зовут? – спросил он, любуясь ямочками на ее щеках.
– Даша! – Смущенно произнесла она, отведя от него взгляд.
– А где твой отец, Даша?
– Нет его. Три года назад уехал на заработки в большой город и пропал. Может и живой где, а может и нет.
– Так ты говоришь, участковый часто вас навещал?
 – Да, мама говорила, что он наш друг семьи.
 Глаза ее засветились доброжелательной смешинкой, она откинулась на диване, разбросав руки по сторонам, отчего ее девичья грудь вызывающе выдалась вперед, поднимаясь при входе, и опускаюсь при выходе, возбуждающе действуя на Спиридонова.
Мысли о том, что участковый пользовался уже этим юным, прекрасным телом хмелем  ударило ему в голову.
Подогревая себя тем, что грех не воспользоваться сложившейся ситуацией, он потихоньку поднялся, чтобы не вспугнуть Дашу, передвинул папку в центр стола, отвлекая ее внимание и, подойдя ближе, потянулся к ее губам.
После поцелуя жажда страсти забила все остальное чувства, и уже не владея собой, видя полные страха и ужаса Дашины глаза, неустанно шепча - все будет хорошо, он рванул на ней кофточку, безумно целуя обнаженную, упругую грудь.
 – Не надо дядька! Не надо! -  пытаясь вырваться Даша отталкивала его голову и, упираясь в плечи, срывая один за другим погоны обезумевшему Спиридонову, который задрал ее юбчонку, разорвал трусики, привычном жестом расстегнул брюки и ввел ей свой член. 
Кончив половой акт он, утерся ее разорванными трусиками, подобрал с полу погоны и, взглянув на неподвижную Дашу, так и оставшуюся лежать с раздвинутыми ногами на выпачканном, кровью, диванном покрывале, забрал папку и, держа фуражку в руках, вышел на улицу.
– Расскажу - не поверят! – ликуя думал он,– впервые в жизни девственница попалась. А то, что Даша в шоке - это в порядке вещей. Через недельку сама будет искать встречу с ним и появится новый  друг семьи.
Но через неделю его вызвали в прокуратуру, и его высоким покровителям пришлось немало потрудиться, чтобы ограничится увольнением из органов.
После этого  уже прошло несколько лет, и все постепенно стало забываться.
 
Как Кормазов ни старался, а кандидатура Спиридонова навязчиво крутилась у него в голове и, как бы он не обдумывал положение, другой кандидатуры не находилось.
Восстановление в милиции через Виняка будет делом несложным, если учитывать перестроечный хаос, со стертыми понятиями в отношении добра и зла, а за это Спиридонов будет обязан ему до конца жизни.
Довольный принятым решением Кормазов проводил Симочкова на его станции и сам стал готовиться к выходу. 

Последние события, связанные с побегом из – под стражи, произвели колоссальные перемены в работе отдела, кардинально влияя на судьбы людей, изменяя привычный ритм жизни и работы.
Весь высший начальствующий состав был вызван в УВД и не возвращался.
Временно исполняющий обязанности начальника отдела,  начальник уголовного розыска Миронов не утруждал себя дополнительной нагрузкой.   
Ограничиваясь короткой пятиминуткой, начинающейся с доклада дежурного  по отделу о происшествиях за прошедшие сутки, принимал короткие рапорта о проделанной работе инспекторов и тут же расписывал заявления и материалы, пришедшие по почте, накладывая визу на исполнение по службам и сотрудникам.
Из – за томительной неизвестности и анархического порядка, работать никому не хотелось, все работы выполнялись без огонька, по инерции, и даже само здание отдела выглядело нелепым, старым заброшенным строением, требующим ремонта.
Инспектора уголовного розыска тоже не утруждали себя поисками настоящего преступника по конкретному заявлению, а, находя слабые места, умело пользуясь процессуальным кодексом, занимались самоотпиской,  ссылаясь на криминальные разборки, отказывали в возбуждении дела по малозначительности и отсутствия состава преступления, резонно полагая, что в России легально введен воровской закон.    Воруют все – от правительства до бомжа, вот только, за все отвечает последний.
Если какое - то заявление  не втискивалась в рамки отказных материалов, искали «Павлика Морозова», - Так называли одиннадцатилетнего Павла Слуцкого, начавшего свою карьеру вора с пяти лет, оттачивая мастерство под присмотром бдительной мамаши, проникая в квартиры через окна и форточки.
Симпатичный, смышленый мальчишка, на вид около девяти лет, не попадавший по возрасту под уголовную ответственность, с удовольствием брал на себя все предложенные ему нераскрытые кражи, поднимая процент раскрываемости, чувствуя себя, если не милицейским работником, то сыном милиции как минимум.
Участковые инспектора, не выходя из кабинетов, отфутболивали заявление назад заявителю, с настоятельной просьбы, по данному факту обращаться в народный суд в частном порядке.
Покончив с необходимыми формальностями каждый занимался своими делами и, после обеда, отдел  словно вымирал.
Комазов, возложивший на себя обязанности заместителя начальника, держал связь с администрацией и другими правящими структурами города и района, от имени правоохранительных органов присутствовал на всех заседаниях, собраниях, встречах, почти не показываясь в милиции.
После увольнения тамады Иванкова, отдел все еще жил его незримым присутствием и, казалось бы, никчемная присказка
– На Вам муха, ни на вам, а на мну! – была еще у всех на слуху.
Также не забывалась аристократическая выходка Носова - ложить ноги на стол с пультом управления и не спеша, попыхивая импортной сигарой, процеживать слова сквозь зубы. 
Все это было уже в прошлом, хотя еще с трудом воспринималось сознанием.
Лишь к вечеру отдел слегка оживал с появлением оперативной группы и следователей, у которых разрешение материалов, на уголовные дела, поджимались сроками исполнения.
Кончался еще один длинный, летний, солнечный день. Весь воздух вибрировал от испарения влаги, искрясь и преломляясь под солнечными лучами, газовым облаком стелился над дорогой, отпугивая все живое.
От нестерпимого зноя не спасали даже тени деревьев и места, куда вообще не попадал солнечный свет, отдельный барьером жилых, высотных домов.
Синенко благодарил Бога и устав, разрешающий инспекторам уголовного розыска находиться в свободной, цивильной одежде, но и его сетчатая безрукавка не спасла от палящего солнца.
Недалеко от отделовских ворот стояла черная иномарка, типа «Волга», с раскрытыми дверками и поднятым передним капотом, а над мотором, перевалившись наполовину через крыло, над чем – то колдовал водитель дежурной машины Левченко. 
- Ты ни как себе колеса приобрел? – пошутил Синенко, осматривая опутанный проводами, шлангами, переходниками и коробочками, иностранный двигатель.
– Мне до нее как до луны. Машина эта, как я полагаю, принадлежит нашему новому начальнику. С ним еще приехало несколько человек, так они на другой машине в гостиницу поехали отдыхать с дороги, а мне  вот эту оставили свечи посмотреть, а русский свечной ключ  отказывается обслуживать иностранную машину. Здесь спецключ нужен, а где его взять? – озабоченно говорил Левченко.
Синенко, по милицейской привычке, скользнул взглядом по номеру кузова и заинтересовавших подошел поближе,  протер место выдавленных цифр и весь район кузова возле них.
– Умеют же делать узкоглазые, а где они номер двигателя ставят? – как бы между прочем спросил он у Левченко и внимательно изучив выбитые цифры, пошел в отдел.
– Что вы тянетесь один за другим, озабоченно встретил его дежурный по отделу Драченко. Из управления приехало новое начальство представлять, а в отделе ни души.
 - Так опер группа с семнадцати заступает, а сейчас только половина.
– А ты иди это им скажи, недовольно  пробурчал дежурный.
К восемнадцати собрался полный состав оперативной группы и, отметившись у дежурного, каждый занялся своей служебной работой, не выходя из отдела, готовый в любое время на выполнение любого задания.
Отметившись у дежурного Синенко, зашел в кабинет уголовного розыска, открыл свой сейф, вынул из него увесистую папку с бумагами и принялся рассматривать материалы, требующие простой, рутинной работы, заключающейся в отписке по инстанциям, представлениям по выявленным недостатком в отдельные предприятия, частные уведомления об отказе возбуждения уголовного дела и другой нудной, бумажной работы, не требующей ни ума ни сердца, которая всегда загоняла его в тоску и казалось самой утомительной и тяжелой.
Посматривая на часы, он заметил, что время не спешит продвигаться вперед и тянется медленно, почти не двигая стрелками.
Когда, наконец, они застыли на цифре двенадцать, он с облегчением сложил бумаги в сейф, запер его на ключ и не спеша пошел в кабинет начальника уголовного розыска где, после двадцати четырех, обычно собиралась оперативная группа, убивая ночное время за карточной игрой, готовая при первом же сигнале приступить к своим обязанностям.
Находясь в подчинении дежурного, и выполняя все его указания, они находились на равных правах и обязанностях независимо от должности, звания и возраста, и, посему, чувствовали себя непринужденно и вольготно по отношению друг к другу.
Учитывая наперед длительность ночного дежурства, оперативная группа подбиралась с учетом склонности к определенному виду спорта и интереса к определенной, ночной карточной игре, подчиняя маленький, разрозненный коллектив одной цели и общим интересам.
Кто-то уважал игру в преферанс, кто-то в покер, а нынешняя увлекались игрой в тысячу.
Эта увлекательная игра хороша тем, что одну партию можно играть до бесконечности.
– Кто раздает? – с порога спросил Синенко, с азартом потирая руки подходя к офицером, сидящим за столом.
– Тебя ждем. – произнес Малышев, не глядя, протягивая колоду карт Гомону, – сдвинь!
Гомон небрежно располовинил колоду и Малышев,  раскидал карты на раздачу. Раздавать досталось Кузнецову.
– Ну, Михалыч, раздай-ка мне под золотого! - с интересом попросил Синенко, принимая карты, не решаясь посмотреть прикуп.
Все в ожидании замерли, всматриваясь в свои, определяя по ним возможные хваленки у ведущего игрока,  прикидывая свои перспективы.
Синенко взял прикуп, переложил местами развернутые веером карты, сбросив по одной партнерам по игре.
Это означало, что у него есть шанс на выигрыш.
– Прошу червей! Прошу пикей! Еще пикей! Сотня!  – весело объявил Синенко, сбрасывая карты.
Первая удача окрылила играющих, и они с неподдельным интересом стали следить за игрой, откровенно радуясь выигрышной партии и огорчаясь проигрышу.
Больше всех, как всегда, не везло Кузнецову. Не привыкший в жизни играть в темную, лукавить и безрассудно рисковать, он и в картах рассчитывал только на то, что имел, не особо полагая на прикуп, отчего выигрывал часто, но по мелочам, и вскоре отстал от остальных почти наполовину.
– Играю в темную – решил он недовольный своим положением и постучал по столу.
– Идет! – обрадовался Малышев, желая получить двойную ставку на прикупе.
Кузнецов взял карты, медленно раздвигая одну за другой, посмотрел прикуп, подумал и молча сбросил на стол.
– Если уже не везет, так не везет! – в сердцах произнес он,  готовясь к раздаче.
– Кстати, машина нашего нового начальника -темная лошадка с криминальным прошлым,  номер кузова, вместе с куском металла, переварен, а на двигателе троечка перебита на восьмерочку, а единичка на четверку, оповестил Синенко.
– Когда это ты успел подсмотреть? – удивился Кузнецов.
– Вечером на дежурство мимо шел, а капот открыт. Смотрю что – то краска отдельным пятном отличается от общей, в районе номера, протер - точно место перекрашено и следы сварки видны, ну я, заодно, и  на номер двигателя взглянул.
– Ну и что сейчас? – спросил Малышев.
– А что сейчас, пусть катается. Наверняка по дешевке прикупил и радуется.
– Так он же мент! – не унимался Малышев. Ты вон издалека увидел, а он ее оформлял, номера в документы вписывал.
- Знаешь! Мент менту разница. Я знаю одного, который тридцать семь лет в милиции проработал, до капитана дослужился, а вспомнить нечего.
Разве что, как фискалил начальству о поведении сотрудников и снабжал его диким мясом.
Он и сейчас, будучи на пенсии, сидит в гараже, собирает сплетни на сослуживцев и распространяя среди молодых сотрудников, зарабатывает дешевый авторитет. Это все, чему он научился за долгие годы работы в дежурной части.
Это у оперативников глаз цепкий, ум острый, взглянул – сфотографировал.
Стоящий на краю стола телефон задребезжал  неприятным, казенным звоном. Сидящий ближе к нему Малышев снял трубку.
– Тревога! – почти радостно выкрикнул он и  бросился к двери.
Побросав карты, все побежали за ним в дежурную часть, где их уже поджидал Драченко с двумя автоматами.
– Езжайте в рабочий поселок,  в гастрономе сторож какие-то тени видел, – скороговоркой проговорил он, вручая по автомату  Гоману и Малышеву.
Пока остальные получали у дежурного инструктаж, Кузнецов завел машину и подъехал к крыльцу.
– В рабочий поселок – определил маршрут Синенко, садясь на переднее сидение.
Кузнецов  с места ранул машину так, что всех троих вдавило в спинки сидений.
Форсированный двигатель быстро набирал обороты и двенадцать километров, разделяющих город с поселком, преодолели за несколько минут.
Не доезжая до объекта метров пятьдесят свернули за угол дома, моргнув пару раз светом и остановились. От стены гастронома отделился силуэт человека, быстро приближающегося к ним.
Сторож, мужчина лет сорока пяти с бакенбардами  и усами, был явно возбужден и без лишних слов приступил к объяснениям.
– Дважды мелькнула какая-то тень в помещении, а потом  что-то звякнуло и затихло. Я обошел вокруг здания, но никаких признаков проникновения не обнаружил. Вот только хлебное  окно подозрительно, но я к нему близко не подходил, мало ли что. Вас вызвал, а сам наблюдение вел, но больше ничего подозрительного не заметил.
Кузнецов  запер машину на ключ, вынул из кобуры пистолет, передернул затвор и все тихо пошли в сторону гастронома, сопровождаемые сторожем.
Хлебное окно находилось с обратной стороны здания, недалеко от черного хода.
Небольшой проем, отделанный под вид отдушины, мрачно зиял черной дырой. Наружная запирающаяся дверка отсутствовала и ее не видно было ни на земле, ни на фундаменте, а это наталкивало на мысль, что ее забрали с собой во внутрь, чтобы не вызывать  подозрений.
Синенко включил фонарик и брызнувший лучик света осветив проем, уперся во внутреннюю дверку. Взяв у Малышева автомат, он просунул его в проем, легонько  ткнув ее дулом, от чего она свободно качнулась на верхних навесах и приняла первоначальное положение. Синенко передал Малышеву автомат и оценивающе  оглядел присутствующих.
– Михалыч! Тебе, как самому маленькому, придется проникнуть в помещение через этот проем и произвести проверку.
– Нет проблем!
Кузнецов снял легкую милицейскую куртку и передал сторожу. Осмотрев проем, находившийся на высоте около метра над землей, прикинул размеры и заметил:
– Там, где пройдет голова, пролезет и туловище.
Поддерживаемый, с двух сторон он пополз,  преодолевая почти метровую толщину кирпичной стены,  дулом пистолета легко приоткрыл качающуюся дверку, готовый выстрелить в любую минуту, ожидая непредсказуемых действий с обратной стороны.
Качнув ею несколько раз и убедившись в относительной безопасности, приподнял ее и на руках сполз на пол, оглядывая огромный пустой зал, освещенный одним светильником дневного освещения.
Рядом, с правой стороны, на всю ширину зала был расположен прилавок, а за ним, в двух метрах, – витринная стена с двумя дверями в комнаты складских помещений, зияющими черной пустотой.
С левой стороны также во всю ширину помещения, до самого коридора входной двери, находились две бытовые комнаты, окутанные  мраком. Кузнецов поднял навесную дверку хлебного окна и громко крикнул в проем:
– Подайте автомат и фонарик!
Приняв  затребованные вещи, он резко передернул затвор автомата, лязгнувшего характерным металлическим звуком, и громко проговорил:
– Если кто-то находится в помещении, выходите на середину зала. Жду минуту! В противном случае, при обнаружении в любом темном месте, стреляю на поражение без предупреждений.
Он подождал с минуту, прислушиваясь к тишине, и пошел за прилавок, подсвечивая фонариком, прорезающим тонким лучом  темноту за прилавком, быстро перебегающим с одного предмета на другой, медленно продвигаясь к темному проему открытой двери.
Огромная тень устрашающе скользила по стене, повторяя все его движения глухим звуком, сопровождая такт шагов, выхватывая лучом фонарика загроможденный какими-то мешками, лежащими на пути, и различным тряпьем, разбросанным как на складе после обыска, в воздухе стоял стойкий запах плесени и перебродившего томатного сока.
Перешагивая через  лежащие мешки,  наступая на разбросанное тряпье в виде халатов, тряпок и пустой тары, сосредотачивая все внимание на дверном проеме, он наступил на что-то мягкое и живое.
Мгновенно среагировав, как на невидимую ядовитую змею, Кузнецов отпрыгнул назад, освещая  подозрительное место фонариком.
–  Дядя, не стреляйте! – с изумлением услышал он голос, раздавшийся  из бесформенной  кучи тряпья, находившейся между мешками.
Зашевелившись, она превратилась в фигуру здоровенного парня в камуфляжной форме.
– Руки подыми! – спокойно предложил Кузнецов, удивляясь, как такой здоровый парень смог пролезть в сравнительно небольшой проем.
– К хлебному окну подошел! – приказал он, указывая путь лучом фонарика, отступая назад, пропуская задержанного.
–  В магазине еще кто-то есть?
– Не знаю – тихим испуганным голосом проговорил  парень, останавливаясь перед окном.
– Значит, есть, - определил Кузнецов и громко прокричал, чтоб слышно было  снаружи
– Принимай товар!
– К приему готовы! – услышал он  ответ и приказал задержанному
– Вылазь! – наблюдая, как тот приподнял дверцу,  просунул голову в проем и, развернувшись по диагонали, медленно стал просовываться вперед, пока не исчез совсем, и дверка с тихим стуком опустилась на свое место.
Кузнецов продолжил осмотр, более внимательно проверяя все углы и темные места, и ничего не найдя, перешел на другую сторону к бытовым комнатам.  Из-за наличия освещения проводить осмотр стало легче.
Осветив комнату фонариком, он нашел включатель, и яркий электрический свет   лампочки осветил помещение с примитивной мебелью, состоявшей из небольших двухстворчатых шкафов, расположенных  по над стенкой, кухонного стола, газовой печки, несколько стульев и широкого, длинного обеденного стола, стоявшего по середине.
Никого не обнаружив, Кузнецов подошел к открытой дверки туалета, который был расположен так, что заглянуть во внутрь, не просовывая голову в проем двери не было никакой возможности. Чтобы не рисковать, он отошел на несколько шагов назад и громко проговорил:
– Если кто-то в туалете есть – выходи с поднятыми руками. Считаю до трех и стреляю в помещение, от рикошетной пули вряд ли удастся уклониться!
– Не стреляйте! Выхожу! – послышался голос  из туалета и, почему-то пятясь задом с поднятыми руками, вышел такой же здоровый парень,  в такой же камуфляжной форме.
– К окну на выход. – приказал Кузнецов  и переправил его таким же путем как и первого.
Проведя еще раз контрольный осмотр, он передал автомат в окно и сам вылез наружу, на этот раз, пятясь задом ногами вперед. Ему помогли выбраться и стать на ноги.
Кузнецову казалось, что он отсутствовал около часа, но на самом деле он провел в помещении всего несколько напряженных минут и, чтобы снять нервное напряжение, закурил, осматриваясь по сторонам.
Подгоняемая алой зарей, на востоке, ночь быстро  удалялась на запад, оставляя освоенные территории, уступая место дню.
В нескольких метрах от здания стоял автозак, возле которого столпились сотрудники, попыхивая сигаретами.
- Так ты знаешь, кого вытащил?  - Подошел к нему Синенко.
– Наших старых знакомых солдатиков, которых мы брали при побеге. И знаешь, какое наказание понесли за угон машины?
Десять суток гауптвахты! Как тебе это нравиться?! Приедем, надо будет возбудить уголовное дело сразу, а не передавать материал на усмотрение военной прокуратуры.
Поговорив, обмениваясь впечатлениями, все расселись по машинам, наказав сторожу присматривать за окном до прихода рабочих.
Пока доехали, пока оформили документы на задержанных, подошло время оперативного совещания, при котором должно представляться новое начальство.
Пропустить такой момент никто не хотел и все потянулись в кабинет начальника.
Солнце уже поднялось над горизонтом и, заглядывая через окно, ярко освещало просторный кабинет, выхватывая из тени столб мелкой серебристой пыли.
 Офицеры с шумом усаживались на привычные места, делясь впечатлениями прошедшей ночи и предстоящего знакомства.
Кормазов, еще днем пробив по своим каналам, теперь делился полученной информацией, характеризуя каждого нового офицера начальствующего состава.
Будущий начальник  - бывший начальник  вневедомственной  охраны по кличке «Цепной Пес», имел привычку прятать в укромных местах охраняемых объектов записки со своими автографами, и беда дежурному ночному патрулю, не нашедшему его художество.
В трехмесячной командировке в Чечне отличился  на зачистке территории и награжден медалью «За отвагу».
Заместитель начальника по оперативной работе – бывший начальник уголовного розыска.
Ярый карьерист с высшим образованием, поступивший в академию и ведущий собственный учет раскрытых, лично им, преступлений, не прочь позаимствовать их и  у  участковых инспекторов.
Заместитель по воспитательной работе – бывший политработник, попавший под сокращение, перешедший на работу в милицию,   переехал в наш город для получения квартиры.
Работает старыми партийными приемами, стравливая сотрудников между собой, опираясь на ценности социалистических соревнований – придерживая  лидера, выдвигая отставшего, поднимая дух соперничества – двигателя всего прогрессивного. 
 Эта информация передавалась друг другу, представляя повышенный интерес к встрече.
Ватрушев зашел в кабинет и, по давней привычке совместной работы по раскрытию, отыскал Кузнецова, подошел к нему, усаживаясь рядом на свободное место.
- Что нам подскажет день грядущий? – невесело проговорил он, пожимая руку.
- Поживем, увидим. – так же невесело ответил Кузнецов.
Дверь открылась, и на пороге появились незнакомые офицеры в сопровождении заместителя начальника УВД – полковника Васильева.
- Господа офицеры!  - произнес Миронов, вставая по стойке смирно.
Все поднялись со своих мест, провожая взглядом вошедших, проходивших мимо за широкий стол начальника.
- Товарищи офицеры! – проговорил идущий вслед за полковником капитан, и все стали усаживаться на свои места.
Курирующий отдел, знакомый всем Васильев, осмотрел каждого сотрудника и поднявшись произнес:
- Как всегда мне предоставляется честь побывать в вашем городе и отделе, и представить вам новое  руководство.
 Надеюсь, что вместе с ним ваш коллектив будет еще сплоченней и сможет  успешно решать любые, поставленные правительством и руководством МВД, задачи.
Ваш новый  начальник капитан Градничий Анатолий Васильевич, имеет навык руководства, прошел  Чечню, награжден  медалью «За отвагу».
Представьтесь, пожалуйста!
Из-за стола поднялся  капитан плотного телосложения с темным волосом, зачесанным на одну сторону, и обвел присутствующих тяжелым взглядом.
-  Заместитель  по оперативной работе: Самохин Юрий Петрович! - Капитан с коротко подстриженным русым волосом и карими глазами приподнялся на секунду и сел на место. 
- Заместитель начальника отдела по воспитательной работе. Самый опытный работник, майор милиции Зайцев Геннадий Николаевич. 
Из-за стола поднялся майор такого же телосложения среднего роста.
Сгорбившись и набычившись, гладя из-под лобья бегающим взглядом темных глаз, посмотрел на полковника, блеснув лысиной, едва прикрытой редким седым волосом и уселся на свое место.
Его лисиная мордочка вытянулась, и наглый проницательный взгляд заскользил с одного лица на другое, готовый влезть в душу  и оставить там свой липкий, тревожный след.
- Ну что ж, Анатолий Васильевич! Принимай руководство! – предложил Васильев, садясь на свое место.
Градничий встал, прошелся правой рукой по волосам и негромко произнес:
- С каждым отдельно будем знакомиться во время работы, а пока, чтобы не было кривотолков поясняю свои взгляды и основные принципы.
С настоящего времени слово «господа» должно выпасть из нашего лексикона. До господ мы еще не доросли. Даже в Управлении  пользуются старым словом «товарищ», но это не значит, что мы сошли с пути реформаторского движения и поворачиваемся лицом к старому. Мы за рыночные отношения.
С сегодняшнего дня мы с новым руководством обсудим  новый план работы отдела, с учетом строевой, боевой и технической подготовки, согласно требованиям министра и правительства.
Каждую неделю будет запланирован кросс на пять километров, стрельбы и тактические занятия.
Каждый сотрудник, от рядового  состава до начальников служб, должен пройти через Чечню, в течение двух лет, и понюхать пороха.
Тот, кто сомневается  в своих силах или не согласен с новыми требованиями, может сразу  писать рапорт на увольнение. Держать никто никого не будет. За дверью  тысячи безработных будут счастливы устроиться  к нам на любых условиях.
Василенко поднял голову, посмотрел на капитана и медленно заговорил  дружелюбным, полным  извинения за капитанскую бестактность, тоном:
- Что! Нагнал на вас страху новый начальник? Не волнуйтесь, не так страшен черт, как его малюют. Конечно, начальник, он везде начальник, но у каждого начальника есть вышестоящий начальник, готовый поправить ошибки нижестоящего. Так что все будет в рамках закона и Устава. Ну, а теперь, извините. Если ко мне будут какие вопросы, обращайтесь в любое время.
- Товарищи офицеры! – почти прокричал Градничий, провожая взглядом выходившего из-за стола Васильева, пристраиваясь  следом за ним.
Руководство совещанием взял на себя Самохин.
Перелистывая амбарную книгу происшествий и преступлений, ранее принадлежащую Боровому,  он обращался к Миронову  за пояснением отдельных записей, всем своим видом показывая компетентность и опыт в оперативной работе.   
Началась обычная, с одной стороны и необычная с другой, оперативная пятиминутка.

Озабоченные откровенным хамством нового начальника, и примеряя на себя новые, выдвинутые им требования, все удрученно молчали, сознавая,  что на некоторое время кончилась их нормальная, интересная плановая работа и теперь отдел будет трясти как небольшой самолет, попавший в разряженную атмосферную зону, и не всем удаться выдержать испытание невесомостью.
Кормазов сидел рядом с Мироновым за длинным столом, с интересом слушая навязчивые идеи нового начальника, гадая насколько хватит у того перестроечного запала, с учетом сложившейся  криминогенной обстановки в городе и районе. 
С большим опозданием здесь только начался воровской дележ сферы влияния на доходные места и волна организованной преступности начала постепенно захлестывать небольшие города и села.
Поговорка «Если Ты умный, почему не богатый?» – делала свое дело. Каждый маленький и большой начальник, задумываясь над ней, естественно хотел быть  умным, и для этого не прочь был пойти на такие побочные издержки как богатство.
Вторая поговорка «Чем больше имеешь, тем больше хочется» – постепенно поменяла местами идеалы, и приоритет получило богатство, выйдя на первый план, взяв реванш над умом, прибавляя работу правоохранительным органам.

Когда, несколько разрядив обстановку, Васильев вышел  из кабинета, Кормазов задумался над своими перспективами. С Ткачевой у них сложилось как нельзя лучше.
Медовый месяц, ее уютная двухкомнатная квартира и относительный достаток делали жизнь похожей на сказку. Молодость и страсть выплескивалась через край, и они частенько, ссылаясь на работу вне отдела, проводили время вместе, наслаждаясь любовью и покоем.
О  своих старых связях он старался не вспоминать и жить по своим принципам – сегодняшним днем.
Новый начальник внес свои коррективы на его взгляды и теперь поневоле приходится задуматься над своим будущем.
Он хоть и птица невысокого полета, но  жизнь поломать может.
Для кросса у Кормазова сил достаточно, а вот в Чечне пусть он сам воюет, если у него  к ней такая тяга.
Забрасывать подвалы гранатами, или быть разменной монетой между двумя государствами, у него совсем нет никакого желания, тем более что если в своем государстве порядка нет, то на какой порядок в чужом замахиваться, – усиленно думал Кормазов, ища выход из положения.
- Нужно как – то умаслить начальника, войти к нему в доверие, стать его правой рукой, а потом покончить с ним  одним ударом, предварительно посоветовавшись с компетентными людьми.
То, что тот долго не продержится в новой должности, не вызывало ни каких сомнений.
После совещания все выходили подавленные, в тягостном молчании и, собравшись на перекур во дворе отдела, скромно высказывали свое мнение о новом руководителе.
– Сегодня нам дали повод вспомнить лишний раз, что живем в стране дураков, и мало того, потом будут говорить, что мы достойны своего начальника – в сердцах сплюнул Кузнецов и, посмотрев на Кормазова, пожалел о сказанном.
– Синенко говорил, что начальник приобрел криминальную машину. Номера на двигателе перебиты, и кузов переварен – как бы между прочим высказался Малышев, ожидая ответной реакцией.
Но ни кто на это не среагировал, так как это новость уже обошла всех кроме Кормазова, пришедшего в отдел позже.
Он заинтересованно посмотрел на Малышева и, хихикнув, пошел в свой кабинет, обдумывая новую информацию со всех сторон.
Если эти сведения передать в управления, то еще не известно как на это посмотрят сверху.   
Возможно в Управлении, пользуясь льготными условиями, скупают криминальные автомобили, и как он будет выглядеть на этом фоне?
Его, возможно, даже поощрят, но через месяц уволят, и знакомства не помогут.
Поднявшись на второй этаж, он в задумчивости  открыл кабинет и вошел в давно непроветриваемое помещение с тяжелым, спертым воздухом.
Открыв окно, понаблюдал за быстрокрылыми ласточками, завидуя их свободному  полету.
– Не во время этот побег  - подумалось ему. – А что если подставить Синенко?
Весь отдел знает о его открытии, и подозревать в стукачестве можно  каждого.
Захвачены новой идеей, обдумывая детали нового мероприятия и возможные последствия, он нервно заходил по кабинету взад, вперед, измеряя шагами небольшое пространство, постепенно его лицо стало похожим на физианомию летучей мыши, а из груди стали вырываться звуки идиотского смеха.
 – Гы, гы, гы – смеялся он довольный своей сообразительностью и умом.
Он любил играть в шашки, и если бы можно было перевести задуманное на эту игру, то он за один ход, в любом из двух вариантов, подставляя одну фигуру, прорывался в дамки со всеми вытекающеми последствиями.
Градничий, узнав от него о неприятной истории с его автомобилем, проникается к Кормазову доверием и избавляется от Синенко, как от ненужного свидетеля и неблагонадежного сотрудника, освобождая место для Спиридонова.
Должность для него подходящая во всех отношениях.
Если Синенко сможет отстоять свою правоту – переведут, или даже уволят Градничего, освобождая от дел  увлекающего самодура, оставляя вакантным должность начальника.
Если же подсуетится, подключить нужные связи и нажать на нужные рычаги, то появится реальная возможность сделать головокружительную карьеру.
Размечтавшись, и представляя себя начальником,             он подошел к зеркалу, висевшему на стене, и гордо вскинул голову, представил, как  будет выглядеть в погонах с двумя просветами.

Выйдя из кабинета, недовольный Васильев не спеша стал спускаться со второго этажа, чувствуя за спиной дыхание Градничего.
За время работы, начальником вневедомственной охраны, Градничий научился ходить тихо и незаметно, бесшумно подкрадываясь к ночному патрулю, чтобы потом распекать их за беспечность, оттачивая мастерство красноречия. 
Теперь он шел вслед за полковником, гадая, чем произвел его недовольство.
 – По истине,  правду говорят - думал Васильев – заставь дурака Богу молиться, так он лоб расшибет.
Козырнув  помощнику дежурного по отделу, он направился к своей машине.
Услужливый Градничий забежал вперед, открыл дверку и, держа ее рукой, стоя по стойке «смирно», стал наблюдать, как полковник садится на переднее сидение.
Васильев посмотрел на него и пригласил сесть в машину.
– Коля, погуляй пока пять минут, но не уходи далеко от машины, – попросил он водителя и, подождав пока он выйдет из машины, повернулся к капитану
– Я не хочу влиять на Ваши способы и методы руководства, но думаю, некоторые замечания будут не лишние и пойдут Вам на пользу.
Раз Вас назначили на эту должность, значит, чем-то руководствовались, надо полагать.
Вверенный Вам отдел числится в Управлении как один из лучших. Процент раскрываемости всегда превышал средний  краевой на пять – десять процентов, а это большие показатели!
Бывший начальник Бурцев, и его помощники, соответствовали своим должностям, были на высоком уровне профессионализма и имели заслуженный авторитет у подчиненных, но они отстали от жизни и руководствовались старыми методами работы, когда человек человеку был друг, и государство брало на себя всю ответственность за страну и народ.
Они еще жили старыми стереотипами соотношений добра и зла, идя в разрез с идеологией нового мышления, наживая себе головную боль.
Несколько раз руководство отдела игнорировало постановления и указания городской администрации о разгоне несанкционированных митингов и собраний, практически проявляя солидарность с народом, недовольным новым режимом и новыми реформами.
Принципиально не пользовались услугами «Новых русских», считая зазорным брать «грязные» деньги, нажитые за счет угнетенного народа, полагая, что нужно жить хоть и бедно, но честно.
И только потому, что не сумели перебороть свое сознание и встать на рельсы рыночных отношений, вошли в тридцати - процентный барьер запланированного, правительством геноцида, и их вынуждены были отстранить от должности.
Отдел же, в целом, способен решать любые задачи на уровне высокого профессионализма, и закручивание гаек                считаю излишним и не своевременным занятием. А с сегодняшним Вашим упором можно и резьбу сорвать.
То, что на улице много безработных, верно, как и то, что там мало профессионалов нашего профиля.
Насколько я понял в вашу стратегическую задачу входит строительство нового здания отдела милиции, за что будет спрос в первую очередь, но это не дает право забывать про основные обязанности, – пресечение правонарушений и раскрытие преступлений, так что решайте свои вопросы на месте, с учетом этих двух критерий, без злоупотреблений.
Со своей стороны, мы Вам можем организовать только поддержку, но ваши отношения с работниками отдела,  я буду держать на особом контроле.
Васильев приоткрыл дверку и позвал водителя
– Коля! Поехали!
Городничий вышел из машины и долго стоял, задумавшись, смотря вслед уходящему автомобилю.
Это откровение было для него добрым знаком.
По существу ему развязали руки, а он-то уж сумеет погреть их на таком грандиозном поприще, как строительство за счет спонсоров. 
Это миллионы неучтенных средств, а там хоть в участковые, хоть на пенсию.
Он посмотрел вверх на чистое небо, и душа его возликовала от неожиданного раскрывшихся просторов, в предвкушении реализации больших, заманчивых планов и перспектив будущего.
В его голове назойливо билась  мысль о Гавайских островах, но он решительно отстранял ее, боясь спугнуть преждевременными, дурными приметами, способными помешать осуществлению его тайной, голубой мечты.

Лето набирало силу.
Плодовые деревья сбросили свои весенние, яркие цветные наряды, реки обмелели   и веселая беззаботная, ребятня с диким восторгом бегала по речным косам, пугая плотву и зазевавшихся родителей, отдыхавших на берегу, в тени больших пляжных зонтов, спасаясь от летнего зноя речной прохладой.
В отделе всё замерло в ожидании перемен,  и он уже не казался таким родным и надёжным, как в прежни времена.
Паршивое настроение передавалось друг к другу, и всё вываливалось из рук.
Больше недели начальник и его зам по оперативной работе занимались переездом и благоустройством нового жилья.  Лишь Зайцев тенью бродил по отделу с раннего утра и до позднего вечера, в надежде найти себе работу по специальности и заняться воспитанием нерадивых сотрудников.
Встречая каждого в начале рабочего дня, он по глазам и дыханию выискивал счастливца проведённой бурной ночи, и разочарованный вынужден был констатировать доброе утро.
 Бредня, как всегда пришёл на дежурство за полчаса до смены и, взволнованный вниманием замполита, зашёл в комнату дежурной части, где уже находился Драченко, приводя документы в порядок, принимая смену.
 За многие годы совместной работы они хорошо узнали друг друга, и Драченко сразу уловил тревожное состояние Бредни, заглянувшего в оружейную комнату.
Оглядев помещение Бредня, вернулся к двери, приоткрыв ее и убедившись, что в коридоре никого нет, подошел к Драченко, шепча на ухо:
– Слушай! Не могу понять,   замполит голубой  что ли? Второе дежурство встречает меня, за руку берет, в глаза заглядывает и своей мордой ко мне тянется.
Опешивший Драченко посмотрел на озабоченного Бредню и, уловив смысл сказанного, закатился беззвучным, затяжным смехом, присев на стул, склонив голову к пульту, ударяя кулаками по  столу от избытка эмоциональных чувств. И только через долгую минуту смех вырвался наружу, сотрясая стены дежурной части.
– Бредня! – еле, выговаривая слова между приступами смеха, пытался высказаться Драченко – Ты определенно ему понравился! На третье дежурство он обязательно поставит тебя раком и влындит по самые помидоры.
Новый приступ смеха завалил Драченко на пол, пачкая пылью брюки и аккуратно выглаженную рубашку.
– Ты на всякий случай подмойся, - не унимался он, поднимаясь, стараясь унять заразительный смех, вытирая красные, от слез, глаза носовым платком. 
Целый день смех бродил по кабинетам взрывая пакостное настроение, разряжая тревожную атмосферу, накрепко приклеивая замполиту кличку «Голубой».
Не к добру это! Высказывал кто-то опасение.
 Отчаявшись от безнадежного дела, замполит сам стал принимать по маленькой и уже не принюхивался к чужим «выхлопам».
Осторожные сотрудники, высказывающие недобрые предзнаменование смеха, оказались правы.

Вернувшись к работе начальство, стало пугать своими неординарными действиями.
Городничий, для начала, поднял всю документацию, относительно строительство нового комплекса отдела милиции, подготовленного еще Бурцевым, ознакомился с планом застройки, просмотрел смета расходов того времени, сопоставляя разницу в связи с инфляцией, и остался довольным произведенным впечатлением.
Обширные просторы, практически не контролированной деятельности, сулило неплохие доходы в его личный бюджет.
Расхожее понятие – «Умный, почему не богатый?» – не давало покоя и подталкивало на неотложные действия, но для начала нужно было окружить себя надежными людьми в отделе, меняя и подбирая кадры с таким расчетом, чтобы на них можно было положится при строительстве и  выполнении функциональных обязанностей.
Для этого нужно создать такие условия работы, при которых, посчитавшие себя лишними, сотрудники сами принесут рапорт на увольнения или перевод.
Отдельных, можно уволить сразу, под видом зачистки, но это нежелательное явление с малопроцентным лимитом, может, насторожить верховное руководство.
По ходу работы, наладить отношение с администрацией и перезнакомится со всеми «новыми русскими» этого города, примеряя их на предмет спонсорства.
Главное дать толчок и манипулируя карательными и правоохранительными рычагами отдела, направить движения в нужное русло, с нужным ускорением.
Городничий поднял трубку внутреннего телефона.
– Ко мне пригласите начальника профилактики, начальника вневедомственной охраны, начальника разрешительной системы – приказал он дежурному и стал готовиться к приему. 
Минуты через две в дверь постучали.
– Войдите! – Разрешил Городничий и в кабинет вошел высокий брюнет с карими глазами.
– Начальник профилактики капитан Кормазов прибыл по Вашему приказанию! – четко отрапортовал он, приложив руку к козырьку фуражки.
– Присаживайся капитан – доброжелательно пригласил начальник, прирожденным чутьем угадывая родственную душу.
– Как настроение, как семья? – Заботливо спросил он с интересом посматривая на Кормазова.
– На работе порядок, в семье все нормально.
– Вот и хорошо. Слышал, подчиненного уволили, у тебя есть кто на примете для заполнения вакантной должности?
–Никак нет!
–Тогда я своего, по бывшей работе, порекомендую. Ты вот что! Заполни аттестационные документы на каждого офицера и на каждого сотрудника ДПС.
Отдельно напиши краткие характеристики и свои замечания. За два дня надеюсь управишься? И еще! На эту среду запланируй строевой смотр, строевые занятия и кросс на пять километров. Явка всем строго обязательна.
–Разрешите идти?
–Идите!
Крачковский лихо повернувшись кругом, чеканя шаг вышел из кабинета.
–Выслуживается, значит службу знает – с удовлетворением подумал Градничий, провожая его глазами.
–Ну как? По какому поводу вызвал?  забросали вопросами Кормазова, ожидаемые под дверью Ватрушев и Малышев, исполняющий обязанности начальника вневедомственной охраны на время отпуска.
–Да ничего, о семье беспокоился, о работе. Кросс на пять километров на среду приказал запланировать и кое какие справки подготовить. В общем, присматривается к нам, принюхивается, но настроение вроде хорошее.
–Тогда я пойду – решился Малышев, и медленно открывая дверь, робко зашел в кабинет.
-Старший лейтенант Малышев прибыл по Вашему приказанию!
 –Ты кто? – не приглашая его пройти за стол, переспросил Градничий.
–Старший лейтенант Малышев – неуверенно повторил он, глядя на начальника.
–Ты мне уже сказал, что ты Малышев, ты из какой службы и кто по должности?
–Старший лейтенант – уже совсем растерявшись, пролепетал Малышев, начавший веселить Градничего своей неуверенностью.
Он любил унижать людей, чувствуя себя при этом всемогущим властелином.
–Где работаешь старший лейтенант?
- Во вневедомственной охране.
–Вот это уже ближе к делу. А где начальник?
           - В отпуске до конца месяца.
–Ладно! Можешь быть свободным. Начальник выйдет, разберемся.
Неловко повернувшись кругом, Малышев вышел из кабинета, вытирая потный лоб носовым платком.
–Ну и начальник! Даже подойти не предложил. Смотрит косо, как бык на красную тряпку.
Зайдя в кабинет, Ватрушев доложил о прибытии и, не дожидаясь приглашения, подошел к столу.
–Присаживайся! – не смотря на разницу в возрасте, тыкнул ему Гродничий.
–То ли сильно современный, то ли невоспитанный, – гадая, равнодушно подумал Ватрушев и сел на стул.
- Как у нас дела с оружием?
–Нормально. Как всегда.
–Кто приобретает и какие?
–В последнее время гладкоствольные спросом не пользуются.
Малоимущим не по карману, а те, которые деньги имеют, берут нарезное, да еще и с оптикой.
–Понятно! Ты вот что Ватрушев, без моей подписи разрешения и лицензии больше не выдавай, а еще лучше, принеси мне свою печать. Я лично хочу знать, кто хозяйничает в нашей тайге.
Ну, а со здоровьем как у тебя? Кросс на пять километров выдержишь? Новый министр поблажки никому не дает.
Сотрудник милиции, тем более офицер, всегда должен быть в форме. Мы с тобой оба фронтовики и знаем цену физического здоровья.
 Слышал, ты в Афгане воевал, а я недавно из Чечни вернулся. Там вовремя перебежку не сделал, - считай себя покойником. Сейчас новый набор идет. От нашего отдела три человека требуется послать, – не давая вставить слово Ватрушеву, скороговоркой частил Градничий.
Ватрушев вышел из кабинета. Внутри у него все кипело от неприкрытой наглости нового начальника.
–Два с половиной года войны в Афганистане приравнял к трем месяцам пребывания в Чечне, на посту у дороги, ведущей в Грозный.
Забросал пару подвалов гранатами - вот уже и герой, - неприязненно думал он, выходя из отдела на свежий воздух.
Вынув из кармана начатую пачку беломора, он взял папиросу, прикурил от зажигалки, дрожащей рукой, переосмысливая услышанное, делая соответствующие выводы. 
Ему просто необходимо было поделиться с кем-то своими переживаниями, мыслями, сомнениями, чтобы хоть частично снять тяжелый камень с души, успокоиться  и принять правильное решение в данной ситуации.
Затянувшись несколько раз подряд, жадно вдыхая никотиновый, сизый дым, он решил заглянуть к Кузнецову.
Он хоть и молодой, но с понятием. И душа у него нараспашку – чистая, как у младенца. Таких людей, в наше время, редко встретишь.
Кузнецов сидел в кабинете, печатая свои нескончаемые отказные материалы по автодорожным происшествиям.
Эта бумажная волокита отнимала почти все рабочее время, требующая уложиться в определенные сроки, согласно Российского законодательства.
Взглянув на вошедшего Ватрушева, он понял, что у него что-то случилось.
Обычно уравновешенный умеющий управлять своими эмоциями, не показывая внешне состояние своей души, теперь выглядел беспомощным, уставшим пожилым человеком.
Его тусклый, безразличный взгляд витал где-то далеко от реальности и переходил из предмета на предмет, не замечая его.
Сгорбившись, он присел на краешек стула, возле двери, куда обычно усаживают нарушителя пришедшего на комиссию, не проронив ни слова.
–Григорьевич, от чего ты такой пасмурный? Дома что или на работе неприятности?
Ватрушев тяжело посмотрел на Кузнецова.
–Михалыч! Поясни мне, что сейчас происходит?
Почему люди теряют свои лучшие человеческие качества?
Почему такая огромная страна, как наша, стала нищей и, потакая единицам подонков издевается над своим народом?
Почему история бросает нас из одной крайности в другую, разрушая все на своем пути? Почему мы не можем найти золотую середину и жить по человечески, чтобы можно было гордиться своей страной, а не дрожать перед будущим, опасаясь за судьбу своих детей.
Когда-то в детстве я учился в строительном училище, на слесаря, и в столовой один туркмен попал мне в голову хлебом.
Ни от того, что он мне сделал больно, а от обиды я подошел к нему и, не смотря на то, что он был здоровее меня, ударил его по лицу.
Утром, следующего дня, собралась вся нерусь, решив сделать мне темную. Закутав в одеяло повалили на пол между коек, но я сумел встать на ноги, закутанный в одеяло, как кукла, собирая все свои силы, чтобы не стать на колени.
Я был горд, что я русский и являюсь неотъемлемой частицей большого народа.
–Нет! – думал я, - никогда русский человек не станет на колени перед нерусью. Хоть и просуществовало татаро-монгольское иго триста лет, но не сломило русский народ.
Я это к тому, что как бы мы не жили, я гордился своей национальностью, своей страной, своей Родиной. Теперь меня это угнетает. Я искренне сожалею, что мне не повезло в том, что я русский и родился в этой непредсказуемой стране – России, в которой придется жить моим детям.
Мне сегодня по существу сделали предложение уйти на пенсию.
–Так что ж в этом плохого? Охота, рыбалка, заслуженный отдых.
–И ты туда же. Все это хорошо. Но разве можно прожить на нашу  пенсию? А я еще детей на ноги не поставил, дочь только школу кончила, об университете мечтает.
Ватрушев встал, махнул рукой и вышел из кабинета.
Кузнецов задумался над словами Ватрушева.
– А ведь верно. Земля русская должна кормить весь народ, а не кучку алегархов, и пенсия наша рассчитана ни на жизнь, а на выживание.
Глубоко вздохнув, он поудобнее уселся на стуле и ударил по клавишам печатной машинки. 

Выговорившись, Ватрушев вышел от Кузнецова более спокойным.
 – Плетью обуха не перешибешь, – думал он – и что-либо изменить не в его силах, а пока, до пенсии, нужно все хорошо обдумать, глядишь, и все образуется.
     Задумавшись над своим положением, он и не заметил, как ноги сами по себе вышагивают по направлению к дому, хотя до конца рабочего дня еще около трех часов.
Первый раз за всю свою жизнь, он ушел с работы раньше времени.
–А ведь печать нужно отнести начальнику – вспомнил он, но не стал возвращаться назад.
Поднимаясь по этажу, он почувствовал какую-то внутреннюю неосознанную тревогу, усиливающуюся по мере приближения к двери.
Жена в это время должна быть на работе, а дочь в библиотеке готовиться  к экзаменам для поступления в университет.
Открыв замок своим ключом, он вошел в квартиру, разулся, снял фуражку и прошел в зал.
Из комнаты Светланы доносились всхлипывания, а в зале, за столом сидела Анна, вытирая покрасневшие от слез глаза, вышитой салфеткой, комкая ее двумя руками.
Предчувствуя большую беду, сердце Ватрушева заколотилось так, что казалось вот-вот выскочит из груди.
–Что-то с Сергеем – пронеслось у него в голове, и он почти прошептал:
-Что случилось?
–Павел утонул, – сквозь слезы проговорила Анна, закрывая лицо руками. Сначала у Ватрушева отлегло от сердца.
-Слава Богу, с Сергеем все в порядке, но потом с новой силой сдавило грудь.
–Как же теперь Светлана? Кто ей поможет в большом, незнакомом городе? Да и Павел был, пускай не официальным, но полноправным членом их семьи, с детства оберегая Светлану.
Все еще надеясь на чудо, и вспоминая, что у Павла разряд по плаванью, переспросил:
-Как утонул?
 Анна пододвинула к нему газету, лежащую на столе.
–Извещение о том, что Павел пропал без вести у Екатерины Алексеевны, а вот, что про это в газетах пишут.
Ватрушев взял газету, сложенную вчетверо и, прочитав заголовок на одной из страниц.
- «Трофеи жестокого шторма или планомерное уничтожение личного имущества», сунул ее в карман, подошел к двери, обулся и, не замечая никого, вышел на улицу.

     Тяжелая дождевая туча, подгоняемая освежающим ветерком, постепенно заслонила солнце, потихоньку затягивая небо до самого горизонта, заплакала редкими, слезными каплями начавшегося дождя.
     Легкий ветерок все больше и больше крепчал, набирая силу, превращаясь в сильный и могущественный ветер, подталкивающий Ватрушева в спину, срывая с головы фуражку, которую пришлось придерживать одной рукой, другой гасить надувающуюся парусом рубашку.
     Все это он делал механически, принимая погоду под стать настроению и, уже находясь в кабинете, слушая глухие, трескучие раскаты грома, воспринимал их, как удары собственной судьбы.
     - Может быть с Павлом, еще все обойдется, все ж таки без вести пропал - это еще не утонул.
     Ватрушев развернул газету, всматриваясь в расплывчатые строки, перескакивал с одной строки на другую, стараясь охватить сразу весь смысл написанного и найти обнадеживающие аргументы.
Слегка успокоившись, он прочитал большую статью несколько раз, подошел к карте, висевшей на стене  кабинета, обозначил предполагаемое место затонувшего, рыболовецкого траулера и сердце его сжалось от невыносимой тоски.
Большое, синее пятно морских просторов не оставляло никаких надежд.
Капитан, чудом спасшийся на аварийной шлюпке, привязав ее к двум пустым, железным бочкам, рыболовецкой сетью, и подобранный через двое суток проходившим торговым судном,  не мог ошибиться в определении места трагедии, а отсутствие поблизости какой-нибудь элементарной суши не оставляло никаких шансов на спасение команды.
То, что судно принадлежит частному лицу и вышло в море на рыболовный промысел после штормового предупреждения, и то, что судно, накануне выхода, было застраховано на сумму в несколько раз превышающую реальную стоимость. 
Что команда была набрана из одних студентов, без опытных рыбаков, наталкивало на криминальные выводы, и краевой прокуратурой было возбуждено уголовное дело. Но что это может изменить? Людей этим не оживишь.
Ватрушев еще раз подошел к карте, сердце его стало сжиматься, словно кто-то взял его сильной рукой, пробуя остановить, выжать пульсирующую кровь.
 –Как будет жить Светлана одна в большом городе? На первый взнос, за учебу, он скопил, но если уйдет на пенсию, где брать деньги на обучение, квартиру, питание? Ведь одна квартплата съедает больше половины его доходов, а ведь нужно еще прикупить что-то из одежды.
Какие были у Анны более менее хорошие вещи -Светлана сносила.
Если обменять трехкомнатную квартиру с доплатой, то неизвестно как жизнь обернется, и где будут жить дети. Да и надолго ли доплаты хватит?
На работу в периферийном городке не устроишься. Молодые, сильные, здоровые годами на службе занятости стоят, а в объявлениях сразу предупреждают – пятидесятилетним свои услуги не предлагать. А ему уже  далеко за пятьдесят.
Он посмотрел на обширную карту России,
– какая большая страна, с такими огромными просторами, а ни всем в ней находится место для нормальной, человеческой жизни.
     Сколько обнищавших людей, брошенных на произвол судьбы, с проклятием бродят по ее просторам.
     Он представил Светлану, зарабатывающей на жизнь интимными услугами, и его сердце с новой силой сжала безжалостная рука.
     Потихоньку переставляя ноги, шаркая подошвами по полу, Ватрушев медленно приблизился к столу, снял телефонную трубку, набрал 03, да так и остался стоять, боясь пошевелиться.
     Скорая приехала быстро. Пока медсестра готовила шприц, пожилая женщина-врач, долго прислушивалась к шумам в груди, проверяла пульс, давление.
–У вас предынфарктное состояние и вам необходимо пройти курс лечения. Следующий приступ может быть последним. Беречься нужно, не волноваться, не перетруждать себя. Недельки две полежите в кардиологии, подлечитесь, легче будет.
–Не могу я сейчас в больницу ложиться, дочь в университет поступает, а в большом городе ни разу не была, если не считать пионерского лагеря в детском возрасте. Ей комнату нужно снять, сдачу экзаменов проконтролировать, об оплате договориться.
–Ни о ней вам сейчас думать нужно, а о себе. Сердечная болезнь не предсказуема и в любое время приступ может повториться с большими последствиями, тогда уже точно дочери некому будет помочь.
–Ничего. Может еще все обойдется. Близкий человек погиб, вот и разволновался.
Медсестра сделала несколько уколов, подошла к окну и открыла форточку.
Свежий ветерок быстро проник в комнату, кружа в маленьком пространстве кабинета, наполняя его озоновым, чистым воздухом. Далекие и близкие раскаты грома следовали один за другим, спеша успеть за змейками огненных молний, прорезающих тяжелый, темный небосвод. Настроение у Ватрушева было подстать погоде. Разные черные мысли проносились в голове со скоростью молний.
Скорая уехала, но на сердце, как и на душе, остался лежать тяжелый камень и чем больше он думал, тем тяжелей он становился.
–Печать нужно начальнику отнести – устало подумал он и открыл сейф.
Вороненый ствол Вальтера тускло блеснул в полутьме, уставившись на него ствольным отверстием, и все стало ясно, вот он, один единственный выход.
Ватрушев достал пистолет из сейфа, привычно взял в правую руку, ощущая каждый бугорок рифленой рукоятки, каждую микроскопическую выемку и его указательный палец ласково погладил спусковой механизм.
Он всегда выручал в трудную минуту, не подведет и в последний раз. Это все, что он может сделать для своих самых близких, самых дорогих людей на этой Земле.
От принятого решения на душе стало легко, и мысли работали четко и слаженно. Он запер сейф, одел фуражку и вышел на улицу.
Дождь уже прекратился. Тяжелые рваные тучи, быстро проплывая  по небу, уносились прочь к горизонту, высвечиваемому грозовыми всплохами.
Никого не замечая вокруг себя, он быстро шел домой, охваченный одним желанием, как можно лучше  провести задуманную операцию.
Поднявшись на нужный этаж, он открыл замок своим ключом, вынул пистолет, передернул затвор и решительно открыл дверь.
Пройдя в зал, он увидел, что Светлана сидит за столом и что-то пишет, а Аннушка стоит у окна, отодвинув шторку, что-то высматривает на улице.
Ватрушев быстро вынул руку из кармана и не целясь выстрелил Аннушке в висок.
Ему не нужно целиться, он знал, что пуля попадет туда, куда он ее направит.
Он не стал смотреть, как у Аннушки подогнулись колени и она, оседая на пол, стягивает с окошка штору, вместе с гардиной быстро повернулся к Светлане, смотревшей на него большими, синими глазами, полными смешанных чувств – удивления, ужаса, страха и выстрелил ей между глаз, непроизвольно наблюдая, как она стукнулась головой об стол.
Два хлестких выстрела прозвучали почти одновременно, словно две хлопушки известили о каком-то семейном торжестве.
Негромкий стук головы Светланы привел Ватрушева к действительности и, выходя из зомбического состояния, он почувствовал физическую, острую боль за содеянное.
Любовь, боль, жалость кружили голову, заставляя перемещаться все предметы квартирной мебели.
Уже почти ничего не понимая, на ватных ногах, дошел до двери, оперся на косяк, медленно поднял пистолет и, выстрелив себе в висок, тут же осел на пороге.

На следующий день, после сильного грозового дождя, везде, где отсутствовал или был засорен водосток, стояли большие лужи.
Дороги, ранее красовавшиеся большими, частыми выбоинами, имели идеальную ровную поверхность и из попавшего, в колдобину, колеса мутные струи грязной воды, с большой напористой силой, доставали прохожих, вырисовывая контуры дорожных ям.
Обновленное солнце не спеша плыло по безоблачному небу, согревая влажную землю, осушая обширные дождевые озера, прикрывшиеся  туманом легкого испарения, насыщая воздух невидимой влагой.
Даже поздним вечером, когда солнце ушло за горизонт, было душно и жарко. И только утром следующего дня, на небе появились пористые облака, и дышать стало немного легче.
Драченко, проведя без сна тяжелую, душную ночь, стремясь как можно быстрее сдать дежурство, избавившись от неразрешенных материалов, увидел подошедшего Гомана и вышел из дежурной части.
 –Гоман! –позвал он участкового. –Ни в службу, а в дружбу. Сгоняй в рабочий поселок по адресу. Там одна старушка третий день из квартиры не выходит.
Я знаю, что это не твой участок, но я тебя от совещания отмажу. На целый день избавлю от внимания трех толстячков, а это уже сэкономленная нервная система!
 –Согласен -  Давай адрес.

     Длинный, деревянный двухэтажный дом стоял  прижатый такими же древними домами, с двух сторон.
     От удобств, расположенных напротив среднего дома, рассчитанных на все три, легкий ветерок доносил неприятные запахи, а в темных, неосвещенных подъездах привольно чувствовали себя беспризорные коты и, привыкшие к беспросветной жизни, жители.
     Возле нужной квартиры уже стояло несколько человек, имея твердую версию о состоянии хозяйки. Гоман подошел к двери, постучал несколько раз для порядка и предложенным топором отжал замок от непрочного косяка.
В проем открытой двери, ведущей в небольшую комнатку, хлынул тяжелый, трупный запах. Любопытных соседей как ветром сдуло на улицу. Гоман зашел в комнату, открыл единственную, небольшую форточку, на большом окне, и осмотрелся.
С правой стороны от двери, на железной панцирной кровати лежал труп маленькой, сухонькой старушки. Дальше, чуть в стороне возле окна, словно преграждая путь к свету, на табуретке стоял огромный фикус, в деревянной кадке, с большими широкими листьями.
Под противоположной стеной находился кухонный стол с электрической плиткой, на которой прижился пузатый чайник с поднятой ручкой, дальше красовался комод с выдвижными ящиками и различными безделушками на верху, скрашивающими общий, запустелый вид.
Гоман сдернул с окна широкую шторку, не первой свежести, завернул в нее старушку и подошел к комоду. Выдвинув верхний ящик нашел паспорт старушки, вышел на улицу, остановил проезжающий самосвал и вдвоем с водителем погрузили старушку в железный кузов. Возле подъезда собралась большая толпа жильцов, наблюдая за происходящим и обсуждая происшествие, с интересом ожидая последующих событий.
–Кто-нибудь знает родных или близких умершей?
–Спросил Гоман, обращаясь к собравшемуся народу.
Из толпы вышел пожилой, усатый мужчина, который приносил топор.
–Мы с Митрофановной всю жизнь по соседству прожили. Мои двери как раз напротив ее дверей приходятся. Сын у нее Петро и дочь Анастасия. Давненько их уже не было. Я вот не знаю, то ли Анастасия живет на Сахалине, а Петро в Хабаровске, то ли наоборот.
Три года назад, на  день престарелых, Митрофановне от железной дороги подарок был. Сладости там, фрукты и два лотерейных билета, так она на один лотерейный билет квартиру в большом городе выиграла, а взяла деньгами.
Дети - то с внуками приехали, думали она им помощь какую окажет, а она им напрочь отказала, даже на дорогу денег не дала, вот они и обиделись. С тех пор никаких общений между ними не было.
А Митрофановна то ли в церковь деньги пожаловала, то ли на книжку положила, но то, что не потратила точно. На одну пенсию жила, с хлеба на воду перебивалась.
Одни неприятности у нее с этими деньгами. Уж и старуха натерпелась. Все грабителей ждала, даже ружье в доме держала для устрашения. Стрелять - то не умела.
–Ну что ж, пойдемте в дом, поищем, может старую открыточку, или конверт какой с адресом найдем. Надо же детям о смерти сообщить, – предложил Гоман.
Несколько человек отделилось от толпы и пошли за участковым.
Стойкий, трупный запах смерти, насквозь пропитавший стены маленькой комнаты, вырвался в проем открываемой двери, пугая любопытных, отталкивая назад, на чистый воздух. Усатый мужчина, вошедший в комнату вместе с Гоманом, тоже недолго выдержал и, сославшись на слабое здоровье, выскочил из комнаты, зажав нос.
Гоман оглядел комнату. Искать было практически негде, кроме комода.
Выдвинув ящики, переворошил чистое белье, но так ничего и не нашел.
Старая, курковая двустволка, шестнадцатого калибра, была заряжена и стояла в углу комнаты, прикрытая шторками.
Гоман взял ее, повертел в руках, переломил, вынул патроны и заглянул в ствол.
Стальной, зеркальный блеск хромированных стволов говорили о том, что умели делать оружие в старину.
Приклад и цивье были потерты от долговременного пользования, а вот стволы были чистые, как, вроде, сейчас из завода.
Прислонив ружье к комоду, Гоман с трудом приподнял кадку с фикусом и вынул из под нее пакет из газеты.
Поставив на место цветок, он развернул пакет и увидел небольшую пачку советских денег.
На десятках красовался Кремль, а с двадцатипятирублевых купюр смотрел куда-то вдаль вождь Российской революции – Ленин. Клочек оторванной газеты датировался 12 июня 1985 годом.
Развернув пачку денег веером он прикинул на какую, примерно, сумму она выглядит и, не считая бросил в верхний ящик комода.
По тем временам это были неплохие деньги, отложенные на черный день, да так и забытые хозяйкой.
Подойдя к кровати, он откинул прогнивший, от трупного тела, матрас и, обнаружив под ним большой, черный целлофановый пакет, свернутый в несколько раз, развязал туго перетянутую бечевку, развернул и увидел тугую пачку денег,  аккуратно стянутых тонкой резинкой, больше десятка советских облигаций, на различные суммы, ваучер, и больше десятка расходных квитанций.
Свернув пакет, и прихватив ружье, Гоман вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.
Кучка людей еще толпилась у подъезда, охотно объясняя вновь пришедшим происшествие, добавляя от себя несколько штрихов, демонстрируя свое участие и осведомленность, но привычных, знакомых усов среди них не было.
Увидев в руках участкового ружье, толпа ожила, высказывая свои соображения, а когда Гоман развернул пакет и пересчитал  деньги, стало настолько тихо, что был слышен шелест шариковой ручки, бегающей по бумаге, заполняя АКТ выемки ружья, денег и ценных бумаг.
Под бдительным присмотром толпы Гоман прошел  к автобусной остановки.
Приехав в отдел, Гоман сдал под расписку деньги в бухгалтерию и, не найдя Ватрушева, чтобы передать по акту изъятое ружье, оставил его в оружейной комнате дежурной части.


Со всеми аттестационными документами Кормазов справился раньше срока и зашел с ними в кабинет начальника.
–Разрешите, Анатолий Васильевич? – с большим уважением и извиняющимися нотками в голосе спросил он стоя у порога.
–Заходи, Кормазов, заходи! Кое что обсудить надо. У моих замов работы хватает, а мы с тобой займемся подбором кадров для строительства нового отдела, перестановкой и заменой личного состава. Он встал со стула и протянул руку Кормазову.
Прежде всего нужно избавиться от сильно умных и нежелательных элементов, заменив их на людей знакомых со строительным делом. У тебя есть на примете такие люди?
– Есть у меня один знакомый прораб, но ему нужно хорошую должность подыскать. Есть еще один хороший организатор, из под земли все достанет. Он у нас раньше служил, потом ушел по недоразумению, так я его хочу на должность Синенко.
– Это которого? – спросил Градничий.
–Того, кто заметил перебитые номера на вашей машине.
–Да, от слишком любопытных нужно избавляться в первую очередь. Кстати, как Гоман характеризуется? 
-Толковый, молодой, перспективный участковый.
–Ты знаешь, что он больше пяти тысяч долларов нашел?
–Знаю.
–Так вот, если в течении шести месяцев не появятся наследники, эти деньги пойдут взносом на строительство отдела. Поэтому усердствовать в их розыске не следует, а вот с Гоманом нужно что-то решать. Вдруг он не тому расскажет о своем интересном случае или проявит заинтересованность в продвижении денег?
В общем, в ближайшее время нужно создать условия или найти причину для его перевода или увольнения, а стариков на пенсию, так сказать, на заслуженный отдых проводим с почетом и уважением.
Ты инициативу проявляй, но без моего ведома ни шагу!
–Что вы, Анатолий Васильевич! Начальник сказал люминий – значит люминий!
–Молодец! Вот так и держи!
Градничий подал руку Кормазову и крепко пожал ее. А сейчас забери свои бумаги и переделай аттестации согласно наших поправок.
Кормазов ушел и еще долго томился бездельем у себя в кабинете.
 Аттестацию на каждого офицера он подготовил согласно своих выводов, и менять ничего не собирался, да и не нужно, вот только с Гоманом придется поговорить, все равно съедят. Плохо, что с кабинета до двадцати уходить нельзя.
Градничий взял привычку появляться после обеда в разное время и, задерживаясь на работе допоздна, заставлял своим присутствием задерживаться сотрудников.
На этот раз Кормазов попал домой около девяти вечера. Пришедшая раньше его Мария успела налепить домашних пельменей и стойкий, приятный запах сбивал с ног еще на пороге. –
Кудесница ты моя, - ласково целуя в шею, еще не успевшую надоесть Марию, ворковал Кормазов, вспоминая сегодняшнюю встречу с дочерью, стараясь отогнать неприятные мысли.
–Сегодня в вечернем выпуске новостей передали, что какого-то генерала застрелили. То ли Родина, то ли Рохлина! - проинформировала Ткачева, опешившего Кормазова, у которого все мысли мигом вылетели из головы.
Подойдя к телефону, он набрал домашний номер Виняка и застыл в ожидании.
–Анатолий Сергеевич? Ты последние известия слышал? Значит, завалили твоего Илью Муромца. А как Симоненко поживает?
–Да ты что говоришь? – удивился Кормазов. – Неделю назад выпал из окна восьмого этажа и разбился насмерть?
Значит я не прав был на счет автомобильной катастрофы, чище стали работать, с выдумкой. Ну, всего хорошего! Привет семье!
Кормазов положил трубку и задумчиво уставился в одну точку.
–Коля! Пельмени стынут. – озабоченно проговорила Мария, сразу поняв, что с ним происходит что-то неладное с получением информации об убитом генерале.
–Ты что знал этого генерала?
–Давай не будем на эту тему, - умоляюще попросил Кормазов, вспоминая дискуссии с Виняком.
Он и сейчас не хочет выглядеть победителем, но все слаживается именно так, кирпичик к кирпичику.
Естественно страна сбросит с себя всяких паразитов, но вопрос когда это будет? И сделают это наши сыны или внуки? А жизнь одна и надо прожить ее достойно, по Островскому, чтобы не было потом мучительно больно за не реализованные возможности. иначе сам можешь войти в вымирающие, тридцати процентные отбросы общества.

Из-за селекторного совещания с Управление Внутренних дел в среду был отменен строевой смотр со строевыми занятиями и кроссом, и перенесен на четверг.
Рядовому и сержантскому составу милиции, имеющим нормированный рабочий день, было даже интересно лишний раз пообщаться в кругу сослуживцев, а для офицерского состава, планирующего свою работу, с всегда угрожающими сроками исполнения, это было равносильно наказанию.
Два дня занятий в неделю - это загубленный выходной, но по Уставу они должны стойко переносить все тяготы и лишения милицейской службы.
В небольшом, отделовском дворе собрались сотрудники всех служб и, разбившись на кучки по интересам, о чем-то мирно беседовали в ожидании начальства.
Смуту и смятение навел на них  Кормазов, откуда-то узнавший, о тихом помешательстве Градничего на милицейских свистках.
–Милиционер без свистка, что птица без крыльев, – обычно говорил он распуская личный состав для его приобретения, с маньячным интересом наблюдая как суетливо, с озабоченным видов, разлетаются его нерадивые подчиненные в поисках нужного предмета. И все это могло повторяться до бесконечности, целый день, пока у каждого не появится это милицейское оружие первой необходимости.
Узнав эту новость, дворик пришел в волнение. Кучки распадались и тут же собирались снова в поисках новых информаций и выхода из положения, и милицейский дворик стал похож на волнующееся море, от удачно сочетающихся цветов, синего с красным, повседневной милицейской формы одежды.
Больше, чем у половины свистков не оказалось и все приняли решение передавать их друг другу, со стороны спины, по мере приближения проверяющего.
Для этого они выстроились по ранжиру, отдельно каждой службой и, раздав свистки проходившим в первую очередь, прорепетировав мероприятие, разошлись, и стали ждать команды на построение.
Во всей этой суете Кузнецов никак не мог найти Ватрушева.
Небольшой рост не давал надлежащего вида, и он вынужден был бродить по двору в его поисках.
–Слушай, Кормазов! Ватрушев куда-то затерялся, никак найти не могу. Может он дочь повез для поступления в университет? Ты спроси у начальника, может он отпускал его? – попросил Кузнецов.
Кормазов постоял, подумал.
–Здесь что-то не так. Его Гоман второй день ищет и начальник спрашивал.
Обычно дисциплинированный и исполнительный, он никогда без разрешения не отлучался.
–Наверное себя уже пенсионером считает – хмыкнул Кормазов,  и оглядевшись вокруг позвал водителя автозака.
–Слушай, Василий! Съезди домой к Ватрушеву и узнай как он?  Может, заболел? Если что-то не так, то жена его работает в центральной городской библиотеке. В общем, мигом – одна нога здесь, другая там.
Василий рад был отмазаться от строевого смотра. И свистка у него не было и рубашка не глажена. Он с удовольствием сел в машину и не спеша поехал по городу.
Подъезжая к железнодорожному переезду, он с удовольствием отметил, что шлагбаум закрыт и ему не придется лишний раз лукавить в отношении задержки. Когда подъехал к дому, прошло немало времени.
Поднявшись на третий этаж, он прислушался к тишине, трижды надавил на кнопку звонка и снова прислушался.
Звонкая трель звонка глухо прослушивалась через дверь, но в квартире стояла тишина.
Василий еще несколько раз нажал на кнопку и, по привычке, чтобы удостовериться, что в доме никого нет, подергал за ручку двери.
К его удивлению дверь оказалась незапертой и, мало того, сама стала открываться, отталкивая Василия.
Тяжелый, трупный запах ударил в нос, и разнесся по всей лестничной площадке, забивая дыхание, а вывалившийся за порог располневший труп Ватрушева привел его в полное оцепенение.
В горячке Василий стал запихивать Ватрушева обратно в комнату, чтобы закрыть дверь, уперся двумя руками в его тело и с ужасом отметил, как его пальцы входят в него, словно в тесто, протыкая истлевшую рубашку.
Отдернув руки, он еще с большим ужасом увидел, как из образовавшихся дыр вываливаются белые, трупные черви.
Зажав нос выпачканными руками, он скатился с лестницы, сел в машину и, выжимая предельную скорость, помчал по городу, забыв включить проблесковые маячки.
Забежав в дежурную часть, он передал увиденное дежурному по отделу и долго мыл руки с мылом, оттирая их губкой. 

В связи с чрезвычайным положением строевой смотр пришлось отменить во второй раз. В квартире Ватрушева оперативная группа работала в противогазах.
Одели противогазы и понятые, которых с трудом удалось найти и уговорить для содействия.
После всех оперативных действий пригласили работников морга, с целлофановыми мешками, уложили все три трупа и отвезли в морг.
После долгих дискуссий хоронить решили всех в одной могиле, рядом с кладбищем, чтобы не смущать верующих.
Сыну Сергею, служившему последний год на Сахалине, решили о трагедии не сообщать, а подготовить, с привлечением специалиста – психолога, чтобы смягчить стрессовый удар. Квартиру оставить за ним и, наведя относительный порядок, опечатать ее до его приезда. 
Весть о случившемся быстро разнеслась по городу и уже к половине следующего дня, на похороны, возле морга толпилось много народа.
Боясь, что похороны могут перерасти в стихийный, неуправляемый митинг, Градничий решил никаких почестей не устраивать, ни каких речей не говорить, а прямо с машины опускать гробы в общую могилу.
Не смотря на неосведомленность, народ все прибывал и, при выносе гробов, заполнил просторный двор морга и территорию больницы.
За тридцать один год милицейской службы и незапятнанной репутации Ватрушев, сам того не подозревая, приобрел немало друзей и знакомых.
Кузнецов, добровольно взявший на себя ответственность за похороны, принес всего два венка от Отдела Внутренних дел, а когда стал организовывать колонну, увидел их больше десятка. И хотя хоронили в закрытых гробах, без музыки и почестей, похороны оказались пышней, чем предполагалось. Похоронная процессия растянулась на два квартала, а по пути люди все прибывали, увеличивая ее.
Могила была выкопана достаточно глубокая, насколько позволял выброс ковша экскаватора, и на могилу была совсем не похожа. 
Она была похожа на котлован под небольшую часовенку, в которой оплакивается потерянная, загнанная в угол душа, не нашедшая покоя в бренном мире земного несогласия.
Внизу котлована копошились трое указников, отбывающих пятнадцать суток за административные нарушения, которые без подсказок и понуканий старались как можно лучше облагородить последнее пристанище трех загубленных жизней.
Градничий боялся всплеска народных эмоций и, как только машина с гробами подъехала к кладбищу, послал Кормазова руководить дальнейшей процедурой похорон.
Траурная машина почти вплотную подъехала к краю и из нее сразу же начали разгружать гробы и опускать в могилу.
Четверо на веревке спускали вниз, трое улаживали друг возле друга.
Гробы были одинаковы и кто в каком гробу был похоронен – неизвестно, но это и не важно, всех троих было одинаково жалко.
Когда первые комья земли застучали по крышкам, душераздирающий плач, переходящий в истерику, раздался над кладбищем.
Екатерина Алексеевна, недавно потерявшая своего сына, оплакивала свою несостоявшуюся невестку и последних, близких ей людей, которые могли скрасить ее старость и проводить в вечность.
В отчаянии сна сползла по краю в могилу и бросаясь то к одному, то к другому гробу, моля Бога, чтоб он забрал ее вместе с ними.
С большим трудом ее удалось вытащить из могилы и, пользуясь услугами скорой помощи, отправить в больницу.
Во избежании дальнейших эксцессов Кормазов приказал трактористу незамедлительно приступить к засыпке.
Широкий нож «Белоруса», без труда перемещая свежий, выкопанный грунт, стал сбрасывать его в общую могилу под нарастающий шум возмущенной толпы.
Несколько человек стало на пути трактора, и он вынужден был отъехать назад на значительное расстояние.
Только после того, как каждый из присутствующих бросил в могилу по три горсти, по русскому обычаю, тракторист возобновил работу.
Когда могила была завалена, и над ней появился бугорок с памятником, а указники разложили венки, Кузнецов вынул из кобуры пистолет и трижды выстрелил в воздух.
Градничий, услышав выстрелы, спросил у Кормазова:
 -Это еще что за артист?
–Кузнецов, лучший друг Ватрушева.
–А что он из себя представляет?
–Командир взвода ДПС, характеризуется как «одержимый» или как его называют – сильно правильный. В милицию вместе с Гоманом пришел лет десять назад.
–Правильные нам не нужны, нам нужны исполнительные. Пришел вместе с Гоманом, пусть вместе с Гоманом и уйдет. Кстати, должность освободит для твоего прораба.
Кузнецов вложил пистолет в кобуру, поправил венки и механически стал наблюдать, как указники собирают инвентарь.
В том, что произошло, он чувствовал и свою вину. Не мог вовремя проникнуться сочувствием к нуждающему человеку и, возможно, предотвратить происшедшее.
Оглядываясь вокруг, он видел, как народ растекается по кладбищу, как вода по орошаемому полю,  Кормазов, вместе с начальником, пошел к машине, а ему хочется волком выть от душевной тоски, от этого зафлажкованного пространства.
–Михалыч! Ты что-то совсем извелся!  - услышал он голос Киреева.
–То, что сделано, то сделано, и никто никому не поможет.
Помнишь, как мы в карьере справляли день рождение моей дочери? А ведь времени прошло, чуть больше месяца и кто мог подумать о таких переменах. Давай думать о лучшем, и помянем Григорьевича добрым словом и рюмкой водки, по русскому обычаю. Таких людей, как он, мало. И награды у него и заслуги, а он этим не кичился, жил себе тихо, а ушел громко.
Жалко, конечно, но тихий омут не предсказуем.
Киреев вынул из сумки бутылку водки, разложил на могиле газету и выложил на нее зелень.  На всякий случай налил рюмку непьющему Ватрушеву, пристроив ее возле памятника, а затем налил Кузнецову и себе.
 –За упокой душ похороненных в этой могиле, за царство небесное и добрую память. Пусть земля им будет пухом.
Кузнецов поднял рюмку и задумчиво проговорил:
-Если кто и находится в тихом омуте, так это наша непредсказуемая страна, с ее идиотской приватизацией и ограбленным, многострадальным, русским народом.
Легкий ветерок прошелся по земле, слегка качнув траурными лентами могильных венков, словно соглашаясь с ним, и снова наступило томительное безветрие и тишина, мучительной тоской сжимающая душу.  г. Лесозаводск  2005г.