Кореневка по красному

                ПРЕДИСЛОВИЕ

Во всех четырех рассказах, в книге «Коренева по красному», описывается безграничная любовь к природе Приморского края, с его неповторимыми красотами горных районов, хребтов и отрогов Сихотэ-Алиня, с чарующими низменными местами озер и рек, с их уникальным населением флоры и фауны варварски уничтожающихся иностранными компаниями, руками «Новых русских», ни останавливающихся ни перед чем, ради сиюминутной выгоды и наживы.
На резком, крутом вираже истории нашей страны занесло и наш край, поставив знаки равенства между добром и злом, - ранее непримиримыми врагами.
Обусловленные рамками все дозволенной демократии и морали, пользуются наши недруги, пытающиеся любыми способами раскачать устои сложившейся, русской семьи, - основы государства, и по мерее сокращения роста населения, заполнить этот вакуум всеми способами, о чем нужно говорить  на всех уровнях, объединяя патриотов края для защиты интересов страны, ради наших внуков и правнуков.
Сама природа наделила наш край неповторимой, редкой красотой своих таежных просторов, делающих привлекательным и интересным для туристов, которых нужно привлечь проложенными, интересными маршрутами, а не использовать как придаток сырьевой базы для иностранного капитала.
В документально – художественном рассказе «Кореневка по красному» впервые, за всю историю Приморья, подробно описываются старинные, традиционные обряды и обычаи при заготовке легендарного, чудодейственного корня жизни – женьшеня, известного в Восточной медицине несколько тысячелетий, и лекарственной чаги, происхождение которой оспаривается до настоящего времени.

                Родное Приморье – таежные дали,
                Далекий, загадочный край
                Где сказочный лотос цветет на озерах
                Звенит в горных речках хрусталь
                Где тигр Уссурийский разметил границы
                Кабанье стадо пасется               
                Где корень женьшень алой ягодой манит
                Все Родиной нашей зовется
                Родное Приморье!
               
            
               

                Кореневка по красному

Утро выдалось неважное. Ночью прошел небольшой дождь, и небо было затянуто тяжелыми тучами до самого горизонта.
С северо-востока дул промозглый, неприятный ветерок и на душе было неспокойно от щемящего чувства тревоги и сладостного предвкушения чего-то нового, желаемого и немного пугающего.
Каждый поход в тайгу таит в себе новые ощущения печали, радости, надежды и благодарность за то, что она есть настоящая, со своими законами, со своей жизнью.
 Каждый год с нетерпением жду августа месяца, когда можно будет  на две недели уйти от повседневной жизни в другой мир, называемый КОРЕНЕВКОЙ, который даст энергетический заряд жизненных сил, для преодоления трудностей и стрессов в нашей непростой жизни, а так же тему для разговоров и воспоминаний о таежных  приключениях.
И вот наступает этот долгожданный миг, который начинается со складывания рюкзаков в машину. Позади все: приготовление вещей, котелков, продуктов, палатки, согласован маршрут и обозначен на карте, с учетом посещения еще незнакомых мест и районов, назначено место и время выхода из тайги.
Перешучиваясь, мы складываем рюкзаки в старенький Запорожец и устраиваемся сами. Я сажусь рядом с водителем Василием, здоровым добродушным мужиком, радующемуся прошедшему дождю и сетующему на летнюю засуху. На заднем сидении устраиваются Валера со своим сыном Дмитрием.
Валера мой ровесник, ему тоже около пятидесяти,  он заядлый рыбак и знает о рыбалке почти все.
- Когда и на что какая рыба берется, учитывая время года, состояние луны и месяца, погоды и уровня воды. Ловит только на спиннинг и удочки, принципиально отвергая любые другие снасти, называя их браконьерскими и, как любой фанат своего увлечения, ненавидит их тихой ненавистью.
Тайгу  знает по горным речкам, куда они ездят на рыбалку вместе с Василием, за двести-триста километров  на машине.
На кореневку пошел ради сына, недавно пришедшего из армии и решившего отдохнуть,  а заодно подзаработать, если повезет.
В шесть часов утра мы выехали из территории гаражей на гравийную дорогу, на которой четко отпечатались две полоски серо-пепельного следа прошедшей впереди машины, колеса которой продавили тонкую влажную пленку следа дождя, обнажая сухую пыль.
По обе стороны дороги раскинулись частные огороды, представляющие собой неприглядное зрелище, поникших от засухи, полосок картофельной ботвы, листья которой пожелтели и поскручивались в дудочку, желая сохранить оставшуюся влагу от испарения
Пожелтевшие бодылья, опустившись до самого низу, образовали воронку из лопнувшей земли, в самой середине куста, с расходящимися  в разные стороны трещинами, в надежде впитать как можно больше обильной утренней росы и хоть как-то компенсировать недостачу влаги.
Даже божьи коровки оставили свои излюбленные места кладки яиц, с тыльной стороны картофельного листа, и улетели на более неприхотливые растения молочая и зеленые, разросшиеся кусты пасленовых.
Обманутые синоптиками мы уже не верили в прогноз погоды, а пасмурный день, с запахом дождя и тяжелыми тучами на небе, расценивали как издевательство, поскольку они ни раз, проплывали над городом, вселяя надежду, и выпадали осадками где-то за горизонтом. И хотя в нашем положении дождь был бы только помехой, каждый из нас молил в душе Бога, чтобы он оживил природу.
Оставив город далеко позади наш Запорожец, монотонно урча мотором, повторяя все повороты и изгибы гравийной дороги, весело бежал, развивая скорость до пятидесяти километров в час.
Перед выездом на главную трассу, Хабаровск-Владивосток, мы увидели милицейскую иномарку, идущую на большой скорости по главной дороге, с включенными проблесковыми маячками.
Подав один короткий звуковой сигнал сирены, при приближении, и взвизгнув резиной на повороте, она скрылась из вида.
– Видимо спешит на ДТП - предположил я.
Мы не спеша выехали на главную асфальтовую дорогу, и наш Запорожец заурчал веселей, но через несколько километров мы вновь свернули на сельскую гравийную  и покатили с прежней скоростью.
Не доезжая до села километра полтора, встретили колону из трех лесовозов, из которых два груженых ясенем, а один кедром.
Впереди колоны, бликая маячками,  шла знакомая нам иномарка.
Валера перегнулся ко мне через сидение и весело пошутил.
– Ты «ментов» с «крышей» не путай, они вроде бы как и одинаковые, но «бабки» зарабатывают по разному, хотя я, ни тех и ни других, на Запорожцах не встречал.
При  выезде из села, мы сразу же попали на  грунтовую, дачную дорогу и машину стало заносить то влево, то вправо, скользя по мокрой глине, как по льду, елозя «лысыми» колесами.
С трудом выравнивая машину, Василий подрулил к, более-менее, чистой обочине и остановился. Мы переобулись в резиновые сапоги и вышли из машины.
Небо по-прежнему смотрело на нас рваными черными облаками и лишь кое-где проблескивало синевой. Кругом стояла тревожная тишина и полное безветрие.
Выйдя на небольшую полянку, возле дороги, мы стали разминать ноги, прохаживаясь по кругу, а Василий начал возиться с нашими рюкзаками, стараясь вытащить их из машины.
– Ну, мужики! Ну, даете! С таким грузом, по такой дороге вы далеко не уйдете, здесь же в каждом около сорока килограмм.
Он положил рюкзак на траву и посмотрел на нас сострадающе.
– Такой рюкзак без посторонней помощи не оденешь.
Дима, - худощавый с бледным удлиненным лицом и серыми, немного на выкат, глазами и настроением под стать погоде» - пошутил.
– Мы в тельняшках прорвемся, - и вместе с отцом пошел к машине за рюкзаком.
Я подошел к Василию, с тревогой посмотрел на небо и высказал удовлетворение, что солнце не скоро пробьется сквозь тучи и погода идеальная для захода, поскольку нам предстоит пройти немалый путь с рюкзаками по открытой местности болот и мари. На солнце, с тяжелой ношей - это вдвойне тяжелей. Я посмотрел на Валеру, прислушивающегося к нашему разговору, и заметил в его глазах  испуг и тревогу.
- «Все, подумал я, не пойдет» - и, стараясь казаться как можно беззаботнее, прокричал:
- Кончай перекур.
Василий помог нам надеть рюкзаки, мы еще раз обговорили место и время встречи и вышли на дорогу, если ее можно так назвать.
Когда-то это была дамба, граничившая с полем и отделенная от него неглубокой бороздой, с одной стороны, и осушительным каналом, обсаженным березками и ивняком, с другой.
На обочине, со стороны канала, время от времени попадались большие валуны скальной породы, на которых было удобно отдыхать, не снимая рюкзаков, а затем подниматься без посторонней помощи.
Сейчас  дорога была разбита и состояла из двух параллельных полос воды, часто соединяющихся друг с другом, образуя озера длиной до нескольких десятков метров, которые приходилось обходить по полю. Идти было тяжело.
На поле высокая трава спутывала ноги, а на дороге влажная земля прилипала к подошве сапог, свободной коркой отрываясь от сухой земли и с каждым шагом, налипая друг на друга, образовывала подобие платформы, увеличиваясь в размерах и весе. Через несколько шагов приходилось останавливаться и соскабливать с подошв землю подручными средствами. Кто приспосабливал для этого острый камень, кто обыкновенную палку, меняя ее по мере износа.
Лямки рюкзака, с непривычки, остро врезались в плечи, и их приходилось периодически оттягивать руками, перемещая то влево, то вправо на несколько сантиметров, давая отдых натруженным участкам тела.
Рюкзак был хорошо уложен, но,  груз при транспортировке сместился, и что-то тупое неприятно давило в спину. Я оглянулся на своих спутников. Они молча шли за мной, испытывая те же ощущения.
Весь общий груз делился поровну между членами бригады в их присутствии, поэтому он примерно одинаков и единственное, к чему можно предъявить претензии, так это только  себе, к своей выносливости, физической подготовке и правильной укладки рюкзака.
Немаловажное значение, при этом, имеет моральный настрой, или, как говорят, боевой дух. По моему наблюдению Валеру он покинул с первых шагов.
С такими мыслями, не спеша, не оглядываясь и останавливаясь только по необходимости, дохожу до первого перекура, а это восемь километров и два часа пути по самой тяжелой дороге. Подойдя к бревну, лежащему на обочине, я снимаю рюкзак и оглядываюсь назад.
Из-за поворота, дальше тридцати метров, дорога не просматривается и я, не спеша, иду обратно за поворот.   
После рюкзака тело кажется невесомым, а ноги сами по себе поднимаются, отрываясь от земли выше обычного, и во всем теле чувствуется такое ощущение легкости, что кажется, при желании можно и полететь.
В метрах ста пятидесяти от поворота вижу идущего Валерия, понуро опустившего голову и ничего не видящего кроме дороги и своих сапог.
Поравнявшись, даже не взглянув на меня и не проронив ни слова, он прошел мимо, сбросил свой рюкзак возле моего, сел на бревно, не шевелясь некоторое время, затем встал,  вытащил сигареты и, также по гусиному задирая ноги, прошелся возле бревна прикуривая на ходу.
– Далеко еще? – спросил он, поглядывая на поворот,      из-за которого должен показаться Дмитрий.
Я посмотрел на его тоскливое выражение лица и не смог сказать, что это только одна пятая планируемого пути, которую нам предстоит пройти, и шутливо ответил.
- Два суворовских перехода. Видишь вон ту самую высокую синюю сопку,  вот она - то нам и нужна. Возле нее есть Малая Синяя, Саблинная, Фартовая и ряд других, на которых нам предстоит кореневать и жить десять дней. За один день нам туда не дойти, но завтра к обеду мы должны быть на месте.
Мы еще посидели минут пять, Дмитрий так и не появлялся. Валера выбросил сигарету, вышел  на дорогу, с тоскою посмотрел в сторону Синей и медленно пошел навстречу сыну. Минут через пятнадцать они оба подошли к бревну. Дима сбросил рюкзак, закурил, и, не к кому не обращаясь, процедил.
- Ну и дорожка.
Я молча сидел на бревне, принципиально не глядя в их сторону. В голове роем проносились мрачные мысли о нерасторопности напарников, о потерянном времени и неприглядном будущем, не предвещавшем ничего хорошего. Я встал, прошелся несколько раз  возле бревна и проговорил.
- Так дело не пойдет. Такими темпами мы далеко не уйдем.
Валера посмотрел на Диму, потом на меня.
– Может,  вернемся, погода улучшится, тогда пойдем.
 Дима посмотрел на отца осуждающе.
– Задом только раки ходят, а я отстал потому, как в туалет ходил, а потом рюкзак долго не мог одеть, пока ни подтащил к камню.
Я развязал свой рюкзак, переложил содержимое и попросил всех устранить все недостатки мешающие движению, если такие имеются, а Диме укоротить лямки рюкзака, чтобы он не оттягивал книзу. Затем с бревна одел свой рюкзак,  обошел каждого, осмотрел и напутствовал.
- Идти монотонным шагом друг за другом, не отставать. Ждать никто никого не будет, иначе мы долго будем идти до конечной цели, а тот, кто отстанет, сам себе сократит время отдыха на привале.
Через метров двести-двести пятьдесят можно будет перейти на полевую дорогу, а по примятой траве идти намного легче.
Я вышел на обочину дороги и, не оглядываясь, зашагал в обход большой лужи, через мосток осушительного канала. Метров через двести, перед нами открылась широкая степь, или богатые сенокосные угодья, раскинувшиеся  вширь и даль.
С правой стороны, в километре, шли лесонасаждения, а впереди, и с левой стороны, степь раскинулась до самого горизонта, кончающейся волнистыми линиями, едва видневшихся зеленых сопок. Вся эта былая марь была разделена на огромные квадраты осушительными каналами заросшими травой и четко обозначенные проросшей вербой.
Сенокосная пора заканчивалась, но лишь только с правой стороны, возле леса, стояло полтора десятка стогов, остальная часть сенокоса была не тронутой и манила к себе разноцветием трав, доходящим до человеческого роста.
По всей мари радовали глаз желтые лилии, большими пятнами, как на лоскутном одеяле, четко выделялись дружно разросшиеся, оранжевые огоньки, кое-где одиноко выглядывали бледно-желтые головки зверобоя и темно-синих васильков.
На небольших участках выделялись голубые и светло синие соцветия тысячелистника. Прямо по сенокосному полю шла тракторная дорога, идущая в нужном нам направлении и, свернув на нее, мы вздохнули с облегчением.
Очистив от грязи сапоги, мы дружно пошли по примятой и утрамбованной траве, как по асфальту. Настроение улучшилось и я, пропустив бригаду вперед, по ходу стал собирать набор цветов для чая, состоящего из зверобоя и тысячелистника.
В тайге эти травы не растут, а смешанные вместе с огуречником и небольшим количеством лимонника, дают неповторимый вкус и аромат настоящего таежного, полезного для здоровья, чая.
Особенно не увлекаясь сбором, я все же порядком отстал от Валеры и Дмитрия.
Они, руководствуясь моим напутствием, не оглядываясь и не замедляя шаг, шли впереди меня метров за четыреста.
Догоняя их, я ускорил темп ходьбы и с рюкзаком, выше головы, еще на одну голову, с букетом цветов в руках, комичным колобком катился  по полю.
В конце поля дорога раздваивалась. Одна шла на сенокос, другая на нашу первую, так называемую «переходку».
Пока Валера с Димой нерешительно топтались на развилке,  я догнал их и, часа через полтора, пройдя болотистую местность перед речкой, мы подошли к Кабарге.
Эта небольшая горная речка, полностью зависящая от дождей, пересыхая в засушливое время и широко разливаясь в дождливую пору, быстро сбрасывала свои воды в реку Уссури, частенько причиняя много бед сельскохозяйственным угодьям и дачным участкам.   
Пройдена еще одна часть намеченного пути и, по традиции, мы решили остановиться на кратковременный отдых и завтрак.
Устроившись на косе речки, и обмыв потное тело до пояса, мы разложили на рюкзаке сало, хлеб, две головки лука, вынули банку тушенки и бутылку чистого спирта. После недолгого голосования – разводить или не разводить – каждый плеснул себе в кружку неразведенного спирта и все пожелали друг другу хорошего здоровья. И хотя дорога предстояла неблизкая, настроение, после небольшого отдыха  улучшилось.
Мрачные мысли о предстоящих трудностях и капризах погоды, уже начал моросить мелкий дождик, отошли на второй план и не казались такими страшными.
Наблюдая как на затонах разводятся круги, и предполагая какой величины и какая рыба плеснулась, мы увлеклись рассказами о рыбалке и не сразу заметили двух, подходивших к нам, мужиков.
Обойти нас стороной, даже при желании, не было ни какой возможности.
В этом месте, с давних времен, был сделан съезд с обеих сторон, для беспрепятственного проезда гусеничной техники.
С левой стороны, по ходу, были высокие берега, а с правой широкая, низкая болотистая местность.
В таких местах устраиваются засады на возвращающихся кореневщиков.
Незнакомцы, как и мы, вброд перешли речку и подошли к нам. Осмотрев наш «стол» старший заметил.
- С голоду не опухните, да и рюкзачки ваши не маленькие, на долго видно собрались.
Мы познакомились. Старшего, за шестьдесят, мужчину звали Петром, а его сына, лет под тридцать, Владимиром. Сами они местные и живут только тайгой, начиная со сбора папоротника, всевозможных, имеющих спрос, ягод и орех, а также кореневкой по красному и желтому.
По таежному гостеприимству я пригласил их к «столу» и предложил выпить с нами, чтобы сгладить дорожку. Мы ее сгладили, закусили, и начался разговор заядлых кореневщиков при котором выяснили, что Петро с Владимиром идут на кореневку второй раз.
Первый раз, по зеленому, они заработали по шестьдесят долларов, коренюют в районе Широкой и идут на старые места.
Все свои таежные инструменты, одежду и приспособления, а также консервы в банках, они привозят в тайгу с последними лесовозами по зимней дороге, с расчетом на весь летне-осенний период.
В настоящее время они несут с собой небольшой запас картофеля и муки, и ни каких хлопот с поклажей не имеют.
Узнав,  что  мы  идем  в  район  Синей,  через Татарский, Петро предложил дорогу короче километров на семь через Широкопадинский и Гороховый ключи.
Это оказалось интересным  предложением, тем более, что половина дороги нам с ними по пути, а вместе и идти веселей.
В тоже время я ни разу не был в тех местах, и была реальная возможность поблудить по тайге, а при такой погоде это сулило малоприятное мероприятие. Однако сократить путь на семь километров было заманчиво.
       Собрав рюкзаки, и еще раз проверив, хорошо ли груз упакован в целлофановые мешки, мы, друг за другом, стали выходить на тропу. Впереди Петр с Владимиром, затем Валера с Дмитрием и я, замыкая шествие.
      Потянулась однообразная марь с тропой, протоптанной кореневщиками и рыбаками, виляющей в обход больших луж и болот. Порой трава была столь высокая и густая, что уже в трех шагах не видно было впереди идущего.
      Моросящий дождь мочил рюкзак, голову, плечи, а снизу, с влажной травы, мокли рубашка и брюки, и вода с них попадала в сапоги, в которых, уже через полчаса, начинало чавкать.
     Особенно доставалось переднему, принимающему на себя основную массу влаги, сбитой с травы. Поэтому, через некоторое время, мы периодически стали меняется местами, проявляя солидарность, и общую заботу друг о друге.
         Впереди нас виднелась Сопка Любви, как ее называли, заросшая густым кустарником. Казалось до нее рукой подать, а мы все шли и шли к ней, то и дело поглядывая вперед и сомневаясь – не мираж ли. И только часа через два подошли к, так называемому, прижиму.
     Это такое место, где тропа, с левой стороны, прижимается вплотную к сопке, а с правой начинается обрыв берега.
Пройдя вдоль берега с километр, русло реки уходит резко вправо, мы тоже принимаем вправо и тропа ведет по болоту, напрямик ко второй переходке через Кабаргу.
     Со слов Петра -  это болото когда-то являлось рисовым полем, возделанным китайцами, и показал предварительное место, где когда-то стояло семь китайских фанз.
         Наша тропа раздвоилась и мы, под руководством Петра, поворачиваем снова вправо.
     По своему маршруту мы должны были идти по тропе в прямом направлении  и  к  нашей   переходке  нужно  было  пройти около часа, а повернув вправо через  пол часа подошли к берегу реки, уже незнакомой мне местности.
     Перейдя речку вброд, мы устроили перекур, и я стал расспрашивать Петра о предстоящей дороге, на что он уклончиво ответил, что ту часть, по которой мы пойдем вместе, я увижу сам, а по которой нам предстоит идти одним, он объяснит на месте, где нам предстоит разойтись.
     Минут через пять мы вновь шли по протоптанной тропе, перешли в брод Широкопадинский ключ, шириной около двух метров, который, в этом месте, резко поворачивал в попутном направлении то удаляясь на несколько метров, то прижимаясь к самом берегу.
     Дорога ухудшилась. Пошли низкие, болотистые места и порой приходилось сворачивать с тропы, чтобы по кочкам обойти всасывающую, выше колен, трясину.
      Неожиданно, как-то сразу, без переходов, тропа вышла на грунтовую дорогу проложенную лесниками. Пройдя по ней около двухсот метров, Петро остановился,  не спеша закурил и мы, пользуясь случаем, сняли рюкзаки, вылили воду из сапог  и столпились возле него в ожидании дальнейших рекомендаций.
– По этой тропе дойдете до барака, а от него прямо на север,  выйдете на старую заброшенную дорогу, повернете на лево и по ней попадете на Татарский ключ, а от него до Синей рукой подать.
Мы пожали друг другу руки, пожелали удачи и разошлись. Петро с Владимиром пошли прямо по дороге, а мы, свернув налево, зашагали по извилистой тропе, идущей между сопок.
Дождь усиливался, и его капли глухо барабанили по натянутому брезенту рюкзака, вода скапливалась, а потом струйками стекала с козырька моей матерчатой фуражки, попадая на грудь и колени.  Небо превратилось в сплошное черное одеяло без каких-либо оттенков и просветов. Но не это меня тревожило, а неопределенность во времени и местности.
Даже в хорошую погоду сумерки в тайге наступают быстро и не заметно, в зависимости от того места, где находишься, – на подножье горы или на верху, на западном склоне или на восточном. В пасмурную погоду надо прибавлять минимум часа на два вперед и выходило, что времени у нас очень мало и было бы неплохо заночевать в таежном бараке.
Мечтая о тепле и сухой одежде, мы вышли к нему минут через тридцать.
Рубленный барак, примерно 4:4, стоял на краю большой поляны, в пятнадцати метрах от склона сопки. Мы вышли  к куче наваленных, в беспорядке, старых бревен в двадцати метрах от барака, сняли рюкзаки и, посоветовавшись, решили сразу не заходить, а узнать есть ли свободные места.
Пройдя через поляну и перепрыгнув через ключ, текущий вниз по склону, я подошел к черному мрачному строению, нашел более-менее подходящую палку и стал очищать налипшую, на сапоги, грязь.
Услышав возню, на шум вышел парень лет двадцати двух. От него я узнал, что в бараке стоит три бригады, каждая из трех человек, и что одна из них должна уйти утром следующего дня.
Оценив ситуацию, я предложил продолжить путь по маршруту до первого ключа и, уже возле него, ставить палатку.
 В былые времена, да еще учитывая погоду, я бы с удовольствием остался в зимнике, но в наше время безработицы это связано с риском остаться без продуктов.
Каждый хочет жить, а это заманчивое «авось», и надежда на удачу, толкает отчаявшихся людей порой на  безрассудные поступки и в тайгу идут даже те, кто знает ее только по рассказам и кинофильмам, в надежде прожить ее дикоросами.
Но одними ягодами и грибами сыт не будешь, и им  поневоле приходится грабить биваки и бараки.
Их, конечно, вычисляют и наказывают, но проку от этого потерпевшим нет. Они вынуждены выходить из тайги и снова повторять изнурительный маршрут, а порой и отказаться от намеченных замыслов, если время кореневки упущено.
Эти времена вроде бы и прошли, но береженного Бог бережет.
Мы помогаем друг другу надеть рюкзаки, я по компасу определяю направление и мы, друг за другом, втягиваемся в лес. С первых же шагов попадаем в густые заросли мелколесья, переплетенного лианами лимонника и крапивными стеблями, запутанными ветрами и прибитыми дождем.
Рюкзак, сантиметров на двадцать выше головы, цепляется за ветки деревьев и приходится быть осторожным и тщательно выбирать места прохода.
Кое-как выбираемся из этого сплетения и входим в чистый лес. В основном здесь преобладает дубняк, кое-где, полосой, проходят заросли орешника и редкими кучками зеленеют кронами могучие кедры и заросли молодых елочек.
Идти стало легче, но впереди начинался крутой подъем и мы вынуждены были остановиться, снять рюкзаки и вырубить крепкие посохи из орешника. Затем, не задавая лишних вопросов, помогли надеть друг другу рюкзаки и пошли на штурм неизвестной сопки.
Перед этим я поставил условие, что отдых будет у нас только возле воды, так как нам еще ставить палатку, а светлого времени остается немного, а как долго нам предстоит идти неизвестно.
 Подниматься вверх, с грузом за плечами, было тяжелей чем предполагалось, каждый шаг давался с большим трудом и лишь тогда, когда можно было подтянуться, уцепившись за ветку растения или дерева, а при их отсутствии вставляли посох между ног и, упираясь одним концом в землю, подтягиваясь руками, делали очередной шаг, при этом сложно было удержать равновесие  и не поскользнуться.
В такой ситуации друг за другом не пойдешь, и мы разбрелись по склону, отыскивая более удачные места для подъема, стараясь не слишком удаляться, друг от друга.
С моим многолетним опытом мне это удавалось лучше других и, после долгих усилий, я забрался на хребет, с облегчением просидел несколько минут, с трудом справляясь с дыханием и не двигаясь. Успокоившись, я оглянулся назад, но ни одного из моих спутников не увидел. Не было слышно и характерного шума при подъеме.
В тайге это обычное явление.
Стоит только зайти за хребет, сразу теряется всякая связь, которая  поддерживается  не только визуально, но и голосом, по которому определяется местонахождение партнеров слева или справа,  по звуку корректирующих свое направление, ориентируясь на бригадира, который берет на себя всю ответственность, от начала и до конца похода, по всем вопросам.
– Ого - го - крикнул я и прислушался, но ничего, кроме шума дождя, не услышал. – Ого - го – крикнул  сильней и через минуту услышал далекий ответный крик.
 Успокоившись, я прилег возле рюкзака и, периодически подавая звуковые сигналы, стал ждать отставших напарников. Минут через двадцать показались отец с сыном медленно поднимающихся по крутому склону. По мере их приближения у меня все больше нарастал гнев из-за потерянного времени.
С трудом сдерживая себя от нахлынувших эмоций, и предупреждая намерение избавиться от рюкзаков, приказал рюкзаки не снимать, посохи не бросать, спускаться будем  сидя, по мокрым листьям как по снегу.
Подавая пример, я одел лямки рюкзака, оттолкнулся и стал соскальзывать вниз, время от времени притормаживая и меняя направление движения в обход деревьев, отталкиваясь посохом то вправо, то влево, что придавало спортивный азарт и, слыша позади себя восторженные крики Дмитрия, самому стало весело и легко.   
Скатившись со склона, мы поднялись, опираясь на посохи, и продолжили путь на север в приподнятом настроении, весело вспоминая острые моменты спуска, граничившие с определенным риском.
Вскоре склон сопки кончился и, пройдя метров сорок по низине,  вышли к незнакомому ключу. Я достал из нагрудного кармана карту, завернутую в целлофановый пакет, но, сколько ни старался определить наше местонахождение, отталкиваясь от оставленного позади барака, мне это не удавалось. Или ключа, или барака, согласно карте, не должно быть.
Потом я узнал, что барак построен сравнительно недавно и на карте не отмечен. Ключ же, судя по руслу и берегам, был здесь с незапамятных времен и, похоже, не пересыхал даже в знойное лето. В его  небольших затончиках, стайками сновали вездесущие мальки.
– Все!  – сказал я, -  дальше не идем.
Мы с облегчением сняли рюкзаки и стали прохаживаться вдоль ключа разминая гудевшие ноги, стараясь выпрямить спину, привыкшую к тяжелой ноше и ноющую в натруженной
пояснице. Дмитрий с Валерой закурили, а я пошел вдоль берега искать подходящее место для стоянки, а это не просто.
     Палатка должна стоять на возвышенном, сухом месте не далеко от ключа, и не затопляемом при большой воде. Вокруг не  должно быть сухостоя или частично сухих деревьев, предположенных к падению при сильном ветре, что могло бы привести к разрушению палатки и травмам. Недалеко должны быть дрова, в необходимом количестве на весь срок пребывания, и сам строительный материал, необходимый для постройки бивака.
         Лучшим строительным материалом является кустарник, а также стволы и ветки орешника.
      Такое место я присмотрел рядом с выворотнем большой, старой кедры, поваленной буреломом, Оно показалось мне идеальным, если учитывать, что с одной из сторон мы будем полностью защищены выворотнем от ветра и недобрых глаз, а с другой руслом ключа.
     Мы перенесли рюкзаки на облюбованное место, разобрали их, вытащили два топора – один плотницкий, для заготовки дров и хозяйственных нужд, другой  специальный, для рубки корней деревьев при выкапывании корня.
     Озадачив Валерия и Диму, раздал им инструмент, и они ушли рубить кустарник и подтаскивать его к месту стоянки, а я стал готовить место для палатки.
    Самое основное – настил. Это и постель и пол палатки, от которого зависит здоровье, отдых и настроение,  следовательно, и конечный результат нашего похода.
      Определив размеры палатки, из расчета на трех человек, я сделал разбивку, ножом очертил границы будущего настила, вырубил под корень кустарник, убрал валежник и большие камни с его территории, затем, с учетом уклона местности, определил направление палатки и вход.
     В это время Дмитрий с Валерой добросовестно рубили и стаскивали в одну кучу кустарник, в другую папоротник. Отобрав самые толстые стволы орешника, и очистив их от веток я, отмеряя рубил на двухметровую длину и улаживал поперек будущей палатки, с расстоянием двадцати сантиметров друг от друга.
          Когда первый слой настила был уложен,  стал готовить трехметровые стволы орешника и улаживать  поверх первого, почти вплотную, а  когда и второй слой настила был уложен, мы стали собирать большие ветки и вершины, и улаживать их поверх настила, создавая своеобразную постель. Затем вход пошли ветки поменьше и весь оставшийся мусор. Все это прикрыли толстым, ровным слоем срезанного папоротника и получилась великолепная постель, изолированная от сырой земли и мягкая как перина.
     Несмотря на то, что дождь шел не переставая и от голода подвело животы, все работали в приподнятом настроении, созерцая плоды своего труда, и предвкушая отдых после окончания  мы натянули над настилом марлевую палатку, так называемый «накомарник», сверху натянули полиэтиленовую пленку, привязав с двух сторон за деревья, а по бокам за колья с таким расчетом, чтобы вода, не задерживаясь, скатывалась с нее, не образуя лужиц, а выпущенная вперед метра на полтора, она образовала своеобразный коридорчик, удобный для переодевания и просушки одежды.
     Внутри палатки, поверх настила, расстелили брезент, подоткнув все стороны брезента под низ настила, и получилась большая, мягкая, удобная постель. Вокруг палатки прокопали водоотводные каналы, а в двадцати метрах выкопали выгребную яму.
     Когда все основные работы были сделаны и мы уставшие, но довольные, забрались под навес, сняли с себя мокрую одежду, выжали и здесь же, под навесом, развесили для просушки.
     Переодевшись в сухую запасную одежду,  решили костра не разводить, а поужинать по-походному.
      Первый день в тайге называется не только заходным, но еще и разгрузочным, когда достигнута конечная цель маршрута и произведены все необходимые бытовые работы, мы решили задержатся на этом месте дня на три, поэтому маршрут, на данном этапе, можно считать пройденным, а заходный день оконченным.
     Это дает право, по закону удачно пройденного маршрута и начала кореневки, устроить праздничный ужин и расслабиться, устроив праздник живота, не жалея ни продуктов, ни спиртного.
     На все остальные дни продукты строго лимитированы  и разделены согласно, заранее составленному, меню, которое может меняться лишь по отношению к дням.
     Уже начало смеркаться, когда по общему решению мы не стали открывать традиционную тушенку, а Валерий, со знанием дела, мелкими ломтиками стал нарезать сало, лук, колбасу, сыр и разлаживать помидоры, специально припасенные к такому случаю. Дима занялся хлебом, а я залез в палатку еще раз убедиться, что при строительстве мы не допустили ни каких промахов и ночь пройдет спокойно.
     Не обнаружив ничего подозрительного я вылез из палатки когда «стол» уже был накрыт и солдатские кружки выстроились в ряд, тускло мерцая разноцветной эмалью, а на середине возвышалась начатая бутылка неразведанного, технического спирта, который, по меркам нашей непростой жизни, вполне сходил за питьевой.
     Осмотрев,  я остался доволен сервировкой, объявив его английским, то есть каждый обслуживал сам себя. Подавая пример,  взял кружку, налил чуть меньше половины спирта и разбавил ключевой водой. Дмитрий с Валерой последовали моему примеру и, ожидая пока пройдет реакция, каждый стал готовить закуску и бутерброды, наслаждаясь покоем.
– За удачный заход! - произнес я. Мы чокнулись по русскому обычаю и, выпив,  начали жадно есть.
По всему телу теплом  расходилась сладкая истома, и сознание затуманивало приятное головокружение. Говорить ни о чем не хотелось, а раскинувшаяся перед взором панорама уже представлялась в ином свете.
От выпитого и пережитого обострилось чувство зрения и слуха. Сам ключ заговорил томным рокотом, меняя интонации и звуковые направления то сверху, то снизу.
 По натянутой пленке монотонно барабанил дождь, лишь отдельные капли, собравшиеся на листьях деревьев, скатываясь, громко, в разнобой, стучали, нарушая ритм.
Сразу за ключом просматривалась небольшая полянка, заросшая редким хвощем и густым, резным, зеленым папоротником, пустившего из одного корня по восемь-десять листьев, прямо из земли на метровую высоту, создавая иллюзию расставленных, в беспорядке, изящных ваз, из которых  то там, то здесь виднелись белые и коричневатые соцветия метелок огуречника.
Чуть дальше виднелась крутая сопка, по которой мы съезжали с диким восторгом и которая, в пелене дождя смотрела на нас неприветливо, но и не причиняя душевного беспокойства. Все это настраивало на минорный лад и я, расслабившись, пожелав всем спокойной ночи, залез в палатку, укрылся одеялом и уснул крепким сном без сновидений, как всегда в первую таежную ночь.
    Проснулся от какого-то неприятного ощущения, прикосновения к чему-то мокрому и холодному.
Откинув одеяло я, убедился, что ночь давно уже уступила место дню, дождь шел по-прежнему, не переставая, монотонно стуча по натянутой пленке и некоторые его капли, в двух местах, пробиваясь через целлофан и верх платки, падали на мое одеяло.
Проследив за падением, я увидел небольшие, набухшие от дождя палки упавшие с дерева и пробившие наше жилище.
Стараясь не будить спящих, я вылез под навес, убедился, что одежда наша не пересохла и, кроме того, что влажная, она была еще и холодная.
Немного поразмыслив, и преодолев барьер минутных неприятных ощущений, я снял с себя сухую и одел влажную, холодную свою одежду, вышел на дождь и начал усиленно заниматься зарядкой, согревая одежду своим разгоряченным телом. Затем обошел вокруг дерева, нависшего над палаткой, и увидел сухую, толстую ветку,   занесенную ветром и висевшую довольно высоко на его кроне. Намокшая под дождем она грозила сорваться в любое время, с гнувшихся зеленых веток и обрушиться на палатку.
Оценив ситуацию, мне пришлось разбудить напарников, которые неохотно вылезли из палатки и, с еще большей неохотой, переоделись во влажную, холодную одежду. Я подождал пока они, согреваясь, попрыгают вокруг палатки, подражая племенам далеким к цивилизации, изгоняющих злых духов, и пригласил их на первый совет бригады.
Чинно усевшись под навес, мы с грустью констатировали факт дождя и необходимость костра, но в первую очередь нам предстоит заделать дыры в пробитом целлофане и убрать, грозившую бедой, ветку.
 Дима вынул из рюкзака кусок целого целлофана, предназначенного для навеса над костром, и мы осторожно положили его поверх поврежденного, привязав шпагатом к растяжкам, чтоб не сдувало ветром.
Затем вытащили из палатки брезент и растянули его поверх нашего бивака с таким расчетом, чтобы сорвавшаяся сухая ветка упала на брезент, а не на целлофан.
Дима с Валерой, с двух сторон, держали двумя руками натянутый брезент, а я залез на дерево и осторожно, вырезанным из орешника крючком, стал подтаскивать ветку к себе за ее толстую часть.
С трудом, потихонечку, благодаря мокрым скользким листьям, ветка, скользя, приближалась ко мне, обламывая и роняя зацепившиеся мелкие веточки, падающие на брезент не причиняя вреда.
Дотянувшись рукой, я подтащил ее к себе и, обламывая на боле мелкие части, стал сбрасывать на другую сторону нашего бивака.
Управившись с этим занятием, мы вытрусили брезент, расстелили его в палатке, облагораживая жилье, а Дима с Валерой занялись разжиганием костра и, судя по их раскрасневшим, от напряжения, лицам и валявшимся рядом обгорелым спичкам, это им удавалось с трудом.
Я подошел к ним и понял, что разводить костер, в таких условиях у них нет навыка, и их усилия еще долго не принесут положительных результатов.
 – В общем, – сказал я, – бросьте вы эту затею, внимательно смотрите и учитесь разжигать костер с одной спички. В таежных условиях это самое необходимое, и одно из первых тестов на выживание.
Во-первых, нужно определить место для костра. Оно должно быть недалеко, но и не близко от палатки,  на возвышенном рельефе местности.
После определения места, основание костра вылаживается любыми дровами,  разложенными рядом друг с другом, образуя небольшой настил, который будет изолировать костер от сырой земли и одновременно служить поддувалом на первом этапе.
На этот настил улаживаются веточки будущего костра, толщиной со спичку, которые берутся только с сухих деревьев, находящихся над землей, на них улаживаются более толстые.
Слаживаются они костром или колодцем, под низ которого ложатся лепестки, надранные с березы и провяленные под навесом.
 Затем береста поджигается и, по мере сгорания, в костер подлаживаются все более толстые дрова, пока он ни приобретет постоянный вид, а в разгоревшийся костер можно подлаживать и сырые дрова, вперемешку с сухими, если таковые являются в дефиците.
Продемонстрировав все это практически, я обратил внимание на полусгнившую, покрытую землей, кедровую валежину.
Очистив топором мох и землю, на небольшом участке, и сделав надруб, я убедился, что сердцевина выгнила целиком, а оставшийся ствол звенит под топором и вполне пригоден для дров, которых, судя по размерам, хватит ни на один десяток дней, тем более, что кедровая древесина очень смолистая и с разжиганием костра не возникнет ни каких проблем.
Смола горит в любую погоду одинаково хорошо. Единственный ее недостаток – это копоть.
 Густой черный дым мгновенно покрывает всю наружную часть посуды и все то, что с ним соприкасается. Поэтому, после каждого раза пользования, нужно тщательно мыть посуду с песком, а руки с мылом. Но благодаря этой валежине мы избавились от изнурительной заготовки дров, что отнимает, к тому же, много времени и сил.
 Пока я возился с валежником, Дима с Валерой занялись хозяйственными делами и над костром уже висел котелок с водой, набранной с вечера.
За ночь вода в ключе поднялась сантиметров на двадцать и по цвету напоминала разбавленный кофе.
Множество мелких ручейков стекало в ключ с образовавшихся озерков, на более низких местах, а наш водоотводный канал был наполовину заполнен водой, стекающей с целлофановой крыши нашего бивака, и с тихим журчаньем вливался в общий поток.
В таких погодных условиях воду, для приготовления пищи и для других нужд, берут только дождевую, собирая ее всевозможными способами. Мы собрали всю не задействованную, в настоящий момент, посуду, расставили ее под струйки воды, стекающей с целлофана и, расположившись под навесом, с большим аппетитом стали есть рисовую кашу, вприкуску с луком, приготовленную Дмитрием.
 В последствии, Дмитрий обнаружил у себя большие способности кулинарии и добровольно взял на себя обязанности повара.
Когда мы поели, и в ключе помыли посуду, я вспомнил о боге корня Алямке, которого, в суете, забыл покормить и этим добиться его благосклонного благословения на удачную кореневку.
В разных местах его называют по-разному, но ритуалы кормления везде одинаковы. Кормят его тем, чем питаются сами, не жалея лучших кусочков.
Приношения ложиться в метрах двадцати от бивака, на видном месте, и если к вечеру или к утру, в зависимости от времени приношения, оно будет пустое, - Алямка принял дары и пошлет нам фортуну.
Стараясь загладить перед ним вину за невнимание, я взял кусочек сала и хлеба, отнес и положил на веточку папоротника, лежащего на земле, произнося при этом молитву, больше похожую на вымогательство.
Очистив этим свои души и окрыленные надеждой, мы вошли в лес.
Здесь нам предстояло совершить еще один немаловажный ритуал - это выбор и вырубка панцуйки, от которой, по поверью кореневщиков, зависит успешный исход всего предприятия.
Кореневщики вообще трепетно относятся ко всему, что связано с кореневкой и особенно к панцуйке, которая, по поверью, в большой степени способствует нахождению заветного корня и, по мере его нахождения, делают на ней соответствующие зарубки.
При встрече с кореневщиком по панцуйке можно определить, сколь успешны его дела, не задавая лишних вопросов.
Вырезается панцуйка из крепкого дерева, в основном из орешника, с таким расчетом, чтобы в критической ситуации смогла выдержать вес хозяина.
Высотой по грудь, чтобы, идя по валежине можно опираться на нее не сгибаясь, и конец ее должен быть раздвоен, чтобы можно было отклонить им колючий элеутерококк или приподнять лиану лимонника.
Благо мы находились в низине, преобладающей зарослями орешника, поэтому без проблем вырезали по панцуйке и пошли на запад, сверяясь по компасу.
Пройдя метров двести по низине, заросшей кустарником, переплетенным лианами винограда и камыша, мы вышли на заросшую, травой, дорогу, идущую с севера на юг по низине между двумя сопками.
Отсюда хорошо просматривался большой кусок темного неба, без каких-либо светлых просветов, не оставляя ни каких надежд на светлое будущее. Дождь шел монотонно и однообразно. Недалеко от дороги мы нашли валежник и, присев на него, принялись переобуваться, выливая воду из сапог и выжимая портянки и носки.
От постоянной переувлажненности ноги стали бледными и морщинистыми, с отдельными, угрожающе глубокими, впадинами.
Это открытие подвергло меня в унынии, но я не подал вида и предложил опустить штанины брюк на голенища сапог, чтобы вода, скатываясь  по ним, не попадала вовнутрь.
 Мы переобулись, я подождал, пока Валера с Димой перекурят, а курили они довольно часто, при малейшей возможности, вынул из кармана компас, для определения дальнейшего маршрута, и мне стало ясно, что я потерял ориентацию.
Там, где по моим предположениям должен быть юг, компас показывал север и на оборот.
Логически я понимал, что идя на запад мы сели на валежину лицом к биваку, а значит к востоку, и никаких проблем с компасом нет, но сознание воспринимало это с трудом и только опыт доверия к прибору помог примириться с расхождением логики и сознания.
Такое бывает в незнакомой местности, в пасмурную погоду, после длительного отдыха или редкого пользования компасом, полагаясь на интуицию.
Определив направление мы медленно стали подниматься на сопку, пробираясь через густой кустарник сплетенный лианами, и минут через двадцать вышли на чистое место тайги.
Знакомая панорама кедра, ясеня, дуба и других благородных деревьев, радовало глаз, но прежде чем разойтись кореневкой я еще раз напомнил, что идем друг возле друга с дистанцией 10 – 15 метров, периодически подавая звуковые сигналы, ориентируя по ним расстояние и стараясь не отставать и не забегать вперед.
Если кто увидит незнакомую красную ягоду, пусть позовет меня для определения, поскольку ни Дима, ни Валера женьшеня не видели и определить по ягоде не могут.
  Дойдя до вершины хребта,  устроили перекур. Здесь выяснилось, что все мы натерли ноги, ниже колен, жесткими краями голенищ сапог.
Я уже умудрился стереть ногу до крови, которая, медленно накапливаясь, стекала по ноге, увлажняя портянку.
Осмотрев раны других, я решил, что на сегодняшний день кореневка закончилась и, заправив брюки в сапоги, мы пошли в обратный путь.
За короткое время нашего похода мы сумели достичь не малого и самого основного, -  нашли дорогу, которая будет служить нам главным ориентиром, отталкиваясь от которого  можем ходить по незнакомой местности, в любом направлении, и возвращаться обратно. Вернувшись на бивак, мы обработали раны марганцовкой, наложили мазь «Кросс» и забинтовали.
В сырую погоду даже самая ничтожная царапина долго не заживает, а нам лишние проблемы ни к чему.
Пока мы ходили, вода в ключе заметно прибавилась,  в его рокоте уже пробивался басок и, с тенорками вливающихся ручьев, начал определяться своеобразный, едва уловимый переливчатый хор.
Занявшись хозяйственными делами, при помощи смоляка  без труда развели костер, Дима приготовил ужин и, под такую музыку, да еще выпитых ста пятидесяти грамм под гороховый суп, нам не хотелось никуда уходить.
Пристроившись рядом, с костром, мы молча смотрели на языки пламени, думая каждый о своем, не обращая внимание на дождь, принимая его как должное.
В первую декаду августа он теплый и бояться простуды нет никаких оснований, тем более, что у нас есть сменная сухая одежда. А вот с обувью вышла накладка. В такую погоду в сапогах ходить - только ноги портить, а из запасной обуви у нас только тапочки, которых надолго не хватит.
Самая идеальная обувь для кореневки по красному - это кеды, вытесненные из рынка непрактичными, китайскими кроссовками. Кеды хорошо проветриваются и ноги в них не преют и не потеют, так как в сапогах.
Недалеко, со стороны дороги, послышался сильный шум и треск.
Мы насторожились и, как по команде встали, повернув головы на звук, вглядываясь в заросли. Через некоторое время звук повторился несколько дальше, уходя на север  над дорогой.
Мы сели успокоившись, а я высказал предположение, что возможно медведь кормится малиной, заросли которой нам не раз предстоит обходить и бегать на ее красный цвет, принимая за ягоду женьшеня.
Ведь метров за пятьдесят трудно определить, даже опытному глазу, какого кустарника краснеет ягода. Не раз сердце застучит тревожно, и будешь бежать напролом к красному цвету, не выпуская его из виду, и медленно уходить разочарованным.
Дима подложил в костер несколько сучковатых палок и, подняв на нас покрасневшие от дыма глаза, тихо проговорил.
- Может по маленькой?-
Валера посмотрел на меня полувопросительным, полупросящим  взглядом и я, изображая на лице большое сожаление и досаду, с большим удовольствием  плеснул    в  каждую  кружку  по  три  бульки.
- Пока идет дождь, ни о какой кореневки речи быть не может, учитывая нашу обувь, поэтому выпьем за хорошую погоду и в палатку, – произнес я.
Мы выпили, зажевали без особого удовольствия тем, кто что нашел, Дима пошел мыть посуду, а мы подставлять кружки, и другие свободные емкости, под струи дождя стекающего с целлофана.
Управившись с этим, мы сняли и выжали мокрую одежду, развесили ее на шпагате, под навесом и, надев сухую одежду, залезли в палатку.
В палатке был светло, сухо и уютно по обжитому, хотя в ней была проведена всего одна ночь. Ни гнуса, ни мошки, ни в тайге, ни в палатке не было. По - видимому, стоявшая до этого сухая погода им не благоприятствовала, а в начавшийся дождь расплодиться они не успели.
Шум дождя, барабанившего по навесу, и переливчатый рокот ключа, действовали успокаивающе, клонило ко сну, и лишь мысль о предстоящей ночи давала силы для борьбы с ним. Вскоре в палатку забрался Дима. По хозяйски расставив сумки с продуктами и рюкзаки с вещами, он улегся между нами вертя головой то влево, то вправо, словно проверяя все ли на месте.
– Ну и погодка, вторые сутки льет, не переставая, хотя для огородов это благо, а нам не в жилу. Так пролежишь десять дней и настоящей тайги не увидишь, не только женьшеня.
– Ну, раскудахтался! – Валера приподнялся на локте и обращаясь ко мне  попросил. – Ты бы рассказал, как и где его искать? В каких местах растет? Да и вообще, что это такое и какая от него польза?
Я закрыл глаза, стараясь сосредоточится и вспомнить все то, что мне известно про корень и все, что с ним связано.
Коренюю я не один десяток лет и для меня это болезнь, как для рыбака рыбалка и охота для охотника.
Кроме того я считаю свое увлечение не плохим видом спорта, соединяющим полезное с приятным, связанным с определенным риском, иногда приближенным к экстремальным, но всегда познавательным и привлекательным красотой первозданной природы, дикими дарами, зверюшками и зверями.
Это только в последние года китайцы устроили женьшеневый ажиотаж, скупая его за небольшие деньги, поддерживая голодных безработных, обманутых своей страной приморцев, которые платят ей той же монетой, не заботясь о будущем своих детей и внуков. Воруют, грабят и продают все, что имеет спрос за границей.
 В России по настоящему женьшень не ценился и применялся только как тонизирующее, стимулирующее средство, не имеющего особой ценности и заготовка велась госпромхозом планово, за небольшую плату, обязывая лесников и охотников.
В Восточной медицине он известен несколько тысячелетий и за чудодейственные свойства его называют корнем жизни.
Применяется он ни только сам по себе, в разных видах и настойках, но и в добавках к другим лекарственным препаратам, являясь основным незаменимым компонентом, дающим высококачественные, эффективные результаты и ценится, среди лекарственных полуфабрикатов, по самой высокой оценке, уступая лишь «месту» или «рубашке», выходящей вместе с теленком при рождении дикого изюбра.
Растет женьшень только в Приморском крае, являясь верным спутником исчезающего Приморского, или как называют по научному, – Корейского, кедра.
Настоящую ценность и применение в народной медицине знают китайские знахари, открывшие его и прославляющие в древних сказаниях и легендах.
Впервые я услышал о корне в детском возрасте, на сенокосе, от своего деда.
Это была незабываемая счастливая пора, когда лежишь под деревом, со сбитой в кровь ягодницей, об холку коня, на котором подтягивал копны сена к стогам,  и слушал удивительные рассказы о прошедшем и будущем.
На чистом куске материи лежит крестьянская еда – вареники, яйца, молоко, зелень и желтое, варенное сало, специально припасенное на сенокосную пору.
Солнце стоит высоко в зените, и ветер только чуть-чуть пошевеливает листьями и торчащими стебельками трав.
Иногда тишину разорвет громкое жужжание  одуревшего овода, сброшенного лошадиным хвостом, и снова спокойная тишина, нарушенная убаюкивающей трескотней кузнечиков. Бабушка рядом полулежит на подстилке из сена.
Это красивая, широкой кости женщина, на пол головы выше дедушки. Работает она в колхозе свинаркой, очень любит песни и часто вспоминает рассказы своей матери о прошедшей и  будущей жизни.
Уже тогда я узнал о проволоке, которая опутает всю страну, о хлебе, который  будут есть из одной печи, о кино, которое будет в каждом доме, о Мишке меченном, который за свое не долгое правление развалит страну и что появятся девицы – бесстыжие лица, и что жизнь будет такой невыносимой, что живые будут завидовать мертвым, и пойдет сын на отца, а отец на сына восстанавливая в стране порядок.
В конце концов все это пройдет и в будущем миром править будет цветная раса.
 «Без Бога не до порога», - любила говорить она, но ни когда не крестилась и не держала в доме икон, боясь людской молвы и напряженных отношений с сельской властью.
Бог должен быть в душе и сознании, и не обязательно доказывать свою веру молитвами и обрядами. Важнее жить по его заповедям, не подавая повода для гнева и причину для исповеди.
На левом плече у каждого из нас сидит бес, а на правом ангел. Хочешь порадовать беса – сделай не доброе, злое дело, но тогда огорчится ангел, так же как и при добром деле огорчится бес.
Вот и решай, кто тебе ближе, кого огорчать, а кого радовать.
Каждый раз перед сном, я вспоминал прожитый день, радуясь своим добрым делом и огорчаясь злым, и может по этому, меня долго не покидал ангел-хранитель.
 Далекий 1958 год. Дедушка еще полон сил. Небольшого роста, но жилистый, с добрым, покладистым характером, не лишенный чувства юмора, любил рассказывать о его насильной мобилизации Колчаком, о двухмесячной службе в должности денщика, а затем демобилизации, за малолетство, и дорога с Иркутска домой, около месяца, попутным транспортом.
Про партизан, воевавших с Колчаком и японцами.
Про коллективизацию, про свои хождения через границу в Харбин за мануфактурой и китайской рисовой водкой – ханжой,  а также про «горбачей», - так называли китайских кореневщиков, приходивших на кореневку в наши края, про хунхузов, которые устраивали засады, убивая «горбачей» забирали женьшень, и русских, работающих под хунхузов, наживая на этом не малый капитал.
Китайцы свято хранили тайну женьшеня, они старались не показывать, как и где он растет, когда и как его копать и все, дошедшие до нас знания, собрались по крохам, включая способы, ритуалы и обычаи, связанные с кореневкой. «Горбачи» шли с Китая несколько дней, только по одним им известным таежным тропам, неся на себе весь инструмент, одежду и продукты питания.
Чтобы облегчить свою ношу  брали с собой только самое необходимое.
Из продуктов только рис из расчета пять ложек в день на человека и муку для приготовления постных лепешек. Все остальное, для китайской кухни, в изобилии водилось в Приморской тайге.
Змеи, лягушки, ежики были для них деликатесом.
К месту кореневки шли несколько дней, ночуя у костра, поочередно меняя дежурство и поддерживая огонь, чтоб самим не стать лакомым кусочком для Уссурийского тигра, привлеченного специфическим,  китайским запахом.
В меню тигра китаец занимает второе место, после собачки.
Бывали случаи, когда совсем уж обнаглевшие тигры не давали покоя, и китайцам приходилось нанимать двух русских, идущих спереди и сзади при переходах, и по краям при кореневке, и все же он умудрялся иногда выхватить китайца из середины.
Благодаря тиграм русские перенимали у китайцев мастерство кореневого дела.
 Подойдя к заветным, кореневым местам китайцы начинают делать молитвенник, если он уже не сделан в прошлые годы. Для этого они выбирают толстую кедру, примерно в метре - полтора от земли вырубают нишу, сантиметров на двадцать, в глубь дерева.
Нижняя ее часть горизонтально ровная, а верхняя, с высоты двадцати пяти сантиметров, скошена вовнутрь горизонтально ровной поверхности.
Шириной это углубление 20-25 сантиметров, что создает видимость ниши, похожей на полочку. В эту нишу ставят, принесенного с собой, бога корня Алямку, рядом ложатся жертвоприношения, из принесенных продуктов, и начинают молиться, вымаливая удачу на весь сезон.
Затем, по контрольным посадкам женьшеня, сделанным в разное время на женьшеневом огороде, определяют всхожесть корня, наличие, количество, зрелость семенных ягод и крепость их держания на венчике.
Все это необходимо для прогнозирования сбора дикоросов на данный год и предварительных сроков кореневки.
Зрелость корня определяется по окраске ягод: она должна иметь яркий, красновато-оранжевый цвет. Сам корень определяется по трем критериям – по стеблю, стрелке и ягоде.
Травянистый стебель иногда достигает в  высоту до полутора метров, вместе со стрелкой.
     Из вершины травянистого стебля отходят по три, четыре, пять и шесть листьев, на небольших ножках, похожие на пятипалую ладонь.
     Все листья расположены симметрично, по отношению к стеблю и друг другу, из середины выходит стрелка, высотой на одну треть стебля, оканчивающаяся бутоном продолговатых красно-оранжевых ягод, держащих-ся одна возле другой на коротких ножках   венчика, которая  без ягод похожа на небольшую розетку темно-красного цвета.
     Чем больше листьев на стебле, тем больше корень, а также и вес, определяющий его ценность. Каждый корень, в зависимости от количества листьев на стебле, имеет свое название: три листа – тантырь, четыре – сипия, пять – упия, шесть – липия.
     При нахождении женьшеня, нашедший обязан крикнуть: «Панцуй!», привлекая внимание, и в тоже время призывая к себе партнеров по кореневке, давая понять, что нашел корень.
     Если кто-то из партнеров интересуется, какой корень найден, он спрашивает: «Шина панцуй?», - и слышит в ответ: «Сипия!», или: «Тантырь!», в зависимости от количества листьев на стебле женьшеня.
     Если найдется семья, состоящая из нескольких корней, нужно кричать «Панцуй!» на каждый отдельный стебель по одному разу и также перечислять, при запросе «Шина панцуй».
        Копает женьшень только опытный, и знающий кореневщик. Ведь его нужно выкопать так, чтобы не повредить ни одного волоска и не поцарапать, иначе, он потеряет товарный вид, начнет загнивать и пойдет низким сортом.
     Я привел несколько  примеров из своей практики, пока ни убедился, что мои друзья спят крепким сном и, под их синхронное похрапывание уснул сам.
         Утро не принесло ничего нового, дождь лил по-прежнему и, после легкого завтрака и игры в покер, мы решили использовать вынужденный отдых  для дальнейшей информации о методах и особенностях изыскания корня.
     Лежа в палатке, Дмитрий с Валерой внимательно, и с интересом слушали мои рассказы о китайских кореневщиках, которые встают до восхода солнца, чтобы с первыми лучами отправиться на кореневку, не теряя лимитированного, драгоценного времени.
     Все обязанности, среди них, распределены старшинкой,  отработаны и не нуждаются ни в каких подсказках и понуканьях.-
      Кто занимается костром, кто заготовкой дров, кто достает из ключа заранее приготовленные деликатесы  для завтрака и занимается его приготовлением.
     После завтрака – утренняя молитва возле молитвенника, с приношениями и просьбами о великой милости и фортуне. Затем наступает немаловажное занятие, для первого дня кореневки, – вырубка панцуйки, – главному ответственному инструменту при поиске корня, который и в наше время не потерял своего актуального значения, возведен в ранг обязательного ритуала.
     В случае неудачной кореневки вся вина и ответственность ложится на панцуйку, и ее демонстративно ломают и сжигают на костре.
           Когда все приготовления закончены и собран обед,  состоящий из двух ложек сырого риса, на одного, лепешки и дольки чеснока или лука, собран рюкзак с необходимыми инструментами, старшинка ведет всю бригаду на кореневое место.
     Там он определяет направление развертывания бригады, место каждого члена бригады, в зависимости от индивидуальных особенностей характера, выявленных при переходе, и интервал, поддерживающий между собой, в зависимости от просмотра и рельефа местности.
      Ходят, в основном, на длину вытянутой панцуйки.   Направление движения бригады может быть как с низу в верх, и обратно, так и по  вдоль склона гор.
     Крайним в шеренге идет старшинка, который делает заломки на кустарнике или заламывает ветки и макушки на молодых деревцах, обозначая границы проверенной площади.
     Разворачиваясь в обратном направлении старшинка ориентируется на заломки, не оставляя не просмотренных мест.
     Когда склон пройден, вверху, на самом видном месте, на ветке дерева, укрепляют  яркий лоскут, указывающий другим кореневщикам, что это место уже просмотрелось, чтоб они не теряли времени даром и шли на другой участок.
      Если кто-то из членов бригады находил панцуй, один оставался копать, а остальные тщательно осматривали местность, в радиусе пятидесяти  метрах.
     Прежде чем приступить к копке, определяется примерное местонахождение корня в земле по окружности зонта, раскинувшихся женьшеневых листьев и, с некоторым запасом, очерчивается круг, в центре которого находится стебель женьшеня.
           Из площади круга вырезается вся посторонняя растительность, а так же стебель, примерно в пяти сантиметрах от земли, чтобы не мешал, но и чтобы его нельзя было потерять из вида.
       Круг окапывается на пятнадцать – двадцать сантиметров вглубь до глины или камня, затем снизу подрывается руками и отрывается от земли вместе с корнем, находящимся в плодородном слое. который переворачивают, визуально определяют положение корня и мягкими движениями, похожими на раскачивание сита,  удаляют грунт и землю, а затем осторожно выпутывают из сплетения травянистых корней корень женьшеня, с самыми мельчайшими отростками.
          Пока один занимается корнем, другие члены бригады, после осмотра ближайшей местности, находят подходящее кедровое дерево, растущее на самом близком расстоянии от копки, снимают с него кору, определенного размера, на высоте около одного - полтора метра, и делают из коры короб, в который укладывают корень, предварительно завернутый в мох.
     При таком хранении он защищен от механических повреждений и долго не теряет в весе, с ограниченным испарением влаги.
     След, оставляемый на дереве, от снятой коры, в последствии будет являться меткой места выкопанного корня и называться «лопатьем» или «лобадером». При нахождении такого лобадера появляется сто процентная уверенность о его былом местонахождении.
     При его обнаружении кореневщик обязан три раза ударить панцуйкой по лобадеру, извещая, таким образом о своей находке, заставляя партнеров быть предельно внимательными.
         Русские таких лобадеров не делают и особых меток не оставляют. Кое-кто делает зарубки на память, но они, через несколько лет, затягиваются смолой и зарастают.
         После извлечения корня из земли рассаживается ягода, из расчета пяти ягод на место копки, остальные в радиусе двадцати метров.
       Ягода на стебле держится не долго, поэтому основное время сбора ограничено и кореневщики придерживаются, примерно, одинаковых ориентировочных сроков - с пятого по двадцатое августа. Но сроки эти условны и зависят от погодных и климатических условий года, смещаясь на несколько дней, задерживая или опережая сроки созревания.
          После того как ягода опала, найти корень очень трудно, почти невозможно, поэтому кореневщики ждут время кореневки по желтому, которое наступает, примерно, с двадцатого сентября и продолжается
 до интенсивного спада листьев с деревьев, которые  сбивают и засыпают ботву женьшеня.
 Само название «по желтому» говорит, что корень определяют по специфическому, светло-лимонному цвету перезревших  листьев женьшеня, заметных из далека.
       Спутать его можно лишь с опавшими листьями грецкого ореха, имеющему, примерно, одинаковый цвет.
          Загадка женьшеня еще в том, что он может «спать», то есть не давать всходы до ста лет,  не причиняя при этом себе никакого вреда, и это дает оптимистические  прогнозы его искоренения, хотя он и занесен в Красную книгу.
        В настоящее время основной бум,  прошел, и те, кто думал разбогатеть на «халяву» отсеялись, считая этот бизнес несостоятельным, и в тайгу ходят либо самые отчаянные, либо закоренелые, полюбившие тайгу и природу, кореневщики. Настоящая угроза исчезновения женьшеня исходит от варварского уничтожения приморского кедра, спутником которого он является и не признает ни каких  хвойных пород и чернолесья.
           Приморский кедр – это ценное благородное дерево, имеющее большой спрос на любом рынке, уничтожалось повсеместно  и не насаждалось по причине конкретных запросов и условий для роста и выживания. Легче посадить неприхотливую, вечно зеленую сосну, чем создать условия для сохранения и размножения капризного кедра.
     Чтоб не создавать себе лишних  проблем, ученые вспомнили уловку Хаджи Насредина, обещавшего научить разговаривать осла, и вывели формулу синусоиды столетнего самопроизводства и возрождения кедра, пообещав, что кедр сам позаботится о себе.
     В настоящее время он растет только в трудно доступных районах, и то благодаря частичным запретам на вырубку, которые имеют пояснительные инструкции, а синусоида, уже в наше время, хорошо видна по обе стороны дороги Хабаровск-Владивосток, благо до ста лет еще есть время.
Шесть суток, не переставая ни днем ни ночью, шел монотонный, надоедливый дождь, и стоило пройти по траве или взрыхлить прошлогоднюю траву, как от туда поднималась миллионная туча мокреца, старающаяся залететь в глаза и облепливающая голые части тела. Поэтому мы старались пореже выходить из палатки, хотя у нас и была защитная мазь.
В полдень седьмого дня дождь стал прекращаться и в небе стали появляться небольшие просветы, а кое-где и проглядываться чистая синева неба, со светлыми столбами солнечного света на фоне теней.
Мы как дети радовались перемене погоды и часто, с надеждой поглядывали на светлые проблески. Наконец дождь совсем прекратился, тучи разошлись, но солнца, зашедшего за нашу сопку, мы так и не увидели, хотя времени было еще сравнительно мало. Я взял топор и  пошел к кедровой валежине, выручившей нас в трудные дни.
Часть ее древесины была изрублена  на дрова, а вторая, заросшая мхом, ощетинилась острыми  сучками.
От удара с валежины поднялась живая туча насекомых и закружилась, не решаясь прикоснуться к лицу, на наложенную защитную мазь.
Ко мне в помощь подошел Валера, и мы вдвоем начали  вырубать неподатливые, сучковатые, смолянистые  поленья.
Пока занимались заготовкой дров, Дима насобирал щепок, развел костер, набрал воды из целлофанового мешка и подвесил котелок на огонь.
Когда  подошли к костру, вода еще не закипела, а сквозь едва поднимающийся парок просматривалась  какая - то серая масса. Зацепив ее ложкой, я с удивлением обнаружил сантиметровый слой гнуса, покрывавшего воду.
Прилетая на тепло, они паром  обжигали  крылья и падали в кипяток.
Я снял котелок, вылил содержимое и подбросив  дров в костер, стал ходить по траве и ворошить листья вблизи бивака, провоцируя москитов подняться и лететь на огонек  к костру.
Минут через пятнадцать проблем с насекомыми у нас стало меньше, Дима вновь набрал чистой  воды, заготовленной  во время дождя, и занялся приготовлением обеда и ужина одновременно.
За несколько дней мы соскучились по горячей пище и сидя возле костра, предвкушая горячий обед, наслаждались сухим теплым летним днем, наблюдая, как интенсивно испаряется влага, обволакивая в ватные одеяния зеленую траву, поднимаясь над землей блеслым туманом, потихонечку смещаясь по ветру, развевался в лесу. И, казалось, ключ сменил бас на тенор, хотя вода в нем еще текла в  полных берегах, неся вниз светло - коричневую массу.
Завтра восьмой день нашего похода и первый день кореневки.
 От таких мыслей кружится голова и уже с трудом верится, что это «завтра» может наступить реально и все дальнейшие события, в большинстве, будут зависеть только от нас, от наших действий.
Первые три дня кореневки самые напряженные, полные надежд еще не утраченного оптимизма, романтики и веру в фортуну, когда каждый шаг делаешь с обостренным сознанием возможного приближения к заветной цели, к этому чудесному чуду земли, которое называют женьшенем.
Несмотря на  многолетний опыт, я не могу привыкнуть и равнодушно смотреть на это, самое прекрасное, произведение природы.
При одном его виде, в естественных условиях, сердце начинает учащенно биться и в каких бы дебрях он ни рос, кажется, лучшего места для него и не найдешь.
Звук пустой посуды, принесенной Дмитрием, для нас был сигналом обеда и ужина, так как уже заметно начало  смеркаться, хотя на востоке вершины сопок вовсю освещались солнцем.
В тайге на это надо обращать особое внимание при распределении времени на заход и выход, учитывая особенности рельефа местности, высоту и направление протяженности гор, чтобы засветло дойти до бивака или определенного места.
Плотно заправившись гороховым супом  и расправившись с посудой мы, как по команде, залезли в палатку, легли на свои места и каждый занялся своими мыслями.
Карты надоели до омерзения, а все темы для разговоров были исчерпаны. Здоровые  на сон Дмитрий с Валерием вскоре захрапели, и под их музыку заснул и я. Утро выдалось чудесным,  в голубом небе не было ни облачка, на востоке угасала заря, а из-за горизонта стало выглядывать солнце. Валера с Димой уже хлопотали у костра над котелком с рисовой кашей.
Вода в ключе заметно убавилась, но для пользования была еще непригодна. Наскоро умывшись дождевой водой и покончив с завтраком, мы стали собираться в дорогу. Набрали во фляжки воды из целлофанового мешка, приготовили на обед сало, луковицу, сухарей, взяли топор и все это сложили в один вещмешок, который нам предстоит носить по очереди.
Я осмотрел снаряжение каждого, наличие и состояние охотничьих ножей, единственного нашего оружия и, определив кто из нас первый несет вещмешок, стали собираться в дорогу, предварительно опрыскав одежду диклофосом.
Это проверенный способ защиты от клещей, который отпугивает кровососущих переносчиков инцифалита.
Когда мы взяли панцуики, а Дима одел вещмешок, выяснилось, что  забыли совершить основной ритуал – покормить Алямку.
Я взял несколько сухариков, отрезал кусочек сала и, с ласковыми словами, полными мелкого подхалимажа положил на пенек в метрах десяти от нашего бивака.
С шутками и веселым настроением мы стали выходить на дорогу, служившую нам ориентиром, пробиваясь сквозь мелкие заросли кустарника, опутанного лианами.
Дорога, по которой когда-то прошел вездеход, это по существу тропа, с заросшей колеей, натоптанная таежниками с одной стороны. Когда мы вышли, то увидели, что большая ее часть полностью затоплена и лишь кое-где местами выглядывают бугорки земли и верхушки трав.
Идти по над дорогой, по зарослям, не имело смысла и мы, нащупывая панцуйкой тропу, стали медленно подниматься по водной дороге вверх. Вскоре бугорки стали попадаться чаще и идти стало легче.
Метров через триста, с правой стороны дороги, отделилась еще одна тропа, которая повела вверх на сопку. Поднявшись по ней метров сто пятьдесят, мы наткнулись на деревянную будку, сбитую из досок и с нарами, рассчитанными на четверых.
Наличие печки, в будке, указывало, что здесь стояла одна из бригад, занимающаяся зимней заготовкой леса.
Возле будки валялся различный хлам и мусор, а недалеко лежало   толстое, сухое кедровое бревно. Усевшись на него, мы перекурили, я еще раз напомнил основные правила и особенности кореневки, и решил начать ее с этого места.
Разойдясь метров на двадцать, друг от друга, мы медленно стали углубляться в тайгу, внимательно осматривая свои участки,  не теряя контактов друг с другом, время от времени окликая и откликаясь на зов напарников.
Через небольшие промежутки времени я сверял маршрут движения по компасу, делая соответствующие поправки, чтобы не осложнять обратный путь, и следил за товарищами, идущими с обеих сторон, пресекая чрезмерное усердие и излишнюю инициативу расширения своего участка, что может привести к печальному исходу.
Стоит зайти за отрог, сразу же потеряешь визуальное и звуковое общение.
 Отроги, обычно, уводят в противоположную сторону, а звук, искаженный эхом, либо совсем не слышан, либо может доноситься совсем с другой стороны.
Ну, а если зашел и заблудился, не имея компаса, ориентируйся по солнцу или иди вниз, до ближайшего водораздела  спускаясь по течению, пока ни дойдешь до пересечения с дорогой или к устью реки, где можно с ориентироваться.
В противном случае будешь ходить по кругу, периодически возвращаясь на исходное место.
Почти у всех людей, за исключением так называемого – «левши», левая часть тела меньше развита, от природы, предохраняя от перегрузок деятельность сердечно-мышечной системы, и правая нога, как более сильная, делает расстояние шага больше, чем левая, что приводит к равномерному смещению, образуя замкнутый круг, хотя сознание регистрируют строго прямолинейное движение.
 Метров через пятьдесят, на нашем пути, стали попадаться спиленные дубы и бревна ясеня, не пригодные по требованиям заказчика и брошенные на месте с не отрубленными ветками.
После такой деятельности человека такие места, года через два, будут зарастать сплошной стеной крапивы, которая надолго заглушит все другие растения, образуя трудно проходимые заросли, где на много лет замрет всякая жизнь. Таких мест в тайге попадается достаточно.
Мы медленно пробиваемся сквозь завалы и выходим на чистый склон сопки, хорошо просматривающейся во всех направлениях. Прислонившись к молодому дубку, я стал дожидаться появления своих напарников.
Мне понравилось, как ходит по тайге Дмитрий. Стараясь держаться заданного интервала, в зависимости от просматриваемой местности, он не отстает и не забегает вперед, изредка, ненавязчиво, покрикивая при потере визуального контакта, внимательно рассматривая каждое подозрительное растение, не задавая лишних вопросов.
Валера, идущий от меня с правой стороны, выработал свою тактику поведения. Отставая метров на десять, он смещался в мою сторону и шел по моим следам с одной заботой,  чтобы это как можно дольше, оставалась незамеченным. Вскоре он наткнулся на меня и, чтобы как-то загладить свою оплошность, спросил.
- А где Дима?
Я не стал отвечать, показывая этим свое недовольство, и пошел вперед, боковым зрением наблюдая за Валерой. Потоптавшись на месте, он посмотрел мне вслед и, свернув вправо, пошел на свое место, ломая попавшийся под ноги сушняк.
– Ого - го – крикнул я через некоторое время и, услышав ответы с обеих сторон, пошел вперед.
На середине подъема, одного из склонов, стояло несколько кедровых деревьев, и на одном из них виднелся ровный прямоугольник старинного лобадера, подпаленного в нескольких местах.
Это характерный след давно прошедшего пожара, заклятого врага не только леса, но и корня.
Подойдя ближе, я трижды ударил панцуйкой по лобадеру и стал ждать результатов усвоенных уроков.
Через некоторое время, помня мои инструкции, ко мне подошли Дима с Валерой. Они с интересом стали рассматривать следы былой кореневки и впервые ощутили реальность своей деятельности и надежду на успех.
Это я понял по их лицам и по тому, как старательно они терли панцуйками по лобадеру, натирая ей нюх, что, по поверью корневщиков, способствует удаче.
– Ну, теперь только поспевай за панцуйкой, набравшись кореневского духа, она сама будет искать корень, – пошутил я.
- Теперь это место нужно тщательно проверить, хотя с такой отметиной оно проверяется каждый год и не один раз, – сказал я и пожалел о сказанном, увидев на лицах некоторое разочарование               
– Но женьшень недаром называют загадочным и одно из его загадок то, что он не каждому дается.
Можно находиться рядом с ним достаточно долго и не заметить, а можно найти в самом неожиданном месте, которое просматривалось ни один раз, – проинформировал я, заглаживая свою неловкость.
Мы стали в рабочий порядок и с удвоенным вниманием стали просматривать склон кореневой сопки.
Поднявшись на вершину хребта, развернувшись и сместившсь тем же порядком, пошли вверх.
Не доходя до густых зарослей орешника, находившегося в метрах десяти впереди меня, я увидел в нем, на миг, показавшийся красный цвет.
Остановившись, я сделал два шага назад и стал покачиваться корпусом тела то вправо, то влево, стараясь уловить этот отблеск цвета и удостовериться, что это не галлюцинация, которая бывает после длительной кореневки.
Сделав шаг вперед, и, качнувшись вправо, я уловил красный, не яркий цвет, слабо пробивающийся сквозь зеленую листву.
Наметив для себя ориентир над источником цвета, я стал осторожно подходить, стараясь не упустить его из вида, и чем ближе подходил, тем учащеннее начинало биться сердце.
Подойдя вплотную, я увидел стрелку женьшеня, согнутую почти до земли весом ягоды, и четыре листа на небольшом стебле. От распиравшего чувства восторга застучало в висках и, с сознанием давно ожидаемого свершившегося чуда, я во весь голос протяжно закричал.
- ПАНЦУЙ!
Валера потом говорил, что от моего крика у него, на некоторое время, отказали ноги. Ему показалось, что произошло что-то страшное и не поправимое, а Дима, сориентировавшись, выкрикнул.
- Шина панцуй!.
– Сипия, – отозвался я, радуясь, что уроки не прошли даром. По треску, что стоял по обе стороны, можно было смело судить о состоянии души моих друзей.
Облокотившись на панцуйку, я подождал пока они подойдут ко мне и вволю насмотрятся на ботву женьшеня, надолго запоминая  ее  вид  на  листья,  ягоду,  стебель.  Валера потрогал ягоду рукой, как бы определяя ее вес, и вопросительно посмотрел на меня.
– Можно попробовать?
Я сорвал по ягоде и раздал с таким условием, что мякоть съедим, а косточки посадим. Мы обсосали чуть горьковатую мякоть, а семена сразу же загребли землей недалеко от корня.
Ягоду нужно садить только в тех местах, где ее нашел.
По поверью китайцев самая большая всхожесть семян, в природе, происходит после того, как оно побывает в желудке рябчика, одного из немногих любителей ягод женьшеня, в желудке которого мякоть перерабатывается, а косточка выходит вместе с калом и разносится по различным местам тайги.
Но и в этом случае он сам выбирает место размножения и всходит далеко не везде, а рябчиков, в наши голодные дни, становится все меньше и меньше.
Большой урон женьшеню нанесли люди, в начале девяностых годов.
Захваченные женьшеневым бумом они приносили ягоду домой, в надежде развести плантацию и обогатится без особого труда, и делали посадки, соблюдая всю передовую технологию, включая перенос земли с кореневых мест.
Почти все они оказались безуспешными в преодолении немалых проблем, возникавших в определенные период.
То он загнивался, то его кто-то съедал. А при успешном мероприятии трудно было найти рынок сбыта.
Одомашненный женьшень, в китайской медицине, не ценится и спросом не пользуется.
Для русской медицины этот ценный, дорогостоящий, лекарственный полуфабрикат, как дикий, так и домашний, не нашедший спонсорской поддержки и заинтересованных лиц, вообще нигде не принимался, если не считать двух попыток сделанных леспромхозом и проигравшем гибкому, китайскому рынку.
Кстати, он тоже принимал только дикорастущий женьшень.
После женьшеневых ягод у нас разыгрался аппетит, и мы решили пообедать, а потом заняться тонким, скрупулезным делом – извлечения корня из земли. Дима снял рюкзак, и стоило положить его на прошлогоднюю листву, как туча растревоженной мошки закружилась над ним, постепенно перелетая на нас. Пришлось поднять рюкзак с земли и  отойти до ближайшего валежника.
Расстелив чистый лоскут поверх рюкзака Дима порезал сало и лук,  насыпал сухари небольшим бугорком, и мы с аппетитом уничтожили это за несколько минут.
Обманув голод, мы запили, немудреный таежный обед, подслащенной,  дождевой водой, и пошли на заветное  место.  Там я вырубил орешниковый кол, длинной около семидесяти сантиметров и сантиметров на шесть в диаметре, заострив один конец на конус, а другой лопаткой, стал делать разметку копки.
Прикинув примерное расположение корня в земле, соотношением кроны листьев, я очертил круг, в центре которого остался стебель, и стал убирать с него все лишнее – камни, сучья, листву, вырезать ножом траву и молодые побеги кустарника.
В сантиметрах пяти от земли срезал стебель корня и положил в сторону на видное место, чтоб не затоптать и не потерять из вида. Затем вырубленным колом стал обкапывать круг, вокруг стебля,   перерезая ножом корни травы и рубить топором попадающиеся корневища деревьев.
Эта кропотливая работа занимает много времени, так как работать нужно осторожно, не потревожив ни один из корней, находящихся в круге, которые могут, соприкасаясь с корнем женьшеня, порвать его отростки или протереть.
Докопавшись до глины по всему периметру круга, я углубился еще сантиметров на пять и стал подрывать с боков плодородный слой почвы по всему кругу, стараясь оторвать его от земли, подкапывая снизу. Наконец мне это удалось. Я поднял дерн и, держа навесу, перевернул вверх корнями, придерживая снизу правой рукой.
Перед моим взором предстала куча земли, густо переплетенная различными корнями и корешками. Среди них я определил отдельные волоски женьшеня, слегка бледнее общей массы сплетенного клубка.
Осторожно, слегка пошевеливая, я начал перетряхивать дерн, из которого стала обсыпаться земля, все больше обнажая корни.   Скоро стал виден и сам женьшень, расположенный горизонтально в плодородном слое, разбросав две волосатые ноги по сторонам, добывая себе питание.
Осторожно, волосок за волоском, я стал освобождать корень, обрезая ножом другие мешавшие корешки и, при каждом движении, выслушивать массу советов и предосторожностей, с двух сторон ревниво наблюдавших, за процедурой, товарищей. Не выдержав, я послал их в разные стороны для просмотра местности.
Через некоторое время я уже держал в руке освобожденный корень весом, примерно, восемнадцать – двадцать грамм с хорошей длинной шейкой, которая является определяющей при оценке корня.
Пока я искал валежину с мхом, на место копки подошли Дима с Валерой, с интересом рассматривая корешок с шутливыми комментариями, стараясь подержать в руках.
Завернув его в мох, вместе со стеблем, я положил в специальный мешочек, сшитый специально для переноски корня из жесткого брезента, одел его за лямку через плечо и мы пошли дальше, став на исходную позицию.
Перевалив через хребет и опускаясь вниз по склону, Дима уловил, едва ощутимый, запах дыма.
Собравшись вместе, долго принюхивались и всматривались вдаль на встречный ветер, но, не заметив ничего подозрительного, я высказал предположение, что недалеко кто-то готовит обед сухими дровами, не дающими большого дыма, мы решили проверить,  и пошли против ветра  по склону, разойдясь кореневкой.
Метров через сто перед ним развернулась живописная картина.
На пригорке, возле нескольких холмов барсучьих нор, на корточках, сидел человек, больше похожий на бурого медведя, заросший густой щетиной, одетый в куртку, сшитой из серой солдатской шинели, на голове красовалась старая солдатская фуражка без козырька и пружины.
Рядом с ним, возле потухающего костра, стоял небольшой солдатский котелок, плотно прикрытый крышкой и большой топор, воткнутый в валежник, с ясеневым, грубо обтесанным топорищем, поражающим своей толщиной.
Обернувшись на мои шаги, он поднялся, оказавшись широкоплечим пожилым человеком, на пол головы выше меня ростом. По его заросшему морщинистому лицу было видно, что он рад встрече и готов проявить гостеприимство.   
– Кирилл, - представился он, не слабо пожимая руку. – Вот обед готовлю, – проговорил он, извиняющим тоном кивая на котелок.
Рука у него была тяжелая, с выступающими венами, похожими на веревки.
Недалеко валялись две пачки из под лапши. Я представил ему подошедших Валеру и Дмитрия и сославшись на то, что мы только что пообедали и подождем с разговорами, поскольку сытый голодного не разумеет.
Подцепив котелок панцуйкой он поставил его рядом с топором, сел на валежину, уперевшись ногой в рыхлую землю, выброшенную из барсучьей норы барсуками и, заблаговременно выстроганной вилкой из ветки орешника, стал есть приготовленную вермишель.
От предложенных Димой сухарей категорически отказался, ссылаясь на отсутствие зубов, и только после долгих уговоров сыпанул себе в прок, в один из необъятных карманов куртки.
Наскоро перекусив, Кирилл не заставил себя долго ждать и уже через несколько минут пошел с котелком к небольшому ключику, находящемуся в двадцати метрах от барсучьих нор, ополоснув, набрал в него воды и, подойдя к костру, стал обильно поливать его водой.
Все движения его были плавными и уверенными.
– Так он уже сам по себе потух, – не выдержал Дима.
Кирилл даже не посмотрел в его сторону.
– Береженного, Бог бережет, – прошепелявил он. – Ни один таежник не оставит и сотой доли возгорания от костра и лучше всего перестраховаться. -
Поставив котелок на валежину, он во весь рост растянулся в тени высокого густого кедра, всем своим видом приглашая нас расслабиться и отдохнуть. Мы последовали его примеру, образовав небольшой круг, в котором Кирилл был в центре внимания.
На наши вопросы он отвечал не спеша, обдумывая по несколько минут, говорить старался ясно и понятно, но порой, неожиданно, делал такие обороты словосочетания, что ставил нас в неловкое положение.
– На Сапинной прошелся, одного тантыря да апийку поднял, теперь на Гороховый иду, тушенка там у меня.
Мне нигде и никогда не приходилось слышать, чтобы корень «поднимали». Обычно говорят – нашел, выкопал. Но это «поднял» было сказано Кириллом  с таким значением и выражением, словно он совершал действие священного ритуала.
И действительно, подумалось мне, копают картошку, морковку, а над корнем надо встать на колени и поднимать, священнодействовать, постоянно кланяясь до земли от двадцати минут до двух часов, в зависимости от корня и кореневщика поднимающего его.
Это открытие настолько поразило меня, что слово «копать» в этом понятии, стало наравне с вульгарным.
Со слов Кирилла мы узнали, что ему шестьдесят восемь лет, всю сознательную жизнь проработал в геологических партиях, пробивая шурфы, рыл траншей и носил рейку у картографов.
Женат ни разу не был и из родственников имеет только одного двоюродного брата, однажды испортившему всю прелесть кореневки своим присутствием, чем еще раз доказал преимущество одиночества.   
Умереть     желает хоть   под    кедрой, хоть под   валежиной, но только не в постели. Продукты завозит в тайгу с весны и прячет в укромных местах, вблизи бараков и приметных мест, рюкзак никогда не носит, предпочитая все имущество носить в карманах и за поясом.
Ссылаясь на время, мы тепло попрощались с ним и, разойдясь кореневкой, пошли в обратном направлении к биваку, сверяясь по компасу, а Кирилл, решив остаться и переночевать возле родничка, пошел собирать сушняк.
Солнце уже давненько начало клонится к закату и от деревьев стали отделяться длинные тени. От пережитого за сегодняшний день мы испытывали душевный подъем и необходимость в общении.
Все еще находясь под впечатлением, нам не хотелось расходиться, и мы шли почти рядом друг с другом, усердно имитируя поиск и занятость. Мои осмелевшие партнеры то и дело отвлекали своими вопросами, которые требовали обстоятельных ответов.
В основном они касались растений с красной ягодой, подманивающих к себе вместо женьшеня.
- Вот эти красные гроздья мелких ягод, растущие на кустарнике доходящие высотой до двух метров, называется бузина и для пищи не пригодна.
Низкорослое травянистое растение, издалека похожая на женьшень, цветущая красивым  ярко-красным бутоном цвета, называется пионом, или по народному Марьиным корнем.
Женщины заваривают им чай в критические дни, для улучшения самочувствия.
Оранжевые ягоды, тесно прижатые друг к другу и облепившие толстый короткий стебель сантиметров на десять, в народе называют по-разному, а в литературе, по лекарственным травам, я его найти не смог.   
Кто горчичником, кто  безвременником, приписывая одну и ту же характеристику корневой системы, - луковице, как одного из самых сильнейших, мгновенно действующих ядов.
Я не уверен, что одно из трех названий является настоящим, но твердо убежден, что все названные травы имеют свою индивидуальную особенность и не относятся к одному виду.
Есть еще собачий корень, издалека похожий на женьшень, по цвету круглой ягоды на конце стебля, и совершенно не похожий вблизи ни по листьям, ни по стеблю.
Не удержался от комментариев по поводу борца, который я готовлю каждый год для себя и по заказу, в не ограниченном количестве.
 Растет он на низких склонах сопок, предпочитая сырые места, целыми семействами и редко по одиночке, имея тонкий длинный стебель, заканчивающийся метелкой мелких, ярко-синих цветов-колокольчиков.
Его корень, настоянный на сорокоградусной водке, как и луковица, помогает при радикулите, хандросе, при простудных заболеваниях мышечных тканей и применяется как средство для натирания больного места, по строго определенным дозам.
Применяется также при лечении раковых заболеваний в нетрадиционной медицине. На его заготовку отводится определенное время, с согласия всей бригады, но только в последние дни кореневки.
Так, за разговорами незаметно подошли к густым зарослям, с переплетенными лианами и  валежником, первыми признаками близкой дороги.
Проходить такие «джунгли» нужно не спеша, с особой осторожностью, работая ножом разрезая лианы, тщательно выбирая путь.
«Покувыркавшись» минут тридцать мы вышли на дорогу, примерно, в пятидесяти метрах от места захода. Дима удивился такой точности хождения по компасу.
Дорога на много стала суше и почти по всей ее длине тянулась узкая полоса тропы, лишь кое-где пересекаемая водой, соединяющей большие и малые лужи.
Из одной такой лужи торчала голова змеи, тело которой сливалось с дном и не просматривалось. Дима тронул ее панцуйкой, но она не испугавшись, убрала голову в сторону, рассматривая нас бусинками глаз.
– Ну, что, съедим? – Валера с усмешкой посмотрел на нас. – Такая колбаса пропадает.
Он тихонько стукнул панцуйкой по змеиной голове и она, медленно подплыв к противоположному берегу, вылезла из воды и скрылась в зарослях. Переведя взгляд на тропу, я увидел отчетливый, глубокий след характерный для резиновой обуви.
Обследовав окрестности, мы обнаружили еще два следа, идущие в одном направлении и, судя по влажной  земле, в одно и то же время.
Сделав вывод, что вверх поднялась еще одна группа кореневщиков, мы подошли вниз и, подойдя к своим местам рассредоточившись, чтоб не набивать тропу, вышли к палатке.
Для нас это было уже родным, обжитым местом. Вода в ключе упала до минимальных размеров и текла чистой как слеза, образуя затоны в низких местах, в которых стайками резвились мальки разной рыбы.
Приятно посидеть всем вместе рядышком, на замшелой валежине и молча курить с сознанием удачно прожитого дня  и чудесного вечера.
Перекурив, каждый занялся своим делом. Валера костром, разлаживая дрова на кострище, Дима стал рыться в продовольственной сумке, доставая продукты, а я вытащил из панцуйной сумки сверток  с корнем, развернул его, слегка сбрызнул мох, подождал, пока впитается влага, снова завернул  и два раза пшикнул на сверток диклофосом, отпугивающим вездесущих грызунов.
Перейдя через ключ, облюбовал место, спрятал корень под наклонившееся дерево и замаскировал травой.   
Пока я занимался своим несложным делом, над костром уже висел котелок, над которым колдовал Дима, помешивая ложкой содержимое и пробуя на вкус.
На этот раз, на ужин, у нас была рисовая каша с тушенкой.
В тайге вообще все кажется вкусным, но эта каша не требовала комплиментов, особенно под заслуженные сто грамм разведенного спирта, за найденный корень.
Это один из стимулов поднимающий интерес, заставляющий более внимательного отношения к делу.
Поужинав мы разделись, осматривая друг друга на предмет клещей, помылись в ключе, поливая друг другу из котелка, надели чистую «домашнюю» одежду, развесив таежную под навесом, и сели предоставляя отдых, нагруженным, за день, ногам.
Было еще светло. Над нами во всю пели птицы, с шумом перелетая с куста на куст, а по валежине, задрав хвосты, бегали бурундуки, занимаясь заготовкой дикоросов на зиму.
От ощущения сытости и спокойствия глаза закрывались сами по себе,  и вскоре  забылся сном.
Проснулся я от непонятного шума и фырканья раздававшегося у подножия сопки, по другую сторону ключа, где был спрятан корень.
Из-за темноты, которая стеной стояла в двух метрах от нашего бивака, ничего не было видно, а по звуку невозможно было сказать что-то определенное об его источнике.
- Наверное, медведь делает ночной переход,- высказал я предположение, обращаясь к затаившимся напарникам, шепотом выражавшим свои опасения.
– Давайте возьмем все три фонарика и, включив их разом, попытаемся отпугнуть зверя.
Три луча света прорезали темноту, перебегая с одного предмета на другой. Однако тише от этого не стало, но шум стал смещаться влево и, через несколько минут, затих. Затихли и мы, выключив фонарики и закрыв глаза, чтобы они быстрей привыкли к темноте.
– Да, ощущение не из приятных – сказал Дима – надо было хоть какой-нибудь пугач взять.
От сна не осталось и следа и, вслушиваясь в ночную тишину, мы начали рассуждать, кто это мог быть, перебирая повадки и характер всех знакомых зверей, сойдясь в едином мнении, что это все ж таки был медведь.
Я стал перебирать в памяти все, что знал о медведях и рассказывать, чтоб скоротать ночь, не заботясь об ощущениях слушателей.
- У нас в Уссурийской тайге есть два вида медведей – бурый и белогрудка. Бурого медведя не зря называют хозяином тайги, он вполне оправдывает свое название и при встрече с тигром борется  на равных, и частенько выходит победителем.
Мне приходилось видеть медвежат в карантинном лагере. Их было около десятка, одинакового возраста, но у каждого был свой, ярко выраженный, в неволе, индивидуальный характер.
 Агрессивные бросались на посетителей, стремясь разогнуть прутья клетки, доброжелательные искали ласки, а некоторые, забившись в дальний угол, печально посматривали на людей, не реагируя даже на угощения. Но все они были похожи на маленьких детей потерявших родителей.
Однажды нищета загнала нас  в тайгу, на браконьерскую кореневку, это было в начале июля 1994 года, когда государственные предприятия развалились, а тот, кто сумел прихватить при приватизации, еще не решил, что с этим делать, методом тыка пытаясь реализовать свои возможности, накапливая хишнический опыт обогащения.
 Мы с Николаем хоть и не плохие специалисты, но попали в категорию Чубаевских 30% брошенных на вымирание, которые воспитались идеями социализма и не смогли войти в рыночную экономку с девизом – обмани ближнего - ибо ближний обманет тебя.
Стоявшие на грани срыва, и отчаявшиеся от безработицы мы пошли в то время, когда в тайге вообще делать нечего.
Ягода на корне еще зеленая и найти ее можно только чисто случайно, наткнувшись или наступив на стебель.
Реально сознавая, что наша авантюра призрачна, но полагаясь на чудо и сетуя на безысходность, мы упорно прочесывали тайгу вдаль и поперек.
После очередного неудачного дня мы решили зайти на солонец, чисто из интереса, имея из оружия лишь нож.
Обследовав его, и возвращаясь назад, я обратил внимание на просеку, шириной около двух метров, ведущую вниз по склону.
Весь кустарник и молодые деревца были повалены в одну сторону, а на рыхлой земле четко отпечатывался тяжелый большой след, в диаметре около тридцати пяти сантиметров.
Я позвал Николая, высказал свое удивление появлением слонов в Приморье.
 Моих два сапога, сорок первого размера, свободно помещались на одном из следов. Николай, как опытный охотник, сразу определил, что это след бурого медведя, по какой-то причине посетивший солонец этой ночью.
Обольстив себя надеждой, что такой долго мучить не будет, мы с опаской продолжили путь.
От бурого медведя нельзя убегать, провоцируя этим на преследование, а в случае опасности можно спастись только на дереве.
 Взрослые бурые медведи по деревьям не лазят, а скорость могут развивать до шестидесяти километров в час.
Сами медведи редко нападают на человека, в основном это заставляет делать голод и защита медвежат.
Как и все дети, маленькие медвежата очень любопытны и при встрече с незнакомым объектом у них возникает естественное желание к знакомству поближе, чего не может понять взрослая медведица, по своему реагируя на любые добрые намерения , и любые действия воспринимает как агрессию по отношению к медвежонку, становясь на его защиту. Тогда мало никому не покажется.
Когда бурый медведь, или медведица, нападает на человека, перед броском он становится на задние лапы, поднимая вверх передние, издавая громогласный рык, от которого застывает кровь в жилах и теряется самообладание.
Этим медвежьим ритуалом пользовались приморские аборигены - Гольды.
Этот, небольшой ростом, коренастый, храбрый малочисленный народ, охотники которого ходили на бурого медведя только с ножом.
Выследив медведя, спровоцировав его на стойку охотник подбрасывал верх головной убор и, когда медведь поднимал вверх голову, сопровождая полет предмета, ударом ножа распарывал ему живот, прилагая всю свою силу, и, вместе с последним усилием, бросался на землю и проскакивал между ног медведя, откатываясь в сторону, прятался за деревья или любые другие укрытие.
Обезумевший от дикой боли и полный ненависти к ее источнику, медведь начинает вытаскивать и рвать внутренности из своего живота до последнего вздоха.
С белогрудкой немного сложней, хотя он меньше бурого, но бросается на жертву как собака, без каких-либо предупреждений, стараясь укусить, сбить или разодрать лапами, вооруженными довольно не слабыми когтями.
При его агрессивном поведении может спасти только круговая оборона.
По деревьям он лазит также хорошо, как и ходит. Как и все звери боится толпу, и если замечает больше двух, то старается обойти стороной.
Во время гона вообще никому  лучше не попадаться. Тогда все звери становятся агрессивными и могут напасть при любой возможности, будь то они сытыми или голодными, будь то зверь или человек.
В остальное время  с человеком они стараются не связываться, если он не скомпрометирует сам себя неосторожными действиями, или не станет убегать, провоцируя на преследование.
За разговорами прошел остаток короткой, летней ночи и как только стало рассветать, мы засуетились и вылезли из палатки. Дима с Валерой занялись костром, а я пошел осматривать места, из которых доносился шум, причинивший нам ночные страхи и беспокойства.
Оказалось, что на корень наш никто не покушался, а в метрах десяти от ключа земля вспахана на, довольно-таки большом участке, где свешивались ветки дуба и ранее произрастал хвощ.
Стало ясно, что ночью кто-то вспугнул стадо диких свиней и, пробегая мимо нашего участка, они наткнувшись на хвощ, росший в этом месте редкими кустиками, и не оставили его без внимания.
Мы посмеялись над своими ночными страхами, хотя они могли повернуть и на нас и, если бы не большая валежина, перегораживающая наш ключ, рядом с нашим биваком, нам могло быть не до смеха.
Хороший секач может потягаться с бурым медведем, нередко выходя из поединка победителем, особенно он  страшен при защите стада или когда его  хорошенько разозлить.
 Делясь ночными и утренними впечатлениями, мы плотно позавтракали и, собрав немудреный обед, пошли к дороге. На этот раз носить рюкзак досталось Валере, который, просчитав ситуацию, добровольно взял на себя эту ответственность.
Используя все методы маскировки своих следов, мы вышли на дорогу и, пользуясь вчерашним опытом следопытов, стали рассматривать тропу в низких сырых местах, по ходу движения, чтоб пополнить скудные познания таежной жизни.
Внезапно, шедший впереди, Дима остановился и концом панцуйки указал на углубления возле тропы. Внимательно присмотревшись, я увидел кошачьи следы величиной с блюдце, а в полуметре от них такие же величиной с хорошую тарелку.
- Ну, вот и виновники нашей беспокойной ночи.-  Я потрогал след. Земля еще не успела выветриться и на ней, как на картинке, четко вырисовывались отдельные детали мягких кошачьих подушечек и поджатых когтей.
Обратив внимание на тревожные лица своих спутников, и беспокойные взгляды по сторонам, я поспешил успокоить их рассказом о поведении Уссурийских тигров, живущих в нашей тайге, занесенных в Красную книгу редких животных.
В основном тигры ведут оседлый образ жизни и только голод, или вытесненный другим, более сильным тигром, вынуждают их мигрировать в другие районы, вплоть до юга Китая, и наоборот, с Китая в Приморье.
Такие перебиваются случайной охотой. Оседлые имеют свой охотничий участок, который ревниво охраняют и, при каждодневном обходе, делают метки на деревьях брызгами тигриной мочи, запах которой отпугивает других тигров.
На ее участке непременно находиться стадо диких свиней, о которых она проявляет всяческую заботу, оберегая от других хищников, и незримо пасет, задавая направление движения, не выпуская из своей территории.
Когда приходит время трапезы, он пугает стадо, забегает вперед, делает засаду и берет только самую последнюю особь, пробегающую мимо, стараясь не беспокоить стадо лишним шумом. Это почти всегда ей удается, и уменьшение стада, на одного, остается незамеченным.
 Вот и этой ночью мы стали невольными свидетелями ночной тигриной охоты. Такие тигры, как правило, на людей не охотятся, так что у нас оснований для беспокойства нет и мы смело можем заниматься своими делами.
Не причинив следам ни каких изменений, чтоб на них могли полюбоваться другие прохожие, мы стали подниматься по тропе до того места, откуда вышли вчера.
 Подойдя к нему и наметив маршрут мы стали кореневкой и, через сорок минут угнетающего перехода по трудно проходимым дебрям кустарника переплетенного лианам, наконец вышли на необозримые просторы горных таежных хребтов, тянущихся к самому горизонту.
В таких местах чувствуешь себя первопроходцем, и лишь замшелые пни и трухлявые валежины невостребованных, разделанных хлыстов напоминали о былых, давно прошедших временах лесозаготовок.
Мы сели на одну из валежин и с наслаждением закурили. После такого перехода вся остальная деловая кореневка кажется детской забавой.
Над нашими головами словно играя в пятнашки, гоняясь друг за другом то вверх, то вниз по кедровым стволам, бегали две белки временами поднимая такой цокот, что вызывали удивление сорок, болтавших неподалеку и затихая, прислушивались к нарушителям спокойствия.
По валежинам и пням сновали быстрые бурундуки, а в воздухе, жужжа, периодически пролетали шмели, садясь на одиночные, только что начавшегося распускаться, цветы борца и цветущего, алым ярким цветом, пиона.
Солнце, стараясь наверстать упущенное за восемь дней, палило так, что и в тени обдавало жарким зноем при малейшем появлении ветерка и тело, с прилипшей, мокрой от пота рубашке, не ощущало ни малейшей прохлады.
Я посмотрел на своих спутников и увидел блаженное состояние тихого радостного душевного спокойствия, слегка притомленное усталостью, и понял, что именно сегодня, именно в этот момент они заразились кореневкой, уже в независимости от конечного результата.
Теперь эта отдушина от повседневной однообразной жизни, эта болезнь из года в год будет прогрессировать все больше, обостряя тягу и необходимость ощущения тайги и ожидания определенного времени.
Довольный своими наблюдениями я скомандовал подъем, и мы, с неохотой, разошлись по своим местам.
Сверившись по компасу, я показал панцуйкой направление движения, объявив для ориентира, что солнце светит в правый  глаз, и медленно пошел в гору.
Наверху было немного прохладней, но мы не стали задерживаться и, перевалив через хребет, стали спускаться вниз, периодически окликая друг друга, определяя местонахождение и отпугивая возможных зверей. Все чаще стал попадаться более - менее свежий медвежий помет, а встречаться с хозяином тайги ни под каким предлогом не хотелось.
Опустившись до середины хребта, я услышал, с правой стороны, три звонких ритмичных удара и, изменив маршрут, пошел на звук.
Возле толстого кедра стоял Валера,  внимательно рассматривая надпись, нацарапанном на старом лободере.
Под  неразборчивыми подписями стоял дата – 1972 год
Подошедший Дима с трудом разобрал  фамилии, пытавшихся, увековечиться кореневщиков, и мы разом стали «натирать нюх» панцуйкам, царапая ими лободор.
Покончив с этой традиционной процедурой,  развернулись кореневкой и стали прочесывать весь склон кореневой сопки, периодически поднимаясь наверх и опускаясь вниз.
Полутора часовая работа поиска не дала никаких результатов и мы, решив отдохнуть, а заодно и  пообедать, расположились в тени пушистых крон высокого кедрача, на мягком, пушистом ковре из таежного мха.
Пока наш бессменный повар занимался приготовлением обеда, вытаскивая пакетики из рюкзака и нарезая сало с луком, я подобрал зеленую кедровую шишку, начисто очищенную белкой от лепестков и орех, вытащил несколько оставшихся орешек, раскусил их и обнаружил, что все они пусты.
– Вот божьи твари, – обратился я к Валере, - ведь знают, какая полная, а какая пустая, орех хоть и молочный, созреет в конце октября, но для белки, по - моему годиться.
Валера посмотрел вверх, где с веток свисали гирлянды зеленых шишек.
– Оно может не только белке годиться, да только белка достать может – философски заметил он, а мне вспомнилось шишкавание  давно прошедших лет в начале ноября.

Ночью прошел первый снег и на нем, как по писанному и разрисованному листу, четко вырисовались следы птиц, зверей и зверюшек, добывающих себе пропитание.
- Мыши и бурундуки начинают теребить и вышелушивать орехи с хвостика, птицы с макушки, отгибая лепестки, вытаскивая орех, медведь аккуратно, когтями выцарапывает и ест чистый орех, оставляя лепестки не тронутыми, и от этого шишка кажется целой, привлекая внимание шишкарей.
Делает это он быстро и добросовестно.
Изюбр, разжевывая, съедает всю шишку без остатка, с шелухой и орехами.
Если увидел следы изюбра или медведя, ведущие к кедровнику, то можешь в ту сторону не ходить и не терять времени даром.
- Пока я излагал свои наблюдения, Дима приготовил обед и с, традиционным – идите жрать – пригласил к столу.
«Заморив червячка» и утолив жажду ключевой водой, которая выльется, через пять минут потом, мы вольготно развалились на многолетней хвое, расслабившись и вытянувшись во весь рост, давая отдых натруженным ногам. Глаза  закрывались сами собой, и сладкий сон быстро овладел всем телом.
– Эй, мужики! Вы что сюда спать пришли? А ну-ка подъем! – Дима уже собрал рюкзак и стоял над нами оперевшись на панцуйку.
Я проснулся, полежал еще некоторое время с закрытыми глазами, и с трудом преодолевая дремоту и лень, поднялся с мягкого ложа. Стыдясь минутной слабости и стремясь обрести слегка покачнувшуюся репутацию, я проинформировал.
- Еще час пройдем вперед, а затем развернемся в обратную сторону к биваку, - и, как можно бодрее, пошел вперед, внимательно осматриваясь по сторонам, давая понять, что кореневка началась. Дима с Валерой пошли по своим местам и через некоторое время, слева и справа, периодически раздавалось – ого - го.
Поднявшись на очередную вершину горы,  перед нашими взорами предстала грандиозная панорама широкой впадины широкопадинского водораздела, являющегося началом необозримой, оправдывающей свое название, сопки Широкой.
Любуясь величественной, широкомасштабной картиной резко меняющегося ландшафта трудно обозримой местности, невольно заставляющей осознать свое мизерное место и назначение в этом огромном мире, почувствовав себя маленькой песчинкой, как в гроте Новоафонской пещеры.
Налюбовавшись досыта и успокоив эмоции, мы тронулись в обратный путь.
На этот раз никаких инструкций не требовалось. Каждый знал свое место, и стоило мне отойти на определенный участок и встать в ожидаемую позицию, как справа и слева появлялись Дима с Валерой в ожидании дальнейших указаний.
Это уже было похоже на сработавшуюся команду, что более всего радовало меня.
– Ну, с богом. -
Я взмахнул панцуйкой, и мы медленно пошли вперед, внимательно осматривая свои участки.
– Мужики! Идите ко мне, - послышался негромкий голос Валеры.
Недовольный тем, что приходится отвлекаться от основного дела и гадая, что на этот раз послужило причиной заслуживающей внимания, змея или очередная порция помета неизвестного зверя, я подошел к стоящему Валерию, смотревшего на меня осоловелыми, блестящими глазами, с трудом сдерживая, распирающую рот, улыбку.
Я перевел взгляд ему под ноги и обомлел. Прямо перед нами, алея алым цветом ягоды, стояло пять головок с раскидистыми кронами листьев.
 – Ну, блин ты и даешь! Ты что ж нарушаешь традиции кореневки? А ну-ка кричи! – Валера торжествующе посмотрел в мою сторону и не громко вскрикнул.
– Панцуй! Панцуй! Панцуй! Панцуй! Панцуй!
Подошедший Дима спросил, наклоняясь прямо к его уху.
- Шина панцуй?
- Сипия! Сипия! Сипия! Тантырь! Тантырь! – скороговоркой пропел Валера.
Затем, внимательно осмотрев территорию вокруг кореневого места, я нашел еще два поженка – двухлистки.
Это была старинная копка, в которую были посажены семе-на, взошедшие в разное время и давшие жизнь еще двум корешкам - поженочкам, хотя за это время, на протяжении многих лет цветения, они могли дать ни одну сотню новых всходов, судя по обилию ягод на стрелках.
Я осмотрел плантацию корней, приспосабливаясь копать так, чтобы ни один не повредить, но, судя по их разбросанности, это было не просто.
Они росли недалеко друг от друга, образуя большой круг диаметром около метра, а если их брать еще в один, получится не реальный двухметровый круг, который не перевернешь и не перетрусишь, а копать сверху не давала, прибитая дождем, твердая земля.
Очистив место от поросли и листьев, я внимательно исследовал все растения и разбил на две копки, в зависимости от расстояния друг от друга. В одну копку входило два корня, в другую три.
Очертив границы копок и вооружившись вырезанными кольями, мы стали осторожно делать подкопы, наблюдая  друг другом, предостерегая от возможных ошибок и неосторожных действий.
Солнце уже клонилось к закату, и нам надо было спешить.
Сначала я выкопал две  двухлистки, чтоб не затоптать и не повредить, и отдал их Диме для посадки в другом месте, затем срезал все стебли, оставив по пять сантиметров над землей, и вместе с ягодой положил на вещмешок, подальше от нашей суеты.
Когда подкоп обозначенного контура стал достаточно глубок, я отстранил от работы своих помощников, чтоб всю тонкую ответственную работу взять на себя, и отправил их для осмотра ближайшей местности.
Походив некоторое время, они возвращались ко мне, с интересом наблюдая за работой, и когда уже совсем надоедали своими советами, мне приходилось снова отправлять их на поиски.
В стороне, в метрах ста пятидесяти от копки, они нашли два лобадера, но осматривать местность я их не пустил, ограничивая звуком,  заставил кружить неподалеку, а часа через два,  все корешки лежали на мху, услужливо предложенным Валерием.
На месте копок мы посадили десять ягод, по пять на каждую, а остальные рассадили, Валера с Димой, по собственному усмотрению.
Рассаживается ягода не глубоко, сантиметров на пять-восемь глубины плодородного слоя и обязательно на том склоне, с какого выкопан.
Определив время, мы, посоветовавшись, решили на этом месте не задержаться, чтобы засветло успеть вернуться на бивак, но на следующий день вернуться, чтобы пройти его до конца и, разойдясь кореневкой.
Сориентировавшись, пошли дальше, стараясь соблюдать дистанцию, обходя завалы и перекликаясь. Не прошло и часа, как с правой стороны от себя, я услышал крик Валеры.
- Панцуй!
- Шина панцуй, - откликнулся я и затих в ожидании.
- Сипия! – выкрикнул Валера и я напролом, через валежины и кустарник, ломанулся на звук.
Валера стоял на хорошо натоптанной тропе и рядом с ним, в сантиметрах двадцати от нее, виднелся стебель женьшеня наклонившегося в сторону тропы, почти уткнувшись в край стрелкой, оканчивающейся большой шишкой ярко-красных ягод.
 Три ягодки лежало прямо на тропе, по-видимому, сбитые ногами, проходивших мимо кореневщиков.
Не теряя времени, я начал облагораживать место вокруг стебля, Валера пошел за колом, а Дима прилег на тропу, с интересом наблюдая за моими действиями.
- Ну, папка и везет тебе, - сказал он подошедшему Валере.
- Да, сегодня явно его день, - я посмотрел в счастливые глаза Валеры, у которого даже осанка изменилась, и все движения были не торопливыми, полными важности и достоинства. Слова он стал выговаривать четко и утвердительно, заранее уверенный в своей правоте, повторяя каждое предложение дважды.
- Глядя на него мне подумалось, что следующего счастливого случая он не переживет и может задохнуться от гордости. Однако на сентиментальности не оставалось времени. Солнышко уже зависло над сопкой и заставляло поторопиться.
     Когда было покончено с копкой, оно уже на половину скрылось. Мы встали на тропу и, друг за другом, пошли вниз, благо тропа шла в нужном нам направлении, и скоро вышли на дорогу, а затем и к нашему биваку, ставшего для нас вторым родным домом.
      Прожили мы здесь десять дней и завтра последний день кореневки.
      Напившись из ключа холодной воды и обмыв с лица пот, каждый занялся своим делом.
      Я достал из тайника сверток с корнем и, перебирая мох, слегка сбрызнув его водой, стал улаживать принесенный корень, перелаживая женьшеневой ботвой для жесткости.
     Валера делал зарубки на своей панцуйке, отмечая количество найденного корня, а Дима, раздевшись до пояса, осматривал себя на предмет клещей, вытащив одного из под мышки, не успевшего, как следует, внедриться в тело.
     Положив его на спичечный коробок, он пытался присмолить зажженной спичкой, отодвигая к самому краю.
     - Такая маленькая тварь, а столько горя может причинить, - рассуждал  вслух.
Я отложил свои дела, вспоминая скудные познания о клещах и энцефалите.
Сам по себе клещ не ядовит и не заразен, а неприятен по своему виду, тем более, когда вопьется в тело, ввертываясь в поры живого организма для добывания своей пищи-крови.   Напившись, он отваливает от своей жертвы и попадает в свою естественную среду обитания – многолетний перегнивший верхний слой изо мха, листьев и других отходов таежного производства, где он живет и размножается.
Ранней весной он выползает наверх и, маскируясь, старается подняться как можно выше на сухие стебли травы и ветки кустарника, откуда ему удобней подцепиться к живому существу, проходящему мимо.
Принято считать, что заражается он от животных, ранее зараженных энцефалитом и, приняв от них эстафету, сам становиться переносчиком заразной болезни.
Впервые о ней узнали в семидесятых годах, но где и когда она появилась, покрыто тайной, как и то, что на аборигенов она не действует в полной мере.
Первые признаки болезни, зараженного энцефалитом, появляются через семь-десять дней, когда большая часть крови заражена и не способствует сопротивлению организма.
Примерно один из тысячи клещей является источником заражения, остальные, как и все кровососущие, доставляют только массу мелких хлопот и реакцию организма на укусы. Но поскольку мы, и наши ближайшие родственники, рождены в Приморье, то пусть нас постигнет общая участь аборигенов, воссоединенных с природой, и отторжение заразных таежных инфекций от укусов различных паразитов и пресмыкающихся.
После моей проповеди мы тщательно осмотрели друг друга и занялись приготовлением ужина.
Солнце уже давно скрылось за сопками. Когда мы, управившись,  сели ужинать при свете костра, отбрасывающего далеко назад наши большие, пляшущие тени.
Небо было высокое и чистое, словно вышитое золотом мерцающих звездочек в лунном свете, наводящим на сказку о тысяче и одной ночи.
Погода стояла теплая, тихая и безветренная, лишь изредка тишину нарушал жуткий крик мышкующего филина или далекий неугомонный лай козла.
Костер стал затухать и Дима, по хозяйски, стал присматривать за ним подлаживая все новые порции сухих веток, палок и коряг приготовленных заблаговременно.
При каждом нарушении покоя костер разбрасывал тысячи искр, веером рассыпающихся вокруг нас. Вскоре в костре что-то выстреляло раз-другой, и над нами повис искрящийся каскад высоко взлетающих искр, разлетающихся в разные стороны.
От резкого шума прекратили свою мышиную возню мыши вокруг бивака, и, после минутной идеальной тишины, новые выстрелы показались еще громче, а взлетающие огни ярче.
-   Вот это фейерверк, - ликовал Дима, азартно наблюдавший за происходящим, но я приказал ему вытащить ветку трескуна из огня, чтобы не прожечь искрами целлофан и палатку.
Трескун – это так называемый в народе один из более двадцати видов акаций, растущих в Приморском крае, облюбовавший низкие сырые места вместе с вербой, оттесняя чахлые поросли тонких осинок и малорослых березок.
После громких выстрелов настала гнетущая, давящая на психику, тишина ,а возобновившееся мышиная возня, резала слух, не давая сосредоточиться. Дима вытащил трескучие дрова из костра и стал осматривать ближайшую территорию, готовый прекратить любое возгорание.
Я успокоил его объяснив, что искры способные прожечь целлофан, не могут поджечь листву из-за короткого  горения и недостаточного жара, лишь большое количество трескуна в костре, способного кинетической энергией выстрелов лопающегося дерева разбросать угли костра на достаточное расстояние, могут создать пожароопасную ситуацию.
За всю практику мне ни разу не приходилось наблюдать, быть очевидцем или от кого-то слышать о конкретных пожарах в тайге, возникающих от халатного отношения к костру. И то, что на это списывают большую часть пожаров, говорит только о недалеком мышлении и не компетентности ответственных чиновников, не способных, или не желающих вести эффективную, противопожарную профилактику.
Мне приходилось тушить пожар, когда от удара молнии загорелся березовый сухостой, воспламенившийся как свеча и рухнувший на сухую высокую траву.
Только благодаря последующему, за грозой, дождю, нам удалось потушить разгоравшийся огонь, в противном случае он несомненно был бы приписан нам. Но это один из единичных случаев, на которые тоже нужно обращать внимание.
Почему-то никто не дает объективных объяснений отчего, в пожароопасные периоды, тайга начинает гореть сразу в нескольких местах, образуя широкий фронт в трудно доступной местности? Не могут сразу несколько человек поджигать тайгу в одно время в разных местах.
Это называлось бы умышленным вредительством и попадало бы под статью уголовного кодекса. По моим наблюдениям существует две основные причины возникновения таежного пожара:
1. Выжигание прошлогодней травы на личных, производственных и коллективных сенокосах, огородах и дачных участках, а также  и построек весной и осенью.
2. Самовозгорание древесных опилок оставшихся после зимних лесозаготовок. При летних лесозаготовках, при разработке древесины, опилки втаптываются и, смешиваясь с почвой, не самовозгораются.
При зимних лесозаготовках лес разделывается на определенном небольшом участке, называемом нижним складом, где скапливается большое количество чистых опилок. При таянии снега опилки оседают и сконцентрированные на определенном участке до пятнадцати сантиметров и более, при определенных температурных условиях, способны на самовозгорание.
Верхний слой опилок прибитый, спрессованный дождями и высушенный на солнце, превращается в твердую, засохшую, двух сантиметровую корку, не пропускающую воздух, лишая вентиляции нижнего слоя.
Нижний влажный слой опилок, под действием интенсивных солнечных лучей, начинает греться, разлагаться и вступать в реакцию с влагой, выделяя при этом большое количество тепла. В народе это называется «парниковым эффектом».
При достаточном количестве солнечных дней и высокой температуры нижнего слоя опилок, происходит самовозгорание верхнего, сухого слоя сразу в нескольких местах, а также на всех  участках южных и прогревающихся, юго-западных склонах.
При сгорании верхнего двухсантиметрового слоя горение прекращается и возобновляется после очередного дождя, при образовании новой сухой корки.
Это было подмечено в один засушливый год, когда за один день, только нашей бригадой, было выявлено, по запаху и дыму, и предотвращено несколько очагов реально начавшего пожара.
В последствии, на кореневке по желтому, мы переняли опыт парникового эффекта и приспособили для отопления палатки, только вместо опилок использовали мокрую траву и папоротник, укрывая ее целлофанам, оставляя на день на солнце.
Для кореневщика пожар – это первый враг. После него оставшийся корень болеет и не всходит до десяти лет, а в некоторых местах выгорает начисто.
Уже давно не было видно пламени костра, лишь в нескольких местах сиротливо мерцало несколько углей, издавая неяркое свечение.
Под впечатлением рассказа Валера зачерпнул котелком из ключа и вылил воду в затухающий костер. Вода зашипела, и все погрузилось в полный мрак,  я закрыл глаза, а когда открыл, Дима уже светил фонариком около входа. Мы, на четвереньках, залезли в палатку и улеглись на свои места.
Глаза уже привыкли к темноте и сквозь марлевую палатку были видны очертания слабо освещенных деревьев, готовящихся к встрече с луной и, едва видевшие сквозь целлофан, мутное мерцание звездочек. Спать никому не хотелось. Особенно это было заметно по поведению «именинника» ворочавшего с боку на бок явно желая новой похвалы.
- Ты не боишься, что мыши корни погрызут? – спросил он меня, чтобы хоть как-то начать разговор. Я уверил его, что в мышиный рацион он не входит, и даже звери покрупней, обходят его стороной.
- Бывали случаи, когда корень находили прямо на пастбище свиней, валявшийся на изрытой почве, а ведь у них обоняние превосходное. А вот семена грызуны обожают, причем отделенные от ягоды косточки раскусывают, ни то, что птицы, целиком проглатывающие ягоду, высеивая целые семена с пометом.
- Большой любитель женьшеневых ягод – рябчик.
- Своим калом он рассаживает семена по всей тайге, но, к сожалению, его становиться все меньше и меньше. За все время нашего пребывания в тайге мне встретился всего лишь один выводок молодняка, но и после рябчика всхожесть семян составляет лишь около двадцати процентов.
- А сколько же мы семян посадили? – с интересом спросил Валера.
- Я прикинул, что если брать в среднем по пятнадцать ягод, на самом малом было около десяти, а на большом около трех десятков, да умножить на семь корней, то получиться больше ста. А если считать, что ягода содержит два семени, то в два раза больше. Ну, для верности, девяносто семь посадили точно и, при случаи, можно смело говорить:
 - Я его садил! При чем у посаженных, девяносто процентная всхожесть. Взять хотя бы корешки найденные Валерием.
Около тридцати лет назад, такими же корневщиками как мы, был выкопан корень, а на его место посажено пять ягод, которые взошли на радость нам, и выросло пять корней. Все эти корни плодоносили несколько лет, но за все это время проросло лишь два семени, два паженочка, которых мы пересадили, из возможных двух сотен как минимум. Отсюда вывод напрашивается сам собой.
- Значит, чем больше мы найдем корней, тем больше посадим, чем больше корневщиков, тем больше корня в тайге, - недоумевал Дима от своего умозаключения.
- А почему тогда гоняют корневщиков как боевиков в Чечне, устраивая на них засады, как хунхузы на горбачей, привлекая для этого егерей, милицию и отдельные ударные воинские подразделения, присваивая им громкие, жесткие имена тигров и пантер, - от волнения он привстал, оперевшись на локоть, вглядываясь в наши лица.
- Ну, Дима и занесло тебя, - проговорил Валера недовольный темой разговора.
По сути, Дмитрий прав, подумалось мне, выходит некому серьезно заняться этой проблемой и все сводиться к одному испытанному – запретить, забрать, наказать и, как всегда, все с добрым намерением.
Иной раз диву даешься наплевательскому отношению к стране, к народу, к природе, к своим обязанностям. Перестройка, «приватизация», обмен денег, МММ, Хопер, банкротство, развал, безработица.
На периферии, в Приморье, добрая половина населения без работы, молодым вообще нет никакой перспективы кроме ранней старости.
И всем этим с успехом пользуется соседняя страна, открыто удивляясь нашей бесхозяйственности, скупая за бесценок дорогостоящий металлолом, ценные породы древесины и женьшень, который в Китае ценится дороже золота а мы вынуждены сдавать его за копейки минуя государственные структуры, у которых не хватает ни  гибкости,  ни логики, ни ума и наши не малые, Приморские денежки вольготно  чувствуют  себя за границей.
Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы прийти к таким выводам, а просто хотя бы проследить цепочку сбыта.
Только на нашей территории на корне наживается три категории китайских  бизнесменов – скупщики, перекупщики, оптовики и все они работают  не в ущерб себе. Плюс издержки при переправе через границу, где таможенники изымают его килограммами, но он все же остается рентабельным.
Отсюда  можно только предположить, сколько стоит, в Китае, один грамм женьшеня, и определиться, не лучше ли найти свой стартовый капитал для закупки нашего, родного корня у наших людей и, по рыночной цене, продавать заинтересованным странам, пополняя бюджет края, тем более, что для большинства людей это единственный способ выживания и не какими запретами тут не поможешь.
   Лет пять назад наши дважды делали робкие попытки скупки женьшеня у населения, но ограниченные финансовыми возможностями и беспокойством приемщиков, о своем куске масла, не смогли конкурировать с гибким, черным китайским рынком и решили ужесточить контроль по принципу – «сила есть – ума не надо» – прикрываясь национальными интересами. А он как уходил, так и уходит, и с каждым годом его становится все меньше.
И здесь не приемлема синусоида самопроизводства, выработанная  для кедра,    и здесь нужна хозяйская рука.
То, что мы посадили сегодня, и в течение пяти лет, дадут свои результаты лет через двадцать – сорок, а некоторые могут вообще замереть до ста лет, сохраняя свою форму и жизненную силу.
Недаром женьшень называют самым загадочным растением, и с этой стороны  его вымирание нам не грозит. А вот вырубка кедра – для него равносильна пожару.
На чернолесье он не размножается, а если где-то и выходит, то только спящий.
Расстроенный своими мыслями,  я еще долго ворочался с боку на бок.
 Утро выдалось чудесное. Туман, поднявшийся над ключом, потихонечку развеивался, обнажая чистое, ясное небо. Настроение хоть и было бодрое, но в душе чувствовался небольшой дискомфорт, то ли от беспокойной ночи, то ли от сознания последнего дня пребывания на кореневки.
В природе еще не чувствовалось приближение осени, но календарные числа и дни недели неумолимо говорили о ее приближении.
Еще не кончилась кореневка по красному, а уже начали одолевать думы о кореневке по желтому, и хотя все занимались своим привычным делом, готовясь к новому рабочему дню, в разговоре стало проскальзывать чемоданное настроение и сомнительные вопросы - что взять и что оставить?
Чтобы не расхолаживать себя и других я предупредил, что все вопросы, связанные с возвращением, будем решать  вечером, а сейчас настрой должен быть только на кореневку.     Как всегда мы плотно позавтракали, поблагодарили Диму за вкусную пищу и стали собираться в дорогу.  Валера стал рассматривать свои зарубки  на панцуйке, с лукавством поглядывая на Диму.
- Дима! Теперь твоя очередь не только рюкзак носить, но и Алямку кормить хорошенечко, чтобы он был к тебе благосклонен и послал панцуй.
- На колени становись и молись, - смеясь, шутил Валера.
Дима театрально встал на колени и просящим голосом завыл что-то невнятное, поднимая руки кверху и отвешивая поклоны, зато концовка была хоть и протяжная, но осмысленная.
- Боженька, дай корешка!
Это было сделано так комично, что мы с Валерой не удержались от смеха, хотя это должен быть серьезный ритуал. Закончив со сборами, мы бодро вышли на дорогу и без приключений подошли к месту нашего, следующего захода.
Остановившись на перекур, перед штурмом непроходимых зарослей бывшего нижнего склада разделывания хлыстов при лесозаготовках, тянувшихся над всей дорогой с километр шириной, мы не заметили, как с правой стороны к нам стали подходить трое мужчин.
В последние годы, из-за недоверия и не простых отношений к незнакомым в тайге, все стараются избегать лишних глаз, но на этот раз нам это не удалось. Да и интересно было пообщаться с новыми людьми после долгого одиночества и узнать что-то новое. Один из новых оказался моим старым знакомым, да еще коллегой по бывшей работе. В то время мы мало общались друг с другом, а сейчас встретились как старые друзья и были рады встрече.
- Живем в одном городе и не виделись лет двенадцать, чтобы встретиться в тайге, - удивлялись мы.
От Олега мы узнали, что нам пришлось пережить в тайге тайфун Джуди и что за два дня кореневки они не видели ни одного корня и сейчас делают переход на другой водораздел. Боясь вспугнуть фортуну, мы не стали рассказывать о наших успехах, а ограничились уклончивым ответом.
- Нашли пару небольших корешков.
В тайге не принято делиться своими достижениями, зато после выхода кореневщики ни чем не отличаются от рыбаков и охотников и, при случае, целый год делятся своими впечатлениями, приукрашивая и добавляя все новые подробности, а более пикантные места вспоминают всю жизнь, приводя в восторг даже внуков и правнуков.
Поговорив о разном, мы рассказали, что коренюем в одном районе и в другие места не ходили.
Вопреки китайцам, при кореневки, мы не делаем заломов и не соблюдаем строгую дистанцию и направление, а хождение по компасу, и относительно свободное перемещение, дает нашим последователям почти такие же шансы на успех, как и первопроходцам.
Бывает, что несколько бригад ходят друг за другом и все довольны. Поэтому скрывать от других, или показывать свои кореневые места, не имеет смысла и мы, пожелав счастливой кореневки, разошлись довольные встречей, хотя нам предстояло преодолеть самый трудный и неприятный низменный участок мелколесья из кустарника, колючего элеутерококка, крапивы и прочих «прелестей» перепутанных лианами лимонника, камыша и винограда.
Но уже наперед зная все трудности, по опыту прошедших дней, переход не казался таким уж страшным, а ползанье на четвереньках не очень унизительным занятием.
На этот раз, на преодоление этой полосы препятствий, ушло больше времени, так как в этом месте низина занимала более обширную площадь и была завалена скользким мхом и сухими, острыми, торчащими во все стороны, ветками. Не раз нога попадала в прогнившее место и проваливалась в ствол валежника, и лишь своевременная опора на панцуйку спасала от травм.
Выбравшись на чистое место, мы в блаженстве повалились в тень деревьев на листопад, с наслаждением давая отдых телу, любуясь безоблачным небом. Ни гнуса, ни мошки уже не было. От беспрерывно палящего солнца листва на земле была сухой и легкой. Да и сама земля уже затвердела и панцуйка скользила по ее поверхности, пока не натыкалась на какое-нибудь препятствие, в виде камня, или выпирающего, из земли, корня.
По беспокойному поведению Димы, я понял, что нам не следует затягивать отдых и мы, дружно поднявшись, разошлись по своим местам и пошли кореневкой на запад, сверяясь по компасу.
Тайга была почти чистой, и мы шли как на прогулке, почти не окликая друг друга, изредка отыскивая глазами напарника или прислушиваясь, определяя его место нахождения по звуку ломающихся, под ногами, веток или шума потревоженной листвы.
Временами, у одного из нас, вырывался крик разочарования при виде ярко-красного цветка пиона, мелких красных ягод собачьего корня или ветку бузины, склонившуюся до самой земли.
Обычно, после трех часового безрезультатного поиска, начинаешь привыкать к относительному обилию красного цвета и даже на панцуй реагируешь с замедленной реакцией, ожидая очередного подвоха.
Так мы шли, переваливая через хребты, иногда собираясь на трехкратные удары по лободеру, прочесывая ближайшую к нему местность и снова направляясь по заданному маршруту. На одном из хребтов нам открылась великолепная картина полная ярких, дополняющих друг друга, контрастных красок.
Прямо посередине хребта возвышалась огромная скала серо-коричневого камня, украшенная гроздьями ярко-оранжевой, кудрявой рябины на фоне зеленых резных листьев, поднимающихся до самого верха голубого, высокого, по осеннему, неба.
У подножья, почти по всей окружности, огромными пучками рос бледно-зеленый багульник, похожий на застывшие сказочные волны, брызги которого рассыпались по скале и доходили до верха.
Прямо перед ним расстилался ковер мелкого, бархатистого, темно-зеленого моха. В двух метрах, от края скалы, наверху хребта, стояли три высоких пушистых тиса, сверкая на солнце изумрудно-серебристым цветом нежных иголок, завораживающих взор.
Это было великолепное зрелище, на которое можно было любоваться часами, и каждую минуту видеть по-новому. Мы обошли это место со всех сторон, глубоко сожалея, что с нами нет фотоаппарата и близких нам людей.
Для одних нас этой красоты было слишком много и, расположившись на перекур, на мох у подножья сказки, не могли сладить со своими эмоциями, время от времени выражая их вслух.
Успокоившись, мы обсудили дальнейший план действий, с учетом времени, и решили перекусить, наслаждаясь панорамой живописного места. Дима как всегда был на высоте и накрывал на «стол» без всяких напоминаний, стараясь всеми силами и способами придать сервировке значимый, праздничный вид, обходясь скудным набором имеющихся продуктов.
- Ты что лук шинкуешь как морковку, разрежь на четыре части и положи рядом с салом, - не выдержал Валера.
Диме явно не понравился упрек отца, и он раздраженно бросил.
- В красивом месте все должно быть красиво, - и продолжил свое дело до конца, облаживая сало колечками лука, укладывая рядом горки сухарей.
Как всегда, после приготовления, последовала шутливая команда – кушать подано, идите жрать - и хотя мы особенно не проголодались, но надо было совместить полезное с приятным – пообедать, и как можно дольше полюбоваться и вобрать в себя красоту дикой природы, чтобы потом, в тонкостях,  передать пережитое ощущение своим знакомым, родным и близким.
- Все хорошо, все прекрасно, но все-таки чего-то не хватает, - задумчиво проговорил Дима, вглядываясь в скалу и показывая на нее сухарем, зажатым в руке.
Я тоже обратил внимание на тишину, противоречившую этому чудному месту. Но меня вдруг осенило. Эта мертвая тишина обусловлена багульником.
Преобладая над рябиной, он разросся над скалой и на скале, поглощая кислород и выделяя углекислый газ,  создавая мертвую зону для всего живого, нуждающегося в кислороде.
Рябина, как и все другие растения, поглощает углекислый газ и выделяет кислород, но так к он в меньшинстве, то его, видимо хватает только для благоприятного размножения багульника. Если в этом месте заснуть, то можно и не проснуться.
Из растений, выделяющих углекислый газ, мне довелось встречать домашний фикус.
Еще на моей памяти, похожий на тропическое дерево, растущее в кадке, в доме он был символом достатка и хранителем домашнего очага. Но после признания о коварстве, его с презрением выбросили на помойку, на радость детворе. А на этом месте жизнь возродиться только после того, как уронит листья  багульник, и по обилию ягод на рябине можно предположить, какой пир будет устроен пернатыми.
Ягода на рябине может держаться всю зиму и даже мерзлая имеет свою прелесть и специфический вкус, как и мерзлая калина.
Окинув последним взглядом место, поразившее своей красотой, мы разошлись кореневкой и пошли дальше по своему маршруту, поднимаясь на вершины гор и спускаясь вниз. Минут через двадцать мне послышался негромкий выкрик.
- Панцуй! -
Я остановился в нерешительности и услышал звук ломающихся под ногами веток, а затем увидел Валерия,  ломившегося на Димин участок.
- Дима вроде нашел! – прокричал он мне на ходу и я, в приподнятом настроении, пошел следом за ним.
Ориентируясь по звуку, мы нашли его стоящим на открытом месте заросшей травой поляны, со счастливым лицом и веселым взглядом. Я осмотрел место вокруг и, только после вторичного осмотра нашел панцуй, стоящим в двух шагах от Димы. Он стоял без ягод, с небольшой розеткой на стрелке.
- Неплохая сипийка! – определил я по высоте и разбросу четырех пятипалых листьев.
 Я сел рядом, любуясь растением и стараясь рассмотреть наличие ягод на земле, вблизи стебля, но так ни одной и не нашел.
В лучшем случае они пошли на корм птицам, в худшем стали достоянием мелких грызунов. Дима с Валерой закурили, а я встал на колени, перед стеблем, и стал отгребать многолетний слой перегнивших листьев, вырезать ростки различного мелкого кустарника и убирать камни, предварительно намечая окружность копки.
Делал я это не спеша, прислушиваясь к разговору сына с отцом. Дима со всех сил старался казаться невозмутимым и воздерживался от любых признаков радости и, хотя по складу характера ему это неплохо удавалось, томный блеск глаз, и интонация произносимых слов, выдавали ликование души за отлично выполненную работу.
Вообще меня всегда поражал неординарный ход его мыслей, построенный по прямой логического мышления, и логических выводов, с точным определением предмета разговора.
С ним невозможно было поспорить о выданной им информации и это, иной раз, слегка раздражало и задевало самолюбие.
- Я сначала не поверил, - рассказывал он, - подошел ближе, рассмотрел, потрогал листья, еще раз отошел, а потом уже крикнул. Я ведь себе зарок дал, что если не найду, год не буду пить пиво, а это  для меня самое страшное наказание.
Мне пришлось прервать их разговор и напомнить, что время не ждет. Дима пошел за колом, а Валера на поиски моха. Минут через сорок небольшой женьшень лежал в кореневой сумке и мы, развернувшись  кореневкой, пошли в обратную сторону к биваку.
Спустившись по склону, в широкую впадину вдруг услышали непонятные звуки, доносившиеся впереди нас, и, по мере приближения все отчетливей слышался чей-то голос, пытавшийся исполнять отрывки русских народных песен, не имея ни голоса, ни слуха, громко и отчетливо выговаривая первые слова куплета с последующей нецензурной вязью. Кое-где получалось довольно складно, а главное смешно. Мы сошлись  и стали ждать появления артистов.
Минут через пять, в метрах пятидесяти от нас, показалась бригада корневщиков из четырех человек.
Двое подростков и двое мужчин шли мимо нас вдоль впадины и нам можно было остаться незамеченными, но горластый мужик, идущий ближе к нам и размахивающий палашом, в полметра длиной,  оказался моим давним знакомым.
Лет пять назад, находясь вместе с ним в одной бригаде, я учил его ходить по компасу и карте и, в процессе кореневки, обладая не малым ростом и окладистой бородой, он ни как не мог смириться с моим лидерством и не пропускал ни одного моего промаха.
Но особенно поразил тем, что посоветовал мне валить всю вину, неудачной кореневки, на него, а он будет винить меня.
Я был поражен таким откровенным, шокирующим предложением.
- Эй, Побожко! – прокричал я, - ты чего орешь на всю тайгу и людей пугаешь?
Он остановился и в недоумении уставился на нас.
- Ты где людей видишь? Здесь одни кореневщики.
- Ну и сабля у тебя, -  не удержался я, - ни как на тигра собрался?
Он посмотрел на мой зачехленный нож и с презрением сплюнул.
- А твоим только в заднице ковырять.
Мы подошли друг к другу, довольные непроизвольной встречей двух одичавших бригад.
- Ну, рассказывай, - проговорил я, пожимая его руку, - сколько семян посадил.
       - Что мне семена, они долго растут, мне корень нужен. За шестнадцать дней посадили около трехсот и немного корня взяли, но мелкий весь, больше двадцати грамм ни одного нет.
Мы познакомились с подошедшими, и завязалась непринужденная беседа, из которой выяснилось, что мы живем на одном ключе, в километрах трех друг от друга, и что они, как и мы, пережили тайфун в палатке и, в последние два дня, из принципа не кормят Алямку потому, что он не дает им корня.
Выходить из тайги они будут через три дня, а за нами уже завтра,  подойдет машина, так что выходить нам нужно завтра рано утром. Мы обговорили, волнующую всех  проблему выхода.
Выходить по тропе или по тайге и болоту, а если по тропе, то по верхней или по нижней?
После долгих споров  пришли к выводу, что в связи с тайфуном большинство кореневщиков только будут заходить на кореневку, и  вряд ли на тропах будут устраивать засады а если выходить, то лучше по нижней, по ней идти легче.
Пообщавшись около часа, мы разошлись и кореневкой пошли по намеченному маршруту.
Через некоторое время  заметив, что Дима частенько начал отставать, я принял это за внимательное отношение к обязанностям и не стал делать замечание, но когда мне пришлось трижды останавливаться и задерживать Валеру, поджидая Дмитрия, я не выдержал и спросил, что у него за проблемы? Дима виновато опустил голову и проговорил.
- Ванька швыдский напал, а почему понять не могу, вроде бы незнакомых ягод не ел. -
Это уже сбивало с темпа кореневки, да и время было подходящее для последнего дня, и я решил идти тропой к биваку. Часа через два мы вышли на дорогу, а затем и к своему месту стоянки.
Здесь было все обжитое, все родное и привычное, и как-то странно было думать и осознавать, что уже завтра нужно будет покинуть эти места.
Дима, в очередной раз, пошел в кусты на «заседание», а мы с Валерой занялись костром, дровами и ужином. И хотя до утра еще далеко, во всем нашем поведении проскальзывало чемоданное настроение, и все вещи рассматривались под другим углом зрения.
Уже не нужно было экономить дрова, продукты, сигареты. Все разговоры преобладали завтрашними сборами, что брать и что оставить до следующей кореневки по желтому. Казалось даже ключ начал журчать по-новому, а впереди маячившая гора, ранее привлекательная, уже рассматривалась как серьезное препятствие при переходе, через нее, с рюкзаками.
Мы без проблем разожгли костер, подвесили под огонь котелок, чайник и, усевшись на свои излюбленные места, стали ждать пока закипит вода, чтобы сварить кашу и приготовить настой травы для Дмитрия.
Я вытащил аптечку, которой всегда уделял большое внимание, предпочитая не брать ничего лишнего, но и чтоб всегда было все под рукой, на любые непредвиденные случаи, стараясь воздержаться от химии и, по возможности обходиться народными средствами.
Сто грамм борца выполняли несколько функций – как растирание при простуде и хондрозе, и как дезинфицирующее средство при обработке ран и укусов.
Цветы зверобоя помогают от головной боли, от простудных заболеваний и воспалении десен.
Трава тысячелистника, это уникальная благородная трава способная лечить все желудочно-кишечные заболевания, не имея противопоказаний и побочных действий.
О ее целебных свойствах знали с древних времен, но в настоящее время способы приготовления и дозировка употребления, рекламируемая всеми средствами информации, включая специфическую литературу, не верны, и по этой причине не дают должных результатов, дискредитируя ее как лекарственный препарат, не поднимая на должный уровень.
 Моя бабушка была уникальной женщиной. Ее мать, как знахарка, находилась в опале в Хмельницкой области Украины и после революции была вынуждена уехать на Дальний Восток - в Приморье, где тайком лечила своих родных и близких, не распространяясь о своих дарованиях, и эту осторожность передала всем своим семерым детям, в том числе и ей.
 Не умея ни читать, ни писать  предсказывала будущее с поразительной точностью, насколько мне пришлось убедиться на протяжении своей жизни.
Она знала травы и способы лечения от многих недугов, но никогда и ни кому об этом не говорила, лишь могла что-то посоветовать.
Из-за бабушкиных рассказов я любил сенокос и чистку кукурузы, длинными, зимними вечерами, где она могла часами рассказывать чудные истории о прошедшем и будущем.
Всю свою накопившуюся обиду и тоску она изливала в песнях, которые пела в самые неподходящие, как казалось бы, моменты.
Все это вспоминалось мне, глядя на траву тысячелистника, которой я вылечил язву желудка по ее рецепту.
Многим она бы могла помочь, но наша былая система власти боялась неординарных людей, называя их белыми воронами, преследуя и унижая всеми доступными силами и способами, стараясь уровнять и подогнать под среднестатистического оловянного солдатика без души и сердца, забывающего своих предков, свои корни, заставляющими быть Иванами, не помнящими родства.
От тяжелых воспоминаний меня отвлек Дима, поставив в известность, что закипела вода. Я взял эмалированную кружку, называемую нами солдатской, выбрал три средних стебля тысячалистника, поломал их вместе с листьями и цветами, сложил в кружку и залив   кипятком, накрыв сверху чашкой,  оставил остывать.
Мы уже поужинали гречневой кашей, обильно приправленную салом, когда настой остыл и Дима, с интересом, сделал три глотка согласно моему совету.
Три глотка самая оптимальная доза, губительная для инфекционных бактерий внутри организма, совершенно безвредная для него и не способствующая к привыканию.
Пить нужно только тогда, когда появляется боль. Это означает, что новая партия бактерий нуждается в уничтожении.
 Перелив отвар из кружки во фляжку, я отдал ее Диме и приказал даже на ночь положить под подушку, чтоб она всегда была под рукой.   
Таким способом успешно лечиться язва, дизентерия и другие желудочно-кишечные заболевания, с разницей во времени, в зависимости от форм и запущенности болезни, но рецепт и способ приготовления всегда одинаков.
Валера слушал и смотрел с какой заботой я улаживал лекарственные травы в импровизированную аптечку, сделанную из капроновой канистры из под машинного масла.
А ведь наверняка есть простые способы лечения от всех болезней, ведь дикие звери, зараженные чумой, не все вымирают, даже находясь в стаде, значит, у них выработан  рефлекс защиты.
Я подметил, что люди слишком увлеклись химией и из-за сложного часто не видят, и не хотят видеть простого, чтоб не задерживать прогресс в науке, а что это не всегда приемлемо, не задумываются.
Взять хотя бы такую болезнь как геморрой. Ни себе посмотреть, ни людям показать, а страдания равносильны зубной боли и болеет добрая половина человечества.
Нового эффективного лечения этой болезни не нашли, а старое позабыли. А ведь оно самое простое из простых, только не ленись и каждый раз, после туалета, подмойся холодной водой и забудешь про страдания запущенной болезни. Особенно актуально это в тайге.
В домашних условиях рекомендую попарить, два-три раза в неделю, в горчичном настое.
Горчак растет на заброшенных участках былой цивилизации, и потом, на ее темно-красные метелки, молиться будешь.
Запаривается она точно также как и тысячелистник, только в большем объеме.   
Вообще ни одна трава, ни один корень не должен кипятиться, поскольку при этом теряется основная масса целебных свойств, и настаивается только на 40% спирте. На 70% спирте настаивается только прополис. А взять раковые заболевания.
В нашей стране они лечатся, в основном народными средствами сильнейших ядов борца или сулимы.
А сколько молодых юношей и девушек страдает от угрей и зуда на лице, против которых успешно рекламируют различные мази и крема? А ведь способ избавления очень простой, доступный и без каких-либо побочных явлений.
При ощущении зуда умой лицо  теплой водой, вытри лицо  трусиками и надень их.
Этот давно забытый способ очищения приравнивается к переливанию крови.
Мне отрадно было видеть, что Дима уже не дергается в сомнениях – бежать или повременить, а спокойно сидит возле костра. А по интервалам, с какими он прилаживается к фляжке, можно судить, что дело идет на поправку.
Мы разлили по кружкам остатки душистого,
цветочного, таежного чая и, выпив на сон грядущий, пошли спать. Завтра подъем в четыре часа, а в пять должны быть уже в дороге. Мы залезли в палатку и долго еще переговаривались, боясь забыть или упустить что-то важное.
Я доволен этой кореневкой, и не важно, что нам выпала не очень благоприятная погодная полоса, что я нашел один не очень хороший корешек. Важно побыть наедине с дикой природой, пообщаться и быть с ней на дружеской ноге, передавая свою любовь, свои знания другим верным людям, которые научатся искренне любить красоту, испытывая истинное наслаждение, почувствовав себя маленькой, но неотъемлемой песчинкой этого мира, ощущения которого будут притягивать к себе все больше и больше.
Не знаю, кто как отдыхал, а я только закрыл глаза как Валера скомандовал подъем.
Было еще начало рассвета, на востоке едва показались первые отблески зари, а мы уже собрали палатку, перекусили оставшейся вчерашней кашей, спрятали котелки и все то, что решили оставить на кореневку по желтому, и стали улаживать рюкзаки, полегчавшие килограмм на десять-двенадцать.
Еще не было и пяти когда мы с рюкзаками, опираясь на посохи из панцуек, взбирались на крутой подъем сопки. Натренированные за три дня хождением по горам, мы без особого труда преодолели подъем и пошли на спуск.
Нам предстояла обратная дорога, в обход гор, по марям и болотам. Домой идти было легко, и новые заботы вытеснили все мысли о пережитом прошлом.
Теперь мы перешли в разряд
"горбачей", на которых официально разрешена охота всевозможных правоохранительных структур, не прочь разжиться за чужой счет, если не корнем, то премией.
Принимая все меры предосторожности, мы медленно продвигались по тропе, высылая вперед разведку, но в основном полагаясь на интуицию, раннее
время и везение.
Особо опасные участки преодолевали с особой осторожностью. Первую переходку через речку прошли без проблем и, после пятиминутного перекура, пошли дальше.
Подойдя к речке, ко второй переходке, мы поразились представленным видом.
Воды в реке было относительно немного, но трава и деревья, на берегу, более двух метров в высоту, была опутана высохшим коричневатым илом былого наводнения. Представив себе воду на таком уровне,  поразились безбрежному морю, гулявшему от одних гор до других на протяжении многих десятков километров, затопившему все долины и поля до самой Уссури.
Раздевшись догола, мы переправились на другой берег, перенося рюкзак  на голове, оделись и, после небольшого отдыха, пошли дальше. На небе не было ни облачка и от палящего солнца, поднявшегося в зенит, не было ни какого спасения.
Выйдя на осушительную систему сено¬косных угодий, под палящими лучами, истекая потом, мы шли монотонным шагом, с трудом передвигая ноги.
- Все! Привал! – объявил я, когда подошли к перекрестку двух дорог осушительной системы.
Усевшись на краю канала, в тени редких зарослей малорослых березок, мы разулись, сняли с себя рубашки, мокрые от пота, и с наслаждением легли вытянувшись во весь рост. От усталости ни о чем не думалось. Я закрыл глаза и задремал. Прошло немало времени, когда я услышал тревожный шепот Дмитрия:
- Идет кто-то.
Я приподнял голову и увидел идущих к нам двух мужчин и одного подростка.
Не поднимаясь, я зацепил ногой за лямку кореневой сумки и, с силой перекинув ее через канал, поднялся на ноги.
- Ну и акробат, - услышал я голос незнакомого мужчины, - ты наверно в цирке занимался?
От неожиданной встречи я растерялся, но, увидев знакомые лица его сопровождающих, Ваньку с младшим братом Михаилом, воспрянул духом, пытаясь отшутиться.
– Прицепилась к ноге, как змея. Я ее со сна и закинул.
Ванька очень обрадовался нашей встрече и стал расспра¬шивать о моих делах, давая возможность прийти мне в норму.
Я в свою очередь расспрашивал его об отце, с которым кореневал лет семь подряд и брал малолетнего Ивана в тайгу "натирать нюх".
Из его рассказа я узнал, что покореневали они не плохо и взяли около шести килограмм чаги, которую он несет домой, поскольку ему нужно в университет, а отец будет выносить корень этой ночью.
Беседа получилась короткой, так как Иван спешил на поезд и, что бы подстраховаться я попросил его,  в случае тревоги оставить воткнутый посох на обочине дороги.
Договорившись, мы  остались отдыхать, а они, быстро удаляясь от нас, скрылись за   поворотом.   
- Чего это они всего около шести килограмм чаги набрали, а гонору больше чем от корня?
Дима приподнялся и сидя начал тереть покусанное, комаром, место на ноге, вопросительно поглядывая в мою сторону.
- Так мы вообще ничего не нашли, - заметил я устало закрыв глаза, в надежде подремать.
-  Как не нашли? -
Дима от возбуждения встал на ноги.
- Я ее столько видел, что ею можно было набить все наши рюкзаки и сумки!
Его возбуждение передалось и мне.  Я приподнялся на локоть и, глядя на него снизу вверх, недоуменно спросил:
- Что ж ты мне ничего не говорил?
- Я не знал, что она нужна, - пожал плечами Дима.
Я стал перебирать в памяти все наши походы, тем более, что мы ходили недалеко друг от друга, но ничего приблизительного так и не вспомнил.
– Так ты что видел? -  обратился  я к нему.
- Чагу, на березах!
Дима смотрел на меня сверху укоряющим взглядом учителя, как на нерадивого ученика.
- Я его по полю чудес знаю, гриб паразит растет на березе!
Я с облегчением опустился на землю.
– Во-первых, это не гриб, тем более не паразит, хотя на березе есть то и другое, но совсем не совместимое с чагой.
Я закрыл глаза, с наслаждением вытянул ноги и, желая реабилитироваться от детской выходки с сумкой, проговорил поучительным тоном.
- Слушайте и запоминайте! На березе растет только один гриб – «трутовик». Замечательный он тем, что при горении выделяет мало огня, но много дыма.
Этим его свойством пользуются пасечники, которые сушат, заправляют дымари и, поджигая его, отпугивают пчел с рамок при медосборе или осмотре пчелиных уликов.
Омела – паразитическое, хрупкое травянистое растение зеленого цвета, растущего в виде  разветвленных веточек, которые образуют форму идеального шара диаметром до семидесяти сантиметров.
Свое название оно получило из-за того, что живет за счет дерева. Растет он не только на ветках березы, но и осине, бересте и  других деревьях.
Чага – это застывший березовый сок.
По сравнению с другими пассивными деревьями, целиком отдающих себя на произ¬вол судьбы, березка борется за свое существование и излечивает, порой, казалось бы самые серьезные и неизлечимые раны, затрачивая на это много средств и времени.
Упадет в развилку березы, отжившее свой век  дерево кедра, дуба или ясеня, расколет его до половины, или отломает  толстую ветку, вырвав большой кусок древесины. Или   зимой, в самые лютые морозы, порой не выдерживает дерево и влага, внутри его, начиная кристаллизироваться,   разрывает до самой середины,   начиная с комля   и  до двух метров в высоту,  издавая при этом звук, похожий на выстрел из ружья.
В народе потом долго идет отсчет времени - когда деревья стреляют от мороза.
Весной, когда начинается сокодвижение, сок обильно выделяется из получен¬ных повреждений, растекаясь у основания и образуя, со временем, соковую пену, которая, затвердевая, превращается в коричневатую массу, сдерживающую дальней¬шую утечку сока, заставляя его останавливаться все выше и выше, пока затвердевающая масса не заполнит все поврежденное место.
Для этого потребуется ни мало времени, и не один литр березового сока прольется на землю.
Со временем нижняя коричневая масса начинает чернеть, приобретая черную, как уголь, поверхность, затем начинает чернеть поверхность всей застывшей массы поврежденного участка и, выступая далеко за пределы ствола,  играя роль плотины, приобретает схожесть с грибом, которым и является самым ценным лекарст¬венным сырьем.
Из одного места исцелившейся березы можно собрать до десяти килограммов первосортной чаги.
Если чага еще не приобрела черный цвет, ее называют молодой или сырой чагой.
На этой стадии лечение заканчивается, не нужная, выступающая за пределы ствола часть черной чаги, покрывается большими и малыми трещинами, в которые проникает влага, размягчая и разрушая ее до пределов приобретения естественного вида нормального дерева, если не считать заметного шрама, постепенно исчезающего под молодой корой.
Чага известна в Восточной медицине несколько тысячелетий и, о ее лечебных чудодейственных свойствах ходят легенды.
Это уникальное лекарственное средство, применяемое для лечения различных заболеваний внутренних органов: желудочно-кишечных, легких, почек, печени, а так же злокачественных и не злокачественных опухолей.
Ею издавна заваривают чай, используя вместо заварки, что стимулирует работу почек, очищая их от песка и камней и улучшая работу всего организма.
Увлекшись лекцией, я не обращал внимания на слушателей, которые, размеренно похрапывая, вольготно раскинули руки по сторонам.
– Подъем! - скомандовал я и они, с чувством вины на лицах, стали собираться в дорогу.
До села нам осталось пройти всего  километров восемь. Это расстояние рассматривалось нами как один Суворовский переход, но, принимая во внимание не простой пройденный путь под палящим солнцем, он предстоял быть нелегким.
Это последний отрезок пути уставших людей, желающих как  можно быстрее достичь конечной цели, видя ее перед собой за каждым поворотом, за каждой извилиной дороги.    Каждое разочарование воспринимается организмом как провокация, и только усилием воли подавляется его меланхолия, и он снова ставит перед собой цель и идет до следующего поворота, чтобы в очередной раз обмануться и повторить все сначала, испытывая свою силу воли до конца пути.
Так мы шли под палящим солнцем, едва передвигая ноги и уже не смахивая пот со лба, стекающего струйками по лицу и капающего с подбородка. Крутых поворотов не было, но за каждым ее изгибом мы ожидали увидеть строения села, которые не спешили появляться и прятались где-то за последним, или последующим изгибом.
Последний остаток пути отнял у нас все моральные и физические силы и продлись дорога на пятьдесят метров, у нас на нее сил бы уже не хватило.
Сбросив рюкзаки на обочину, мы повалились на траву и пролежали полчаса, переваливаясь с боку на бок, не давая затекать отдельным частям тела. Потом стали потихонечку оживать, прогуливаться вдоль дороги, а затем, подкрепившись тушенкой, обрели и дар речи.
Теперь у нас была другая проблема – проблема ожидания. Как еще говорят ждать и догонять хуже некуда. Дима, от нетерпения, поносил непунктуального водилу, а Валера, шутя, советовал ему успокоится, набраться терпения и замаскировать, стоящие на стреме, участки тела.
До прихода машины я нарвал немаленький пучок тысячелистника, а Дима с Валерой насобирали котелок грибов, росших в сосняке возле дороги.
Подошед¬шая машина не вызвала у нас восторга, а была принята как должное. Это сразу почувствовал Василий и начал с оправданий, ссылаясь на неотложные дела и нашу неоправданную прыть. Погрузив вещи, и разместившись в машине, мы поехали обратной дорогой.
Сидя на переднем сидении у меня возникло такое ощущение, что мы никуда не ходили, а приехали на машине в село и сразу же едем обратно, а все остальное было сном и не с нами. Но за этот небольшой  промежуток времени, со слов Василия, произошли колоссальные перемены.
Вода вышла из берегов Уссури и затопила все низкие участки полей, дач и огородов, унося строения и размывая большие участки дорог.
По улицам  города плавали на лодках, вылавливая строительный материал, уносимый в Китай, и подвозили продук¬ты, живущим на чердаках, людям, спасавшим свое имущество от воды и мародеров.
Многим покажется тяжелым этот год без подспорья огородов и дачных участков, а некоторые вообще остались без крыши над головой. Вся эта информация как-то не укладывалась в голове.
Мы уезжали в засуху, моля Бога послать дождик, а вернулись после наводнения, переживали, что засушит огороды, а их затопило.
От таких контрастов голова шла кругом и время нашего отсутствия, с каждым новым фактом, растягивалось до нескольких лет.
В город мы приехали, когда начало смеркаться и, разгрузив имущество в гараже, разошлись по домам, предва¬рительно обговорив время и место встречи.
Поднявшись рано утром, задолго до назначенного времени встречи, я решил узнать курс доллара и предварительную закупочную цену корня.
Пройдя в гараж, я взял машину и поехал к посреднику, сводящему продавцов с покупателями, которым был мой старый знакомый по бывшей работе, а в настоящее время инвалид второй группы, поддерживающий хорошие отношения с китайскими бизнесменами, занимающимися скупкой корня у населения.
Ему приплачивали с обеих сторон и жил он довольно безбедно.
Валентин встретил меня доброжелательно и на все мои вопросы отвечал с удовольствием, предвкушая будущий навар.
Курс доллара прежний, а вот на корень цена упала в связи с большим наплывом.
От 8 до 12 грамм женьшеня по 3 доллара, с 12 до 15 по 3,5 -4 доллара,  с 18 до25, можно выторговать от 6 до 12 долларов за грамм, если корни красивые. Остальные  идут за приличную цену, где цена за грамм может соответствовать весу.
Наш корень был, в основном, мелкий.
Самый маленький одиннадцать грамм, большой двадцать четыре грамма. Поэтому ехал я на место встречи в плохом  настроении, предвидя огорчение ожидавших товарищей. Вопреки моим ожиданиям цена их вполне устраивала, и они бодро   сели  в машину.
Когда  подъехали к Валентину, он уже ожидал нас в своем микроавтобусе и сразу же поехал за покупателями. Минут через пятнадцать он приехал с двумя китайцами.  Мы перешли в микроавтобус и разложили перед ними свои корешки.
Быстро, уверенно и небрежно они разложили их на три кучки и, тыча пальцем в каждую, один из них стал называть цены.
- Тли, титили, сесть!
Я посмотрел на него и назвал свою цену.
- Четыре, семь, десять.
- Нет! Нет! Маленький коленок плехо.
- Смотри какие шейки, - я стал перебирать каждый корешок, показывая и расхваливая их на все лады, а он все твердил.
- Плехо, маленький, тли, титили, сесть
Я завернул корешки в мох, решив, что с этими покупателями мы не сторгуемся, и начал выходить из машины. Другой китаец схватил меня за рукав и, на чисто русском, приговорил:
- Три с половиной, шесть, девять.
Я снова сел в машину и разложил корешки. Китаец вытащил весы и, под нашим внимательным наблюдением, взвесил и подсчитал стоимость на калькуляторе. Эта цена нас устроила. Тот, что говорил чисто по-русски, вытащил пачку долларов и пачку сотенных рублей и спросил:
- Рубли? Доллары?
 Мы решили взять нашими и разделили деньги на троих, предварительно оставив на долги, за прокат машины и на то, что бы отметить нашу завершившуюся кореневку. Уже сидя в машине, Валера заинтересованно спросил.
-  Интересно, сколько они за день корня скупают? Ладно, мы храним во мху по полмесяца, а ведь им нужно хранить килограммы более  длительный срок, в мох их не завернешь?
Мы заехали в магазин, купили продуктов, две бутылки  и, по пути в гараж,  я высказал предположе¬ние, что, судя по отношению к корню, меньше килограмма в день китайцы не закупают.
Большие партии, с дефектом,  перед хранением моют,  выпаривают и сушат, а сухой корень не требует какого-то особого внимания и хранить его можно многие годы и транспортировать в любой таре. Конечно же, оценивается по другим критериям, но не в ущерб перепродавца и покупателя.
В гараже нас уже поджидали двое соседей, узнавших о нашем возвращении.
По закону кореневки в этот день мы должны быть только рады гостям и угощать по всем правилам гостеприимства. Усилием трех гаражей мы организовали стол, на открытом воздухе, и произнесли первый тост, завершающий кореневку по красному
– Пусть живет и не скудеет тайга Приморская и все ее дары и ценности преумножают богатство и славу всему русскому народу!
 
                г. Лесозаводск   
                12.09.2002г.