Неудачник

               
                Пасмурный, мартовский день ни радовал своим теплом.  С самого утра шел густой, липкий снег, покрывая прохожих белыми, пушистыми хлопьями, исчезающими на глазах,  превращаясь в капельки влаги.               
      Толстый слой влажного, тающего снега коричневой кашицей месился ногами, попадая в обувь не осмотрительных людей, обманутых синоптиками.
     Веерные брызги, идущие сплошным потоком из–под колес проезжающих машин, окатывали прохожих, идущих по тротуару, заставляя прижиматься к граничившим строениям и стойко переносить  капризы природы, в период переходного времени года.
      Григорий вышел из здания и топтался в нерешительности, смотря на бесконечные потоки мутной воды.
      Ранним утром, когда он шел к краевой поликлиники, такого наводнения не предвиделось.
      Оглядевшись вокруг, и убедившись, что другого выхода нет, он смело вошел в мутный поток, и его ботинки скрылись на половину, легко продавив снежную кашицу, а хлопья мокрого снега попадая в глаза, ухудшали и без того плохую видимость.
     Перейдя на другую сторону дороги, он подошел к трамвайной остановке. К счастью трамвая не пришлось долго ждать и, уже через четверть часа он входил в высокое, старинное здание железнодорожного вокзала, переполненного озабоченной, разношерстной толпой.
     Неуютная, слякотная непогода не способствовала проявлению интересов к большому, старинному городу и загоняло некоренное население под крыши

общественных зданий, озадаченных одним желанием, - как можно быстрее попасть в уютное тепло домашнего очага, и избавиться от забот неприветливого города.
      Большая лужа за порогом красноречиво свидетельствовала о том, что далеко ни всем удалось избежать «прелестей» гостеприимства, и сиплые, простуженные голоса доносившееся со всех сторон, были этому подтверждением.
      Григорий протиснулся сквозь сплоченную толпу стоящих людей и спустился в подвал к общественному, платному туалету. Пожилая женщина приняла у него деньги и протянула сдачу, указав глазами на поскрипывающую вертушку входа и выхода, с неприязненным видом отмечая его мокрые следы на узорном паркете.
      В туалете тоже было немало народа.
     Кто – то курил, стряхивая пепел в раковину, кто – то брился, рассматривая себя в зеркальном отражении вмурованных, в стену, зеркал.
     Кто – то копался в дорожной сумке, выискивая туалетные принадлежности. Возле каждой кабинке выстроилась небольшая очередь.
     Весь этот не организованный народ был занят собственными заботами и не обращал друг на друга никакого внимания.
     Григорий протиснулся в уголок, мимоходом взглянув на суточную поросль своего лица, прислонил к стенке когда – то модный «дипломат», почему – то переименованный в «кейс», выложил из него купленные газеты и, сняв левый ботинок, вылил из него мутную жидкость в ближайшую раковину.      
     Насквозь пропитанный обувной мех при надавливании заплакал непрерывной, тонкой струйкой, отжимаясь до редких капель, упорно не желающих покидать его.
      Григорий порвал одну из газет на мелкие кусочки, заталкивая их внутрь, заставляя пропитываться оставшейся влагой, и, вынимая мокрые обрывки, тут же выбрасывал в рядом стоящую урну.
      Проделав эту процедуру несколько раз, стоя на одной ноге привалившись к стенке, он снял носок, прополоскал горячей водой из-под крана, выжал, насколько это было возможно, и одел на ногу, почувствовав тепло влажной ткани. Обувшись, он проделал то же с правой ногой, с удовлетворением отмечая, насколько справился с возникшей ситуацией.          Подсушившись газетами, насколько это было возможно, через несколько минут он уже стоял перед расписанием поездов. Глаза его перебегали с одной строчки на другую, но ничего утешительного, для себя, так и не нашел. Ближайший поезд, в нужную сторону, отправлялся только утром, а это почти сутки ожидания.
      Ту строчку, где сообщалось, что через тридцать минут отходит фирменный поезд, он бегло пробежал глазами, как вроде ее и не было.
      Постепенно согреваясь в теплом помещении, дискомфорт уходил на задний план, уступая место размышлениям над решением новых проблем, - провести почти двадцать часов на ногах в его возрасте, было нереальным.
      Уже сейчас гудели ноги, и ныла спина, а присесть, не говоря о том, что прилечь, было негде, и не на что.   
      О гостинице он и не думал, даже если бы и были в ней места.   
      Потолкавшись в толпе, в надежде на какое ни будь чудо, он пристроился в очередь к окошку для справок и вскоре предстал перед молодой, красивой брюнеткой с огромными, карими глазами.
     – Скажите, пожалуйста! - проговорил он заискивающим голосом, - в какое ближайшее время можно выехать на запад?
     – Через двадцать минут отходит фирменный поезд. Вам до какой станции?

Услышав название, девушка щелкнула дублером, поговорила с невидимым собеседником и сообщила цену билета.
     Григорий и до этого был наслышан космическими ценами на услуги фирменных поездов, но эта цена привела его в полное уныние.
     Отойдя к окну, он поставил дипломат на подоконник и долго, по несколько раз пересчитывал наличные, словно они, от этого, могли прибавиться. Денег на билет естественно не хватало.
     Поразмыслив, он решил схитрить, и взять билет не до своей станции, а до ближайшей, до которой хватит, а там будь что будет, авось не выгонят. Приняв решение, он встал в жиденькую очередь к кассе, и вскоре счастливый подходил к ожидающему поезду.
     Словно свежевыкрашенный, отсвечивая светло-голубой краской с огромными буквами поэтического названия на каждом вагоне, он выглядел белым лебедем среди зелененьких, пассажирских собратьев, стоящих рядом на запасном пути.
     Не смотря на непогоду возле каждой, открытой двери вагона стоял проводник, или проводница  в форменной одежде, время от времени проверяя документы у подошедших пассажиров.
     Пожилая, симпатичная проводница поправила пилотку, чудом державшуюся на русых волосах высокой прически, посмотрела на измятые Григорьевы брюки, смерив презрительным взглядом неухоженную фигуру, и с видимым неудовольствием приняла билет.
      – Седьмое купе,- недовольно проговорила она, зябко пожимая плечами.
     Сдерживаемый зданием вокзала ветер на перроне терял свою силу, и лишь слегка кружил редкими снежинками утихающего снегопада. Небо по-прежнему имело темно-пепельный цвет, не пропускающий ни одного солнечного луча до самого горизонта, но

специфический запах весны уже явно чувствовался в прогретом воздухе.
     Насквозь промокший, измученный морально и физически Григорий торопливо вскарабкался на ступеньки и, открывая одну дверь за другой, вошел в вагон.
     Яркая, ковровая дорожка, уводящая в конец вагона, отсвечивая светом неоновых ламп, заставила его призадуматься, и он остановился в нерешительности, глядя на цветы алых роз с нежными лепестками, вокруг которых кто-то небрежно разбросал тюльпаны различной окраски по изумрудно-шелковистому полю. 
      Невольно скользнув взглядом по своей одежде, и не по слишком чистой обуви, он вернулся в тамбур и долго вытирал ботинки жестким ковриком, обращая на себя внимание проводницы, уже смотревшей, на него, со снисхождением.
     Светлое купе, убранное в том же стиле с бархатными занавесками и стенами из зазеркалья,  вызвало непроизвольный, восторженный вздох, обратив на себя внимание попутчика.
     Словно приложение к интерьеру за столиком у окна сидел пожилой, толстый, седоватый мужчина, заросший окладистой бородой и длинными, вьющимися волосами.
     Строгий, черный балахон и поблескивающий серебряными гранями крест внушительных размеров, удерживающийся на неброской, такой же цепи, наводили на грустные мысли настоящего бытия, с переходом в другой, духовно-загадочный мир.
     Прищуренные, карие глаза с удивлением и интересом смотрели на вошедшего, и его правая рука непроизвольно потянулась к большой  бутыли, оплетенной гибким тростником, отлично вписывающуюся в купейную обстановку.
     Разложенные на столе фрукты и овощи, словно нарисованные смотрелись достойным приложением, распространяя ароматные запахи по всему помещению.

 
     Озадаченный его взглядом Григорий сглотнул слюну и, как бы посмотрев на себя со стороны, понял,  насколько не вписывается в эту цивильную обстановку.   
     Синяя болоньевая курточка и измятые, грязные снизу брюки, производили удручающий вид. 
     С трудом подавив гнетущую подавленность, уже не обращая внимания на прелесть почти живых цветов ковровой дорожки, он подошел к столику и на правах вошедшего представился.
     -    Григорий!
     - Инок Михаил! – протянул руку священнослужитель, уже успевший наполнить два фужера янтарной жидкостью.
     – А я все гадаю, какого попутчика мне Бог пошлет? Слава Богу, что избавил от искушения лучшей половиной человечества и послал интересного собеседника в твоем лице. Ты не стесняйся, обживайся и пристраивайся к столу. Дорога длинная и скоротать ее можно только за беседой.
     Есть у меня такой грех, люблю в поездах ездить. Случайные встречи всегда настраивают на откровенность, как церковь на исповедь. С первых уст узнаешь, что в миру делается. Средства массовой информации противоречивы и лукавством не обделены, а в наше время одна курица от себя гребет, да и то, чтобы зернышко себе откопать.
     Слушая доверительный разговор общительного священнослужителя, Григорий задвинул за столик свой дипломат, смущенно снял болонью куртку, расправив мокрый, скомкавшийся снизу подклад, и заботливо повесил на плечики возле двери.
     Отвыкший от внимания к своей особе он не знал как поступить и, чтобы избавиться от повышенного внимания к себе, готов был проехать все девять часов в тамбуре вагона, на причиняя никому никакого беспокойства.
    

     Все это не ускользнуло от внимания попутчика и он, боком поднялся из-за столика, оказавшись ростом чуть выше Григория, с животиком шестимесячной беременности.
     – Проходи, не стесняйся! Раз нас свела судьба ехать в одном вагоне, значит, так было Богу угодно и беспричинное стеснение здесь ни к чему. Сегодня я угощаю, завтра ты угостишь, кого либо, проговорил он приятным баритоном, с доброжелательным видом на лице.
     Легонько прикоснувшись к Григорьевой руке, он ненавязчиво оттеснил его к столику и заставил сесть, после чего сел сам, с удовольствием поправляя кисть крупного, черного винограда, сползающего с неглубокой, разовой тарелки, пододвигая один из фужеров Григорию.
     – Причастимся за встречу! Вино из нашего, монастырского виноградника. Сами лозу выращиваем, сами вино делаем сами, выпиваем и прихожан причастием не обходим. Такого вина ты нигде не попробуешь. Лично виноделием занимаюсь и испытываю, от этого, ни с чем несравнимое удовольствие.
     Он набожно трижды перекрестился, поднял фужер, расправляя левой рукой усы и поглаживая бороду в ожидании поддержки Григория. Григорий нерешительно взял фужер и, после того как монах сделал глоток, последовал его примеру.
     Горьковато-сладкий аромат, с чудным запахом таежных цветов, окутал его приятной свежестью.
     Приятная истома постепенно расходилась по всему телу, оттесняя на задний план всю горечь невзгод и разочарований. Голову слегка вскружило, а затем наступила такая ясность, словно по велению волшебной палочки из нее ушло все тревожное, настраивая на непринужденное, спокойное общение. По другому стало смотреться нарядное купе, и каждый лепесток на цветной, ковровой дорожке стал приобретать свой особенный, индивидуальный оттенок.
     Монах, оставив недопитым вино в своем объемистом фужере, с интересом наблюдал  за его перевоплощением, почти наяву ощущая состояние Григорьевой души и тела, загадывая наперед действие алкоголя на годный желудок, механически обрывая виноградные ягодки, бросал их в рот, придавливая языком, остался довольный произведенным эффектом своего труда.
     – Давно такого вина не пил,- признался Григорий и, увидев недоверие в глазах монаха, понял это по  своему.               
     – Я не тонкий знаток в этой области, но когда-то был большим любителем болгарских вин, и мог свободно дегустировать даже с закрытыми глазами. Но это вино, конечно, вне всяких конкуренций и заслуживает самую высокую оценку.
     Он проследил за взглядом монаха на его курточку и подумал, что судя по одежде его суждения о винах выходит за пределы фантастики. Ему уместнее было посетовать на некачественный, дешевый самогон или вредную, для здоровья, самопальную водку.
     – Я ведь когда-то офицером был. Девять лет прослужил на благо отечества в полной уверенности правого дела,- произнес Григорий, - но вот жизнь так распорядилась,- развел он руками, словно показывая свое настоящее.
     – Пути Господни неисповедимы, никто не знает, что его ждет впереди, все в Божьих руках и у каждого своя судьба. Я тоже и предположить не мог, что в монастырь уйду, а вот, слава Богу,- монах трижды перекрестился,
- более семи лет служу Господу верой и правдой, получая удовлетворение и покой. Воистину не знаешь, где найдешь, а где потеряешь, и какие испытания еще ждут на жизненном пути. 
     С этими словами он наполнил фужеры и поднял свой, приглашая Григория.
     – Выпьем здоровья ради!
     После выпитой второй Григорий, уже не смущаясь, пододвинул к себе тарелку с фаршированным перцем и,      
 под одобрительным взглядом монаха принялся за еду.         
     – Кушай, нынче пост,  мясных блюд нет, хотя в дороге это грехом не считается, за то все, что на столе свое, монастырское.
     Сами землицу возделываем, сами урожай собираем, сады разводим, посты блюдем, богу молимся и подальше от мирской суеты держимся, живя по Божьим заповедям.
     От политики вообще далеки и судим о жизни мирской лишь по программе «Время», которую смотрим раз в неделю в келье игумена Киррила.
     Мне в этом отношении больше повезло. По делам монастырским чаще других в миру приходится быть, с народом общаться, расширяя кругозор, убеждаясь в справедливости священного писания, констатируя факты настоящего бытия. Ты - то сам как, в Бога веруешь?
     Григорий оттянул ворот свитера и, достав нательный крестик, показал монаху. 
     - Крещеный я!
     – Надо полагать в детстве крестили? – монах пристально смотрел на Григория, поглаживая бороду, - а то в наше время это стало в моду входить не зависимо от веры и убежденности!
     –Три года было, когда тайком, на лошадях, родители за сотню километров в уцелевшую церковь возили.
  - Знать, сильна вера была, коль поперек власти на такую дорогу решились. А сам-то ты как?
     – В душе верю, а вот чтобы крестится, или в церковь сходить, такого нет, - он посмотрел в окно и с удивлением заметил движение объектов и высоковольтных столбов. Поезд бесшумно шел  на малой скорости, слегка покачиваясь на разъездных стрелках, предоставляя объемную панораму живописной картины частного сектора. 
     – Былая власть с Богом не в ладах была, и народ против церкви настраивала. Тогда не только крестик, разговорной речи быть не могло. Подмяли под себя народ, и бросили. А крестик я всего третий год ношу.
     – Сейчас-то что заставило, коль раньше обходился? Григорий смущенно посмотрел на монаха и с грустью произнес:
     - Видно года подошли, чтоб ближе к Богу быть, да и неудачи, в последнее время стороной не обходят, цепляются одна за другую. Не  приспособлен я к нынешней жизни, где все в одной куче – и праведное, и грешное. Мне и раньше все с большим трудом доставалось.
     С раннего детства пристрастился к книгам, а они все на добро ориентированы, стерилизуя настоящую жизнь, где зло всегда наказано, всегда и везде добро торжествует, вот и рос с таким однобоким мировоззрением, словно белая ворона.
     К несчастью за все, что ни брался, у меня получалось лучше, чем у других, вызывая черную зависть друзей и скрытых  врагов, и если раньше еще как-то мог противостоять этому, то на старости силы уже ни те.
     Стоит только чуть отступиться, как бывшие друзья тут же готовы пройтись по тебе своими сапожищами, наваливая такую кучу дерьма, что ни в раз разгребешь, если вообще сможешь.               
     Окончательно освоившись, подогретый винными парами Григорий наклонился, снял ботинки, пододвинув их ближе к нагревательным элементам, и стал на пол, увлажняя мокрыми носками цветы ковровой дорожки.
     -А вера в Бога ко мне еще от родителей перешла, становясь более крепкой с годами, спасая в критических ситуациях.
     Много всего происходило со мной в прежние времена, и хорошего и плохого. Вот только к старости все хорошее забываться стало, а все плохое, со временем, проявляется как негатив на пленке, будоража мысли и разгоняя кровь не давая покоя.


     Все жизненные ошибки и просчеты хороводом бродят  по кругу, затягивая туманной пеленой сознание, усиливая горечь обид от собственного бессилия за содеянное зло, не зависимое от происхождения, которое нельзя исправить.
     Дважды наступал на одни и те же грабли, полностью доверяя самому близкому человеку, который предавал при каждом удобном случае. Мало того, где-то сам поскользнулся, где-то кто-то подножку подставил, пытаясь направить по скользкому пути, а получив удар в спину и устояв на ногах, долго еще оглядываешься назад, в ожидании нового удара. Так и проходят остатки жизни в постоянном напряжении и оглядкой, в надежде на поддержку Бога.
     Григорий перевел взгляд на монаха, который, откинувшись на спинку сидения, с интересом слушал наболевшую исповедь.
     – Ни у одного тебя такое горе. Это всем известная старческая болезнь. Подойдя к краю жизни, поневоле подводится итог бытия и у каждого найдутся черные пятна для грусти и печали. На солнышке и то пятнышки обнаружили, а в нашей грешной жизни дьявол имеет большую силу. Ближе к Богу нужно быть, чтоб душой не страдать и не отпугивать своего ангела хранителя, уступая место для скорби и простор нечистой силе. Исповедоваться чаще, чтобы тяжелый груз прошлого не давил  на плечи, мешая прожить оставшуюся жизнь в полной гармонии.
     Никогда не поздно начать жить снова!
     Упал – найди в себе силы подняться. Потерял себя, сконцентрируйся в поисках, рассчитывая на Божью помощь, а не плыви по течению, сложа руки, полагаясь на русское «авось». 
     Монах потянулся за фужером, поглядывая на притихшего Григория.
     – Нам с тобой отпущена одна космическая секундочка великой Божьей милости и благодати жизни
земной в образе человека, созерцающего белый свет, приобретая опыт бытия для чего-то более важного, о чем нам не дано знать, кроме Рая и Ада, куда уходит бессмертная душа, приобретая новый вид энергии.
     Об этом нужно помнить всегда!
     Григорий посмотрел на монаха и перевел взгляд в окно, на заснеженные просторы полей, взятых в рамки граничившего чернолесья, растопырившего уродливые, черные ветки, соединяющиеся в братских объятиях, выполняя важную функцию лесозащитной полосы.   
     Дальше, на самом краю земли, тучи заслонили горизонт, предсказывая ветреную, ненастную погоду, озабоченную последними судорогами уходящей зимы.
     Редкие, пушистые снежинки, летя навстречу скоростному поезду, идущему бесшумно по рельсовому пути, попадая в стекло, мгновенно превращались в полупрозрачную капельку, тут же смахивались скоростным ветром, оставляя после себя влажную, короткую дорожку.
     Монах сделал несколько глотков, поставил фужер и вновь потянулся к бутыли.
     – Ты на меня не смотри, а пользуйся услугами стола по своему усмотрению, тостов больше не будет, – проговорил он, привычно легко подняв тяжелую бутыль, придерживая одной рукой за дно, и налив оба фужера почти до краев, поставил на прежнее место. 
     Слегка раскачиваемое вагонной качкой вино, словно живое, плескалось в фужерах, играя янтарными отблесками лучей купейного освещения.
     – Причащайся! – кивнул монах Григорию, пригубив из своей посуды.
     – Надо полагать сильно жизнь помяла, если о кончине заговорил? Не дают покоя поступки неправедные, и черные мысли заслоняют все другие помыслы. Тебе, по хорошему, исповедоваться необходимо. Я хоть и не батюшка, а всего лишь монах, но за твою исповедь свечку поставлю,  и молиться буду за очищение души и
отпущения грехов твоих.
     Сам-то, вижу, еще не созрел для церкви, хоть и близок душой. Благо у нас с тобой времени достаточно, стимул есть и вино для причастия. Мне Богу угодное дело, и тебе очищение, уговаривал он Григория, который и без его просьб готов был поделиться своими наболевшими проблемами.   
     Подчиняясь услужливому монаху, он взял фужер, меланхолично отпил пару глотков и, держа его на весу, стал всматриваться в далекую даль за окном.
     – Видно здорово я чем-то Богу не угодил, раз наложил на меня мученическую миссию в преклонные годы. Видимо где-то здорово оступился, хотя особо больших грехов за собой не замечал, и всю сознательную жизнь стремился только к добру и справедливости.
     Все началось с крутого виража смены власти и насильственного изменения строя страны, когда местоимение «Мы», заменилось местоимением «Я».   
     Государство, для народа, перестало существовать, вгоняя его в 30% отходы Шоковой терапии, заполняя образовавшийся вакуум криминальными отбросами былого общества и предприимчивыми людьми, стаскивающими за границу все, что можно продать,- металл, лес, полезные ископаемые, флору и фауну, получая взамен немалые деньги и дешевый, не качественный ширпотреб для простого народа.
     Как по велению волшебной палочки быстро исчезали все государственные предприятия, заводы и фабрики, выплескивая рабочий люд на улицу, оставляя без средств, к существованию, загоняя народ в нищету и беспросветность, в ожидании рабского труда, на радость таким российским мутантам как Новодворская, которая спит, и видят себя королевой Марго в окружении лакеев.
     – «Карьерист» - из бранного слова Советского времени перешло в процветающее модное, а все остальные, выражающие нравственность, честность, правдивость и человеколюбие, объединили в одно емкое слово «ЛОХ», - не попадавших под эту категорию, пассивно плывущих по течению жизни, – «БЫДЛО». 
     Жизнь вошла в новое русло капиталистического течения, сбивая с ног неустойчивых и слабых, избавляясь от балласта престарелых людей, хороня в мутных водах перестроечных отношений, целенаправленно направляя костлявую руку закона на  вымирание сельского населения. 
     Исполнение функций  «Врага народа» взяла на себя правящая партия, под руководством правительства, превращая страну в сплошной Гулаг затяжного действия – братки жируют, люди мрут.
     Григорий поставил фужер и взглянул на монаха, сидевшего с полуоткрытым ртом, явно не ожидавшего такой оценки  от простого, невзрачного, случайного мужичка - попутчика, чудом попавшего в другое измерение скоростного поезда.
     Не смотря на то, что в купе было относительно тепло, влажные носки, аккумулируя прохладу, не способствовали согреванию ног.  Чувствуя нарастающий дискомфорт, он нагнулся, снял носки и разложил сверху на просушивающиеся ботинки.                - Конечно, у пассажиров этого поезда другое мировоззрение, и каждый из них живет по принципу,   «Гусь свинье не товарищ», и многие не задумываясь, принимают ее за аксиому, перелаживая на народ, и это им нравится. Но всему есть предел. В жизни много крутых поворотов.
     Мне раньше никогда и в голову не могло прийти, что мой жизненный стержень может согнуться, или сломаться, опуская на самое дно глубокой ямы, из которой трудно выбраться, не имея руки поддержки, и  придется  барахтаться, пока не иссякнут силы.
     Задумавшись на минуту, он стал рассказывать все, что ему пришлось пережить, наблюдая за собой как бы со стороны, придирчиво относясь даже к любому неприглядному факту.
   
     В тот незабываемый год развала государственных предприятий в городе, не выпало ни одного дождливого дня. Высокое, чистое небо, словно рефлектором отражало палящие, солнечные лучи, загоняя все живое под спасительную тень или в «парное молоко» прогретой воды на речном мелководье.
     Возле заводской кассы стояло несколько человек  в ожидании своей очереди, вяло переговариваясь и обмахиваясь старым газетами, взятыми из подшивок заброшенного, «красного уголка» словно веером разгоняя застоявшийся, горячий воздух искусственным ветерком.   
Вспотевший Григорий расписался возле заковыристой «птички» и принял несколько тугих пачки денег в банковской упаковке.
     Приятно удивленный такой суммой он подошел к канцелярскому столу, заваленному всевозможными бланками строгой отчетности, пытаясь рассовать деньги по карманам, но они упорно не хотели принимать объемную поклажу.
     – Ну вот, благодаря банкротству и мы миллионерами стали,- невесело пошутил он, слаживая пачки стопочками на разложенной газете, - правильно говорят - «нет худа, без добра». То по шесть месяцев зарплату не выдавали, то выдали все сразу вместе с уведомлением об увольнении.
     – Тебе Михалыч еще повезло, деньгами выдали. Со многими вообще лесом кругляком, или самопальным коньяком рассчитываются, навязывая новые проблемы. Кому война, а кому мать родная! Руководство скупило завод за наши бесценные ваучеры, и нас же из завода выгнало.
     Прислушиваясь к недовольному ропоту Григорий завернул деньги в газету и, с щемящей, душевной тоской вышел на улицу.
     Высокие, многолетние сосны, стоявшие в три ряда по всему периметру конторской площади, переоборудованной под стоянку автомобилей, соблазняли своей тенью с живым переливчатым птичьим щебетом, доносившимся из густых, изумрудно-зеленых веток.
     Вся земля, вокруг деревьев, была устлана опавшей, пожелтевшей хвоей и коричневатыми, сосновыми шишками, с раскрывшимися лепестками вышелушенных семян, похожими на маленьких, забавных ежиков.
     Постояв немного в тени, вглядываясь в редких прохожих и не приняв окончательного решения по поводу дальнейшего время провождения, ноги сами собой направились к заводскому складу.
     Две недели назад туда завезли три вагона «паленного» коньяка, выдавая в счет зарплаты, торгуя оптом и в розницу, положив конец сухому закону, во время которого успели почувствовать вкус не только тормозной и стеклоочистительной жидкости, но и обувного крема и производственного лака, очищенного особым  способом.
     Этот же, закрашенный спирт с ароматом специфического вкуса раздавленных клопов, налаживался настоящим бальзамом на выстраданную душу, порой доводя до бесчувствия, и даже летального исхода.
     Основной ажиотаж первых дней торговли прошел и на складе, как и на всей территории завода, стояла идеальная тишина. Григорий без труда купил бутылку, сунул ее за ремень и, прикрыв рубашкой, направился к своему гаражу знакомой, короткой дорогой между домов частного сектора.
     Сквозь проемы решетчатых заборов, радуя глаз, хорошо просматривались различные, геометрические фигуры клумб, с яркой гаммой красок всех цветов радуги, привлекая заботливых пчел и шмелей, с монотонным жужжанием медленно перелетающих с цветка на цветок. Копошившиеся у дороги куры, спрятавшиеся в тени забора, напоминали  до боли знакомую картину детства в родном селе, обвевая холодком мимолетных воспоминаний далекого прошлого.
     В конце улицы, в метрах пятидесяти от дороги, длинными, ровными рядами, похожими на старые, солдатские казармы стояло семь строений кооперативных гаражей, отвоевавших заболоченное место, потеснив сенокосные угодья и выпасы для частного скота.
     Последний ряд, достроенный  наполовину, так и остался стоять, застигнутый реформаторским движением, с оголенными стенами без крыш и ворот, являясь наглядным памятником двух столкнувшихся, исторических преобразований страны, резко поменявшей свои приоритеты.
      Ставшие нерентабельными все предприятия города банкротились, создавая благоприятные условия для нового витка взлета цен на привозную продукцию, делая ее не доступной для большинства людей.
     Подойдя к своему гаражу, Григорий легко открыл три гаражных замка, изготовленных собственноручно с уникальными хитростями и, распахнув ворота, дал волю душному, гаражному воздуху, наполненному нудным, комариным писком.
     Черная, односкатная крыша, впитывая в себя солнечные лучи, нагреваясь за день, не успевала  остыть за короткую, летнюю ночь и насыщенная влажными испарениями с погреба, создавала микроклимат, способствующий идеальным условиям для размножения и жизнедеятельности кровожадных насекомых.   
    Старенький, голубой «Москвич», занимающий почетное место посередине, припал спущенным, передним колесом, словно просил покоя на этот период жаркого сезона, покрываясь легким налетом пыли. Григорий подошел к массивному, металлическому сейфу, «приватизированному» со своего кабинета, сложил в него деньги и закрыл на ключ.
     – Мало ли случайных людей может оказаться в гараже, когда он занят делами в погребе.
     Домой идти не хотелось. И сейчас было просто необходимо поделиться с кем-то своими сомнениями в отношении стабильности жизненных условий, рассеять поселившуюся в душе тревогу, разогнать тоску. Найдя в машине черный, целлофановый пакет положил в него бутылку, подумал и полез в погреб за маринованными огурцами. Литровая банка, легонько звякнув, улеглась вместе с бутылкой, значительно прибавив в весе, ставя под сомнение надежность пакета, с учетом расстоянии и времени.
      На эту солнечную сторону вряд ли кто-то отважится прийти в такой час. Да и на другой стороне, тенистой, не будет много народу. Зато к вечеру обычно собираются по отдельным, годами сложившимся компаниям в отдельных  гаражах, к ночи все больше похожих на пчелиный улей, из-за чего слово «гараж» действует на жен их обитателей, как на бойцовских быков красная тряпка, хоть и бытует мнение, что быки дельтоники.   
     Конечно, ни все этим увлекались, и не с каждым можно было выпить для успокоения души, с гарантией не остаться с перемытыми костями, но многим хотелось приобрести надежного товарища равноценного по разуму. 
     В гаражах около трехсот человек, из которых больше половины знакомы по строительству, или по работе, но посидеть и расслабиться можно только с некоторыми из них, боле - менее совместимых по характеру, интеллекту и интересам.
     Так было раньше и, казалось, так будет всегда. Но со временем перестройки все перемешалось и перешло на рельсы рыночной экономики, при которой общение и взаимопонимание определяется суммой наличности на банковских счетах, в корне меняя людей относительно легкими, большими деньгами, ссужающими круг интересов до коммерческой тайны. Но и здесь у каждого индивидуума свой потолок.
    - Когда у обывателя накопительство превышает планку над потребностью, начинается проявляться болезненная мания к накоплению, которая незаметно превращается в зависимость, подчиняя себе весь организм, заставляя накрепко удерживать пойманный хвост удачи в своих липких руках.
     Постепенно жадность и жажда наживы заслоняют все остальные чувства и, у заболевших этой заразой, никогда не бывает карманных денег для общения с друзьями, не говоря о спонсорстве – Бог подаст!
     В конце концов, удовлетворяя все нарастающий аппетит, заглатывая больше, чем может проглотить – давится, пополняя ряды банкротов, нередко съезжающих до ранее ими презираемых малоимущих или бомжей.
     Редко кому удается избежать звездной болезни предпринимательской эпидемии, не теряя головы и лучших, человеческих качеств сохраняя ясность ума и величие сердца, удерживая разоренную страну на своих плечах. 
     У тех, кто устоял,  болезнь затягивается, прогрессируя в геометрической прогрессии и больной по мере обогащения и продвижении по политической лестнице, становится самовлюбленным идолом, считающим себя всемогущим пупом земли, этаким идолопоклонническим божеством имеющим неограниченные привилегии. Хотя все они либо воры и мошенники, либо спекулянты.   
     Мимо гаража чуть слышно шурша резиной, прокатил белый автобус Александра, имеющего свою торговую точку на китайском рынке, специализирующегося на продаже постельного белья.
     Раньше, увидев открытые ворота Григория, он бы  обязательно  остановился справиться о делах, о здоровье, с дальновидным прицелом специфической работы Григория. Но, после того как Григорий принял статус безработного, потерял к нему всякий интерес, при встрече ограничиваясь элементарным кивком, а при вынужденном общении старался уйти, ссылаясь на занятость.
     По его поведению, манере разговаривать в поучительных тонах, со снисхождением посматривая на собеседника, и постоянных жалобах об отсутствии денег, он явно перешел в категорию хронических больных, у которых имеющийся рубль прокручивался в голове на троекратную прибыль. А чтобы истратить просто так, за здорово живешь, - пропить, или без процентов занять, – нужно быть круглым идиотом, к которым он себя не относил и на это почве, по мере возможности, старался избегать товарищеских встреч.
     После того как автобус проехал в обратном направлении Григорию пришла мысль о предпринимательстве, - деньги, для начала, есть, а там глядишь что – то и образуется, Нужно только посоветоваться со знающими людьми.
     Сашка, конечно, ничего дельного не подскажет – меньше конкурентов – больше прибыль, а вот Евгений может помочь. Свою пасеку держит, мед продает, значит, законы бизнеса ему не чужды.
     Одержимый новой идеей он закрыл гараж на все запоры и, позвякивая стеклянной посудой в целлофановом пакете, не спеша перешел  через улицу в другой комплекс застроенных гаражей, без полной уверенности на  встречу.

     С Евгением он познакомился на заводе, сталкиваясь по производственным делам и интересам. Потом как – то не заметно, по ходу работы и общения выяснилось, что они родом из одного города и жили недалеко друг от друга на враждующих улицах, имея много общих знакомых. А когда два шишкования подряд провели в одной бригаде из трех человек, - сдружились, хотя и были противоположностью друг друга.
     Низкорослый, щупленький Григорий с русым, вьющимся волосом, худым чисто русским лицом и носом, рассчитанным на двоих, работал старшим мастером деревообрабатывающих цехов.
     Настойчивый, с твердым общительным характером он ничем не отличался от общей массы заводской толпы, чего не скажешь о Евгении.
     – Выше среднего роста, широкоплечий, с круглым, приятным волевым лицом и темным волосом, с казацким поредевшим чубом, он был  полной противоположностью Григория.
     Имея удивительный характер с восприимчивой, чуткой душой и широкой натурой, он был явным фаворитом и покорителем женских сердец, увлекался пчеловодством, охотой, рыбалкой, любил тайгу и тонко понимал натуру.   
     Вопреки вспыльчивому, эмоциональному Григорию он никогда не повышал голоса, с удивительным терпением внимательно выслушивал любой бред, делая замечания по существу, готовый предложить свою помощь в любом деле, не жалея ни денег, ни времени.   
     Он как магнит притягивал к себе различных по характеру и убеждению людей, частенько имеющих желание использовать его доверительный характер в своих корыстных целях, процеживал их через свое интеллектуальное сито и, вычислив нерадивого, дипломатично указывал на гаражные ворота. Если кому-то все ж таки удавалось вывести его из равновесия, он внешне спокойно, понизив голос почти до шепота, приложив левую руку к груди и, смотря прямо в глаза обидчику, говорил:
     - Уйди, пожалуйста!
     Ошалевший от такого внимания виновник, как правило, испарялся после первого предложения, ибо свободная правая рука была достаточным, дополнительным аргументом внушающим доверие.
     Григорий еще издали увидел открытые ворота его гаража и, желая пошутить, поравнявшись с ними, стал медленно проходить мимо.
     – Михалыч! Ты куда это направился? Случилось что, или глаза уже плохо видят? – удивился Евгений.
     –Это он себе цену набивает, привлекая внимание таким образом,- пояснил Степанович, - сосед по гаражу. 
      Высокий, стройный, с кудрявым, русым волосом и правильными чертами лица был чем-то схож характером с Евгением, но вопреки Евгеневскому коллективизму, всегда и везде превыше всего ставил  интересы семьи, и слыл образцовым семьянином.
     – Наверное, разбогател или съел чего? Видишь, флюгер задрал и чешет против ветра,- насмешливо заметил он, наблюдая за проходившим Григорием.      Услышав насмешку, Григорий развернулся и подошел к ним.
     – Как я вас!- довольный вниманием и тем, что надежда застать Евгения в гараже  оправдалась, проговорил он, протягивая руку.
      - Как языком по голой заднице - услышал он голос Суровикина, доносившегося из глубины гаража.
     – Иди сюда мент поганый, сто лет не виделись! 
     Григорий поздоровался с Евгением, спрятав свою ладошку в его руке, затем со Степановичем, почувствовав его неслабое пожатие, и вошел в гараж.      
     Суровикин Генадий, не поднимаясь с перевернутого ящика, протянул ему руку и, когда руки соединились в дружеских пожатиях, притянул Григория к себе, слюнявя ему лицо и обдавая суррогатным запахом.   
      - Генка! Ты что, ориентацию сменил или это новый писк моды повышенного внимания? Так ты учти, что в этом отношении я насквозь пропитанный и закомплексованный старыми, сложившимися убеждениями и менять их не собираюсь.
     – Ладно, капитан, не обижайся. Я ведь любя!
     –Гена! Ты уже нахорошился, так не мешай человеку принять на грудь и сравниться с нами ощущением полноценной жизни,- попросил Евгений, протягивая Григорию почти полный стакан.
     – Догоняй! Мы уже слегка приняли.
     –Я не буду! – отозвался Гена.
     – А тебе никто и не предлагает!
     Григорий поставил пакет на стол, вынул из него бутылку с банкой и взял предложенный стакан, наполненный чуть ли ни доверху темной, коричневатой жидкостью.
      – Бутылку мог и не приносить. У меня в погребе семь ящиков стоит на всякий случай. Мало ли что? Вдруг вновь кому – то из наших правителей моча в голову ударит сухим законом позабавиться. 
     – Так - то у тебя! А я сегодня кучу денег получил и не знаю как ими лучше распорядиться.
     – Отдай жене! – донеслось из глубины, - та мигом применение найдет. Она у тебя какая, третья или четвертая?
     – Третья! С первой за одиннадцать лет двух детей нажили, а со второй семь лет мучился. Правда, имея  горький, жизненный опыт ума хватило совместных детей не заводить, чужих, легче воспитывать, душа ни так болит. Мне бы сразу жену путную, я бы горы свернул. Теперь здоровье ни то! 
     – Хватит вам философствовать! – вмешался Степанович, - соловья баснями не кормят! Давай за здоровье и дай бог не последняя! – они выпили и потянулись к столу.
     – Эй, вы там, у ворот! – послышался голос Суровикина из глубины гаража,- накапайте двадцать капель, а то жаба давит, на слюну изойду.
     – Он что, сам подойти не может? – кивнул в его сторону Григорий.
     – С ногами у него проблема, стоять не может, - Евгений плеснул на одну треть стакана, сделал бутерброд с сыром, положил его на стакан и отнес Суровикину.
     – Ты блин на поминках что ли? Подаешь как покойнику, - возмутился Генка, принимая стакан с бутербродом. – Чтоб тебе на старости лет так дети подавали,- уже с ноткой юмора произнес он, передавая пустую посуду.
     Григорий взял со стола кусочек плавленого сырка, положил его на хлеб, придавив кусочком колбасы, и принялся проталкивать сухой бутерброд, размягчая дольками свежего огурца.
     – Вы думаете, я просто так мимо гаража прошел? Это я в задумчивости. Новый статус безработного освоить не могу, да и навязчивая идея о предпринимательстве в голове занозой засела. Как вы думаете, стоит ли этим заниматься? 
     - Ты на себя посмотри,  предприниматель хренов, донесся голос из полумрака, - со своим честолюбием и русским лицом ты больше на лоха тянешь. Евгений еще может на нового русского потянуть, а вот у Степановича такая деятельность под вопросом.
     Как ты Степанович, потянешь бизнес, купи - продай?
     – Пусть этим Поченок занимается. У меня другие увлечения, другая специальность. Кстати, ты Гена, какой национальности?
     – У тебя что, совсем крыша съехала, или на солнце перегрелся? Евгений! Ты ему больше не наливай, раз он чисто русских в упор не видит.
     – Вот это справедливое замечание, чисто русских не вижу и, по - моему, в России их давно уже не существует, - предположил Степанович, посматривая на товарищей с расчетом на поддержку.
     – Вот он, Кузнецов Григорий Михайлович лицом и фамилией русский, а мать украинка. Кривошеев Евгений Александрович! – по стати русский красавец мужчина, а на лице капельки еврейской крови прослеживаются. Или взять меня! Цветков Владимир Степанович,- казалось бы, чисто русская наследственность, а мой прапрадед с Наполеоном Россию покорял, да так в ней и прижился.
      – Запиши меня!- послышалось из глубины гаража,- Суровикин Генадий Николаевич – прабабушка татаркой была! 
     - Ну вот, а говорил чисто русский!
     Однако, не смотря на это, мы все обрусели и гордимся своей русской национальностью и преданны своей стране России, готовые встать на защиту от любой напасти, защищая свою семью, своих детей, свою землю.
     Вот только для своей страны мы, ее народ, почему-то не сыны, а пасынки, помыкают нами, как хотят, да еще и национальность украли. Знать кому-то выгодно, если страну обезличили до россиян, разрушив культуру больших и малых народов ее населяющих, навязывая бредовые идеи прогрессивного запада, готовые стать перед ним на колени. На русских это совсем не похоже. Выходит, правит страной какая-то другая, целенаправленная, разрушительная сила, убирая все на своем пути ради сиюминутной выгоды и наживы, обирая постой народ.
     Еще Менделеев доказал, что ничего из ниоткуда не берется, и не исчезает в никуда. Если где-то прибыло, значит, где-то убыло!
     Это сколько людей нужно обобрать, чтобы иметь миллионную прибыль? Ведь земля как и страна принадлежит всему народу!
     – Хватит вам про политику, - снова подал голос Суровикин, - товарищ совета просит, деньги ему все карманы прожгли, а он от них никак избавиться не может, - пропьем хором, не дадим пропасть хорошему человеку?
     – Во первых, это не политика, это жизнь, а во вторых ты толком-то и выпить не можешь, забился куда-то в угол и кавакаешь. 
     Евгений не спеша открутил пробку с  бутылки, принесенной Григорием, плеснул в стакан, наполняя его наполовину, и стал разливать по остальным.
     Григорий поднял стакан, взболтнул коричневатую жидкость и, зажмурившись, выпил до дна.
     – Как ее белые люди пьют, не понять? 
     - Ну, предположим белые, такую не пьют, а для нас и такая сгодится, хотя понятно, что три звездочки это не пять!
     – Брось Сепанович! Коньяк из винограда готовится, а его больше десятка лет как вырубили, да еще почти столько же нужно, чтоб вырастить. Вот и посчитай, с учетом перестроечной бесхозяйственности, связав с минимальными возможностями. Нам лет тридцать понадобится для поднятия экономики до уровня былой жизни, и Грузию не потерять, чтоб настоящим коньяком побаловаться. Теперь каждая тварь к самостоятельности тянется, а политическая вдвойне.
     – Григорий! А ты, по какой причине из милиции ушел? Уже давно бы капитанскую пенсию получал.
     – Не дотянул я до капитанской, старшим лейтенантом пришлось уйти. А причина увольнения офицера сформулирована еще при царском режиме – «Служебное несоответствие», а точнее – «сладким будешь – съедят, горьким – выплюнут!» Я сладким оказался, съели!
     Я ведь в этот город по - семейному перевелся, четыре года проработал, пока больших денег ни нашел. Мне с самого начала показалось, что отдел гнилой, а когда нашедшие деньги сдал, пришлось убедиться на себе.   
     Сотрудники как на помешанного смотрели, а начальство решило на этом руки погреть и от меня избавиться. Обложили кругом по полной программе, даже уголовное дело сфабриковали и от удостоверения избавили. Пришлось писать рапорт на увольнение.
     – А ты  в настоящее время себя придурком не считаешь? Сдать такие бабки, чтобы подставить свою задницу? - послышался возмущенный голос из глубины гаража, – конечно больной! 
     В гараже что-то зашелестело, и оттуда вновь послышался уже озабоченный голос.
     –Ты извини, но на большее не тянешь.
     – Видишь ли, я воспитан в стиле старой закалки и сейчас еще придерживаюсь строгих, христианских правил. Еще в древние лета,  когда Цезарь поймал вора и тот, в оправдание  сказал:
     – Я не знал, что это твое!   
     - Но ты же знал, что это не твое! – удивился он.
     -  Еще при поступлении в милицию, после тестирования меня предупредили, что честно жить нельзя. Но я был уже насквозь пропитан Советской литературой, фанатично веря в справедливость и неотвратимость наказания любого отрицательного деяния. Около десяти лет проповедовал свои идеи, опираясь на законы, и веру православную.
     Тогда я был глубоко убежден в своей правоте, хотя и приобрел репутацию «белой вороны», превратившись в мальчика для битья.  Перестройка все поставила на свои места.
     – Вот-вот, правильно говорят «Заставь дурака Богу молиться, так он себе лоб расшибет». Таким как ты и сейчас отведены тридцати процентные границы в пределах вымирающего населения. Не сумевших приспособиться к современной жизни ждет участь мамонтов. До вас не доходит, что с исчезновением зла исчезнет и бодро. Ты только представь себе современный лозунги в перестроечной России:
     - Делай добро во имя зла! 
     - Бей своих, чтоб чужие боялись!
    - Сумел сохранить ворованное в течении десяти лет, считай это своим, нажитым непосильным трудом.      
    – Наглость,- второе счастье! - в этой забытой Богом стране, а вместо совести коммерческая тайна бытует! 
     – Гена! Куда тебя занесло? Думаешь, забился в угол и можешь свободно рассуждать о понятиях высокой, философской материи как Диоген в бочке? Видно не пошли тебе впрок выпитые капли, раз рисуешь такие негативные картинки на фоне нынешней, православной Руси. Выйди на свет! Открой глаза! Вон у Михалыча куча денег, и он ума не приложит, куда их деть?
     Нельзя так развращать людей! Есть на кусок хлеба и ладно, зато голова не болит, и на сердце легко,- прервал его глубокие рассуждения Степанович, потянувшись за полупустой бутылкой.
     – Я то что, - не унимался Генка,- просто людей жалко! Носятся с добрыми намерениями как курица с яйцом, вместе с главным вдохновителем бредовых идей Жириновским, мечтающим помыть сапоги в индийском океане.
     – Будет вам воздух сотрясать! – вмешался Евгений,- мне как, в погреб лезть или остатки допьем и ограничимся?
     – Что здесь пить? – удивился Степанович, разглядывая бутылку на свет, я тебе сразу говорил,
 бери две, чтоб за третьей в погреб не нырять.
     – В этом проблем нет! Вот кто бы порядок в гараже навел. Все захламлено так, что машину поставил, и хоть на крыльях летай. Ну чего ты расселся, пропусти,
- пуганул он Генадия, пробираясь к ляде, стирая животом легкий налет пыли со своей машины.
     – Кстати, ты на своем Москвиченке ездишь? – спросил он Григория. 
     – Нет, сцепление нужно смотреть. Скорее всего, фирадо износилось.
     – Да она у тебя вся изношена. Сколько ей лет?
     – В этом году двадцать семь будет! 
     - Столько машины не живут, так что не ломай голову, куда деньги деть, купи посвежее машину и избавься от своей старой. Продать ты ее не продашь, если только на запчасти. А вообще,  сколько у тебя денег,  мешок-два? – Услышав сумму, он усмехнулся, - моя жена за неделю больше тратит. Этих денег может хватить только на оформление предпринимательской деятельности, и на один билет за границу в одну сторону, поскольку в России ничего не производится. На обратную дорогу, не говоря уже о товаре, у тебя их не останется.
     В общем, купи по свежее, подержанную машину, а остальные отдай жене. И голова перестанет болеть, и деньги при деле, и жена довольна. 
     А зря ты от должности начальника силовой отказался, протемнил бы до холодов, а там видно было бы! 
     - Вот именно «протемнил»! Не привык я к такому роду деятельности, совесть замучит. Я уж лучше по тайге похожу, покоренюю пока все уляжется, да и шишка в этом году уродилась, в общем, озадачиться будет чем, и для здоровья польза несравненная. Я ведь тайгу с детства люблю. 
     – Михалыч! Возьми меня на кореневку, - послышался голос Суровикина.
     – Куда тебе по тайге ходить, если возле стола постоять не можешь. Вот если Евгений пойдет, это другое дело.
     – Я бы с удовольствием, но не могу. Время такое, что цех без присмотра оставлять нельзя, растащат оборудование под предлогом близкого банкротства, и потеряешь работу раньше времени. Ты Степановича возьми. Ему, с железной дороги, легче с работы на недельку слинять.
     – Нет уж, покорнейше благодарю за приглашение, но кормить гнус и клещей, и жить в ожидании встречи с хищником, я не намерен.   

     Негромкий стук возвратил Григория в реальность. Зеркальная, купейная дверь, меняя зеркальное отражение, медленно отъехала в сторону и в ее проеме, словно по волшебству, возникла привлекательная, женская фигура, в хорошо подогнанном, темно - синим костюмчике. 
     Широкий, белоснежный накладной воротник, свободно спадающий на грудь обнаженную на две расстегнутые пуговички, удачно подчеркивал интимную складку волнующего, женского тела.
     Распущенный, волнистый русый волос струился по плечам, выделяя привлекательное, круглое личико с равнодушным взглядом больших васильковых глаз, а высокий каблук и ровные, словно точеные ножки дополняли  впечатляющую картинку ожившей куклы.
     – Чай, кофе, вино, коньяк? – привычно прозвучал ее равнодушный голос, а отрешенный, отсутствующий взгляд, игнорируя Григория, пройдя сквозь монаха и стену, терялся где-то далеко в заснеженной дали. 
     – Спасибо! У нас все свое,- доброжелательно, с нотками извинения произнес священнослужитель, не отводя от нее глаз. 
     Дверь, также неслышно скользя, медленно меняя декорацию на зеркальное отражение купейного окна, закрылась, глухо щелкнув запорной частью. В купе, на мгновенье стало как – то неуютно и пусто, словно по сознанию прошелся прохладный ветерок.
     – Какой контраст души и тела! – с сожалением проговорил монах, не отводя  взгляда от закрытой двери.   
     - Такая женщина, а сколько льда! 
     - На посадке другая была,- проинформировал Григорий, так же находясь под впечатлением.   
     - Удивительно, но вот так каждый человек излучает свой свет своей энергетики – кто тепло, кто холод.
     Иной раз встретишь неказистого человечишку, а от его тепла и доброты сразу несколько душ согреться могут. А другой великан, и лицом вышел, а душа подобно глыбе ледяной. Она и свою не согреет, и чужую норовит заморозить, - задумчиво произнес монах, переводя взгляд на Григория. – А ты сильно не отвлекайся, рассказывай, все очень интересно складывается.
     – Вам приходилось в тайге бывать? – с интересом спросил Григорий, и лицо его осветилось внутренним светом.
     – Бывать не бывал, а видеть видел. В детстве по всей Сибири поездом проехал вместе с матерью, когда отца навещали. Туда и обратно больше недели тайгой великая Русь раскрывалась. На всю жизнь запомнилась.
     Мы ведь считай потомственные служители церкви. Отец за веру пострадал и три года на «комсомольской стройке» лес валил, под железную дорогу просеку делал.   
     Сейчас – то время совсем другое, но людей надолго от Бога отвадили и от веры отвернули, открывая широкую дорогу злу и лицемерию, процветающему в наше время.   
     Одно утешает, ни долго осталось нечисти ликовать, освободится Русь от старого наследия и нынешнего иностранного влияния, избавившись от нищеты и насилия, пойдет собственным, приемлемым для своего народа путем развития. Все в Божьей воле! Все Богом предопределено, все в Ветхом и Новом Завете описано.   
     Опустив голову, он набожно, трижды перекрестился и обратился к Григорию.
     – Так что там с тайгой? 
     Пережидая неожиданный, монотонный шум встречного электропоезда Григорий поднял фужер, отрешенным взглядом осмотрел содержимое на свет и, сделав пару глотков, поставил на место.
     Поезд заметно стал притормаживать, глухо стуча на стыках разъездных путей. Вагон слегка покачивало из стороны в сторону и он, змейкой проползая между фиолетовыми огнями указательных семафоров, выехал на первый путь и остановился с краю освещенной, привокзальной площади. 
     Озабоченные пассажиры, ограниченные временем, суетливо сновали возле вагонов с сумками и чемоданами, действуя на нервы предприимчивым старушкам.
     Рассредоточившись на обочине, временами приподнимая крышки утепленных чугунков, они заманивали транзитных пассажиров – покупателей соблазнительным запахом парящей вареной картошки, пытаясь хоть таким образом компенсировать мизерную пенсию, не дотягивающую до прожиточного минимума, и хоть иногда порадовать сладостями любимых внучат. 
    Снег уже не таял, а скользнув по стеклу, проносился дальше, подгоняемый ветерком, шаловливо играющим перед ярким светом высоких, привокзальных фонарей. 
     Вагон вновь качнуло, и перрон медленно стал отходить назад вместе с неизвестно откуда взявшимися людьми в камуфляжной форме с черными масками на лицах и тупорылыми, короткими автоматами в руках.   
     Увидев их, монах вопросительно посмотрел на Григория.
     – Или бандиты, какой - то вагон брали, или полиция на спецзадании,- пояснил Григорий.
     С модным нововведением масок, одни и те же люди могут свободно переходить из одной категории в другую, благо большого различия между ними нет – или защищать вора в законе, обкрадывающего по крупному страну и ее нищий народ, или самому стащить у него кусочек. Появились черные ректоры и коллекторы, обманывая и выбивая последнюю копейку у русского мужика без зазрения совести.
      Грабить олигархов руки коротки, да и закон на их стороне, а народ с двух сторон общипывают с гласного и негласного благословления местных и федеральных чиновников, которые сами не прочь за их счет поживиться.
     Как только государство перестало существовать и отжившая свой век, прогнившая и закомплексованная партия передала свои полномочия новой, олигархической, зло со всей земли заполонило Русь, руками олигархов разоряя страну.
     Настроенные только на самообогащение и уничтожение старого поколения, успевшего почувствовать запах свободы, и желая поставить новое на колени, заставляя работать на себя по их рабовладельческим понятиям, собирали все негативные стороны народов со времен Соломона, ставя их в пример, с ироничным злорадством показывая пальцем на развитые страны.
     Они осознано умалчивают о том, что обеспокоенный будущим своей страны Китай скупает весь цветной и черный металл России. Что Япония закупает и топит Российский лес у своих берегов с расчетом на будущее, избавляясь от своих, подержанных автомобилей во благо своего народа, что неизбежный на земле нефтяной кризис заставляет зарубежные страны скупать ее по баснословной цене, заготавливая впрок, «замораживая» свои буровые установки.
     Все это радует Российских вельмож, готовых продать себя ради собственной выгоды и наживы, вводя иностранные инвестиции с новыми, современными технологиями производства, чтобы как можно больше и быстрее выкачать из Российской земли полезных ископаемых ради личного обогащения.
     Наглая ложь, лицемерие и самоуверенная жажда наживы самовлюбленных идолов, пока еще вызывает лишь удивление, относясь как к сказке страшилке, где родной народ  становится изгоем в собственной стране, брошенной на растерзание к ногам западных стран, а узаконенная высшей властью реабилитация, после десятилетнего воровства, порождает десятки новых миллиардеров. 
     Ранее я не слишком интересовался тонкостями политики, поскольку все правила и законы, прописанные на бумаге, и выраженные при агитации перед выборами, меня вполне устраивали, а любые чиновничьи отклонения считал их личным самодурством, по поговорке «В семье не без урода», пока милицию ни переименовали в полицию. 
     – А ведь интересно, к чему это? Вроде как одно дело делают, на страже закона стоят? – удивленно спросил монах. 
     – В этом, как раз, ничего удивительного нет! Милиция для защиты интересов народа создавалась, а не для правительственных холуев и коррумпированных чиновников.
        Во Владивостоке возмущенный народ вышел на митинг без чиновничьего разрешения, а во всех регионах Дальнего Востока разгонять дубинками митингующих правоохранительные органы отказались, считая, что народ вправе высказать свое мнение по поводу рабского труда и произвола работодателя, пришлось ОМОН из Москвы вызывать, а это накладно.   
     Многих тогда уволили, а Грызлов про фашистских полицаев вспомнил и подбросил идейку  очищения рядов правоохранительных органов от сотрудников старой закалки, подобрать новый контингент, поднять зарплату и предоставить всевозможные льготы, чтобы прикормленный не задумываясь, по первому требованию мог  выбить табуреточку из - под ног родной матери.
     Как всегда, руководствуясь принципами – «Что ни дурно, то потешно», такое изменение пришлось по душе президенту и руководящей партии, и правоохранительную  милицию, путем переименования, власть превратила  в карательную полицию для защиты себя и себе подобных. 
      Всю прелесть и заботу бывшего родного государства я почувствовал на себе, когда остался без средств, к существованию. 
     Растревоженный собственными словами Григорий взял фужер и выпил до дна, не ощущая вкуса игривого вина. 
     – Ты сильно не переживай! Все, о чем говорил тысячи лет назад  священным писанием предсказано, потому и стараются выжать из страны все, что можно.
     После развала страны Мишкой Меченым зло возьмет верх над добром, искажая все десять заповедей Божьих, ориентируясь на зверье хищное.
     С появлением девиц с бесстыжими лицами, разваленная страна погрязнет в богатстве блуде и нищете до такой степени, что живые будут завидовать мертвым и пойдет сын на отца, а отец на сына, восстанавливая покой и справедливость. Все мы равны перед Богом и у каждого из нас своя Миссия на этом свете. Множество желающих обмануть Господа, но это еще никому не удавалось. 
      Перед каждым человеком открывается много дорог, из которых он должен выбрать одну. Ему кажется, что он ее выбирает, но на самом деле ее выбирает его судьба.
     Монах трижды перекрестился и потянулся за вином. 
     Григорий взял дольку яблока, смотря в окно на далекие, мерцающие огоньки небольших, далеких домиков, где под каждой крышей живут простые люди согретые огоньком священного писания, в ожидании лучшей доли для своих детей, пусть даже ценой собственной жизни, и на него вновь накатила волна воспоминаний.

     - Так вот! После тайги, отдохнув пару дней, я пошел на поиски работы. Здесь то и открылись все прелести течения нового времени.
     Два крупных завода и большинство государственных предприятий, потеряв государственный статус, не устояв перед натиском обнищавших людей, красовались историческими развалинами, скрывавшими тупики уцелевших, железных дорог, где легально шла погрузка нелегально спиленного, и скупленного китайцами леса и металлолома.
     Огромное, пятиэтажное здание пошивочной фабрики  было отдано в аренду под китайский рынок     для торговли непрактичным, китайским ширпотребом, ставя в зависимость все население города и района, наживаясь на нашей бесхозяйственности.
     Уловив направление ветра перемен, русский чиновник не устоял перед соблазном оторвать себе кусочек от разваливающейся страны и, сделав поговорку «без меня хоть потоп» путеводной звездой, сдавал за границу все ценное и дорогое, ранее принадлежащее государству, то есть народу!
     Единицы уцелевших, перешедших в частные руки предприятий, вынуждены были избавляться от людей старого мировоззрения, набирая молодых, легко управляемых полурабов, приумножающих им богатство и славу удачного предпринимателя.
     И так уж сложилось, что мой опыт работы по специальности, помноженный на прожитые годы, никому не понадобился. Пришлось идти на биржу труда, где год получаешь пособие в процентном отношении от заработной платы, потом вообще ничего не получаешь полгода находясь в пассиве, затем вновь минимальное пособие не совместимое с прожиточным минимумом.
     В общем, все здорово придумано для щадящего избавления от коренного, пожилого населения. 
     Григорий вновь задумался, вспоминая прошедшие года.   
    
     Дождь монотонно стучал по крыше гаража, с журчанием стекая с отлива тонкой струйкой, звонко ударяясь в подставленное ведро. Григорий сидел в машине и машинально, поочередно нажимая на педали, с грустью обдумывал сложившееся положение, все больше загоняющее в тупик.
     – Как дальше жить? Продать машину? Все равно без бензина с самой осени стоит. Но жалко старушку. Хороших денег за нее все равно не дадут, а вырученных надолго не хватит. Да и картошку на чем  возить будет, все не искать кого – то и не переплачивать.
     На бирже слышал, что набирают бригаду строителей для работы вахтовым методом в краевом городе, так не молодой уже по общежитиям жить, да и специальности строительной нет. Конечно, может кое - что, но на бытовом дилетантском уровне. Если бы где – то здесь, рядом, еще можно было попробовать силы, а ехать за триста километров с риском приобрести не лестную репутацию  - ни в его характере.
     Григорий прислушался. Монотонное журчание прекратилось, лишь отдельные, редкие срывающиеся капли, тяжело шлепая по воде, означали конец короткому, весеннему дождю. На душе было  не спокойно.
     Унизительное чувство безысходности щемящей, ноющей болью сжимало сердце. Ватное, тяжелое тело жило как бы само по себе, делали нужные движения, подчиняясь многолетнему рефлексу живой материи. 
     Мысли стайками перелетали с одного предмета на другой, оставляя горький осадок и не прекращающую, ноющую душевную боль, которая не задерживаясь, путаясь и меняясь местами улетала прочь, чтобы возвратиться новой волной душевного беспокойства. 
     Угнетенный собственным бессилием, вынужденным унижением и беспросветностью, он потерял веру в себя и всякий интерес к жизни.
     Мысль о небытие все настойчивей давала о себе знать.  Все, что можно было, он сделал, чтобы удержаться на плаву, и теперь считал себя лишним, не нужным. Благо огород свой и вроде бы, как и при деле, и жена работает у частника, получая небольшую плату, которой едва на хлеб хватает. 
     Пятнадцатилетний, сводный сын жил отдельной, подростковой жизнью, крутясь в водовороте перестроечных, рыночных отношений, собирая металл и очищая конторы обанкротившихся бесхозных предприятий.
     Как – то так сложилось с самого начала, что между ними не было доверительных отношений, и каждый жил своей жизнью не мешая друг другу.
     Возле гаража кто – то просигналил тремя автомобильными гудками и Григорий заторопился к выходу.
     Дождь кончился. На синем небе зависло несколько серых облаков, недовольных солнечными лучами, играющими в изумрудных каплях зеленой травы, высушивая мелкие лужицы на дороге, парившие небольшим, легким туманом. Напротив его гаража стояла забрызганная, черная «Каролла» с затемненными стеклами.
     При появлении Григория боковое стекло стало уходить вниз, вырисовывая, в проеме, портрет соседа по гаражу Семена.
     – Привет! – приветствовал он, не выходя из машины – чем занимаемся? 
     - Да так, перекладываю барахло с места на место, может, что путевое попадется барахольщику отнести, а у тебя как?
     – Нормально! Тоже порядок в гараже наводить нужно, уже забыл, что у меня есть и где что лежит. Садись с той стороны,- предложил он, открывая пассажирскую дверь, предполагая  длительный, интересный разговор.
     У них с Семеном одна тема – кореневка.
     Он такой же одержимый  и больной тайгой, как и Григорий, готовый часами говорить и выслушивать о причудах волшебного, таинственного, легендарного растения, о былых походах и приключениях, удачных и неудачных днях и походах.
     – Говорят в этом году всходы хорошие, ты как настроен?
     – Каждую весну про хорошие всходы говорят, а его все меньше и меньше становится. Упию два года не видел, и сипийки обмельчали. Больше двадцати грамм найдешь, так от гордости задыхаешься. Тантырики вообще не брали, а теперь и им рады. Скоро не только корня, тайги не будет. Пилят ее  со всех сторон, пашут трелевщиками, изводя молодь, а посадить саженец некому. 
     Григорий вынул из пачки папиросу и, разминая пальцами правой руки, полез за спичками.   
     - Да, время плановых посадок прошло. Так ты нигде и не устроился?
     – А где сейчас работу найдешь? Пытался таксовать, - не выгодно. Москвич машина Советская и рассчитана на дешевый бензин. Не сравнить с твоей иномаркой. 
      Пытался рыбалкой заняться, так новые русские во всех водоемах  рыбу электроудочками повыбивали, ни карася, ни гольяна не оставили. В былые времена этой сорной рыбы по ведру удочкой вылавливали, а теперь и сеткой не всегда на уху поймаешь. 
     – Послушай! Две недели назад я на категорию сдавал и краем уха слышал, что в автошколу инструктор по вождению требуется. Там Москвич разваленный, не каждый пойдет, а тебе как раз по специальности, сходи! 
     – Пожалуй, сейчас же и пойду,- решил Григорий, поспешно выходя из машины.

     Зданием автошколы служил длинный, деревянный, одноэтажный барак пятидесятых годов, стоящий на углу перекрестка двух улиц, обшитый простой вагонкой, окрашенной в синий цвет.
     Григорий поднялся на крыльцо, открыл входную дверь и сразу же вошел в длинный коридор с низким выкрашенным потолком, разлинованным на голубые квадраты. Давно просившие побелки стены плавно переходили в голубые, полутораметровые панели, создавая иллюзию низкого, узкого тоннеля. 
     Григорий прошелся по пустому коридору, знакомясь с табличками на дверях, постучал и подергал за ручку двери с надписью «Начальник» и подошел к другой. 
     Словно ожидая его прихода, дверь открылась и из нее вышла крохотная женщина. 
     Стоя на высоком каблуке, она едва доходила до груди невысокого Григория, сразу определившего пару карлику Василию. 
     – Вам кого?- строго спросила она хрипловатым, прокуренным голосом, оглядывая Григория накрашенными, ярким синим цветом, серыми глазами, четко окантованными черной тушью с редкой щеточкой слипшихся ресниц.
     – Мне бы кого – ни будь из начальства, – проговорил Григорий, разглядывая незнакомку.
     – Я главный бухгалтер! Если Вы по поводу записи на курсы водителей или повышения классности, могу дать исчерпывающую информацию и принять заявление.
     – Я по поводу приема на работу, - с некоторым сомнением проинформировал Григорий, - слышал, что вам требуется инструктор по вождению, так у меня и опыт и диплом имеется?   
     - Не инструктор, а мастер производственного обучения и вождения. С этим вопросом Вам нужно обратиться к старшему мастеру Карповичу. Он должен быть где – то за зданием возле гаражей – проговорила она и скрылась за дверью.   
     Григорий обошел здание по натоптанной, вдоль стен, тропинке и увидел большое, высокое строение гаража, возле которых стояли две белых иномарки. Подойдя ближе к одному из копающихся в машине водителей, он спросил, где найти старшего мастера?   
     - Подожди несколько минут, сейчас уже должен подъехать. Да вот он и сам.
     Вынырнув из поворота, к ним подкатила такая же белая иномарка, и из нее вышел пожилой  мужчина, кавказкой национальности, с раскосыми, темными глазами. 
     Одетый в шорты кофейного цвета и серую рубашку с коротким рукавом он был похож на отдыхающего американца.
      - Я, наверное, к Вам,- обратился к нему Григорий,- говорят, автошколе мастер нужен?
     – Кто говорил?  Да, в общем, это не важно. Стаж работы водителем три года есть? 
     - Я вообще - то автомобильный техникум кончал.
     – Вот и хорошо. У нас через неделю техосмотр, управишься, пройдешь, будешь работать. Пойдем, машину покажу. 
     По хозяйски, раскрыв все четыре дверки для проветривания своего автомобиля, он решительным шагом направился в сторону гаража, где в самом углу, с левой стороны под толстым слоем пыли, стоял учебный Москвич без переднего капота со спущенными колесами. Открученный, передний бампер висел на одном болту, упираясь одним концом в бетонный пол, дополняя грустную, удручающую картину. 
     Григорий обошел машину, протер налет пыли на небольшом участке лобового стекла и заглянул во внутрь. Передние сидения были на месте, но рулевое колесо отсутствовало.
     – Ключи гаечные есть?
     – Нет, обычно мастер приходит со своими ключами.         
     - Понял! 
     - Ну что, берешься? – спросил Карпович, поглядывая на озадаченного Григория. 
     – Берусь! Со вздохом сказал он,- была бы на ходу, мне бы не досталась.
     – Правильно соображаешь! – усмехнулся Карпович, - с завтрашнего дня и начинай, нечего тянуть резину. Потом, задним числом заявление напишешь.
     Через четыре дня Москвич стоял в одном ряду с белыми иномарками, гордо выставляя напоказ былые драматические заслуги в виде множественных вмятин и царапин, покрывшихся рыжей ржавчиной, проходивших через весь кузов от переднего крыла к  заднему. А еще через два дня, избавившись от производственных ран, он блестел подновившейся, светло-голубой краской с росписью эмблем и рекламных телефонов на всех четырех дверках.
     Техосмотр прошел без замечаний. В процессе подготовки к техническому осмотру Григорий познакомился со всеми рабочими и мастерами, вливаясь без труда в преподавательский коллектив, наполняя свою жизнь смыслом и интересом.
     Предложенная зарплата хоть и была небольшой, но его и такая устраивала. Все лучше, чем ничего. Другие как – то работают и живут, тем более, что у него первый класс, а у остальных, кроме Карповича, второй. Значит, у него будет выходить чуть больше.
     Познакомился и с руководящим составом.
     Начальник, - Бычков Валерий Владимирович, был примерно одного возраста с Григорием.
     Чуть выше среднего роста, худощавого телосложения привстал со стула, пожимая руку, изучающе смотря  карими, чуть на выкат глазами. 
     – Слышал! Неплохой специалист по автомобилям, а с курсантами, надеюсь, справишься. Деньги у нас платят небольшие, но по мере продолжительности работы и повышения инфляции заработная плата будет повышаться,- уверял он, заинтересовывая работой с надеждой на перспективу. 
      Заместитель по учебной части Александра Аркадьевна, - пожилая симпатичная женщина средней упитанности, с короткой стрижкой и молодыми, задорными глазами тоже приняла приветливо.   
     Предложив пройти в кабинет, пошла впереди, слегка покачивая корпусом то в левую, то в правую сторону подражая уточке, словно танцуя в такт  своей, только ей слышной музыки.
     – Контингент у нас разновозрастной, от 14 до 55 лет, поэтому единые методические пособия, в нашей системе, просто не приемлемы,- объясняла она специфику работы.
– Прокладки выбивать, или изучать устройство автомобиля, тоже не обязательно. Тот, кто учится и находит средства на приобретение, найдет и на его обслуживание.
     Благо услуги сервиса на каждом углу.
Вождением тоже увлекаться не следует. Самое основное, это сберечь учебную, материальную часть,- в вашем случае машину, обучив основным азам для сдачи экзаменов. В дальнейшем пусть доучиваются на своих автомобилях, приобретая собственный опыт.
     В связи с тем, что у нас имеется несколько филиалов по селам и другим городам, не исключены командировки на время обучения.               
     Главный бухгалтер Татьяна Михайловна, или «пичужка», как окрестил ее с первых дней Григорий, худенькая, росточком с метр вместе с каблуками и мальчишеской стрижкой под «Незнайку», считала себя полноправной хозяйкой всего заведения, компенсируя физические недостатки, данные от Бога, самоутверждением. 
     Она бессовестно влезала во все дела автошколы, не успевая, при этом, выполнять свои основные функциональные обязанности, находя всевозможные причины и отговорки.
     Стараясь облагородить свое детское личико, она явно злоупотребляла черной, темно-синей и красной краской, маскируя недоброжелательный взгляд своих невыразительных глаз, готовая на любую подлость при первой же возможности.
     Бухгалтер, Валентина Владимировна была женщиной покладистой и исполнительной.
     Пожилая, полная, тучная с невыразительным безбровым лицом, сплошь покрытым веснушками и слегка тронутым оспой, сильно смахивающим на крапленое, воробьиное яйцо, подкрашенное яркой, красной помадой в районе губ, была больше похожа на дружеский шарж, а короткие завитки выгоревшего, на солнце, редкого, золотисто - рыжего волоса дополняли однотонный невыразительный портрет. 
     Ее состояние души можно было определить лишь по положению губ, когда они вытягивались в улыбке, сужая и без того узкие, карие, под цвет веснушек глазки, излучающие участие и доброжелательность. А вытягивались они всегда, когда поблизости не было вышестоящего начальника, перед которым нужно было себя держать под стать его настроению.
     Она очень любила посплетничать, тонко чувствуя душу собеседника, готовая наговорить даже на себя, в угоду его пожеланиям, и это свойство подхалимажа, держало ее на плаву, принося побочный доход в виде премиальных, и других материальных благ.
     Секретарша Вика не портила общепринятой статистики секретарш и как все была молодой, стройной 90/60/90, симпатичной блондинкой с большими, голубыми глазами.
     Не обремененная физическими недостатками и моральными устоями, она была одна из самых независимых сотрудниц и легко сходилась со всеми сотрудниками, заражая легкомысленным оптимизмом.   
     Старший мастер Карпович был кавказской крови и, гордясь этим, любил пошутить:  «Я чурка не дурак! Я чурка умный!». На его плечах собственно и держалась вся автошкольная пирамида по выкачиванию денег из населения.
     Шесть мастеров производственного обучения, с утра получив путевки и деньги на бензин, тут же расходились до следующего утра.
     Из руководящих документов, регламентирующим работу мастеров, являлся график вождения курсантов, расписанных по времени.   

     На следующий день, после техосмотра, Григорию дали группу из двадцати семи юношей и девушек с возрастом от шестнадцати до восемнадцати лет. Желая ознакомиться со своими курсантами, он предупредил преподавателя группы о том, что после занятий займет несколько минут на знакомство.
     Со своего опыта работы с людьми он сделал немаловажный вывод, что случайные группы людей, от пятнадцати человек и более, из одного региона, похожи друг на друга как две капли воды.
     В ней обязательно найдется лидер, поддерживающийся парой шестерок и два – три закомплексованных человека,  нуждающихся в моральной поддержке.
     Все это можно без труда узнать по поведению, собрав весь личный состав, и не займет много времени.
     За несколько минут до окончания занятий Григорий вошел в класс и присел на свободный стул за преподавательским столом.
     – Сейчас  с вами проведет ознакомительную беседу мастер по вождению Григорий Михайлович – представил преподаватель правил дорожного движения и вышел из класса. Григорий обвел взглядом притихшую молодежь и взялся за классный журнал.
     – Меня вам уже представили, а сейчас я познакомлюсь с вами.
     Он бегло пробежался глазами по фамилиям всей группы и выставленным оценкам, определив щадящую политику преподавателя.
     Ни одной двойки, и всего несколько троек, поставленных вразброс, свидетельствовали о неплохой успеваемости, а буква «Н», стоящая напротив почти каждой фамилии, представляла полную картину посещаемости, оставляющей желать лучшего.
     – Ананьев! – Начал он перекличку всматриваясь, стараясь запомнить поднявшегося курсанта. 
- Быбченко! …
     Познакомившись со всеми, Григорий развернул график вождения.
     – Кто из вас уже пробовал управлять автомобилем? Почти пол класса подняло руки. 
     – Кто хорошо водит автомобиль?  Три поднятые руки не обрадовали Григория. Всегда легче учить, чем переучивать.
     Нахватавших верхушек друг у друга у них уже сложилась своя система вождения.
     О том, что приобретенные навыки на невысоком уровне  он не сомневался. Даже опытные водители ни все знают некоторые тонкости и приемы.
     К примеру,- при скользкой дороге нельзя притормаживать автомобиль при выжатом сцеплении, поскольку через него блокируются задние колеса, исключая последствие неравномерного срабатывания тормозных колодок. Особенно это актуально при гололеде, когда одно заднее колесо схватывает на долю секунды раньше другого, разворачивая автомобиль.   
     Григорий сделал в графе соответствующие отметки и пояснил. 
     – На занятия будете приходить по графику,  по три человека на один час. График будет висеть в коридоре на доске объявлений. На вождение подходить к гаражу. Если вождение будет совпадать с занятиями по ПДД, предпочтение отдается вождению. У кого  какие вопросы?
     – У меня вопрос! – с заднего стола приподнялся невысокий, чернявенький мальчишка с серьгой в мочке  уха.
     – У нас спор зашел. Как будет правильно, и кого давить, если с одной стороны дороги появилась старушка, а с другой девочка?
     – Во  первых! Этот анекдот своей бородой в прошлый век тянется, давить естественно нужно педаль тормоза, а во вторых, когда это ты экватор успел пересечь?
     – А он мне нужен?
     – Так зачем серьгу в ухо вдел? Или единственный сын в казачьей семье? Педантичному попадешься, оборвет вместе с ухом! 
     - Пусть только попробует! – самодовольно произнес юноша, присаживаясь, раскинув вширь руки, обнимая за плечи рядом сидящих мальчишек.
     На следующий день, с утра, к нему подошли три первых курсанта. Обойдя вокруг, они смотрели на русскую машину как на динозавра, делясь между собой сложившимися впечатлениями.
     – Такие машины у нас не канают, – проговорил один из них, пиная переднее колесо, - на иномарочке бы прокатиться!
     – Для занятий сойдет, эту царапнешь, никто и не заметит, - нравоучительно отозвался другой. 
     – Ну что Капустин! Расскажи товарищам, что ты знаешь об автомобиле, - Григорий поднял капот, предоставляя обзору двигатель. 
     Трое мальчишек склонились над ним, наперебой называя знакомые агрегаты.
     – Вот карбюратор, вот воздухан, насос, динама,- называли они, тыкая пальцем в названные детали.
     Григорий с интересом смотрел со стороны на молодых «воробушек», почти на голову выше его, с грустью отмечая, что 35-40 лет тому назад он был таким же юным, полным энергии и тяги к знаниям, называя шерхебель шершеткой а стамеску долотом.
     Вынув из машины ветошь, он разделил ее на четыре части и раздал каждому, вытирая свои, замасленные руки.
     – Все агрегаты и детали имеют свои имена и, чтобы быстрее запомнить и грамотно называть, мало того, что нужно внимательно слушать преподавателя, их нужно еще и потрогать своими руками.
     Забудьте все то, что знали до этого, запоминайте правильные названия, и пусть каждый протрет своей ветошью названную деталь. Начнем с бензобака.
     Григорий обошел машину и открыл крышку багажника.
     – С емкости бензобака по трубопроводу бензин поступает к бензонасосу, с помощью которого подается в карбюратор, где он смешивается с воздухом, подающимся с воздухоочистителя, образуя горючую смесь, впрыскивающуюся через жиклеры во всасывающий коллектор, через который попадает в камеру сгорания, находящейся в головке двигателя.
     В это время с аккумулятора, подзаряжающегося генератором, по проводам ток подходит к катушке зажигания и, преобразуясь в высокое напряжение, подается к разносчику,  который, по проводам высокого напряжения  подается отдельно в каждую камеру сгорания, воспламеняя смесь искрой автомобильной свечи в определенном порядке работы цилиндров.
     Если двигатель не заводится, в первую очередь нужно установить основную причину – либо нечему гореть, либо нечем поджигать!  Определившись в этом, нужно конкретно  определить и устранить  причину.
     Большую часть часто встречающихся неисправностей будем изучать по ходу обучения.
     Кроме этого имеется система смазки и система охлаждения, уровень которых проверяется перед каждым выездом.   
     Григорий показал щуп уровня масла и пробку радиатора с охлаждающей жидкостью.
     – А теперь перейдем на сухой тренаж.
Так называется знакомство с системой управления, в которую входят педали тормоза, сцепления и газа, а так же рулевое колесо, рычаг переключения скоростей, рычаг ножного тормоза и приборы.
     Когда отошли от машины Григорий увидел на светлых брюках Капустина полоску растертой пыли. 
    – Нужно будет протирать автомобиль перед каждым занятием,- подумал он, переходя к изучению устройства и назначение педалей.
     Через час, под бдительным присмотром Григория каждый курсант сделал по два круга на автодроме, получив удовольствие и восторг от первого, самостоятельного вождения.
     Прошла неделя успешных занятий, когда погода резко изменилась. 
     После прошедшего, ночью, дождя поле автодрома отсвечивало зеркальным блеском больших  и малых луж разбрызгивающихся колесами учебных автомобилей и вновь стекающих в приглянувшиеся выбоины и канавы. 
     На вторую пару занятий пришел парень с серьгой – Шабалов с двумя курсантами.
     Григорий вынул из багажника три небольших ведерка с ветошью, раздал их курсантам и предложил помыть машину перед началом занятий, после пользования их товарищами. Двое безропотно подхватили ведра и побежали к указанному водоему.   
     Шабалов взял в руки ведро, повертел, глядя на грязный кузов автомобиля, а потом решительно заявил:    
     - Не буду я ничего мыть! Я заплатил бабки ни за то, чтобы упражняться с тряпкой, а за обучение! – и демонстративно поставил ведро, наблюдая за двумя курсантами, смывающими грязь с заляпанного кузова. Когда чистая машина слегка подсохла на солнышке, Григорий, после краткого обзора материальной части, посадил одного курсанта за руль, а другого пригласил на заднее сидение, чтобы они учились на ошибках друг друга.
     – Ты можешь быть свободен! – объявил он опешевшему Шабалову,- за неподчинение указаниям мастера  я устраняю тебя от практических занятий и отправляю в класс.
     Обиженный Шабалов присел на лавку, в месте для курения, закурил и долго наблюдал за дергающимся автомобилем, буксующим и разбрызгивающим лужи на круговой дороге учебного городка.
     На следующее утро, как всегда, мастера собрались в классе для практических занятий по устройству автомобилей в ожидании бухгалтера для получения путевок с бензиновыми деньгами.
     В этом классе уже давно не проводились занятия по устройству отдельных узлов и агрегатов, с применением наглядных пособий, но различные коробки, двигателя, мосты и подвески стояли на постаментах, привлекая внимание яркими, красными торцами вырезанных лючков и сколов.
     На полках и стендах пылились никому не нужные карбюраторы, амортизаторы, топливные насосы и прочая мелочь, бросающаяся в глаза такими же красными, наглядными срезами. 
     – Что – то задерживается наша бухгалтерия. Надо бы прогнуться перед Михайловной – лениво начал мастер средних лет, почему – то отзывающийся на имя Вовчик.   
     Худощавый, выше среднего роста с удлиненным лицом с длинным носом и маленькими, темными глазками работал мастером на самосвале и вел строгий учет пустых, не «шаровых» дней. А чтобы добиться снисхождения начальства, «Стучал» на всех мастеров допустивших «косяк»,  или имеющих неосторожность плохо отозваться о начальстве, пользуясь определенными льготами  вышколенных «шестерок».
     – Три месяца зарплату не выдают, ограничиваясь мелкими подачками, а мне шифер купить нужно, крыша в трех местах течет.
     – Прогнись! Ты столько пригибаешься, что тебе и выправляться не нужно, ты свою крышу второй год чинишь,- поддел его молодой мастер Алексей,- а я, наверное, сегодня заявление на увольнение напишу.
     - Ни прогнешься, ничего не получишь! – гнул свою политику Вовчик,- а насчет увольнения, то этим никого не напугаешь. Больше шести месяцев у нас редко кто из мастеров задерживается. Большинство до второй получки не дотягивают. Получат деньги на бензин и уходят. Благо за воротами толпами на очереди стоят. У начальника две общих тетради очередников записано, трубку поднял и пожалуйста!
     – Не скоро мы свои денежки увидим,- задумчиво проговорил пожилой Сергей Николаевич.
     - Бычок в тайге делянку взял  под строительство  и ремонт школы. Свой бизнес оформил, трактор и два лесовоза закупил. Лес кругляк уже сейчас сразу китайцам продает, а для отмазки и прикрытия старое здание школы юных техников прикупил.
     Он еще нас подрядит плотницкими делами заниматься, чтоб совсем уж на нас прокатиться. 
     Автошкольную гостиницу приватизировал и гаражную мастерскую к рукам прибрал. Теперь если выточить что по работе, прогнуться нужно, как Вовчик говорит. Вся Российская рыночная политика на этом основана и скоро горб будет лучшей рекомендацией для работодателя.
     Григорий прислушивался к разговорам с все больше нарастающей тоской и тревогой. Неужели и здесь ему не повезет? Нет уж! Хрен с ней, с зарплатой. Раз начисляют, значит когда – то и отдадут. Все лучше работать, чем дома сидеть.
     За это небольшое время он приспособился за день литр бензина сэкономить, а это уже булка хлеба. Да и работа интересная,- неоперившихся юнцов на ноги ставить.
     – Куда все подевались, и Карповича не видать?- спросил он.
     – Карпович после ночного вождения отдыхает. Видно приглянулась, курсанточка,- со смешком пояснил Вовчик,- это у него хобби такое!
     Дверь в мастерской скрипнула и на пороге появилась Валентина Владимировна.
     – Извините мальчики, автобус сломался, пришлось ждать следующего, а как они ходят, сами знаете!   
     Торопливо, суетясь с ключом, она открыла бухгалтерию и, не снимая плаща, стала выдавать приготовленные с вечера путевые листы и бензиновые деньги. 
     – У меня группа из двадцати курсантов и вождение по городу, а денег на бензин дают все меньше и меньше. Попробуй, обучи их с десятью литрами?- Возмутился Вовчик.
     – Денег нет. Если кому не хватит, после обеда подойдете. К этому времени в банке получу.
     – Заранее нельзя все обдумать? Удивился Григорий.
     - А тебе Кузнецов, путевку без разрешения Аркадьевны приказано не выдавать! Сиди и жди, или занимайся теорией с курсантами. 
     – А чем я провинился?
     – Вот этого я не знаю, - слукавила Владимировна, растягивая рот в выражении сочувствия. Когда мастера разошлись, она осмотрелась по сторонам и, нагнувшись, заговорщески прошептала:
     - Шабалов жалобу написал!
     – Ну вот,- подумал Григорий, - первая ласточка с неприятностями. Он вышел на крыльцо и закурил в ожидании, вспоминая вчерашний день.
     Аркадьевна неслышно подъехала на своей белой иномарке, припарковалась на школьной автостоянке и подошла к крыльцу. 
    – Ждем! – вместо приветствия спросила она Григория, проходя мимо.
     – Ждем! – ответил Григорий, направляясь следом за ней в ее кабинет.
     – Вчера до вечера совещание было, поэтому сегодня все ненадолго задержатся,- пояснила она, оправдывая свое опоздание, вставляя ключи в замочную скважину.
     – Так что ж мы делаем Григорий Михайлович! Не успели устроиться, а уже свои порядки устанавливаем? Нам ремонт в школе нужно делать. Видели, какие стены серые? Пристройку намечено пристроить, и вам, преподавателям заработную плату выплачивать.
     Мы уже третий месяц не можем в колею войти, чтобы налоги оплатить, и вам заработную плату выдать. А здесь еще Вы вредительством занимаетесь.
     Мы за каждого курсанта боремся, отвоевывая, можно сказать, у ДОСААФ, а Вы этого не понимаете, не хотите понять и оценить труд всего коллектива! Вам ведь сказал Шабалов, что забыл про вождение и пришел в светлых брюках и, боясь замарать, отказался мыть машину с учетом того, что помоет в следующий раз.
     Надо как – то гибким быть,  порой сдерживать свои эмоции и поступиться самолюбием во имя общего блага. Нам выгодней иметь десяток Шабаловых, чем одного непонятливого мастера. Благо вас за воротами сотни. В общем, делаете выводы и поймите меня правильно. Лично я против Вас ничего не имею, но начальник второго косяка не потерпит.
     Гибким надо быть и помнить, что тот, кто платит, тот и музыку заказывает. Раз курсант заплатил деньги, значит, он во всем прав и нам нужно подстраиваться под него, а не ему под нас! 
     - Александра Аркадьевна! Здесь я с Вами в корне не согласен! Вы все про курсантов говорите, а прежде всего это наши дети, которые кроме специальности жизни учатся! Это у них первые, пробные самостоятельные шаги и от каждого нашего слова и дела, зависит их дальнейшая судьба.
     Если Шабалов возьмет верх над мастером путем наглой провокации и убежденности, что миром правят деньги,- двадцать шесть человек потеряют веру в добро и справедливость. Пусть это наша сегодняшняя действительность, но им жить в будущем! 
     Стук в дверь оборвал их спор, в кабинет вошел Алексей и, не слова не говоря, положил на стол заявление об уходе. 
     – Алексей Анатольевич! Одну минуточку!
     – Все Кузнецов, Вы свободны! Продолжим нашу беседу в следующий раз, а пока делайте выводы, – выставила она Григория за дверь и занялась Алексеем.   
     Угнетенный тяжелыми мыслями Григорий подошел к машине, возле которой нетерпеливо, в ожидании стояло  трое курсантов.
     – Так Шабалов! Ты вчера говорил Аркадьевне, что исправляться придешь! Бери тряпку и вымой машину не только снаружи, но и внутри, - приказал он, придерживая дергнувшись было двух других курсантов.   

     После выяснения отношений взаимной антипатии Григорий с готовностью принимал любые предложенные командировки и почти год приезжал в автошколу только для сдачи отчетных документов. 
     За месяц до техосмотра, чтобы между делом, на месте подготовить машину, его перевели в город и закрепили на ним смешанную группу курсантов всех возрастов. 
     Весна в том году стояла затяжная, холодная и сырая. Плавно и незаметно скрадывая дни, она грозила, минуя лето подобраться к осени, заслоняя солнце тучами, мешая прогреваться ожившей, обеспокоенной земле, с трудом пробиваясь проплешинами хилой, низкорослой зеленью. 
     Григорий вывел из гаража машину и, в ожидании курсантов зашел в кочегарку, все еще поддерживающей тепло в мрачном помещении автошколы.
     Теплые стены большой, оббитой железом печи «голландки», отшлифованные спинами мастеров и курсантов, тускло блестели в свете одинокой, электрической лампочки. 
     Два грязных, обросших пылью окна, распложенных в самом верху помещения, почти не пропускали уличный свет, создавая впечатление мрачного подземелья. 
     Григорий прислонился спиной к горячей печи и тепло, нагревая куртку, постепенно расходилось по всему телу. Расслабившись от тепла, голова закружилась, и появилось легкое ощущение тошноты – первый признак повышенной температуры.
     Уже неделю он переносил болезнь на ногах, стараясь перебороть появившееся недомогание.
     – Что – то приболел я,- пожаловался он кочегару Василию, поворачиваясь к печке грудью, обнимая ее руками.
     – Так сырость кругом. По календарю начало лета, а на дворе начало весны и запросто ноги промочить и простудиться можно. А то я смотрю, ты квелый какой – то. Ты бы не тянул с этим, прицепится что, потом долго не отвяжется.
     – Ничего, в постели разнежишься, надолго скрутит, а так пересилишь недомогание и болезни, как и не бывало. Но к концу дня его состояние ухудшилось, и с трудом подойдя к дому, он зашел в квартиру, разделся и лег в постель, укрывшись двумя теплыми одеялами.   
     Болезнь, словно обрадованная проявившейся слабиной, подступила к нему со всех сторон. Все тело его бросало то в жар, то в холод, поднимая температуру до сорока, кружа потолком и мебелью, обручем сдавливая голову до звона в ушах, материализуя призраки давно ушедших родных и близких, готовых к общению и принятию в свое общество.
     Всю ночь кровать была ареной борьбы, с появляющейся потусторонней силой зовущей его в преисподнюю, пугая жену больным воображением.
     Всю ночь не сомкнула она глаз, прислушиваясь к его стонам и бормотаниям. И только когда в окна стал побиваться белый свет, и исчезла припозднившаяся, нечистая сила, болезнь ненадолго вылезла из постели, пристроившись у изголовья, в ожидании следующей, умопомрачительной ночи. 
     Обеспокоенный своим состоянием, Григорий решил утром пойти к врачу. 
     – Что ж ты так затянул дружок! У тебя двухсторонняя, очаговая пневмония. Такие хрипы с двух сторон, гармошка позавидует! Срочно собирайся и на лечение в стационар без отговорок,- решительно проговорил врач, выписывая направление.
     Собрав необходимое постельное белье, Григорий пришел и постучал в приемную стационара.
     – Входите! – послышался грудной, женский голос. Григорий открыл дверь и вошел в светлое, высокое, просторное помещение с большими окнами, скрытыми наполовину белыми, накрахмаленными шторами.
     За громоздким, квадратным столом сидела симпатичная, чернявенькая медсестра в белом халате, с повязанной белой косынкой на голове.
     Приняв у Григория направление, она кивнула головой в сторону жесткого топчана, прикрытого белой простыню.
     – Присаживайтесь, а я пока насчет мест узнаю.
Она сняла трубку одного из двух телефонов, покрутила жужжащий диск и с минуту прислушивалась к протяжным гудкам.
     – Я сейчас! – предупредила она, вставая с места,  ложа телефонную трубку. Здесь же, под столом она сменила тапочки на туфли, прихватила направление и вышла из кабинета.
     Григорий сменил напряженную позу, устраиваясь удобней на жестком топчане, с интересом осматривая кабинет.
     Сразу, возле двери белели большие медицинские весы. Чуть дальше, над стенкой, отгороженный перегородкой из светло-голубого ситца, расположился раскладной диван, прикрытый белоснежной накидкой, а чуть в стороне, над следующей стеной, блестя лакированной, ореховой текстурой, стоял двухстворчатый платяной шкаф, явно не вписывающийся в стерильно-белую, больничную обстановку.
     Григорий давно не был в медицинских учреждениях  и с интересом рассматривал кабинетный, медицинский интерьер.
     Вскоре в коридоре послышался шум шагов  и в приемную, в сопровождении медсестры, вошла хорошенькая, полноватая женщина в белом халате.
     – На что жалуемся?- привычно начала она, осматривая Григория.
     – Общее недомогание, головные боли, высокая температура,- с нотками смущения, словно оправдываясь, начал Григорий.
     – Откройте рот и скажите «А», - не дослушав, попросила она, затем оттянув веки что – то поискала в краюшках заплывших глаз и застучала пальцами по обнаженной груди и спине. 
     – Глаза слезятся? Насморк есть? Температура большая?- спрашивала  она, хотя все это было ясно без расспросов.
     – Все понятно, грипп! Томарочка! Сделай пациенту укол и отпусти домой! Гриппозные мне в отделении не нужны. А Вам рекомендуется обратиться к участковому врачу, чтобы он назначил лечение и взял под контроль. А тот врач, который Вам дал направление, будет наказан. 
     Она тут же взяла телефон, набрала номер и долго жаловалась кому то на нерадивых терапевтов из поликлиники, которые посылают в стационар инфекционных больных.
     Григорий, не ожидавший такого поворота событий, все еще надеялся, что он чего - то не понял с больной головы, дал  медсестре сделать укол, вышел в коридор и сел на скамью возле двери.
     – Как так! - рассуждал он,- два врача и два мнения. Это же врач! Это не механик, который может ошибиться при определении неисправности.  Это живой человек, у которого нет запасных частей и деталей, без которых  невозможно обойтись!
     Даже механик, будучи не уверен в диагнозе просит совета, а здесь врач просто выставляет за дверь, ни с кем не советуясь. Нет, никуда из больницы он не уйдет, и если ему суждено умереть, то он умрет под этими дверями. Следующей кошмарной ночи он не переживет!   
     Приняв окончательное решение, он сдвинул две скамейки в дальний угол, лег на них, пристроив под голову сумку с вещами.
     В коридоре было прохладно. Жесткие доски скамеек, выискивая отдельные, выступающие косточки вдавливали их в тело, причиняя нестерпимую, ноющую боль, сливающуюся с головной болью. Все тело превратилось в непослушную, ватную куклу.
     Григорий долго вертелся, подталкивая под себя полы болоньевой курточки, пока потолок ни пришел в движение и перед глазами замелькали чертики в белых халатах, то смеясь, то грозно требуя открыть рот, держа наготове шприц с огромной иглой.
     – Уйди! Уйди нечистая сила,- слабо отбивался он от рук медсестры и стоящей рядом докторши.
     – Вставай! Тебе же русским языком сказано идти домой!
     Григорий пришел в себя, глядя на них как на приведения.
     – Не нужно мне домой, я здесь умирать буду!    
     Убедившись, что с ним не справиться, они оставили его в покое, позвонив на скорую помощь, чтобы отправить в инфекцию. 
    
– Надо же, такого тяжелого больного пневмонией в инфекция привезли!
     Вы что, совсем с ума сошли! - Ругалась в телефонную трубку дежурная врач по инфекционному отделению, - мало ему своей заразы, так он еще чужую подцепит!
     Наругавшись, и выслушав оправдание, она положила трубку и повернулась к Григорию.
     – Ладно! Что ни будь придумаем. Есть у нас одна чистая палата, потом уже окончательно определимся. Сегодня пятница, а за ней два выходных начальства не будет, и решать вопрос по существу будет некому, пошли потихоньку,- тронула она за локоть Григория и повела за собой. 
     Его небольшая, на две кровати комнатка была с дверью, ведущей в ванную комнату с топчаном и шлангом для дезинфекции, совмещенную с туалетом.
     Подошедшая сестричка помогла расстелить постель, и Григорий с удовольствием улегся на кровать,  укрывшись двумя одеялами.
     После нескольких уколов и таблеток куда – то подевалась боль, уступая место легкой невесомости пришедшего сна, через каждые четыре часа его тревожили уколами и заставляли глотать по пол жмени таблеток.  Голова уже не болела, глаза не слезились и через день он мог свободно читать принесенную, с собой, книгу.
     О том, что закончились спокойные выходные дни, стало понятно по частому стуку входной двери и шуму обслуживающего персонала. В соседнюю ванную комнату то и дело заходили технички с ведрами, со звоном и шумом наполняя их водой, тут же разводя хлоркой, распространяя едкий запах, проникающий через дверные щели в комнату.   
     – Мне бы позвонить на работу,- умоляюще попросил Григорий подошедшую медсестру. 
     – У нас по отделению больным совсем ходить запрещается, а городской телефон только в приемной, на первом этаже. Будет обход, попросите заведующую, может и разрешит. А за самовольство нам всем влетит. Могут даже с работы снять!
     После медсестры зашла пожилая техничка с ведром,  и влажной тряпкой стала протирать подоконник, окно и кровать, с шумом передвигая ведро, прополаскивая и выжимая серую, потрепанную тряпку.
     – А когда у вас обход? – с беспокойством спросил Григорий.
     – У Вас не знаю, а у нас с десяти до шестнадцати,- с юмором проинформировала она, переходя в смежную, ванную комнату.
     Обход начался после обеда.
     В сопровождении медсестры в палату вошла худенькая женщина с невыразительным, бледным лицом и подкрашенными, чуть на выкат круглыми глазами, делающими ее похожей на инопланетянку из раздела фантастики.
     Тоненькие ножки в туфлях на высоком каблуке и длинные пальцы, с крашенными, перламутровой краской, ногтями, выступающие из рукавов халата, дополняли фантастическую картинку.
     Безупречно белый халат, с двумя большими карманами и широким поясом, а так же висевший на груди тонометр, требовали уважительного отношения, указывая на благородство и образованность.
     – Ну как дела?- спросила она низким, равнодушным голосом.
     – Намного лучше, спасибо! – искренне поблагодарил Григорий, свешивая ноги с кровати.
     – Встаньте и снимите рубашку! 
     Григорий встал, снял рубашку и начал поворачиваться то грудью, то спиной подчиняясь указаниям, подставляя голое тело холодному, тыкающему металлу.
     – А как от вас позвонить на работу, да и дома уже заволновались? – спросил он, рассчитывая на взаимопонимание.
     – Никак! Из палаты выходить запрещено. Это инфекционное отделение и лежат, в основном, дети.
Вы вообще здесь как исключение и ведите себя пристойно, - тоном, не терпящим возражений, произнесла она, закрывая за собой дверь. 
     Через несколько минут, после обхода, в палату вошла уже знакомая техничка с матрасом и стопкой постельного белья и стала приводить в порядок рядом стоящую кровать. 
     – Мальчишку подселяют к Вам. Беда, какой не угамонный. С дизентерией поступил, а пока лежал, тайком окошко открывал и простудился. От дизентерии вылечили, а теперь легкие лечить надо, - с участием жаловалась она, расстилая постель.
     – Вдвоем и Вам веселей, и он под приглядом.
Через несколько минут она уже входила с чернявеньким, вихрастым мальчишкой лет девяти.
     Худенький, с круглым личиком, выражающим недоверие и настороженность, он робко вошел в палату подталкиваемый техничкой. Карие глазенки с беспокойным интересом рассматривали комнату, перебегая с одного предмета на другой, подолгу, с любопытством останавливаясь на Григории.
     – Проходи Коленька, не бойся, дядя хороший, не обидит, - успокаивала она мальчишку, прижимающего к груди плюшевую, рыжую собачку, словно заранее предупреждая, что это у него самое дорогое, и он никому ни за что ее не отдаст. 
     Подойдя к своей кровати, он быстро и проворно забрался на нее и сел, свесив ноги в коричневых ботиночках, усадив собаченку рядом с собой, подтягивая двумя руками сползающие шаровары. 
     – Не бойся глупенькая, ничего страшного нет, - успокаивающе погладил он ее по спине, когда дверь за техничкой закрылась. 
     – А я уже больше месяца болею,- проинформировал он, качнув ножками в ожидании реакции взрослого, незнакомого дяди. 
     – Что ж ты так задержался?- поддержал разговор Григорий, - я всего несколько дней, а уже домой хочу.
     - Я тоже домой хочу, давно Веерку не видел, да там папа пьяный дерется. Как ударил меня по голове поленом, аж кость проломил.
     Он соскочил с кровати и подбежал к Григорию, склонив головку ему на колени. Весь затылок от макушки до самой шеи был разделен надвое широким, багровым шрамом, проросшим коротенькими, темными волосиками.
     – За что он тебя так?- удивился Григорий, уже по другому, с щемящей жалостью смотря на мальчишку, представляя как полено обрушивается на его детскую голову и легкий озноб пробежал по всему телу.
     – Папа с мамой пьяные дрались, а я хотел их разборонить, вот папа и ударил меня тем, что под руку попалось. Меня баба Маша пять километров до станции на велосипеде везла и на поезде в город отправила. После больницы в интернат привезли. Хотели в детский дом, да там мест не было. 
     Окончательно освоившись, он взобрался на кровать, подпрыгнул два раза рядом с собачкой, отчего та упала на бок и, качнувшись несколько раз, спрыгнул, схватил ее за лапу и, подбежав к окну, посадил на широкий, выкрашенный под слоновую кость, подоконник.
     – Сиди тихо! – сурово приказал он и вновь забрался на свою кровать, сбивая ботинками расстеленное одеяло.
     – А тебе уколы делают? 
     - Делают! Целых шесть!
       - Ого, так много! А мне всего один, и то я кричу как резаный. Не люблю уколов. Хорошо таблетки, можно глотать, а можно выкинуть. 
     – Вот поэтому ты и лежишь в больнице так долго. Уколы и таблетки дают, чтобы плохие микробы убить и не болеть!  А то так и не вылечишься.
     – А я не хочу вылечиваться, теперь в школе каникулы, интернат закрыт и меня домой отправят. Папа напьется, снова драться будет. 
     – А он что, часто пьет?
     – Часто! Раньше, кода работа была он не пил. Он на тракторе работал, всегда первым был! И мама тоже не пила, она в детском садике кашу варила. Потом работы не стало и почти все из села в город уехали.
     Дядя Коля тоже уехал в большой город, а там людей много, жить негде и они назад приехали.
     Нюрка у них такая воображала, в джинсах ходит и косичку вокруг головы наматывает. А Веерка еще маленькая, ей у бабушки хорошо, она у нее молоко пьет и оладушки кушает. Я бы тоже у бабушки жил, но папа не разрешает, а бабушка говорит, что я непоседа, что у меня шило в заднице.
     Папа, когда не пьет, тогда он хороший, мы с ним вместе на рыбалку ходим.
     Меня один раз вот такая щука чуть в озеро ни утащила,- раскинул он рученками во всю ширь, - хорошо папа рядом был. Мы ее вдвоем кое - как вытащили и мама вечером котлет нажарила. Много вышло, всем хватило. Я даже бабушке и Веерке по две штуки отнес.
     Мама, когда выпьет, доброй становится, все плачет и плачет, а когда не пьет злая, все говорит
     – Чем я вас кормить буду? 
     - А чо нас кормить! Картошки много, капуста с помидорами есть, ешь - ни хочу! – по  взрослому рассуждал он, - да и рыбки когда - никогда мы с папой поймаем, все разносолье! 
     Плохо стали жить, когда папа тележку сделал. Из мотоцикла два колеса прикрутил к корыту, и они вдвоем с мамкой на станцию воровать уголь ездят. Привезут и продают пенсионерам, чтобы на хлеб заработать, а сами сахар покупают, и самогон из картошки варят. Говорят, чтобы жизнь краше была, а разве это краше, когда после песен драться начинают.  Все мамка своим плачем папу из себя выводит.
     Раньше они только зимой в санки впрягались, а потом только тележку сделали.
     Я им раз колеса гвоздем попротыкал, меня папа так побил, что я три дня пролежал и не улицу не выходил. Петька с Вовкой совсем извелись меня ожидаючи. Мы  вчетвером в войнуху играем. С нами еще Клавка хороводится. Она хоть и девчонка, но почти как я по заборам и разным дыркам лазит.
     У нас жуть, сколько домов заброшенных. Ближние потихоньку на дрова разбирают, а в дальних мы баталии устраиваем. Зимой только плохо валенок нет, а в башмаках ноги враз промерзают. Мне мамка вместо телогрейки шерстяной пиджак сшила из своего старого жакета, а с ногами беда! 
     Он поднял обе ноги, внимательно рассматривая их.      
     - А эти ботиночки мне в интернате выдали. Две рубашки дали и еще много чево. И мальчишки там не сильно дерутся. Я все вытерплю, меня лишь бы по затылку не били, голова еще не зажила,- протянул он ручёнку и потрогал шрам на голове.
     – Пока баба Маша на станцию везла, два раза в лужу с велосипеда уронила, вот и заживает плохо.
     Он вновь соскочил с кровати и подошел к двери, ведущей в ванную.
     – А это что за дверь? Можно я посмотрю?
     Не дожидаясь разрешения, он приоткрыл дверь, просунул головку, а потом весь исчез в проеме, оставив дверь приоткрытой для спасительного отступления.
     – Ух, ты! Вот это да! – доносился из ванной детский, восторженный голосок. Его богатое воображение находило удивительное даже в самых обыденных, простых вещах. 
     – Смотри, какая ванна глубокая, в ней и утонуть можно. А шланг, какой длинный, как змея  кольцами свернулся, так и смотрит, как бы ужалить. 
     В палату вошла медсестра, неся на подносе шприцы, разложенные на марлевой подстилке.
     – Коленька! На укол! – требовательно позвала она, ложа поднос на табуретку, выдавливая из шприца воздух и пропитывая спиртом кусочек ваты. 
     Коля выглянул в проем, не спеша выполнять указание, с состраданием наблюдая, как Григорий стягивает трико готовясь уколоться.
     – Вам назначено новое лекарство, так что будем колоть один раз в день вместе с Коленькой, - проинформировала она, сделав укол Григорию и беря шприц для Коленьки. 
     Убедившись, что пришла его очередь, Коля обреченно подошел к койке и, стащив шаровары, оголил попу.
     Как только медсестра прикоснулась к телу ваткой, громкий, животный крик переполошил всю больницу. Все его тело напряженно сжалось в комочек, словно перед стартом или неотвратимым злом.
     Опытная медсестра ткнула в ягодницу пальцем, имитируя ожидаемый укол, крик прекратился, обманутое тело расслабилось и в этот момент она безболезненно ввела иглу в расслабленную мышцу замолчавшего мальчика. 
     – И зачем кричать! Подумаешь, комарик укусил, - ласково проговорила она, поправляя на нем трусики и шаровары, – будешь окошко открывать, и до школы не вылечишься, и еще больше уколов врач назначит, - пугала она его. 
     У Коли на самом деле где – то было шило. Он ни на минуту не мог посидеть на месте, таская своего Рекса по комнатам, засыпая различными вопросами Григория, склоняя его к своим мальчишеским играм.
      Глядя на него Григорий с горечью вспоминал своего сына, которого вынужден был оставить, с бывшей женой много лет тому назад и,  как к родному, все больше привязывался к сообразительному мальчишке, балуя и потакая во всем возможном, читая вслух  и рассказывая  интересные, жизненные истории.
     На четвертый день, после того, как заменили уколы, Григорий взял в руки книгу, но читать не смог.
     От небольшого напряжения вдруг стали слезиться глаза и буквы, наезжая друг на дружку, сливаясь в сплошной поток, превращались в длинную, сплошную ленту.
     Приняв недомогание за минутную слабость, Григорий не придал этому особого значения, но к вечеру его состояние  ухудшилось.
     Тело становилось ватным, появилась головная боль, а дрожавшие ноги отказывались подчиняться. Его вновь стало бросать то в жар, то в холод. С трудом просматривающийся потолок съезжал то в одну, то в другую сторону, а то и вовсе плыл по кругу в свете светлой, полнолунной ночи.
     Из дверей ванной комнаты стали выплывать полупрозрачные призраки, кружа вокруг него, присаживаясь на Колину кровать задумчиво скрестив костлявые руки.
     Позвать дежурного врача или медсестру не было никакой возможности, поскольку ходить по коридору категорически запрещалось, а докричаться до медперсонала, находящегося где – то на середине, означала разбудить не только Колю, но и напугать всех больных отделения.
     В ярости от собственного бессилия и халатного отношения к больным он беспокойно ворочался на кровати, комкая мокрую простынь съезжающую к его ногам, пока ни забылся тяжелым, кошмарным сном. 
     Утром, не дожидаясь обхода истекая потом от слабости, он завернулся в одеяло, вышел в коридор и пошел в кабинет врача.
     – Вы врачи или коновалы?- с ходу входя в кабинет начал он, с ненавистью смотря в лицо изумленной докторши, периодически открывающей рот, не в силах вымолвить ни слова в порыве сильнейшего возмущения от нарушения дисциплины и неслыханной наглости.
      - Если Вы меняете назначение дежурного врача, то хотя бы имейте совесть и профессиональную этику проконтролировать свое назначение, чтобы убедиться в правильности своего решения!
     Как Вы детей лечите, если взрослого залечили, чуть ли ни до смерти? Сегодня же вызывайте скорую помощь, или я сам уйду в терапевтическое отделение,- не дав опомниться доктору, выговорился Григорий и вернулся в палату собирать вещи.
     Бедный Коленька знал, что по коридору ходить нельзя, слышал разговор на повышенных тонах, с сожалением смотрел на взволнованного Григория, собирающего постельное белье и вещи, сам не менее взволнованный чувствуя потерю ставшего близким и родным, человека.
     Молча пристроившись на уголок кровати, свесив ноги, крепко прижимая к груди плюшевого собаченку, он с тоской и горечью наблюдал за происходящим. 
     Григорий сложил вещи в сумку и присел к нему на кровать.
     – Ты не горюй Коленька! Все образуется, все будет хорошо. Я тебя навещать буду и в гости в интернат к тебе приходить - лады! 
     - Лады! – Коленька прижался к нему всем телом, обнимая свободной рукой за талию, - ты, пожалуйста, возьми моего Рекса и не смотри, что он грязный, его покупать и лапку зашить, он как новенький будет. 
     Он усадил зашарканную собачку на колени Григорию, взял за переднюю лапку, внимательно рассматривая надорванное место слезящимися глазами.   
     - Что ж ты раньше ни показал? Мы бы иголку с ниткой нашли и пришили,- со спазмами в горле, тронутый добротой  и любовью проговорил изумленный Григорий.
     – Это еще Веерка ему лапку надорвала, а потом уже я немножко.
     – Вот видишь! Это тебе память о сестренке, а памятную вещь дарить нельзя, примета плохая. Так что Рекс пусть с тобой останется, а иначе кто тебя охранять будет? А от меня вот тебе на память,- Григорий вынул из сумки книгу и передал Коли.
     – Книга взрослая, но у меня больше ничего  подходящего нет. Научишься хорошо читать – прочитаешь. 
     – Я прочитаю! – повеселел Коля, принимая подарок, - ты только приезжай ко мне, ладно!
     – Обязательно приеду! – искренне пообещал Григорий, полностью уверенный в своих словах, обнимая за худенькие плечи мальчонку.

     В приемной терапии его уже ждали.
     – Бунтовщик пгиехал, - встретил его пожилой врач среднего роста с чисто русской фамилией Иванов, и мясистым носом, свешивающимся почти до верхней губы, выдавая еврейскую национальность.
     – Говогят сильно потеем догогой?
     – Да! Особенно в последнее время – ответил Григорий, делая вид, что не понял намека.
     – Газдевайся, послушаем, темпегатугу помегяем и если нет, домой пойдешь. С местами у нас напгяженка. 
     Григорий разделся, дал себя послушать и обследовать. Пристроив под мышку градусник, он присел на топчан, а Иванов, в ожидании, расселся на диване.
     – Ну что тебе в инфекции не лежалось? Больше недели пгобыл, но и добил бы уже до конца.
     – Так у меня не грипп, у меня пневмония, а с пневмонией в терапии лежат.
     – Я смтгю ты ггамотный субчик. По моему куда положили, там и лежи! А ну дай ггадусник. Да! Есть темпегатугка. Офогми в пятую палату,- кивнул он медсестре и, убрав градусник в карман, неимоверно сутулясь, вышел из приемной.
     В пятой семиместной палате находилось на лечении пять человек.
     Григорий перезнакомился со всеми и, определившись с кроватью, устроился возле окна, заправляя старый, сбитый матрас, с ржавыми разводами, своими простынями, впихивая в одну наволочку по две подушки, руководствуясь подсказкой соседей. Через некоторое время пришла медсестра, сделала укол и поставила капельницу. 
     – Ну вот,- подумал Григорий,- здесь и лечение другое, и пообщаться есть с кем, и ходить можно без особых ограничений и телевизор посмотреть. Тут ему пришла мысль о Коле, и душа сжалась в комок от бессильной жалости.
     – Как он один в двух комнатах? Ведь одному мальчишке  страшно ночью. Да и днем нужно чем – то заниматься.
     На следующий день, обходя больных Иванов задержался у Григория.
     – С сегдечком у тебя не погядок, стенокагдийка пгослушивается. Я тебе напгавление выписал на завтра к  кагдиологу, но ты не ходи. Пойдешь послезавтга, когда еще одну капельницу пгокапаешь.
     После трех дней лечения Григорий заметил, что небольшая температура исчезающая днем, появляется каждый вечер.
     Проанализировав положение, и проконсультировавшись с медсестрами, он убедился, что ему вводят лекарство, назначенное еще в инфекции.
     Поразмыслив, наученный горьким опытом, он решил проигнорировать предвзятое, к нему, отношение, выраженное запахом обильно выделяемого пота, и обсудить назначенное лечение с лечащим врачом.
     Не дождавшись обхода, он пошел в ординаторскую.   
     - Да! Войдите! – услышал он голос Иванова и вошел в кабинет. Иванов сидел за столом, с  бумагами, и смотрел телевизор, стоящий в углу на специальной подставке.   
     - Что еще? – спросил он, поворачиваясь и в упор, смотря на Григория.
     – Дело в том, что у меня уже три дня не проходит температура, возможно назначенное лекарство мне не идет. Мне раньше вот это помогало, - подал он бумажку с записанным названием, ранее назначенным дежурным врачом в инфекции.
     – Пойдем! – решительно встал недовольный Иванов. Сильно сутулясь, отчего спина выгнулась горбом, он привычно зашагал в процедурный кабинет.
     – Замените ему пгописанное лекагство вот на это,- подал он бумажку процедурной сестре, - и делайте ему уколы на физгаствоге. 
     Так же горбатясь, он подошел к двери, приостановился, и, не оборачиваясь, подняв указательный палец вверх, повторил еще раз
     - На физгаствоге я сказал!

     В больнице Григорий пролечился больше месяца, и когда вышел,  лето уже вступило в полную силу.
     Деревья, пройдя неблагоприятную пору цветения, облагораживались еще не созревшими плодами, подманивающими разноцветных бабочек заботившихся о своем потомстве порождая гусениц, опутывающих приватизированные участки дерева густой паутиной.   
     Неширокие обочины асфальтной дороги были сплошь усеяны бело – розовыми цветами придорожного клевера, с ярким, желтым цветом распустившихся одуванчиков, которые ежеминутно проверялись на сладкий нектар трудолюбивыми пчелами, с жужжанием перелетающими с цветка на цветок. 
     Во время лечения в больнице он редко выходил на улицу, и теперь его голова кружилась от свежего, опьяняющего воздуха.
     Не спеша, пройдя около пятидесяти метров, Григорий почувствовал, что входит в зону разряженной атмосферы.
     – Нехватка воздуха, тяжелое дыхание давало сбой всему организму. Озадаченное сердце, забившись в два раза быстрее, компенсируя недостачу кислорода, иногда вдруг останавливалось, словно сомневаясь в правильности выбранного решения, то вдруг спохватившись, с пробуксовкой вновь начинало учащенно биться, входя в режим выбранного ритма. Пришлось останавливаться, чтобы успокоить дыхание.
     Так, отдыхая через каждые пятьдесят метров, успокаивая себя тем, что это нормальное состояние реабилитационного времени после тяжелой болезни, он подошел к своему дому.
     Зайти на второй этаж оказалось тоже не просто и, войдя в квартиру,  в изнеможении опустился на диван, ловя  воздух как рыба, выброшенная на берег.
     Днем вроде бы дыхание нормализовалось, но к вечеру, стоило только пройти по квартире пару шагов, как вокруг него исчезал кислород, образуя вакуумное пространство перехватывающее дыхание. В груди появлялась жгучая, нестерпимая боль сдавливающая сердце, ограничивая любые движения.
     Пересиливая недуг, он стал потихоньку двигаться по комнате, посматривая на часы в ожидании жены, готовый преподнести себя в качестве сюрприза.
    Она постоянно с ним не живет, но приходит каждый день, частенько оставаясь на ночь, а в его отсутствии кормит кота и поливает цветы. Другой раз и он к ней приходит помочь по хозяйству, оставаясь на ночь, но вместе жить им не позволяет жилплощадь.
     У него комнатушка на шестнадцать квадратов на одного, и у нее столько же в другом доме на пятом этаже на двоих с сыном.
     Познакомились они шесть лет назад, когда он помог ей перевезти с поля картошку.
     Вначале приходила как подруга, иногда оставаясь на ночь, пока сын у бабушки. Потом, когда  запустила его остановившееся сердце искусным дыханием и массажем, он переписал на нее  все свое имущество, и они стали вести общее хозяйство, живя одной семьей в разных квартирах, не смотря на тринадцати летнюю разницу в возрасте, а потом и расписались.   
     Жена вошла в комнату и, увидев его, обрадовалась его возвращению. 
     В последнее время в больницу часто поступали больные с отравлением и расстройством желудка, заполняя терапевтическое отделение, ограниченное, на всякий случай, карантином, и они не виделись более двух недель. У обеих за это время накопилось много новостей и присев на диван, они по очереди делились ими, стараясь, не перебивать друг друга, а внимательно выслушав, самому высказать наболевшее.
     После разговора о сыне, которого поставили на учет для службы в армии, Григорий затронул больную для него тему о Коленьке.
     – Знаешь! Такой чудесный, умный мальчишка нам бы совсем не помешал. Я обещал навещать его, но с этой больницей прошло уже больше месяца, и выходит, что я не сдержал своего слова. Он ведь этого не знает! Да и лапку Рексу зашить нужно, а то он ее совсем оторвет. 
     - Слушай Гриша! Ты когда в последний раз колбасу ел? 
     - Не помню, кажется на новый год. 
     - А за последние три года мы тебе что ни будь купили?      
     - Да шарфик! 
     - Вот! И это притом, что у тебя нет брюк на выход, и рубашки всего две, я уже не говорю о мелочах.
     Ребенок, это тебе не котенок и не собаченка, которые, кстати, тоже ухода требуют. Его своими объедками кормить не будешь, ему витамины для роста нужны и тряпки каждый год новые.
     Теперь жизнь такая, что наперед ничего загадывать нельзя, да она к лучшему и не светит. Лес воровать ты не сможешь, а другой денежной работы, в нашем периферийном городке не предвидится.
  Или ты хочешь, чтобы он вместе с нами с воды на хлеб перебивался? Привяжется он к тебе, что делать будешь? Он и так немало натерпелся.
     Может, найдутся люди с большим достатком, а мы его только озлобим. Любить его нужно, а не себя и свои амбиции. Ты лучше Андреевы игрушки в интернат снеси, да килограмма два конфет купи, но не говори, что это одному Коленьке, пусть разделят на всех. А то, что между вами было из его детской памяти быстро уйдет.
0     Даст Бог у нас, что к лучшему изменится в материальном отношении, тебе, наконец, достойную заработную плату начнут давать, тогда и подумать можно.
     На следующий день Григорий вышел на работу на час раньше обычного времени.
     Дорога по сокращенке, через железнодорожный переезд и овраги, когда то привлекавшая к себе чем - то вроде спортивного интереса, на сегодняшний день оказалась трудно преодолимым препятствием.
     Каждый небольшой бугорок, едва заметный глазу, и тот старался отнять частицу дыхания, а железнодорожная насыпь совсем отняла его, заставив присесть на рельсы, чтобы успокоиться.
     На работу он все ж таки опоздал и мастера, получив путевки, уже разъехались по своим маршрутам.
     – Ну что, Михалыч! Как здоровье? – с участием и пониманием встретила его Аркадьевна.
     – Кое - как дошел, - пожаловался он, - после болезни как кто на половину легкие урезал, дыхание забивает до невозможности.
     – Так долечиваться надо! 
     - Куда уж долечиваться, Итак полтора месяца в больнице провалялся. Кстати, у нас за это время деньги выдавали? 
     - Авансировали незначительной суммой. Денег нет. Все дорожает. Бензин почти в полтора раза в цене поднялся, а еще стройку затеяли и, вдобавок ко всему, начальника в милицию забрали. Уже около месяца его нет. Нами, теперь, Татьяна Михайловна руководит, сходи, может, что и выкроит.
     – А за что начальника взяли?
     – Не знаю, выедет, расскажет.
     – А как моя машина, как моя группа экзамены сдала?
     – На машину другого мастера приняли, а с группой что сделается? Сдала как все! Ты выздоравливай, у нас твой адрес записан, как кто уволится – вызовем. А трудовую свою можешь сейчас забрать, можешь оставить, никуда она не денется. 
     С неприятным осадком и ноющей тоской Григорий вышел из кабинета и направился в бухгалтерию.
     – Кто пришел! – театрально хлопнула ладошками Валентина  Владимировна, делая добрым лицо растягивающейся улыбкой, прикрывая безбровые, карие глазки, еще ярче вырисовывая выступающие веснушки.
     – Как здоровье, как самочувствие?
     – Ничего, живой, спасибо! Говорят, аванс давали?   
     - Давали понемножку, но ведомость у Татьяны Михайловны, а она в налоговую уехала.
Совсем налогами задавили, никакой жизни нет. Как только новая группа набирается, сразу налоговая приезжает с проверкой.
     Аркадьевна про начальника говорила?
     –  Говорила, а за что взяли? 
     - Толи воровали что – то, то ли ворованное сбывали, я в это не вникала, да оно мне и не нужно. Меньше знаешь, крепче спишь! Михайловна все к своим рукам прибрала, крутится теперь как белка в колесе. Раньше вдвоем с начальником легче было, - вздохнув, посочувствовала она, - но ничего, у него денег много, откупится.
     А на твою машину уже другого мастера приняли. Так, что ты теперь безлошадный. Но это ничего, это поправимо, заработную плату полтора года не выдают, а на одних авансах люди долго не задерживаются. Через неделю, другую  место освободится, - вздохнула она, принимаясь перелаживать бумаги, напуская на себя озабоченный, деловой вид.
     Григорий вышел на крыльцо и закурил, обдумывая полученную информацию.
     То, что начальник занимался нелегальным бизнесом, знали  все, а вот чтобы с большими деньгами попасть за решетку, - это умудриться надо! Видно пожалел, не поделился с кем - то. Видно жаба задавила, а жадность фраера губит. Теперь в тройне придется раскошелиться, - и на взятки, и на содержание сокамерников, и на адвоката. 
     На школьную автостоянку вырулила белая иномарка и из нее вышла Татьяна Михайловна, удивляя маленьким росточком, увеличивающим в размерах ее машину. Не обращая никакого внимания на Григория, она процокала каблучками мимо него, открыла дверь, и исчезла в проеме. 
     Бросив недокуренную сигарету, Григорий понуро пошел следом.
     – Денег нет, и не будет! – сразу же без предисловий объявила размалеванная пичужка, смотря на  Григория наглыми, серыми глазами, выразительно тряхнув незнайкиным чубчиком.
     – Так говорят, аванс давали!
     – Давали! Но я уже баланс подбила и ведомости закрыла. Заходи! Узнавай! Будут деньги – получишь, но на ближайшее время не рассчитывай,- строго произнесла она, взбираясь на свое, сделанное по спецзаказу, кресло.
     – Тогда будьте добры, сделайте мне финансовую, отчетную справку по месяцам.
     – Будет время, сделаем! А сейчас не мешайте работать. 
     Григорий вышел из бухгалтерии, прислушиваясь к недовольному голосу Владимировны.
      - Ходят здесь целый день просят и просят, вроде как мы сами деньги печатаем. Сказано, нет, значит, нет!
     Григорий вышел на крыльцо, закурил и ноги, как бы сами собой понесли к школьному гаражу, где возле машины столпились курсанты, изучая материальную часть. Увидев его, Карпович вроде как обрадовался и объявил перерыв.
     – Давненько тебя не было, болел, говорят? – подошел он к Григорию. 
     – Да, легкие застудил в командировках, и сейчас еще  отойти не могу, забивает  дыхание, на второй этаж с трудом поднимаюсь, а на пятый хоть скорую помощь вызывай.
     - Так у тебя на втором этаже комната, там и живи! И курить бросай, а то дымишь как паровоз. Я уже пять лет не курю и кашель, по утрам, куда то делся, и дыхание как у молодого, хоть сейчас на стометровку. Рекорда, конечно, не поставлю, но и в хвосте плестись не буду.
     - Как сейчас бросишь, когда сплошные неприятности и все на нервах. Ни здоровья, ни работы. Уже совесть замучила на шее у жены сидеть. Кусок поперек горла становится.
     Раньше хоть и денег не видел, но работал, и надежда была, а теперь и этого нет. Кстати, начальника за лес взяли? 
     - Нет! Если за лес брать, то у нас полгорода повязано, начиная с самого верха. Слухи разные ходят, но я в них особо не верю, хотя нет дыма без огня, придет время, узнаем. Такие, как он, не тонут,- убежденно проговорил Карпович, бросая беглый взгляд на курсантов.
     – Все! Бросаю курить! – сплюнув и выбросив выкуренную папиросу, объявил Григорий. 
     Капович недоверчиво посмотрел на него.
     – Ну – ну, посмотрим! – и пошел к машине продолжать занятия.
     Григорий понаблюдал несколько минут за курсантами с ноющей болью отчуждения и пошел на дорогу.
     Домой идти не хотелось и, немного подумав, он взял направление к гаражу, в котором всегда находилась работа, то в машине, что - то посмотреть, то черенок выстрогать, то топорище сделать. Любая работа требует сосредоточенности, и всякие неприятности и сомнения, тревожащие душу, отходят на второй план, притупляя любую боль.
     Мимо его на небольшой скорости проехало желтое такси, прошуршав резиной по клейкому асфальту с неслышной работой двигателя.
     – Могут япошки делать! – С завистью посмотрел вслед Григорий, перекладывая мысли на свою «Ласточку».
     Он когда – то тоже пытался таксавать, но расход бензина такой, что прибыль может только сниться. На первый взгляд что – то вроде и заработаешь, а заправишься, еще и в минусе остаешься.
      - Придется вновь на биржу труда становиться,- подумал он, - там хоть и платят немного, но у него любая копейка лишней не будет.
     Задумавшись, машинально вынув папиросу и разминая табак,  сунул ее в рот, чиркнув спичкой, и остановился, стараясь уловить какую – то ускользающую мысль и в памяти всплыл недоверчивый взгляд Карповича, и его комментарии на решение Григория
    -  Ну – ну!   
    Застыв в нерешительности, Григорий подождал, пока спичка догорит до конца, лизнув огоньком пальцы, вмиг отреагировав острой болью и запахом паленого тела. Острый приступ затянуться табачным дымом был настолько силен, что он почти наяву стал осязать никотиновую горечь во рту, вместе с обильно выделяющейся слюной.
     Оказывается, бросить курить не так просто. Более тридцатилетний стаж легкой, наркотической зависимости просто так не отступит, и долго еще будет мутить разум, не уступая своих позиций.
     Григорий нерешительно вынул пачку, сунул назад неиспользованную папиросу и вновь положил в карман на время принятия более обдуманного решения, - стоит ли бороться с пагубной привычкой, или пойти на поводу у требующего организма?
     Раньше таких вопросов перед ним не возникало. Он всегда знал цену своего слова и никогда не изменял ему, даже если когда что – то и говорилось сгоряча.
     - Сейчас другая жизнь, другое мировоззрение, другие приоритеты,- пытался он найти лазейку для самооправдания своего малодушия, и хоть разок затянуться привычным дымком, что бы потом бросить, и вновь заняться самообманом.
     - А интересно! Насколько хватит у него силы воли в борьбе с собственными желаниями? Нет! Шалишь, мое слово для меня еще кое – что значит! Без проблем в молодости держал, а сейчас тем более нельзя марку терять, - боролся он сам с собой до самого гаража.
     Что  бы хоть как – то отвлечься от ежесекундной тяги к курению и обмануть организм, он нашел в подвесном шкафчике два черствых, черных сухаря, раздробил его на мелкие кусочки,  бросая по одному в рот, гоняя во рту до полного растворения.
     Этот отвлекающий маневр оказался для Григория эффективным средством.
     Горьковатый вкус табачного дыма, сочетаясь с горечью черствого сухаря, обманывал подсознание. В глубине души ему льстило, что он сумел перебороть себя и не пойти на поводу собственной прихоти. 
     Знать еще есть порох в пороховице! – с удовлетворением думал он после каждого часа победы над собой.
     Задержавшись в гараже, провозившись со спущенным колесом, Григорий вспомнил, что обещал помочь жене по хозяйству, и пошел к ее дому.
     Погода стояла чудесная. Легкий, летний ветерок обдавал приятной прохладой, шевеля выпушенными поверх брюк  полами рубашки, лаская приятным прикосновением потное тело, то улетая куда – то, доставляя радость кому – то другому, то вновь возвращался, словно извиняясь, надувая рубашку и игриво перебирая мягкими колечками курчавого волоса. И хотя голод подталкивал вперед, входить в подъезд и подниматься по крутой лестнице, было страшновато. 
Еще не ступив на ступеньку, сердце уже заранее начало учащенно биться.
     С трудом поднявшись на второй этаж,  он остановился, склонившись на перила, и долго не мог унять дыхание, с тревогой поглядывая наверх, мысленно подсчитывая ступеньки маршевых лестниц.
     На пятом этаже дыхание окончательно покинуло его, не на шутку перепугав жену, срочно вызвавшую скорую помощь.
     - По видимому Ваши проблемы с легкими усугубились, переходя в стадию развития астмы, и Вам следует лечь в больницу для обследования и лечения,- сделала заключение врач скорой помощи, наблюдая за медсестрой, набирающей в шприц рекомендованное ею лекарство. 
     Еще около месяца Григорию пришлось пролечиться в больнице, а потом еще два находиться на бюллетене, вплоть до самой комиссии по определению инвалидности. 

     Узкое, полутемное помещение правого крыла поликлиники, освещенное одним светильником дневного света, до отказа было наполнено людьми разных возрастов и категорий, сидящих и стоящих вдоль обтертых стен в ожидании вызова на комиссию лечебно – социальной экспертизы, для подтверждения или определения группы инвалидности больных людей, которая проводилась один раз в три месяца.
     Для этого приезжей комиссией было задействовано три кабинета.
     С трудом пробиваясь сквозь плотную толпу, Григорий нашел нужный с надписью «терапевт», и, приткнувшись за чьей – то спиной, стал ждать своего вызова. 
     Постепенно, к обеду, толпа начала редеть по мере обслуживания больных, утомленных ожиданием и услышав свою фамилию, Григорий по привычке повторил ее, передовая по цепочке, затем спохватившись, неуверенно открыл дверь.
     Каково же было удивление, когда войдя в кабинет, он увидел за столом терапевта – социолога,  своего бывшего, лечащего врача инфекционного отделения, непосредственно приложившей руку к его пошатнувшемуся здоровью.
     С левой стороны, за столом медсестры, сидела незнакомая, пожилая блондинка с короткой стрижкой, приглашая Григория сесть на свободный стул, махнув в его сторону папкой с документами. Пересмотрев материалы, она вынула белый лист, четко отличающийся от остальных серых листов, на котором была сделана выписка из журнала по услугам оказания скорой помощи за последние четыре месяца, затем вынула еще один,  и, положив их на край стола, передала оставшиеся материалы врачу с инфекционной.
     - Н а что жалуемся?- делая вид, что незнакомы, обратилась она к нему, просматривая переданные бумаги, скользя поверхностным взглядом по заполненным бланкам.
     - Проблема с дыханием. Дальше второго этажа подняться не могу, и с сердцем проблемы. На любые физические усилия оно бурно реагирует заодно с дыханием, - то стучит готовое вырваться на свободу, то совсем норовит остановиться, так и работает с перебоями.
     - Третья группа инвалидности,- определила врач с инфекционной, вопросительно посматривая  на пожилую блондинку.
    - Правильно! Правильно! – закивала та головой, предлагая Григорию подождать в коридоре.    
     Потом все наблюдавшие его врачи удивлялись полученной им третьей группой, теряясь в догадках, за что он попал в немилость  Галине Григорьевне.
     - Не приглянулся ты чем – то ей,- качала головой заведующая терапевтическим отделением, просматривая его историю болезни, – ты бы ей какой – ни будь презент, преподнес, чтобы она уделила тебе больше внимания.
     - Так она что, работает не по закону, а по прихоти?
     - Выходит так! В нашей стране сам видишь, какой бардак творится, все законы как дышло, куда повернул, туда и вышло! Да и не законами нынче руководствуются, а приложенными, к нему, знаками внимания.    
     - Что бы дать, нужно что – то иметь,- с горечью заметил Григорий, перебирая в памяти возможные варианты получения дополнительных доходов.
     Ссуду брать,- нужно иметь какой - то залог. Но Григорий, даже в лучшие времена опасался играть с государством в азартные игры, а в настоящее время с частником,- тем более, и пополнить бездомный, непривлекательный контингент питающихся из мусорных баков, у него не было никакого желания.   
     Задумавшись над своими проблемами, Григорий привычно замкнул дверь комнаты на два замка и пошел к выходу.
     На первом этаже, возле дверей обустроенного магазинчика, трое мальчишек лет по десять по взрослому затягиваясь одной сигаретой, пуская ее по кругу, картинно обсуждали просмотренный боевик, размахивая руками и ногами, наглядно показывая полюбившиеся приемчики прожженного мафиози, издавая звуки пистолетных выстрелов.
     В старые добрые времена любой взрослый отобрал бы у них сигарету и, в назидании, надрал бы уши, припугнув родителями. Сейчас, в процветающей демократии, это уже никого не должно волновать, это уже частная жизнь, в которую нельзя вторгаться, дабы не повлиять на формирующийся индивидуальный, детский характер.
     На улице стало понятно, почему для своего времяпровождения мальчишки избрали полутемный коридор.
     Жаркое, полуденное летнее солнце со всей своей силой прогревало потрескавшуюся землю, заждавшуюся обильных, затяжных дождей. Большие и маленькие деревья стояли, не шелохнувшись, а тоненькая струйка дыма, из прачечной котельной, прямым шлейфом уходила ввысь, растворяясь в чистом, голубом небе. 
     Легкая, серая пыль, вырываясь из - под ног, долго не желая оседать, клубилась на грунтовой дороге. Все живое старалось спрятаться в тени от палящих лучей, и  только редкий овод, привлекаемый потным запахом, досаждал своим назойливым жужжанием. Безлюдные гаражные ряды тоже замерли, подчиняясь общему настрою, отдавая жаром раскаленных, металлических ворот.
     Григорий подошел к своим воротам, прикоснувшись к створке, и быстро убрал  обожженную руку.
    - Мужик! Бензин нужен?- выглянул из военной машины прапорщик.
    - Бензин всегда нужен, да рассчитываться нечем.
     - Бери, за полцены отдаю, - решился прапорщик, боясь упустить единственного покупателя.
     - Ну, тогда десять литров можно взять.
     Григорий открыл гараж, вынул из – под защитного козырька заначку неприкосновенного запаса, гарантирующую возвращение, если вдруг кончится бензин, поскольку стрелка датчика всегда держалась около нуля, и передал прапорщику.
     - Десять, это не пять! – радуясь, думал он, принимая десятилитровую емкость.
     - Бери вместе с канистрой,- разрешил  прапорщик и, развернувшись, уехал, оставив после себя зависшую завесу пыли.
     - Вот это подфартило! – радовался Григорий, заливая бензин в бак, – теперь можно попробовать и поработать.
     Заправившись, он мягкой губкой сбил пыль с кузова, завел, прогревая двигатель до устойчивых оборотов, и выехал из гаража.
     Заработать  решил таксуя на короткое плечо, для минимальной затраты топлива.  Он уже такое практиковал год назад, но так и не понял, то – ли был в прибыли, то – ли в убытке? Заработанные деньги быстро расходились по мере их поступления, и вскоре ему не за что было заправиться.
     Работать, по настоящему, не позволяла машина.
Три года назад он избавился от своей старой и приобрел по новей, но Москвич есть Москвич! Машина прожорливая, да и город уже поделен между частными конкурирующими фирмами вытесняя индивидуальных частников.
     Выехав на асфальт, он почувствовал прилив жизненных сил. Теплый ветерок ласково обдувал лицо через ветровое окошко и хорошее настроение от неожиданной удачи с бензином, и вождения послушной машины, с избытком переполняло  радостью, и сам того не замечая он непроизвольно стал напевать душевные мелодии старых песен.
     Вот так бы и ехать далеко – далеко, без остановок, с чистой душой и прекрасным настроением, оставляя позади все беды и невзгоды серой, неприветливой жизни. 
     На остановке, которая являлась конечной, для нескольких маршрутных автобусов, стояло пять человек.
Это была его исходная точка работы и, развернувшись на перекрестке, особо не пыля, подъехал к ним.
     - Желающие до ДК есть по автобусной цене?
     Трое, быстро сориентировавшись, подошли к машине.
     Для Григория этот небольшой участок, всего в три автобусных остановки до центра города и обратно, был единственным, приемлемым маршрутом, не требующим больших затрат.
     Пассажиров на обратный рейс тоже не пришлось долго ждать и он, довольный удачным началом уже прикидывал сумму примерного заработка.
     Развернувшись и высадив пассажиров, поставил машину в пятидесяти метрах от остановки, в ожидании клиентов, стал наблюдать за желтой иномаркой, остановившейся на другой стороне дороги.
     Через некоторое время большая группа молодых и пожилых людей одновременно стала подходить, прячась от палящего солнца под спасительную тень навеса, и Григорий без раздумий подъехал к ним, предлагая свои услуги. Трое молодых парней и одна девушка подошли к машине, раскрывая дверки, усаживаясь на переднее и заднее сидения. В этот момент, почти вплотную подъехала желтая иномарка, и из ее открытого окна высунулось лицо кавказкой национальности.
     - Ты! Козел! Если я тебя здесь еще раз увижу – убью!
Опешивший от такой наглости и оскорбления, потеряв над собой контроль, Григорий выскочил из машины и, не отдавая отчет своим действиям, с силой ткнул кулаком, метя в ненавистные, наглые маленькие усики. 
 Затем рванув дверку на себя, пытался схватить за ворот рубашки и вытащить водителя, но тот, увернувшись, опрокинулся на спину и обеими ногами с силой толкнул Григория в грудь. От удара Григория откинуло к своей машине и, ударившись спиной о торец своей открытой дверки, съехал на землю.
     Не чувствуя боли, стараясь как можно быстрее подняться он развернулся цепляясь за дверку, но от резких движений у него перехватило дыхание, словно кто – то не видимый откачал вокруг него воздух, сжимая в кулак готовое вырваться сердце.
     До сих пор он еще не может понять, почему тот уехал с места происшествия, не воспользовавшись его слабостью. Зато хорошо понял силу своих возможностей.   
    
     Осень серьезно и настойчиво, с присущим ей характером дождей и заморозков, принимала эстафету летнего времени, чтобы передать другому зимнему, завершающему циклу очередного, земного года.
     - Танцуй! – встретила Григория жена прямо у порога, - тебе письмо от твоего сына!
     Это известие словно током прошила его сознание. В душе что – то защемило и сжалось, к горлу подкатил комок, застревая и перехватывая дыхание, глаза предательски заблестели и, опустив их вниз, он осторожно взял конверт, подписанным дорогим, родным корявым почерком.
     Увидев его состояние, жена накинула на плечи куртку и со словами, - я ненадолго – вышла из комнаты.
Григорий с благодарностью прикрыл за ней дверь и взволнованный сел на диван, рассматривая конверт с казенной печатью воинской части.
     - Уже воин! – подумал он, невольно вспоминая последнюю с ним встречу, когда сыну было всего девять лет.
     Милый мальчишка! Уже в то время, отказавшись уехать и жить вместе с ним, настроенный против отъезда своей матерью, всей душой тянулся к Григорию, не желая ничем огорчать его.
     С юмором  и смехом, делился своими детскими проблемами и мечтами, уверенный и счастливый уже тем, что у него, пусть где – то далеко, но все же есть самый дорогой и близкий человек. Он  всегда и все поймет, и на него всегда и во всем можно положиться как на себя самого, потому, что это его любимый родной отец. 
     - Я люблю тебя! – прошептал он, на прощание, беря Григория за руку,- вот возьми! – сунул он в руку Григорию маленький, бумажный комочек и, чтобы скрыть свои чувства, быстро пошел показной, независимой детской походкой, машинально срывая головки цветов из придорожных клумб.
     Григорий долго смотрел ему вслед, с щемящей тоской от сознания вины за неполноценное детство своих детей, и собственного бессилия в не сложившейся жизни. А когда развернул бумажку и увидел самый дорогой  предмет  сына, подаренный ему,- маленький черный рыболовный крючочек, - грудь сдавили невидимые тиски и невыносимая, жгучая боль, разрывая душу и обручем сдавливая голову, постепенно расходилась по всему телу. Не поддаваясь контролю, гримаса отчаяния исказила лицо, а глаза заволокла непроглядная пелена.
     - Я тебя тоже очень сильно люблю сыночек! – шептал он, не замечая окружающих, неосознанно бредя по тропе вдоль железнодорожных путей, оставляя вокзал позади себя. 
     Ноги, передвигаясь сами собой, неожиданно привели к месту первой встречи со своим сыном.
     - Хочешь забирать, забирай! Только с тобой он сам не поедет,- сразу предупредила тогда его бывшая жена.
     - Можешь про меня всю правду рассказать, но только знай, я сделаю с ним все, что захочу, и от твоего поведения зависит его дальнейшая жизнь. Ну ка, подойди ко мне,- позвала она сына, а когда он подошел, приказала
     – Сними штанишки! 
     Мальчишка медленно стал снимать штанишки, смущенно поглядывая на отца.
Григорий не знал, что за этим стоит и чего она хочет, молча, с недоумением наблюдал за происходящим.
     - Теперь нагнись! Ладно, ничего,- провела она рукой по попе,- одевайся. Кстати, это не твой сын!      
     Только тогда дошло до Григория, что это она так наглядно продемонстрировала перед ним силу своего влияния, и отношения к их сыну.
     - Какой ты стервой была, такой и осталась!
     - А ты как собака,- все знаешь, все понимаешь, а сказать не можешь, а скажешь, тебе все равно никто не поверит! Издохнешь под забором со своей честностью!
    
     Находясь под влиянием навеянных мыслей, он еще раз осмотрел конверт, прощупывая со всех сторон, перегнул, убеждаясь в упругости предвещавшей фотографию и, осторожно поддев кончиком ножа, легко прошелся по сгибу, обнажая простые листочки из школьной тетради в клеточку, исписанные крупным, родным почерком. И острая боль, пронизывая сердце, прошлась к центру груди.
     Непослушной рукой он провел по строкам, почти физически ощущая прикосновение к родной руке, которая их писала. В висках застучала пульсирующая жилка, тревожными отзвуками расходясь по всему телу, рука дрогнула и из листочков выпорхнула цветная фотография, упав изображением вниз ему на колени.
     - Родному отцу от сына Сергея,- прочитал он, и  слеза, скатившаяся со щеки, капнула на середину, расходясь кругами по глянцевой поверхности.
     - Я тебя тоже очень люблю! – прошептал Григорий, переворачивая фотографию и душу вновь сдавила  тоска. С фотографии смотрел юноша в армейской форме морского десантника, в лихо  сдвинутом на бок, голубом берете, как две капли воды похожий на него самого в молодые годы.
     - Милый мой мальчишка! – он нежно, несколько раз провел рукой по фотографии и взял один из листов письма,- мне жаль, но ничего для тебя сделать не в силах.
     За всю двулетнюю службу Григорий получил всего несколько писем, но не из – за того, что сын забывал о нем, а потому, что сам редко писал, задерживаясь с ответом.
     Вначале чтение продвигалось медленно, с трудом разбирая буквы сквозь слезную пелену на глазах, подолгу задерживаясь на проскальзывающих, украинских буквах, придающих какой – то особый, ласковый шарм, потом буквы стали обретать смысл и читать стало легче.
     После ухудшения материального положения, и как следствие неуверенности в себе, Григорий стал замечать за собой повышенную чувствительность к малейшим проявлениям доброты, становясь все восприимчивей и сентиментальней к любому положительному поступку. Да и года дают о себе знать. Видно уходящая сила тела ослабляет силу духа и сдает свои позиции другой, всепрощающей уступчивости неприемлемой к созиданию.
     Чуть слышно скрипнула входная дверь и в комнату вошла жена.
     - Успокоился! Ну, что пишет?
     - Пишет, что демобилизуется, просит материально помочь. Хочет на дембель домой в гражданской одежде поехать и у дочери погостить. Она в большом городе живет, а большой город большие деньги любит.
    - Деньги любят все, только где их брать? Ну и что ты решил?
    - Пока ничего. Думаю вот, что предпринять, где достать?
     - Ну вот, родному сыну помочь не можешь, а хотел чужого ребенка с обжитого места стронуть. В автошколе уже два года не работаешь, а расчет еще не получил. Сходи, узнай, может, что и получится.
     - Каждую неделю хожу. Там уже и получать нечего, инфляция наполовину съела. Теперь, наверняка, ждут пока дебет, с кредитом уровняется, чтобы совсем не платить.
     Ходил в милицию, но там сказали, что криминала нет и это обычный предпринимательский прием в рамках закона. Школа частная, а работодатель что захочет, то с рабом и сделает ради прибыли.
     - Прочтешь? – Григорий протянул письмо жене. Жена посмотрела на фотографию, взяла письмо, села на краешек дивана и стала разбирать грамматику из двух языков, с трудом связывая и осмысливая прочитанные украинские слова.
     - Любит он тебя! Каждое слово любовью пропитано, ни то, что мой оболтус. Напишет две строчки, и то кроме «вышли» других слов не знает. Конечно, надо помочь, а чем поможешь? На воротнички и сигареты и то с трудом осиливаешь, с грустью произнесла жена, протягивая письмо Григорию.
     - Это ты так говоришь, потому, как соскучиться не успела.
      - А сколько ты своего сына не видел, годков восемь?
     - Лет девять ему было, когда в последний раз приезжал, а теперь уже и армию отслужил, дай Бог ему здоровья. Как страны разделились, так и не ездил  больше.
     Григорий повернулся к окну, устремив взволнованный взгляд, куда - то за горизонт.
     - Я думаю как бы его моя бывшая жена, то есть его мать, его ни замордовала. Крепко на меня похож, а у меня из – за такой схожести сильно жизнь не заладилась. Детство вроде, как и ничего прошло, а как после армии пришел, женился, так и пошло и поехало.   
     Одиннадцать лет жил в неведении о самодеятельности моей матери и жены за моей спиной, пока  ни  решили совсем от меня избавиться. Страх разоблачения как Дамоклов меч постоянно висел над  головами любителей прелюбодеяний и блуда, а ежедневные напоминания тяготят и изводят своей приближающейся неотвратимостью.
     Никогда не забыть мне звериный оскал с пеной в уголках рта своей родной матери.
     - Сын Сергей не от тебя, издохнешь под забором со своей честностью, забирай свои вещи, уходи и не мешай устраивать жизнь своей жене!
     - Еще при совместной жизни, в мое отсутствие, когда я не сессии или в командировке, они дома по ночам притон группового секса устраивали, не стесняясь детей, спящих в детской комнате, часто разбуженных пьяным хохотом развратных картин, а утром внушала, что это был у них кошмарный сон.
     Дочь постарше была, по ней видно было, что с ней что - то неладно, так я ее несколько раз к бабке лечить возил от испуга, а сынишка маленький, с ним по сложней, кричит и кричит день и ночь. Врачи ничего определить не могут, вроде не больной, а что – то беспокоит.
     Сам - то говорить еще не мог, вот и прокололи ему на всякий случай оба уха, так он еще и плохо слышать стал.   
     По этой причине его и в армию не брали, пока я ни подсуетился.
     Я ведь не в курсе был, что у него проблемы со здоровьем,- сколько - то лет не виделись, и испугался, когда наши правители в Чечне войну затеяли для отмывания грязных денег после приватизации. Когда пошел обездоленный народ со всего света на заработки в Чечню, и с Украины молодежь потянулась.
     Не дай Бог и мой надумает! С работой там проблема похуже нашей и в Советское время было.
     Написал я ему, чтобы он не соблазнялся деньгами заработанными кровью, и никогда не стрелял в Российский народ. А он это понял по своему и принял за мое желание к его срочной службе.
     Дочь, в это время в медицине работала. Подлечился он у нее, сжег свою историю болезни, прошел комиссию обманным путем, и ушел служить в Украинскую армию. В Севастополь попал!
     Боюсь теперь, как бы наша обоюдная любовь ни сыграла с ним роковую шутку и, в отместку мне, его мать ни утащила за собой в топкую трясину своего падения.   
     Боюсь, чтобы он ни испытал того, что пришлось испытать мне. Помочь ему я уже ничем не смогу, кроме как отречься от него, ради его же блага.
 
     За окном электропоезда, в очередной раз, замелькали огоньки высотных домов небольшого городка. Состав стал замедлять ход, вдавливая тело в мягкую обивку до окончательной остановки.
     До пассажиров стали доноситься привычные, станционные шумы открывающихся и закрывающихся дверей, переходящие в негромкий рокот разговорной речи вновь прибывших и провожающих.
     - Следующая моя станция, выглянув в окно, проговорил монах и, выжидающе глядя на Григория, машинально сорвав с кисти очередную виноградину, аккуратно положил ее в рот, трижды перекрестив по многолетней привычке, и придавив языком, блаженно прищурил глаза от удовольствия. Затем смутившись своим поведением, не способствующим к сопереживанию, невпопад, словно извиняясь, произнес:
     - Половое распутство, в христианской вере, относится к одному из неоспоримых грехов. В былое время религия, с помощью основных десяти заповедей хоть как – то регулировало сексуальное поведение. В настоящее время все заповеди и запреты сняты.
     Современные книги, пресса, телевидение занимаются  демонстрацией и пропагандой сексуальной патологии, сея разврат в неокрепших душах, называя воздержания и другие человеческие деяния, такие как стыд, совесть и честь недостойными комплексами, требующими искоренения, всячески поощряя зло и лицемерие. А зло никогда не остается безнаказанным!   
     В библии сказано:
     - «Господь воздаст сеятелю зла по злобе его!» Смотрю я на иных прихожан и диву даюсь некоторым из них взявших за правило:
      - «Греши и кайся, кайся и греши!» - Ведь Бога не обманешь, а лицемерие в двойне наказано будет. А что касается тебя, то благими намерениями прокладывается дорожка в Ад.
     Я полагаю, ты отказал сыну в грубой форме?
     - Да! И когда получил ответное письмо, у меня не хватило сил прочесть его, но я знал на что шел, и что там написано.
     Вся тяжесть изложенного в нем ни легким пеплом сожженного письма, а тяжелым камнем легла на душу, терзающуюся в сомнениях, правильно ли я поступил? Во мне что - то сломалось, что – то оборвалось и нелегкая, и до этого жизнь потеряла всякий смысл.
      Мало того, подтверждая народную мудрость «Беда не приходит в одиночку», из армии комиссовали сводного сына Андрея. А поскольку больной требует повышенного внимания и соответствующего ухода, жена вновь вернулась в свою квартиру, на пятом этаже, выселив квартирантов.
     В моих шестнадцати квадратах не сильно вольготно для троих, а мне, подниматься на пятый этаж, смерти подобно, хотя наши комнаты примерно одинаковы.
     Но и это еще не все!
Молодому, только начавшему жить парню, конечно же, стыдно признать инвалидность, или получать пособие по безработице на бирже труда, но без одной из этих справок мы, всей семьей, лишились права на субсидию, и почти все наши ничтожные доходы стали уходить на квартплату двух квартир.
     Продать одну из жилплощади, означало лишить Андрея будущей, самостоятельной жизни.
     Из этого положения я видел только один выход,- официально развестись с женой, что мы незамедлительно и сделали.
     После развода, почувствовав себя свободной от законодательной части семейных уз, жена стала приходить все реже и реже, ограничиваясь кратковременным, обязывающим посещением, объясняя свое поведение уходом за ребенком.      
     Из боязни, что он останется один на один со своими проблемами стоя возле последней черты, он сделал на нее завещание. Хоть похоронить будет кому!
     - То, что останется от похорон, кроме машины и гаража, отправишь детям моим! – считая ее порядочной, завещал он.
     Родственников у него много, но все они живут в разных городах и если сказать, что все они относятся к нему предвзято, то это будет мягко сказано. А в последнее время вообще стали относиться с презрением по необъяснимым причинам.
     Даже родной брат, выставив его за дверь, когда он приехал к нему в гости, настолько вогнал его в обиду, что думал, сердце не выдержит и разорвется от горя.
      Тогда с трудом помнил, как доехал домой. Вот и сейчас он об этом подумал, открывая гаражные ворота.
     - Привет, Михалыч! Что ты как в воду опущенный, или узнал что неприятное?
     - Причин для радости не вижу!
     - Да! Тебе для радости особых причин нет. Не хотел я тебе говорить, но жалко смотреть и слышать, как над тобой смеются и издеваются твои же друзья.
     Ты же знаешь Смирнова Сашку? Гараж у него почти рядом с твоим! Бизнесом занимается!
      – Конечно, знаю!
     Несколько лет назад он совратил свою одиннадцатилетнюю дочь и пользовался четыре года, пока жена ни застала. Порезала она тогда его сильно, а он, сразу после больницы, на север уехал.  Дочь то, от стыда дважды из окна пятого этажа выбрасывалась, но все как - то обошлось.  Выжил он и подался на севера, а года два назад вновь появился и с твоей Нинкой зафестивалил.
     Закрутил он, было здесь с одной кондукторшей, а у нее двое мальчиков, ему не с руки, он на твою Нинку перекинулся, а жить негде,  пришлось дачу снимать. Вот и решили они вместе тебя извести и жилплощадью твоей воспользоваться.
     Ты - то вроде как завещание на нее сделал, а она тебя даже отравить хотела, В бутылку из под «ласточки» растворителя налила, и вместе с миниральной водой тебе поставила, но в последний момент забоялась. Теперь вместе разные бредовые слухи распускают, чтобы  эти слухи до тебя дошли и ты повесился. Те, которые тебя не знают, могут и за правду принять.
     Ты извини, но это я дословно передаю. Пока ты по больницам и по командировкам, твоя Лапаткина совсем страх потеряла. Даже меня старого хрыча совратила. Думал легким флиртом заняться, так она из меня все соки высосала.   
     Ты на мужиков зла не держи,- сучка не захочет, кабель не вскочет! А с Сашкой что! Гавно не тронь, вонять не будет.
     В этот же вечер Григорий встретил Смирнова.
     - Михалыч! Это ни я, падлай буду, она с дружком твоим, Кривошеевым встречается. Не веришь, подкарауль у его гаража, она к нему почти каждый вечер приходит гаражным сексом заниматься. Минетчица она, а ты ее целуешь! 
     Оставив Сашку, Григорий подошел к гаражу Кривошеева и увидел Лапаткину.
     - Ты что здесь делаешь?
     - Да вот, к тебе в гараж шла и по пути заглянула! 
    - Ключи от квартиры и гаража,- протянул к ней руку Григорий.
     - Ты что, Гриша! Приревновал что ли?
     - Я сказал ключи!
Нинка вынула ключи и, сделав обиженный вид, передала Григорию.
     - Да! Не ожидал от тебя такого Женя. Вместе с одного котелка в тайге ни один год ели. Домой ко мне приходил, чай пил, а сам подлостью занимался, совесть на бабу променял!
     - Знаешь, ты меня извини, если можешь, ни я так другой, а насчет чужой бабы, я еврей и моя вера позволяет чужих баб трахать!
     - Ну  что ж, а я русский, и мой Бог позволяет таким как ты, морду бить. Григорий сделал левой рукой ложный выпад, а затем прямой правой, вложив в удар всю силу, ткнул в челюсть Кривошеева. От удара, чтобы не упасть, Кривошеев вынужден был отскочить на  несколько шагов назад, а когда подбежал к Григорию, вновь получил боксерский, прямой удар.
     После двух ударов Кривошеев больше не дергался и Григорию, почему - то стало  жаль его, ведь и правда, сучка не захочет кобель не вскочет, но дружить с ним он уже, конечно, не мог, - предал один раз, предаст и другой.       
     Вот так, за один день он лишился друзей и жены, но взамен узнал правду и нашел причину, от которой от него шарахались как от прокаженного.
     - На каждый роток не накинешь платок, а слово не воробей, вылетело - не поймаешь,- думал Григорий, смирившись со своей участью, безвольно плывя по течению жизни.
     Оставшегося наедине с самим собой, в замкнутом пространстве небольшой квартиры, его все чаще стала захлестывать обида на не сложившуюся, никчемную жизнь.
     Каждый день крутыми волнами накатывала невыносимая тоска, кружась ужасным хороводом головной и тяжелой, душевной болью.
     От безнадежности, чтобы не тронуться умом на почве ежедневной, беспросветной круговерти он пристрастился к алкогольному успокоительному, в виде разбавленного технического спирта, и три месяца жизни превратились в одну кошмарную, нескончаемую ночь.
     Со временем находясь только в двух стадиях,- под горьким наркозом выпитого, или головной болью синдромного похмелья, он дошел до крайней точки, и жизнь стала в тягость. 
     Дважды его забирали в медвытрезвитель, но его выручали прежние заслуги.
     Уже давно прошло первоначальное, обманывающее успокоение от принятого спиртного, и по настоящему, стала пугать та глубокая, черная яма, в которую проваливался каждый раз, пытаясь всеми силами выбраться из нее, цепляясь в податливое месиво, выбираясь на ее край, за еле заметной полоской света, чтобы прийти в себя и все начать сначала.
     После нескольких неудачных попыток завязать с алкоголем, яма стала еще глубже, а едва заметная полоска света надежды, совсем исчезла. Существование на этой грешной земле потеряло всякий смысл и он, реально решил покончить счеты с жизнью, и единственно, что удерживало его от рокового шага, это создание иллюзии приличного ухода.
     В основном - то он сам прожил правильную жизнь, и плевать он хотел на всю клевету и наговоры двух распущенных путан, желающих ему нищенскую смерть под забором, но встретив довольную Лопаткину, и вспомнив о своих детях, твердо решил
     - Не придется Нине Лопаткиной попользоваться его квартирой! 
     После этого все вошло в свою колею. Он бросил пить.
     И хотя клевета, сплетни и наговоры отравляют жизнь до настоящего времени, а неудачи не обходили стороной, он встретил свою женщину, и жизнь стала  налаживаться, не смотря на проблемы со здоровьем.
     Григорий посмотрел на монаха и потянулся к полупустому бокалу. Его протянутая рука неожиданно проскользнула мимо, подчиняясь всему телу, вдавленному в купейный столик энергией нарастающей скорости, оставляющей за окном мелькающие огоньки.
     - Вот! – подняв указательный палец к верху, словно протыкая небо произнес монах, по видимому уже давно изводясь нетерпением в ожидании паузы.
     - Вот она истина! Не жизнь тебя загубила, а ты загубил свою жизнь, живя прошлыми, постоянными воспоминаниями просчетов, проигрышей и не удач и, судя по исповеди, она остановилась далеко не там, где ты думаешь!
     Она остановилась там, где по воли судьбы, в силу сложившихся обстоятельств отмерянных тебе от роду, оставил своих детей по чужой воли, напрасно изводя себя в бессильной злобе, опустошаясь духовно.
     Больше половины жизни ты не жил, ты существовал, постоянно копаясь в своем прошлом, обиженный на весь свет в поисках оправдания. 
     В бесконечном потоке жизни все гармонично, прекрасно, совершенно, но жизнь не стоит на месте, она в постоянном движении, она постоянно меняется, и нет в этой жизни возврата к прошедшему. Каждый ее миг неповторим и приносит обновление.
     Каждое мгновенье жизни – отправная точка на пути движения от прошлого в будущее. Живи сегодня! Живи сейчас, а вот планы строй как на бессмертную душу. 
     Трудно тебе будет жить без покаяния. Пойди в церковь, исповедуйся у батюшки, очисть душу! Молись! Прощай, если что имеешь на кого, дабы и Отец наш Небесный простил тебе согрешения твои.
     У самого тебя к добру склонность, только руководит тобой разум отчаяния незаслуженных обид, подогреваемых местью нечистой силой. Уйми гордыню свою, прости грехи врагов своих, родных и близких своих и моли Бога за их прошение.
     Сходи на могилки умерших, помяни их добрым словом, посиди у ног обидчика со светлыми мыслями, поставь свечку и к тебе вновь вернется твой ангел хранитель! – монах трижды перекрестил Григория и трижды перекрестился сам.
     В купе наступила напряженная тишина, с едва слышным перестуком колес на редких, рельсовых стыках.
     - Так - так, так – так, выстукивали они в такт покачивающего вагона, создавая иллюзию живого существа, подтверждающего наставления подвыпившего монаха.
     Чтобы как – то сгладить величие слов и натянутость в отношениях, монах стал приводить в порядок стол, собирая косточки и лимонные корки в небольшой целлофановый пакет, в другой салфеткой смел оставшийся мусор и оба убрал под стол в большую, объемную сумку. Туда же перекочевали и разовые тарелочки.
     Глядя на его хозяйственные труды, Григорий нагнулся, снял с нагревательной батареи ботинок, прощупал висевший на нем теплый носок, потрогал внутренний мех ботинка и неудовлетворенный поставил его на место. 
     Носок и мех ботинка хотя и были почти горячими, но еще влажными. Призадумавшись, он разложил на батарее носки, а сверху придавил ботинками, мехом вниз, выставив вверх исшарканную подошву с износившимся, кривым каблуком.
     Не обращая внимания на суетившегося монаха, поднялся и прошелся  голыми ногами по цветному ковру к своей курточки, с удовлетворением  обнаружив ее совершенно сухой.
     - Так ты, по какому делу в краевой центр приезжал? Ни за крестиком полагаю? – непринужденно стал склонять монах Григория к продолжению разговора, красиво сервируя стол оставшимися фруктами, улаживая их в одну глубокую, разовую, кружевную чашу.
     Оставаясь возле двери, вешая на плечики сухую куртку, Григорий залюбовался новым видом натюрмортной картины купейного стола.
     Весь ее живой вид, на фоне темного окна с яркими занавесками, смотрелся нерукотворным, изящным, сказочным произведением искусства.
     Не поместившиеся, разбросанные как попало яблоки на столе, соприкасаясь с чашей и тонкими ножками высоких фужеров, полу наполненных янтарным вином, отражались томными тонами пластикового покрытия и стекла, создавали объемный, двойной вид зеркального отражения. 
     Вино легким хмелем кружило голову, обволакивая всего ароматным запахом свежих, разнообразных фруктов, создавая воображаемый, волшебный мир, с добрым дедом лесовиком.
     В дополнении живой сказки дверь купе неслышно отошла в сторону и в ее проеме появилась красавица Василиса Прекрасная. Осчастливив холодным взглядом голубых глаз, пообщалась с «лесовиком» о следующей станции, который согласно закивал заросшей головой, заставив призадуматься и Григория.
     Скоро и по его душу заглянет «Баба Яга» в современном облике Василисы, направляя в далекий, неизведанный путь.
     - За справедливостью в Краевую поликлинику приезжал, но и там ее не оказалось. Трудно жить в России простому, русскому человеку. – Григорий поправил плечики и подошел к столу.
     Наблюдая за его взглядом, монах взялся за тонкую ножку своего фужера, приглашая Григория, и выжидающе сделал несколько глотков. Григорий выпил до конца, взял яблоко и, машинально обтерев салфеткой, отгрыз небольшой кусочек.
     - Три года ездил в соседний городок на медицинскую, социальную экспертизу за назначением и подтверждением инвалидности. Три года все врачи пророчили вторую группу. На третьей – то ни жить, ни работать не было никакой возможности, одни страдания, но получалось одно и то же. 
     Григорий говорил медленно,  непроизвольно слегка искажая слова, вспоминая минувшие, но все еще волнующие моменты натянутых отношений с председателем социальной экспертизы.
     - Нисколько не заботясь о своей репутации,  Хайгородцева со скучающим видом приняла у Григория документы, одной рукой перелистывая страницы в другой держа надкусанное, большое, краснобокое яблоко.
     Сочно вгрызаясь здоровыми зубами, она  опрыскивала один за другим листы истории болезни, тут же отвечая на телефонные звонки, между этим еще выкраивая время для записей и пометок в своих бумагах.
     - Вот дает! – восторгался Григорий ее виртуозности.
     - Третья группа! Зайдите в соседний кабинет для оформления нужных бумаг.
     От услышанного у него отвисла челюсть.
    - Вот стерва! Сам того не замечая произнес он, удивляясь ее наглой бесцеремонности.
     От удивления и оскорбления от неказистого мужичка, поставившего под сомнения ее профессионализм, у оскорбленной блондинки затряслись обесцвеченные кудри.  Подавившись куском, она закашляла,  изо рта стали вырываться хриплые звуки, яблоко выпало из рук, глаза округлились
     - В полицию! В полицию! – запричитала она, справившись с не дожеванным яблоком.
     Григорий сам не ожидал от себя такой реакции, и не на шутку испугавшись, стал оправдываться. 
    - Извините! Так получилось, так вырвалось само собой. Все врачи мне уже третий год говорят, что по моей болезни и по моему состоянию здоровья мне положена вторая группа инвалидности, а Вы мне все третья, третья! Мало того, что работать, я ходить не могу, а прожить на пенсию третьей группы невозможно. Вы что, моей смерти хотите? Так убейте сейчас!   
     Озадаченная Григорьевым тоном блондинка схватила телефонную трубку и, набрав номер, стала с кем – то говорить обиженным голосом
     - Оскорбил меня! Группа ему, видишь – ли, не понравилась, а у самого кожа чистая, гладкая, хрипы есть, куда от них денешься … Ага, ага, поняла! – она аккуратно положила трубку и посмотрела на Григория так, словно впервые увидела.
     - Все, забирайте документы и можете жаловаться в Край. Но если Вы грамотный человек, то сами должны понимать, что это бесполезно. Жалобщиков никто не любит и все жалобы, в конечном счете, возвращаются обратно  для принятия мер по существу. Быть тебе инвалидом третьей группы до конца жизни. Попомнишь меня Хайгородцеву! – с особым сарказмом проговорила она, вручая ему документы.
     - Все ж таки надо было где – то раздобыть банку меда, - обиженный уже на себя думал Григорий, выходя из кабинета, но жалобу все ж таки написал.

     Вызов в Краевое Главное Бюро МСЭ пришел через пять месяцев в середине марта, когда ночные заморозки уже не пугали, а днем пригревающее солнышко все больше окрашивало белое покрывало полей бурыми и темными пятнами проглядывающейся земли. Только иногда, в отдельные дни, зимний, северный ветер нагонял тучи с мелким, колючим снегом, сковывая и заметая следы наступающей весны.
     Большой город встретил Григория теплым, пасмурным утром с редкими, легко и медленно кружащими снежинками, скользящими по куртке и брюкам, ложась на ботинки, отбеливая слежавшуюся, серую массу сбуртованного, зимнего снега.
      Не зная города, Григорий долго плутал по улицам, пока нашел Главное Бюро, стыдливо припрятанное в невзрачном переулке в здании бывшего, старинного жилого дома. Войдя в помещение, Григорий остановился в нерешительности.
     В трех метрах от входной двери стояла стена, сколоченная из грубых досок, тянувшаяся по всей длине с периодическими проемами, где привычно уютно чувствовали себя регистраторши, гардеробщик и буфетчица, приветливые лица которых не могли снять тяжесть давления и напряжения враждебного, узкого пространства с высоким потолком.  И было непонятно, - то ли это новый писк моды, то ли неудачный опыт с недвижимостью нерадивого хозяина.
     И только после доверительных объяснений о том, что в конце перегородки имеется проем, ведущий в нужное приемное отделение, Григорий обошел перегородку с левой стороны и, поднявшись на второй этаж, вошел в длинный, широкий, светлый коридор, с выбеленными, белыми стенами и голубыми дверями по обе стороны. 
     Здесь уже ощущалась прилежная, женская рука, снимающая напряжение, полученное при виде подсобных помещений нижнего этажа, и все светилось уютом, чистотой и порядком.
     Незаметные, частые лампы дневного света, висевшие высоко под потолком, излучали рассеянный, матовый свет, дополняя естественный из окна.
      В конце коридора элегантно вписывалась небольшая больничная аптека, отгородившись стеклянной перегородкой, по бокам которой, почти вплотную,  стояло два высоких, зеленых фикуса с широкими листьями, удивляющими толстыми стволами, выходящими из больших, деревянных кадок.   
      Всю коридорную  мебель составляли две длинные скамьи, на которых сидели две женщины и молодой парень с пораненной рукой, подвязанной через плечо широким бинтом.
     - Где здесь Главное Бюро? – поинтересовался Григорий.
     - Да вот, напротив! – указал локтем перевязанной руки парень, – за мной будешь. Документы отдай секретарши, пусть зарегистрируют. Видишь, крайняя дверь кабинета открыта?
     Григорий отдал документы приветливой секретарши и, вернувшись, сел рядом с парнем.
     - Что – то долго они девчонку держат, - поделился он с Григорием своей озабоченностью, - второй раз вызвали, и уже полчаса прошло. Так я сегодня на поезд не успею.
     - Григорий спросил, на какой поезд, и, услышав ответ, сам заволновался. Ему нужно было в ту же сторону.
     Наконец дверь открылась, и худенькая девчонка лет двенадцати выбежала и,  на ходу что - то щебеча, подбежала к женщинам, а парень сразу же встал и направился в кабинет.
     После ухода женщин Григорий уютно пристроился на скамье, довольный, что нет никакой очереди, и ему не придется долго ждать.
     - Повезло мне,- думал он, осматриваясь по сторонам, - хоть и долго искал, зато не придется нервироваться ожиданием очереди.
      Через некоторое время вышедший из кабинета парень взял дорожную сумку, и весел кивнув на дверь, быстро пошел на выход.
     Григорий, не теряя времени, подхватил свой дипломат и вошел в светлое, просторное помещение из двух смежных кабинетов с двумя большими окнами, занимающих большую часть стены с правой стороны.
     С левой стороны, занимал всю стену, нестандартный шкаф с множественными дверями и дверками, а прямо на середине, стоял длинный, узкий стол, покрытый белой простыню, от которой веяло холодком, как и от жгучей брюнетки, стоящей спиной к Григорию, даже не обернувшейся на стук закрывающейся двери, нервно барабаня по столу ухоженными пальцами.
     Напротив, за  другим концом стола сидела маленькая, сухонькая седая женщина, с интересом и доброжелательностью наблюдая за вошедшим,  Григорием, скованным напряженным, стартовым состоянием.
     - Подойдите ко мне! – услышал он голос не видимой женщины, и пошел на звук, обходя загораживающую брюнетку, продвигаясь между столом и шкафом, только сейчас обратив внимание на обширную фотопанораму по всей стене.
     Бурный поток пенящегося водопада, переходящий, к низу, в тихую, заросшую лилиями заводь, на фоне которой, за  столом сидела привлекательная женщина среднего возраста с высокой прической русых волос и внимательными, карими глазами, зорко наблюдающими за Григорием, констатируя его стрессовое состояние.
     - Фамилия, имя, отчество?- привычно начала она расспрашивать Григория, - образование, семейное положение, где работаете, с кем и где живете, где раньше работали и чем занимаетесь в свободное время?
     Удивленный такими вопросами Григорий прислонил к стенке дипломат, присел на предложенный стул, вынул из кармана носовой платок и, смущенно комкая его влажными руками, волнуясь, словно на экзамене, стал доверительно рассказывать про свою неудавшуюся жизнь незнакомой женщине. 
     Жалуясь, что имея детей и внуков не в силах не только помочь им, но и содержать себя по состоянию здоровья, и что по неизвестной причине его заставляют делать то, чего он не может делать в принципе, не только по болезни, связанную с астмой, а и по специфике других побочных заболеваний.
     Рассказывая, видя перед собой привлекательную, внимательную женщину, неравнодушную к его судьбе, Григорий смущенно старался прикрыть грубый шов манжета застиранной рубашки.
     - Ну, что ж, давайте Вас посмотрим! Раздевайтесь и ложитесь на стол,- в конце расспросов предложила она равнодушным голосом, делая какие – то пометки в своих бумагах.
     Григорий доверчиво разделся до трусов, лег на стол, ощутив голым телом холодную, белую простынь, непроизвольно бросив взгляд на длинный, ребристый ряд батарей водяного отопления.
     - Рано экономить начали,- только успел подумать он, как подойдя с трех сторон его стали щупать, мять,  поднимать руки, ноги, голову, поверять горло, зубы, заставляя сесть, лечь, повернуться набок и он позабыл о холоде.
     Жгучая брюнетка с темными глазами побила молоточком по коленям, поводила им перед лицом, заставив прикоснуться к носу поочередно, то левой, то правой рукой и, начертив молоточком на животе крест, произнесла, - одевайтесь.
     - А что, ноги сильно мерзнут? – спросила маленькая, седая женщина, удивив Григория своей профессиональной проницательностью.
     - Мерзнут! Иногда, даже летом хоть валенки одевай, а при этом потеют спасу нет. А правую руку так прихватывает, хоть телогрейку одевай среди лета. Год назад совсем отнялась, но уколы поделали – отошла.    
     Правда иной раз косточками пальцев постучишь, или к чему притронешься, - все тело, словно током пронизывает, - говорил он, стараясь быстрее одеться, отчего у него все получалось ни так как следует.
     Кружа на месте, он долго не мог попасть в рукав рубашки, завернутый за спину, пока рядом стоящая брюнетка брезгливо, двумя пальцами поправила рукав, сразу же отойдя к письменному, присаживаясь на стул, на котором недавно сидел Григорий.
     - Ты забери вещи и выйди в коридор, подожди, пока мы здесь посоветуемся – попросила она, поворачиваясь лицом к водопаду.
     Григорий не стал задерживаться, и на ходу застегиваясь, прихватив дипломат, выходя в коридор, не сумел плотно прикрыть за собой дверь, невольно прислушиваясь к разговорам врачей.
     - И чего Холмогорцева его невзлюбила? – с удивлением произнесла главная, - у него только по астме вторая группа должна быть, не говоря о других побочных болезнях. Ему бы обследоваться в нашей краевой больнице.
     - Бог с вами! Какие обследования! – послышался грубый голос брюнетки,- у него и без обследования явная вторая группа. Посмотрите на него! Это же настоящий, обыкновенный русский БОМЖ.
     Издохнет – воздух чище будет и ложки подешевеют. Не зря Хомогорцева ему третью группу определила, значит, были у нее на это какие - то веские причины, а мы, вместо поддержки, палки ее в колеса вставлять будем.   
     И другим неповадно будет сомневаться в диагнозе и жалобы писать, да и взять с него нечего, сами видите. Было бы о ком говорить…
     Дальше Григорий слушать не стал. Прикрыв плотнее дверь, и обреченно переваривая то, что услышал, пошел к длинной скамейке на противоположную сторону коридора. Он уже понял, что и на этот раз ему не повезло, и он еще долго не сможет отдать долги, занятые с расчетом на пенсию по инвалидности второй группы. 
     Думая об этом он и сейчас все происходящее воспринимал, словно во сне. У него и до этого не было твердой уверенности на торжество справедливости, но он просто обязан был решить этот вопрос, как последнюю стадию надежды на лучшую жизнь, а сегодняшнее душевное беспокойство, - это легкая дань ожидаемому результату. Потом, через несколько дней придет настоящая боль, почувствуется настоящая горечь обид от несправедливой, жестокой безысходности.
     Одолеваемый, разными мыслями, все еще надеясь на русское «Авось», бесцельно подойдя к стеклянной полке с расставленными лекарствами, он стал рассматривать пузырьки и коробки. По скрипу определил открывающуюся дверь и пошел на встречу доброжелательной, русской женщине, несущей его историю болезни с белым конвертом сверху.
     Равнодушный, ничего не значащий пустой взгляд осмотрел его с головы до ног, удивив Григория своими перевоплощениями.
     От ее обходительности и доброжелательного участия не осталось и следа.
     - Вот Вам Ваша история болезни с дальнейшей рекомендацией,- передала она бумаги Григорию и не спеша вернулась в кабинет.
Григорий с щемящей тоской посмотрел ей в след.
     - Неужели в России на всех, даже не больших зависящих должностях работают непризнанные артисты?  Неужели люди лишились милосердия и сострадания к ближнему? Неужели все погрязли во лжи и лицемерии, страдая близорукостью, не желая видеть ничего дальше своего корыта? – с пронизывающей, душевной болью думал Григорий, но вспомнив о поезде, наскоро сунув бумаги в дипломат, быстро стал спускаться со второго этажа.
     - Ты куда это так летишь? – весело поинтересовался парень, несущий большую спортивную сумку больной рукой.
      - Так на поезд же! – удивился Григорий его вопросу,-  а ты чего вернулся, забыл что? 
     - Презент несу! Вторую группу дали.
     - А на поезд как же?
     - Черт с ним, с поездом, на попутных доеду.
     - Так в наше время без денег не повезут даже в попутном направлении.
     - А ты что, без денег приехал? Здесь без денег делать нечего. Видал, сколько за девчонку отвалили?
      Григорий, толком не понимая, о чем он говорит,  занятый мыслями о поезде, накинул полученную из гардеробной куртку и вышел на улицу, удивляясь резкой переменой погоды.
     Теплый, весенний ветерок ласково кружил липкий, пушистый снег, падающий на одежду, тут же превращаясь в капельки влаги, умывая лицо и руки кружевными, чистыми узорами тающих снежинок.
     Там, где была дорога, журчал светло-коричневый поток месива из снега и воды, с какой - то веселой озабоченностью неся и перекатывая попадавшийся, на своем пути мусор, местами скапливаясь над бордюрами, смотрясь декоративными,  грязными айсбергами скопившегося, задержанного препятствием мокрого снега.
     Оглядевшись вокруг, и убедившись, что иного выхода нет, Григорий смело вошел в бурный поток и его ботинки полностью скрылись под мутной водой.
    
- Так что в конверте? – спросил заинтересованный монах.
     - Не знаю, не смотрел. – Григорий нагнулся, достал стоящий сбоку дипломат и, положив на сидение, открыл оба замка.
     - А вот и он! – достал он из дипломата продолговатый, белый конверт с большой, круглой печатью, в рамках которой большими красивыми буквами было написано:
              ГЛАВНОЕ БЮРО МСЭ
     Осторожно подрезав конверт перочинным ножичком, Григорий вынул белый, сложенный втрое лист, развернул, убедившись, что стал обладателем серьезного, фирменного документа с печатями и подписями. С левой стороны листа стоял прямоугольный, строгий штамп.
            Управление социальной защиты населения
    Учреждение государственной службы
Медико-социальной экспертизы
Главное Бюро МСЭ 1 состава   
     Ниже, начиная со слова «Уважаемый», шло подтверждение третьей группы с настоятельной рекомендацией, в случае несогласия, обратиться в народный суд в частном порядке, установленном законодательством Р.Ф.
     В самом низу было оттиснуто:
    
     Начальник Главного бюро
     МСЭ 1 состава Грашевская Г.Н.

     Монах взял листок у Григория, внимательно прочитал  и подтвердил.
     - Документ настоящий, с подписью печатью. В цивилизованной стране с ним смело можно в суд обращаться.
     - Так то в цивилизованной! На обследование побоялись отправить, а вот в суд, пожалуйста! Видно, у них там все схвачено, или надеются на мои финансовые затруднения.
     «С богатым судиться, только вдоволь наплакаться!», а здесь целая организация, имеющая мои документы на своих руках. Листы то не прономерованные. Хайгородцева подчистила историю болезни перед направлением в край, и в крае, по всему видать, руку приложили, попробуй, докажи что не верблюд, враз съедят с потрохами. Не зря Хайгородцева пророчила мне долгую память, - вместе работают. В общем, все идет к тому, что ложки подешевеют.
     Григорий сложил письмо по старому изгибу, вложил в конверт и стал осматриваться по сторонам, что бы с ним сделать, чтобы унять бурлящую злость своего бессилия.
     - Ты не горячись! Сохрани документ.  Ничего  в этом мире не проходит бесследно, и для этой бумаги время подойдет, ты только зло не принимай близко сердцу. Бог все видит, в обиду не даст!
     Может той усатой, что мне смерти пожелала, и Грачевской за здравие в церкви свечку поставить? Так от этого им проку нет, а в синагогу я не вхож, вера не та! – озлобленно съязвил Григорий.
     - Ты не богохульствуй! Не дразни дьявола, живи с миром. Многие беды пережил, переживешь и эту. Все в Божьих руках, все мы под Богом ходим.
     В одном ты прав! В одного бога веруем, а веры разные. 
     Евреи себя Божьими помазанниками считают, Христос на их территории воскрес, а остальные нации сорным народом. На этой почве у них с фашистами разногласие вышло, Гитлер их убеждения за личную обиду принял и если бы не «сорный» русский народ, евреев бы под корень извели.
     Не хотят люди на равных жить, даже в одной вере есть угнетатели и угнетенные, посему, казалось бы, из ничего такая буря зарождается, что ни в раз остановишь.      
     Рано простой народ со счетов сбросили, и с казачеством стравили, как бы потом поздно не было, - говорил он, беря за горлышко оплетенную тростником бутыль, - хороша посуда, емкая, время с ней быстрей движется и на добро настраивает. Давай на посошек, через минутку выходить мне.
     Монах разлил вино  и, опустив бутыль в объемистую сумку, поднял фужер.
     - Чужой крест на себе несешь, а сбросить не можешь. Прирос он к тебе со временем, и только покаяние перед Господом поможет очиститься и обрести свободу тела и души.  Забудь прошлое, живи настоящим и с чистой душой делай добро родным и близким своим.
     Я за тебя молиться буду! Живи с миром!
     Он опрокинул свой фужер, одним глотком выпил вино, подождал, пока выпьет Григорий, взял у него фужер и, обмотав оба полотенцем, аккуратно пристроил в сумке.
     Электропоезд стал заметно притормаживать и монах, накинув на плечи такое же черное, длинное пальто, спрятавшее добротные сапоги, одел высокую шапку особого, монашеского покроя и, подняв сумку, заторопился на выход.
     - Фрукты на столе оставляю, может еще, кто полакомится. Доброго тебе здоровья и не забывай нашу встречу! – выходя из купе, напутствовал он Григория, навязавшегося в провожатые.       
    После ухода монаха в купе стало пусто и не уютно. Григорий отщипнул от неполной кисти винограда ягодку и без всякого удовольствия, вяло придавив языком, проглотил почти целую. 
     Вагон чуть слышно колыхнулся, трогаясь с места, быстро набирая нужную скорость, навеивая тревожные мысли о следующей станции, на которой, согласно купленного билета, ему следовало выходить.
     Жившая в нем надежда на лучший исход, отдалялась по мере приближения и, уже не строя иллюзий он нагнулся, привычно  найдя ботинок прощупал сухой, скомкавшийся мех. Расправив его, он достал другой ботинок, проделав с ним ту же процедуру.
     Горячие, сухие носки, принявшие форму ребер нагревательного элемента, никак не хотели расправляться и, прежде чем одеть, их пришлось изрядно помять руками.
     Обувшись, он потоптался по ворсистой дорожке, с удовольствием отмечая теплоту мягкого меха с горячей, еще не успевшей остыть, подошвой.
     Вынув из дипломата почти новый свитер, подаренный братом на день рождения, и застыл в нерешительности, - то ли одеть сейчас, то ли перед самым выходом? Решив, что лучше перед выходом взял со стола два яблока, бросил их в дипломат  и, положив сверху свитер, стал мысленно представлять ту местность, которую предстояло преодолеть.
     Когда – то она была ему знакома по любительской охоте на осторожную, дикую козу, мигрирующую из соседней страны, граница с которой проходит совсем не далеко от железной дороги.
     Низменные места, с широкими соевыми полями и топкими болотами, привлекали немало различной дичи, привлекающей, в свою очередь охотников, иногда нарушающих открытие сезона охоты.
     Ни один раз, чтобы не путаться в высокой траве и не вязнуть в трясине болота, Григорий на плечах выносил кабаргу или козу по железному полотну к машине или месту сбора. Хорошо местность ровная, без подъемов, да и идти всего по железке километров восемнадцать. По шоссе – то, с выездом на центральную дорогу, под шестьдесят будет. 
     Вспомнив о предстоящей дороге, Григорий озабоченно вновь открыл дипломат, вынул три ингалятора, и переложил во  внутренний карман куртки, чтобы они всегда находились под рукой.
     - Вообще - то эту станцию и станцией не назовешь, и держат ее ради курортной зоны, что в семи километрах от железной дороги.
     В Советское время здесь насчитывалось всего девять дворов, а сейчас и вовсе три-четыре семьи живут, поддерживая видимость станции, здание которой с трудом можно назвать специально оборудованный, железнодорожный рефрижераторный вагон.            
     Три богатых федеральных курорта с полезной минеральной водой и лечебными грязями привлекали пожилых, самых богатых  людей страны, не желающих афишировать свое пребывание. Они выходят и заходят на этой станции, где их встречают и провожают роскошные, фирменные автобусы, доставляя по назначению без лишнего шума и суеты быстро и безопасно.         
     Григорий поглядел в окно и потянулся к выключателю. Свет погас и его в миг, поглотила гнетущая темнота. Постепенно глаза стали привыкать,   вырисовывая предметы, принимающие правильные формы купейной мебели. Темное окно посветлело, принимая зимний пейзаж стелящегося, белого ковра с редкими темными пятнами опушек чернолесья. Редкие снежинки, ударившись в окно, быстро смахивались скоростным ветерком, кружа и ложась поверх снежного покрова.
     Занятый созерцанием природы и своими нерадостными мыслями, Григорий не сразу обратил внимание на негромкий стук открывающейся двери, которая отъехала в сторону, вырисовывая в проеме знакомую проводницу, которая проверяла билеты у него при посадке.
     - Вам скоро выходить! – проговорила она заспанным голосом, глядя на сидящего у окна Григория.
      - Да. Я знаю! Мне бы с Вами посоветоваться,- неуверенно начал Григорий,- мне - то вообще нужно до следующей станции. У меня просто денег не хватило на полный билет. Здесь - то всего около двадцати километров, прогон небольшой!      
     - Это невозможно! Все места бронированы, а стеснять пассажиров я не имею права.
     - Может, я это время в тамбуре пережду? Ночь на дворе, никого не потревожу?
     - Вы знаете, я свою работу терять не хочу, и пожалуйста, не ставьте меня в неловкое положение. Вы знали, что делали, до утра на вокзале переждете, а там что ни будь придумаете,- участливо отказала она закрывая двери.
     Григорий посидел еще немного в темноте, осмысливая свое положение, затем включил свет,   одел свитер, обдумывая как лучше поступить,- заправить его в брюки или оставить на выпуск?  Заправив в брюки, прошелся за курткой, оделся и приготовился к выходу присев возле двери, положив дипломат на колени.
     Из вагона выходил один.
     Торопящиеся на посадку пассажиры сразу же грубо оттерли от дверей в тусклый свет двух привокзальных фонарей, освещающих небольшую привокзальную площадь, и один вагон, стоящий напротив, имитирующий здание вокзала.
     Стоящий в стороне автобус, освещенный ярким светом, пробивающимся сквозь плотные, цветные занавески, украшенный со всех сторон горящими, габаритными огнями, смотрелся сказочным миражом плывущего корабля по белому, заснеженному полю.   
     Засмотревшийся не него Григорий не заметил, как отошел в темноту электропоезд, ограничивающий разгул стихии, обратив внимание лишь ощутив холодный, пронизывающий ветер с редкими, колючими, злыми снежинками. К автобусу он даже и не подошел.   
     Проехать семь километров, чтобы потом прошагать все пятьдесят,- нужно быть круглым идиотом.               
      Оглядевшись вокруг, и не обнаружив ничего заслуживающего внимания, кроме вагона с вывеской названия станции, двери которого были приперты снаружи полутораметровой палкой, и чернеющих, в дали, двух заснеженных построек.
     Заинтересовавшись дверью, Григорий с трудом освободил примерзшую, сухую палку и, взявшись за длинную, металлическую ручку с силой потянул дверь на себя. Но примерзшая снизу она даже не шелохнулась.
     После нескольких неудачных попыток до Григория, наконец, дошло, что этот бесполезный труд ему совершенно не нужен. Не будет же он сидеть до утра, в холодном вагоне, и ждать неизвестно чего?
     В последний раз, для порядка подергав за ручку двери, он снял кроличью шапку, отвернул клапана, завязав завязки под подбородком, поднял воротник куртки, подобрал валяющуюся палку-подпорку, продел в ручку дипломата и, прикрывшись им от ветра, вышел на железную дорогу, ведущую в бесконечность, пошел между рельсами по твердому, спрессованному ветром, снежному насту.
     Идти было легко, как по асфальту и холодный ветер не причинял сильного беспокойства. Байковое трико под брюками надежно удерживало тепло и лишь при сильном порыве ветра икры ног ощущали прохладу, покрываясь мелкими ознобом, а болонья курточка совсем не продувалась, скованная морозцем как льдом.
Довольный, что ему удалось высушить ботинки и носки, он весело шел по шпалам чистой, межрельсовой дорожке не оставляя следов.
     - Подумаешь восемнадцать километров, он, бывало, и не постольку за день вымахивал по бездорожью. Главное, чтоб сальбутамол с атровентом не кончились,- аэрозолями он дышал по необходимости, но довольно часто, временами глотая таблетку верапамила, для профилактики  от ритмии.
     - Бог не выдаст, свинья не съест! – радовался он чистому воздуху и ровной дороге, уступая место проезжающим электропоездам, со свистом, проносившимся мимо, обдавая тугой струей холодного
воздуха.
     Часов у него не было и сколько времени он в пути оставалось только догадываться.
     Единственным ориентиром в этом служил рогатый месяц, зависший над горизонтом, готовый спрятаться за него по мере приближения Григория, предоставляя этим возможность окружающим звездам увеличить силу холодного, мерцающего света.
     Впереди пути стали расходиться, увлекая одну полосу железной дороги в правую сторону, меняя направление ветра, ставшего дуть Григорию в спину, намного  облегчая дальнейшую часть пути.
     Подойдя к самой развилке, Григорий обратил внимание на два одинаковых предмета, похожих на мешки, покоившихся на середине огромного сугроба в развилке железнодорожных насыпей.
     - Видно недавно лежит, если не замела подгулявшая метель,- думал он не решаясь спуститься.
     - Вряд ли кто выбросит из окна приличную вещь. От развилки до города еще километров пять, и стоит ли терять время? На восходе морозец будет вдвое сильнее.
     Так стоял он, рассуждая сам с собой опершись на палку, и ему показалось, что предметы шевелятся.
Удивление и любопытство взяло верх над желанием быть ближе к дому. То ли от ветра, то ли это было что – то  живое, но там определенно что - то шевелилось.
     Внимательно всмотревшись в очертания предметов, его осенило, - это же козы! 
     Прыгнув с железнодорожной насыпи, они не рассчитали свои силы и, пробив довольно таки крепкий наст, застряли в снежном сугробе. Он слышал о таких случаях от бывалых охотников.
     Весеннее время перепадов температур, переходящих от дневных оттепелей до ночных морозов, было самым страшным испытанием  для копытных животных.
     Под воздействием солнца подтаявший днем мокрый снег замерзал ночью, жесткой коркой, словно склеивался стеклянной крошкой с острыми краями,  способными изрезать грубые солдатские сапоги, и этим часто пользовались беспредельные браконьеры.
     Не смотря на то, что в это время самки копытных носят детенышей и их достают подкожные личинки овода величиной с фасоль, готовясь к майскому вылету вызывая зуд и чесотку, бездушные браконьеры устраивают на них охоту с собаками.
     Собаки легко, не проваливаясь, бегают по насту, преследуя копытных  спасающихся единственным способом,- бегством.    
     Пробивая копытами смерзшую корку снега, срезая о края кожу на ногах, словно осколками стекла, животное от боли и потери крови быстро теряет силы и, после недолгого пробега замирает в изнеможении, покорно ожидая охотника с ножом, успокаивающим навсегда перерезав  горло.
     Но здесь этого не наблюдалось. Ни охотников, ни собак поблизости не было. Видимо проигнорировав врожденную интуицию самосохранения, и обманутые снежным наносом, они сами случайно попали в неприглядную ситуацию снежного плена.
     Григорий сошел на обочину, положил дипломат  подальше от рельсы и, взяв свой посох, спустился с насыпи, чтобы подняться на сугроб к беззащитным животным.
     Проверяя наст, он пытался пробить слой смерзшегося снежного покрова, и только после второго удара наст поддался, увлекая посох в рыхлую, снежную глубину как в воду, пытающегося вырваться из скользких перчаток, скользя по гладкой поверхности.
     Благо в этом мете снег был не глубокий, и он уперся в мерзлую землю.
     Чтобы выйти из этого положения Григорию пришлось разорвать пополам носовой платок и накрепко перевязать посох в двух местах поддержки для рук и заострить перочинным ножом нижний конец, пробуя его на предмет скольжения.
     По его мнению, инструмент получился вполне приемлемым,- ни в руках, ни по насту не скользил и пробивал смерзшийся слой с первого раза.
     Придерживаясь за него, чтобы не съехать вниз по крутому склону наметенного сугроба, Григорий поднялся до уровня животных, вырубил ступеньку и, поднявшись на нее, стал внимательно рассматривать светло - коричневые тела косуль, выясняя причину их неподвижности.
     Они лежали рядышком, в полуметре друг от друга вниз головой, словно нарочно выставив напоказ белые пятна, слегка прикрытые короткими хвостиками, по которым время от времени пробегала нервная дрожь.
     Большие, темные, слезящиеся глаза с тоской всматривались в недалекий конец сугроба, где их ждала свобода, которая была так близко, и в то же время так далеко!
     Почуяв Григория, они с надеждой повернули  головы в его сторону и, вытянув шеи периодически открывая безмолвный рот, с трудом вдыхая холодный воздух сдавленной грудью, словно моля о пощаде и помощи, в то же время не совсем доверяя враждебному человеку, обреченно ожидали дальнейшего поворота судьбы.
     Григорий, еще не отошедший от хмельного монастырского вина, удивленный предоставленной картинкой с приятным весельем и легкостью воспринял сказочный, животный мир с любовью протянул руку таежной красавице.
     - Ну что ты дергаешься дурочка! Не бойся, не обижу и вреда не причиню,- успокаивал он косулю тихим, ласковым голосом, но погладить так и не решился.
     - Потерпите немного, что ни будь придумаем!      
     Отточенным концом посоха он вырубил еще одну ступеньку, чтобы чувствовать себя уверенней на крутом, скользком склоне, вынул из кармана ингаляторы и привычно, по очереди вдохнув в себя целебную смесь, присел, вглядываясь в замерзшие тела.
     - Ну вот, я так и думал! Пробили ногами наст, и придавили собственными телами. Хорошо еще ноги не переломали. Но, по видимому, вам очень повезло, если уж я оказался в этом глухом месте в такое время. О! Да Вы еще и на снастях! – озабоченно проговорил Григорий, осматривая косулю.
     - Ничего, потерпите немного, отдохну и вызволю вас из снежного плена. Я ведь ни какой - то  бусурман жаждущий крови и жертвоприношений, я простой русский человек православной веры, по которой нужно подставить правую щеку, если тебя уже ударили по левой, и свечку поставить за здравие тому, кто тебе за упокой ставит!
     Так власти решили, не оставив нам выбора. Но все в этом мире относительно, как инок Михаил говорит, и пути Божьи неисповедимы. Может и мне кто поможет избежать топкого болота, в которое пытаются загнать, и которое все больше затягивает русский, беззащитный народ.
     Ну, никак до меня дойти не может, веришь ли, козочка, зачем Грашевской столько дешевых ложек? Для коллекционирования многовато! В соседних странах палочками пользуются! Может, православные церкви упразднить хотят, а на их месте синагоги построить, тогда, конечно, переселенцам они кстати будут.
     Изводят русский народ на Дальнем Востоке, чиновник из любой беды, из любой человеческой боли свой интерес поиметь старается, и пожаловаться некому. Государство только о себе беспокоится, лекарства, и те подделывают!   
     Я тоже в положении вроде вашего.
     - Вот она жизнь! Рядышком! А жить не дают, и мало того, - смерти желают! - с огорчением делился Григорий, прикидывая как лучше изловчиться и высвободить передние ноги обессиленных животных.
     Словно понимая Григорьеву речь, звери притихли, глядя на него светоотражающими, большими глазами, но уж слишком долгой показалась им Григорьева исповедь. Не вытерпев, козел поднял вверх ворсистую мордочку, закинув рога себе не плечи, и негромко, жалобно гавкнул, вспугнув подругу, у которой нервная дрожь пробежала по всему телу от головы до кончика хвоста. Она с осуждением глянула на него, отчего козел понуро опустил голову, искоса, с надеждой глядя на человека.
     Улавливая их настроение, Григорий устыдился своей чиновничьей медлительности и засуетился, определяя с чего начать работу по освобождению.
     Побаиваясь за свою безопасность, он пробил наст еще в одном месте для упора ноги при возможном отступлении и, приноровившись, сделал пробный удар в десяти сантиметрах от передней ноги косули.
     От взмаха палки косуля вздрогнула, прикрывая глаза отводя назад голову, косясь на вновь поднятую палку, но уже без прежнего страха.
     После нескольких ударов пробивающих наст, почувствовав свободу, самка легко выкинула ногу из – под снега положив ее на наст, стараясь не прикасаться изрезанной раной.
     Когда таким же приемом был разбит наст у второй ноги, она, внезапно почувствовав слабину, освободила  вторую ногу и, опираясь на наст, рывком вырвалась из снежного плена, слегка зацепив Григорьеву палку.   
     Почувствовав свободу, сделала почетный круг по снежному полю и вернулась назад к подножью.
     Григорий довольный своей сообразительностью правильного выбора очередности проведенной работы, с интересом наблюдал за косулей, застывшей в десяти метрах в ожидании своего друга, нервно перебирающей изящными ножками и, кося светящимися глазами, терпеливо наблюдала за дальнейшими действиями Григория.
     Увидев на свободе косулю, козел явно занервничал и, опустив голову, нацеливаясь рогами на Григория, резко выпрямлял ее, дергаясь всем телом, пытаясь освободиться, усиливая боль в израненных ногах.
     С тоской и отчаянием дергнувшись несколько раз он обессилено затих, кося глазами в его сторону, не выпуская из вида свободную, терпеливо ожидающую его, подругу.
     Григорий не без опаски приблизился спереди и, приноровившись, сделал первый, пробный удар возле его ног.
     Козел словно понял, что от него требуется и, чтобы не мешать, высоко поднял голову, закинув рога на спину, вздрагивая всем телом при каждом взмахе палкой, пробивающей наст.
     Через несколько минут была освобождена левая, передняя нога, а затем и правая.
     Не ожидая, пока Григорий отойдет в сторону, он с силой выбросил передние ноги на наст и, почувствовав свободу, неожиданно резко, выбросил вперед свое изящное, красивое тело, избавляясь от коварного плена. 
     Скатившись виз, точно так же как и его подруга сделал круг и, возвратившись, стал рядом с ней, соприкасаясь телами, отсвечивая Григорию двумя парами прекрасных, светящихся глаз. Григорий тоже постоял, любуясь преданной, прекрасной парой.
     - А ведь могли пропасть без меня! – подумал он, и чувство гордости за хорошо сделанное добро, наполнило его душу светлой радостью.
     - Это даже хорошо, что все так получилось и он, нежданно – негаданно сохранил жизнь очаровательным животным, попавшим в беду.
     - Все в руках Божьих! – как говорил инок, осеняя на прощание троекратным знамением. Может и его поджидает за горизонтом положительный, крутой поворот к лучшему, вопреки черным предсказаниям Холмагорцевой и Грашевской.
     Может страна поменяет свою приоритетную стратегию уничтожения больных и стариков во имя роста и процветания хищных имущих и преуспевающих. Но до этого Григорию явно не дотянуть. Да он уже и смерился со своей участью, полностью полагаясь на веру, на Бога, которого он всегда чтил и в которого, по своему, верил. Ему только смелости недоставало пойти в церковь и поделиться своими сомнениями, своим горем, своими греховными делами и поступками, терзающими душу, порождая неуверенность и страх перед будущим. Но все это в прошлом.
     За время общения с монахом он научился жить сегодняшним днем, а сегодня у него на душе светло и радостно за проделанное, доброе дело.
     Былая хмель, от великолепного вина, уже выветрилась весенним ветерком, а голова все еще кружится от красоты окружающего мира, от чистого воздуха и от этой нескончаемой, как сама жизнь, железной дороги.
     Все у него будет хорошо, и сын его поймет, и не будет строго судить за самопожертвование и шокирующую, коряво выраженную отцовскую заботу и любовь.
     Вон уже звездочки начинают перемигиваться, наблюдая за щербатым месяцем, зацепившимся за горизонт тонким острием рожка, с явным намерением исчезнуть, увеличивая силу света воодушевленным звездам, угасающим по мере наступающей зори за спиной у Григория.
     Ночной ветерок несколько утих, в ожидании утра, легонько поддувая в спину торопя в просыпающийся город, в который на большой скорости шел очередной электропоезд, ярко освещая мощным прожектором маленькую, одинокую, сгорбленную фигуру, монотонно передвигающуюся между рельсами однопутного, железнодорожного полотна.
     Два тревожных, громких гудка, прозвучавших один за другим, разорвали тишину, привычно предупреждая об опасности.    

31.03.2011 г.
Г. Лесозаводск