Глава 8. Дочь Атона.
«Есть бог другой земного круга -
Ему послушна красота»
А. С. Пушкин.
Рассвет близился. Вода в священном мраморном озере стала голубовато-прозрачной в цвет неба.
Ночная мистерия заканчивалась. Утомленная Веста стояла, высоко подняв голову, высокая, стройная, безумно-прекрасная в ослепительно-белой короткой тунике. Ее длинные черные волосы волнами ниспадали на плечи, в ее руках был букет из роз. Божественный лик ее был юн, румян, свеж, черты его… к чему слова? одно слово: - богиня!
На ее полуобнаженной груди красовался золотой знак Атона - небольшой диск с символическим солнцем в центре с радиальными лучами и тончайшим узором по краю.
Сегодня ночью все четыреста с лишним человек единогласно выбрали ее, и сам понтифик вручил ей знак признания ее первенства в доме Атона.
Рядом с ней плечом к плечу стоял ее избранник – высокий атлетически сложенный голубоглазый парень, по виду не египтянин, нет, а, скорее всего, эллин.
Ее избранника звали Нуматон, был он сабинянином, родом с долины Эврота, то есть из Лакедемона, из местечка, которое впоследствии прославилось на весь мир под именем Спарта. Он нынче же ночью стал полноправным жрецом Атона, и сейчас его переполняло безбрежное счастье быть им. Счастье было еще тем безбрежней, что из двухсот других жрецов Атона Веста выбрала именно его.
Остальные были ничуть не хуже Нуматона, но отныне прекрасная Веста только его возлюбленная, а он – ее.
О таком счастье он даже помыслить не мог, когда отправился в Египет с двумя своими друзьями-сабинянами Пифатоном и Ликатоном. Их тоже выбрали две девушки из числа избранных ранее шести, составляющих свиту Весты, и, пожалуй, девушки эти были не менее красивы, но надо признать - красота Весты затмевала всех.
Но его друзья не завидуют ничуть – сабинянам чужда зависть.
И недолго думая, Веста выбрала именно Нуматона.
Казалось, она вообще не раздумывала – она сразу же направилась к нему, взяла его за руку и объявила всем:
– Вот мой избранник.
Хотя, на самом деле это не совсем так. Она свой выбор сделала давно. С Вестой он знаком уже без малого десять египетских лет. Однажды она просто пришла в храм в компании своих подруг, и надо ж такому случиться – он стоял у ворот, охраняя вход. Они столкнулись взглядами, и словно искра пробежала между ними. Он сразу понял – именно эту девушку он искал всю жизнь. А Веста вспыхнула румянцем и почему-то не отводила взгляд. Так бы они и стояли, хлопая глазами, уставившись друг на друга словно истуканы, но ее подруги обступили его, и ему только и оставалось, как с глупой улыбкой держать оборону, не отвечая на их остроты и колкости. К тому времени он еще не успел толком выучить язык египтян. Каждой девушке хотелось понравиться этому симпатичному эллину, как они называли его между собой и они трещали без умолка и половину из их веселой болтовни он не понимал. И тут Веста встрепенулась и щебетала будто птичка, принимая самое живое участие в обсуждении этого заморского экспоната. И из всех подруг она оказалась самой бойкой – Веста приблизилась к нему, и он не успел опомниться, как она поцеловала его в щеку. Последовал взрыв девичьего смеха и подруги с визгом и шуточками упорхнули. Но с тех пор Веста стала регулярно появляться в храме, и они разговорились, и много времени проводили вместе, и были взаимные признания, и она сказала, что хочет быть с ним всегда, и он ответил ей тем же. И вот теперь она стала богиней, а он ее возлюбленным.
Остается добавить: неизвестно, только ли стремление к знаниям, привело троих сабинян в египетский храм; говаривали, что они дальние родственники Шаратона. А каким образом в Египте очутился сам Шаратон и вовсе покрыто мраком тайны. Говорили, будто прежний пелопонесский царь имел договоренность с прежним фараоном – Эхнатоном. Царя интересовали знания египтян, а фараона – лучшие в тогдашнем мире воины. Так и сложилось: в храме Атона всегда было много эллинов.
Тем временем Батон сделал знак обоим новоизбранным, приглашая проследовать за собой. Церемония окончена, все собравшиеся расходились, Веста с Нуматоном присоединились к Батону и отправились в его покои. Замыкал процессию Шаратон. Как же без него?
Перед покоями Батона они остановились. Тут их ждал сюрприз. Понтифик вдруг вспомнил - его приемная занята со вчерашнего вечера. Из-за открытой двери доносился храп, но сейчас он стих, скорее напоминая сопение или урчание кота. Батон заглянул в покои, и, увидав спящего Мусу, хлопнул себя по лбу:
- Надо будить этого выпивоху.
Веста со своим избранником остались стоять у входа, понтифик с Шаратоном вошли в покои.
Муса спал на боку, уткнувшись лицом в циновку. Лицо его имело какой-то детский вид, борода разлохматилась и стала пыльной и замусоренной – в ней застряли крошки и труха с циновки, местами она слиплась от вина. Исходящий от владельца бороды винный дух, заставил содрогнуться даже понтифика. Он замахал рукой перед сморщенным носом и громовым голосом грянул стихами:
- Вставай Муса, слиплись волоса.
В ответ сначала была тишина, а затем послышалось сонное кряхтенье в такт:
- Пошла вон, Стервора, мне еще не пора. Я спать хочу.
После чего Муса разлепил один глаз и тут же, как бы испуганно закрыл.
Батон приблизился и несильно хлопнул его по плечу. В ответ взметнулась не подмятая правая рука номарха, и Батон чуть было не схлопотал в глаз. К счастью, он успел отпрянуть.
Тут Муса проснулся, кряхтя и охая, утвердился в вертикальном сидячем положении, схватился обеими руками за голову и вопросительно уставился на понтифика:
- Ой!? Где это я? А где Сте… - лицо его сделалось жалобным и каким-то беспомощным. - Неужели? – и тут у него вырвался крик души: - Понтифик! Отец родной! Как, вы здесь? – и снова: - Ох! А я думал…. Ну я вчера и дал…
Лицо Батона расплылось в улыбке.
Из коридора донесся сдержанный девичий смех.
Шаратон вышел и вскоре появился с кувшином. Он смотрел на Мусу снисходительно и, пожалуй, чуть с теплотой.
- Проснись, винохлеб, - мягко скомандовал Батон, - твоего любимого принесли, из наших подвалов, выпей на дорогу, чтоб голова не болела, и ступай, а не то не ровен час, фараон хватится своего пропойцу советника, а ты тут… Бородой циновки подметаешь, – он налил чашу и подал ее гостью.
Муса принял чашу и, морщась и надувая щеки, осушил ее.
- Еще? – осведомился Батон.
Муса отрицательно замотал головой. Батон криво усмехнулся и распорядился:
- Ступай. Шаратон, проводи.
Муса, в сопровождении Шаратона направился к выходу. В полутемном коридоре он столкнулся нос к носу с Вестой и Нуматоном, но прошел мимо, не поднимая головы, не зная как поступить: толи приветствовать жрецов, толи не обращать на них внимания. Он выбрал второе и зашагал бодрым шагом к выходу. Лиц жрецов он не рассмотрел; единственное, что запечатлелось у него в голове – золотой диск с солнцем на груди девушки. Ну, и ее точеные ножки, отчасти.
Когда гость удалился, понтифик пригласил в свою приемную Весту с ее спутником.
- Присаживайтесь, - сказал он, указывая на свое ложе.
Он уселся вполоборота рядом с ними, налил себе вина, отхлебнул и сказал торжественно:
- Ты, Веста – богиня! Отныне ты царица богинь, возлюбленная дочь Атона, - он встал, глубоко склонился перед ней, снова сел рядом и продолжал: - Тебя избрал сам Атон, наградив небывалой красотой, умом и добротой. И мы все выбрали тебя, руководствуясь чувством прекрасного, дарованного нам Атоном же. Отныне ты будешь царствовать в его доме, восхищая и вдохновляя нас всех своим совершенством. Но вместе с тем, помни: ты равна нам всем – ибо, как я уже говорил, никто не может возвыситься среди детей Атона. Знай: желающий возвыситься – унизится, а униженный – воспрянет и возвысится.
Он поставил чашу на стол и добавил:
- Впрочем, это я напрасно, - улыбнулся он. – Мы все тут одна семья и у нас у всех тут один отец – Атон. И нет нужды напоминать об этом. Но ты с твоим избранником на особом счету. Вы будете посвящены в величайшие таинства, недоступные никому из смертных. А таинства в свою очередь, сделают вас самыми счастливыми людьми. Они сделают тебя, Веста, бессмертною. Да, да ты станешь бессмертной богиней, - голос Батона вновь зазвучал торжественно, - и при этом от тебя не требуется ровным счетом ничего. Ты просто будешь наслаждаться жизнью, будешь любить всем сердцем, сохраняя в глубине души то, что тебе откроется. Поверь, бессмертие твое не будет тебе в тягость. Отныне и навсегда тебе будут доступны все земные радости. А спутник, которого ты выбрала, - понтифик кивнул на Нуматона, - станет твоей тенью, твоим самым близким человеком отныне и навеки. И возможно, благодаря тебе, он тоже обретет бессмертие. Но пока он будет твоей защитой, опорой и охраной. Пока ты еще во всем этом нуждаешься. Ты подарила ему свою любовь, а он отдаст тебе кроме своей любви всего себя до последней капли крови, до последнего вздоха. И это, - понтифик с теплотой посмотрел на спутника богини, - еще более почетная и самая прекрасная в мире обязанность. Не правда ли, Нуматон?
Нуматон в свою очередь кивнул, не в силах сказать что-либо, лицо осветилось радостью – еще бы!
Понтифик продолжал:
- Ну а прямо сейчас, - сказал он, - отправляйтесь в ваши покои. Вам их уже подготовили, вдвоем вам там будет хорошо. Я нисколько не сомневаюсь в этом, - усмехнулся понтифик и добавил: - Этой ночью никто не сомкнул глаз, всем надо отдохнуть. До вечера вас никто не потревожит. Думаю, отдохнуть успеете, - улыбнулся он. - Ну, а вечером жду вас у себя. Атон начнет открывать вам свои тайны.
Веста с Нуматоном встали и рука об руку направились к выходу.
- Любимая, надеюсь, ты не сильно утомлена? – шептал он ей в коридоре.
- Нисколько, - отвечала Веста и еще теснее прижималась к нему.
И веяло прохладой, и аромат роз пьянил их.
* * *
Между тем Шаратон проводил Мусу до выхода, и ворота храма с противным скрипом захлопнулась за ним.
Он вышел и остановился. Прямо перед ним, на расстоянии трех сотен локтей висел рой вчерашних мух. Никуда они не делись. Фивы просыпались, дул довольно свежий ветер с севера, но ветер не разогнал мух – очевидно, с рассветом проснулись и они.
Муса нахмурился. За ночь он успел позабыть о мухах. И вот на тебе – они напомнили о себе. И как только он о них вспомнил, рой с невероятной скоростью вдруг стал отступать. Точнее со скоростью все ясно – как раз рой отступал со скоростью полета мухи. И спустя считанные минуты воздух стал чист и прозрачен, куда хватало глаз: скалы и храмы некрополя на левом берегу Нила виднелись отчетливо.
И в какой-то момент Мусе даже показалось, что не было вчерашнего дня, а был только какой-то больной затянувшийся сон. А во сне были и понтифик с прокисшим пивом, и круглый золотой стол с синим шестигранным камнем и золотая нить с прилепленной мухой. Была жесткая циновка, от которой сегодня болело ухо и правое плечо. К этому сну добавилось еще и клетки с жабой и, кажется, со змеей, и еще шкатулки кто его знает с какой мерзостью. Однако ухо-то болело, его он отдавил во сне об жесткую циновку, а из этого следовало, что все, что ему приснилось, вовсе не было сном.
И теперь получалось все довольно складно. Выходит, Батон с помощью непонятно чего, а именно с помощью светящейся в темноте синей штуки и нитки, умеет легко управлять мухами. Да и, наверное, не только мухами – ведь неспроста же в клетках были жаба и змея, и еще неизвестно что в ящичках. И если понтифик в состоянии управлять этими тварями на расстоянии, то не исключено, что именно с помощью этой штуки он подсматривает и подслушивает. И расстояния ему не помеха. И вот отсюда поразительная осведомленность. И как раз когда Муса выходил из храма, понтифик отлепил муху с нити, и в тот же момент рой отвалил. Теперь все встало на свои места. Тайна разгадана.
Но легче не стало – наоборот, теперь абсолютно неясно, что предпринять. Это уже точно не шпионы, и в его номе нет предателей. И во дворце фараона тоже нет. Тут гораздо серьезнее. Теперь уже не только лишнее слово может стоить жизни, теперь, - кто его знает! – и думать опасно. И понтифику даже не надо подсылать к нему убийц, достаточно будет змеи или еще какой-нибудь мелкой жалящей твари. Мало ли ядовитых пауков повсюду?
Впрочем, нынешняя ночь выпала из поля зрения понтифика, а, значит, и замыслы Мусы тоже. В его мысли понтифику не проникнуть.
Между тем Муса подходил к старой городской стене, и тут из-за угла послышались гулкий мерный топот, бряцанье меди, скрип кожаной амуниции, прозвучал грозный окрик:
- Ты чем шагаешь, болван, сказано: левой! – и вслед ворчливый голос посулил: - А за твой нечищеный щит я тебе физиономию начищу, когда вернемся.
Из переулка показался отряд дворцовой стражи фараона из десяти солдат. Позади строя плелся их грозный начальник с лиловым крупным носом и в медной каске с перьями.
Муса его узнал. Еще бы! Начальник личной гвардии фараона, Охламон. В переводе на язык хеттов - «уповающий на Амона». Понятно, случай особый, раз фараон снарядил начальника такого уровня. Или это из-за спешки – не успели схлынуть мухи, как стражники тут как тут.
Отряд являл живописную картину. Лица, руки и ноги солдат были какие-то распухшие в пятнах и волдырях, а лица еще к тому же кислые и мрачные, и действительно: неплохо было б их начистить.
Солдат даже немного жаль: «Как же им было с поста уйти беднягам? Ведь службу-то никто не отменял».
Впрочем, лицо их офицера было распухшим и корявым от шрамов и от пристрастия к крепкому вину всегда.
Увидав Мусу, начальник скомандовал солдатам остановиться. Он выступил вперед и хриплым голосом объявил:
- Номарх! У меня приказ найти тебя и немедля доставить к фараону! - грозно возвестил офицер, шмыгнул носом, и дружелюбно добавил: - Тебе, уважаемый, придется пойти с нами.
- Хорошо, - согласился Муса, с интересом разглядывая несчастных воинов, - только вот зайду домой, умыться, поесть. Неужели ты думаешь, что я вот в таком виде могу показаться на глаза фараону? Пошли со мной, у меня найдется хлеб и вино для всех. Если, конечно за ночь не сожрали мухи.
Начальник задумчиво почесал каску и буркнул: «Сет с ним». Он махнул рукой и согласился. Взвод, звеня и скрипя, развернулся, и вся живописная компания зашагала к ному хеттов. Под ногами захрустели мелкие камешки, и заклубилась пыль.
Они вошли в ном. Там жизнь уже била ключом. Люди приводили в порядок свои жилища, кругом царила суета, доносились крики и разноголосый говор. Хетты с интересом разглядывали почетный эскорт и номарха. Доносились возгласы приветствия. Вскоре показался дом номарха.
Пока Муса умывался и переодевался, жена собирала на стол. Надо понимать, кое-что из продуктов уцелело. Удивительно! – обычно медлительная жена крутилась, бегала как угорелая, и суетилась перед солдатами, с белозубой улыбкой расстилая лучшую скатерть и выставляя лучшие кушанья, тщательно выбирая из них мух, то и дело слышалось: «Ох, бедные, ах, голодные, ох и досталось вам…». Она болтала без умолка, и чуть было не выболтала лишнего. Завтрак продолжался недолго, не больше получаса.
Ничего не поделаешь, пришлось вразумлять жену. Уходя, Муса неожиданно вернулся, прижал жену к стенке и шипел угрожающе:
- Глазки солдатам будешь строить у тестя в овчарне. И где я шастаю ночами по государственным делам, тебя, сердечная, не касается и попридержи свой язык, Стерв… ора, - процедил сквозь зубы он. Жена побелела от страха и только кивала в ответ.
Спустя примерно час сытый, слегка поддатый и довольный конвой с номархом прибыл во дворец.
Дворец фараона, еще позавчера блиставший и поражавший воображение своими яркими фресками и позолотой, в одночасье лишился своего блеска и красоты, весь потускнел и превратился в коричнево-черное мрачное здание. Вчерашние мухи засидели его до неузнаваемости. К тому же вскоре выяснилось, что из всех фиванских строений, дворец пострадал более всего. Почему-то он особенно понравился мухам. Десятки рабов трудились с самого утра, пытаясь отмыть пристанище фараона, но уже сейчас было ясно насколько тщетны их усилия. Легче перекрасить и позолотить все заново. Позднее решили выстроить новый дворец. Нынешний вскоре опостылел фараону.
Сам фараон сидел в тронном зале, скорее напоминавшим хлев, на троне, напоминавшем стульчак, и еще более напоминал собой мумию. Лицо и руки фараона не пострадали. Как ему удалось избежать укусов, никто не знал. На голове его была корона, посмешище, а не корона! Складывалось такое впечатление, что ее носили уже не одно тысячелетие и хранили все это время в свинарнике. Кобра на короне превратилась в какую-то нелепую бесформенную корягу. Фараон словно ссохся и если бы не парик, все бы увидели, что бедняга поседел за эти дни от переживаний и горя.
По обе стороны трона стояло с полсотни каких-то замызганных бревен, а еще вчера это были статуи наиболее чтимых в Египте богов.
Напротив трона сгрудились советники: визири - джати, царедворцы и с десяток верховных жрецов – Гора, Нейт, Ра, Пта, Тота, Осириса и иже с ними богов, чьи изваяния теснились по правую и левую руку фараона. Сам фараон традиционно представлял Амона, являясь его живым воплощением и одновременно полномочным представителем в Египте.
Понтифика Исиды не было.
Надо пояснить: Прежний понтифик Исиды Параисид II, отошел в мир иной без малого сто лет назад, - и он скончался в тысячелетнем возрасте с небольшим хвостиком, - а нынешний Бенидисид XVI безвыездно находился в Мемфисе. Да и его возраст, говаривали, уже перевалил за тысячу. В столь преклонных годах путешествовать тяжело. Сегодня Исиду представлял местный иерарх.
Кроме того, на совещании отсутствовал второй джати – Обламон. Вчера он лично инспектировал его величества фараона пивоварни и имел неосторожность уснуть под пальмами после обеда. К утру с его лицом сделалось плохо, и фараон милостиво отправил несчастного домой подлечиться.
Муса вошел, почтительно поклонился и пристроился сбоку этой пестрой компании царедворцев. С трудом сдерживая зевоту, он придал своему лицу почтительно-участливое выражение. Взгляд его утвердился на грязном каменном полу перед троном.
Фараон молчал.
Вперед выступил главный египетский джати Джабулдыга, и не к селу не к городу начал:
- О славнейший сияющий блистательный светоч…
Мусе стоило нечеловеческих усилий не расхохотаться: этот недоносок толкует о блеске и сиянии. Как раз вовремя.
Недоношен Джабулдыга был и в самом деле. Во дворце упорные ходили слухи, будто мама его носила всего семь лет и оттого, мол, фараон и держал его в качестве главного джати – Джабулдыга отличался редкостной исполнительностью. А садистские наклонности делали его главным инструментом устрашения в государстве. Вид его и вправду был страшен: перекошенное лицо, кривой рот с какими-то острыми, торчащими в разные стороны зубками, оттопыренные уши, и разбойничий взгляд. На обширном животе его болталась позолоченная медная бляха, отдаленно напоминающая птичье перо – символ богини правды и правосудия Маат*.
Вершить правосудие также входило в обязанности этого недоноска.
Глаза фараона гневно сверкнули, заставив замолчать главного джати, после чего фараон уставился на Мусу взглядом кобры, цедя сквозь зубы:
- Говори!
- Я считаю, - Муса медлил, раздумывая, - говорить должны верховные жрецы. Дело представляется сверхъестественным, необъяснимым и таинственным. Я полагаю, тут не обошлось без вмешательства богов. Только вот неясно кто же из них разгневан на Египет. Думаю, жрецы осведомлены лучше меня в делах божественных… - Муса издевательски посмотрел на верховного жреца Гора Сбагора.
Официальный титул Сбагора был «Ясновидящий», но в народе его упорно называли мутным и неспроста. Сбагор этот, хотя и был рожден в срок, но появление его на свет было окутано дымом. Его мама, отличаясь необычайным религиозным рвением и набожностью, едва явив миру Сбагора, оставила малютку на целый день в храме среди курений, чем ненароком пристрастила его к сладкому дыму навсегда. С тех пор глаза его были какими-то задымленными, а оттого и прозвали его Мутный. К тому же с малых лет ему регулярно являлся Гор собственной персоной. А однажды, когда толпа жрецов собралась в круг и они разожгли свежее, только привезенное из Нубии курение, Мутный сумел явить бога-покровителя Египта всем присутствующим, чем и доказал свою святость, снискал всеобщее уважение, получил титул «Ясновидящий Гора» и должность главного жреца.
- Ты! – рявкнул фараон, указывая пальцем в его сторону.
- О ш-шлавнейший…, - начал Мутный.
Взгляд фараона стал безнадежно-тоскливым.
Глаза Сбагора сделались мутнее нильской воды и сузились в две щелки, физиономия потускнела, уши вспыхнули. Его с утра мучила сухость во рту, отчего язык временами прилипал к небу.
- Сет, воплошшшш-щение зла, ишшш-чадие мрака и ужаса, - шипящие звуки он произносил, словно сунутая в воду тлеющая головешка; увы, его язык прочно прилип и не ворочался, - враг Египта, соединил свои темные с-силы с проклятым богом шшш-зла Атоном, и…
- …напустил мух на Фивы, предварительно сгубив сто тысяч голов скота в верховьях Нила, - продолжил за него фараон, - так что ты предлагаешь, обзавестись еще сотней рабов с опахалами или вручить опахало тебе? или отделать тебя хорошенько опахалом? А, ш-шлавнейший? – передразнил фараон и гневно спросил: - Или может, ты нам укажешь более действенный способ?
- Гор… - Мутный поморщился, пытаясь открыть веки шире.
- Что Гор?! – воскликнул фараон раздраженно, - мы и так взываем к нему ежечасно!
- Гор недоволен, ш-што в Фивах, несмотря ни на, - Мутный напрягся, тщетно пытаясь отлепить язык, но у него не вышло, - ш-што, - снова зашипел он в отчаянии: - Ш-што сохранился еще храм этого пришшш-пешника Ш-сета – Атона, - Мутный побагровел. - Шшто жрецы его по-прежнему справляют слушбу, а Батон, этот… - голос его задрожал, он выпучил глаза и не найдя худших слов, Мутный брезгливо вымолвил: - …соратник Эхнатона, все ещ-шше во главе противного Египту храма. Поэтому Гор не желает помогать нам. Гор опечален и уяз-ш-швлен. Кроме того…
- То есть, ты хочешь сказать, что если мы, - обрывая объяснения, угрожающе говорил фараон, - разделаемся окончательно с храмом Атона, с Батоном и его жрецами, то с Египтом уже никто не отважится выделывать подобные вещи? Кто еще так думает?
- Мы все единодушшшш-ны во мнении, ненавистный всем храм исчадия Сета – Атона, должен быть уничтожен и разрушен, - за всех страшным голосом ответил Мутный.
И все, кроме Мусы и Джабулдыги, которому попросту не хватило времени понять услышанное, в знак подтверждения закивали и согласно зашикали.
Тут следует отметить вот что: Слова «исчадие» и «Сета», Мутный произнес слитно, слово «Сет» у него вышло как «Ш-шат», из-за чего образовалось новое египетское слово: «Шаттана** ». И тут же это сетово отродье поселилось в первой голове, и началось его бесконечное шествие из одних мозгов в другие. Случилось вот что: Муса ухмыльнулся, отмечая про себя: «Надо же, как звучит! Аж мурашки по спине. «Сетово исчадие», «сетов выродок». «Шаттана!». Прямо страх!
- Отлично, - язвительно фыркнул фараон, нахмурившись, помедлил и объявил: - В таком случае, я сейчас же отдам приказ расправиться с Батоном и его жрецами, а сам храм Атона я прикажу разнести до основания, но… - лицо фараона сделалось страшным, и он тихим голосом раздельно произнес: - Но, если хоть какое-либо бедствие все же случится, вы все, разумеется, кроме номарха хеттов и Джабулдыги, отправитесь вслед за ними к Сету через крокодильи желудки.
Это была страшная угроза: что может быть хуже для египтянина, чем остаться без надлежащего погребения?
- Никто не может отвечать за действия богов,… - напыщенно начал было Мутный, еле двигая языком, который, наконец, отлепился.
- …в том числе и Батон с его жрецами, - досказал за него фараон и вновь обратился к Мусе: - Говори!
- Тут главное не спешить с поиском виновных. Насколько мне известно, подобного еще не бывало. Поэтому стоит поручить жрецам еще усерднее молится. Возможно, следует увеличить пожертвования храмам, дабы умилостивить богов. Может быть, стоит снарядить экспедицию в Нубию за свежими куреньями, - самым серьезным тоном произнес Муса, покосившись на Мутного. - Говорят, дым дикорастущий конопли убивает насекомых, - он сделал паузу.
Фараон скривился, пряча улыбку, джати переглянулись. Джабулдыга остался недвижим. Муса продолжал:
- А еще лучше пригласить сюда Батона, жрецы которого, если верить слухам, и предсказали беды, и спросить у него, что можно сделать для спасения Египта. Я понимаю, что это может показаться неприятным некоторым из присутствующих, но для пользы дела стоит использовать любую возможность. Уж больно велика опасность, грозящая Египту. Говорят, что пережитое нами только начало. И еще. Вчера я наблюдал удивительное явление. Всем известно, что храм Атона находится рядом с номом хеттов. Так вот, ни над храмом, ни на расстоянии трехсот локтей вокруг, мух не было. Это видели многие. Надо бы пригласить понтифика Атона, – заключил Муса.
Фараон прикусил губу и помрачнел. Это уже серьезно. Тут явное предпочтение. Куда тут попрешь, если само небо ополчилось против него. Атон досаждал его отцу и теперь вот снова… «Что тут предпринять? - думал он, - разогнать к сетовой бабушке, все это сатанинское отродье с Батоном во главе, или оставить все как есть? Пригласить его сюда для беседы? Ну, уж нет! Не лучше ли схватить да повесить смутьяна, да и делу конец! Но конец ли? А может быть, в этом случае конец придет всему?».
Мысли, словно мухи, клубились, жужжали, роились в голове, стучали по вискам и никак не могли успокоиться, хотя в голове была непроглядная темень. Если туши слонов по Нилу, его впечатлили на три дня, да и только, то вчерашнее нашествие мух смяло и раздавило. Да и наказывать Батона, собственно, было не за что. Жрецы молили Атона о милости, прося не наказывать Египет. Об этом доносили многие.
Но говорить с Батоном! Это равносильно признанию его превосходства и правоты, это значит показать свою слабость! Легче приказать вытесать и выставить повсюду статуи Эхнатона в пятьдесят локтей высоты. Или отлить из золота статую Атона. На это дело сотню талантов не жалко. Хотя тут как раз проблема: Атон же невидим и непостижим. Как изваять то, что, по их же учению, не имеет обличья, неощутимо и недоступно человеческому пониманию? Или подрядить пару сотен смазливых девок, пусть стоят голые на площадях, олицетворяя. Помнится, как-то отец спьяну выболтал, что-то там толковал о Атоне, воплощенном в божественной сущности баб. Это уж точно непостижимо и выше понимания. Смех, да и только. Только поставь, не пройдет и года, как над Египтом будут потешаться от Нубии до Эллады, передавая из уст в уста анекдоты про очередные чудачества фараона. Не, оно, конечно, кому-то этот балаган и понравится, но отнюдь не всем. И кто тогда фараон, если, получается, любая египтянка имеет равную ему божественную природу? Хотя может и не так, но лучше вообще не знать этого и не видеть понтифика Атона. Только тут не хватает его словоблудия. Пусть сидит у себя в храме, во дворце ему не место. К прошлому возврата быть не может.
Опять признать торжество и превосходство Атона над остальными богами? Это означает конец спокойствию и процветанию, это было бы его, Аменхотепа, кончиной. Перекреститься как отец в Тутанхатона? Упразднить все храмы, всех жрецов уволить за ненадобностью? Что тут думать: опять начнется такое, в сравнении с чем, тьма мух покажется досадной мелочью.
- Совещание окончено. Ступайте все вон, - вдруг резко бросил фараон, вставая. – А ты, Муса, пойдешь со мной.
Все дружно направились к выходу, шаркая и переглядываясь, когда они вышли, поднялся фараон и Муса последовал за ним.
Справа к дворцу примыкала открытая с одной стороны терраса с видом на пруд, где фараон обычно проводил все свое время, когда был не на троне. Это было замечательное место: дощатый кедровый пол одной стороной упирался в колоннаду с ажурными решетками, увитыми виноградом. Стена напротив еще вчера пестрела изумительными фресками, а сегодня их как не бывало. Посреди стены виднелась дверь, которая вела в покои фараона. Дверь была полуоткрыта. Рядом с ней стоял раб, готовый откликнуться на любой приказ. За ажурными решетками зеленел луг с кустами гранатового дерева. Повсюду торчали финиковые пальмы, а прямо блестело на солнце озеро, усыпанное цветами лотоса, отражая облака и пальмы. Справа между пальмами далеко виднелся Нил, а еще дальше, у самого горизонта, в желтом мареве маячили белесые скалы.
Фараон со вздохом облегчения стянул с себя корону и небрежно бросил куда-то вбок, снял парик. Без парика и короны он выглядел вполне заурядно. Обыкновенный молодой мужчина, почти юноша. Лицо его имело тонкие, породистые черты. Фараон вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони и плюхнулся на подушки, вытянув ноги. Фараон кивнул на соседнее ложе. Муса сел рядом. Лицо фараона посветлело от солнечных бликов озерной воды. Он прищурился.
- У меня к тебе будет весьма щепетильное задание. Но сначала надо посовещаться, – он подал знак рабу: - Принеси вина и чего-нибудь поесть, только смотри, чтоб без мух, - поморщился фараон.
Вскоре вошло несколько рабов, нагруженные кувшинами и подносами, уставленными щедрыми дарами египетской земли, а с ними и столоначальник.
День выдался и вправду чудесный! По небу плыли причудливые облака, временами закрывая жгучее солнце; из зарослей жасмина между пальмами доносился аромат и пение птиц; с Нила веяло свежестью. В пруду плескались и играли, выпрыгивая, серебристые рыбешки, оставляя круги на воде и брызги на листьях лотоса. Вино лилось рекой. Про свое «щепетильное задание» фараон позабыл.
Совещание хеттского номарха с фараоном затянулось до вечера, длилось всю ночь напролет, продолжилось и на следующий день.
Рабы сбились с ног, подавая вино и закуски. Весь день гремела музыка, бил бубен и вертелись полуголые юные танцовщицы, к великому неудовольствию фараонши и к полному восторгу малолетнего Рамсеса, который то и дело путался у них под ногами. Звучали пламенные речи во славу и процветание Египта. Потом бубны с музыкантами и танцовщицами куда-то пропали, ушла, фыркнув, фараонша, пришла ночь, и беседа наполнилась теплотой. К утру фараон забылся сном и храпел тут же, на террасе. Рядом, свернувшись калачиком, тихо сопел его советник. Едва они проснулись утром, как все повторилось. Сначала решили просто позавтракать. Но перед фараоном оказался объемистый кувшин с вином, и к полудню снова появились танцовщицы. Фараонша с Рамсесом уже не показывались.
После третьего или четвертого кувшина в душевном порыве фараон почти решился пригласить третьим Батона:
- Батон должен быть тут! – твердо возвестил он заплетающимся языком. - Ибо Амон любит троицу. Ибо с ним всегда Хат и Мутор***. – пояснил он, коверкая имена богинь. - Ибо Мутор…. Но мне… Непонятно».
Фараон запутался, недоумевая, почему Амон любит число три, а с ним всегда лишь только двое, и сник, уронив голову на грудь. Его пальцы продолжали сложные математические расчеты: фараон попеременно отгибал то три, то два пальца.
- Три…. два… один… – бормотала голова фараона.
И как раз когда средний палец фараона обозначил Амона в единственном числе, на веранду вбежал некстати выздоровевший второй джати Обламон и с размаху бухнулся перед фараоном лбом на гулкий кедровый пол.
- Фараон! – с ужасом кричал он. - Гиксосы идут!!!»
Доски громыхнули. Голова джати отозвалась звоном. Фараон вздрогнул и проснулся. Обламон поднялся и сбивчиво поведал, запинаясь, мыча и размахивая руками: на севере у Горького озера учинили разбой гиксосы****.
Эти разбойники напали на строителей канала, который предполагалось прорыть от Горького озера до Тростникового моря, и на жителей близлежащего поселка. Гиксосы устроили разгром, забрали все ценное, включая заступы и мотыги, часть людей убили, а женщин, ослов и верблюдов взяли себе. Сейчас весь этот сброд в неустановленном количестве уничтожает запасы вина в поселке, поскольку не в силах унести его с собой. А рыть канал теперь нечем и некому.
Обламон забыл добавить: приданный для охраны строителей отряд солдат за неделю до этого от безделья и избытка вина устроил гонки на колесницах, а когда им на пути попалось поселение гиксосов, солдаты разнесли его в пух и прах. Естественно, молодых женщин и все ценное они увели с собой. После чего солдатам стало не до службы.
При словах «уничтожают запасы вина» фараон вдруг рассвирепел, и с криком:
- Я им покажу египетскую силу!
…приказал подать доспехи, запрягать боевые колесницы и трубить поход, после чего в страшном гневе убыл на войну.
Над северной дорогой уже через два часа клубилась пыль и сверкала на солнце медь доспехов уходящей армии, сопровождаемая скрипом колес, ржаньем коней и влюбленными взглядами египтянок.
Отборная хеттская конница уходила в авангарде армии фараона. Возглавлял ее Елизар.
А номарх остался в Фивах и никакого «щепетильного задания» он так и не получил.
----------------------------------------------
*По верованиям большинства египтян, богиня Маат в виде пера укладывалась на одну чашу весов в зале суда загробного мира, на другую чашу помещали сердце новопреставленного, оттого, что из этого перевешивало, зависела его дальнейшая судьба.
**Египетское слово «Тана», кстати, имеет и второе значение: «выродок». Впрочем, пожалуй, слова «выродок», «отпрыск», и «исчадие» - синонимы.
***Богинь звали «Хатор» и «Мут».
**** Гиксосы - воинственное кочевое племя.
Продолжение http://www.proza.ru/2013/06/18/431