Что первым делом объясняют учителя английского, когда речь заходит об инфинитиве, неопределённой форме глагола?
Они объясняют, что в неопределённой форме глаголы в английском имеют вид «частица to + собственно глагол». To be, to see, to drink, to run. И т.д. Они говорят: «Не надо удивляться, что здесь два слова, а не одно. Это просто такая специфика языка. Но на самом деле, вот как в русском инфинитив имеет окончание –ть, так в английском – он выражается этой самой частицей to».
И пока, вроде, ученику всё понятно. Коли учитель сказал, что так – значит, так и есть. Да, у разных языков своя специфика. Он готов к этой мысли.
Но что происходит дальше? Дальше ученик постигает будущее время – и задаётся вопросом: «А куда девается эта самая частичка to, неотъемлемый признак инфинитива, когда на сцену выходит глагол will? Ведь если will – это «буду», а to do – «делать», то надо бы говорить will to do, а не просто will do?»
Учитель кое-как объясняет, что “will do” – это просто такая особая форма будущего времени. Её надо запомнить.
Замечу, подобная трактовка будущего времени – сразу же порождает изъяны в понимании его концепции. Ведь дело в том, что в английском нет, как таковых, грамматических форм будущего времени. А есть – некая проекция на будущее, которая строится из настоящего, с помощью глаголов, выражающих некое стремление или неизбежность. Will («соизволяет», «волен»), shall («должен») или be going to, be gonna («намеревается», «собирается»).
Зачем добрейшему преподавателю было обманывать своих доверчивых учеников, вешая им на уши лапшу, будто бы в английском есть особенная форма будущего времени глагола?
А вот затем, чтобы побыстрее отделаться от вопроса, куда девается «частица to», неотъемлемая часть инфинитива, если он стоит после will или shall.
Но дальше – больше. Дальше выясняется, что эта «неотъемлемая частица» пропадает и в тех случаях, когда инфинитив следует за глаголами would и should. Ну ладно, это можно переварить, это всего лишь прошедшие формы will и shall, имеющие, правда, некоторые модальные оттенки (впрочем, большая ошибка думать, будто бы формы настоящего времени совершенно не имеют таких оттенков).
Но потом выясняется, что есть ещё can/could, а также may/might. А до кучи – must. После которых тоже нет никакой частицы “to”. И здесь уж не отмажешься, мол, can do – это просто такая форма глагола to do (ага, 13-е из Tenses!) Приходится признавать, что вот почему-то, по непонятной какой-то причине, совершенно иррационально, после can, may и must не используется to. И это, дети, надо запомнить, зазубрить (как будто бы для зубрёжки мало неправильных глаголов и «сумасшедшего» соотношения фонетики и письменности в английском, где, зная все правила, всё равно никогда не можешь быть уверен, что корректно прочтёшь новое слово с письма).
Неудивительно, что студент начинает ненавидеть эти «коварные» глаголы и бояться их. Вместо того, чтобы использовать их для очень удобных и полезных конструкций. Что очень даже возможно, если понимать, ПОЧЕМУ после них (и именно после них) инфинитив идёт безо всяких to.
Кстати, и глагол do, самый «служебный» из всех «служебных» глаголов, истинная рабочая лошадка английской грамматики, покладистая и надёжная, – внезапно взбрыкивает и тоже доставляет массу хлопот.
Скажем, не окончательно увечный рассудком индивид, проучив язык несколько месяцев или даже лет, то и дело норовит соорудить конструкции вроде «I didn’t saw” или «Does he plays?” То есть, он знает правила, конечно, но не понимает ни «сакрального» смысла глагола “do”, ни того, что «основной» глагол после do – это всегда инфинитив. «Как же так, инфинитив – ведь это же to be/to drink, верно? Но тут я усвоил, что после do не нужно to. А значит…»
А значит – язык сам собой тянется поставить этот основной, смысловой глагол в некую «подобающую» грамматическую форму, и плевать на этот «бессмысленный» do!
И дело-то не в том, что индивид – тупой. А в том, что ему не объяснили в своё время (в самом начале), что такое инфинитив в английском, как он управляется, как он согласуется. А просто всунули набор неких «правил», которые он кое-как впихнул себе в мозги, но не видит в них смысла. И, соответственно, ему трудно следовать им на инстинктивном уровне.
Ну и ещё одна проблема, происходящая от неверного представления об инфинитиве, - это когда парень (или девушка), весьма долго и плодотворно изучавшие английский, имеющие большой словарный запас и способные читать весьма сложные тексты, внезапно впадают в ступор, когда им нужно связать самые элементарные, казалось бы, мысли.
«Мне это нужно, чтобы получить представление о… Как лучше сказать? I need it so that I could get the conception of… Или лучше I need it in order to get…»
Я с этим «ступором» сталкивался очень много раз, и, бывало, не сразу понимал даже, в чём проблема-то.
Отвечал осторожно: «Ну, и так, и так можно. Правда, не понятно, зачем такие цветистости? Чем тебе не нравится I need it to get… whatever you want…?».
«Да? А так можно? Но ведь требуется какое-то слово, типа «чтобы»?»
И тут становилось ясно: просто человеку не объяснили вовремя, что «частица» to перед инфинитивом – это и ЕСТЬ «слово типа «чтобы». И это вообще не частица. Это предлог. Тот самый предлог to, обозначающий стремление куда-то. «К», «до». А уж объект этого устремления, «точка назначения», может быть как предметом в виде существительного, так и действием или состоянием в виде базовой формы глагола.
I'll come to your place – Я приду к тебе домой.
I’ll come to see you – Я приду (чтобы) повидать тебя.
Никакой разницы, в сущности.
Маленьким детишкам – это просто объяснить бывает. Они верят в любые чудеса, им плевать на книжные грамматические «истины», оно просто ловят влёт употребление слов и конструкций, и воспринимают, как есть.
Так было, скажем, с моим сыном, с которым мы начали… не заниматься даже, а просто болтать по-английски, по его желанию, когда ему ещё пяти не было, а в шесть он уже запросто смотрел в Инете «Саут-Парк» и прочие фильмы-мультики, и в разговоре совершенно автоматически, но к месту употреблял довольно сложные причастные конструкции, так ни разу не услышав, что они называются tenses и якобы имеют какие-то жёсткие разграничения, помимо прихоти говорящего и его желания подчеркнуть тот или иной нюанс.
Но, к некоторому сожалению, мне всё больше приходилось подтягивать инглиш детишкам весьма изрядного возраста. Которые уже получили некоторое «академическое» представление о грамматике, где всё будто бы разложено по полочкам. Ну, школьная, конечно, версия. Где мир лингвистики представлен примерно так же, как морская живность представлена на полке сельпо: бывает сельдь пряного посола, бывают бычки в томате, и ещё салат из морской капусты.
И, конечно, у русскоязычного человека немножко рвётся шаблон, когда он узнаёт, что в глагол, пусть даже и самой неопределённой формы, можно вот этак запросто тыкать предлогами, как в какое-нибудь там существительное. А уж если он в школе ещё и английского понахватался – так вовсе негодует. Ибо, он из инглиша, конечно, уже ни хрена не помнит ничего другого, он прикурить-то попросить не сподобиться, так, чтоб его поняли за пределами Брайтон-Бич, но вот что «быть» - “to be”, а не просто “be” – это у него к подкорке толстенными шурупами привинчено. И приходится аккуратненько их выкручивать, чтобы мозг совсем уж не травмировать.
И это я не ради самоутверждения делаю, а потому, что изначальное понимание природы и употребления инфинитива в английском – действительно очень сильно облегчает жизнь в дальнейшем обучении. Способствует тому, чтобы структура языка казалась логичной, внятной и приятной – а не каким-то набором бессмысленных ограничений, которые нужно тупо зазубрить, и всё равно «душа не лежит» к ним, спотыкаешься то и дело на ровном месте.
Разумеется, хотя мои «студенты» - довольно развитые ребята, я не затаскиваю их в дебри аспектологии, загружая мозги всякими словечками вроде «агенс», «пациенс», «актант», «валентность». В этом нет нужды. Но понятие глагольного «инфинитива», раз уж студент по-любому где-то его отхватил, - обсудить приходится.
Спрашиваю: «А чем, собственно, инфинитив отличается от существительного?»
Ну, резонный ответ: «Тем, что это глагол. Он отвечает на вопрос «Что делать?»
Уточняю: «На вопрос «Что делать?» отвечает Николай Гаврилович Чернышевский. Правда, хреново отвечает. Но вот если ты спросишь меня, ЧТО я люблю больше всего на свете, я отвечу: «Я люблю хорошую музыку и мучить людей». И ты не находишь, что «музыка» и «мучить» оказываются примерно в одной категории? И то, и то – в предложении является т.н. «дополнением». И перечисляются они через запятую, как однородные члены предложения. То есть, нельзя сказать: «Я люблю мучИЛ и музыку». Потому что «мучил» - это полноценный, чистый глагол. А вот «мучить и музыку» - вполне даже можно. Вполне совместимо. Усекаешь мою мысль?»
Отвечает: «Да я давно знаю, что ты больной на голову садист, поэтому, конечно, усекаю. Но всё же, режь меня, жги меня, но «мучить» - это глагол, а не существительное. Это просто разные, отдельные части речи».
Спрашиваю: «А что такое «мучивший»?»
«А это причастие!» (с гордостью за память о школьных годах).
«Это отдельная часть речи?»
«Ну… как… типа, оно от глагола образуется, но по смыслу… типа, как прилагательное, да?»
Подтверждаю:
«Совершенно верно. Образуется от любого глагола с помощью суффикса, единообразно и легко, и вот тебе – уже другая часть речи, по сути. Но едем дальше. Тебе известно понятия «герундия»?»
Что ж, если английский хоть на тройку учил в самой что ни на есть средней школе – то, конечно, известно. Ибо, он может нихрена не помнить, как образуется и употребляется герундий, но что есть такой неведомый зверь в английской грамматике – это он точно помнит. А равно – помнит, что есть иные ужасные обитатели альбионских чащоб вроде Past Perfect Continuous, Subjunctive Mood четырёх степеней тяжести (всё равно как обморожение или ожог), Complex Object, и ещё много других тварей, которых не то что приручить, но и подступиться-то к ним боязно, когда так страшно они называются).
Замечу, если человек не знает таких слов, как «инфинитив» или «герундий». – то я и не гружу его ими. То есть, я стараюсь дать представление об инговых формах как можно раньше, потому что это действительно очень удобная фишечка, но не перенапрягаю мозг «студента» лингвистическими терминами. Однако ж, если он УЖЕ знает эти термины, то приходится их малость обсудить, чтобы он понял, что всё не так кондово, как его учили в школе.
Ну и вот если человек соглашается признать, что от глагола так легко образуется герундий, «почти существительное», которого нет в русском, и над которым можно уже любые предложные манипуляции совершать, - он как-то подвигается к признанию и того факта, что инфинитив инфинитиву тоже… lupus est.
Особенно, если речь идёт о частях речи в самом аналитическом из всех индоевропейских языков, где почти каждый глагол имеет стойкие словарные значения ещё и как существительное (не меняя ни единой буквы: look-look; go-go; say-say… you name it… swarms of names…), а любое существительное автоматически становится прилагательным, если поставить его перед другим, определяемым, существительным.
Ну и я стараюсь закрепить эту мысль, заодно немного расширив представления «студента» о сущности глагольного императива в русском.
«Вот смотри, - говорю. – Собрались серьёзные мужчины. И постановляют: «С этим борзым прокурором надо уже как-то порешать!» А один, такой: «Не, вы чо, в натуре, попутали, джентльмены? Загасить прокурора – это вам не «здрасьте» и даже не «гудбай». Я – однозначно пас!» А они ему: «Да ни боже ж мой! Кто ж говорит про «загасить»? Речь – об «порешать».
Студент соглашается, что бывают такие разговоры, именно с таким употреблением инфинитива.
Закрепляю мысль:
«Ну или, скажем, выражения: «Тебе шашечки – или ехать?» Или: «За «посмотреть» денег не берём». Можно ведь сказать: «За осмотр, за погляд денег не берём». Но вот очень глубоко сидит в индоевропейском лингвистическом сознании эта идея, что инфинитив – может выступать почти как существительное. Сколько её ни пришибай нормированием речи по академическому какому-то представлению об «орднунге» - она пробивается».
А ведь английский, в период его наиболее бурного становления, - он совершенно отвязно формировался. Это вам не французский или испанский, чья история представляет собой довольно медленное скатывание латыни под откос народного волюнтаризма и смешения с варварскими говорами, когда образованное сословье, прежде всего монахи, всё же пытались тормозить этот процесс, цепляясь за богатейшую, консервативную, письменную традицию настоящей латыни.
Английский – сначала развивался в диких германских лесах, а потом – в таком неуправляемом, термоядерном плавильном котле наречий и влияний, на Альбионе, захлёстываемом всё новыми волнами завоеваний, что не приведи господи.
Когда же остров окончательно подмяли те викинги-норманны, которые прежде осели в Северо-Западной Франции, и назвали её Нормандией, а себя французами, - понятно, они ещё и пару веков спустя говорили в Англии на французском (или на том, что они полагали французским). А духовенство и нарождавшееся учёное сословие (неотделимое, впрочем, от духовенства), - говорили (писали – уж точно) на латыни. Собственно по-английски – говорил хрен знает кто и хрен знает как (нынешний Лондон – даёт некоторое представление, поскольку это единственный крупный город на планете, где можно пройти целый квартал и не встретить ни одного человека с более-менее вразумительным английским, если не посчастливится наткнуться на какого-нибудь образованного паки, но тогда, веке в двенадцатом, было ещё хуже).
И с учётом этой реальности становления языка, мне кто-то будет говорить, что они знали форму инфинитива как незыблемое to be? Да они и словей таких не знали, инфинитив! А говорили – не то, что как бог на душу положит (этого никогда не бывает даже в самых диких общинах), но – вынуждены были рационализировать свой язык, избавляясь от лишних сущностей и развивая нужные.
Одна из таких нужных сущностей – возможность сочетания инфинитивов с «активным» глаголом через «тыкающий» предлог to. Который очень древний. Он и в «Беовульфе» используется как для указания на стремление к предмету, так и для указания на стремление к действию, выраженному в инфинитиве (а чаще - в герундии).
Немножко «оффтоп», но, вот, у меня часто спрашивали, не многовато ли в английском слов, звучащих как «ту»: и числительное two, и предлог to, и «инфинитивная частица» to, и too в значении «тоже», и too в значении «слишком»? Да как будто я это придумал! Но объяснить – могу.
Что ж, числительное two – это действительно простое совпадение. Так-то оно происходит от того же корня, что и немецкое «цвай», и русское «два». Пресловутая «частица» to – от предлога ничем не отличается. Это просто одно и то же.
Но, скажу более, от этого же предлога to – происходит и современное английское too. И в значении «слишком», и в значении «тоже». Сейчас оно по-другому пишется (и произносится), с растянутым «у», а в староанглийском – всё то же самое было. Предлог направления. Скажем, «to strang» = «в сторону силы» = «слишком сильный» = “too strong”. Такая примерно логика использования была. Ну и схожим образом: «Такой-то, такой-то, а также такой-то (примкнувший) К (ним): Mr1, Mr2, and Mr3, (there)to(o). А в подобном выносе предлога в конец фразы – и для современного английского нет ничего удивительного. Я бы даже сказал, в нём со временем усилилась эта палеогерманская черта.
Впрочем, вернёмся к нашим… медведям (да, если кому интересно, Беовульф – это «пчелиный волк», сиречь медведь).
Итак, инфинитивы в староанглийском не исключают применения к ним to как предлога, но совершенно не требуют и не подразумевают никакой «частицы» (как не имеют её и ни в каком другом индоевропейском языке). Они имеют грамматически выраженную германскую форму, оканчивающуюся на –an, -en, -on, и с управляющим глаголом обычно связываются примерно как «узреть смогли» (ongyton mihton) или «искать желал» (secan wolde) или «приходить начал» (cuman ongunnon). То есть, инфинитив запросто ставится перед глаголом.
И это частая манера употребления, не только в «Беовульфе», но и в прозаических текстах на староанглийском. Скажем, из Англосаксонской хроники – “ Hie sendon to Angle, and heton him sendan maran fultum” («Они послали к англам и сказали выслать им больше подмоги», где «выслать» - sendan, и, обратите внимание на различие в форме: «они послали» - hie sendOn, «выслать» - sendAn).
При этом, всё же встречается и предлог to перед глагольными формами. В значении – «к, чтобы, для, ради».
Скажем, Mael is me to feran (It’s time for me to go – Пора мне идти; время, чтобы я ушёл).
Или – Sorh is me to secganne. Буквально: «Печаль есть моя в говорении». Поскольку secganne – это герундий в староанглийском от secgan (впоследствии say). То есть, к инфинитиву прибавляется «–ne» (рискну предположить, и русский суффикс отглагольного существительного «–ни» имеет ту же природу). Такая была форма герундия, пока не сменилась универсальной с использованием суффикса –ing, выражающего происхождение, «порождённость».
Таким образом, мы видим, что в староанглийском предлог to использовался очень широко, и с существительными, и с герундиями, и с инфинитивами, выражая устремлённость к объекту или действию в самом широком смысле, но вовсе не был обязателен для обозначения инфинитива. В целом, факт в том, что тогда не требовалось никаких to не только с глаголами might (mihton) и would (wolde), но и с обычными.
Но что было дальше? А дальше было Норманнское Завоевание. И всего века за три - язык изменился до неузнаваемости. Вследствие крайне насыщенной политической жизни острова в те века, скажем так.
И если открыть «Кентерберийские Байки» Чосера, а это четырнадцатый век, то мы увидим, что там уже очень мало осталось от языка «Беовульфа». По хорошему счёту, тамошний язык вполне «читабелен» для современного англофона (примерно в той же степени, что, скажем, того же времени «Задонщина» - для современного русского).
Но здесь нужно отметить, что Чосер для английской словесности - был почти то же, что для русской… ну ладно, если Пушкина следует уподоблять Шекспиру, то пусть Чосер будет как Ломоносов (хотя чисто литературное наследие – несоизмеримо, конечно). Так или иначе, это чел, который открыл и доказал, что не только на латыни или на её «облегчённом» варианте, французском, но и на своём родном языке можно писать вполне ладно, складно и толково. И в этом смысле Чосер всё-таки ближе к нашему Пушкину. Он действительно «вновь открыл» английский язык для литературы.
Ведь тогдашнее отношение грамотных людей (всех двух или трёх сотен, что были в Англии) к английскому языку – в общем-то, в двух строках описано там же, в «Кентерберийских рассказах»:
And whan that he wel dronken hadde the wyn,
Thanne wolde he speke no word but latyn
Что мы переведём примерно как:
Когда же вина он напьётся до сини –
Не скажет и слова, как не по латыни. :-)
На самом деле, английский язык как таковой – вообще мог запросто исчезнуть. Как прежде, после англосаксонского завоевания, сгинули кельтские говоры в Англии (а сейчас, думаю, и в Шотландии мало кто говорит на гэлльском, или в Уэльсе – на валлийском). Как исчезли (практически) финно-угорские языки коренных жителей в области славянской экспансии. И для этого даже не требуется тотального геноцида коренных жителей. Достаточно их ассимиляции в преобладающую культуру, достаточно осознания, что надо знать государственный язык пришлой элиты, будь то французский или русский, чтобы чего-то добиться. А значит, медленно, но верно происходит вытеснение.
Но судьба английского сложилась иначе. Разумеется, франкоговорящее спесивое рыцарство – в обычных условиях не имело никаких стимулов, чтобы учить язык покорённой им сиволапой деревенщины. Как платить подати – можно и на пальцах объяснить (или ещё каким образом, если сразу не поймут). Но вот что дало такой стимул – так это явление под названием Столетняя Война. Она началась как сугубо семейная разборка внутри Анжуйской династии за право на французский трон – а переросла всё же в войну британской и французской наций (собственно, она и форсировала их становление в качестве как таковых). И вот тут как-то возникла потребность отграничить себя от врагов, а заодно – обрести некое языковое единство с подчинёнными тебе бойцами из английского простонародья. Ибо, это ты дань с них можешь собирать, объясняя на пальцах, сколько и когда. Но чтобы командовать в бою теми же английскими лучниками, объясняя, куда стрелять и когда стрелять, - какой-то общий язык с ними нужно иметь.
Поэтому, «какой-то» общий язык – он и возник. Но грамматическое состояние того английского – оно несколько сумбурное, мягко говоря. То есть, видно, что в живом языке произошли (и продолжают происходить) весьма радикальные изменения, и даже любящий его и безусловно грамотный Чосер –путается в иных формах того же инфинитива (он бы, конечно, не путался в латинских).
Скажем, где-то он пишет (to) speken (современное speak), где-то speke, где-то yeven (give), где-то yeve – и в этом точно нет системы. Ибо кое-где он пишет и plesen (please), что просто невозможная форма, поскольку это не германский глагол, а романский, он на r должен кончаться.
Что тогда происходило, после Норманнского Завоевания и во время Столетней Войны? Германские глаголы (в инфинитиве) теряли конечную n (поскольку французы и тогда произносили её в нос), а романские – конечную r (receive, retire, arrive), при общем смягчении этого звука под французским влиянием. Ну и поскольку английский был практически заброшен людьми, которые умели писать, а в устной речи эти исчезающие окончания, вероятно, не озвучивались уже тогда, - Чосер, скорее всего, действительно не знал, как правильно писать.
Но вот в чём ЕСТЬ у него система, и что важно для исследуемого вопроса: в отличие от староанглийского, в этом нарождающемся среднеанглийском инфинитивы уже чётко предваряются предлогом to (порою даже – for to). За исключением тех случаев, когда они управляются глаголами kan/koude (can/could), moot (must), wol/woude (will/would), shal/sholde (shall/should).
И почему, спрашивается, так получилось, что язык, допускавший, но не требовавший этого предлога к инфинитиву, вдруг потребовал? И почему получилось, что язык, допускавший весьма вольный порядок слов (вплоть до выноса инфинитива вперёд управляющего глагола, «увидеть сумели») – принял всё же гораздо более строгий порядок?
Да потому и получилось, потому и принял, что, в результате таких культурных «клэшей» и обильных заимствований отовсюду, как лексических, так и грамматических, формальные признаки частей речи сильно подразмылись (а где и вовсе исчезли), и это даёт многие удобства – но и накладывает некоторые требования, чтобы элементарно понятно было, что есть что и что к чему в предложении. Иначе – это будет просто bunch of words, набор однородных на вид кубиков, которые хрен знает, как комбинировать, чтобы выложить не то что слово «вечность», но хоть что-то осмысленное.
Не вдаваясь в сущность аналитического и синтетического строя языка, - как я объясняю это своим «студентам», применительно к глаголам?
Вот в русском – есть глаголы, после которых можно сразу же употребить другой глагол, в инфинитиве, без согласований. А есть такие, где нужны какие-то дополнительные процедуры.
«Я попросил сделать что-то».
Но при этом – нельзя сказать «я спрашивал сделать что-то».
Однако, что, если задаться такой целью, согласовать почти(!) абсолютно любой глагол в русском с последующим инфинитивом, используя между ними всего один предлог (или союз)? В данном случае не важно, союз или предлог: вот какая-то такая фигнюшка, не имеющая самодостаточного смысла, а просто согласующая две глагольные формы.
Ну и студенты блестяще справлялись с этой задачей.
«Я всё спрашивал и спрашивал, чтобы достать всех своими расспросами и получить по морде».
Или – глагол «бегать». Он не может управлять инфинитивом непосредственно. А через союз «чтобы»?
Да сколько угодно!
«Я бегаю, чтобы растрясти жир». «Я бегаю, чтобы научиться убегать от полиции после ограбления банка».
И вот ровно с этой задачей – столкнулись «новые британцы», прирождённые франкофоны, преимущественно, возрождавшие в четырнадцатом веке литературный английский из кучи всяких народных диалектов, да после французской культурной интервенции, подразмывшей некогда стабильные грамматические формы. И им не до того было, чтобы выискивать такие нюансы, как возможности того или иного глагола непосредственно или опосредованно управлять инфинитивом. Что «попросить сделать» - допустимо, а «спрашивать сделать» - недопустимо. Но что в самом общем виде допустимо? «Просить, чтобы чего-то добиться». Ну и быть посему!
И вот отсюда – это самое to перед всяким инфинитивом в предложении. Этакая универсальная конструкция «чтобы (с)делать». Подобно тому, как станок поставляется со станиной (но она не является неотъемлемой частью станка, она не влияет на его работоспособность, она просто облегчает монтаж).
Именно так следует рассматривать формы вроде to be, to sleep, to run. Это не есть полные аналоги русских «быть», «спать», «бежать». Это не есть в чистом виде инфинитивы. Это - «расширенные» модели для сборки. «Чтобы быть», «чтобы спать», «чтобы бежать». Или (что, конечно, сложно для нашего сознания) – «ко быть», «ко спать», «ко бежать».
Впрочем, главная цель всех моих этих экскурсов в природу инфинитива и непростую судьбу английского в период всевозможных нашествий на протяжении веков, она – в одном.
Показать, что истинный инфинитив («делать») – он соответствует самому глаголу, безо всяких to. То есть, «быть» - это be, а не to be. «Пить» - это drink, а не to drink.
И это to – не является «неотъемлемой» частью инфинитива. Вообще никакой частью не является. Это просто предлог, который укоренился в применении к глаголам неопределённой формы, поскольку они утратили грамматическую внятность, и утрачено было понимание, какие глаголы могут управлять напрямую инфинитивом, а какие не могут (вернее, в разных диалектах разные наборы возникали), но всем как-то на этой территории понимать друг друга понадобилось (войско-то одно), поэтому и пришла универсальная формула: инфинитив всегда должен обозначаться через стремление к выраженному в нём действию или состоянию. Через предлог to.
Но всегда ли?
Нет, есть исключения. Вернее, есть случаи, не требующие действия этого вновь возникшего правила, поскольку и без него всё понятно. Есть ряд глаголов, которые НАСТОЛЬКО очевидно, по смыслу, напрямую управляют инфинитивом, что и не нужно им никаких предлогов.
Если их представлять как «вот такие они эти правила, вот такие они эти глаголы, зазубри их» - конечно, это внушает отвращение.
Я же называю их «волшебными» глаголами. Can, may, must, will, shall (ну и формы прошедшего времени, соответственно).
И когда меня спрашивают «продвинутые» студенты, чего-то понахватавшиеся в школе: «А почему всё-таки нельзя сказать I can to go»? – я предлагаю на русском сформулировать фразу, где бы хоть как-то звучало «я могу, чтобы». Не «я приобрёл возможность, чтобы», а вот именно «я могу, чтобы». Ну, ты или можешь – или не можешь. Это состояние. Оно не имеет цели. Оно либо есть, либо нет.
То же – и с I must. «Я должен… чтобы?» Да нет, просто я должен делать то-то и то-то (и Большой Брат следит за тобой! :-) ).
С will, конечно, позаковыристей, поскольку по-русски теоретически можно так сказать «я соизволяю, чтобы», но – надо ли? Когда и так понятно, что какое-то действие после этого глагола следует?
И это второй критерий проверки таких глаголов, которые не требуют to для связи с последующим инфинитивом.
Вот что можно сказать после слов «я соизволяю»? Набор наречий и прочего вида обстоятельств? Весьма возможно. В разрыв между will и управляемым им глаголом – можно полстраницы впихнуть. I will certainly, no shit, no shadow of doubt, whatever my friends say, whatever my parents say, for I’m quite an independent person, you know, - но вот когда кончился этот поток сознания, чем ты завершишь свою мысль, чем ты согласуешь её с will? Да ничем, кроме глагола в инфинитиве! Ты не сможешь сказать I will to Spain. Как и по-русски не скажешь «я соизволяю до Испании». Придётся употребить глагол (I will… blah-blah-blah… go to Spain).
Ну и вот именно потому, что с означенными «модальными» и «служебными» глаголами понятно, что, если за ними ещё какие-то слова есть, то там будет глагол в инфинитиве, и его не нужно маркировать при помощи “to”, – этот предлог и не используется. Очень логично.
Возникает, правда, иногда вопрос, а почему to всё-таки используется после want и wish? Ведь, вроде, тоже очевидная конструкция «хотеть что-то сделать», «желать что-то сделать». Тоже – да не совсем. Ведь ты можешь сказать «хочу, чтобы», а главное – ты можешь сказать «хочу + существительное». А значит, путаница всё же возникнет, если не отметить инфинитив глагола после want или wish. Поэтому, будучи не очень уверенны в английской грамматике (и в чём там можно быть уверенным, при таком-то разнобое народных говоров и прерванной на пару веков литературной традиции?), эти франкофоны-латинисты на всякий случай употребляли универсально to (чтобы, для, к) с инфинитивом после ВСЕХ глаголов (или во фразах вроде To know something you need to learn something – Чтобы знать что-то, ты нуждаешься (в том), чтобы учить что-то).
Кроме тех ситуаций, где ну совершенно уж очевидно, в параметрах общеиндоевропейской языковой логики, что после «модального» глагола будет инфинитив. А значит, не нужно никаких «чтобы». Ну серьёзно, попробуйте сказать по-русски: «Я должен, чтобы делать». «Я должен что-то сделать, чтобы сделать что-то ещё». “I must (shall, should, с несколько разными оттенками) do something to do something more”. Вроде, понятно, да? Даже притом, что «должен» в русском – это не глагол, а причастие, перешедшее в прилагательное. Точнее против английского было бы – «Я долженствую» (но кто так говорит по-русски?)
С «могу» - по-моему, ещё очевиднее. Да, в английском есть чуточку разные оттенки «могу» в can и may, но всё равно ясно, что «я могу, чтобы делать», - и по-русски не скажешь. Наши языки, конечно, очень далеко разошлись друг от друга (и от единого индоевропейского корня), но некоторые фундаментальные общие концепции – по-прежнему имеют силу. И бывают интуитивно понятны, если не компостировать мозги, типа, «это просто исторически сложившиеся бессмысленные правила, их нужно тупо заучить». Их вполне можно понять, а не тупо заучивать.
Почему я называю эти глаголы «волшебными»? Потому что они настолько «сильные», что их можно использовать для создания вопросительного или отрицательного строя фразы, не припрягая do. А это очень полезно в начале обучения инглишу. И это надо ценить. За это их надо любить.
И если понимать, почему в английском (и это уникальное явление) глагольный инфинитив стал употребляться ПОЧТИ во всех случаях не иначе как с предлогом to, - понятно становится, и почему иногда (совершенно не случайно) он употребляется всё-таки БЕЗ этого предлога. Поскольку на самом деле форма инфинитива – это просто be, drink, see, а не to be, to drink, to see.
И если понимать, что to be – это готовый конструкт «чтобы быть» («ко быть»), становится очень легко строить фразы вроде “To read fast, you should practice a lot” вместо плясок с бубном вроде “If you want to read fast”… Или “You should practice a lot to read fast” вместо “You should practice a lot so that you can read fast:. Нет, это всё теоретически правильно, во всех случаях, – но чего громоздить-то? Так никто не говорит.
А вот где особо важное значение имеет правильное понимание инфинитива – так это в постижении конструкций с do. Потому что они, несмотря на кажущуюся свою простоту, на самом деле очень сложные для постижения иностранцем просто в силу той причины, что это английское «служебное» do – вообще уникальное явление. И «континентальный» мозг вообще отказывается понять конструкцию вроде «я не делал убегать». То есть, на рациональном уровне понимает, конечно, что уж так заведено в английском, но на инстинктивном – отторгает. И всё норовит сказать “I didn’t rAn away”. То есть, норовит поставить «смысловой» глагол в соответствующее время. Я миллион раз это наблюдал.
Если втемяшить понимание, что после do всегда идёт инфинитив, и что инфинитив в английском совпадает с формой настоящего времени глагола, а не to+глагол, то употреблять «душные» конструкции становится легче.
Но всё равно дело осложняется тем, что английское do и русское «делать» - вовсе не тождественны. Мы не говорим «Я делаю убегать». У нашего «делать» - нет непосредственной власти над последующими глаголами. А у английского do – есть.
Ну и эту фишку приходится объяснять особо, идя на подлог, коварство и злоупотребление доверием.
Зачем, в этой обзорной «лекции», мне нужно щеголять перед «студентами» экскурсами в историю языка, расписывая, как лодья Беовульфа бороздила просторы староанглийского? Отчасти – это действительно помогает понять, чтО творилось в языке и почему он вышел таким «уникально аналитическим». В другой же части – чтобы завоевать доверие, а впоследствии гнусно его обмануть. Расписывая концепцию do. Но – для их же блага, для лучшего освоения.
И об этом – в следующей заметке.
P-s.: Да, чуть не забыл: ещё, среди "волшебных", есть глагол "dare" ("смею"). Он не слишком употребительный в современном английском, поскольку реально очень сильный, а нынче стараются выражаться помягче. Сейчас, скорее, скажут: "Please, stop yelling at me", а не "Dare you not yell at me!" Но тем не менее, встречается "How dare you... do this" (и тут надо понимать, что это очень резкая, очень "враждебная" форма упрёка, гораздо резче, чем запанибратское "What the fuck are you doing?"), или "I dare say" (иногда - в одно слово, "осмелюсь сказать").
Ну и вот тоже, в силу того, что конструкция "сметь делать" была инстинктивно понятна даже в том крайне сумбурном среднеанглийском начальных веков второго тысячелетия, dare тоже употребляется с простым инфинитивом, без to. И так же самостоятельно, без вспомогательного do, может использоваться в вопросах, отрицаниях и повелениях, как и прочие "волшебные" глаголы. Но, повторю, довольно редко используется нынче.