Безумие Асклепия

;
                1
  Последние дня четыре погода стояла паршивая. Тучи, которые нагнал сумасшедший ветер, плевались дождем, темнили день своей насупленностью обиженного бегемота, закрывшего глаза в нежелании видеть обидчиков, открыв выход для затяжных осадков, а деревья, еще не выпустившие в мир своих приживал – листьев, таращились на белый свет набухшими почками.
  Весна пришла какая-то странная. Будто природа что-то напутала и переменила ее местами с золотой занудной осенью. Разве что оперение не горело разноцветными цыганскими костюмами. Каждое утро люди с надеждой высматривали в окнах лучи теплого солнца и лоскуточек лазурного неба. Не страдали от непогодья разве что мох да плесень, что размножились на благодатно орошенных участках у домов и канав, да в квартирах нерадивых хозяев.

  Калиниченко жили просто: ни тебе особого ремонта на современный лад, ни тебе обстановки, по-хозяйски уютной, ни утвари, что перед трапезой радовала бы глаз. А на кой им вся эта роскошь? Для кого? Детей у них не было. Последние чаяния расползлись словно крысы по норам еще лет пять назад, когда врачи своим вердиктом разрушили последние надежды.
  Тем не менее Василиса все еще надеялась на чудо, подбадривала мужа. Ведь доктора твердили одно и то же: несовместимость. Следовательно,  здоровы. Может статься, время не пришло. Или длительное ожидание – кара за бурную и не во всем порядочную молодость обоих супругов? Неважно. Муж оптимистки не страдал излишними иллюзиями по этому поводу. А посему стал позволять себе погуливать налево, чего ранее, со дня регистрации в ЗАГСе, за ним не замечалось. Да пропустить бутыль - другую для поднятия настроения и для нахождения повода лишний раз отказать в интимной близости своей подруге в законе, которая просто достала его навязчивым: «Ну, попробуем еще!»
  Вот и сейчас Алексей сидел, опустив подбородок тяжелой с бодуна головы на бычью шею, кряхтел и периодически требовал соленых огурцов. Васена не смела с ним ругаться громким голосом, только жалостливо приговаривала:
- Ну, успокойся, Леха! Где я тебе сейчас огурцов надыбаю? Еще не поспели, распроклятые!
- А если б я тебя сейчас в койку потянул, ты бы то ж так сопли пускала? А, баба ты прожорливая?! Тварь ты ненасытная!
- Так то ж для нас же надобно, милый! – запричитала пуще прежнего Василиса. – Быть может, подарит нам Боженька дитя!
- Ага, подарит, когда делалка сотрется или сломается! – рявкнул пьянчуга, стукнув дрожащим кулаком по столу, заваленному всякой всячиной. Тут и заплесневелые куски хлеба, чуть свежее нарезанная колбаса, пара пустых бутылок с непрозрачными от давности встречи с водой и моющим средством стаканами, - все это скверно пахло.
  Надо отметить, что свинство праздновало карнавал только в этой части убогого жилья. Полы, стены и малочисленная мебель сверкали заботливой чистотой. Сама хозяйка была накрахмалена и отутюжена. Супружник ее, хоть и после очередного заблуда, тоже выглядел «когдаточистым».
- Ладно тебе, Лех! – зарделась женщина. – Шел бы ты спать! Проспись! Несет от тебя, как от помойки.
- А то закрыла бы нюхалку, - парировал муж. – Я не тебе в удовольствие заливаюсь.
  После этих слов мужчина все же послушно встал и, стягивая с себя обмундирование и расшвыривая его по полу, пошлепал в сторону спальни. Васена поплелась следом, подбирая вещи и размазывая слезы по алым щекам.

  Закончив прибираться, Василиса отправилась в магазин за хлебом и молоком. По дороге задержалась у магазина детской одежды.
- Девонька, ты малого ждешь? – услышала женщина старческий голос. Обернувшись, она узрела небольшого роста бабульку, которая, тяжело дыша, стояла у столба и улыбалась.
- Нет, бабушка. Но очень хочу, - отозвалась молодая женщина.
- А не сокрушайся, - покачала головой странная собеседница. – Коли хочешь, все у тебя будет. Главное – большего не возжелать, чем тебе положено.
  Старушка постояла с минуту, искоса поглядывая на молодую собеседницу, и заковыляла прочь.
  Василиса возвратилась домой и, едва почуяв запах пота, перегара и обрыдлости, бросилась к старенькому шкафу. Открыла его и стала забрасывать свои вещи, жестоко срывая их с вешалок и стаскивая с полок, в чемоданчик, выуженный из-под кровати. Ее пьяный супруг даже не пошевелился. Одурманенные мозги, если такое вещество вообще имело место быть в его черепе, видели очередные миражи, вызванные отравленным алкоголем сознанием.
  Кое-как запихнув шмотье в обшарпанный чемодан, Васена присела на край мужниной кровати.
- На дорожку, - пробормотала женщина.

  Таксист подозрительно посматривал на пассажирку  через зеркало заднего вида. Деньги-то она ему показала, но ее рванный и дерганный вид не внушал доверия. А вот глаза светились простодушием и честностью. Это зеркало души  и спасло Васену от холодной ночи и угрюмых бродяг, шатающихся по темным улицам в поисках поживы. С признательностью по отношению к таксисту и легким  сердцем она ехала к своей бабушке, которая еще до того, как внучка выскочила замуж, твердила, что не будет счастья ей с «энтим оборвышем».
  Хотя, что сейчас вспоминать? Алексея она оставила в прошлом. Сама не поняла, как нашлось столько смелости и решимости. Извечные женские мысли и терзания на тему «А что дальше?» тормозили процесс полного освобождения. Но та старушка… Встреча с ней удивительно повлияла на внутренний мир Василисы. Новые и непонятные мысли, будто чужой голос в голове, твердили о любви и дружбе. Но к чему?
  Мысли пробуравили дырку в голове Васены. «Откуда столько умных рассуждений в пустой головушке?» - думала женщина. Чувствовала, что в этом косвенно повинна старушка у витрины магазина детской одежды. Но как такое допустимо?
  Таксист притормозил у ограды небольшого походившего на теремок домика. В темноте, конечно, было не разобрать всех недостатков и достоинств строеньица, но ухоженность пробивала даже ночную черноту. Немного помогал уличный фонарь, а освещенное крыльцо манило теплотой и намекало на вкусный ужин. Или завтрак? А черт его знает, что может быть в этот поздний/ранний час.
-Может, зайдете? – спросила водителя Василиса. – Гнали-то из городу вон как долго. Да и спасли меня от приставал. А-то неизвестно, чем бы моя биография закончилась.
- Уж и не знаю, неудобно как-то. – Мужчина сонно поежился и стал вертеть ключи от машины.
- Да ну нечего тут скромничать. Заходите, - жестко приказала женщина. Таксист с превеликим удовольствием повиновался. Кушать хотелось так, что сводило желудок, а спать - еще пуще. Веки отказывались держаться открытыми дольше нескольких секунд, отчего начала побаливать голова.
  Дверь оказалась незапертой. Выгрузив чемодан и пару потертых сумок из багажника, два изнуренных человека вползли в дом.
- Бабушка! Я тут! – крикнула Васена. Послышалось шарканье, и через минуту в переднюю вышла старуха - вылитая ведьма. На вид ей было лет сто. Замотанная в огромную белую шаль с трясущимися руками, она при всем том имела ровную осанку и твердый голос.
- Здравствуй, внученька, - без каких-либо эмоций произнесла пожилая женщина. – А это кто?
- Бабуль, ты только не сердись. Это таксист. Бедный человек без остановок гнал из городу. Да еще отбил меня у каких-то выродков.
- Ну, чего тогда на пороге топчитесь, проходите уж. – Бабка попробовала улыбнуться. Хотя лучше бы она этого не делала. Ее лицо так перекосило, что мужчина вздрогнул от отвращения и ужаса. «Она меня не зарежет во сне?» - промелькнуло в голове.
  Ужин/завтрак был незатейлив: отварная картошка, сало, кстати, очень вкусное, помидоры с огурцами со своего огорода. А хлеб был просто сказочный: мягкий, пушистый, белый-белый, а пах-то как! Корочка хрустящая, поджаристая. В городе такого не найдешь, - ненатуральный весь и пресный.
- Меня зовут Валерием, - неожиданно признался мужчина. Ему показалось, что ляпнул что-то не к месту, и, опустив в смущении глаза, он продолжил уплетать небогатый обед.
  Василиса поймала себя на том, что пристально рассматривает сидящего напротив человека, а посему неправильно истолковала его смущение. Но глаз отводить не стала. Ей нравились его застольные манеры. Он не чавкал, как ее муж, не вытирал рта рукавом, не сорил под стол. Даже ложку ко рту подносил как-то интеллигентно, что ли.
  Старуха посматривала маленькими черными глазами то на внучку, то на гостя и недовольно шевелила губами. Что ей было опять не так? Какой бы мужчина не возникал в жизни Василисы, ей никто не нравился. А этот чем не угодил? Он даже не на правах любовника. Так, обыкновенный человек, который помог. Так почему же не отплатить тем же? Наверное, старая знала больше, видала и чувствовала больше, чем ее внучка. Немало годков было прожито, и много чего перенесли на себе ровные плечи, так и не согнувшись под бременем прошедшего лихолетья.
- Как твоя семья, милок? - внезапно спросила бабка, сверля мужчину глазами.
- Да все как у всех, - улыбнулся таксист. – Разве что меньше, чем другие, ругаемся. Видимо, времени не хватает. Я же вечно в дороге.
- А ты любишь их-то?
- Да конечно же! – без заминки ответил мужчина. – Как же без этого?!
- А детей сколько?
- Один пацан у меня. Вот думаю, как заработать, чтобы и ему жизнь гробить в дороге не пришлось.
- Хороший ты,мил человек, - заключила пожилая женщина. – Я еще с порога заметила. А то в дом не пустила бы. И не посмотрела бы, что с дороги длинной устал и голоден.
- Да, Валерий, у бабушки разговор-то короткий, - засмеялась Василиса. Затем молодуха встала и, поклонившись гостю, сказала:
- А меня Василисой кличут.
  Валерий не знал, серьезно отнестись к этой фразе или принять за шутку. И чтобы не показаться неучтивым,  улыбнулся и кивнул головой.
  Веснушки в уголках рта Васены поползли кверху. Она поняла, что человек не знает, как реагировать, и вынула из кармана жакетика паспорт.
- Боже! Зачем? – возмутился Валерий. – Я верю. Просто имя такое странное для современности.

                2
  Валерий встал рано. Отключил будильник, чтобы тот своим грохотом не разбудил Елену, крепко спавшую после изнурительного дежурства в больнице. Ноги в пушистых белых тапочках пошлепали в ванную. Шум воды расслабил нервы и тело. А что нервы? У него все в порядке. Только вот с работой не очень. А это все-таки лишняя трепка мозга и самолюбия.
  Елена делала все, чтобы благоверный не чувствовал себя ущемленным. Она зарабатывала больше, что для многих мужиков подобно оскорблению личного достоинства. Но Валерий прекрасно понимал, сейчас они с женой всего-навсего поменялись местами: раньше он лопатой греб зеленые, а теперь Лена тянет семью. Оставлять все так он не собирался, но и насиловать свою нервную систему  и попрекать жену превосходством тоже не хотел.
  Поженились они необычно. Ни романтичных встреч под луной, ни бурных свиданий. Просто дружили, и вдруг Елена предложила расписаться. «Нам с тобой хорошо. Мы понимаем друг друга, уважаем. У нас много общего. А детям есть, что дать», - объяснила она. В понедельник они сходили в ЗАГС.
  С тех пор ни разу не ссорились. А после рождения сына у обоих появилось диковинное чувство и страх потерять друг друга. Они поняли, насколько сильно невидимая нить связывает их тела и души. В тот день супруги поклялись ни за что на свете не отдавать своего счастья злым ангелам. Верующие? – Нет. Но в церковь сходили и свечки поставили. Вроде как символ их вечного единения.
  Позавтракав яйцом всмятку и выпив крепкого кофе, Валерий побежал в гараж. Сегодня собеседование! Да какое к черту собеседование? Таксист – он везде таксист, в какую машину его не усади, - своя ли загнанная, фирменная ли от таксопарка, - все одно. Разница только в количестве заработанных денег.
  Почему-то вспомнилась вчерашняя пассажирка. Мужчина усмехнулся своим воспоминаниям, уж очень позабавил его дуэт молодухи и бабы Яги.
- Хорошие люди, - пробубнил Валерий.
- Ты о ком, милок? – послышался старческий голос. Таксист обернулся и увидел красивую пожилую женщину, смотревшую на него прозрачными невыразительными глазами.
- Я о людях, которых встретил вчера ночью.
- Ты помог человеку, - утвердительно сказала старушка.
- А вам откуда это известно? – изумился мужчина.
- Мне многое дано знать. А ты береги себя, мил человек. Такие, как ты, нужны этому свету. – Женщина кивнула Валерию и заторопилась прочь.
   Двенадцать часов работы пролетели незаметно, легко, и настроение было замечательным.  По дороге домой Валерий забежал в магазин и купил сыну ванильный сырок с орехами. «Жаль, конечно, Лена ругать будет. Но ничего, зато малой обрадуется».
  Ванька был аллергиком. Куда только его не таскали, но ни один врач ни в одной клинике не смог назвать природу, причину этого заболевания. Хотя, по правде сказать, дитя практически не страдало от этого недуга. Так, иногда: либо цитрусов переест, либо шоколада с орехами.
- Привет! Папа дома! – Валерий стянул в прихожей обувь и куртку и прошел в гостиную. Неестественная тишина удивила его.
- Народ! Эй! Где вы?! – Мужчина решил, что жена с сыном решили его разыграть. – Я иду искать!
  Но квартира на самом деле оказалась пустой.
- Наверное, пошли погулять, - пробормотал отец семейства. – А чего не позвонили? Могли бы записку оставить.
  Будто отвечая мыслям, сложенный вчетверо белый лист бумаги зашуршал, съезжая на пол с мягкого сиденья кресла ,подле которого он остановился.
«Гориславский, мы с твоим сыном срочно уехали к маме! Ее соседка звонила, сказала, что ей очень плохо. Целую, Снежина».
  Валерий почесал макушку. Ехать – не ехать? Вот в чем вопрос. С работой не выйдет. Только устроился, и просить отгул? Выгонят к чертовой матери. Решил позвонить. Елена была женщиной понятливой. Даже не стала дожидаться оправданий мужа, сразу постановила, что работа сейчас важнее, а маме лучше, и скоро они с сыном вернутся. Но в груди Гориславского усиливалось беспокойство. Беспричинное и противное.
  Мужчина поплелся в ванную искать в аптечке валерьянку. Другого успокоительного в доме не держали. Выпив вместо положенных двух таблеток аж шесть, он лег спать. Неуютно было на огромной кровати без Лены. Валерий несколько раз просыпался от того, что рука независимо от него начинала искать мягкое и упругое бедро жены.
  Утро разбудило его порывами ветра избивающего окна ветвями деревьев. Туман то разрывался наскоками воздуха, то вновь сводил нефтяную мглу над городком. Глаза ощущали всю неприятность творившегося на улице природного переполоха. А выходить надо было. Работу никто не отменял.
- Да, много я сегодня наработаю, - пробурчал Гориславский.

-Туман, что тот чужак бездушный.
Холодный, склизкий, словно жаба.
Его бездонное радушье
Сгребает жизнь клешнею краба.
Не свист ветвей от ветра бури,
Не ловкий танец струй дождя,
А липким платьем к телу фурий
Ведет безмозглое дитя.
А ты не можешь слова молвить.
И под гипнозом сопли трешь.
Желанье воздухом наполнить
Туман, что собранная ложь,
Руками грязными лаская,
Плевки по морде растирая,
Ломая тело, гонит дрожь.

- Откуда это у меня в голове? – Валерий стал озираться, стоя у подъезда своей высотки. Это не его мысли прозвучали только что в голове, а будто кто-то сторонний отбарабанил все это по ушам.
  Тряхнув головой, сбрасывая обмотавшую ее сетку смятения, мужчина медленно двинулся в направлении гаража. Внезапно зазвонил телефон. Валерий поднес мобильный к уху.

- Чего ты хочешь, друг любезный?
Ты счастлив, делишь дом с семьей.
Но ищешь ты сарай облезлый,
Что прошлой ночью посетил.
Не тронь судьбу, пусть спит спокойно.
Не доверяй старухе злой.
А падать в грязь не только больно,
Ты потеряешь все, чем жил.

  Гориславский с ужасом глянул на телефон.
- Кто вы?! Что вам надо?! – закричал он в густоту тумана. Острая боль ударила по вискам, и Валерий без чувств свалился на кучу соломы.
  Боль как пришла внезапно, так и убежала, позволив приоткрыть веки. Глаза осознали бескрайность  василькового неба над головой, а крылья носа задвигались от приятного ощущения  чистого воздуха, приправленного ароматом свежескошенного сена.
  От чего-то закололо бок. Валерий потянулся рукой…
- Где я?! – Мужчина подскочил и принялся озираться по сторонам. Он стоял посреди громадного поля с редкими уложенными ровной горкой стогами сена. Далеко на горизонте темнела полоска деревьев. Нещадно палило солнце, будто перепутало широту и вместо Сахары приплелось с такой жарой в среднюю полосу.
  Паника поднялась к горлу и крепкими щупальцами надавила на кадык.
  Поначалу подоспела мысль, словно все это сон. Но разве во сне чувствуешь запахи? Все спуталось в голове Валерия. Единственное, что пришло ему в голову, так это направиться к деревьям. Не гореть же на этой раскаленной сковороде.
  Раздевшись и отбросив куртку с сорочкой куда-то в сторону, Гориславский двинулся вперед. По такой жаре без воды он долго идти не мог. Это понятно. Но мелкими перебежками от стога к стогу человек надеялся еще дотемна добраться до лесополосы. Казалось, далеко, да не настолько, добираться.
  Ох, постоянно нам кажется. Так долго не протянешь в жестких условиях. Тут надо мыслить логично и трезво оценивать обстановку. На что Валерий не был способен вообще, а на данный момент растерял последние мысли, что связывали его с реальностью.
  Когда и через двадцать минут ближайший стог ни на йоту ближе не стал, и Гориславский вновь ощутил растущее паническое дребезжание внутри живота, червячками поднимающееся к груди и пунктирными всплесками почесывающее гортань. Голова стала легкой и будто пустой. Захотелось рыдать. Но мужчины не плачут! Ах, да ладно! Кому это надо? Тем более, что его никто не увидит.
  К сожалению, чувство одиночества стало подавлять остатки логики, вселяя страх и сумятицу в то место, где по идее должна жить душа. Почему к сожалению? Да потому, что подобное эмоциональное давление на растерянного человека напрочь лишает его жизненных сил и желаний.
  Валерий опустился на землю. Ладони сами поднялись к глазам, укрыв от случайного зрителя соленые слезы отчаянья.
- Молодой человек. - Знакомый голос отвлек Валерия от процесса накопления жалости к самому себе. Отняв руки от лица, Гориславский увидел вчерашнюю старушку, что встретилась ему у гаража.
- Боже! Кажется, я сошел с ума, - отмахнулся от нее мужчина и опустил веки.
- Что ж ты, сынок, так?! Не сошел ты с ума, родной. - Старушка присела рядом с ним на землю и положила тонкую и мягкую руку на голову Валеры. Тот вздрогнул от неожиданного прикосновения и, расхрабрившись, повернул лицо к женщине.
  На мужчину смотрела не то молодуха, не то старуха. Ужас обуял горемычного. Хотелось пробудиться. Непонятно как в лице собеседницы сочетались две половинки. Одна – это пышущий здоровьем лик исключительной красоты, ошеломлявший приковывающей теплотой и непорочностью. Другая же часть страшила дорогами глубоких морщин, будто шрамы изрезавшими глаза, лоб, щеки и перекосившими мерзкий безгубый рот.
- Не бойся, - улыбнулась старуха/молодуха, осознав какие трепет и отвращение переживает Валерий по отношению к ней. – Смотри и мысли, как будешь жить дальше. По совести или как подсказывают твои жажды. Избирай ту половину лица, которую ты предпочтешь увидеть в зеркале по завершению пути.
  Женщина встала и с легкостью лани побежала к лесу. Ее тонкая молодая фигурка скрылась в мгновение ока с глаз Гориславского. А он все продолжал сидеть, пошатываясь в раздумье о своей участи и о том, что же все-таки происходит. Где он и как сюда попал? За что ему все эти испытания?

-Не смей грехи валить на друга.
Не смей невинных подставлять.
Твоя жена, твой друг, подруга
Не могут за тебя решать.
Ты горд лишь там, где это легче.
Ты смел среди своих друзей.
Все ты сейчас взвали на плечи.
На испытаньи средь полей
Один остался без поддержки,
В руке из страха пот дрожит,
А мысли путаются в спешке,
Да путь нелегкий предстоит.

- Кто здесь?! – Валерий закрыл уши руками. Но голос продолжал, вгрызаясь в подсознание:

-Чего ты ищешь? Что желанно?
Имеешь все, но мыслишь вдаль.
И испытания нежданно –
Как наказанье и печаль.
Как люди тупы и бездарны.
Как тратят жизнь в грехе и лжи.
Их цели мелки и банальны,
А достижений путь – ножи.

Возникло чувство, будто говорящий укоризненно покачивает головой:

- Родной, чужой, а может, друг –
Неважно кто, и ах,
Используешь как щит и слуг
Ты их, скрывая страх.

- Заткнись! – завопил мужчина. Обхватив  колени дрожащими руками, он принялся кататься по земле, такие злоба и чувство бессилия обуяли его существо.
  Пошел дождь. И каждый удар капли по изможденному телу человека отдавался физическими  страданиями и муками совести. Хотелось домой, к жене и сыну. Но как? Голова разумела, что для начала надо пройти все испытания, которые приготовили ему судьба или какой-то злой гений, заперший его под куполом своего гнусного цирка – шапито.
  Угомонившись, Гориславский поднялся и двинулся навстречу сиявшей в лучах солнца полоске леса. Мокрый, злой и голодный он шагал, неуклюже переставляя обтянутые влажными тяжелыми штанинами ноги. «Интересно, который час?» - промелькнуло в голове. Небо было свинцово удручающим. А скошенное сено сверкало, умытое дождем. Необычайное соединение золота и аспидно-серого потрясало неожиданной красотой. Легкий ветер, предвещавший быстрое окончание небесного слезообилия, студил промокшую одежду, заставлял съеживаться и без того страдающие члены.
  Наконец, первый стог сена позволил мужчине доплестись до себя. Зарывшись в самую глубину, не обращая внимания на жесткость своего ложа, Валерий забылся тревожным сном.

                3
- Бабушка, ты ничего не слышала?
- А что, должна была? – ухмыльнулась старуха.
  Васена подошла к окну, непонятно что пытаясь разглядеть в весенней грозной непогоде. Ей все казалось, будто кто-то ее завет. Но выйти из дому было боязно, такая страсть творилась на улице.
  Старуха взглянула на внучку и покачала головой. «Ох, девонька, не слушай, не повинуйся ты этому голосу. Не ходи за ним, - бормотала женщина. – Ай, чуяло мое сердце, не к добру тот ночной гость. Ой, не к добру».
- Васена!.. Васена! – А голос все продолжал звать. – Помоги! Вызволи!
   Девушка метнулась к куртке и, одеваясь находу, вылетела в ненастье.
  Старуха подошла к зеркалу. Сверкающая гладкая поверхность стекла глянула на нее полумолодым, полустарым лицом. Губы исказила злая усмешка. Тонкая рука потянулась к отражающей поверхности и погрузилась в нее словно в вязкую и клейкую материю. За ладонью нырнула вся рука, а затем и гибкое тело поглотило зазеркалье.
  Василиса, не обращая внимания на жуткий ливень, преодолевая сильные порывы ветра, двигалась на голос. Метрах в трех от нее показался скрюченный силуэт человека.
- Господи, бабушка, да что ж вы тут делаете? – забеспокоилась молодая женщина. – Давайте-ка я вас в дом отведу.
  Горбатая старушка скинула с себя шаль, и открывшееся лицо ужасом сковало тело Васены.
- Ты пришла на голос? – спросило нечто, смотревшее сквозь дождь разными глазами. Один глаз был синим, а второй – желтым.
- Да, - пробормотала девушка. – Только мне слышался мужской голос.
- Ну, да. Ты не удивляйся. Вам, людям, всегда все кажется. Не способное отличить правду от лжи, настоящее от вымышленного, человечество не может вылезти из той выгребной ямы, куда само себя и загнало.  Редкие индивиды еще пытаются пищать и вразумлять. Да разве ж вы способны слышать и слушать! – Существо с размаху ударило Василису по щеке. – Теперь как посмотришь в зеркало, будешь вспоминать меня.
  Околдованная девушка не находила в себе сил шевельнуться. Слезы бежали по щекам, смешивая соль с безвкусной водой, падающей с небес. Баклажанового цвета земля  дышала под ногами, выталкивая из своих недр тонкие колючие ветки, обвивающие узкие щиколотки молодой женщины.
  Дождь кончился. Робкие лучи полуденного солнца стали проламывать глыбы тяжелых туч. Зелень засияла салатовой рябью, птицы заголосили свои песни. Земля шумно вздохнула и потянула ветви деревьев к теплым солнечным рукам.
- Ну, вытирай слезы, - опять зашептал голос из-за спины. Перед собой, метрах в трех-четырех, Василиса увидела деревянную лавчонку, скромно пристроенную у березки. Легкая тень скользила от деревца к девушке и возвращалась обратно.
- Смотри, это ты, - продолжил шептать голос за спиной. – Ты тут и не тут. Хочешь поговорить с самой собой?
  Васена попробовала сделать шаг навстречу своему призрачному я, но колючие путы жестоко вонзили шипы в щиколотки и еще крепче стянули ноги своей жертвы.
- Я же сказала, поговорить, - зашипело сзади.
- Васена!.. Васена! – прозвучал издалека знакомый мужской голос. Вдруг картинка сменилась. Колючки отпустили ноги женщины, тучи стремительно разошлись, открыв умытое лавандово-синее небо, а пугающая женщина сгинула, оставив после себя белую шаль, вывязанную по краю золотистой нитью.
  С земли запарило тонкой жемчужной полосой. Она все ширилась, пока не вытянулась в высокую полупрозрачную квадратную стену. Марево, покачиваясь и перебегая с одного угла стены к другому, сменяя собою иных сестер, рисовала призрачную картинку, подвижную, словно на экране телевизора. Сначала экран показал золотистое поле со множеством стогов убранного сена. Присмотревшись, Василиса заметила скукоженную фигуру спящего мужчины, конвульсивно подрагивающую и стонущую, будто от боли или великого горя.
- Васена! – Звук явно шел изнутри виртуальной картинки.
  Девушка ринулась к зовущему, но больно ударилась о живую стену. Звук крушащегося стекла испугал ее. Василиса ощутила режущую боль в ладонях и на лбу. Повернув ладони тыльной стороной вверх, она увидела сверкающую ледяными капельками застывшую кровь. Лоб начало жечь от холода. Стена покрытая инеем, трескалась и рассыпалась по траве мелкими стеклышками замерзшей воды.
- Валерий! – крикнула что есть мочи перепуганная женщина. - Валерий!
  Тягучая, словно смола, мгла в считанные секунды поглотила все. Кто-то влажными и липкими руками принялся ощупывать тело Василисы. Раскосые желтые огоньки диких глаз водили за собой испуганный взгляд девушки. Несколько пар лучистых фонариков носилось вокруг нее, а тихое перешептывание их обладателей постепенно слилось в один монотонный оковывающий ужасом звук. Женщина провалилась в сон, стоя все  так же на ногах, окруженная непонятными дикими тварями.
  Очнулась Василиса в освещенной ярким светом электричества комнате. Вокруг сновали люди в белых халатах, тихо переговаривались и жалостливо на нее поглядывали.
- Где я? – Девушка попыталась приподняться, но тело ей не подчинялось. Интенсивный молочный тон стен и запах лекарств сообщали о больнице. Но как так? Что произошло?
- Что случилось? – женщина схватила за руку молодого усатого доктора, который оказался рядом с кроватью, и поразилась ее мертвенному холоду.
- Потом. Сейчас вам нельзя нервничать и много говорить. – Врач явно не был настроен на беседу. Его малахитовые глаза угрюмо, но в то же время безучастно, взглянули на Васену и моментально ускользнули в сторону.
  Белые халаты еще с минут десять повозились вокруг, и палата опустела. Радуясь наставшей тишине, девушка прикрыла глаза, стараясь уснуть. Но сон не шел. В памяти стали всплывать дикие образы прошедшего бреда, и не найдя ничего лучшего, как бодрствовать и дальше, Василиса вперила взгляд в потолок.
- Видать, я долго проспала, - подумала истерзанная кошмарами женщина. – С этакими снами можно и в дурдом угодить.

                4
  Валерий очнулся таким же уставшим и сломленным, как и был. Во сне ему привиделась пассажирка, отбитая им у ночных бродяг. Почудилось, будто она его звала. Противоестественно. Он же понимал, что окрест ни души.
  Смеркалось. Тучи сбежали к лесу. Моргая дрожащим светом, на амарантовом небе, лениво бледнели звезды. Где-то ухала сова, - мудрая, жестокая и одинокая в своей величавости птица.
- Сова?! – подумалось вслух Гориславскому. – Но тут же кругом поле! Откуда ей было здесь взяться?
  Мужчина прислушался к доносившемуся говору мудрости. Ему представилось, что он разбирает каждое слово, каждый «ух» царицы леса. Родилось желание поговорить с мудрой птицей, и Валерий пошел на звук.
  К его удивлению, стог сена, который шел вторым на его пути к далекому лесу, и казавшийся таким недостижимым, вырос перед ним шагов через двадцать. Вспыхнул фонарь, печально поскрипывающий на столбе, возле которого пристроилась горка сена.
  Гориславского уже ничего не удивляло. Откуда здесь взялись столб и электричество? Почему лампа освещала стог, но за круг диаметром в стог и еще полметра, обрисованный четко, будто огромным циркулем водила рука опытного зодчего, не выходило и частички?
  На самом верху сенного помоста восседала сова. Склонив набок круглую плоскую мордочку и выкатив свои круглые безвекие глаза, птица раскрывала клюв, чтобы выбросить очередной звук, сливающийся в фразы в восприимчивом ухе человека.
  Валерий вошел в совещенный круг и подступил к стогу. Свет замигал с такой частотой, что зарябило в глазах. А когда участок вновь озарился ровным постоянным огнем, на стоге сидело уже не пернатое создание, а та самая старушонка с полумолодым – полустарым лицом. Стройное и сильное тело грациозно полулежало на мягком ложе.
- Ну что, милок? – заговорила женщина. – Надеюсь, ты перестал удивляться?
  Чудное существо легко спрыгнуло вниз перед мужчиной и вплотную приблизилось к нему. Оба тела практически соприкасались, чувствуя каждое движение и каждый вздох друг друга. Валерия обуял ужас. Ему все казалось, что эта дьяволица послана ему для того, чтобы отравить не только земное существование, но и предсмертную агонию сделать мучительной и долгой.
- Боишься, мил человек? – улыбнулась женщина. Она обошла кругом него и остановилась чуть поодаль, наблюдая за игрой лицевых мышц мужчины. Затем взяла за руку и сказала:
- Тебе предстоит разрешить несколько сложных проблем. Испытания покажут, что ты за человек на самом деле. Как справишься, так и жить дальше будешь. Вернее, с т;м и будешь жить. Я не спрашиваю твоего согласия, юноша. Ежели выбраться желаешь, поступишь так, как я говорю. Ну как?
- А что как? – нашелся Гориславский. Страх стал понемногу уходить. – Меня же лишили права выбора!
  Темнота свалилась из ниоткуда. Легкий ветерок зашевелил красивые русые волосы мужчины и зашептал на ухо знакомым голосом:

- Иди за мной, ступая мягко.
В пути успей узреть ответы.
Любой вопрос решить двояко
Ты волен, пользуя приметы.
 
Шумно вздохнув, голос продолжил:

-Я дую строго и по чести.
Несу лишь правду я с собой.
А мир, погрязший в луже лести
И прочей гнили с головой,
Находит лишь объедки мести.
В церквах порочных на крестах,
Оплеванных уже лет двести,
Чужое прячет поп в штанах.
Иди за мной, ступая смело.
И вглубь себя зарой порок,
Не тело чтоб твое хотело,
А совесть двигала курок.

  Валерия больше не страшил этот голос в голове. Вздохнув, он устремился к следующему стогу. В темноте пришлось идти наугад. Лишь изредка то тут, то там мелькали  огоньки светлячков, да фонарь на оставленном позади столбе периодически моргал в его сторону, словно маяк, напоминая безопасный путь в гавань.
  Ноги ранили острые остовы, оставшиеся после покоса. Как вышло так, что оказался без обуви и носков, Валерий не знал. Во время прошлого затемнения, когда его сломил тревожный сон, кто-то стянул у него эти нехитрые принадлежности цивилизации, изжевал штаны и надругался над волосами, срезав в нескольких местах внушительные пряди.
  «Хорошо еще я себя не вижу», - улыбнулся тогда Валерий.
  Начало светать. Большое палевое солнце отличалось не только своей бесцветностью. Проку от него тоже было мало. После темноты часа два оно не грело совсем, затем принималось жарить все живое, словно ростбиф на противне, а под конец бралось снова холодить, меняя свой блеклый цвет на шафрановый, и стремительно скрылось за горизонтом.
  Мужчина смело шагал вперед, забыв о боли в ступнях и холодных мурашках, беспорядочно гонявших стужу по телу. Слабые стоны привлекли его внимание. Откуда-то справа послышался шорох и перед ним выскочил олененок. Худенькие стройные ножки еле держали гибкое красивое тело. Льняные круглые пятнышки кружевной россыпью покрывали его спину от шеи к короткому игривому хвостику, а большие бархатные махагоновые глаза смотрели влажным доверием на человека.
- Откуда ты такой? – теплом вырвался вопрос из груди путника. – И где же твоя мама?
  Валерий подошел к зверьку и с опаской протянул к нему руку, желая погладить. Странно, но животное не испугалось. Наоборот, стало ластиться, словно кошка. Через время два вечных врага: человек и олень, словно родные друг другу существа, лежали на земле, нежась в лучах холодного солнца, рассказывая друг другу истории каждый на своем языке.
  Выстрел! Откуда?! Горячая липкая кровь потекла по руке мужчины. Боли не было. Странно. Но, посмотрев вверх, мужчина увидел огромные полные боли, непонимания и ужаса глаза детеныша. Он даже не стонал, лишь вопросительно смотрел на лежащего подле него человека, и только горькие слезы дрожали во взгляде невинного животного.
  «Олененок жив! Главное, что он жив!» - Эти мысли пробежали в голове Гориславского. Он вскочил, разорвал штанину и принялся перебинтовывать раненную ногу своего дикого друга. Только под конец, когда Валерий, заканчивая перевязку, делал узел, послышался тяжкий вздох. Смахнув слезу, мужчина взял зверя на руки и пошел с ним вперед. Но куда? Внутри появилась уверенность, что там впереди будет нечто, способное помочь.
  Уверенность подкрепил запах прохладной воды, пойманный обострившимся нюхом. Затем послышался звук, свидетельствовавший о близости небольшого ручья. Стог сена, к которому направлялся до этого  Валерий, неожиданно возник перед ним. Обойдя стог, мужчина вышел к ручью, вокруг которого росла сочная зелень, привлекшая к себе группу оленей. Они стояли на противоположном берегу, ели, жадно запивая траву живительной влагой.
«Может, среди них и его мама?» - подумалось.
  Опустив худенькое тельце подле воды, Гориславский принялся обрабатывать рану. Бедное животное не издало ни звука до самого конца процедуры. Только иногда вздрагивало, когда человек причинял уж очень сильную боль. Промыв рану, благо пуля прошла на вылет, не задев кости, Валерий вытащил из кармана взявшуюся откуда-то баночку с порохом, присыпал ранку и поджег. Дикий вопль пронзил тишину, олени метнулись в сторону от ручья и, озираясь, в страхе стали притоптывать длинными красивыми ногами. Малыш в исступлении бил ногами и плакал. Плакал словно человеческое дитя, разрывая на мелкие кусочки душу своего спасителя. Затем боль прошла. Олененок затих, видимо уснул. Человек сидел рядом, не смея даже дышать, чтобы не потревожить ребенка.
  Стало припекать злое солнце. Надо было укрыть детеныша, иначе он мог погибнуть. Не для того же человек спас ему жизнь, чтобы оставить пропадать в испепеляющих лучах дневного светила. Насобирав со стога сухой травы, Валерий соорудил нечто, напоминающее кровать, и перенес ее на теневую сторону. Затем с большой нежностью и осторожностью уложил детеныша на новую постель. Несколько веток с полметра длиной помогли сделать навес над тельцем больного.
  Группа оленей на другом берегу внимательно следила за манипуляциями необычного зверя, которого никто из них до сих пор не встречал. Осознав, что опасности он не представляет, животные стали подходить ближе. От их группы отделился один олень и, перейдя неглубокую воду, приблизился к импровизированному шалашу.
- Ты его мама? – почему-то спросил мужчина. – Тогда помоги ему. Я не знаю, что еще могу сделать. Я не врач.
  Гориславский не понимал, с чего его вдруг потянуло оправдываться. Но показалось, олениха внимательно его слушает. А  когда замолчал, она нагнула к нему красивую голову с такими же бесподобными глазами, как у малыша, и лизнула нос.
  В это время ребенок зашевелился. Мать повернулась к нему и стала нежно тыкать носом в его мордочку. Олененок попытался привстать, но пока еще слабый организм уложил его обратно на мягкое и удобное ложе.
  Валерий загодя припас немного травы, подвинул небольшую кучку к губам раненого и ласково потрепал того по шее.
- Ешь, родной. Тебе сейчас силы нужны. Найти бы того подонка, что подстрелил тебя. – Человек стукнул себя по лбу, будто до него только что дошло, и закричал, глядя в небо: - Это и есть испытание?! Вот это невинное чистое существо и есть то, через что я должен пройти?!
  В бешенстве молотя кулаками землю, мужчина принялся проклинать того, кто так жестоко посмеялся над ним и заключил в свой экспериментальный цех, где издеваются над всеми, включая невиновных и чистых душою существ.

- Играй со мной, пока решу я,
Что ты достоин быть живым.
Жестокость для тебя рисуя,
Играю разумом твоим.
Но ты не должен покориться.
Свой путь избрать ты волен сам:
Продажным небесам молиться
Иль верить совести глазам.
Кто важен в жизни, кто достоин?
А кто твой враг иль подлый гад?
Кто в правду верит, ложью ль болен?
Кто праведник, кто ренегат?
Сознанье я твое смущая,
Хочу, чтоб выбрал ту тропу,
Которой, с гордостью ступая,
С почетом завершишь судьбу.

- Заткнись! – завопила истерика голосом испытуемого. Тело судорожно билось в припадке. Глаза застилала пелена из слез озлобленности и несправедливости по отношению к их владельцу.

                5
  Утро застало Василису у больничного окна, возле которого проторчала всю ночь, и рассвет встретила грустью и необъяснимым чувством где-то в груди. Вспоминались горестные вечера, проведенные с пьяным супругом, тошнотворно харкающимся, да остервенело пахнущим столовыми объедками и жестким, отупляющим ароматом, благодатно сопнсируемым потными железами. Припоминалось, как жалела свои уставшие маленькие ручки, как гробила свою молодость. А дар материнства чуть было не принесла в жертву забулдыге. Старые картинки натрудили голову. Глаза стали слезиться.
  «Каждый раз оглядываясь в прошлое, можно вывихнуть себе шею», - голос в голове напомнил о недавних событиях. Вернее о снах, которые каждую ночь теребили подсознание Васены. Девушка уже не озиралась в поисках говорящего. Свыклась с мыслью, что у нее не все дома, и голоса, звучащие в ее мозге, – звуковые галлюцинации, вызванные сильной травмой. Вот и доктор ей сказал, что после травматологии придется некоторое время полежать в психушке. Конечно, он не присваивал отпугивающие дефиниции определенным значениям и лечебным заведениям. Но от этого легче не становилось.
  Сейчас она свободна. Остался только развод. Но это уже не важно. Важно другое. Память начисто стерла все воспоминания, связанные с тем, как она угодила в больницу.
- Здравствуйте. – Веселый усатый доктор  вошел в палату и, немного смущаясь, протянул Василисе махонькую связку льняных ромашек.
- Боже! Это мне?! – изумилась женщина.
- Вам, - заливаясь краской, пробубнил врач.
- Диковина какая! Мне букетов отродясь никто не подносил. – Васена схватила цветы и закружила под воображаемые звуки вальса.
- Вы просто чудо! – засмеялся медик, поглаживая в великом удовлетворении усы и съедая глазами гибкое тело подопечной.
- Знаете, - сквозь конвульсии смеха, произнес мужчина, - когда вас, удивительное вы создание,  выпишут, я непременного приглашу вас в театр.
- Меня?! – Тут настал черед Василисы посмеяться над искренним и доброжелательным господином в белом халате. – Вы вообще представляете меня в театре?! Так там же все не на представление смотреть будут, а на меня!
  От хохота у женщины выступили слезы.
- Ха! Как вы представляете меня, оборванку, которая и пары книг за жизнь не прочла, сидящей где-нибудь в ложе с приятными господами?!
- Но что же вы так о себе? – удивился медик. – И потом, вы достаточно впечатлительная и интересная натура, поэтому не думаю, чтобы кто-то начал вас порицать за неадекватное поведение.  Постойте, вам самой не хочется расширить свои познания?
- Бросьте! Я не умею себя вести в культурном обществе. Все эти ваши этикеты да вычурные диковинные фразы… Не знаю я столько иноземных слов, которыми вы бранитесь на приемах.
- Ладно, мы позже вернемся к этому вопросу. – Доктор погладил усы и удалился из палаты.
  Васена разочарованно повела плечами, взяла высокую чашку с подоконника, налила немного воды из графина и опустила туда чуткие стебельки нежного букета.
- Вот дура. Уже который день человек приходит, а я даже имени не спрошу, - пробурчала женщина.
  На следующее утро Василиса, умывшись и соорудив на затылке узел из крепких русых волос, отправилась в сквер, прилаженный к больничному зданию полукруглым растительным пятном. Едва ступив за порог казенного здания, даже не успев прикрыть за собой двери, женщина провалилась в темноту, которая потными лапами схватила ее за руки и поволокла куда-то по холодному ковру из мха.
  Метров через двадцать влажные клешни отпустили Васену. Раздался звук несмазанных заржавелых петель, и сквозь обнаружившийся дверной проем полился голубоватый свет от восхитительной люстры, освещавшей громадный молочный зал со множеством колон и резными по дереву видами охоты средневековой аристократии на стенах.
  Кто-то подтолкнул женщину ко входу. Она с опаской вошла в помещение. В удивлении глаза заметались от одного диковинного изображения деревянного полотна к другому. Через время ей стало казаться, что каждое существо, представленное на картинах, делает приветливые движения в ее сторону. Рыцари кланялись, собаки раскрывали пасть в беззвучном лае, шуты подмигивали, а слуги расшаркивались и растягивали подобострастную улыбку на своих лицах.
  Посреди залы был очерчен ровный круг, внутри которого сияло своей безупречностью исполнения и верностью черт выложенное мозаичной плиткой лицо Иисуса. Золотой нимб сверкал вставленными симметрично огоньками изумрудов, а волосы, выполненные столь правдоподобно, поражали своей реальностью при каждом дуновении приходящего со стороны темного дверного проема воздуха.
- Это золотая нить. – Голос пришел из ниоткуда. – Волосы сделаны из натуральных прядей и из золота.
- Верование, молитвы. Может, кому они и в помощь, но только в том случае, если содержание черепа не состоянии пережевать всего того, что обрушивается в его выгребную яму, - растягивая слова, продолжило все то же манящее контральто.
  Одна из резных картин плавно отошла в сторону, и из открывшегося входа возникла ладная женская фигура, обернутая в долгополый плащ с капюшоном, глубоко упрятавшим под своей тенью лицо незнакомки. Дама подошла к кругу и медленно и грациозно опустилась на пол, скрестив ноги и сложив руки в тихой молитве.
  В проходе показалась еще одна женщина. Она приблизилась к кругу, села в той же позе рядом с молящейся и начала двигать губы едва слышимыми словами, устремленными к божьему уху.
- Здравствуй, милая.
  Василиса взглянула на открытый ход, откуда выступила третья представительница слабого пола. Та ровной поступью подошла к своим подругам, но молиться не стала. Она обошла три раза почти живое изображение Иисуса  и остановилась за спинами женщин в размышлении.
- Мы ждали тебя. Садись, - красивая рука указала на стул, который был принесен неким господином в парчовом костюме с учтивой улыбочкой на безликой физиономии. – Не хочешь помолиться с нами?
  Васена не знала, что и сказать. Она с немой покорностью присела и уложила руки на колени, будто маленькая проштрафившаяся школьница, которую сейчас начнут отчитывать за очередную шкоду.
- Будь внимательна к тому, что услышишь и увидишь, - сказала та, которая вошла первой, и скинула капюшон. Знакомое лицо с разными глазами не испугало Василису. В нем не было ни злобы, ни сердечности. Легкая холодность делала безукоризненные линии невиданной красоты безмятежными, словно смерть уже прошлась по телу своим усыпляющим дыханием. -  Всегда ли верно то, что мы видим? Если мы не можем полагаться на свои чувства, так как они вырабатываются нашим эгоизмом и тщеславием, прилагаемыми ко всему, что бы мы не делали, то почему нужно доверять глазам? Неужто они не подчиняются нашему внутреннему я, нашему глубоко зарытому суждению обо всех и обо всем? Полагаться ли на цвета и образы, которые подает зрение в наш мозг? Отчего же тогда так разнятся вкусы и характеристики увиденного?  Слышим ли мы то, что звучит на самом деле или воспринимаем лишь те мелодии, которые желаем или страшимся? И к чему более восприимчивы? Не умея дружить, быть преданными, справедливыми и честными, мы не находим в себе храбрости противостоять тому, что нас пугает. Мы прячемся словно дети, закрыв глаза руками, я не вижу – меня не видят,  и впускаем то, что нас разрушает, съедает изнутри и выплевывает непереваренные остатки нам же под ноги, извозив все вокруг, озлобив внутренность и направив эту гниль на окружающий мир. Если бы мы воспринимали на слух все так как оно есть, не было бы разноголосья в толкованиях услышанного.
- Будь рассудительна и терпелива, - молвила та, что вошла второй, и открыла лицо. Глаза Васены расширились от удивления. Перед ней сидела точная копия ее старой знакомой, только состарившаяся на пятьдесят лет. Но тот же мирный взгляд, неэмоциональная речь и спокойная поза говорили о глубоком душевном покое и мире с самой собой. -  Рассудительны ли мы? Терпеливы? Для этого нам не хватает не только самоконтроля, но и образованности. Каждый из нас мнит себя самым разумным существом. Различаются самомнения лишь в незначительной степени. Поистине мудрый не станет выпячивать свое полуграмотное я на обозрение, а продолжит самосовершенствоваться как морально, так и физически.
- Не смей заступать за круг.  Образ жизни определяется нашим видением своего я в обществе и пространстве отдельном от окружения, -  что я есть как индивид. Наши воззрения верны только для собственного  мировосприятия, в то время как сторонний умудренный созерцатель будет вертеть пальцем у виска при виде того, как очередной никчемный человечек тужится, силясь аргументировать значимость своего пребывания на этой планете, и сталкивается с такими же бездарными попытками других членов социума. – Стоящая напротив Василисы фигура повернулась к ней спиной и опустила капюшон. – Тебе пока не стоит видеть моего лица. Надеюсь, что и не придется.
  Легкое облако стало приподниматься от лика Иисуса. Белесый полупрозрачный контур перерождался в линии эмбриона, вслед за тем младенца, который, одолев все необходимые перевоплощения, обратился в подростка, а следом в незначительного роста женщину, облаченную в белую сорочку, в которой обычно на Руси гоняли изменниц по деревне, привязав к телеге и стыдя хлыстом при всем честном народе.
   Видение обернулось к Василисе лицом и ухмыльнулось полными губами цвета морской пены. Нефритовые глаза, притворенные полупрозрачными веками, обрамленными льняными ресницами, зло оценивали женщину, а губы пытались что-то сказать,  но слабый шепот не достигал ушей Васены, отчего приходилось отгадывать всякое слово.
- Смотри!.. Смотри!.. Смотри!..
  Неожиданно ладони полупрозрачного существа сжались в беззвучный хлопок, и на месте проема, откуда вышли три загадочные особы, появился легкий туман, и, сгустившись, сформировал экран, на котором явственно была видна мужская фигура, трепетно ухаживающая за раненым животным. Мужчина перевязывал ногу маленькому детенышу оленя. А мать ребенка стояла поодаль и надзирала за происходящим, нервно притоптывая копытом по сухой траве.
  Вдруг человек оторвался от своего занятия и воздел руки к насупленному небосводу. Его губы зашевелились, искривив неистовством рот, а складки, испещрившие лоб, сообщали о крайнем волнении и тревоге.
  Гнетущие облака сгустились над головой коленопреклоненного.
- Васена! – услышала Василиса. – Васена!.. Где же ты?! Васена!
  Картинка исчезла так же внезапно, как и появилась. Ничего не понимая, Василиса взглянула на женщин в поисках ответа. Но те поспешно ретировались из залы, не удосужившись растолковать барышне, что к чему.

- Девушка!.. Девушка!.. – Медсестра трясла Васену за плечи, стараясь привести в чувство. – Да что с вами?!
  Опять палата. Опять перепутанные белые халаты носятся вокруг кровати, и ужасный гул в голове насилует болью лоб, виски и глаза.
  «Снова эти умные мысли, - подумала Василиса. – Нет, не мысли. То ж голос, которым говорила чудная женщина в огромной светлой зале. За что меня так все приводит в смятение? Надобно выспаться».
  «Вера и выведенного яйца не стоит, - пробежало последним в неспокойной голове женщины. – Чего же они просили меня помолиться с ними? Наверное, думали, что от страха, что живет у меня в груди, я стану делать все, что ни пожелают? Не думаю. А для какой цели им-то надобно было?
  Усатый доктор жалостливо посмотрел на женщину и вышел из помещения. Кто-то из сестер нервно покачал головой и проворчал:
- Достала она нашего Рому. Поскорей бы уже ее отсюда убрали.
   Больше Василиса ничего не слышала. Ее мозг, утихомиренный медикаментами, предался эфирному полузабытью без сновидений и буйных зрелищ. Полудрема обратилась в глубокий сон, успокаивающий и дающий телу долгожданное утешение. Конечно, размышления не оставили в покое мозг Васены, но только лишь позволили на время привести в порядок уставшие клеточки организма, чтобы вновь и вновь загружать его новыми бесконечными партиями измышлений и трактовок как прошлого, так и будущего, в разрезе своего собственного умозрения, стараясь пробудить те несчастные проценты извилин, которые вообще способны воспринимать, обрабатывать и делать выводы, основываясь на уже имеющимся настоящем.
  Отсутствие сновидений еще не значило, что ничего не происходит. Тело в некоторый момент испытало легкость парения. Стало так приятно, прохладная простынь невесомости нежно окутала жаркие перевозбужденные члены, скованные предрассудками, полученным воспитанием и горьким опытом жизни. Неслышимая, но ощутимая всем существом, музыка пульсирующим током пробегала по венам, гоняющим карминово-красную жидкость, жаждущую кислорода для того, чтобы жизнь, что поддерживается мощным насосом, расположенным в грудной клетке, не перестала надеяться на перемены и оставалась способной желать и училась самостоятельно ходить.
  Насильственно бледный цвет палаты схоронила ночная шаль. Лунный свет нескромно плавал на льняных простынях верно выстроенных коек, услужливо подпирающих казенные стены. Утро с глубокой иронией подсматривало через темноту, жаждая внезапным грядущим пробудить наболевшие проблемы в голове Васены.

                6
  Высокая женщина лет тридцати пяти, устало подпирая стену, стояла у курилки и о чем-то думала. Ее сосредоточенное лицо с редкостно правильными чертами и прекрасной кожей нельзя было назвать красивым. Но в нем было что-то завораживающее и манящее. Огромные синие глаза светили теплом, но всякий, кто подходил ближе, натыкался на лед, возникавший из ниоткуда в ее взгляде, указывающий предел, за который заходить не стоит.
- Елена Андреевна! Елена Андреевна! – Молоденькая практикантка - археоптерикс в белом халате, размахивая руками, неслась по коридору.
- Елена Андреевна! – Девушка подбежала к высокой женщине и выпалила: - Там вас полицейские спрашивают. Говорят по поводу мужа.
- Валеры?! – Елена встрепенулась и быстрым шагом, почти бегом направилась в комнату отдыха, даже не дослушав лепет ящероподобной практикантки.
- Вы его нашли? – не успев войти в комнату, выпалила Елена.
- Уважаемая Елена Андреевна. –заговорил один из полицейских, тягуче раскладывая слова по слуху. – Найти-то мы его нашли, но вот он сам сейчас потерянный.
- Как это потерянный? Что с ним? – Снежина насупилась в ожидании самого страшного ответа.
- Несет в полудреме всякую чушь. Мы уж и не знаем, как там это назвать, но вы вроде как врач. Вот решили вас попросить понаблюдать за его состоянием, - виновато улыбнулся полицейский. – Тем более, что вы его жена, а не посторонний врач. А нам нужны его показания.
- А что случилось? – допытывалась Елена.
- Авария, – покачал головой полицейский. – Сергей, - обратился он к до сих не вымолвившему ни слова парню в форме рядом с ним. – Ты ж там вроде заметил что.
- Ну да, хоть и не много чего понимаю в машинах, и пока эксперты не скажут свое слово, я утверждать ничего не могу, но, кажется, там тормозные шланги перерезаны.
- Как это? – Женщина в ужасе всплеснула руками и села. – Кому же мой муж нужен был?
- Я так понимаю, он таксовал? – спросил Сергей.
- Ну, да. Другой работы пока не нашел, - ответила Снежина.
- Так вот, с ним вместе пострадала и пассажирка. Ей лучше. Намного. Но ничего не помнит, - сказал второй полицейский.
- Когда я смогу увидеть мужа?
  Мужчины пожали плечами:
- Да хоть сейчас. Можете с нами поехать.

- Валера! Валера! Что ж это такое? - покачавала белокурой головой Елена. Слез не было. Жалости тоже. Да и зачем? Умом медика она понимала - важно привести мужа в чувство, вернуть к действительности, а уж потом позаботиться об устранении его физической боли. Серьезных травм все равно не было. А вот по голове пришелся сильный удар. Врачи сказали, что череп цел, видимо, сильное сотрясение.
  Но состояние больного никак не считалось нормальным. Он не был в коме. Его не били припадки, свидетельствуя о какой другой болезни, обострившейся из-за перенесенного. Все показатели жизнедеятельности организма пребывали в норме. Но мужчина продолжал бредить, не приходя в сознание ни на минуту. Валерий открывал глаза, глядел осознанным взглядом на кого-нибудь из персонала, кто оказывался у его постели в тот момент, и брался читать стихи. Затем хватался за голову, принимался кататься на кровати и охрипшим голосом орать и возмущаться, полагая, что это не его голос сейчас декламировал, а кто-то другой навязывает ему свои вирши. Безусловно, не сами стихи его раздражали, а тот, кто их вселял ему в голову.
- Как привезли, так и любуемся на все это, - пробормотал мужской голос за спиной Елены. Она обернулась и увидела приятной наружности мужчину в белом халате, который, склонив на бок голову, в раздумье почесывал шариковой ручкой за ухом.
- А женщина? – спросила Снежина.
- С ней проще. Но у нее провал в памяти. И ее отличное состояние часто прерывается такими же приступами, как у этого молодого человека.
  Елена улыбнулась при слове «молодого». Сам-то доктор едва был старше ее мужа.
  Сейчас Валерий спал словно младенец, спокойно и тихо посапывая. За окном вновь стучал весенний дождь, скатывая свои стальные капли по запотевшим окнам.
  В палате никого не было: доктор вышел, оставив женщину наедине с супругом, остальной персонал разошелся по всей больнице, занятый своим делом. Им-то было глубоко плевать, что сейчас  творится в душе Елены, или как там ее чокнутый муженек, что не давал спать несколько ночей подряд.
  Елена Андреевна подвинула стул к кровати и постаралась как можно удобнее устроиться на нем, надеясь немного  вздремнуть. Вдруг тело супруга вытянулось и застыло в таком положении на несколько секунд.

- Не смеешь ты давать советы
Тому, кто лучше знает мир,
Тому, кто ведает ответы,
Тому, кто в жизни не грешил.
Тебе я путь открыть пытаюсь,
Что с миром внешним примирит,
Промыть глаза тебе стараюсь,
И за тебя душа болит.
Зачем тогда сопротивляться?
Зачем упорствовать в бреду?
Зачем за призрачностью гнаться,
И кликать глупостью беду?
Смотри вперед, глаза даны нам,
Чтоб ложь от правды отличить.
По жизни выбора долинам
Слепым, глухим нельзя бродить.

  Елена подскочила, не веря ни своим глазам, ни ушам, схватила Валерия за руку и зашептала:
- Валера, очнись. Валера, что это?
  Ее сердце сильно колотило грудную клетку, лицо вытянулось и посерело.
- Валера! – не выдержав, крикнула женщина. Тело мужчины дернулось и, унявшись, мирно, продолжило свой сон.
    Ночь прошла без сюрпризов. Гориславский спокойно пролежал на спине до самого утра. Лишь изредка его брови сводила скорбная гримаса, а губы порой улыбались неизвестно какому образу. А вот Елена чувствовала себя разбитой и несчастной. В уставшем мозге промелькнула мысль, что надобно бы справиться о сыне - она оставила его у матери, когда уходила на дежурство. Да еще стоило сообщить о состоянии мужа, да так, чтобы ту не хватил удар.
  - Мама, я сейчас в  больнице… Нет, ты не поняла, не в нашей. Тут с Валерой плохо. В аварию попал. – Елена говорила спокойно, стараясь, чтобы личные волнения не вылезли безмозгло наружу, заставив переживать пожилую женщину на другом конце провода.
  Закончив разговор, Снежина вышла из мрачновато оливкового приземистого здания больницы в прилегающий  к нему скверик и присела на лавочку покурить. Задумавшись, она не  заметила, как сигарета в ее руке потухла и вяло поникла вниз.
  Внезапный порыв ветра поднял с земли душную пыль и прошлогоднюю полусгнившую листву. Большая капля воды упала подле ног. Холодная дрожь пробежала от ступней через бедра и живот к сердцу и тонким потоком непонятного страха и волнения поднялась к горлу и свела скулы.
- Здравствуйте еще раз. – Мягкий баритон привлек внимание уставшей женщины. Усатый врач, которого она впервые увидела в палате мужа, подсел, услужливо раскрыв над ней зонт. – Вы зря так переживаете. Все образуется.
- Откуда вы знаете? – удивилась Елена. – Я сама врач, такого за всю мою практику не встречала.
- Я знаю, что вы врач, усмехнулся мужчина. - Но человеческий организм не изучен до конца. Столько лабиринтов и закоулков в нашем тщедушном на вид теле. Наш мозг – это великая загадка, которую еще очень долго будут пытаться разложить, объяснить. Но у кого и когда это получится, кто знает?
- Да вы философ! – Улыбка скользнула по губам женщины, показав тонкую нить белых зубов.
- Ваше право – можете и так назвать. Только я всего лишь человек – не заносчивый, самовлюбленный скот, а человек, такой же малограмотный, как и все животные, населяющие эту многострадальную планету. Просто с претензией на индивидуальность и на хоть какое-то понимание, относительное, конечно же. Самое изнуряющее – это осознание в конечном итоге своей никчемности. Впрочем, вы, наверное, и сами не раз задумывались, а для чего мы живем, какова цель? Нет ничего – ни до нас, ни после. Мы такой же корм в длинной цепочке пищевой системы. Хотя все время делаем вид, что это мы – кто творит и создает, управляет законами жизни. Но ближе к концу нас охватывает паника, вызванная встречей с реальностью, и ужас перед концом, еще более неизведанным. Мы – мусор, перегной, чирий на теле Земли.
- Вы скептик, пессимист что ли. У вас все так мрачно выходит. – Елену забавлял этот врач, такой молодой и с такими грустными глазами и неутешительными выводами в голове. – Для чего вы тогда в медицину пошли?
- Помогать. Разве это плохо? Раз уж человечество решило не просто существовать, а учится жить и достигло некоторых высот в удовлетворении своих потребностей в сферах культуры и науки, стоит поддержать и его оболочку. Вы так не думаете?
- Почему же? Правда, для меня все проще. Надо жить тем днем, в котором мы сейчас с вами разговариваем. Вы слишком увлеклись своей собственной философией, оглянитесь, мил человек, - засмеялась Елена. – Оглянитесь, научитесь радоваться даже дождю, от которого нас укрывает ваш зонт.
- Вы, что же, даже надежду отвергаете? Тогда как же Валерий? – спросил доктор.
- Простите, но мне будет проще с вами общаться, если мы представимся друг другу. Меня зовут Елена. – Женщина протянула руку. Врач пожал мягкую ладошку и с легким поклоном ответил:
- Меня зовут Роман Архангельский. И я весь к вашим услугам.
- Вы занимаетесь моим мужем?
- Пытаюсь. Но ему не врачебная помощь нужна. Что-то гложет его изнутри – иначе он давно сидел бы с вами дома за ужином и с легкой иронией вспоминал свое неудавшееся путешествие в никуда.
- Что вы хотите сказать? - удивленно спросила Елена.
- Вы когда-нибудь встречали женщину, что пострадала вместе с ним?
- Нет, - Плечи неуклюже поднялись вверх и плавно упали на место. – Да я мало кого вижу и знаю даже из соседей по дому. Приходится много работать, брать лишние дежурства. Пока муж не найдет нормальную работу, решила сама содержать семью. Ухожу затемно, возвращаюсь глубокой ночью. А что?
- Просто полицейские сказали, что она живет в том же доме, что и вы.
- Приехали…
- Да, понимаю вас. - Роман внимательно изучал лицо собеседницы. – Опросили соседей, те рады стараться – наплели историю, что каждый день, с того дня, как ваш супруг стал таксовать, она, подметив время выезда вашей машины, выбегала из своего подъезда и садилась на переднее сиденье.
- Зачем вы это мне рассказываете? – зло спросила Елена Андреевна.
- Не знаю, наверное, потому, что вы ни разу в жизни не задавались вопросом, а что же есть семья. Как она сроится? На чем держится? Вы хоть раз спрашивали себя, для чего вы втянули Валерия в эту авантюру? Почему вам понадобилось женить его на себе? То, что он вас не любит, вы знали. Но вы тоже его не любите, так для чего весь этот цирк?
- Вы ненормальный! – вскипела женщина, вскочила и засеменила в сторону больницы.
     Легкий ветерок шелохнул ветви деревьев, сбежал ни землю и зашептал в траве мягким шорохом. Небо синело чистой лазурью, а солнце после дождя пригрело влажную землю, ласково перетаскивая белых зайчиков весенних лучей от травинки к набухшим почкам, затем к созданиям человеческих рук – каменным мешкам и урчащим моторам, возвращая затем к себе, играя частичками загазованной пыли.
  Роман долгим грустным взглядом проводил Елену, глубоко вздохнул, потянулся и побрел вглубь сквера.  За ночь он сильно устал. Домой не хотелось, - а смысл?- пустота комнат, безмолвие, прерываемое шумом воды в кране или редким боем часов с кукушкой, оставшихся после бабушки, которая его растила, пока родители, забыв о сыне и об окружающем их мире, как он думал, пропадали на работе, погруженные в науку.
  Уже в отрочестве, пока мальчишки покуривали втихомолку по подъездам, стараясь облапать случайно проходящую девушку, причем все равно какой внешности, а девчонки выясняли, у кого какой размер бюстгалтера и начались ли месячные, Архангельский, уткнувшись носом в книжки, изучал психологию. Чего она ему далась? Да он и сам не знал. Но внутри бродило чувство, ощущение растущего желания обладать умами людей, управлять ими, подчинять себе – быть Богом.
  Тщедушный хлюпик с тонкими руками и ногами, яйцеобразным черепом и большими зелеными умными глазами, в которых прописалась дикая злоба, бывал бит не раз, осмеян и опозорен сверстниками. Горькая, жадная до крови обида набрала силу, посеянная в благодатную почву моральных и физических увечий, подкармливаемая неиссякаемой скважиной человеческой агрессии. Разорванные страницы учебников склеивались заново и аккуратно составлялись в книжку, которая снова и снова честно перечитывалась усердным учеником. Классическая музыка успокаивала и настраивала, а телевизор яркими картинками давал запоминающиеся характеристики людям.
  Сильные ушибы и ссадины не мешали Роману засиживаться до полуночи над очередным учебным материалом, а бабушка заботливо отстирывала старенькими натруженными руками испачканную одежду, чтобы к утру, отпарив ее утюгом, вновь отправить внучка ослепительно чистого в учебное заведение. Она, конечно, понимала, что происходит, почему мучается ее мальчик, запирается у себя в комнатке и молчит сутками, погрузившись в себя. Переживала по-своему, но что могла поделать?
  Бабушки давно уже не было. Умерла она так же тихо, как и жила. Только после похорон, вернувшись в пустую квартиру, Архангельский осознал, что значила для него эта старушка. Сутки Роман не выходил из дома, а когда, наконец, его увидели соседи, он был похож на зомби – темные зеленые круги под глазами, впалые серые щеки, острый подбородок, взлохмаченные темные волосы, безумный и тупой взгляд бегающих глаз. Но не прошло и месяца, как паренек, как-то очень быстро возмужавший, похорошел – раздался в плечах, появился мышечный каркас, а благородное ничто больного туберкулезом, превратилось в красивое мужской красотой лицо.
  Поднаторев в науке, Роман с легкостью поступил в медицинский и окончил его с отличием. Хирург из него получился превосходный. Но этого было мало, юноша продолжил изучать психологию. Он считал, что только знаток моральной, интеллектуальной и этической сторон человека, хирург неосязаемой, невидимой, но ощущаемой, имеющей свои выходные последствия деятельности человеческого мозга сможет правильно оперировать физическое тело. И правда, он служил клятве Гиппократа не только скальпелем, но и после операций не оставлял пациентов, которые потом долго помнили необыкновенного доктора, творившего чудеса, возвращая жизни в практически угасшие тела своих подопечных.
  Задумавшись о чем-то своем, не обращая внимания на творившуюся вокруг него весеннюю суету, Роман прогуливался по скверу и изредка останавливался, чтобы вдохнуть полной грудью свежий утренний воздух. Засунув руки в карманы белого халата и напевая что-то из Чайковского, мужчина мысленно представлял свой поход в театр с Василисой. Почему она так засела в его мыслях, отчего так колотило сердце на пороге ее палаты, готовое выскочить, находясь вблизи ее тела, мужчина не знал.
  Молодая женщина явно не блистала умом и знаниями, манеры оставляли желать лучшего. Скорее всего светящаяся из глаз доброта, чистота и порядочность делали свое дело. В этом испорченном грязном и черством мире так не хватало тепла и понимания, а Васена напоминала своим поведением и отношением к людям его бабушку, что для него было важнее всех ее недостатков и незначительных достоинств.
«И все же, надо ее потащить в театр», - решил Архангельский.
                7
  Валерий открыл глаза – солнце нещадно палило, немного спасал прохладный ветерок, с которым откуда-то справа долетал аромат хвои. Стихи больше не лезли в голову, старушки с разными половинками лица и разноцветными глазами не беспокоили предательски жаркого утра.
  Мужчина облегченно вздохнул, встал с развалившегося и смятого его тяжелым телом сена, расправил плечи и развернулся на запах влажного леса. Увиденное вызвало недоумение, смятение и некоторую тревогу. Глаза Гориславского поначалу отказались принять открывшийся вид огромных деревьев, которые никак - по логике - не должны были находиться здесь, в трех шагах от его уставшего от неопределенности и непонимания существа. Неожиданно высохшее и окончательно выбеленное жарой сено стало зеленеть и миллиметр за миллиметром превращаться в весеннюю салатного цвета траву, редкие похожие на подснежники цветы, словно малыши-шалуны, показали свои бледно берилловые головки. Для фиалок было еще не время, но вокруг все так смешалось, что Валерий не удивился, обнаружив фиолетовые глазки, рассеянно выглядывающие из-под круглых листьев.
  Так же неожиданно, как и появилась, картинка весеннего сумасшествия исчезла, сменив краски на алебастровые стены и белоснежный потолок.
- Как вы себя чувствуете? – спросил мягкий мужской голос.
- Нормально, - твердым баритоном ответил Гориславский. – Простите, а что происходит? Очередное испытание? Вы кто?
- Пока что вам надо отдохнуть. - Белый халат подошел к кровати больного, взял его за руку и сильно сжал ладонь.
- Да вы что?! – завопил от боли Валерий. – Вы врач или убийца?!
- Это для того, чтобы вы уяснили, что это не сон. – Добрая улыбка скользнула по усам врача и затерялась где-то в уголках рта.
- Подождите, я что, в больнице?
- Да, после аварии вас и вашу пассажирку привезли к нам. У вас сильное сотрясение, а так отделались легким испугом. – Белый халат продолжал улыбаться, поглаживая тыльную сторону кисти Валерия, что вконец довело того до бешенства.
- Что вы делаете? Оставьте меня! – Гориславский попытался отдернуть руку, убрать, спрятать ее, но тело не выполняло приказы своего владельца. Полный гнева и удивления взгляд скользнул к лицу Архангельского, это был именно он, а вопрос, который выражали расширенные зрачки больного, еще больше развеселил Романа.
- Да успокойтесь, вам сейчас надо просто расслабиться и отдохнуть от всего. Вы столько пережили, столько передумали. Так дайте же своему организму восстановить силы.
- Так это вы? – зло отозвался Валерий, пытаясь приподняться. Но внезапный сон повалил его обратно на подушку, глубоким вдохом наполнив легкие облегающим вязким воздухом.
- Поспи, поспи, человечек, - пробормотал Архангельский. – Скоро начнем готовить тебя к реальной жизни.
  Роман вытащил из кармана маленькую книжонку, придвинул стул к кровати больного, удобно устроился на нем и стал читать вслух, после каждой точки поглядывая на спящего.

- Растерян человек, разломлен на крупицы.
Враждует с миром и с самим собой.
Раздора перелет отставшей в стае птицей
Воркует с мозгом каждый день другой.
Вновь новый переход рождает небылицы:
Что клял вчера – сегодня гимн поешь,-
Срывая прошлого немытые страницы,
Иную правду публике даешь.
Но от себя безумный бег рождает слабость.
Любой почует фальшь внутри тебя.
Проклятьем наступает на мозоли старость,
За каждый промах жизни миг рубя.
Никто у мертвеца не спросит оправданья -
Зачем играл без правил, всех судил.
Кто дышит - всем с косой предвидены свиданья –
На совесть там не выпросишь белил.

- Ну, на сегодня хватит. – Роман захлопнул книжку, встал, потянулся и сладко зевнул. – Плохо, что в стихах сейчас только пошлые амурные дела, умерла поэзия, нет мысли. Либо клише – фразы, взятые из других литературных источников, либо избитые выражения из повседневной речи неумного быдла. Образование, как система, умирает. Порой боишься того момента, отодвигаешь его, когда собеседник откроет рот и выдаст нечто, для него имеющее идею и стоящее внимания.
  Архангельский вышел из палаты и медленно поплелся к себе в кабинет. Вотчина доктора находилась в самом конце длинного коридора, который был стиснут дверями покоев измученных больных, из-за которых доносились всевозможные звуки человеческой неуемной натуры. Роман частенько в ночные часы прогуливался по этой узкой аллее, познавая внутренний мир своих пациентов – именно в час покоя, когда каждый думал, что сон сковал не только тело, но и разум соседа, выявлял свету свои дотоле скрываемые эмоции, желания и реальные стороны своего я.
  Мелкие пошлости, пустые, но претенциозные амбиции полуграмотных млекопитающих, разумные и благородные цели истинного гуманиста, страдания от физических ран, моральные истерики неудовлетворенного самолюбия или попранных чести и достоинства, и многое другое – все это указывало, с одной стороны, на разноликость людей, включенных в общность, заключенных в стадо, с другой – на стандартность отдельного индивида, похожего на иного соседа, как две капли воды, объединенных в конкретные группы турнирной таблицы игры на выживание, за редким исключением, которое рождает гениев. И, естественным было предположить, что  именно к последним и причислял себя последователь Гиппократа.
  Единственное, чего боялся Роман – так это заиграться в свои тайные игры, нарушить баланс между необходимостью и чувством спортивного интереса, не избежать соблазнов использования человеческого материала в сугубо интимных целях своего жадного до познаний мозга, перестать понимать и отличать реальность от создаваемого им в голове подопытного мира. Сколько раз доктор ловил себя на мысли, что то, чем загружены клеточки серого вещества пациента, втягивает его самого, лишается иллюзорности, становится осязаемым и доступным органам чувств, чего не должно случаться во сне. Архангельский понимал, что однажды, когда вымотанный организм откажется возвращаться из воображаемой действительности, он сам станет такой же крысой, над которой другой сумасшедший ученый, скорее всего уже на законных основаниях, начнет проводить изыскания, да еще умудрится добиться определенных результатов, что угнетало сознание врача больше, чем внутренняя уверенность в своем непризнанном гении и полной невменяемости и недоразвитости остального населения нашей планеты.
  Но на данный момент Романа захватила безнаказанная игра в Бога, и пока его не поймали, не подловили на очередном сеансе, пока он пребывал в великом спокойствии, медитируя, паря над всем, как ему казалось, пошлым и полуграмотным миром, - был счастлив, полон надежд и возбужден донельзя предынфарктными конвульсиями мозга испытуемых. Достигший вершин в искусстве гипноза и внушения, знания человеческого внутреннего мира, Архангельский не нуждался ни в чем, кроме листа бумаги и ручки для того, чтобы записать очередную фазу, которая ляжет в основу великого, по его мнению, труда, что перерастет все изыскания, до селе проделанные многими и многими учеными. Врач считал, что даже великие умы всех времен так просты и легки в понимании и изучении, так понятны и несложны в своей структуре, что было смешно их признание. Хотя он оправдывал это более примитивным мышлением общих масс, которые окружают отдельные личности, довольно  яркие для своего времени и устройства.
  Открыв дверь в кабинет, Роман был удивлен присутствием там непрошенного гостя. Это была Елена Андреевна. Пока доктор не появился в дверях своего «бункера», женщина понятия не имела, о чем она будет  говорить с этим неприятным человеком, который так заинтересовал ее своими странными мыслями вслух. Поражало то, что доктор явно не стеснялся быть неправильно понятым, а потому и оскорбить определенными умозаключениями  своего собеседника - оппонента. Но в то же время в нем чувствовалась некоторая сила, некий ум, который приковывает, втягивает в непонятную авантюру, зовет за собой определяя путь интимными нотками, погружает в океан своего мира, отрывая человека от реальности, убирая почву, на которой зиждились все устои, правила и принципы, казалось, уже устоявшейся личности, завершившей свой рост лет этак двадцать назад.
  Не вызывает сомнений, что еще в отрочестве мы формируемся окончательно, сбрасывая личину гусеницы. Психологически, морально и ментально мы завершаем свой путь к пониманию, что есть и должен быть человек, основываясь на мнении своего окружения, даже не стараясь вырваться за пределы своего круга. Те же, кто пытается высунуть нос в необозримое и бесконечное познание, совершенствоваться как личность и предстать перед самим собой в первую очередь личностью и удовлетвориться проделанным путем или посчитать, что еще не все было понято и изучено,  - гонимы, отвергаемы близкими и прочим окружением. Остракизм сильно развит в нашем обществе. Достаточно выказать свое инакомыслие, как тебя прямиком зачисляют в ряды шизофреников или еще каких больных, стараются вразумить, вылечить, рассказывая что и как неправильно в наших мозгах и мыслях.
  Зная все это, Архангельский попытался безболезненно выкарабкаться из небольшого отряда отстраненных от общества, не только показать всем свою нормальность, но и умудриться внушить большему количеству людей, с которыми ему довелось общаться, свою разумность, даже нет – гениальность, праведность, ответственность и добросовестность своих методов. До сих пор не нашлось хотя бы одного, кто бы смог закрыться от внушений отличного мастера медицины, противопоставить нечто иное и попытаться доказать хамство, подлость, субъективность и нечистоплостность врача, творившего неприемлемое как с этической точки зрения, так и с позиции науки безобразие.
- Здравствуйте, извините, что ворвалась непрошено. - Елена вымученно улыбнулась, дернула плечами и принялась нервно теребить подол юбки.
- Да нет, что вы! – Роман поймал очередную жертву. Даже нет, она сама села на его паутину, запуталась и теперь видит в нем не хищного паука, а спасителя. – Я к вашим услугам. И простите, что я так скверно позволил себе  вторгнуться в вашу жизнь. Не стоило этого делать.
- Нет, вы правы, - ответила женщина. – Вы настолько правы, что я пришла к вам поговорить, обсудить эту тему. Я сама врач, но помочь себе не может никто. Ни один хирург не сделает себе операции на сердце.
  «У нее даже манера разговора изменилась, подражает мне, - самовлюбленная мысль порадовала Архангельского. – Неужели она еще боле податлива, чем Гориславский?!»
- Вы не беспокойтесь. Я не прочь помочь коллеге. Тем более, что простые разговоры помогают. Надо же выговариваться, тем более, когда нет родных и близких, кому доверяешь. А иногда их просто нет. Я вас слушаю.   - Роман сделал приглашающий жест.
- Говорят, вы хороший психолог, - пробормотала Елена, пересаживаясь в огромное кофейного цвета кресло, больше походившее на диван.
- Об этом поговорим, когда я вам помогу, - ответил врач.
  Сильный стук в дверь прервал диалог. Затем мужской голос, раздраженный и уставший, прокричал:
- Архангельский, ты что, вымер?! Уже около получаса мы пытаемся тебя выудить, а ты тут заперся. Если так дальше продолжится, пошлю тебя ко всем чертям, хотя ты и хороший врач.
  Это был главврач, единственный человек, который настолько редко сталкивался с Романом и был замкнут в себе, что Архангельскому не удалось пробить броню, окружившую мозг шефа, надежно защищая от всякого проникновения извне. Лишь иногда на утренней летучке главврач Гизбрехт оттаивал по отношению к талантливому доктору и позволял себе отмочить пару- тройку плоских шуточек в адрес последнего. Но вот в глаза он никому никогда не смотрел. А это очень осложняло жизнь любящему поковыряться в чужой голове Роману.
  От громкого стука в дверь и крика тело Архангельского вздрогнуло. Открыв глаза, он обнаружил, что лежит в собственном кресле без обуви, в руке держит пустой стакан, да так крепко, что суставы стала сводить судорога, а вторая рука безжизненно свесилась к полу, и колкие мурашки перебегают от кисти к плечу, заставляя ежится от неприятного чувства.
  Что произошло? Почему он бесхозно валяется в собственном кабинете на своей кушетке, запертый изнутри?
«Боже! Боже! Я вляпался. Я не могу себя контролировать. Что же мне делать?» Мысли бежали  с огромной скоростью в горячем возбужденном мозге, болели между ушами и выталкивали глаза из глазниц. Но надо было вставать и сделать вид, что от усталости просто уснул.
- Извините, шеф! Сморило! – промямлил Роман. – Я уже третьи сутки дежурю, больше не выдержу.
  Главврач был человеком понятливым, поэтому хоть и собирался до сего момента строго покарать своего подчиненного, сжалился:
- Слушай, Архангельский, кончай уже. Твоими стахановскими методами в больнице не управиться все равно. А коли сдохнешь, тебя мне заменить некем. – И потрепав растерянного врача по плечу, проскороговорил: - Там тебя твоя товарка дожидается. Говорит, только ты и способен ее утешить. Что-то про театр лопочет.
  Роман вдруг засуетился, пару раз споткнулся в поисках своего халата и обуви, схватил фонендоскоп (а зачем?) и главное – отвратительный жгущий все изнутри румянец окрасил в бордовый цвет кожу лица и шеи, что разъярило доктора до такой степени, что он в сердцах швырнул в стену стеклянную вазу, притомившуюся на полке у двери и долгое время заменявшую ему плевательницу.
                8
- Стуча каблуками, накрасив лицо,
Не стыдясь срамоты, что кричит голым задом,
Толпа изнуренных немытых глупцов
По телам храбрецов ходит частым парадом…

- Здравствуйте. - Приветливая физиономия полицейского просунулась в щель открытой двери. – Можно?
- Да, - брякнул недовольно Архангельский, ведь его только что оторвали от любимого занятия – прочтения стихов.
- Я тут к вам вот по какому делу, - ухмыляясь, продолжил человек в форме. – Пришел вас арестовать.
- А почему и за что? – равнодушно задал вопрос доктор.
- Странно, обычно сначала требуют ордер… Хотя мне по барабану. Вылезайте из-за стола и протягивайте руки. – Полицейский полез за наручниками. – По ходу зачитаю вам ваши права.
- Не нужно мне ничего зачитывать, - холодным тоном произнес Роман. Он не спеша встал, вышел из-за стола и резким выбросом вытянул руки перед собой. – Ну, надевайте.
- Что надевать? – Перед глазами доктора поплыл туман, затем возникло лицо главврача, который возмущенно смотрел на своего подчиненного. – Ты и впрямь от перегрузок сдвинулся – хоть в палату к твоим пациентам.
- Нет, все в порядке. – Голос Архангельского не имел извиняющегося оттенка, просто был почтителен и спокоен. Роман быстро взял себя в руки. - Надо отоспаться. Но сначала все же навестим больную. Она меня беспокоит. Хотел бы понаблюдать за ней в непрерывном режиме, но не получается. А у нее что-то непонятное в голове происходит.
- Это у тебя, голубчик, что-то непонятное в голове. Чтоб после завершения смены я тебя здесь не видел! – полуорущим срывающимся голосом возмутился главврач.
  Дальше шли молча. Двадцать коридорных метров показались вечностью. И только при виде невинного глуповатого лица пациентки мимика Романа стала работать на приветливое лучезарное выражение глаз, которые до сих пор острыми ядовитыми шарами выедали мозг окружающим.
- Оставьте нас, пожалуйста! – попросил Архангельский.

  Снежина медленно перебирала ногами по узкой дорожке парка по направлению к небольшому ларьку с мороженным. Весь день ее преследовал запах молока с сахаром, приправленный ванилью. Неожиданно к ее ногам упала веточка ели, а за ней медленно спланировал бумажный листок, сложенный в аккуратный треугольник. На листке удивляла надпись « Лично вам!»
  Елена также не спеша подошла к лавчонке, сиротливо приуютившейся у ограды рядом с огромным розовым кустом, села и развернула треугольник. Записка поведала женщине о том, что некто, чье имя, по мнению автора, конечно же, анонимного, не стоило упоминать, не достоин доверия, и что ее мужа следует перевести в другую больницу, забрать домой или, как выход, попросить назначения другого психиатра.
  Недоверчиво, даже скорее с опаской,  Елена Андреевна оглядела парк в надежде по движениям, взгляду или еще чему заприметить того анонима, что подкинул ей этот шедевральный кусочек прозы, но тщетно.
  Каковы бы не были логика и знание, инстинкты берут свое. Особенно женские. Эти вечные желания, нет – потребность - о ком-то заботиться, страдать за другого, быть ответственным за мир, как за своего ребенка, - нередко портили жизнь поистине талантливым и достойным лучшего существования, чем вечной жертвенности, особам слабого пола.
  Елена встала, оправила юбку и быстро засеменила к больничному зданию, чтобы поскорее увидеть мужа. Навстречу из главного входа выбежал старый знакомый – плотненький полицейский, который размахивал руками и что-то бормотал себе под нос, а уже в фойе женщина столкнулась с главврачом, наоравшим на нее, как на полуграмотную школьницу, доставшую своими глупыми вопросами.
  Только в отделении психиатрии Елене удалось выяснить, в чем дело. Оказалось, что буквально минут пять назад был обнаружен труп некой Калиниченко. Дамочка, по утверждению проносившихся мимо санитарок и уборщиц, повесилась на собственной рубашке, а до того попыталась перерезать себе вены.
  «Что это за больница такая, где нормальные, практически здоровые люди сходят с ума и убивают себя? – Пронеслось в голове женщины. – Что это за больница такая?! Что здесь вообще происходит?»
  Елена ворвалась в палату к мужу. Валерий лежал спокойно, глаза его уставились в потолок, а губы слегка шевелились, периодически выжимая улыбку. На тумбочке возле кровати больного стоял стакан с водой, а на блюдце лежала странного цвета капсула. Ни надписи, ни похожей раскраски для посвященного индейца, - просто капсула, которую приготовили для очередного запихивания в глотку ее супруга.
  Женщина выглянула в коридор – не идет ли кто, но все так были заняты собой, затем подошла к тумбочке и, воровато озираясь, положила капсулу в карман. Нежно поцеловав Валерия в лоб, Елена вышла из палаты и, стараясь быть незаметной в этом разыгравшемся хаосе,  выбралась из больничного здания. Теперь ее целью была лаборатория, которой она могла воспользоваться у себя на работе.
- Маришка! – позвала ассистентку Снежина, войдя к себе в кабинет. – Ты мне нужна! Спроси Пантелеича, свободна ли его берлога!
- Сейчас. - Девчушка – практикантка пулей вылетела из кабинета и через секунду вернулась обратно. – Пантелеич сказал, что для вас он всегда свободен, а его берлога в вашем распоряжении.
  Елена чмокнула помощницу в щеку и побежала к своему старому другу и наставнику. Бирюзовых таблеток, точнее капсул, с оранжевыми полосками она за всю свою врачебную практику еще не видывала. Тем более, что на поле фармацевтики пока что затишье, ни о каких новых одобренных Минздравом препаратах не сообщалось.
- Привет, Пантелеич. – Снежина обняла пожилого гнома, стоявшего у центрифуги и напевавшего что-то себе под нос. – Уууу, это твой любимый Вагнер. Опять что-то из «Валькирии»?
- Да, дорогуша. «Полет Валькирий». Это божественно! – Гном, продолжая неумело и фальшиво мычать мелодию, отодвинулся от аппарата и нежно похлопал женщину по плечу, выше не доставал. Хотя зря вот так на человека. Не так он уж и мал был ростом, просто на своих шпильках и без того немалого роста Елена Андреевна сантиметров на двадцать возвышалась над профессором. Да и при наличии бородки на манер друзей Белоснежки и непонятного белого колпачка на макушке старый профессор не раз вызывал улыбку даже у самых великих несмеян общества.
- Пантелеич, проверь это, пожалуйста, - молящим тоном попросила Елена своего друга, протягивая странную пилюлю.
- А это что за хрень? – удивился профессор. – Я только вчерась с Миллером говорил, тот ничего не сообщал о новом.
- Вот и я о том же, - ответила женщина. – А вот этой гадостью травят моего мужа. Проверь, а, что это такое.
- Сейчас вмиг сделаю. Как будет готово , позову. А сейчас шла бы ты домой поспать. На кого похожа, противно смотреть.
- Наверное… да… стоит… - Елена улеглась на диванчик, стоявший в лаборатории и служивший хозяину этакой пещеры тайн  медицинского ордена ночным, а порой и дневным ложем, и моментально уснула.
- Намаялась. А все нервы, - покачал головой гном и заторопился выполнять поручение своей юной подруги. – Ну, пусть спит.
  Снежина – Гориславская, как положила голову на мягкую диванную подушку, тотчас уснула крепким и здоровым сном до жути измаявшегося человека. Да и нервная система понемногу начинала давать сбой, а это было совсем некстати, учитывая все то невразумительное, что творилось в лечебнице, где лежал Валерий.
  Галкин, такова была фамилия гнома; если покопаться в его паспорте для интереса, можно было обнаружить и его странное имя – Леундеж (Ленин умер, но дело его живет), видимо родители его были люди, преданные Великой революции, иначе для чего заставлять свое чадо терпеть всю свою жизнь насмешки сначала малышей, а потом странные взгляды взрослых, которые стеснялись спросить, а  что же означает это неудобоваримое сочетание букв; не желал будить Елену. Но немного поразмыслив, решил: в то, что он только что выяснил надо немедленно ее посвятить, иначе бедный Валерий пострадает и оправиться больше никогда не сможет.
- Просыпайся. - Леундеж  легонько тронул плечо спящей. Та вздрогнула и лениво подняла веки. – Мескалин.
- Да ты что?! – Сон моментально улетучился, а ужас и шок поселились на его месте. – Вот отчего Валера столько времени мучается.
- Ты мне можешь все симптомы рассказать? – спросил профессор.
- Ну да. – Елена поведала обо всем, что успела узнать как от лечащего врача, так и от остального медперсонала, что крутился вокруг ее мужа.
- Тогда я тебя огорчу, - вздохнул гном. – Это не только мескалин. Есть еще что-то. Тебе надо вернуться в больницу и спереть еще какую-нибудь цветную таблеточку. Но не выдай себя при этом.
- Не волнуйся, Ленд. – Так называла старика Елена Андреевна. – Для Валерки все, что угодно сделаю.
  Елена медленно шла к стоянке, думая о чем-то своем: о муже, сыне, свекрови; прокручивала в голове картинки их семейных вечеров, завтраков. Ей так не хватало всего этого именно сейчас. И именно сейчас женщина поняла, как сильно она привязана к Валерию и их ребенку. И впервые в жизни призналась себе, что любит – любит Валеру, человека, к которому привыкла за много лет совместной жизни, которого знала наизусть: его привычки, каждый бугорок на его сильном теле, его вкусы и предпочтения – все. Единственное, что крутилось в голове, так это то, что невозможно было определить ту линию Мажино, ту границу, где дрались и мирились столь разновеликие по силе и различные по сути чувства, поселившиеся в ее теле, вытесняющие и сменяющие друг друга доселе так часто, что наступившее на данный момент понимание и осознание всего того, к чему пришло ее созревшее я, шокировало Снежину с одной стороны и успокаивало – с другой.
  Поворачивая ключ в замке зажигания, Елена все еще раздумывала над тем, как странно устроена ее жизнь – это череда непонятных событий, любовь и отчужденность, желание тепла и ощущение, что кто-то или что-то хочет лишить тебя того тихого счастья, которое ты, наконец, собрал по крупицам – ах, много чего грузило и без того напряженный мозг врача, и  в этот момент она почувствовала на плече чью-то руку. Конечно же, от неожиданности женщина вздрогнула, повернула голову назад и увидела Романа – да, Романа Архангельского, у которого закончилась смена, и он вместо того, чтобы отправиться домой поспать, приперся в дождливую погоду промокший на стоянку у клиники, где работала Снежина, залез в ее машину, настроившись на долгое ожидание, так как ему нужно было срочно с кем-либо поделиться своим нынешним состоянием; а с кем, если не с таким же врачом.
  Странно, но этот самовлюбленный трусливый эгоцентрист считался с мнением малознакомого врача. Хотя еще тогда, в первый раз, когда он увидел эту высокую породистую женщину в палате ее супруга, в голове щелкнуло и пробежала быстрым больным током мысль, что это тот человек, который в случае его – гения провала, сможет завершить его- гения работу, а также помочь ему- гению выбраться из паутины собственноручно сплетенной для других, а запутавшей своего создателя самого с его жертвами вместе в один клубок. «Не надо было столько бегать по кругу. Столько ошибок. А я просто болван!» - кипело в голове Архангельского.
- Здравствуйте. – Роман уставшими слезящимися глазами смотрел на женщину. – Елена, простите меня ради Бога! Просто там дождь, а вы не заперли машину. – Осипший шепот пытался извиниться.
- Ничего, выкладывайте, - улыбнулась Снежина. – Хотя вы меня все же напугали.
- Простите еще раз. Но мне надо с вами поговорить… Со мной что-то происходит…
   Архангельский подробно рассказал коллеге о своих кошмарах, опытах и страхах. Рассказ поначалу ужаснул женщину. Она, было, подумала, что всякие запрещенные снадобья пользует именно этот потерявший себя человек. Но быстро сообразила, что это и над ним, и над его пациентами измывается некто иной. Легче Елене от этого не стало. Наоборот, кто же так и таким отвратительным способом вздумал подняться по карьерной лестнице? А, может, какой жалкий человечек мстит подобными методами самой больнице? Ну, да. Вариантов много – а ответов – ноль.
- Я вас поняла. Попробую разобраться во всей этой путанице. Только давайте сделаем вид, что мы с вами ни о чем не говорили. Никаких таинственных переглядов, перешептываний в пустых палатах и кабинетах, записок, переданных так, будто школьники – любовные записки. У нас с вами официальные отношения: вы – лечащий врач моего мужа. И все.
- Да, я согласен, - поторопился ответить Роман. Ему было страшно, очень. Не за подопытных, не потому, что он может оказаться в тюрьме, а как минимум – лишиться лицензии, боязнь жила в нем от того, что он мог потерять возможность работать, исследовать. И что еще хуже – кто-то другой мог присвоить его наработки и завершить великий труд его – гения, приписав все себе.
- Я сейчас в больницу, - сказала Елена. – Вас подвезти?
- Нет, я только оттуда. Мне надо отоспаться. Помимо всех напастей я уже не могу шевелиться от усталости. Просто у меня одна просьба к вам. – Мужчина замялся.
- Да?
- Проведайте, пожалуйста, Василису Калиниченко.
- Приглянулась вам? – ухмыльнулась Снежина, а внутри больно защемило. Понятно, что Роман знать не знал о насильственной кончине своей фаворитки.
- Даже и не знаю, как вам ответить… Может и да… Но тогда я непонятен сам себе… Ведь подобного качества люди меня никогда не интересовали. А тут зацепило.
- Подобного?
- Ну, необразованны, глупы, наивны, прямы по глупости, непосредственны от той же глупости, необязательны, невоспитанны – сплошное неудовлетворение.  И это только то, что лежит на поверхности. Скорее всего такие представители Homo Sapiens способны быть настолько преданны, что думая, будто делают добро, предадут, а потом будут также преданно рыдать на твоей могиле, казня себя и посыпая пеплом тупую голову… Так почему же я настолько обеспокоен? Отчего пекусь о ней? Пока на эти и другие вопросы у меня нет ответа… Это так алогично – я и она – бред!.. Надо отоспаться… Нет, скорее проспаться. Думаю, дома я поостыну и разберусь в своих чувствах.
  Сказать – не сказать? Вопрос! Может, не стоит так ранить обалдевшего от всего умного доктора, который на поверку оказался неплохим человеком с корыстными целями. Хотя у кого таковых нет?! Мы ведь все делаем все возможное, чтобы получить тот или иной фактор жизни для достижения той или иной цели, отчего у нас будут те плюсы существования, о которых мечтает каждое тело в субъективном порядке.
                9
- Слушай, что там с этой повесившейся? – брезгливо морщась, спросил Гизбрехт искусственную дамочку в белом халате.
- Милый, откуда ж мне знать? – удивилась та. – Вот полиция разберется, кто это такое навоображал.
- Тьфу ты! – сплюнул Гизбрехт. – Только разбирательств не хватало. И так еле держимся. Коли прикроют, ты же первая побираться пойдешь. Хотя нет – на панель, - захохотал толстопузый.
- Идиот, - буркнула совсем даже не обиженным тоном блондинка.
- Ладно строить из себя девственницу, - съязвил главврач. – Лучше помоги подчистить бумажки. Если все же, начнут копать, заметут точно.
-Да кому ты нужен со своими листочками. Там не так много наворовано, - усмехнулась мадам, красивым профессиональным движением стриптизерши закидывая ногу за ногу.
- Цыц, киця! Сколько б не було – все ж государственное. А потому и спрашивать будут. – Главврач встал из-за стола и прошелся вперевалочку к огромному шкафу со множеством полок, где аккуратно были сложены папки и различные медицинские справочники, энциклопедии и даже новые труды ученых из разных стран мира. Естественным было предположить, что всего этого Франц Андреевич не читал, даже не имел в виду для будущего, но для гостей, особенно «нужных», держал. И порой хвастал столь богатой библиотекой и советовал каждому приобрести нечто подобное для видения развития медицины всего мира в подробностях и со всеми новостями. Но также надо отдать должное этому полуграмотному служителю Асклепия, он не отказывался прочитать критическую статью к каждой книжке, введение или краткое содержание, найденное в Интернете, запоминал, что мог, а затем демонстрировал свои мелкие познания благодарным слушателям, которые за краткий срок знакомства, тем более без перспективы активного общения в будущем или продолжения этого знакомства не могли раскусить обмана и восхищались главой больницы, из-за чего сей бездарный врач и неумелый вороватый менеджер уже много лет возглавлял это убогое заведение.
  По-видимому, потому и нуждался этот пузатый господин в здоровом докторе Архангельском, так как только за счет таких умниц и держалась больница. Оттого и закрывал на многое глаза – ведь то, чем занимался Роман, давно уже перестало быть секретом для главврача. Конечно же, Гизбрехт не собирался присваивать ничьих трудов, наоборот, он был достаточно умен для того, чтобы понять, для проведения в жизнь всего этого заумного хаоса нужны знания и опыт, отсутствие которых явно мешало ему жить, а потому было бы неплохой рекламой продвинуть молодого и перспективного ученого из стен своей больницы, показав саму больницу роддомом великих людей.
- Смотри, чуть не каждый день поправляю эту полочку. - Франц Андреевич указал на одну из ближайших к его рабочему столу. – И каждый раз вот эта книжка недозасунута на несколько миллиметров. Кому эта древность могла понадобиться?
- А что за книга?
- Милая, оно тебе очень надо? Ты ж ни хрена не поймешь.
- А ты рискни, - затягиваясь сигареткой, проворковала блондинка.
- «Фармакология прошлых лет».
- Упс, интересно.
- Интересно или нет, а дверь буду запирать. Достали уже. – Недовольный Франц Андреевич покинул кабинет, желая пройтись по больничному скверику. Его давно беспокоили и сердце, и суставы. Особенно доконала одышка.
- Ну, чувак! Бросай курить, вставай на лыжи! – крикнул самому себе Гизбрехт, ступив на траву сквера, отчего люди вокруг испуганно задергались и оценили взглядом как сумасшедшего, вытащил из кармана брюк трубку и с наслаждением затянулся. – Боже! Каков аромат! Ох, не стать мне спортсменом пока такая штука есть, - вздохнул главврач, любовно поглядывая на трубку.
  Страстные признания и похотливый взгляд мужчины секундой слизало, когда к нему подошла незнакомая женщина лет пятидесяти и попросила уделить ей минуточку для того, чтобы она могла поставить его, как ответственное лицо, в известность о нескольких случаях кражи из закрытого помещения больницы, где хранились медикаменты, которые давно были запрещены Минздравом, но еще не были вывезены с территории подшефного ему учреждения. Гизбрехт впервые узнал о существовании подобного склада. Хотя сильно не удивился. Больше его заинтересовало сообщение о воровстве. А в голове стала складываться воедино картинка: сдвинутая с места книжка «Фармакология прошлых лет» и хищение запрещенных препаратов.
- Да, да, - затараторил главврач. – Конечно, пойдемте, поговорим… Это ж надо, такая напасть! Мало у моей головы болей было да тяжести… Как вас зовут, простите?
- Валерия… Валерия Кравченко… - Женщина засеменила за доктором. Она шла слегка прихрамывая, подволакивая левую ногу. Иди она помедленнее, столь малого изъяна в ее внешности, короткой ноги, было бы незаметно. Но вот что бросалось в глаза больше хромоты. Эта маленькая стройная дама сверлила спину Гизбрехта ненавидящим взглядом, опускала глаза, что-то шептала, едва шевеля губами, а затем снова поднимала веки и с еще большей неприязнью сканировала тело идущего впереди нее мужчины.
  Судя по реакции самого Франца Гизбрехта на сопровождающую его даму, она была ему незнакома.  Во всяком случае ее лицо не вызвало никаких ассоциаций. А Франц имел хорошую память на лица – ведь ему нужно было помнить всех, с кем когда-либо он имел дело, для того, чтобы в следующий раз подойти к нужному человеку, а не распыляться задаром перед пустосумами.
  Здание склада медикаментов находилось у ворот больницы, выводящих посетителей и счастливо вылеченных больных на широкую дорогу, которая пустым серым шарфом уходила куда-то вдаль, нагоняла скуку и заставляла каждого покидающего сие учреждение обернуться и поласкать свои глазницы густым зеленым хвойным и пышным многообразием цветов кустов и иных деревьев.
- Вот, проходите и смотрите! – визгливо заторопилась Кравченко. – Что здесь творится! Все перевернуто!
- Нет, не все! – Пытливый взгляд Гизбрехта пополз по помещению и остановился на самой большой куче из картонных ящиков и целлофанов. – Там искали. А все остальное лишь для отвода глаз.
- Там только циклодол и мескалин! Чего оно им далось?! – возмутилась Валерия. – Сейчас есть много других препаратов, творящих чудеса.
- Но циклодол пока никто не запрещал, – возразил главврач. – Его ведь, насколько я помню, дают при Паркинсоне.
- Не знаю, когда там его дают, но он вреден. Вызывает галлюцинации, - продолжила женщина.
- Вы его не с мескалином путаете?.. Ну да ладно. Я завтра начну разбираться. Не нравится мне все это. – Гизбрехт вышел из здания и медленно побрел через ворота на дорогу. Там серость и тишина. Никого нет, никто не мешает думать или не предпринимать никаких усилий, напрягающих серое вещество. Последнее больше всего устраивало главврача. И поэтому он шлепал по мокрой темно-серой дороге дальше от больницы, и чем больше становилось расстояние, разделяющее человека и здание, тем свободнее и счастливее делалась улыбка, растягивающая губы мужчины. Даже закралась такая подленькая подначивающая мыслишка: а не бросить ли все к чертовой матери, а не купить ли домик где-нибудь на краю деревни, а не жить ли там, на природе, радуясь жизни и не зная забот, благо, финансы позволяют.
  «Устроить бы рай себе в пятьдесят шесть лет!» - Но Франц Андреевич отшвырнул всякое соблазняющее размышление и, круто развернувшись на каблуках, бойко устремился обратно к своей подшефной лечебнице.
  Зарядил дождь. Мелкими противными змейками он заползал под рубашку, съезжал по спине вниз, отчего мокли штаны, прилипая к телу и морозя полные ляжки. Асфальт стал еще темнее, небо опустилось вниз и душило взгляд, а пустота по обеим сторонам дороги стала медленно покрываться туманом, густо клубившимся зеленоватой дымкой над гравием. Воронье, откуда только поналетевшее, выделывало виражи низко над землей, отчего крылья, казалось, вот-вот заденут тебя по носу или чей-нибудь наглый клюв выколет твой глаз и с диким каркающим хохотом улетит прочь.

  Елена вошла в палату мужа. Валерий лежал, вытянувшись и напрягшись. Зрачки под веками метались, брови то сводило к переносице, то в удивлении поднимало вверх, отчего лицо страдальца делалось смешным.
  На тумбочке у кровати супруга  грустил одинокий стакан с водой.  «Неужели я не успела?» - завертелось в голове женщины. В этот момент вошла медсестра с подносом с кучей разных таблеток и микстур. Надо было выяснить, что за гадость собираются дать Валере прежде, чем эта молчаливая девушка запихнет очередную отраву в глотку не способного сопротивляться больного.
- А что сейчас пьет мой муж? – вежливо, даже слишком, спросила Елена.
- А вот эту пилюльку назначили. – Белого цвета таблетка невинно посматривала на Снежину.
- А название хоть знаете?
- Да нет. Я тут просто разношу и по бумажке раздаю больным. Не заморачиваюсь по этому поводу. – Девушка явно не собиралась задерживаться в палате. И то, что больной спал, ее как раз не устраивало. Заметив недовольный взгляд медсестры, Елена тут же нашлась, что ответить:
- А вы оставьте мне. Я сама врач. Так что, как муж проснется, сразу дам ему таблетку.
  Девушка помялась несколько секунд, но так как ей по большому счету было совершенно плевать, примет снадобье больной или нет, быстренько спихнула стаканчик с таблеткой жене пациента и ретировалась из палаты.
  Елена Андреевна спрятала таблеточку в карман, вышла из палаты и направилась к лестничной площадке, где столкнулась со странной фигурой, закутанной в длинный жакет, большой воротник которого прикрывал большую часть лица. Только лишь высокий лоб упрямо блестел на искусственном свету электрических ламп.
- Извините, - бросило нечто женским голосом и заторопилось прочь. Но что-то смущало в прошмыгнувшей фигуре, отчего Елена развернулась и пошла за незнакомкой. Странная дама остановилась у палаты Валерия Гориславского, покачала головой и продолжила путь по коридору. Едва ли не бегом Снежина поспешила вслед.
  Догнав укутанное тело аж у дверей в кабинет Романа Архангельского, Елена почти грубо схватила его за плечо и развернула к себе лицом.
- Господи! – Перед глазами возникло невинное выражение Василисы Калиниченко. – Вы же умерли!
- Да вы что, дамочка! – Женщина явно была раздражена таким бестактным поведением. – Я не мертва и не собираюсь становиться трупом еще очень долго! Разве только чуть простужена, - сказало видение, шмыгнув носом.
  Елена продолжала с силой сжимать плечо собеседницы.
- Да отпустите меня, наконец! – «Василиса» вывернулась из цепких рук обескураженной и расстроенной происходящим женщины. – Вы ненормальная!
- Это я ненормальная?! – не выдержала Елена и сорвалась на крик. – А как вы смели преследовать моего мужа?! Это из-за вас он разбился и теперь в таком ужасном состоянии лежит в этой отвратительной больнице!
- Женщина, о каком муже речь? Да вы чумная какая-то! – Закутанная в жакет дама стала нервно отмахиваться от Снежиной. – Я даже не знаю о ком речь!
- А! Не знаете, значит?! – Елена пошла в наступление. – Не знаете?.. А кто сейчас к нему в палату заглядывал?
- Да вы о том полоумном, что стихи читает круглые сутки? Так жаль его, но думаю, что дольше держать этого больного здесь не стоит. Дома он сам поправится и без нашей помощи.
- Так почему мне его не отдают. Я же его жена, и потом, я врач! И чем вы его пичкаете здесь? – Разъяренная Елена вытащила из кармана таблетку, что сунула ей медсестра, и ткнула ею в лицо собеседницы.
- Да какой вы, к черту, врач! – засмеялась «Василиса». – Идите к себе в палату, медик тоже мне!
  Последнее заявление вконец запутало Елену Андреевну, разозлило… нет… взбесило! Горячая волна стала хлестать в лицо, затем перешла в мозг и под конец начала есть горечью и царапать глаза песком до слез. Женщина не могла понять, что происходит. И как эта чокнутая,.. как эта деревенская необразованная баба,  смела говорить с ней, интеллигентным человеком и отличным врачом, в таком тоне?!
- Это не больница, а дурдом какой-то! И первые психи здесь – врачи! – завопила вне себя от бешенства Елена.
- Ага! Это которые вроде вас? – ухмыльнулась «Василиса». – Ну, доктор, вы не пройдете к себе, а то я тут устала стоять.
  Неожиданно тело Елены скрутила судорога, затем стало колотить, будто некая сила брала ее могучими руками и швыряла мешком на пол, катала до крови лицом по шершавым больничным стенам, сдавливала горло негнущимися пальцами и издавала звуки нечеловеческого страшного рыка откуда-то из глубины вздымающейся в поисках воздуха груди.
                10
- Ей этот ваш метод не помогает, она продолжает переносить увиденное во сне на действительность.
- Успокойтесь, Кристина. - Гизбрехт нервно водил рукой по пузу и старательно обмозговывал сложившуюся ситуацию. Через минуту он выдал: -  Да, вы правы. Надо было все же подождать возвращения Архангельского. Но он сам стал сумасшедшим из-за своих бесконечных опытов на себе. А мне нужно, чтобы он во что бы это ни стало закончил свою работу. Неужто вы не видите, что больница гибнет. Я не могу привлечь инвестиции в простую психушку.
- Но мы открыли и травматологию, - пробурчала кукольная блондинка, всегда сопровождающая Франца, словно тень, которую ненавидишь, но избавиться невозможно.
- Ну, ты, блин, умная! – Гизбрехт развернулся в дамочке. – И что она тебе дала? Мы где? – На краю света. Нам здесь не травмированных принимать, а трупы. Морг надо было организовывать!
- Франц Андреевич, успокойтесь, - забеспокоилась Кристина. – Все будет нормально. Если Роман вовремя не придет в себя, я постараюсь завершить работу за него… И, кстати, морг у нас есть.
- Но как? Он замечательный врач, талантливый ученый… Да он гений, черт бы вас всех побрал! – раскричался Гизбрехт.

   Роман Архангельский после предоставленного ему недельного отпуска так и не появился в клинике. Дома его не было, и, как выяснилось, он там даже и не появлялся. Были свидетели того, как Архангельский , покидая территорию больничного скверика, выглянул из машины и буркнул охраннику:
- Надо все исправить, могут пострадать люди. Держись, Матвеич! – И, резко сорвавшись с места, рванул по направлению к городу.
  Что творилось в этот момент в голове нескромного гения, какие безумные идеи на этот раз съедали раковыми метастазами мозг врача – никто не мог знать, даже предположить. Слишком он был сложен для этих стандартных отпрысков человеческого генофонда.
  Уже много лет паразиты пили соки его интеллектуально богатой и интересной жизни. Они боялись его, лобзали следы его ног, смахивали пыль с его очков. Но как только Архангельский стал сдавать, как только эти твари заметили, что исследователь сам стал испытуемым, как погружался в неизведанное и с превеликими усилиями вновь возвращался к действительности, как самоотверженно отдавался опытам, как медленно, но верно, стал терять связь сначала с окружающим его светским миром вне науки, а вслед за этим и с миром, который показывал ему реальность происходящего и способность анализировать проделанную работу, когда воспаленный мозг принялся выдавать бред, соратники и, так называемые, друзья предали его, отвернулись и захапали многолетний труд молодого гения в свои грязные руки. И даже тут без него эти люди оставались младенцами.
  Кристина Николаевна Маршалл, та самая, что показалась в глазах Елены Васеной, давно напросилась к Архангельскому в помощницы, стала участвовать в экспериментах и добилась того, что несчастный Роман был уже не в состоянии отличить ее от той самой выдуманной необразованной деревенской бабы, которая сначала появилась в голове больной Елены, подключилась к ложным воспоминаниям Валерия Гориславского и стала будоражить его, казалось предусмотревшего все возможные неприятности, врача.
  Роман почуял, что происходит нечто неподвластное ему, когда ощутил странное влечение к Васене Калиниченко. Женщины такого склада не интересовали его на уровне интеллекта, да и физикой подобного рода его было не взять. Затем произошла череда странных происшествий. То он оказывался в машине у дома своей же подопечной, рассказывая ей, как коллеге, о своих наработках и страхах, затем вспомнил, как к нему приходил полицейский, лицо которого казалось знакомым, но почему, объяснений не было. Уже дома, придя в себя, Архангельский стал прокручивать в голове странности, приключившиеся с ним в течение короткого времени, и понял одно, что подобное состояние могло родиться только в одном случае, если ему, точнее его мозгу, помогли свихнуться. Не понадобилось много времени, чтобы понять, кто и за что сделал такое.
  В то время, когда однокурсники Роман Архангельский, красавец, подающий надежды юный гений, и молодой специалист в области психологии Кристина Маршалл покинули стены Московского мединститута, направив стопы и желания в полет вверх к высотам науки и карьеры, между ними случилась маленькая, ничего не стоящая и ни к чему не обязывающая интрижка. Высокомерие, властность и эгоцентричность натуры Кристины буквально за месяц отношений стерли все положительные и теплые чувства, которые только мог испытывать слишком нордически сложенный внутренний мир Ромы.
  Сызмальства, как мы знаем, юноша умел разбираться в мозговой каше любого индивида. Но поначалу красота, утонченность и умение держать себя в рамках юной Кристи, словно дымка тумана разделили работу и личное на две половинки, причем последняя им не контролировалась. Но вскоре Архангельский осознал, почему он задыхается, находясь со своей избранницей в одном помещении, и дышит полной грудью, когда ее нет в обозримом пространстве. Роман стал выходить из-под влияния не менее удачливого манипулятора, чем он, Маршалл, случались скандалы, хлопали двери и билась посуда. Но последней каплей послужил совсем уж неумный поступок Кристины Николаевны. Пощечина. Кто смел вообще проявлять  неуважение к нему – гению, которым он себя осознавал с тех пор, как только его глаза открылись и увидели белый свет родильного отделения при выходе из чрева матери. Тогда принимающая акушерка сказала, услышав, как мальчик заорал что есть мочи:
- Да это гений! Во, богатырь каков! – И похлопала малыша по розовой пухленькой попке.
  А чуть позднее, когда малыша с мамой выписали из больницы, и они благополучно прибыли в теплые и уютные стены родного дома, малыш крепко прижал беззубыми деснами палец бабушки так, что у той из глаз брызнули слезы.
- Внучек, да ты себя в обиду не дашь! – воскликнула тогда пожилая женщина, которая потом все время будет удивляться немощности и беззащитности своего единственного любимого внучка. Откуда ей было знать, что со временем жизнь и знания, которые закалят и воспитают несгибаемого человека, изменят ее мальчика, сделав из него опасное хладнокровное оружие в медицине и сопереживающего, понимающего и любящего мужчину. О последних своих качествах Роман и сам понятия не имел. Правда последние события часто заставляли его сердце и желудок подозрительно сжиматься, в голове появились странные мысли, говорящие о том, что теплота и сопереживание не чужды такому закаленному и слишком хорошо знающему человеческую натуру врачу.
  Сначала, оказавшись дома после месячного бессонного труда и постоянных научных поисков, Роман решил вообще забросить свой труд, осознав, что не может полностью контролировать процесс исследований и свою ошибку, когда Кристина уговорила его взять ее в этот многообещающий проект.
  Архангельский некоторое время провел, анализируя свое поведение и реакцию подопечных, нехорошие мысли по поводу незаконного применения запрещенных препаратов стали забредать в голову. Ведь поначалу, когда врач стал проводить опыты с больными, все шло именно так, как предполагали его расчеты, но как только появилась Маршалл, вырисовались отклонения. Да и он сам перестал различать действительность и виртуальную составляющую процесса лечения.
- Циклодол и мескалин? Зачем они ей? Усилить галлюцинации? Но для чего? У них и так все шло хорошо: буйство и депрессивная агрессия, которые проявлялись у пациентов, были перенаправлены на вуртуальную часть их жизней, они даже уже стали остывать. Оставалось закончить процесс и дать им, доработанную формулу зета ингибиторного пептида. Препарат заставил бы из забыть выдуманную нереальную часть существования, и люди благополучно продолжили бы жить в нормальном обществе, а не закончили бы свои никчемные жизни в больнице. А последнее им на данный момент угрожает больше, чем до начала эксперимента.
  Архангельский чувствовал себя отвратительно. Действие галлюциногенных препаратов проходило, отчего Романа выворачивало, крутило, колотил озноб, болели зубы. Доктор понимал, что очищение крови не было бы столь болезненным, если бы не его участие в виртуализации процесса лечения совместно с больными. Клеточки мозга привыкли к постоянной подпитке, получаемой с помощью программы, подаваемой машиной, которая с легкостью Вишванатана Ананда просчитывала возможные реакции и события виртуального мира.
  Измучившись  и истощившись морально, а больше физически, Роман принялся восстанавливать силы с таким рвением, с каким не лечил не одного больного за всю свою практику. Насколько мы помним, Архангельский поначалу решил для себя, что поставит крест на своем исследовании. Но постепенно приходя в себя, очищаясь и прокручивая в голове все произошедшее, доктор обнаружил, что никогда не простит себе, если бросит совершенно невинных людей в таком положении и даст возможность страшному и нечистоплотному человеку, как Маршалл, загубить труд всей его жизни, изначальная цель которого – спасти множество людей из сетей психического и морального расстройства.
   Архангельский давно занимался изучением неокортекса. «Новая кора» отвечает за высшие нервные функции — сенсорное восприятие, выполнение моторных команд, осознанное мышление и речь. После долгих исследований разного рода ученому пришло в голову применить компьютер для фиксации и отображения картин, которые воспринимаются мозгом и каким образом. Сначала все было просто: показали квадрат – зафиксировали реакции, затем треугольник… и так далее.  Вся эта детская игра не прельщала молодого гения, и он перешел на более сложные образы. Получилось – картинка рисовалась правильная, именно в том виде, как видел ее пациент. Все бы хорошо, но возможно ли не получать на технику, а подавать с помощью сигналов определенную информацию в мозг человека? Лет пять бился Архангельский над тем, чтобы научиться принимать не только образы, но и звуки, которые получает мозг из окружающей среды. Как только ему удалось записать свой первый удачный короткометражный документальный фильм, посвященный собственным воспоминаниям детства, доктор начал работу над возможностью внедрять чужие мысли  и воспоминания в мозг человека.
  Однако Роман не забывал и о, так называемом, зета ингибиторном пептиде- чистильщике памяти. Этот пептид уже давно был известен ученым, но никто из них до сих пор не мог заставить работать эту химию выборочно, только в тех местах и тогда, где и когда это было необходимо. Первые опыты с крысами показали, что при введении препарата животное забывало напрочь все произошедшее с ним как минимум за последний день.
  Роман постоянно интересовался новыми достижениями в науке. Поэтому новости об имитационном моделировании слоев неокортекса сильно взбудоражили его, обрадовали и заставили перейти на новый уровень исследований. Возможная визуализация опытов помогла доктору добиться не только удачных результатов с крысами, как у ученых всего мира, но и обнаружить возможные лазейки , где стало возможным моделирование сознания.
  Осталось только соединить все в единое целое и заставить больных переносить реальное свое состояние в виртуальное пространство, внушаемое им  умной машиной, затем выскрести все ненужное, что оседало в виде образов, которые формировали в определенный момент психическое и моральное состояние пациента, доводя его до физической непригодности, а затем накрыть сверху защитным слоем нового, седьмого слоя неокортекса. К счастью, пока никто, даже Кристина, не знали, что от опытов с машиной, которая могла лишь виртуально помочь представить новый слой сообразно строению мозга определенной личности, Архангельский уже давно перешел к выращиванию новой структуры в реальности. И здороваясь каждый день с Анфисой – подопытной любимицей врача, никто и не подозревал, что на них смотрит развитейшее существо своего вида, способное намного лучше усваивать и анализировать происходящее, чем ее собратья.
  Единственное, что останавливало Архангельского, так это неопробованное действие нового вещества на основе зета ингибиторного пептида. Ученый настолько боялся последствий, что не хотел использовать препарат даже на своей многострадальной крысе. Но время поджимало. Надо было возвращаться в больницу.
  Работа по восстановлению Елены и Валерия предстояла большая. Их тела, а главное – мозг, были отравлены галлюциногенами. Как они могут повлиять на дальнейшие действия Романа, он не мог предположить. Но людей надо было спасать. И необходимо было самоизолироваться на период доработки препарата. Особенно нельзя было допустить к этому процессу Кристину Николаевну.  Как понимал Роман, остальные заговорщики даже и не подозревали о глубине изощренности подлой натуры своей сослуживицы.
  С грустными мыслями возвращался в клинику Архангельский. Машина еле скользила вдоль дороги, периодически останавливалась на обочине, шумно вздыхала выхлопной трубой и вновь продолжала свой грустный путь к знакомым стенам казенного здания.
  Вновь моросил дождь, но уже не зло и противно - сквозь тучи шкодливо золотом плевалось юное весеннее солнышко. Давящее чувство неудовлетворенности постепенно ушло куда-то вглубь сознания, а мягкая улыбка украсила губы доктора.
  Слава Богу, что стало пригревать и погода начала устаканиваться. Слава Богу, что приползли дельные мысли, которые могли помочь разрешить сволочную ситуацию, которая скрутила столько людей в бесформенный клубок из зависти, ненависти, жажды наживы, подлости и чувства мести. И, слава Богу, здоровье Архангельского пришло в норму.
  Уже подъезжая к кованным воротам больницы, Роман ощутил наглый солнечный лучик, скользнувший теплотой по лицу, что побежал через лобовое стекло по капоту вперед, словно показывая ему и предсказывая счастливый и удачный день.
                11
- Да, Кристина, проходи.
- Ты когда приехал? – спросила молодая женщина, войдя в кабинет Архангельского.
- Я что-то не понимаю? Я пропустил момент, где мы подписали договор о моей добровольной сдаче тебе в рабы?
- Ну, зачем ты так? Просто ты был нам нужен. Целую неделю бьемся с твоей пациенткой, затерявшейся в двух мирах.
  Архангельский постучал карандашом по столу, затем встал, перегнулся через стол и резким выбросом крепкой руки схватил Кристину за ворот белого накрахмаленного халата. Та вскрикнула от неожиданности. Но как только ее мозг осознал, что творится в глазах Романа, где черное масло зрачков поглотило желтоватую белизну нездоровых белков, мелкая дрожь стала подкатывать грубыми наскоками к горлу, царапать кровью щеки, гореть в висках. Куда подевалась вся самоуверенность Маршалл? Она не узнавала своего «бывшего». Раньше ей все же хоть иногда удавалось восстановить контроль над гением, а сейчас ее одним только взглядом унизили, растерли по стулу ее достоинство и честь, расквасили мордой о стол ее красоту и величие. От самовлюбленной дамочки не осталось ровным счетом ничего.
- Что ты о себе возомнила?! – каким-то загробным шепотом промычал Архангельский, свесившись над Кристиной. – Как ты посмела посягнуть на то святое, что я вынашивал?! Как твоя подлая натура выгодницы смогла пасть настолько, чтобы вползти в чужие жизни в отместку мне?! Что эти несчастные тебе сделали?!
- Ты не забыл? Ты меня бросил, - дрожащим от страха, но одновременно равнодушным голосом ответила Кристина. Она сидела все еще бледная, испуганная, но уверенность постепенно возвращала свои позиции.
- Ах, ее бросили! Неужели ты все еще ничего не поняла? – уже более спокойно продолжил разговор доктор.
- А что я должна была понять? – Лицо Маршалл вытянулось в удивлении.
- Я выиграл. Ты не можешь мне этого простить. Я выиграл у тебя по всем позициям. - Спокойствие вновь облагородило черты мужчины, он разогнулся и слегка вздохнул. -  В личном плане, в науке…  - везде. Я – Человек с большой буквы, личность, а ты кто? – Способная женщина с великолепными данными, которая из-за своей мелочности, жадности и зависти, из-за восприятия своего я, как единственно возможной идеальной формы существования, загубила свою жизнь, а когда съела все, что было своего, принялась пожирать все подряд без разбору.
- Ты идиот! – заорала Кристина.
-Тут ты права. Только в прошедшем времени. Как я мог надеяться, что ты станешь другой, начнешь соответствовать той, что видят в тебе при первом знакомстве. Но чем дольше я надеялся, чем больше шел тебе навстречу, тем чернее делалось твое сознание. Ты даже готова принести в жертву безвинных.
- Безвинных?! Как это у тебя получается?! – Маршалл вскочила и стала мерить расстояние от стула до двери. – Ты как-то сумел сделать так, что даже во сне они доверяют именно тебе. Я же – просто какая-то тупая девка, неспособная внести ничего ценного в это виртуальное воплощение всех их страхов и переживаний. Как я не старалась, каждый воспринимал меня идиоткой Василисой, что пыталась отбить  чужого мужа.
- Все просто, в момент запуска проекта мозговая деятельность направлена на получение не только визуальной информации, звуковой и осязательной, но и, если можно так назвать, духовной. Малейшие колебания в процессе потока усиливают или, наоборот, понижают принимающую функцию нервной системы реципиента. Соответственно, твой негатив, который ты пыталась прятать все это время, все же пробивает на уровне подсознания. Поэтому и видят тебя в определенных ситуациях, как заблудшую овцу, что желая выбраться на верный путь, увязает все больше в собственной тине. Не надо было пробовать себя на простых людях, которым и без тебя в жизни досталось. Почему не вызвала меня на дуэль, а попросилась ко мне в проект? Ответ только один – ты признала мой гений, но не приняла свое поражение. И вместо того, чтобы помочь мне своим поистине ценным интеллектуальным ресурсом, предпочла встать на мелкий и скользкий путь сведения счетов.
- Хорошо, Архангельский. – Маршалл подошла к двери, взялась за ручку и, стоя к Роману спиной, бросила: – Может, ты и прав. Но доказать ты ничего не сможешь. Уж я постараюсь.

  Архангельский плюхнулся в свое большое кресло, которое старательно подбирал несколько недель в различных магазинах Москвы. Его не беспокоили цена и цвет – лишь бы не канареечно-пестрый. Мягкое, широкое, с подставкой для ног, подлокотники ненавязчиво подпирают руки – мечта пучеглазого хоббита, как доктор ласково называл предмет своих поисков. В конце концов, где-то в Щелково в задрипаном магазинчике, куда ни один уважающий себя интеллигент не представил бы возможным сунуть свой нежный нос, наш гений обнаружил покрытое многосантиметровой пылью шоколадного цвета кресло. Цена определяла количество пыли – никто в этом зачуханном районе никогда  и в страшном сне не мог представить себе подарок, вылившийся в двухмесячную зарплату среднего поселенца той территории.
  Пока Роман физически расслаблялся в своем ложе, к которому не допускался никто, разве что призрак Елены Снежиной, правда, лишь в зыбком эфирном видении, мозг гения лихорадочно прокручивал всевозможные варианты восстановления, точнее, выравнивания состояния больных, а также способы разрешения сложившейся ситуации с Маршалл и  настроенными ею против него сослуживцами.
  В дверь постучали, а затем, не дожидаясь ответа, женское лицо заглянуло в кабинет, а за наглой головой проследовало и тело. Слегка прихрамывая, женщина подошла к столу Архангельского, обошла его и села в рабочее кресло доктора.
- Я вас знаю? – спросил отчужденно Роман.
- Скорее всего – нет, - улыбнулась дама. – Вам и не нужно. Мы с вами не имели возможности пересекаться в течение рабочего дня. А уж после и подавно. Вы настолько поглощены своими делами, что будь я даже вашей тенью, вы не угадали бы, что я присутствую где-то поблизости.
- Тогда для чего сейчас ваш визит? – удивился врач.
- Все очень просто… Я говорила с вашим начальником Гизбрехтом. Тот был очень взволнован и обеспокоен всем происходящим. Обещал во всем разобраться.
- Так что же, вы ему не поверили?
- Ему как раз поверила, но остальным я не верю. Да и его самого не люблю. Жадный он до денег и всего, что может принести хоть какой доход. Поначалу я подумала, что это его проделки.
  Архангельский заинтересованно заерзал в кресле. Разговор постепенно приобретал интересное направление.
- Кажется, я многое пропустил… Вы не могли бы для начала представиться, а после уже проинформировать меня, думаю, не очень интересно выкладываться зазря перед несведущим.
- Простите… - Женщина провела по глазам рукой, будто отгоняла назойливую мошкару. – Меня так зовут Валерия Кравченко. Я обращаюсь к вам потому, что узнала о ваших проблемах. И, как я понимаю, связаны они, мальчик мой, именно с теми кражами, что происходят на моем складе.
  Романа удивил тон женщины, но она так мило улыбалась, излучала такое тепло, которого у него не было со дня смерти бабушки, что он не стал одергивать Валерию, а позволил себе расслабиться и в таком же доверительном тоне продолжить беседу.
- А что украли?
- Несколько упаковок с мескалином и циклодолом.
- Гм, - промычал врач, - так я и знал. Мескалин я помнил из сна, а циклодол напрашивался сам по себе. Не знаю почему, да и разбираться было некогда.
- Как это из сна, сынок?
- Да тут способ лечения такой… Здоровый сон называется… Не важно, просто привиделось, что одна женщина проверила один из препаратов, что употребляют мои пациенты, оказалось - мескалин. Скорее всего это я в полубреду сообразил разобраться в разноцветных непонятных таблеточках, но мой мозг запомнил женщину.
- Господи, кто ж это вас так? – Кравченко подсела к Роману, взяла его холодную руку в свои теплые мягкие ладони и стала напевать детскую песенку. Доктор вздрогнул. Эта мелодия преследовала его с детства. Ночами и во время беспокойного бреда он слышал эти звуки и не мог понять, откуда льется волшебная музыка.
- Мама… - Его губы почти беззвучно произнесли это самое дорогое слово на свете, слезы, горькими каплями обжигая глаза, стекали к ушам, щекотали ушные раковины и скатывались на кожу кресла.
  Щеки Валерии Кривченко тоже отсырели, глаза покраснели, но счастливая улыбка, полная страха, что ее, как мать, могут отторгнуть, приподняла опустившиеся за годы переживаний и мук уголки губ.
  Архангельский не помнил матери. Ни о ней, ни об отце бабушка никогда не распространялась. Поначалу он решил, что родители его бросили. Не любили, не хотели. Случай его выплюнул не свет, который должен был растоптать, вбить в асфальт, унизить. И каждый, кто мнил себя законным представителем этого мира и своих пращуров, без сожаления пнул бы его ногой, швырнул липким куском грязи, обругал самым ужасным сквернословием.
  К счастью, бабушка, распознав в глазах внука немой вопрос о маме и папе, сказала ему, правильно решив, наверное внутренний голос или, иначе говоря, женская интуиция, подсказали ей единственный способ доставки информации до ушей ребенка:
- Когда ты вырастишь и получишь должное образование, мы с тобой поговорим о твоих родителях. Но помни, всегда помни, что они у тебя очень хорошие люди. И никогда не слушай злых языков.
  Тогда бабушка была еще молодой. Мысли в ее голове не путались, рассуждала она грамотно, умно, умела убеждать и всегда находила дорогу к мальчишескому сердцу. Но чем больше становилось седых волос на ее голове, тем слабее делался ее мозг, тем неопределенней - мысли и слова. Лишь доброта спасала ситуацию. Ее доброта ко всему человечеству освещала ему путь, заставляла забывать о злости и обидах и засыпать спокойно  , вытирая слезы и понимая, что придет его время.
  Маленький Рома терпел немало, замыкался в себе, бился в безумных истериках из-за собственного бессилия, а в теплых нежных руках бабушки успокаивался, вытирал соленые слезы и засыпал. Мальчик даже не задумывался, что когда-нибудь ему придется противостоять всему миру, не будет рядом этого родного милого человека.
  Сейчас рядом сидела странная женщина, которая пришла ему помочь, предупредить о возможных опасностях и лживых обвинениях, которые могут посыпаться на его безумную голову, и врач чувствовал некое родство, странную близость крови, которые никогда не ощущал до сего момента. Слово «мама» вырвалось само по себе, неожиданно. Просто так его не хватало по жизни, хотелось его произнести, назвать им кого-то, почувствовать его.  Нечто почти осязаемое, теплое и дорогое росло в груди Романа. Он поднял веки, посмотрел глазами, полными слез, на Валерию и прошептал:
- Мама…
- Сынок, прости меня. – Услышал он в ответ. Не было шока, нет. Легкий вздох и вопрос:
- Где ты была до сих пор?
- Прости меня, я расскажу. Конечно, все расскажу. Но сейчас тебя надо спасать.
- Да, вылезать надо из ситуации. Мне кажется, что изолировав Маршалл, я смогу продолжить работу, заручившись поддержкой Гизбрехта.
- Будет трудно, он считает тебя свихнувшимся.
- Надо поговорить с ним наедине. Тогда успех гарантирован.
- Я могу помочь. – Женщина встала и пошла к двери.

- Извините, вы Кристина?
- Да, а вы кто, простите?
- Я хочу вам кое-что показать, не пройдете за мной?
- Боже, да что вам нужно, кто вы такая, что я должна вас слушать и делать то, что вы скажете?! – возмутилась Маршалл.
  Кравченко грубо схватила Кристину Николаевну за руку и потащила за собой. Это врача позабавило, страха она не испытывала, понимая, что если бы ей хотели причинить вред, то сделали бы это несколько иначе.
  Валерия притащила Кристину к складу, остановилась и спросила:
- Объясните, зачем вам все это нужно? Вы же бездарный бессовестный человек, способный творить только лишь горе и неприятности разного рода. И не только для других – в первую очередь для себя.
- Да кто вы, в конце концов?
- Та, которую твоя мать ненавидела так, что заставила бросить собственного сына, лишь бы с тем ничего не случилось. Из-за твоей матери мой ребенок рос, не зная материнского тепла и ласки, под чужой фамилией. Старенькая бабушка страдала от того, что не видит своей дочери. Каждый день перед ней вертелся мальчик, напоминающий об ошибке ее ребенка. Женщина не стала ненавидеть малыша, а перенесла всю материнскую любовь на него. Лишь издалека – из-за решетки детского садика, школьного двора, московского университета я могла наблюдать за своим сыном. Не иметь возможности быть рядом, когда ему плохо, не защищать, не радоваться вместе с ним его маленьким и большим успехам. Это все твоя мать. Я-то по глупости думала, что дочь хоть чуток позаимствует порядочности и человеколюбия у отца. А ты же получилась отвратительной девкой, которая ненавидит чужие прорывы, не прощает их даже своим близким и, казалось, любимым людям. Подобие своей матери – жестокое, омерзительно мелочное и мстительно существо!
- Да что вы несете?! – закричала Кристина. – Кто вы такая?! И что вам от меня надо?!
                12
  Гизбрехт  задымил весь кабинет, стараясь собраться с мыслями. Все-то ему было не так и не эдак. Конечно, он уже жалел, что повелся на сладостные речи Маршалл, мол, и без Архангельского все пройдет нормально. Зная свою глупую натуру и имея в руках полусгнивший труп шестого чувства, мужчина старался наладить отношения с Романом, пока тот вконец не разрушил все чаяния главврача заполучить огромный грант на исследования, благодаря чему больница просуществует очень долго, не зная забот и честно делясь со своим главой халявными денежными средствами.
  Почему-то перед глазами всплыл образ Валерии Кравченко. Вслед за ним прибежала мысль, что эта женщина может помочь. Как, пока Франц не знал. Но ее глаза показались ему честными. Он понимал, что способностей познавать внутренний мир человека у него нет. Как, впрочем, и большинства других навыков, выработанных человеческим интеллектом в результате селекции, проводившейся природой многие миллионы лет. Но от страха и неопределенности сработали спавшие до сих пор реакции, и по клеточкам забегали импульсы, наделенные даром анализировать и стыковать.
  В дверь постучали. Гизбрех неохотно опустил ноги, которые словно яркий пример американской фривольности красовались отличными туфлями на столе, взъерошил волосы, чтобы хоть чуток очнуться от полудремы, и произнес сиплым голосом:
- Да просил же не беспокоить.
  В кабинет вошла Елена. Страсть, как она изменилась! Осунувшееся лицо, иссиня-черные круги под глазами. Цвета серого мха подскулье, запавшее куда-то под зубы. Нечесаные волосы были неряшливо собраны в пучок.
  Женщина дрожала, будто ее пробирал холод заснеженных болот, грызла ногти в нервном расстройстве и пыталась что-то сказать, хотя губы ее ленились раскрываться, чтобы выдать нечто членораздельное.
- Я х-х-хочу вас с-с-спросить… - смогла произнести Елена несколько слов. – Вы з-з-знаете, где д-д-доктор Архангельский? К-к-когда он п-п-приходил, было легче.
  Тут до Гизбрехта дошло: пациентка стала осознавать происходящее и нуждается в помощи. А значит, проект необходимо продолжить. Франц захлопал в ладоши, чем удивил измаявшуюся Елену.
- Б-б-оже! Да чему вы радуетесь?
- А тому, что вас обязательно, слышите, теперь обязательно вылечат! – Франц Андреевич, легко, словно юноша, подскочил к больной и принялся ее обнимать.
- Как же я вас обожаю! Вы чудо!
  Женщина не понимала, чем были вызваны столь бурные эмоции. Но и сопротивляться любвеобилию тоже не хотела. Когда мужчина поостыл, Елена отстранила его и спросила уже окрепшим голосом:
- Когда мы сможем возобновить процедуры? Я не хочу провести в этом ужасе всю оставшуюся жизнь.
  Гизбрехт больше не раздумывал. Он взялся за телефон.
- Рома, здравствуй. Ты как?.. Не мог бы ты зайти ко мне. Надо переговорить… Тут твоя пациентка.
  Елена, не дожидаясь приглашения, прошла к креслу, стоявшему напротив окна, и устроилась на нем, показав всем своим видом, что не собирается уходить, пока не выяснит всего, что касается продолжения ее лечения.
- Я подписала документы. И имею право знать, - бросила она Францу.
- Вам кофе, хотя нет, молока? – вежливо спросил главврач, но вопрос наткнулся на выражение прострации в глазах больной.

- Я все подготовил, можно начинать. - Запыхавшийся Архангельский вбежал в кабинет Гизбрехта.
- Я уж думал, что вы все бросили, дорогой, - облегченно выдохнул Франц, потирая белое пузо халата.
- Подумал, но решил завершит начатое. У меня просьба. Настоятельная. Не выполните ее, работать не буду.
- Да все, что угодно, только продолжайте. Вы же видите…понимаете, что клинике без этого не выжить! – заволновался главврач.
- Тогда я требую одного – никто и никогда без моего ведома и разрешения не вхож в мою лабораторию. Что я там делаю и как – никого не касается. О результатах доложу. – Обострившиеся черты лица – результат пройденного и преодоленного безумия и физических мучений, соединенные у переносицы брови, опустившиеся уголки рта, и губы, сжатые в тонкую полосу – вся фигура Архангельского будто только и ждала противодействия, чтобы показать всю свою мощь.
- Тогда начнем? – тревожно спросил Франц.

  В лаборатории, которую полностью передали во владение Роману Архангельскому, царствовал очень сухой воздух. Сухость поддерживает организм в нормальном состоянии при его перевозбуждении, отчего у всех подопытных происходит сильное потоотделение. Для восполнения потери влаги ко рту пациентов была подведена трубка, через которую подавалась вода, частота зависела от показаний приборов. Замеры давления, температуры тела, активность мозга – все контролировалось и подводилось к определенным жестким нормам, даже категорично  обрезанным отрезкам данных по состоянию человека, отработанным в теории Архангельским, - просматривалось и поддерживалось на должном уровне. Ведь простым  проверкам под названием «а получится ли?» пришел конец. На карту поставлены репутация и компетентность врача и больницы, а главное –имевшее для Романа первостепенное значение – здоровье пациентов-волонтеров.
  Для погружения в сон Роман предусмотрел некоторые изменения, которые должны были замедлить процесс отхода ко сну, чтобы полностью подготовить мозг к основной процедуре. И на этот раз уменьшенная доза дроперидола с фентанилом вводилась медленнее и недолго. То есть работала помощником, а не причиной засыпания. Практически сразу в мозг начинала запускаться определенная картинка. Поначалу статичная, а затем, по мере засыпания, включались определенные установки, направленные на прохождение предыдущих видений до конца, чтобы на выходе не осталось конфликтов.
  В идеальном варианте пациент просыпался и два дня вел обыкновенную жизнь, направленную на восстановление общего баланса организма. Это и усиленный комплекс витаминов, и диетическое легкое питание.
  Ну, а третья стадия подразумевала  очистку воспоминаний снов, негатива из прошлого и, так как все же было невозможно добраться до всех источников скрытых старых образов памяти без повреждения всей структуры, предусматривался процесс надстройки седьмого слоя новой коры, с вживлением определенных воспоминаний, не влияющих на общую картину, которые должны перекрыть остаточные явления, зафиксированные в мозге.
  Но пока что проходила первая ступень и очень удачно. И Елена, и Валерий держались отлично. В их снах появился оттенок юмористического видения ситуаций. Наконец, пошло отделение одного от другого - семейные узы, которые Елена принимала за действительность даже в реальной жизни, сейчас ей виделись сном во сне, который пришел только потому, что однажды на улице она встретила похожего на Гориславского мужчину, который засел четкой картинкой в ее памяти и не хотел отпускать в минуты особого беспокойства и психической нестабильности; Валерий же в новом видении познакомился с Еленой Снежиной, просто со случайной прохожей, которая очень активно кому-то объясняла по телефону, куда везти мебель.
  Первый сеанс на этом закончился.  Довольный полученными данными Арахангельский решил провести с каждым пациентом беседу, чтобы наметить план следующей процедуры. А сколько этих процедур будет, он не знал. Пока не знал.
  В дверь постучали. Архангельский нервно дернулся и заторопился убрать записи в свой рабочий стол.
- Я же просил не беспокоить! – рявкнул он в сторону стука.
- Это я, Кристина. Могу я зайти?
- Нет, я выйду, когда закончу. Потом поговорим, - отрезал Роман.
   Эта женщина раздражала донельзя. Понятно, что полностью оградить себя от ее навязчивого присутствия не виделось возможным, но и поддерживать с ней светские беседы он не собирался.
  Ответа не последовало, так как разъяренная Маршалл ринулась к Гизбрехту. Уже тронув ручку двери в кабинет главврача, она остановилась, вытащила телефон и набрала номер:
- Мам, ты мне очень нужна. Кажется, прошлые тени вернулись… Это ты виновата!.. Это ты все портишь!
                13
  В большой пятикомнатной квартире жила пустота - пространственная дыра из сиюминутного в никуда. Нечто, напоминавшее саван, свисало с потолка к полу, прикрывая солнечный свет, пробивавшийся из окна. Серовато-молочные оттенки мебели и драпировок на диванах и креслах казались сделанными из натертой выбеленной на пустынном жарком солнце кости. Обстановка напоминала саркофаг еще и потому, что была пустой, лысой что ли. Единственное украшение гостиной – часы - стучали мерно, усыпляли, навевали меланхоличный ужас. Еле слышные стоны доносились из огромной спальни. Хриплый и уставший мужской голос старался как можно разборчивее высказать свою мысль кому-то, кто, как казалось ему, пытался посягнуть на его умственные способности и личные ценности.
  Развалившаяся на мягком диване в гостиной женщина морщила маленький носик и передергивала плечами при каждом новом осипшем зове мужчины. В конце концов она не выдержала, подняла свое пухлое тельце и направилась в спальню.
- Чего опять тебе? Лежишь кормленный, чистый. Что ты меня достаешь? – обратилась дама к лежащему на белых простынях скелету.
  Губы, едва прикрывавшие ослепительно белые зубы, разомкнуло словом «пить». А затем прозвучала фраза:
- Ты смерть! Оставь меня.
  Женщина расхохоталась, затем поднесла к бескровному рту стакан с прозрачной жидкостью. Скелет неожиданно скрутило в комок, затем забило, искажая и без того отталкивающие черты, сделав их еще более отвратительными. В широко раскрытых зрачках горела страшная боль и мольба прекратить эту пытку, что продолжается невыносимо долго, не хочет уходить, бьет по нервам не только самого страдальца, но и его домочадцев.
  Поившей больного женщине не было жаль своего подопечного. Все в ее облике кричало о затаенной обиде и радости, словно от претворенной в жизнь и счастливо удавшейся мести, когда глаза мужчины умоляюще смотрели на нее либо куда-то в пространство в поисках успокоения.
- Ничего, сейчас все пройдет, - улыбнулась дама и, более не тратя времени на просмотр мучений инвалида, безразличной походкой  отправилась обратно в гостиную и приняла обычную позу лениво развалившейся борзой.
  Звонок мобильного разорвал тишину квартиры.
- Алло! Дочь, что случилось? Можешь нормально мне объяснить?
  Трубка с размаху шлепнулась на стол. Женщина стала лихорадочно искать в записной книжке чей-то телефонный номер.
- Алло! Саша?.. Да, ты мне нужен. Надо тут в одной ситуации разобраться. Только как, ума не приложу. Приезжай.
 
- Здравствуйте, Нелли Георгиевна, как ваше ничего? – Высокий красивый мужчина с хитрыми лисьими глазами льстиво облизал запястье хозяйки и тут же, нагло ее отодвинув, прошел в гостиную. – А у вас ничего не изменилось.
- Да Саша, все по-прежнему, - несколько смущенно пролепетала женщина.
- А как ваш муж? Надеюсь, так и не встал? Я всегда выполняю свои обещания. – Красавец вальяжным движением пригладил черные волосы.
- Да тише ты! – Нелли Георгиевна хоть и знала, что кроме них никого в доме нет, все же принялась озираться по сторонам, боясь, что кто-то может услышать лишнее.
- Боже! Да что это вы в последнее время? Сдали нервы, госпожа Маршалл? – ехидно посмеиваясь, укусил гость. – Когда вашего мужа заказывали, на-а-амного спокойнее были, рассудительней, что ли.
  Женщина подошла к дивану и упала на него, задыхаясь от нервного спазма, сжавшего горло. Отдышавшись, она указала пальцем на круглый столик, стоявший у входа в спальню, и пролепетала:
- Там фотография… Его совсем…
- Что совсем? – Мужчина явно издевался над Нелли Георгиевной. – Скажите же! Ну! Смелей, женщина!
- Ну, до конца… - прошептала мадам.
- Убить, вы хотите сказать? – захохотал Саша.
- Не произноси этого в моем доме! – вдруг сорвалась на крик Маршалл. – Как ты смеешь?! Щенок! Я тебе дала возможность жить, и прилично жить! Кто ты был до встречи со мной?!
- Отличным жигало. Разве нет? – усмехнулся Александр. – Вы малость подзабыли, наверное.
  Воцарилась тишина –Нелли нечего было ответить, а молодой человек занялся изучением книг, выставленных в огромном книжном шкафу  в гостиной, будто специальной демонстрации образованности, которой практически не обладала хозяйка.
  Все в этой квартире было напоказ. Только вместо того, чтобы возбуждать интерес, интерьер угнетал своей мертвенностью и эмоциональной стерильностью.
  После просмотра книг Саша быстрым шагом подошел к столу и взял фотографию.
- Ее? Боже, а за что?
- Я тебе всегда доплачивала за то, чтобы ты никогда не задавал вопросов.
- Отлично, но я не обещал, что буду трогать женщин и детей. Либо вы мне называете вескую причину считать эту даму мусором, который обгаживает нашу многострадальную планету, либо ищите другого исполнителя.

- Можно к вам?
  Роман повернулся на голос, перед ним вырос высокий мужчина с хитрыми глазами. Раздраженно шмыгнув носом, Архангельский пробурчал:
- Чем могу вам помочь?
- Надо с вами поговорить. Просто я уже устал от всего, что ношу внутри этой груди. - Говоривший в сердцах стукнул себя по левому плечу. – Я износился за столько лет… Нет, нет… Вы не смотрите, что я такой молодой. Поверьте, я повидал достаточно, чтобы желать успокоиться и пожить где-то далеко в тишине леса вдали от людей с их суетой и подлостью.
- Вы хотите поговорить, значит… Гм, проходите. – Врач указал юноше на кресло-диван, в которое обычно усаживались пациенты в надежде отдохнуть и получить эмоциональную разрядку.
- Мне сказали, что вы отличный специалист. А мне нужен священник. Но вряд ли  церковь впустит такую тварь, как я, под свой купол. А раз туда мне дорога заказана, то лучше уж психолог, чем мент.
  Архангельский заинтересованно смотрел на мужчину и приценивался ко всем проявлениям психической неуравновешенности, чтобы сложить в голове общую картинку для дальнейшей атаки. Сложности пациент не представлял, не радовало то, что вот уже вторые сутки Роман почти не спал, а потому и уделить должное внимание был не в состоянии. С другой стороны, отказываться не собирался, и попрактиковать свои способности мозголома, к чему доктор давно не прибегал, очень хотелось.
  Мужчина устроился в пациентском ложе и прикрыл лисьи глаза веками, опушенными длинными ресницами. Лицо казалось безмятежным, лишь такой практик, как Роман, смог бы распознать поистине разрушающую силу страшной бури, что истрепала человечность души нежданного пациента. Гордость, растоптанная провонявшимися носками реальности, которой пришедший себя окружил, но все еще трепещущая где-то внутри, самолюбие, не дающее жить в мире с самим собой и заставляющее еще больше ненавидеть окружающих, отчего  становится намного легче убирать весь мусор из человеческих тел, что мешает другим двуногим разумным существам,  самоуважение, покинувшее тело и сознание настолько давно, что даже возникало сомнение, а подразумевалось ли оно вообще при зачатии, и, наконец, доброта, которая жила где-то глубоко в подкорке и ела поедом своего хозяина – все это распознал Архангельский за то короткое время, что продлился их диалог.
  Поначалу доктор решил использовать потенциал, который накопился за время практических исследований на базе больничных ресурсов. Но затем в голове созрел новый план лечения агрессивной депрессии, которая приключилась с новым подопечным. План был прост. Сначала обыкновенный курс, как если бы человек вел доверительные беседы с личным психологом, для того, чтобы до конца распознать проблемы пациента. И вот затем, а Роман надеялся к тому времени закончить эксперимент с Валерием и Еленой, перенести лечение в виртуальную плоскость. Можно, конечно, не делать новых надстроек в неокортексе. Тем более, что в данном случае не виделось необходимости.
- Простите. – Мужчина в кресле приоткрыл глаза. – Я даже не представился и не объяснил, почему обратился именно к вам.
- Да вы могли бы и в процессе рассказать. Не вижу в этом принципиальной проблемы.
- Роман, я ведь по вашу душу пришел. Но дело в том, что жизнь подонка меня вконец достала. Я не могу нормально есть, нормального сна я не помню лет десять. Странные лица из прошлого приходят и наяву, и во сне. Со мной говорят – спорят, объясняют, рассказывают.
- Не могли бы вы сейчас просто прилечь и расслабиться. А дальше, все, что вы так эмоционально мне сейчас пытаетесь поведать, передайте так, будто говорите о третьем лице – о друге, знакомом.
  Архангельский узнал многое о себе, о своих родителях, а главное, о тех тварях, из-за которых была испорчена жизнь стольким людям, цель которых была лишь распространение добра и желание жить. Быстро созрел план мести. Роман понимал, что ничего уже не исправить, да и успокоения ему этот реванш не принесет. Но человеческое дно, внутренняя слепая уверенность в том, что можно будет по результату ощутить хоть каплю удовлетворения, а иногда и насыщение, двигали его желаниями и управляли мозгом.
  Легко говорить и советовать, глядя со стороны на процесс шахсей-вахсея, которым в совершенстве овладевают разные группы человечества. Кто карает себя за глупость, кто самоуничижается из-за проделанных ошибок, которые могли привести или привели к непоправимому исходу – масса причин. У Архангельского этот процесс вызывал усмешку. Он понимал, что надо бороться не с тараканами внутри черепной коробочки, а с теми причинами, что вызвали нашествие этих гадов. Психологи разработали сотни методов, как спорных, так и всеми признанных, для работы с такими больными. Но все же, не встает ли вопрос, почему сами лекари, обладая столькими способами убийства подобных недугов, не в состоянии вылечить самих себя в случае приключения с ними психических проблем.
  Архангельский пришел к новому изобретению лишь через постоянную муку и думу о том, почему же он – гений во всех областях медицинской науки – даже по прошествии стольких лет практики не нашел способа восстановления нормальной жизнедеятельности мозга, в особенности, если отклонения не зависят от физического состояния человека.
  Его теория жизни была такова.  Работу головного мозга определенной части человечества он назвал эффектом контуженности. Избирательная проницаемость, выгодные провалы в памяти, неспособность воспринимать полностью материал, а делать выводы только по случайно выхваченным из контекста фразам, возникновение вопросов на уже содержащие ответы темы, отсутствие способности к анализу без посторонней помощи, апеллирование не своими мыслями...  Список очень долог.
  Есть еще одна беда -  сваливание всех своих неудач и провалов на кого-то, более умного и вышестоящего.
  Локомотив движется по инерции, топка не работает. Или еще ситуация: электропоезд едет, человечество внутри ноги друг другу топчет, лазает по карманам и т. д.,  а пострадавшие валят ответственность за этот беспредел на машиниста,  который всего лишь ведет поезд по рельсам вперед,  или на того,  кто эти рельсы проложил, или на того, кто руководил путепрокладным проектом.
  И без того мозг среднестатистического человека работает на 3-4 процента.Так вся свободная часть посвящается не развитию своего я, а приему симбионта извне, который, паразитируя, становится господином несущего его мозга. Постепенно жизнь без симбионта становится невозможной, и если его вынуть, мозг может умереть.
   Вся жизнь болтается между кризисами в оттепели и наоборот. Только постоянное чередование этих процедур некоторые мозги закалило, а по большей части пришла усталость, работать самому - лишнее напряжение, нужна подпитка своя, но это тоже лень, а потому берется извне. У тех, кто более стоек и может сам выбирать свою сторону. А у других думающие основы сложены в морозильные камеры.
  Контузия - это период селекции, проводимой созданными человечеством же условиями. Некоторые без коматозного состояния перешли в новую стадию, а основная масса живет на импульсах другого, прошедшего отбор мозга.
  Было время, когда Роман записывал интересные мысли в тетрадку, словно дневник своего развития и роста в технике понимания и умении читать сознание индивида. Сколько раз, перечитывая, он смеялся над своими записями – иногда рвал их и выбрасывал, словно мусор, считая позором, порой оставлял, чтобы в определенный период заглянуть в них и отмести новые ошибки, базирующиеся на старых недочетах. Как-то легко ему давалось понимание того, что стоит оставить для работы, и всегда попадал в точку.
  Встречи с такими людьми, как его новый пациент Александр, который после очередного разговора со своей постоянной клиенткой, пришел прямиком к тому, кого она заказала, вносили определенный вклад в установки, которые уже были вложены в разработанную теорию, что пробовалась на Гориславском и Снежиной. Радовало то, что практически ничего не стоило менять на базовом уровне. Лишь на выходе, в период подготовки к операции по надстройке седьмого экстрофункционального слоя  новой коры, необходимым сделался несколько иной подход к пациентам. Но так как до этой части лечения имелось некоторое время в запасе, Архангельский старательно и не спеша трудился над разработкой иного процесса реабилитационного периода после виртуальной обработки сознания.
  Почему же Александр обратился за помощью к человеку, которого должен был убить? Не то, чтобы в нем проснулись гуманизм и человеколюбие. Насторожило само задание. Он четко слышал распоряжение Маршалл по поводу устранения мужчины, а с фотографии, на которую указала эта мерзкая дама, лучистыми добрыми глазами смотрела женщина. Историю, что поведала заказчица в ответ на его импровизированный шантаж, Саша отлично запомнил и прокручивал в голове не раз, снова и снова удивляясь тому, каким подлым, злым выгодником может оказаться любой человек, который мило улыбается тебе сейчас, а буквально через несколько минут словно оборотень разрывает твою плоть на части. Сегодня ты его вскармливал, словно родное дитя, уважал, холил и лелеял, защищал от лишнего дуновения, доверял и возлагал огромные надежды, он же смотрел в глаза своему пастору с обожанием и преданностью. А завтра ученик, достигший некоторого благосостояния, обнаглевший наевшийся подонок, ни во что тебя не ставит, лишь использует, когда необходимы его – учителя - поистине гениальный мозг и умение ладить с окружающим миром, из-за чего большая масса людей идет именно за ним, при этом пытаясь унизить того, кто научил летать, всяческими уродливыми способами. Мудрый учитель, у кого боль застынет в глазах печалью и благородным негодованием, никогда не опустится на тот же уровень, пытаясь бороться с подобным положением вещей, и его ничегонеделание, конечно же, воспримется как слабость. Но истина в том, что гениальности научить нельзя. Как работает отличный от остальных  мозг таланта, нельзя объяснить. А эти терпение, выносливость, правильная обработка и анализ в конечном итоге указывают предателям свое место, место в той же грязи, в том же болоте, из которого когда-то попытался вызволить наставник. Но не всегда счастливый исход – результат, который застается при жизни мастера. Чаще всего потомки тормошат былые времена, устанавливая истину и расставляя все по местам.
  Женщина же, смотревшая с фотографии на Сашу, с самого начала показалась ему знакомой. Ну, а потом, слушая монолог Нелли Георгиевны на тему причин, что сподвигнут его на убийство, молодой человек вспомнил.
  Ему лет пять. Детсад. Он сидит один в уголочке, в руке сломанная машинка. Слезы текут из глаз, и их никак не остановить. Мальчишки, вместе с которыми он только что играл, вдруг ни с того ни с сего принялись его пинать, затем сломали любимую игрушку, а под конец самый сильный мальчик из детсадовской группы саданул кулаком в глаз и прокричал:
- Нечего беспризорникам с нами водиться! Зачем он нам нужен, если его даже родители бросили?!
  Ребята вокруг принялись насмехаться, дразнили обидными словами, а некоторые девчонки понараздали подзатыльников. Маленький Саша, захлебываясь от обиды и негодования, размазывая сопли и слезы по розовощекому лицу, поплелся со своим стульчиком в одной руке и с поломанной машинкой – в другой в дальний угол и решил отсидеться там, пока не придут воспитатели и во всем не разберутся.
  Вспомнил Александр, как женщина с добрыми глазами прижала его к груди и долго гладила по голове, что-то напевала приятным голосом, затем поцеловала  в лоб, вытащила из кармана конфету и сунула ему в зажатый кулачок. «Мама!» - он назвал ее тогда так. «Мамочка!» Женщина отшатнулась от него, закрыла глаза ладонями красивых рук и  выбежала в коридор. Всхлипы мальчика и больно царапали израненную душу. Саша не понимал, чего он такого натворил, чем так обидел эту добрую женщину. Лишь с возрастом, почти забыв лицо воспитательницы, повзрослевшим умом он понял: наверное, не только мамы бросают детей на отцов, как это было в него с братом, но бывает, когда судьба разбрасывает двух близких людей по свету, испытывая на прочность единокровную связь.
  И тогда в доме Маршалл с фотографии посмотрела на него именно эта добрая женщина из прошлого, его приемная мама в течение нескольких детсадовских лет. Что-то проснулось в груди Александра. Сквозь бурю накативших воспоминаний Саша слушал повествование Нелли Георгиевны, и негодование, ненависть к самому себе горячим потоком ударили в голову. Воспитательница, которая вложила душу в него, неблагодарного подонка, жигало и убийцу, должна была умереть от его рук! Этого нельзя было допустить. Он не предатель, не подлец, непомнящий добра. Но ему нужна помощь.
  Всю эту сумбурную картинку Александр высказал Архангельскому на одном дыхании. Собственно мысли, выводы и факты немедленно перекочевали в память врача, вырисовав для Романа последовательность лечения нового пациента. Но и информация, которая дошла до доктора, заставила чувству мести показать свои щупальца, крепко опутывающие в один миг, если вовремя не нашел сил им воспротивиться. Честно говоря, сопротивляться особенно и не хотелось, поэтому осьминог отмщения стал откармливаться и разросся до невероятных размеров, отчего прятать его внутри себя стало невозможным и даже тягостным.
   Роман некоторое время молча наблюдал за новым пациентом, который чистосердечно и с превеликим раскаянием выкладывал историю своих страхов и переживаний. Конечно же, доктор понимал, вся эта болтовня как раскаяние гроша ломанного не стоит. Часто у больных бывают минуты просветления, когда внутренний голос пытается наставить своего владельца на путь истинный. Наличие второго я – положительного героя – заставляет подонка думать, что в нем еще сохранились совесть и доброта. От этого преступники еще больше смелеют, даже наглеют в своих дальнейших поступках и решают, будто у них есть право распоряжаться чужими судьбами.
  После сеанса Александру захотелось спать. Сил ехать обратно в город не было, и он попросил разрешения остаться на ночь в больнице. Поначалу эта идея Архангельскому не понравилась, но затем в голое промелькнула мысль - благодаря этому он сможет уговорить молодого человека пройти экспериментальное лечение. И скорее всего, как подразумевало поведение больного, должен был последовать положительный ответ.
- Я согласен, - ухмыльнулся Саша. – Я ведь прекрасно понимаю, что завтра могу передумать, вообще пожалеть о том, что пришел к вам в роли раскаявшегося грешника и просто грохнуть и вас, и ту милую женщину, которая подарила мне несколько лет тепла и материнской заботы. Такие, как я, долго не живут воспоминаниями и угрызениями.
- А откуда такие выводы? – улыбнулся Роман.
- Я не врач, не имею никакого отношения к медицине, не читал ваших книг. Просто со мной уже случалось такое. Знаю, с чего начинается, и что ждет в конце.
- А вы опытный в таких делах. Такие мне еще не попадались. Думаю, вы именно поэтому и хотите остаться в клинике, чтобы я вам не дал возможности сбежать от угрызений совести и помог стать человеком?
- Именно. И потом, я хочу отомстить.
- Господи, кому, милейший? – искренне удивился Архангельский.
- Моей работодательнице. Конечно же, и вы хотите того же? – почти утвердительно произнес Александр.
- Поверьте, если я и захочу что-либо предпринять, то вас я в компаньоны не возьму.
- Что, ненадежен?
- Нет, хуже. Вы просто ничтожество, раскаявшееся, глупое, бездарное ничтожество.
- Вы не боитесь меня разозлить?
- Нет. Если бы действительно хотели меня убить, то рано или поздно вы это сделали и пошли бы каяться к другому мозгоправу.
- А может, у меня фетиш такой? Вдруг я таким образом получаю удовлетворение и правильный настрой, а убийство – всего лишь уборка очередного отработанного материала?
- Не в вашем случае. Вы слишком слабы духовно. Вас не согнули, а сломали. В таком случае люди ищут то, что может их починить. Вот вы и нашли меня – склейку двух ваших половинок. Важно другое, как только вы разогнетесь, вернетесь к тому же, отчего бежали. Только уже это будет другая сторона – вы оправдаетесь перед людьми и совестью, назвав свои жертвы подонками, что в принципе будет соответствовать реальности. Но суть останется та же. Вы как были убийцей, так им и останетесь. В конце концов, осознав свою ошибку и поняв, что ничего не изменить, вы кинетесь под машину, прыгните с моста или с крыши многоэтажки, чтобы поскорее освободиться от всех тех мук и видений, которые преследовали вас и потом будут продолжать бегать за вами. Уж лучше бы вы прямо сейчас сунули голову в петлю и покончили со всем этим.
- Отлично. Только если я это сделаю, вы лишитесь неплохого подопытного кролика. Побыв еще немного в живом состоянии, я принесу пользу хотя бы науке. Надеюсь, вы не против? – Мужчина сильно повеселел после последней разъяснительной тирады доктора.
  Архангельский подумал, что, пожалуй, Саша прав, и стоит его использовать как биологический материал, раз уж тому все равно, и делать с ним все, что вздумается, лишь бы опыты принесли пользу. А раз именно так разрешилось дело, то пациенту было позволено остаться на правах гостя в больничных апартаментах Романа, благо места там было предостаточно. Сеанс решено было начать с раннего утра, чтобы успеть к следующей фазе виртуальной обработки Снежиной и Гориславского.
  Ночь не принесла успокоения. Не спал ни один, ни второй. У каждого свои мысли, своя история и свои планы. Светать начало под стук дождя по окнам и жалобное поскуливание из палаты, что была через стену. Вставать не хотелось, но оба подняли тяжелые головы с соседних кроватей и ехидно улыбнувшимися губами пожелали друг другу успешного утреннего эксперимента.
  В Архангельском вместе с организмом проснулась надежда,  Александр же осознал, что вышел на последнюю тропу в своей неудавшейся короткой жизни, которая через борьбу и новые мучения, возможно скоро, сомкнет его веки навечно и сотрет его жизнь в то ничто, из которого мы все и являемся на свет.
                14
    Полная не первой молодости женщина прогулочным шагом приближалась к роскошному особняку, что расположился в красивом саду за высокой кованой оградой где-то на краю земли. Деревья казались зелеными, хотя лиственные пока еще только пыхтели, стараясь явить свету салатовые листочки. Достаточное количество елей и кедров, отчего охотниц до кедровых орешков водилось в саду несметное число, делало воздух этого маленького оазиса свежим.
  На стук вышел молодой человек в элегантном костюме, скроенном приемов, и мягким баритоном поприветствовал пришедшую даму. В дом ее не пропустил, а все также стоя на пороге, попытался вежливо объяснить, что сейчас очень неблагоприятный для выяснения обстоятельств ее дела момент. На что женщина сильно разозлилась, принялась размахивать руками и кричать:
- Как ты смеешь, щенок! Если бы я твоего брата из дерьма не вытащила, где бы ты жил?! Ишь ты! Дом заимел, помойщик безродный!
- Нелли Георгиевна, не орите, ради бога! Возвращайтесь домой, свяжитесь с моим секретарем, он найдет на неделе свободное окно, и мы с вами встретимся и все обговорим. – Мужчины всеми своими лицевыми мышцами выражал презрение к женщине и издевку. Не дожидаясь очередного всплеска эмоций со стороны Маршалл, юноша, засунув руки в карманы, повернулся к даме спиной, зашел в дом и хлопнул дверью.
  Нелли Георгиевна осталась стоять с открытым ртом не то от изумления, не то от наглости молодого человека, который, как ей думалось,  был обязан ей всем и не помнил добра.
- Добрый день, я могу чем-то вам помочь? – Женский голос вывел Маршалл из оцепенения.
- А вы, собственно, кто?
- Неужели не узнаете? – женщина улыбалась.
  Нелли смерила собеседницу презрительным взглядом –одета бедно, хоть и аккуратно, прическа – собранный сзади пучок светлых волос с проседью – пожала плечами и уже хотела двинуться прочь от раздражающей фигуры, как глаза заметили странную особенность. Подошедшая вроде стояла прямо, но одна нога была согнута в колене, а вторая вытянулась словно по линейке. Голову Маршалл огнем прорезали воспоминания.
- Ты? Как ты смела здесь появиться? – зло зашипела Нелли Георгиевна.
- А как вы думаете, госпожа Маршалл? Вы же пытаетесь доделать то, что не смогли устроить много лет назад… Сколько лет прошло? Тридцать? А вы все такая же. Никак не успокоитесь… Ну, и как? Счастливы вы стали после всего того, что натворили?
- Валерия! Ты – бессовестный человек. Мало того, что влезла в семью, разрушила наше счастье…
- Счастье?! Это какое такое счастье я разрушила? Вы же его изводили, и уйти он не мог от вас из-за дочери. Боялся, что вы из нее сделаете нечто ужасное. Так лучше б все же и ушел. Кристина сделалась вашим подобием, если не страшнее. А он сейчас был бы здоровым и счастливым со мной и своим сыном Ромой.
- Как?! Роман его сын?! – Нелли схватилась за сердце и стала оседать на землю. – Не может быть! Так моя дочь со своим братом?!
  Ничего не понимая, Кравченко кинулась к женщине и попыталась помочь. Взяв Маршалл под руку, Валерия подвела ее к скамье и помогла сесть.
- Что такое? При чем здесь мой сын? И что с вашей дочерью?
- Ты не понимаешь, красавица! – все еще тяжело дыша, сказала женщина. – Твой сын и моя дочь встречались…
- Господи! И?
- Ничего, все закончилось. Но все равно, как это можно было допустить? Неужели Николай не мог сказать, что Роман – его мальчик?! Фамилия, эта фамилия меня сбила с толку.
- А как бы он сказал, если вы отправили и его, и меня на верную смерть в той машине?! – вспылила Валерия. Нахлынули воспоминания того ужасного дня, тело напряглось, будто заново переживая трагедию.
- Надо сказать Кристине… - Нелли Георгиевна устало закрыла глаза.

  Черная волга вынырнула из темноты, осветив фарами парочку, стоявшую на обочине дороги. Совсем молоденькая девушка зябко куталась в мужской пиджак, а мужчина лет сорока, явно не страдающий от жары в одной сорочке, обнимал спутницу и что-то шептал на ушко, отчего та звонко и по-детски смеялась, и казалось, становилось светлее, и ночь отодвигала свою черноту от влюбленных.
- Я люблю тебя… Смотри, остановился. Может, подвезет? - Мужчина подошел к машине. Переговорив с водителем, обернулся к девушке и поманил к себе. – Поехали. Нас подбросят до первого придорожного кафе, а там позвоним своим.
  Ехали молча. Водитель сильно сопел. Его бордовый нос сообщал о человеке, любящем закладывать за воротник, а вот глаза, отраженные в зеркале заднего вида, были грустными, и их отчужденный взгляд холодил и пугал.
- А как вас зовут?
- А вам, дамочка, это собственно зачем? – Злой голос, сухой, надтреснутый какой-то. Обычно такое случается у людей, которые не один час уделили  рыданиям.
- Да ладно, неважно. Просто как-то скучно едем.
- Оставь человека, Лера. Спасибо на том, что господин решил нам помочь. А-то стояли б сейчас до утра и мерзли на том углу… И чего это вдруг бензин закончился? – про себя добавил мужчина. – Я же только вчера вечером полный бак залил!
- Да всякое бывает, - вдруг заговорил водитель. – Пару недель назад и у меня слили. Зашел в магазин, провозился там, ну минут пять, вернулся, вижу, от машины пацанва убегает. Потом понял, что оставили последние литра два. Не успели, гады.
- Нет, но моя с вечера в гараже стояла. Хотя кто их знает, сейчас время какое-то стремное.
- Вы Николай? – неожиданно спросил водитель и резко затормозил.
- Да… простите, а мы разве знакомы? – Удивление широко раскрыло глаза мужчины.
- А я от вашей жены. Она передавала вам привет и просила кое-что для вас сделать. – Стилет блеснул лезвием и погрузился в живую мякоть человека. Глухой стон повис долгим эхом в ушах Леры. Она не могла пошевелиться. Страх – жестокое чувство. А реакция у каждого своя. Хуже нет, когда мозг лихорадочно работает, пытаясь справиться со стрессом, а тело бессмысленно валяется, брошенное на произвол судьбы.
- Ну а сейчас я еще кое-что сделаю. - Страшный человек вынул из обмякшего тела лезвие, протер его и положил в карман легкой куртки. Затем мужчина потянулся к девушке, замершей на заднем сидении.
- У вас… у вас нос отклеился. – Жуткий смех вырвался из груди молодой женщины. Она тыкала пальцем в лицо своего палача и хохотала. Ее тело билось в конвульсиях, усиленных чувством беспомощности и безнадежности. А убийца накинулся в зверином возбуждении на ее юное тело, разорвал одежду и, ощущая внутреннюю брезгливость, отвращение и сопротивление, которые излучало невинное существо, находившееся в его сильных руках, бил страшно по лицу, в грудь и живот. Валерии показались вечностью те ужасные несколько минут, пока разъяренный орангутанг насиловал и терзал ее тело  и душу. Девушка потеряла сознание.
  Закончив свое страшное дело, насильник вылез из машины, завел двигатель и направил машину с обрыва вниз. Он знал, на этом участке часто случались аварии: узкая трасса и резкий поворот, с одного бока отвесная стена серой скалы, а с другого – крутой спуск метров в двадцать, а там кусты. Никто не станет выяснять, а почему произошел съезд.
  Вечером, стоя у зеркала в ванной, убийца ощущал ужасное раскаяние и смертельное леденящее чувство омерзения к самому себе. Как он мог?! Ведь это была просто молоденькая девчушка. Он вспомнил о своих двух пацанах, которые и не знали его толком. Старший правда помогал слить бензин, но это все. Мальчик и не подозревал в свои двенадцать лет,  что отец, которого он боготворил, способен на подобную гнусность.
  Утром телевизор сообщил об аварии и о том, что оба пассажира живы и врачи быстро поставят их на ноги. Мужчина минут пять посидел, дослушав новости, а затем вытащил пистолет из ящика письменного стола, примерился сначала дулом в рот, потом приложил холодную сталь к виску и выстрелил.
  Полиция не нашла ни записки, ни просто каких-либо причин, отчего здоровый и, казалось, беспроблемный человек, мог пустить пулю в голову. Старший сын Саша молча наблюдал за всем процессом: криминалисты, полицейские, сочувствующие, сопливый младший брат – ничего не трогало… пока… Но запоминалось и связывалось воедино. Странная полная женщина, забравшая мальчиков к себе, рассказала о страшном событии, приключившемся с ее мужем, новости, в которых показали двух пострадавших в дорожном происшествии, то же лицо, что из телевизора в доме толстушки, и ее слова: «Это мой муж», знакомый двор и машина, из которой сливал бензин, и дырявый череп отца – трудно быть умным мальчиком в двенадцать.
   Валерия некоторое время, глядя на белые больничные стены, ощущала себя по ту сторону бытия. Не хотелось верить в случившееся. Каждый раз при виде своего отражения в зеркале девушка вздрагивала, заново ощущая всю боль и ужас, что испытала тогда в машине. Единственная связь с этим миром – осознание того, что нужна своему Николаю, чье состояние оказалось хуже, чем можно было предположить при поверхностном осмотре.
  Прошло несколько лет. Случившееся постепенно стало затираться новыми радостными событиями в жизни Николая и Валерии. Родился сын. Жили они вместе, хотя отношения узаконить пока не удавалось. Жена счастливого отца не давала развода и грозилась увезти дочь, которая родилась за неделю до мальчика, в Германию к родственникам. Сызнова посыпались угрозы, разносилась клевета по знакомым и под конец случилось страшное.
  Однажды летом, Роме тогда было уже лет пять, Николай не вернулся домой. Лера забеспокоилась, обзвонила друзей и подруг. Затем принялась звонить к знакомым врачам во все клиники. И в одной из больниц ответили – Маршалла привезли в бессознательном состоянии с травмой головы. Сделали срочную операцию, которая вроде бы прошла хорошо, но пациент впал в кому. Что будет дальше – предсказывать не брались.
   Валерия кинулась в клинику. Каков же был шок, когда у палаты Николая увидела его жену. Та стояла, подперев своим грузным телом стену, нервно вертела сигарету в руке и выбрасывала непристойные замечания в адрес мужа. Откуда Нелли Георгиевна узнала о трагедии, почему решила приехать в больницу – Лера никогда не узнает.  Будут жить  лишь подозрения, предположения и полуфантастические догадки.
- Здравствуйте. Как он?
- А, ну здравствуй, красавица. Довела мужа моего? Сначала из семьи увела, затем вот заставила работать так, что человек уснул и угодил под машину…
- Боже! Как под машину? Ему ж и дорогу переходить не нужно было. Парковка была при офисном здании!
- Ну, может, он вовсе и не там попал… - Маршалл, исподлобья поглядывая на Кравченко, сделала некоторую паузу, а затем продолжила. – Женщины-то на свете не закончились, милочка.
- Господи! Как вы можете?! Он же живой человек, ему больно! – как-то по-детски, оправдываясь, затараторила Лера.
   Николай вышел из комы, но его мозг сильно пострадал. Долго не могли понять, что с ним такое. Но под конец медики сошлись на страшном диагнозе – энцефаломиелит. Было повреждено белое вещество головного мозга. Вылечить подобное не могли никакие специалисты. Лишь немного облегчить состояние – вот что виделось возможным, да и то, если пациент мог себе позволить столь дорогостоящие процедуры.
   Первое время Лера старалась делать все сама, но вскоре поняла, что с маленьким сыном на руках и тяжело больным Николаем она не сможет устроиться на приличную работу. Ей нужен был либо свободный график, либо неполный рабочий день. А это подразумевало очень низкую зарплату, на которую и сам не проживешь, не то чтобы тянуть двоих практически беспомощных людей.
   Однажды к Кравченко пришла Нелли Маршал и заявила, что забирает мужа к себе, и требует, чтобы Лера отдала и ребенка,  иначе, если органы опеки узнают о действительно плачевном положении ее быта, отберут сына, который будет расти  в детдоме, и еще неизвестно, каков будет результат влияния тамошней обстановки. А она де вырастит его, как родного.
   Измученная Валерия согласилась сразу. Хотя в душе замыслила не отдавать сына. На следующее утро отправила мальчика к своей матери, о которой никто и не слыхал. Старушка растила внука,  по ночам же прикрывала глаза вафельным полотенцем, что всегда висело на спинке стула рядом с кроватью, и долго надрывно  плакала.
   Николай Маршалл был отдан в руки жены, которая вознамерилась отравить и без того горькое существование мужчины.
                15
   Елена лежала, ощущая жуткую пустоту и отвращение к мужчине, который молча, как-то вдруг безо всякой причины, отлип от ее разгоряченного тела, встал и все также, не проронив ни слова, с серьезным и несколько насупленным выражением лица вышел из спальни. Женщина не понимала, что произошло. Она набросила на себя одеяло и подтянула его до самого подбородка. В голове неожиданно возникла мысль: «Боже, хоть бы все оказалось сном, и его не было. Или пусть уйдет, выйдет из туалета и исчезнет».
   Мужчина омерзительной тенью возник в дверном проеме, подошел к кровати, медленно лег, по-деловому откинул одеяло и навалился на Снежину своим мягким отвислым животом. (Странно, но одежда скрывает многие недостатки так, что никакие хирургические методы не способны творить подобное чудо). Нос, воткнувшись в ухо Елене, шумно посапывал в такт движениям, таким же вялым и размеренным, как все его существо.
    Наконец, завершив свое дело, аморфное нечто встало и, продолжая играть в молчанку, направилось к ванной комнате. Все то время, пока Снежина принадлежала только себе и измятой кровати, пропахшей ненавистным мужским запахом, ее мозг лихорадочно работал, скорее - бился в истерике: «Как же отсюда убежать? Как мне спастись от этого ужаса? Боже, зачем я сюда приехала? Хоть бы сегодня он больше не полез».
- Ну как тебе?
    «Катастрофа! Он вернулся! Нет, я так дальше не смогу, надо что-то делать», - подумала Елена, услышав вопрос.
- Я спать хочу. Все было отлично. - Женщина потянулась кошкой и свернулась клубочком. «Хоть бы он не прижимался ночью ко мне. Как же он мерзок. Аж тошнит! Надо помыться».
   Мужчина лег и подвинулся ближе к Снежиной. Обнял и принялся наговаривать нежные слова на ухо, отчего ей стало совсем невыносимо.
- Отпусти меня, я же сказала, хочу спать.
- Ну, я же не пристаю. - Мокрые губы продолжали ощупывать молодое тело. Женщина грубо высвободилась из цепких объятий, переползла на вторую половину кровати и запретила мужчине приближаться к ней.
- Ладно, Еленушка. Спи, мешать не буду… А ведь как хотела!.. Глазки так и сверкали, говорили: «Хочу! Хочу, милый!»

   Жуткие воспоминания лезли в голову. Вырвать, извалять бы их в смоле и сене и поджечь, да чтобы горели так, словно адский огонь вырвался наружу и теперь полыхает, освещая путь в преисподнюю.
  Память постепенно возвращалась к Снежиной. Но теперь все пережитое ею в прошлом году делалось чужим в ее восприятии. Она сочувствовала, переживала, хотела помочь, но не себе, а той женщине, которая тогда не сумела за себя постоять. Трагедия, к которой привели близкие отношения между двумя людьми, могла и не состояться, если бы Лена знала себя такой, как сейчас, а не ощущала себя тогда потерянной, даже брошенной, всеми, а потому сделала то, что решало моментально, как ей казалось, все проблемы.
   Архангельский внимательно следил за состоянием Елены. Уже два часа она находилась во сне. Усовершенствованный метод давал отличные результаты, хотя ему, Роману, хотелось большего – надо было полностью избавить пациентов от боли, от переживаний, создать цепочку внушений, которые дадут картинку, но в виде короткометражного фильма или небольших новелл. Человек поймет, что было не так в ленте, но не соотнесет ее со своим личным опытом в той или иной степени. Конечно, надо было оставить понимание, что показанное касается больного непосредственно, но в то же самое время заставить забыть ту цепную рецепторную реакцию, которая привела к нервному срыву.
   Если бы случай походил на терзания совести и между понятиями гуманизм и долг перед кем-то, то первой процедурой можно было обойтись. Как доктор и собирался сделать в случае с Сашей. Но вот с Еленой тяжело. Поможет ли ей надстройка одного слоя неокортекса или придется все же заняться более жесткой чисткой памяти – Роман не знал.

- Доброе утро, Еленушка.
   «Боже, еще один день! Когда же это закончится?!» - сердце вопило от ужаса, горя, отчаяния. – «Надо выбраться в город побродить подольше, чтобы поменьше сидеть с ним в номере. Ведь он просто маньяк! Нет, не маньяк – чудовище! Боже, как он мерзок!» Несмотря на то, что тело ломило, будто ночью грузила пятитонку, тошнило не то от физического состояния, не то от морального истощения и нервного напряжения, Снежина нашла силы улыбнуться.
- Привет! – Женщина сделала вид, что ей хорошо спалось, и сладко потянулась.
- Ты идешь в ванную?
- Нет, давай ты. - Елена вымучила игривую гримасу и повернулась спиной к нависшему над ней телу. «Иди, давай, иди!» - Голова болела, живот предательски распирало во все стороны, сосало под ложечкой, коленки малодушно слабели, не давая возможности двигаться, руки трясло. – «Боже, живот, хоть ты не подводи! Я знаю, на что ты реагируешь, но мне и так плохо! Дай пожить спокойно хоть первые несколько минут утра».
   - Ну вот. Теперь твоя очередь. Мойся, а потом поднимемся завтракать. Только быстрей, а то там только до десяти.
   Снежина медленно поднялась - сильно кружилась голова. Благо, до ванны пара метров. Номерок ничего себе - в подвале, не очень грязненький, простыни меняют только до приезда и после отъезда клиентов. Хотя нет, когда указали на такой «недочет», тут же сменили всю постель. Как же девушка радовалась, когда почувствовала свежий запах, пусть не привычный аромат снежных альпийских лугов, но зато без страшной вони, которая изводила ее с вечера. Размер номера был крохотный, стенки тонкие, поэтому было прекрасно слышно, как соседи – молодая пара из Восточной Европы, всю ночь гарцевала на кровати.
   Горячая обжигающая вода стекала по телу, расслабляла. Но живот все еще сводило. Спазмы дошли до горла. Елена еле успела откинуть крышку унитаза.
   «О, Ихтиандр! Хвала тебе, мой принц!» - рассмеялась в душе Снежина. – «Хоть пузик отпустило. Сколько мне еще так? Десять дней! Нет, это выше моих сил. И что я могу сделать? Я тут как рабыня! Ни денег, ни друзей!»
- Пошли в Айя-Софию? Я там никогда не была. – Женщина, завернувшись в огромное махровое полотенце, выползла из ванной и направилась к шкафу за одеждой.
- А, может, после завтрака в номер вернемся? – робко заговорил мужчина.
- Нет, я сюда приехала не в номере сидеть. Хочу музеи.
   Увидев бешенный взгляд Елены, мужчина засобирался.
- Пойдем, ладно. Заодно попьем гранатовый сок. Тебе же понравился? – Он с надеждой посмотрел на Лену.
   От гостиницы до Софии было метров двести, не больше. Но погода была настолько мерзопакостной, что еще больше нагнала тоски и грустных мыслей в тяжелую Еленину голову. Моросил холодный дождь, дул сильный ветер, порывами срывая последнюю ноябрьскую листву. Большие собаки, которых было немерено по всему Старому городу, жались ближе к заборам, забегали в подъезды или прятались под арочными навесами при входе в мечети. Даже голуби куда-то подевались, а чайки и альбатросы раздумали летать над бушующей водой Мраморного моря, которое сменило цвет зеленоватой бирюзы с белесыми разводами на мрачный черный.
   В море почти не было лодок. Желающих поплавать в такое ненастье не находилось. Лишь рыбаки, которые все же нашли в себе смелость выйти в море на своих утлых суденышках, изредка маячили в разрывном тумане. Им-то надо семьи кормить, а рестораны, понатыканные по ленте всего побережья, исправно платили за улов, да и хорошо платили – ведь дураки - туристы, ничего не смыслящие в ценах и в морепродуктах, готовы были выложить любую сумму, лишь бы ублажить желание сопровождающих их дам.
   Кого только тут не было. И россияне, и украинцы, и прибалты, много немцев и других западноевропейцев. Елена же запомнила случай, связанный с большой русской компаний, с которой пришлось не раз столкнуться.
   По-видимому, две семьи отдыхали вместе, так как постоянно бродили общей компанией, а как-то забрели в один из приморских ресторанов, где как раз в это время обедали Снежина и ее спутник. Общество отдыхающих было шумно и весело, видимо, уже пришло в состоянии близкого знакомства с Бахусом. Начались расспросы и рассказы, на что и обращать внимания не стоило. Но до ушей Лены донеся следующий рассказ. Дедушка рассказывал о своем внуке.
- Эх, сорванец! Уже подрос, а помню, мальцом такое отмочил! – потирая руки, начал дед.
- Что такое мог сделать такой хороший мальчик? – изобразила удивление одна из пышных искусственных блондинок  в цветастом одеянии и с сильно размалеванным лицом.
- Ой, не скажи. Я всегда запираю комнату, где храню свою коллекцию холодного оружия. Но как-то раз возвращаемся с женой из театра и слышим страшные крики, доносящиеся из квартиры. Мы, конечно, как можем, быстрее отпираем дверь и вваливаемся внутрь. Бежим на голос. Смотрю – дверь в «оружейную палату» распахнута. Сердце аж умерло, точно, думаю, пацан что-то с собой сделал. Да еще вопли этой нашей дуры – домработницы. Влетаю, и что я вижу: связанная домработница сидит на стуле, а наш малой бегает вокруг нее с шашкой наголо и орет: убью предателя, убью! Ну, разоружили пацана, бедную женщину освободили, денег ей дал…
- А квартиру-то проветрили, дыму-то сколько было небось? - закачала головой одна из дам. – Шашка дыму-то, наверное, напустила.
- Да нет, - перебил ее супруг. – Она бутафорская была, - с выражением превосходства на самодовольном лице, пояснил мужчина.
   Этот смешной случай как нельзя кстати всплыл в голове в это жуткое утро. Белый пуховик не очень грел тело, капюшон, который был забыт дома, пришелся бы как раз кстати, но, увы,  в наличии имелись лишь отмороженные пальцы и обезумевшие от холода кости черепа. Особенно болело за ушами, будто трепанацию делают без анестезии.
     Улыбка, которая осветила хмурое лицо Снежиной, отвечая ее мыслям, спутником женщины была воспринята, как демонстрация ее необычайного удовлетворения положением вещей на тот момент. Как же слеп бывает человек в своем безрассудном желании видеть все так, а не иначе, воспринимать определенно события, потому как так хочется.
   В Софию выстроилась огромная очередь, и это несмотря на непогоду. Но Лена готова была на все, лишь бы не возвращаться в номер. Экскурсия по музею ничего не дала. Разве что колонны, держащие свод, казались воздушными, парящими. Словно кружевные облака, вытянутые в стройные ряды искусной рукой зодчих, они мягкими ладонями несли на себе обветшалый свод былого византийского величия. Обгрызлые фрески, некогда украшавшие стены огромного дворца, униженно смотрели на глазеющих туристов, будто на самом деле понимающих что-то в истории и культуре прошедших испытания строений.
   Ангелы, утратившие крылья и лица, соседствовали с огромными черными тарелками, где золотом выведены строки из Корана.  Лишь эти буквы свежи, обновлены, довлеют и давят.
   Уже было темно, когда пара вернулась в номер. «Почти восемь», - обреченно подумала Снежина, глянув на часы.
- Я в ванную, - кивнула она. – А ты пока фильм включи, хорошо?.. Слышишь, Сем?
- Да, да… - забубнил мужчина. – Я сделаю.
   Снежина почувствовала, как его руки поползли по ней, комок отвращения перекрыл горло. Она быстро высвободилась и кинулась в ванную. Константинопольский Ихтиандр был вновь накормлен. Но предстоял еще целый вечер плотских страстей в исполнении самца, от которого так хотелось спрятаться, забиться в самый дальний и скрытый угол, умереть.

- Елена, ну что ж вы так? – сопереживал Снежиной Архангельский. Находясь с ней в одном видении в роли зрителя, он ощущал на своем теле омерзительные прикосновения потных рук, гадливые похотливые глазки смотрели ему в глаза, постоянно мокрые губы касались его рта…
- Сдох бы ты где-нибудь, а?! – вырвалось у Романа. – Бедная, что же она пережила!
   Но надо было выводить женщину из сна. На этот раз сеанс слишком затянулся, но доктор тянул для того, чтобы дать закончить пациентке свое повествование. Нельзя было с ней говорить о происшедшем, пока она сама все заново не переживет и не переоценит внутри себя.
   Ее сущность невинного и чистого человека поражала Архангельского. Нет, она не была монашкой и совершила немало ошибок – все мы грешные. Но умудриться остаться такой же чистой, каким является дитя на свет – это безалаберность природы, сотворившей страшное с душой женщины и выбросившей душу на растерзание миру. Непосредственность Снежиной умиляла, открытые лучистые и честные глаза нуждались в покровительстве и тепле. Чувствовалось, что девушку недолюбили. Да и ее сны рассказали многое о глубоко сидящем внутри нее горе, тоске и поиске родного дома.
   Снаружи для всех она была веселой и грустной, деятельной и пассивной, доброй и злой, молчаливой и болтушкой, умной и не очень  – разной, но отчаянная депрессия гнула ее, предлагала различные способы избавления от подобного состояния. Слезы сменялись сухим отчаянием, иногда апатией. В душе делалось пусто, в голове – полный разнос. Ногти отказывались расти, так как все равно в очередном нервном срыве они были бы изничтожены под ничто.
   Гению Архангельского хотелось ей помочь, спасти, украсть у этого мира и спрятать от всех это необыкновенное существо, хранить ее покой и дарить ей все тепло , которое она заслуживает. Поначалу он гнал от себя эти мысли. Ведь уже было раз, когда он женщину из видения выбрал себе в любовницы. Но сейчас он понимал, что находится в трезвом уме и осознает, различает сны от реальности.
   Раньше каждый день Роман принимал нахмурено и без особого энтузиазма. Даже в период, казалось, особой влюбленности в Кристину ему было противно встречать рассвет, будто каждый раз восходящие потоки светлого на горизонте заранее говорили о своей недолговечности и страхах, что когда-нибудь они не возникнут там, на своем прежнем месте, а ночь, пугающая и холодная, может покрыть собой всю Землю, обезличить все то, что природа веками создавала упорным трудом.
   Реальность для Архангельского по мере старения и приобретения опыта окутывалась все более вязкой и непроглядной дымкой безысходности, бренности и преходящих ужаса и счастья. Но в период познания Елены доктор научился внимать красоте и самобытности каждого листочка, каждой травинки. Будь то ненастье или солнечная погода – ничто больше не раздражало.
   Иногда Роману хотелось остановить процесс, чтобы не заставлять женщину заново переживать весь тот давящий трепет, который привел ее в стены больницы. Ее сердце словно новорожденный детеныш лани дрожало, билось в ладонях исцеляющего сна, который неподъемным грузом становился для нестабильной психики Архангельского, которая еще не оправилась после издевательств, проделанных Маршалл.
- Ты же хотела лишь простого счастья, хоть чуть, - прошептал Роман, нежно касаясь кисти Лены.

   Прошла неделя из пятнадцати дней, отведенных на путешествие в древний город христианства. Новое утро встречало Елену все теми же похотливыми глазками и отвислым телом, расположившимся рядом. Чувство бессилия все больше подчиняло себе женщину, проникая в ее сознание дьявольскими помыслами и расчетами. Правда Снежина не отдавала себе отчета во всем том, что творилось в кипевшей от горя голове. А рядом не было никого, кто бы мог успокоить, направить, вызволить ее из этого ужасного плена обстоятельств.
   Интернет и связь с другом не спасали. Сказать, чтобы приезжал? Но как? Неудобно как-то. Написать же напрямую не имелось возможности. Семен постоянно торчал за спиной, когда она брала ноутбук в руки. О звонках вообще речь не шла, да и денег у нее на дорогущий роуминг не было. У Елены их вообще не было, денег этих.
   Кавардак в голове разбудил Снежину раньше будильника. Ах, да! Будильник! Поездка подразумевала отдых, а тут надо было как на работу, чтобы не пропустить, не дай Бог, завтрак, затем обязательная процедура интима, потом поход в холодный город (хотя эта часть девушку устраивала, лишь бы не слушать сопение  престарелой туши), обед где-нибудь в кафешке, возвращение в гостиницу с интимом, ужин, опять интим, тревожный сон.
   Елена умудрялась себя спасать постоянным нахождением в душе по любому поводу. Вот и сегодня с утра она влезла в ванную, заперлась и полчаса не выходила оттуда, стараясь оттянуть время, чтобы избавиться от очередной прописанной процедуры.
- Ну, что ж ты так долго?  - Семен положил свою мягкую руку на ее колено, которое предательски вылезло из-под полотенца. – Теперь придется сразу бежать завтракать.
- Ничего, - презрительно поглядывая на мужчину, сказала Снежина. – Переживешь. Лучше в город пойдем по музеям. А лучше на Гранд - базар. Раньше там было красиво, интересно.
- Ну,  как хочешь, родная. – Мужчина поднялся с кровати и пошел в ванную.
   Моросил неперестающий дождь. Ветер резкими порывами набивал песок в глаза и рот, так что скрипело под зубами. Курточка не спасала от непогоды, да и непокрытая голова мерзла так, что косточка за ушами болела , будто ее выламывают, чтобы продлить мучения.
- Может, зайдем куда? Холодно очень, и голова мокрая у меня, застыла. – Снежина дергала Семена за рукав. Со стороны могло показаться, что маленький капризный ребенок выпрашивает что-то у отца и, не получая желаемого, вот-вот разойдется. – У меня и ноги устали. Я кушать хочу.
- Потерпи, Леночка, вот через мост перейдем, там рыбаки, интересно же.
«Боже, мне эти рыбаки, как сучке лифчик! Я вся продрогла! Как же я тебя ненавижу!» - вертелось в голове Снежиной.
- У меня, вот, зонтик есть, - проворчал с улыбкой Семен, держа купол предмета строго над своей головой, а капли дождя, становившиеся все настойчивей, продолжали бить женщину по голове и затекать за шиворот.
- Да, но ведь ты прикрываешь только себя, - попробовала надавить Лена.
- А ты мне говори, как только зонтик отодвигается в сторону.
«Идиот!» - Мысль больно резанула по мозгам. А сырость уже подобралась до самых мелких косточек. Мост не заканчивался, казалось, что он растягивается невидимой рукой злого волшебника, а рыбаки мерзло скалились, показывая всем своим видом, что им, наконец, есть чем повеселить свои мозги в это унылое утро или день – трудно разобрать, когда все твое существо готово взорваться.
   Наконец! Кафе! Затем трамвай и номер! Боже! Опять номер! Но хоть не холодно. Елена залезла в ванную.
- Ну, что с тобой?! Вечно ты  в ванной сидишь! Холодно ведь, замерзла, не вспотела же! – Стук в дверь был последней каплей.
- Послушай, я сюда как раз греться зашла! Отстань, наконец, к чертовой матери! – рявкнула в ответ Снежина.
   Через полчаса Лена вылезла вся раскрасневшаяся, горячая и необычайно красивая. Семен не мог оторвать от нее глаз. Что-то появилось в ее глазах, нечто злое, коварное, но очаровывающее, околдовывающее, затмевающее разум, манящее. Девушка подошла к мужчине:
- Ты меня хочешь?
- О! Еленушка хочет!.. Глазки так и светятся! – облизывая свои пошлые губы, задыхаясь, пролепетал Семен.
- Да, очень хочу… очень-очень! – Елена стала медленно разматывать огромное полотенце. – Я так хочу это с тобой сделать! Ты даже сам не представляешь!
   Мужчина удивленно, но со счастливым выражением лица и открытым ртом, откуда периодически показывался кончик языка и проходился по тонким губам, пялился на женщину. Рука потянулась вперед к ее нежной коже и полезла снизу под полотенце. Махровая тряпка упала на пол, раскрыв красивое подтянутое тело. Мужчина завороженно глазел на него, не подозревая, что его ждет расплата за весь тот ад, который пришлось пережить юной обладательнице утонченной красоты.
   Елена замахнулась, в ее маленькой руке блеснул нож…

- Ну, все… все, успокойтесь. - Архангельский вывел из сна Снежину, перевозбужденное состояние которой грозилось вызвать коллапс. Кислорода уже не хватало. Гипоксия мозга могла привести к необратимым реакциям, чего надо было избежать любыми способами.
   Женщина потихонечку приходила в себя. Впервые после долго периода забытья, она вспомнила, что с ней приключилось не так давно, но ощутила все и пронесла через свое сердце не так остро, как это было непосредственно в те дни до и после совершенного ею убийства. Елена, еще слабо соображая, смотрела в глаза Роману и пыталась что-то сказать.
- Не надо сейчас говорить. Вы сегодня и так постарались. Завтра продолжим. А скоро сможем вернуть вас в строй. Выйдете отсюда и заживете новой жизнью счастливого человека. – Архангельский гладил руку Лены и обожающим взглядом обнимал ее фигуру, стараясь невесомостью взора согреть, успокоить и защитить хрупкую девушку.
   Снежина медленно поднялась и направилась к двери.
- Я вам очень благодарна. Вы помогли мне найти дорогу к действительности, которую я никогда бы не обрела без вас. Но вы не думали, что иногда стоит оставить забытое забытым? Не стоит теребить больное, тормошить прошлое. Из-за вас  я теперь никогда не отмоюсь, чувства омерзения, гадливости и грязи никогда не оставят меня в покое.
   Роман обомлел. Еще с час он не выходил из кабинета, находясь в некоторой прострации от услышанного. Ни мыслей, ни определенных действий не было. Напала апатия, и нежелание делать приковало тело врача к рабочему креслу настолько крепко, насколько гравитация способна вдавить скелет в сравнительно мягкую поверхность без ущерба для здоровья оболочки и самих костей.
                16
   Что он творит? Эта мысль впервые посетила голову молодого гения. Он никогда не задумывался о последствиях такого рода. А нужно ли все это людям, которых, как  ему казалось, он старается спасти? Снежина преподала ему урок. Надо ли продолжать с Гориславским? Бывают тайны и страшнее и больнее. Многие переносят все стойко, но подобные Елене и Валерию люди страдают от малейшего стресса и сдвига от привычного хода их обыденности.
   Валерий особенно волновал доктора. На вид сильный, выносливый и довольно крепкий психически человек. Если Елена так среагировала, казалось, на незначительное колебание и возврат к ненужным воспоминаниям, с которыми ей совсем не хотелось жить, от которых она так тщательно закрывалась, то что может произойти с Гориславским?
   Интересант по природе, человек, готовый преодолеть все, чтобы изведать самое непознаваемое, тем более, что для него достижимое, Архангельский решил не останавливаться -  закончить эксперимент с Валерой. В какой-то мере Александр мог помочь ему в достижении этой цели, а также стать этаким громоотводом и абсорбентом очищаемой информации, взяв весь груз преодоления психологической тяжести на себя. Роман не сомневался, что Саша согласится на такой эксперимент. Тем более, что его память будет потом очищена от чужих воспоминаний.
   Сашу он не видел пару дней. После нескольких процедур тот отдыхал у себя в палате. В принципе, Роман почти закончил его лечение. Надстройку он отказался делать по нескольким причинам, одна из которых говорила в пользу Александра – тот был довольно силен психически, не закрывался от проблем и пережитого, а посему нуждался лишь в упорядочивании хаоса переживаний в голове, успокоении совести и просто в том, чтобы его выслушали.
   Направив свои стопы в сторону клиники, где работал Архангельский, Александр даже не думал, что получит более глубокое лечение, чем обычная промывка мозгов у психолога. Единственное – ему казалось, что все так восхищаются доктором из-за его слишком профессионального способа врачевания. Поэтому, столкнувшись с действенностью способов и пройдя все необходимые этапы оздоровления головы и души, он был готов оказать любую услугу спасшему его врачу. Да и дело-то у них впереди было общее.
   Валерий и Александр были подключены к одному персонажу, которого создал мозг Гориславского. Роман же подключился для контроля происходящего в этом сновидении – нельзя было допустить полное слияние, которое в реальности могло привести к отождествлению двух разных людей друг с другом до возникновения симптома ментальных сиамских близнецов. Хотя роль полицейского-регулировщика не очень нравилась Архангельскому. Тем более, что ему надо было контролировать еще и сам процесс видения и его влияния на мозг и восприятие, как остро необходимого или второстепенного, некогда пережитого альтер эго пациента.

   Пожар распространялся быстро, очень быстро. Детский дом уже полностью горел, дым проник во все комнаты, - слишком поздно сообщили о пожаре. Почему и как это случилось – выяснять будут специалисты, главное – спасти детей. Но как? Взрослых вытаскивать легко, а детки! Они всего боятся, прячутся в самых неожиданных местах. Где их искать, кто скажет, когда счет идет на минуты?
   Валерию казалось, что он слышит крики из всех охваченных адским пламенем комнат сразу. На первом этаже уже никого не было – детвора выбежала сама, а кто не успел или спрятался от страха, был выведен пожарниками. Второй этаж дался труднее. Но третий! Кто распорядился, какой идиот, расселить там самых маленьких?! На что способен трехлетний малыш в экстренной ситуации? Как себя вести с ними, где искать?
   Если бы не маска, Валерий уже почувствовал бы запах жженой человеческой плоти. Давно  понял бы, что спасать на третьем практически некого. Но Гориславский шел вперед, не обращая внимания на огненную бурю, хлеставшую по стенам и выбивающую взрывным ударом окна. Его нога задела небольшой бугорок на полу. Мужчина нагнулся…
- Господи, Боже мой!  - Ужас и страдание исказили взмокшее лицо пожарного. Перед ним лежал полуобгорелый труп мальчика, который в маленькой ручке крепко сжимал игрушку - машинку такую же, какую он недавно подарил сыну. Ладошку огонь не тронул… и лицо… Огромные серые глаза смотрели на Валерия с горьким упреком, а полуоткрытые губы, казалось, говорили:
- Дядя, ну почему ты опоздал?
   «Боже, ему же еще жить и жить! Что за животное сотворило такое с детским пристанищем?! Эти малютки не виноваты в том, что появились на свет. Малыш! Прости меня!» - Слезы катились по закопченным щекам мужчины. Он не чувствовал нарастающего жара, костюм не мог больше сдерживать истребляющую силу стихии.
- Дядя, дядечка! – Голос доносился будто сквозь стену. Гориславский вздрогнул, подумал, что ему чудится, но потом заметил кудрявую головку у одной из дверей слева по коридору. Между малышкой и пожарным было метров пять, а проход загораживала огромная горящая балка.
   Как девочке удалось выжить в таких условиях, когда кожа на глазах покрывалась волдырями, а горячий дым обжигал легкие, не понятно. Но дать ей погибнуть после пережитого Валерий не мог. Он стал пробираться через горящие завалы к малышке.
- Как тебя зовут?.. Хотя нет, не говори, закрой рот и нос чем-нибудь…
- Чем, дядечка? – закашлялась девочка.
- Платьицем. - Мужчина был уже рядом. Он накинул на ребенка нечто, что когда-то было одеялом, и взял на руки. Голос из рации заставил мужчину остановиться на полпути к окну комнаты, из которой появилась девочка, там не было огня.
- Валерка, вали оттуда, сейчас рванет! Тут, оказывается, баллоны с кислородом, черт бы их побрал, в подвале! А потушить мы не можем!
   Взрыв заглушил голос сослуживца. Последнее, что запомнил Гориславский – дикий крик малышки, которую ударом вырвало из рук пожарного и отшвырнуло куда-то в огонь…
   В больнице Гориславский провел месяц. Шрамов почти не осталось. Правда, на спине красовался бордовый рубец. Но медики обещали, что и он вскорости перестанет так сильно выделяться.
   Из больницы Валеру встречали сослуживцы и жена с сынишкой. Хлопали по плечу, травили анекдоты и прочили долгую жизнь, мол, смерть тебя не любит, ведь после такого не выживают. А перед глазами Гориславского стояла кудрявая головка погибшей девочки, ее глаза отдавали болью в груди.
   С той самой ночи, как он после больничной койки вернулся в свой родной дом, малышка стала являться к нему во сне. Она тянула к нему пухленькие ручки и звала: «Дядя, дядечка!», затем туман окутывал ее маленькую фигурку и растворял в себе, постепенно густея, чернея и, под конец, превращаясь в огненный шар, который напирал на Гориславского, отчего ему становилось трудно дышать.
   Взмокший изможденный очередным видением Валерий кидался в ванную, открывал холодный душ и долго стоял там, не чувствуя ни холода, ни времени, стараясь заглушить голоса в своей голове. Детские голоса еще в больнице принялись досаждать,  рассказывая, как он мог  что-то сделать, но не сумел, не спешил, не старался.
   Дошло до того, что как-то за ужином заметив в руках сына спички, Гориславский вскочил, кинулся к ребенку, выхватил коробок и отбросил в сторону, а затем накричал на мальчика, обвиняя его в том, что из-за таких безалаберных недоростков погибают хорошие дети.
- Валер, что с тобой? – Супруга пожарника не знала, что с ним происходит. Врачи предупреждали, что у мужа может сработать посттравматический синдром. Но как он выглядит и в чем может проявиться, никто не знал.
   С неделю после последнего нервного срыва Гориславский ходил хмурый и немногословный. А потом просто слег, не ел, не пил, говорить же перестал вовсе. Лишь ночами из его груди в полубреду вырывался какой-то странный шепот. Единственное, что смогла разобрать его жена, было слово «простите».

   Архангельский был в ужасе от того, что удалось ему увидеть и пережить посредством соединения с сознанием пациента. Такой горький опыт  нельзя было передавать другому человеку, даже если тот заслуживал самой страшной участи. Поэтому доктор даже не пытался во время эксперимента перераспределить эмоциональную часть на Александра. Для начала он решил просто спросить, согласен ли будет тот пройти через такое. Единственное, что Роману удалось сделать, так это ослабить ресурс восприятия событий в эмоциональном факторе Гориславского. Возвращаться вновь к искусственным иллюзорным видениям не имело смысла. Ведь даже там он постоянно метался, пытался кого-то спасти.
- Вот откуда появился олененок, - пробормотал врач. – Вот отчего такие самоистязающие стихи. Что ж мне с тобой делать, молодой человек?
   В этот момент пришел в себя Саша. То, что тот предложил, не успев открыть глаза, ошеломило и одновременно обрадовало Архангельского.
- Слушай, партнер, - потирая глаза, прохрипел полушепотом юноша. – Я это на себе тащить не хочу. Хватит того, что я насмотрелся в качестве стороннего наблюдателя. Но у меня есть предложение. Мы хотели отомстить нашим недругам. Так вот тебе и способ это сделать. Притащим их сюда и перебьем воспоминания из пострадавшей головы хорошего человека в эти подлые змеиные головки.
   Роман не верил своим ушам. Как могло случиться, что человек на поверку оказывается столь жесток? С другой стороны доктору это понравилось, и он не мог запретить себе думать о подобной мести и разрабатывать способ ее осуществления.
- Я могу вам помочь, - развел руками Александр, не понимая, почему так долго молчит этот гений медицины.
- Вы правы, можно над этим подумать. Но я не тот человек, который способен на подобное. Хотя… эти скоты заслуживают даже худшего отношения. А мы, по крайней мере, оставим их живыми и здоровыми… физически. – Тут Роман улыбнулся, ему действительно начинала нравиться эта затея с передачей эмоциональных воспоминаний.
                17
   После того, как Маршалл не была принята братом Александра в его огромном особняке, женщина вознамерилась отравить существование и этому юному созданию, которое только-только не без помощи старшего брата стало приподниматься в обществе, приобрело довольно таки прочную репутацию отличного мастерового, который может и свою картину смалевать и известного художника изобразить.
   Поначалу к новоиспеченному дарованию бегали теневые заказчики, которые и денег бешенных предлагали и гор золотых обещали. Но у парня хватило ума, не дать себя обольстить и продолжить восхождение на Олимп признания пусть медленно, но с чистой совестью и большими надеждами.
   Незапятнанная репутация молодого художника малость мешала осуществлению планов Нелли Маршалл, но ведь у него  был непутевый старший брат. Но и тут госпожа ничего не смогла поделать. Как же ей поднатужиться и подставить Александра, да так, чтобы своих ножек не замочить? Не изловчишься никак. Но был еще один выход. А выход был таков: сыграть на братской любви Саши к брату.
   Младшенький не мешал Нелли, и последнюю обиду на откровенную грубость и хамство она не стала развивать до громадных масштабов, как имела обыкновение делать. А вот убрать старшего руками родного человека – это она могла устроить. Женщина заранее смаковала каждый момент падения и унижения Александра, который ничего не сможет поделать для собственной защиты из-за того, что в ее руках будет такой отличный заложник.
   Маршалл преспокойно оправилась спать, убаюкиваемая приятными мыслями о мести. Стоны мужа ей уже не столь досаждали, она даже заглянула к нему в комнату, поцеловала в лоб и приторно сладким голосом пожелала спокойной ночи.
   Громкая трель стационарного телефона разбудила Нелли Георгиевну. Недовольно бормоча себе под нос, женщина взяла трубку.
- Алло! Нелли Георгиевна? – спросил Саша спокойным голосом. – Вы меня слышите? Алло…
   Справившись с удивлением, Маршалл осторожно  спросила:
- Ты что-то хотел?
- Ой, слава Богу! Вы ответили. А я-то боялся, что вы на меня в обиде и не станете со мной говорить.
- Да что ты, Саша, с кем не бывает, - облегченно выдохнув, закудахтала обрадованно Нелли. – Ты б заходил в гости что ли…
- Да нет, Нелли Георгиевна. Это я хочу вас пригласить. Я знаю, что мой сорванец вас встретил, мягко сказать, неподобающе. Так мы хотим исправить ошибку. Не будете ли вы так добры заглянуть к нам на огонек, например, завтра?
   Маршалл растерялась. Женщина она была неглупая, и подозрения принялись щекотать сильно потрепанные за последнее время нервы. Мнения об Александре она была не слишком высокого, поэтому отказываться ей не хотелось, может, и правда мальчик подумал и решил, что не стоит ссориться со столь влиятельной хозяйкой.
- Да, конечно. Я подъеду ближе к вечеру. Часам к семи. Устроит?
- Ох, как я боялся, что вы откажетесь, - Елейный голос Саши так и ласкал слух женщины. – Ждем вас к семи.
   После разговора с бывшим любовником и исполнителем всех ее приказов Маршалл почувствовала тревогу. А не ждет ли ее там сюрприз, нежеланный и опасный? Может, стоит подготовиться на всякий случай? Она прошла к себе в спальню, подошла к трюмо и глянула на свое отражение:
- Да, мать, сдала ты, сильно сдала. А какова была! – Сокрушенно покачав головой, Нелли отвлекла свои глаза на небольшую выемку сбоку зеркала. Ухоженные пальцы коснулись невидной кнопки, и маленький ящичек с тихим щелчком выделился наружу. Маршалл аккуратно вытащила из него махонький пистолет.
- Мой крошечный надежный друг. – Она поднесла опасную игрушку к губам и прильнула ими к холодной стали.

- Все, кажется, клюнула, - Саша отключил телефон и весело посмотрел на Романа.
- А вы великолепный актер. Узнаю вас с незнакомой мне стороны и диву даюсь. Тогда как удивления быть не должно, так как я вас изучил вдоль и поперек. Ваша голова мне более знакома, чем вам самому.
- Все может быть и так, средневековый вы наш. Да только вот способности вы изучить не можете. Эта сторона подчиняется только самому владельцу той самой головы, - засмеялся Александр.
- Ладно, а как же ваш брат? С ним что делать? Согласится ли он на такую авантюру. Тем более, что вы сами сказали, он благовоспитанный законопослушный молодой человек.
- Ах да! Все эти недостатки в нем присутствуют. Но есть еще и одно достоинство. Илья ненавидит Нелли Георгиевну с детства. Она как-то решила наказать его за малую провинность: мальчик случайно сломал ее любимую вазу. Так она с полчаса играла зажженной сигаретой у него на спине. Как ты думаешь, друг мой, согласится ли он на наше предложение?
   Александр и Роман отправились за город к Илье. Надо было его не только предупредить о готовящемся, но и настоять на том, чтобы он не вмешивался в происходящее. Нельзя было втягивать мальчика во взрослые игры. Да и незачем. Ему еще карьеру делать.
   Серый день с утра дымил облаками. Птиц не было слышно. Лишь изредка какая ворона или сорока молча пролетали в поисках хлебных крошек, которые частенько люди высыпали в кормушки на балконах. Из этих кормушек кормились и воробьи. Порой, ласточки и в тепло тоже просились на обед.
   Начало весны, но больше похоже на осень - холодную, мрачную, сырую. Мерзлый дождь перестал только к полудню. Но злющий колючий ветер испортил всю прелесть теплого солнца, которое, наконец, часам к двенадцати, а может, и чуть позже, пробилось сквозь серые облака.
   Термометры по городу показывали от семи до десяти градусов по Цельсию, но никто этого не чувствовал. Спешащие люди кутались в шарфы и шали, натягивали шапки и капюшоны так, что лиц не было видно, только глаза, слезящиеся от рвущегося холодного воздуха.
   К вечеру ветер было затих. Облака вконец разлетелись и открыли сине-черное небо, усыпанное яркими звездами, сияющие белым светом. Но радость была недолгой. Потоки промозглого холода вновь завели свою пляску.
   Под вой ветра в проводах и собак в голодеревых садах машина Александра вкатила во двор большого дома. Звонить и колотить в дверь смысла не было. В это время юный творец прекрасного спал. Поэтому мужчины не стали томиться на крыльце, а открыв дубликатом дверь, вломились в уютную прихожую непрошенными гостями, чем напугали маленькую собачку с котенком, которые мирно лежали в обнимку на коврике у камина.
- Смотрите, Рома, мой брат даже не вздрогнул, - усмехнулся Саша, тыча куда-то в сторону камина, где стояло большое мягкое кресло. – Этот шалопай оставляет все свои силы в мастерской и засыпает там, где найдет удобное положение своей пятой точке. Единственное его развлечение – это друзья, которые редко, но умудряются, за что им моя личная благодарность, вытащить его на вечеринку, либо сварганить нечто похожее на дискотеку тут же, не отходя от места рукотворчества моего братика.
- Ну, а вам-то что?  Ваш брат нашел себя и счастлив этим. А вот вам – измаявшаяся душа, придется подлатать свою голову, чтобы продолжить убивать теперь других, тех, кого вы считаете врагами или просто плохими. Кстати, вы читали Гессе?
- Да, читал. Я не настолько туп и необразован, как вы можете себе представить, - ухмыльнулся Александр.
- И что вы вынесли оттуда?
- А то, что все это сплошное словоблудие. Что он там пыжился и пытался филососфствовать? Только окончательно измочалил все то, что было выдумано и обдуманно до него за много тысяч лет и много тысяч раз после начала. Что за странная попытка переложить философские умозаключения на банальную биографию. Это я про «Игру в бисер». Гадом буду, но того же Фейербаха интереснее читать.  Ведь у него позиция правильная. Он не пытается преподнести нечто под соусом «а ля придумал и заключил я сам». Человек прямым текстом пишет: тот-то и тот-то сказал так-то и так-то, а вот я думаю, что верно скорее то, чем это, а посему прав, по моему мнению тот, а не этот. Гадом буду, готов заново перечитывать Аристотеля, который совсем мне не близок, даже Платона. Не люблю вычурности и претензий на гениальность. Наворотить столько всего, пересписать прочитанное за годы жизни своими словами, но какими! Ругаться терминами, послушай, будто матом кроет. Не спорю, герр Гессе - очень образованный и умный человек. Но вот преподносить свое мнение таким образом не стоит. У мужичка был явно комплекс из-за времени , в котором ему довелось жить. Напридумывал несуществующие мирки в мирках. Таких сказочников у нас много. Да, черт возьми, тот же Андерсен, братья Гримм. Так они не строили из себя зазнаек, которые упиваются своей жертвенностью, выставляя напоказ чувства, в которых на самом-то деле нет ни любви, ни сопереживания. Такие люди застряли где-то между небом и землей и не знают, что с этим делать.
   Архангельский внимательно выслушал монолог своего полудруга – полупациента и покачал головой.
- Спорить я с вами не буду. Когда-нибудь к вам придет понимание. Но у вас так засорена голова всеми несчастьями, что свалились на вас по вашей собственной вине, что, конечно же, вы способны воспринимать только так.
- Д;бро, д;бро. Я думал сейчас пойдет расчихвост, - засмеялся Саша.
   В процессе разглагольствования мужчины разделись, помыли руки и добрались до богатого стола, накрытого любезной хозяюшкой,  женщиной средних лет, которую Саша подобрал на улице полуголодную с маленьким сыном на руках, и принялись усердно жевать.  После ужина разбрелись по своим комнатам. Дело ждало до утра. Будить Илью не хотелось, да и самим охота была быстрее достичь подушек и мягких и нежных простыней.
   
   Нелли Георгиевна открыла створки шкафа – захотелось приодеться  -  раз уж так хорошо все складывалось, стоило и наряд соответствующий подобрать. Но вместо платьев увидела гору изрезанного материала, сваленного посреди шкафа, а поверх кучи – записка. Дрожащая рука потянулась к листку бумаги. Раздался хлопок, и грузное тело Маршалл повалилось на мягкую матерчатую свалку. Липкое пятно черно-рыжим потекло по ткани.
- Ну, теперь ты никого мучить не будешь, - Илья обтер пистолет снаружи, не забыл прочистить внутри, затем положил его рядом с телом. Записка, которая скатилась с горы истерзанной одежды, мило улыбалась парню:
   «Я – самая подлая тварь на этой планете, и то, что со мной приключилось, лишь малое, чего на самом деле я заслуживала».
- Да-да, ты и впрямь заслуживала большего. Но так ты будешь все же более приятна в общении.
   Илья взглянул на часы и заторопился. Его ночные гости не должны были догадаться о его походе в город: для всех он проспал всю ночь в родном доме в собственной кровати.
    Что же сподвигло молодого человека совершить страшное преступление? Желание спасти брата? Скорее всего разбалованному юноше не захотелось потерять комфорта, к которому он так привык за последние годы жизни в столичном пригороде. Своим художеством юноша, конечно, зарабатывал, но еще больше его снабжал брат. Снабжал даже не его самого, как-нибудь на себя любимого хватало, а отличные, но приличествующие новоиспеченному гению в художественном мире желания обеспечивались старшим братом без расспросов и отчетов.
     Стоило предположить, что каждый, кто провел бы такое жизненное пособие по тому, как не надо жить, на себе, расстрелял бы не только злобную мегеру, попортившую воздух везде, где успела появиться, но и вообще любого, кто посмел бы даже с маленьким советом сунуться на территорию оборзевшего гадкого утенка, возомнившего себя белым лебедем.
     Илья медленно вышел из квартиры, у лифта ему встретилась старушка - божий одуванчик, которая быстренько благословила прохожего. Уже в подъезде юноша вспомнил, что забыл запереть дверь.
     «Ничего, все равно труп скоро найдут. А пальчиков я своих не оставил. Взлома не было. Подумаешь, забыла запереть, или сама и впустила», - успокоил себя Илья.
     Возвращаться далековато, поэтому машину гнал до бессовестности стремительно. В голове было холодно и как-то непривычно. Чувства, по-видимому, тоже убежали далеко. Его шатало, уводило в сторону  взгляд и руки, которые слабо висели на руле. Неожиданно прямо перед машиной на дороге всплыл образ рухнувшего от выстрела тела.  Резкий выброс рук, отнятых от руля, ошибка, и вместо тормоза – газ, а дальше ничего – пустота. Последнее, что промелькнуло: «А как же Саня? Не добрался…опоздал».

- Ты не знаешь, чего это Илюши нет столько времени? – забеспокоился Александр. Домработница как-то странно взглянула на старшего брата и пожала плечами.
- Что значит этот ваш жест? – недовольно рыкнул Саша.
- Женщина имела ввиду, что это частое состояние для вашего брата. Стиль жизни, образ жизни, - да как хотите. – ответил за служанку Роман, который, сладко потягиваясь, вылез из душа и уже готов был к принятию пищи.
- Все-то вы знаете, доктор, - удивилась женщина и поспешила в кухню.
- Нет, мне это не нравится, - продолжил свои переживания вслух старший брат. – Знаю я о его ночных загулах. Не раз с ним из-за этого скандалили. Но когда я бывал дома, он ни-ни. Разве что на пробежку вышел.
-Кто? Илья?! Да не смешите мои тапочки! – Архангельский широко улыбнулся. – Ну, разве он из тех, кто заботится о своем истинном здоровье? Ему важен комфо-о-орт. У него даже мышечный каркас послабее любого лектора философии будет.
- Тогда с ним точно что-то случилось.
- Ой, не скажи, - улыбнулся Роман, но в голове пронеслось нечто согласное с опасениями брата. Да по рассказам выходило, что младшенький совсем не славился прытью в делах, где нужны личная отвага и рассудительность. – Может, стоит знакомых обзвонить? Если ваш брат и пошел куда, то обязательно в сопровождении хотя бы одного своего дружка-художника. И уж если не окажется такового, тогда начнем искать и беспокоиться.
     Обзвон, естественно, ничего не дал. К полудню раздался неуверенный звонок телефона.
- Не может быть! Как?! Опознать? – Лицо Александра сделалось пунцовым, глаза сначала широко раскрылись, а затем моментально сузились и забегали  в невероятном волнении.
    Положив трубку, Саша опустился в изнеможении в кресло и закрыл лицо руками. Архангельский впервые в жизни увидел, как плачет мужчина - широко, навзрыд, захлебываясь собственными соплями, постанывая в горьком отчаянии, прерывая причитания звериным рыком, от которого заходилось сердце.
    Роман вспомнил, как его порой разрывали и душили рыдания. Но эти мысли заставили пурпуру завладеть умным ликом доктора. Стыдясь своих покрасневших щек, врач стал пятиться в сторону кухни и нечаянно столкнулся с домработницей, которая в это время несла успокоительное для любимого своего мальчика, Саньки. Грохот разлетевшегося стекла разбившегося вдребезги стакана привел в чувство страдающего Александра.
- Надо поехать в морг. Кстати, к вам в больницу. Авария произошла неподалеку, поэтому привезли именно туда.
- Соболезную, - это было все, что сумел выдавить из себя растерявшийся Роман. В самой скрытой части своего существа, он ощутил раздражение – без его ведома, спроса и разрешения было совершено святотатство: некто, кто и порядочным человеком-то не мог считаться, посмел залезть в святая святых анатомии доктора и что-то там этакое наворотить, с чем даже не представлялось возможным справиться.
     Архангельский вызвался сопровождать старшего брата, тем более, что пора было уже на процедуры к Валерию и Елене. Так как визит Маршалл отменился сам по себе, то и оставаться в чужом доме он более не намеревался.
     У морга их встретил Гизбрехт собственной персоной. С чего столько чести – поначалу мужчины не сообразили. Но подошедшие полицейские объяснили, что Илья погиб при странных обстоятельствах. Вроде как ничего не препятствовало свободному движению по трассе. Машин ни на встречной полосе, ни обгонявших не было. Но тормозной путь указывал на то, что парень заметил что-то впереди машины, выскочившее чуть ли не под колеса. Сзади ехала легковушка, водитель которой утверждал, что никого и ничего на дороге не было. Потому и удивил такой резкий удар по газам и выворот руля с дороги на обочину.
                18
    «Приключилась со мной печалька. Маленькая, с мой ноготочек, – это когда время-то пройдет, все становится таким незначительным. Придумалось мне сходить в лес по грибы. В одиночку. Ну, да! Волки-то у нас давно в места глубокие и отдаленные сбежали. Нацепила зипунок, валеночки и пошлепала. Соседи, глядя на меня, сочувственно с огромной укоризной крутили у виска да крестились, будто лешего увидали.
    Дед Иван, наш местный скоморох не по профессии, а по призванию, и тот обозвал меня дурою, махнул в мою сторону несколько безнадежно рукой и засеменил в дом, чтобы там потом молиться за мою грешную пустую голову.
    Так вот, шла я по нашей деревеньке да по центральному нашему гульбищу, гордая такая. Все мне раньше-то говорили – корили, что, дескать, я и сена не могу привезти, грибов насобирать, да супу сварганить. Так-от я и решила этим дурням доказать, какова я красна девица-рукодельница. Только, Боже ты мой, сколько зависти я, видать, вызвала, раз так меня провожали.
    Ну, так то неважно. Шла я, шла. Уже к лесу-то подходила, как метель решила замести меня снегом, уморить холодом. Я ж ей и говорю в гневе: - Ах, ты окаянная! Что ж я тебе сделала, что так со мной поступаешь?! Как же я, не дойдя до лесу, здесь погибну, кто грибочков-то тятеньке принесет? Он лежит-то  голодный да больной. Сил-то у него, гляди, с каждым днем все меньше становится.
     Принялась я плакать. Так мне горько и обидно стало. Что ж судьба меня так тяжко наказывает? И умом обделила, и внешностью, так и помочь толком не могу самому близкому мне человеку. Вдруг, слышу, кажись, со мной кто-то разговаривает: - Вою я не зря, поди, ты сторонкою пройди. Здесь не след тебе вертеться. Чай не прочь сейчас согреться.
     Я ж, конечно, со страху-то и присела. Думаю, все, кранты тебе, девонька. Ан перемерзла аж до голосов в голове, ан и впрямь, люди правы были, что место мое в дурдоме еще с рождения. Села я на корточки, закрыла руками уши, зажмурила очи и жду. А чего жду, сама не ведаю.
     Некоторое время было тихо. Отняла я руки от головы, повертела шеей – вроде никого. Встала и тихонечко двинулась вперед. Только я первый шажочек сделала, опять зазвучало: - Дура, ты дура, милая. Избушка-дом твоя хилая. Отче твой уже при смерти. Так и сгинет старец твой взаперти.
     Тут уж не на шутку я перепугалась. Опять глаза прикрыла, стою. Чувствую, как что-то по плечу ползает, будто ощупывает. Страшнее пуще даже стало, а глянуть боюсь. Потом как-то странно тепло окутало, словно шалью меня укрыли. «Ну, раз так, значит, не убивать меня пришел», - подумала я и подняла тяжелые замерзшие веки, еле разлепила реснички.
    Каково было мое удивление, когда передо мной предстала белая девушка, ни кровинушки, ни тепла в ней. Вся холодная будто баба снежная, но улыбка у ней добрая такая, да глаза ласковые. Стоит, смотрит на меня, кругом метель бушует, вижу, как снег бураном разносится, а вокруг нас тишина да спокойствие. Не поверишь, но мне уютно сделалось рядом с девушкой той, породному вроде как, по-сестрински.
- Ты кто? – спросила я.
- Я послана, чтобы путь указать да в пути согревать, от зверей беречь, да твой сон стеречь.
     Рот мой раскрылся от удивления. Сделала я шаг к молодухе, хотела за руку взять да спасибо сказать. А она отскочила и молвит:
- Ты не тронь меня, душа ясная. Не то станешь льдинкой хрупкою. Тебе жить еще, дева красная, жизнью легкою, горемычною.
     Знала бы я, что это означает, тогда бы возвернулась назад. Но лучше расскажу тебе, что приключилось со мной, непоседой, дальше.
     Так и шли мы к лесу, только как-то странно, в обход. Белая девица впереди, а я плелась сзади, да все оглядывалась, не видит ли кто, что я с подружкой топаю. Это чтобы удостовериться, что я не сумасшедшая. Но, как назло, окрест ни души.
- К лесу я тебя подведу. Тропкой к домику проведу. Отдохнешь там да подкрепишься. На постельке мягкой выспишься.
     Я немного струхнула. Поняла, что девушка собирается покинуть меня. Что ж я делать-то буду? Пути-дороги я не знаю, куда за грибами идти в зимнюю стужу?
- Да ты что, красна девица! Что ж я без тебя делать  буду?
- Как же ты смело из дому вышла бедная одинешенька? – в ответ спросила меня красавица.
- Да вот тятеньке грибочков захотелось. Как же я могла отказать?
     Да вот гляжу, вместо того, чтобы ответить мне, девица-то и исчезла, будто растворилась среди белого снега и приблизившихся деревьев, шутливо покачивавших свои оперенные белым зимним пухом ветви. Ой, понеслося у меня в голове: дума за думой, дума за думой. Что делать – не знаю. Стою, мерзну дико, да все мечтаю, чтобы приключилось со мной нечто вроде как в сказке той, что про двенадцать месяцев.
     Ворочала я свои мозги, что только не проскакало в голове. Единственное, что я точно поняла - стоя на одном месте, я только смерть приближаю. Ноги-то совсем отнялись. Так перемерзли, сдвинуть их да пальчиком пошевелить не можется. Слезы теплые побежали по щекам, льдинками падая вниз на ужасный снег. Ой, как я любила его до того времени. Как я с нашими девушками выходила на игры всякие побаловать себя глупую!
     Думу горькую прервал чей-то голос:
- Девушка, я ты как оказалась тут? Что привело тебя в наши места?
     Смотрю, стоит передо мной дедушка, прямо такой древний, как я сейчас, может даже и постарше будет. Добрый такой, глаза голубые, словно небо, сквозь бороду улыбается. Привечает, рукой к себе подзывает. Да как же  я могу к нему подойти, коли ноги мои совсем в льдинки превратились.
- Дедушка, не могу я к тебе подойти. Ноги не слушаются.
- Это не ноги тебе не подчиняются, а ты больно усердно их сетование на пургу слушаешь. Ведь пока моя помощница с тобой шла, тебе и невдомек было, что идешь ты сама, а вода вокруг в ледяной покров превращается,  дыхание тонким шелком по воздуху стелется.
- Так что же мне делать-то, дедушка?
- А ты просто говори себе, внушай, что кругом хорошо так, тепло.
- А-то не «Морозко» ли сказку ты мне сейчас вспоминаешь? – совсем притомившись и посинев от холода, прошептала я.
     Старик подошел ко мне. Статный такой, большой. Борода белая аж по земле стелется, брови белые густо над веками опустились, а глаза так и сверкают живостью и хитрецой, так и моргают игриво, будто высматривают во мне душу мою, да пытливо изучают. Я ж уже совсем стоять не могла, села медленно на снежный бугорок и стала плакать.
- Да ну что ты, девица?! – неожиданно сжалился дед. – Что ж, красавица? Ну, пошли со мной. Отцу твоему грибы искать будем. Есть у меня, кого спросить.
     Встала я, откуда только силы взялись, схватила руку старца и принялась целовать. Он в ответ засмеялся по-доброму, потрепал меня по голове и, повернувшись ко мне спиной, двинулся через лес, не разбирая тропы.
   Шли мы недолго. Около одной елочки, молодой и совершенно голой от снега, таращившей свои зеленые иголки на мороз, дедушка остановился. Покачал головой: - Ой, девонька, ой, зеленая! Ты замерзнешь так, милая. Надобно тебе одеяльца добавить, укутать.
     Стукнул посохом о землю  и белое покрывало окутало деревце. Затем дед постучал по стволу и крикнул: - Эй, не белка, не лиса, а сноровки да ума сестра, выходи!
     Неожиданно среди ветвей показалась голова огромной толстой белки. Затем большое тело быстро скатилось с дерева вниз к ногам старца.
- Ну, чего тебе? Опять спать не даешь! Каждую зиму так.
- А чего каждую зиму дом твой голым стоит? Неужто и сама не мерзнешь?
- Да не знаю, с чего все так. А ты б, вон, кутал бы и шел мимо…
- Да хотел я, бедовая твоя голова, пройти мимо, да вот помощь твоя, хозяюшка, понадобилась.
- Это какая же? Что с меня взять-то можно?
- А грибов ты припасла на зиму? – улыбаясь, спросил дед.
- Слушай, батенька, ты чай совсем с ума сошел на старости лет? Тебе-то они зачем. Ты ж вроде как не ешь совсем.
- Так то ж не мне. Вон, той малышке больно нужно.
- А ей зачем? И что я до весны лопать буду?
     Я уж подумала, что от холода совсем головушка моя не работает, да принялась притопывать, хлопать ладошками друг о дружку, по щекам да по бедрам. Малость зашевелилась мысль. Но пока я плясала и кренделя выделывала, дед с белкой договорились.
- Вот тебе мешочек небольшой грибов сушеных, пойди, девица, домой да батеньку накорми.
- Спасибо вам, дедушка. – Поклонилась я старику. – Спасибо тебе, белочка. – Поклонилась я и пушистому зверьку.
     Шла я домой легко. Ни тебе ветров вокруг, ни тебе снега, в котором ножки мои увязали. Холод совсем не чувствовался. Соседи мои как увидали меня, креститься принялись, а кто и чертыхаться. Не знаю, чего их так повело-то?
     Вошла я в дом, батенька к тому времени совсем занемог. Уже и не вставал вовсе. Я поцеловала его в лоб. Подошла к образам и помолилась, а после пошла делать грибной супчик. Старалась я крепко. Очень уж хотелось, чтобы отцу понравилось. Как готов был, остудила, отломила кусок хлебушка, покрошила в суп и стала кормить своего родителя.
     Поначалу, этак дня два, и вовсе перемен не было: ни в худшую сторону, ни в лучшую. Жизнь моя совсем казалась горькой от того, что стало чудиться мне, будто все зря я придумала, зря мучилась да в лес ходила в зимнюю  стужу грибы искать. Но на третьи сутки только забрезжил рассвет, смотрю - в проеме моей спаленки фигура возникла мужская. Поначалу я перепугалась, думала - вор пришел меня убивать али мучить. Присмотрелась – а то ж батя мой! Стоит, немного ссутулился, худой такой, но стоит! На своих ногах держится!
     Слезы так и поплыли по моим обветренным щекам. Обильные такие, сладкие.
- Батя! Что ж ты так дочу свою пугаешь?! – А сама вскочила, кинулась на шею отцу, да как зарыдаю пуще прежнего. А он держит меня в своих руках отощалых, но сильных, да шепчет на ухо:
- Ничего, дочка, если такое превозмогли – дальше никакие сарацины не погубят. Мы с тобой все выдержим, везде выстоим. Ты у меня умница – не побоялась одна зимой уходить невесть куда. Не подумала, что отец совсем от болезни гадкой с ума спятил. Спасибо тебе, родная моя.
     Прошло еще много времени, прежде чем мой отец окончательно выздоровел. Соседи стали меня ведьмой кликать. Но мне тогда все равно было. Это ж они от зависти. А также со временем я осознала, что дело было не в бессмысленном бреде моего отца или моем отчаянном поступке. Главное было в вере. Хочешь, девонька, в Бога, хочешь еще во что – но вера нас спасает, она материализуется. А-то откуда ж дед тот про грибы узнал – я ж ему ничего про то не говорила? Может, я темная – не совсем разумею, но те мысли, что двигали мной, та надежда и уверенность в победе, не иначе, как провидение Господне. Что же, как ни его воля.
     Ты у нас грамотная, но безумная. Вылечиться тебе надо, да как – сама не знаешь. А ты поверь в удачу, поверь в будущее, поверь в себя. И тогда любая сказка, даже самая безумная, сбудется.
     Ну, а теперь я, старая, пошлепала в церковь. А то без меня совсем никто за ней не следит. А как шастать да требовать чистоты и порядка – все горазды».
               
     Открыла Елена глаза, смотрит – никого рядом нет. Даже как-то неуютно стало. Кто ж ей рассказывал только что сказку? Но потом вспомнила. Ведь прежде, чем ей сделали успокоительное для того, чтобы после очередного сеанса она поспала часок другой, в палату вошла старушка, что при церкви в больнице работает. Да и живет, наверное.
     После первых сеансов Снежина не понимала, как это женщина из ее сновидений, являвшаяся то разноглазой ведьмой, то  еще кем, оказалась в больнице. Конечно же, Лена осознавала действительность и различала сон от яви, но лицо старушки ее все же продолжало смущать.
     Но сейчас Елене стало настолько лучше, что окончательное понимание того, кто есть кто на самом деле, прочно обосновалось в ее голове. Вернулось чувство уверенности в себе. Просто слабость, которая все еще не давала женщине простора физических движений, действовала на нервы и расстраивала.
     Конечно, Снежина прекрасно осознавала, что настоящий реальный голос пожилой женщины рассказывал ей трогательную и полную очарования любви и веры историю. Но она жалела, что не остановила старушку – ей хотелось поговорить с ней. Отсюда возникло решение сходить в церквушку и там уже повидаться со странной посетительницей.
     На следующий после обеда день Лена вышла во двор и направилась в христианских храм. У входа она, как положено, перекрестилась, прошла внутрь и стала глазами искать что-то в полутьме.
- Здравствуй. Не меня ли ты ищешь? – Старушка неожиданно предстала перед Еленой.
- Ой! – Снежина улыбнулась, так рада была увидеть свое спасение, материализовавшееся из ниоткуда, которое своими советами и рассказами так помогало в бреду и сейчас сглаживало острые углы отношений между прошлым и будущим больной. – Да, я именно вас и искала. Мне бы поговорить с вами…
- Э, нет, девонька. Не со мной тебе говорить надо. – Старушка взяла женщину за руку и подвела к распятому Иисусу. - Для начала помяни мертвых, особенно убиенных. Пусть обретут их души покаяние и спокойствие. Затем помолись любому святому, к кому душа приведет. А как покидать церковь будешь, подойди и ко мне. Скажешь, что чувствуешь.
     Удивленная Снежина медленно приблизилась к Иисусу, подняла глаза и посмотрела на его измученный лик. Вдруг ей показалось, что он ей улыбнулся. Несмотря на то, что столько страданий перенес этот святой сын святого отца, он нашел в себе силы поддерживающие доброе начало внутри каждого человека и себя в первую очередь, обнаружил недюжие способности поддерживать других, кто, казалось, терпел меньше него. Это поразило Лену в самое сердце, душа ее затрепетала и поверила.
     Затем Елена направилась к святой Марии с младенцем. Ноги сами понесли ее в тот уголок. Она не знала, как ей молиться, что просить. Но мысли заговорили со святым изображением, как с матерью. Просьба была одна: стать счастливой матерью, быть хорошей женой настоящему мужчине.
     Сколько так Снежина стояла – она не знала. Запомнилось только, что как обернулась, сереть стало на улице. При выходе старушки она не обнаружила. «Наверное, не дождалась», - пробежала мысль.
     На следующее утро Архангельский после очередного сеанса сообщил, что теперь он не видит никаких препятствий для завершения ее лечения. Операция была назначена спустя неделю после последнего «лечебного сна».
                19
     Прошла неделя после похорон брата. Александр сидел, погруженный в невеселые мысли, и не обращал никакого внимания на суету, которую устроил вокруг него Роман. Возня с бумагами вконец доконала врача, и ему очень хотелось, чтобы хоть кто-то помог. Не его это дело – канцелярской крысой бегать.
- Слушай, кончай себя жалеть! – не выдержал Архангельский. – Лучше помоги.
- Отвянь. – Никто из них уже и не помнил того момента, когда они перешли на «ты». – Сил нет и не хочу.
- Так ты себя угробишь.
- А на кой теперь жить? – Саша медленно встал и пошел в спальню. – Я подремлю немного.
- Ладно, иди. Только помни, у нас есть еще одна красавица – Кристина. С ней надо что-то делать.
- А что с ней делать? Она ж вроде просто зловредная особа, а так, если серьезно, ничего страшного не натворила. Я вот по сравнению с ней вообще троглодит. – Александр равнодушно пожал плечами и вышел из гостиной.
     Роман некоторое время сидел в раздумье, а потом неожиданно куда-то засобирался.
- Саш, я скоро вернусь… Все улажу и вернусь.
     Архангельский все решил и как-то сразу. Мстить  в принципе было уже некому. Да и новоявленный друг был прав, что ж Кристине-то сделать, ей вот хватает отца больного на шее.
- Привет, Кристина, - Дверь в квартиру Маршалл оказалась открытой. Женщина стояла спиной к Роману и что-то перебирала. При звуке его голоса она вздрогнула и обернулась.
- А, это ты. Что, пришел посмотреть на то, во что я превратилась твоими стараниями?
- Кристи! Да как ты можешь?! – Роман был поражен ее наглости. Обвинять его же во всех тех грехах, которые сама же и сотворила из-за своей мерзкой натуры.
- Да, да! Думаю, ты пришел послушать, как я буду просить прощение. Плакать, валяться у тебя в ногах. Просить посодействовать моему возвращению в больницу…
- Подожди, а разве тебя наш главврач уволил? – Новость действительно удивила мужчину.
- А то ты не знал?!.. – Кристина подошла к Архангельскому и посмотрела ему в глаза. – Слушай, а ты ведь правда ничего не знал… Да, ты действительно не от мира сего. Странный. Вроде и злой, но добрый, вроде подлый, но порядочный, вроде мелочный, но широкой души, наивный и глупый, но гений… Да кто ты такой на самом деле?
     Маршалл отошла от Ромы и снова повернулась к нему спиной.
- Ах, - махнула она рукой, - что с тебя взять? Иди домой, отдохни… И, знаешь что?.. Прости меня…
     Женщина развернулась к нему, страдальчески вздохнула и медленно проговорила, еле сдерживая слезы:
- Ну, иди, иди уже… Не терзай душу… А за отцом нашим я присмотрю. Все же я не похожа на свою мать. Просто я очень неумело боролась за свое место под солнцем. Ты ведь именно это хотел от меня услышать?
     Архангельский молча кивнул и также молча покинул обитель зла. Он направился в клинику. Во дворе  его встретила Елена. Ее лицо сияло, глаза улыбались – она была так красива. До сих пор в этой женщине не замечалось такого очарования. Муки очень сильно портят внешний облик человека. И внешность совсем не зависит от характера и качеств человека. К такому печальному выводу пришел за годы своей исследовательской работы Архангельский, что его сильно огорчало и заставляло искать разгадку столь непонятного феномена.
- Вы выйдете за меня замуж? – Роман сам поразился своей смелости.
- Вы – мой спаситель, я вам очень и очень благодарна. Сегодня я поняла одно, что мое счастье на самом деле рядом, а не где-то, куда я никогда не попаду, не там, где мы всегда его ищем, теряя то, что само просится нам в руки. Поэтому я соглашусь на ваше предложение. – Елена улыбнулась. – Но хочу, чтобы для начала мы перешли на «ты», а потом вы обязаны незамедлительно пригласить меня куда-нибудь отметить нашу помолвку.
     Доктор даже не удивился такому фантастически быстрому развитию событий, да он вообще потерял способность удивляться, поэтому предложил своей невесте маленький вояж на яхте после ее окончательного выздоровления.
- Да, я знаю, что все пройдет хорошо. Я об операции. Беспокоюсь сейчас не за себя, а за Валерия. С ним-то как все будет?
- Тут немного сложнее. Ему предстоит еще несколько сеансов, а затем операция. Наверное, недельки через две. А потом мы его вернем семье. Там ему легче будет окончательно восстановить свои силы.
- Это точно?
- Уверен!

     Новый год пришел как-то внезапно. Завертевшись в клубке проблем, никто даже и не думал готовиться к празднику. В самый последний момент Александр созвонился с Романом и пригласил его с Еленой к себе в загородный дом на каникулы. Снежина, узнав о приглашении, тут же состыковалась с женой Валерия и позвала их присоединиться.
     Валерий еще не очень хорошо себя чувствовал. Депрессивное состояние постепенно отходило, головные боли после операции тоже сдавали позиции. А так как его спаситель – доктор Архангельский – советовал получать множество ванн из положительных эмоций, Гориславский не долго мучил жену, заставив ее объяснять всю прелесть неожиданного мероприятия, и согласился отправиться за город вместе с друзьями, которых ему подарила судьба в почти уже прошедшем году.
     Елку наряжали за полчаса до Нового года прямо во дворе – не срубать же такую красавицу, пусть красуется и радуется жизни. А в двенадцать часов зашумели фейерверки, полилось шампанское. Маленький сынишка Валерия декламировал стихи, пел песни и вообще всячески хотел порадовать неожиданно переменившегося в хорошую сторону отца и его друзей. А потом подошел к Роману и прошептал ему на ухо:
- Спасибо вам, доктор. Вы сделали папу даже лучше, чем он был.
     Снежина крестилась, шептала какую-то молитву и поглядывала на мужа, но тот, давно смирившийся с ее верой в непонятного человечка на облаке, лишь улыбался и смотрел на нее с такой любовью и нежностью в глазах, что никакие боги и атеисты не смогли бы посягнуть на это святое чувство из страха быть растерзанными и умерщвленными, даже несмотря на бессмертие, этим бесконечно смелым мужчиной.
- Люди, может, и мне невесту найдете? – поглядывая на счастливцев, смеялся Александр. – Это ж как же я один буду?
- Ничего, - засмеялась в ответ жена Валерия, - у меня сестренка в области живет, хорошая такая. Вот ее и сосватаем!
- А где Роман? – забеспокоились все сразу, заметив, что Архангельский исчез из виду. Но Лена покачала головой, как бы отговаривая друзей от поисков, и указала на лавчонку у крыльца. Доктор сидел там, скрутившись словно малыш, ненароком нашкодивший, и  с кем-то говорил по телефону.

- Мама! Мама! Мама! – Архангельский сквозь слезы пытался выразить всю свою любовь, такую потерянную, все это время пребывавшую в забвении, лишь изредка коловшую там где-то внутри под ребрами возле сердца. Куранты давно отбили двенадцать. - Мама! Я люблю тебя! С новым годом!
- И я тебя, сынок, с праздником!.. – В трубке задержалась тишина, прерываемая еле сдерживаемыми всхлипываниями. – Я так давно хотела тебе это сказать! Сы-нок! Я люблю тебя!