Глава 6. Мистерия.
«Их именуют мистериями, однако, несмотря на то,
что я многое о них знаю, я умолчу все же о них из уважения». Геродот.
Тяжелые кедровые ворота приоткрылись. Мусу впустили, и тут же ворота со скрипом захлопнулась. Двое стражников остались стоять в напряженной безмолвной позе, готовые в любое мгновение выхватить и пустить в ход свои тяжелые кинжалы, а один, повинуясь немому знаку старшего, помчался докладывать о посетителе.
Стражник долго не возвращался, и Муса с интересом разглядывал жрецов. Они будто окаменели. Их неподвижные лица излучали какую-то необъяснимую внутреннюю силу. Оба были обнажены до пояса, рельефом выделялись мускулы, головы были гладко выбриты. Оба были голубоглазые.
«Славные ребята! Если бы у фараона были бы такие солдаты… - подумал Муса, но не додумал, так как стражник вернулся обратно. Не проронив ни звука, он кивком предложил идти за ним.
Храм Атона представлял собой огороженное каменной стеной бесформенное запутанное нагромождение самых разных строений из мрамора, кирпича, камня и дерева. Из всех остальных фиванских храмов он выделялся бедностью убранства, почти полным отсутствием росписи, совсем не было статуй и барельефов. Напротив ворот стояла только одна статуя - Эхнатона. Это была, наверное, единственная статуя, которая еще сохранилась во всем Египте, и стояла она тут назло нынешнему фараону.
Сейчас бросалась в глаза какая-то особенная чистота вокруг, отсутствовал стойкий запах прокисшего вина, доносящийся обычно из жилых помещений, в воздухе явственно чувствовался тонкий аромат благовоний и курений. Кое-где виднелись пышные букеты цветов.
Дорогу от внешних ворот до внутренних помещений, все повороты и выходы в запутанном лабиринте коридоров и колон храма Атона номарх уже изучил, хотя разобраться в их хитросплетении было очень трудно. Не иначе строения возводили безо всякого плана; иногда трудно было отделаться от мысли, что вымощенная камнем дорожка пересекает саму себя. Повороты, тупики, спуски и подъемы, колоннады и арки, высокая лестница, ведущая куда-то на террасу; буйная растительность тут и там. Пальмы и жесткий, колючий декоративный кустарник. За ним скрывались двери, какие-то ниши и темные проемы. Или его специально водили кружным путем, стараясь избежать нежелательных встреч?
Обычно на своем пути номарх редко встречал хотя бы одного человека. Странно, но казалось, что кроме Батона, Шаратона и нескольких человек охраны у входа, в храме больше никого нет. Будто все скрывались с глаз именно при появлении постороннего посетителя. Между тем, это было обманчивое впечатление – днем жизнь в храме кипела и бурлила, скрытая от любопытных глаз высокой стеной, а номарх чаще всего бывал тут либо в сумерках, либо после наступления темноты.
Они вышли на просторную внутреннюю площадь храма к большому выложенному мрамором бассейну неправильной формы, который Батон высокопарно именовал «священным мраморным озером». Удивительно, но тут номарх еще не бывал. И тут же стало понятно, что в храме жизнь бьет ключом. И не просто жалким ключом – бурлящим фонтаном! Повсюду были люди. Нарядно одетые мужчины и женщины. Играла музыка, на площадке позади озера у фонтана, вернее водовода, с которого струилась вода в бассейн, какие-то пары кружились в танце, очевидно разучивая какие-то сложные движения. Небольшая группа сгрудилась вокруг мраморной скамьи, на которой лежал развернутый папирус и что-то там бурно обсуждала. Откуда-то из-за кустов роз доносись взрывы хохота. Несколько человек плавали в бассейне, и на них вообще не было одежды. Рядом, на мраморных плитах нежились в лучах заходящего солнца юноши и девушки, и они тоже были нагие, и никто из них не обращал на посетителя ни малейшего внимания. Некоторые из юношей и девушек образовали пары и тут же, на глазах у всех…*
Номарх стыдливо отел взгляд и его загорелое лицо сделалось коричнево-красным. Как всегда плащ и борода не выдали его смущения.
Помнится, сегодня утром жена что-то говорила, о девушке из племени аму, за которой ухлестывали эти два недоумка… - почему-то вспомнилось ему. - Кажется, жена еще сказала, будто девушка собирается посвятить себя служению Атону. Ну, да, конечно! При этом жена как-то странно на него смотрела, будто говорила о чем-то пикантном.
Кто бы мог подумать! Вот, оказывается, чем они тут занимаются в свободное от молитв время! Теперь понятно, почему храм популярен. Особенно среди женщин. Дескать, в храме Атона бесплодие излечивают на раз. Кто-то рассказывал, жена, не иначе. Кто ж еще? Вот, оказывается, что значит «служить Атону». Уж не собралась ли его жена посвятить себя Атону? Ну, его жену сюда никто не возьмет, желающих и без нее хватает с избытком. Понтифику есть из кого выбирать.
Номарх знал: по полудню двери храма открыты только для избранных. Прихожане не могут тут задержаться дольше. Лишь несколько раз в году служение для непосвященных проводится вечером до полуночи. Но сегодня явно не этот день, тут только жрецы.
Он чуть было не сплюнул на мраморный пол, и от бессилья горестно отметил: что он может сделать? Сейчас он даже плюнуть не может, чтобы Батону не стало известно, разве только вот это…
Он притворно закашлялся и прикрыл рукой рот. Когда он убрал руку, ладонь оказалась пуста, а секундой раньше между пальцев скрывался маленький черный шарик.
Между тем стражник, как ни в чем не бывало, привел его к понтифику. Шаратон появился неоткуда, вошел вслед за номархом, и занял обычное место, у входа.
Батон был в превосходном расположении духа и на обычном своем месте – у невысокого столика в приемной. Рука его привычно сжимала чашу с пивом, румянец на щеках был сегодня особенно заметен. Казалось, Батон немного похудел за те несколько дней, что номарх его не видел, не иначе потому, что одна из набивших оскомину присказок Батона гласила: «Тело в женском окружении, теряет в своем весе ровно столько, сколько женщины его окружают».
На этот раз на Батоне из одежды была просторная льняная, немного влажная простыня. Очевидно, он только что вылез из «священного озера». На бритой довольной голове капли воды искрились в лучах заходящего солнца.
- И что же привело тебя ко мне, Муса? кажется, я тебя сегодня не звал, - Батон был на редкость приветлив и мил. - Впрочем, - добавил он, приглашая к столу, - сегодня, большой праздник. Мы называем наше торжество «Мистерия», и я любому гостью рад несказанно. Присоединяйся, раздели со мной мою скромную трапезу в честь Атона.
Скромной трапеза была на самом деле: кусочки вяленой слабосоленой рыбы, жареное на вертеле мясо, хлеб, сыр, пучки зелени – лук, чеснок, спаржа. Стоял внушительный кувшин с пивом.
- Что за мистерия? - не удержался Муса.
Вопросы тут он задавал редко.
- Как? Ты не знаешь? – удивленно воскликнул Батон. - Сегодня в вечерней заре появятся «Семь сестер» , и значит, сегодня мы посвятим Атону новых жрецов и жриц. Естественно, тех, которые прошли все испытания. К заходу солнца они все очистятся и будут исполнены Атоном, а там…. Впрочем, это только для посвященных в таинства. Надеюсь, ты уже понял: о том, что ты сегодня видел, тебе придется молчать, - Батон посмотрел угрожающе, глаза сверкнули, брови сдвинулись: - Говори, зачем пришел?
- Я думал, ты знаешь, - пожал плечами Муса. - На Фивы налетело неисчислимое множество мух. Небо стало черным, чернее, чем во время грозы. Воздух заполнен ими, так, что невозможно дышать. Мухи громадные, назойливые как…мухи. Лезут везде, кусаются; люди в панике, скот ревет, кругом слезы и плач. Я думал, ты сможешь помочь…. А у вас тут, как я погляжу, нет ни одной мухи, - нерешительно потянул Муса, отводя глаза.
- Какие мухи? - с деланным удивлением воскликнул Батон.- На Фивы? Мухи? Что с тобой? Вроде и пиво почти не пьешь, и вино только с большим количеством воды…
Батон обменялся быстрым взглядом с Шаратоном. Тот утвердительно кивнул. Номарх успел заметить ехидную ухмылку. И тут же Батон согласился:
- Да, мухи, – с сожалением сказал он. - Вот ведь как бывает! Ты же сам говорил фараону про беды. Атон свое слово держит. Скажу тебе больше: эти беды – только начало.… Если фараон не образумится…. Боюсь, я ничем не смогу помочь. А нас, как видишь, Атон не беспокоит, – весело заметил Батон, пристально посмотрел на Мусу и добавил: - И тебя не тронет, и твой народ, если сделаешь в точности, то, что я тебе прикажу…. Я намерен объединить египтян…. А фараон… Дни его сочтены…
Номарх прикусил губу. «Только этого не хватало: еще один спаситель земли египетской. Только вот стали забываться разброд и смута, как на тебе: новый Эхнатон объявился, и лезет ведь туда же…» - Муса закончил мысль непечатным словом. Однако, вслух, напустив на себя торжественно-важный вид, - причем искренний порыв он изобразил гораздо лучше, чем Батон: сказались дни, проведенные в обществе фараона, - вслух он произнес совсем другое:
- Атон продемонстрировал свое могущество, я уповаю на него и повинуюсь, приказывай, понтифик.
Батон смерил недоверчивым взглядом визитера и с напускной строгостью, но вполне доброжелательно, наливая пиво, распорядился:
- Приказываю: пей! – тут он протянул полную чашу Мусе. - Говорить о делах мы будем завтра, а сегодня…. Сегодня у нас большой праздник. Мы будем гулять, танцевать и веселится! Нам предстоит выбрать семь самых красивых девушек. Ты спросишь для чего? – он хитро прищурился. – Ни за что не догадаешься. Ладно, раз ты уповаешь на Атона, я отвечу. Мы сделаем их богинями, живым воплощением Атона; мы им будем оказывать божественные почести целых двенадцать лет – до следующего праздника, а одна из них, самая красивая, лучшая из всех, самая мудрая и прекрасная, станет царицей богинь – хозяйкой дома Атона. Такое бывает раз в четыреста восемьдесят восемь лет. Ты, - Батон обратился к Мусе, - можешь присутствовать. О том, что тебе придется молчать, я уже говорил.
Тут пришло время удивляться Мусе. Все его представления об Атоне рассыпалось в прах в один момент.
- Как?! – возглас удивления вырвался непроизвольно. - Как же так?! Ты же сам учишь, что бог один! Вспомни! ты сам все время твердишь: невидим, непостижим, и не имеет обличья. Ты объяснял: дескать, поэтому в храме Атона нет статуй богов, как в других храмах, и нет его изображений, только это у тебя в приемной, - номарх кивнул на фреску за клумбой, - и то, как ты говорил, исключительно в память об Эхнатоне. А вдруг оказывается, вы поклоняетесь смертным девушкам? И вы не только поклоняетесь, но и считаете их богинями…
Глаза Батона заискрились теплотой.
- В этом нет ничего удивительного, и это ничуть не противоречит моим словам, - с расстановкой произнес Батон. - Внимай, раз уж ты согласился встать на нашу сторону, хотя слова, которые ты сейчас услышишь, только для избранных людей. Истинно говорю тебе: в каждом человеке есть частица Атона, и именно поэтому каждый человек – бог. Впрочем, я тебе и раньше говорил: Атон создал человека по своему образу и подобию. Уже одно это приближает человека к создателю. Хотя, разумеется, не делает равным. Но это отнюдь не все, есть и иные подобия.
Батон отхлебнул пива и продолжал, четко выговаривая каждый слог:
- Да, бог один! – и нет бога, кроме Атона. Он невидим, непостижим и не имеет обличья – я еще раз тебе это повторю. Но каков он? Вот главный вопрос, и я на него отвечу. И в этом величайшее таинство, но ты его узнаешь. Итак, внимай: Атон подобен виноградной лозе. Он – некое подобие лозы, чьи ветви и усики простираются всюду.
Он сделал паузу и продолжал с расстановкой:
- А теперь вот ответь на простой вопрос, и ты поймешь сам, о чем я говорю. Итак, ветвь. Скажи мне: является ли ветка дерева деревом или она всего лишь ветвь? А? Истинно говорю тебе! как любая ветвь дерева – дерево, как любая ветвь лозы – лоза, так и любой отпрыск Атона – Атон и есть. Просто потому, что ветвь, лоза со стволом, с лозой, с корневищем, есть единое целое. И поэтому же бог один и неделим. И отсюда же: и любой человек – бог. По крайней мере, может быть им, если сумеет стать единым целым с Атоном. Не сейчас конечно, а….
Батон снова умолк, отхлебнул пиво и продолжал:
- Впрочем, в этом как раз и состоит еще одно величайшее таинство, если ты пожелаешь стать жрецом, может быть, со временем оно тебе откроется. Ну, а насчет девушек. Да, они станут на время богинями, и будут своей красотой и совершенством вдохновлять нас, наполняя наши сердца радостью и любовью. И это вполне естественно. Рано или поздно они все равно обретут бессмертие и станут богинями, но и сейчас каждая из них божественна. Да что тут думать, достаточно просто взглянуть на них. Оттого-то в храме нет статуй. Зачем бронзовые и мраморные холодные истуканы? К чему жалкие и ничтожные потуги изобразить, когда есть великолепные произведения божественного искусства, полные жизни и любви, сотворенные самим Атоном по своему же образу и подобию? Пойдем к озеру, там ты найдешь множество прекрасных женщин. Смотри, сколько хочешь, любуйся, восхищайся величайшим и непревзойденным мастерством Создателя и вместе с тем самим Творцом. Ведь в каждой есть и его красота и совершенство. Это очевидно. Вот что мы чтим, чему служим и перед чем склоняем голову. Что, по-твоему, приятнее: смотреть на девушку или на ее изваяние? Что, по-твоему, лучше: снискать любовь красивой женщины или мраморной статуи?
От столь глубокомысленных слов в голове номарха загудело, и вспомнились собственные аналогичные речи, которыми он временами смущал народ, и все это сплелось в какое-то чудное треньканье, а тут еще повеяло отвратительным пивным духом, и он саркастически подумал: «Ты, Батон, как-то сравнил мои речи со звоном козлиного колокольчика, пусть так, зато твои бредни сравнимы только с тявканьем шакала, подзывающего самку. К тебе, сладкоголосый, как я погляжу, сбежались со всей округи, – в голове его закипело возмущение, и его невольно передернуло от отвращения. Он воскликнул безмолвно: - О, Египет! Нет пределов мерзостям твоим!».
Тут он не нашел ничего лучшего как вслух сказать:
- Пиво у тебя, понтифик, отменное… - и его чуть не стошнило, он икнул, надул губы и выговорил с трудом: - Особенно сегодня, - он помедлил, огляделся и зачем-то уточнил: - Ни одной мухи поблизости. Налей еще, а лучше прикажи, пусть принесут вина. А премудрости твои, чую, мне не вместить. Я понял одно: что дерево, что ствол, что ветка, во всем этом одна польза – дрова. Так и мы: если не сожгут, так порубают или усохнем как г…. в песках. Да и от бабы мало проку, когда она подобна бревну. Ветви говоришь? Да, согласен, натура иных точно древесная. Но лучше сказать сучья.
Батон прыснул пивом и расхохотался, хватаясь за живот.
- Шаратон, организуй вина, - распорядился Батон, трясясь от смеха, - ну ты и загнул…. Да! С тобой не соскучишься, - одобрительно заметил он, наливая себе пива.
Спустя минуты Шаратон поставил на стол объемистый кувшин вина и серебряный кубок с витиеватыми ручками по бокам.
И тут началось. Муса схватил кувшин и налил себе полную, до краев, чашу вина. Глаза его быстро забегали, поглядывая то на понтифика, то на начальника стражи. Он буркнул по-хетстки: «Лахайм», что по-египетски означает толи «Гоп ля», толи еще неизвестно что, и выпил, не отрываясь, глоток за глотком, до дна.
Понтифик с начальником стражи удивленно переглянулись.
Муса поставил чашу и снова наполнил ее до краев и снова выпил, но уже немного медленнее, - у Батона глаза округлились, а у Шаратона отвисла челюсть. - Тут Муса налил себе третью чашу, почти опорожнив кувшин, и снова приложил посудину к губам, но, отпив немного, поставил перед собой. Глаза его снова забегали, но уже как-то странно: в них вдруг поднялась какая-то муть, и тут послышалось и вовсе неуместное, и язык уже ворочался с трудом:
- Вино у тебя отличное, - еле выговорил Муса и добавил: - Батон, дорогой, не хочу тебя расстраивать, но скажу: Вино хорошее, а вот пиво твое редкостная гадость, годно только мух отгонять. Дохнут от одного запаха на триста локтей вокруг. Шаратон, нальешь кувшин, с собой возьму. Не забудь только.
Батон поперхнулся от смеха и закашлялся. От изумления он потерял дар речи, а Муса тотчас же снова поднял чашу и выпил до дна. Когда вина не осталось совсем, он вытер бороду краем плаща, и повелительно махнул рукой:
- Неси, Шар, еще. Гулять, так гулять…. – развязно приказал он, икнул и добавил: - Хороший ты человек, Шарик, отзывчивый, преданный, - он запнулся, икнул снова, и объявил с важностью: - Так и быть, назову в твою честь свою собаку.
Теперь у Шаратона челюсть отвалилось, и он со скоростью стрелы вылетел вон, забыв закрыть рот; у двери он споткнулся, но, к счастью не упал, послышались его тяжелые шаги по коридору и отборная ругань на неизвестном номарху наречии.
Шаратон покинул свой пост – мысленно отметил Муса. Значит, не такой уж он бдительный воин.
Батон, наконец, откашлялся. Мысли его смешались, и он не знал толи смеяться, толи плакать. Наступила пауза. Номарх глядел на понтифика мутным взглядом и веки его стали моргать сначала часто, а потом все медленнее.
Неожиданно Батона снова разобрал смех, и он что-то стал говорить, а что – уже трудно было понять. Что-то о ветках, которые равны между собой и оттого, мол, господин не больше раба своего и что в этом как раз и главная причина ярости и раздражения жрецов остальных богов. Дело вовсе не в монотеизме, - ведь их Амон тоже главенствует над всеми и един, они тем самым исповедуют его единоначалие, - и с этим качеством Атона они еще могут согласиться. К тому же им все равно кому молится, лишь бы им оставили привилегии. Но как они могут признать, что какой-то жалкий раб равен главному жрецу, иссохшему от желчи и святости, или даже фараону, или даже самому богу? Так или иначе, рано или поздно им придется это признать, - говорил Батон, и Муса кивал в такт, хотя слова понтифика уже сливались в его голове в какое-то монотонное бла-бла-бла.
Вскоре Шаратон вернулся с кувшином вина и на этот раз собственноручно налил еще. Примерно с час они вдвоем с понтификом наблюдали, как номарх пьянеет все больше и больше. Сначала он смеялся, нес какую-то пьяную околесицу, пытался встать, падал на ложе, вставал и лез целоваться:
- Дай я тебя расцелую, понтифик! - кричал он. - Только ты мне друг, ты один в этом мире.
Батон отпрянул, брезгливо морщась, и номарх сполз набок, уткнулся лицом в циновку и через мгновения послышался его богатырский храп.
- Мешал пиво с вином, теперь спит мертвым сном, - назидательно произнес Батон эпитафию.
Теперь было не совсем ясно, что с ним делать: толи позвать стражу, чтобы отнесли домой, толи не тревожить спящего.
– Ладно, - махнул рукой понтифик после некоторого раздумья, - пошли, пора начинать, а этот пропойца пусть дрыхнет. Это теперь надолго... - он как-то по-отечески посмотрел на спящего номарха и добавил: - Кажется, он начинает мне нравиться…
Батон скрылся ненадолго в своих покоях, и вскоре вышел нарядно одетый. На нем появилась расшитая синими и золотыми нитками туника. Он еще раз тепло посмотрел на Мусу, после чего оба удалились, тихо переговариваясь.
Шаги стихли. Ночь снова мягким покрывалом темноты и тишины опустилась на Фивы, и только полная луна, безмолвный свидетель всего, дарила людям холодный свой свет. Той ночью она светила особенно ярко.
Тут случилось чудо. Пьяный номарх открыл глаза. Они блеснули в темноте и казались совершенно трезвыми. Он приподнял голову, прислушался, - откуда-то доносилась музыка, голоса, плеск воды и ритмичные звуки бубна, но это было там, у озера, за колоннадой, а в коридоре было тихо. Мнимый пьяница неожиданно легко и быстро поднялся, бесшумно подкрался к арке и выглянул в коридор. Ни одного человека не оказалось поблизости, ни одна тень не шелохнулась в полумраке.
Чудо? Отнюдь. Около ста лет назад он пас овец в поросшей мелким кустарником бугристой местности к северу от Фив. Ночь, костер, тишина, звезды. Вдруг откуда-то сбоку на огонь пришел израненный, изнуренный, еле живой путник. Рука его сжимала меч, на нем были изрубленные в лохмотья доспехи, весь он был в запекшейся крови. Он воткнул меч в песок и попросил воды. Говорил он на хеттском диалекте, и Муса его отлично понял. Много ли надо? - кусок хлеба, миска похлебки, кров и приют. Муса не жалел ничего: незнакомец был с его далекой родины. Звали путника Хетазар, и он был хеттом. Точнее не совсем хеттом.
Надо пояснить: Хетты в Египте и они же за Тростниковым морем – две большие разницы. Первые – шемиты, как они себя называли сами, или шему по-египетски, а вторые – халиудеи, или халдеи, как принято говорить в Финикии. Или халарабы, как недавно окрестили в Междуречье каких-то местных кочевников, не иначе тоже хеттов. Да и вообще, какая разница, ал арабы или нет, да пусть и ал бедуины. Хетты, не хетты, и хетты ли вообще, только им и разобрать: обычаи схожи, прародители вроде общие, языки близки, общение не вызывает затруднений. И палестинского нома, автономии точнее, пока еще и в проекте нет, нечего им делить.
Так вот Хетазар. Приплелся избитый и голодный, а Муса его приютил. И были долгие разговоры о необычайной земле на севере, где прозрачные реки и нет тошнотворных нильских болот с крокодилами, где изумрудно-зеленые горы, трава всюду по пояс, там его родной город Террикон, что рядом с поселком Ершалаим. Или наоборот? Словом, это долгая история. В знак благодарности незнакомец оставил ему мешочек с черными шариками, пахнущими какой-то травой, со словами: «Это снадобье и мертвого разбудит. Хоть бурдюк вина выпьешь, сможешь пробежать двадцать полетов стрелы быстрей верблюда или выстоять целый день рукопашного боя». С тех пор Муса всегда носил на шее амулет - маленький кожаный мешочек.
Сейчас он проглотил еще один шарик и спокойно, легкой пружинной походкой вошел в покои понтифика.
Там царил полумрак. Сквозь небольшое стрельчатое окно, слева от двери, проникал лунный свет, и глаза вскоре привыкли к темноте. У окна стоял простой грубо сколоченный деревянный стол, рядом стоял низкий трехногий табурет, на стене вокруг стола были полки с папирусами, уложенные ровными рядами. Каждый папирус был снабжен ярлыком. Напротив Муса разглядел низкий топчан. Над топчаном висело кое-что из одеяний понтифика. Кругом была подчеркнутая скромность и простота. Прямо от входной двери темнела еще одна дверь. Муса направился к ней. Дверь была заперта. Тут в его руках блеснула тонкая металлическая спица, и спустя минуты в засове что-то щелкнуло, после чего дверь открылась.
«В следующий раз прячь подальше с глаз долой ключи, а лучше найми более искусных мастеров» - мысленно посоветовал Муса хозяину дверей.
За второй дверью, казалось, была полная темнота. Узкое единственное окно напротив двери было заперто ставнями, лишь благодаря щелям которых и можно было догадаться, что комната имеет окно. Однако посреди темноты что-то светилось тусклым голубоватым светом. Свечение было каким-то ажурным, словно вокруг лампы развесили тонко выделанную сеть. И это что-то стояло на круглом столе, который мягко рассеивал свет, исходящий от предмета. Муса подошел ближе, вглядываясь, насколько позволяла темнота. Наконец обстановка стала проявляться. Все выглядело странно и необычно: Посреди круглой комнаты стоял круглый же стол примерно в обхват с радиальными насечками у края. Стол, казалось, был из чистого золота. На нем стоял синий шестигранный камень, светил тусклым светом с какими-то геометрическими прожилками в виде паутины. Сверху кристалла виднелись два пересекающихся треугольника, вокруг которых можно было разобрать вязь из иероглифов.
И из центра треугольников тянулась вверх золотая нить, которая пропадала где-то под потолком. Потолок было не разглядеть, но казалось, что он тоже был круглым и сходился от стен полусферой к центру, оставляя ощущение пустоты над головой. Потолок, как говорят, «не давил», а значит, был достаточно высоким. Номарх некоторое время рассматривал это удивительное сооружение, пытаясь запомнить мельчайшие детали и хоть как-то понять предназначение всего увиденного. И тут внимание его привлек темный маленький комочек, посреди нити… Он приблизил лицо.
Муха! – едва не воскликнул он. - Примерно на локоть от кристалла на нити висела муха, та самая, черная и большая, из тех, что налетели на Фивы, - Муса вгляделся: - к нити насекомое было прилеплено с помощью какой-то смолы. Сейчас она, казалось, спала, но стоило ему дотронуться до этой твари, как она зажужжала, трепыхаясь.
Пока он рассматривал находку, откуда-то сбоку послышался шорох. Муса напряг слух и уловил какое-то движение сбоку. Рука стиснула рукоять кинжала. Он пошел на звук. У стены стоял на подставке деревянный раззолоченный ящик. Муса попытался приподнять: - тяжелый! На ящике стояла бронзовая клетка, а в клетке, - Муса некоторое время вглядывался, - жаба! Рядом стояли маленькие деревянные шкатулки, несколько штук, - он не успел сосчитать, - и еще одна клетка с очень узкими щелями между прутьями, а в ней… Муса не разглядел, но услышал угрожающее шипение и отпрянул, при этом что-то блеснуло слева. Он устремился на блеск. У стены слева от клеток стоял еще один удивительный предмет. Это был вертикально закрепленный на оси золотой диск тоже примерно в локоть в поперечнике.
Муса видел уже подобные диски или по-другому колеса в других храмах - их вращали обкуренные благовониями или еще какой-то нубийской дрянью жрецы, дабы придать еще больше таинственности своим дурацким ритуалам и напустить еще большего тумана в головы прихожан. У посетителей должно рябить в глазах до головокружения от блеска и мелькания, что способствует размягчению мозгов и сердец, а это, в свою очередь, развязывает кошельки. Мол, смотрите, невежды, колесо скрипит, вращаясь вокруг своей оси, символизируя превратности и непрочность всего земного: вот так и вас когда-нибудь скрутит в дугу, если не уверуете и не пожертвуете на вращение, без которого ну никак не обойтись. Но диск Батона, отличался разительно: во-первых, он был почему-то дырявый словно решето, а во-вторых, намного меньше и тоньше. Рядом с диском стоял еще более странный предмет – это был свернутый из папирусов изогнутый колпак, вернее сказать рог, два локтя в длину, широкий с начала и сужавшийся к концу. Ну, точно бараний рог, только раза в три больше и из папируса. Что это могло означать, было неясно.
Муса вернулся к ящику и попытался открыть, но, несмотря на все его усилия, крышка не поддавалась: по-видимому, тут была какая-то тайная пружина. После нескольких безуспешных попыток он оставил эту затею. О том чтобы взломать крышку, нечего было и думать. Нельзя было даже ничего переставлять. Его присутствие могли обнаружить.
Он еще раз все внимательно оглядел, но вышел озадаченный и окончательно сбитый с толку. Он с помощью все той же спицы запер за собой дверь, вернулся на свое место и снова улегся спать, стараясь принять ту же позу, в которой его оставил понтифик. Снова послышался его храп, сопровождаемый посвистыванием. Некоторое время он лежал с открытыми глазами.
А в конце коридора, за дверью, у священного озера, на стенах мерцали отблески факелов празднества, темные тени кружились в быстром танце, звучала музыка, иногда на стене появлялся четкий силуэт человеческой фигуры, казалось даже что женской. Но из всего этого лишь неясные отблески и звуки доходили до покоев понтифика, где спал Муса, теперь уже по-настоящему.
Там, у священного озера, около четырехсот человек веселились всю ночь напролет, согретые Атоном, женщины дарили мужчинам свою любовь и восхищали своей красотой, и среди них была одна, та самая, дочка торговца из золотого ряда, и звали ее Веста.
И на этом празднике жизни Веста была главной.
-----------------------------------
*Мистерии со временем перекочуют в Грецию, а позже, уже как вакханалии - в Рим. Но Египет и тут впереди планеты всей.